Котёнок мяукал под дверью, рвался, искал тех, кто сможет прокормить, обогреть, приласкать; тех, кто даст ему ДОМ...
Может быть, это здесь?
То был чудесный июнь -- тёплый, солнечный, ровный. Их дому исполнилось уже десять лет, и деревья, что когда-то были нежными прутиками, выросли, превратив подъездные дороги в аллеи. По утрам здесь было чудесно, но, вот беда, после пяти пополудни дороги погружались в тень. А её малышка днём разоспалась, словно празднуя во сне свою дату -- пять месяцев от появления на свет. И теперь, чтобы попасть на солнышко и обновить "деньрожденное" платьице, пришлось везти коляску в конец двора, к университетским общежитиям: там был заросший травой склон, всё ещё открытый солнечным лучам.
Платьице. Купленное ценой ночных трудов машинисткой и корректором, иначе стипендий двух студентов никак не хватило бы на жизнь. И всё равно денег не доставало, помогала её мать. Так и жили -- одним кошельком на два дома... Чем отплачивали? Наверное, тем, что мать участвовала в жизни юной семьи как рулевой, а они так и оставались детьми. Вероятно, так было бы и без материальной помощи матери -- слишком рано они поженились. Но и это было вопреки желанию Машки -- настояли родители, боясь, что работа сына в ядерной физике лишит их желанных внуков.
Что могла теперь Машка, лишённая выбора? Отлично учиться, чтобы получать повышенную стипендию, -- и работать по ночам. Жертва оказалась напрасной: муж сменил кафедру, отказался от ядерной физики и завалил сессию, стоило родиться малышке. Но всё это оставалось где-то за пределами осознания: Машка сейчас была полностью погружена в жизнь своего ребёнка...
Да! Платьице. Ах, какое она купила платьице! Белое, с мелкими красными цветочками, и косынка с козырьком такая же! Это ничего, что литая загорелая девчушка не желала сидеть, словно кукла -- она стояла на четвереньках и качалась в коляске, радостно гукая.
- Какая красавица! - сказали проходящие мимо студенты. Машка засветилась. Приятно-то как -- не только самой любоваться на эту полную сил новую жизнь, а вот так -- поделиться с другими, дать и им полюбоваться милым малышом...
Ребята, весело обсуждая её дочь, прошли мимо. Кто-то кашлянул...
* * *
Скорая приехала далеко за полночь, когда температура малышки поднялась выше сорока, и увезла обеих в больницу.
Машка соображала плохо. Даже не заметила, в какую больницу их увезли. Пробиралась за врачами по тесной аллее, сплошь заросшей цветущей сиренью... Ах да. Сегодня же и её день рождения. В хорошие годы всегда цветёт сирень.
Тускло освещённые коридоры. Пустые. Дочку забирают в операционную. Машку сажают на стул в тёмной палате, там детские кроватки, спят малыши. Вот эта кровать -- дочери. Только её там нет. Она почему-то в операционной...
Не было мыслей. Совсем. Пустое качание на стуле и запах сирени из открытого окна -- тяжёлый, резкий запах. Похолодало. Зашла медсестра и закрыла окно. Запах остался.
Пришёл врач, нахмурился, оглядев Машку при слабом свете из коридора, молча схватил за руку и потащил в операционную... почти бегом. Она бежала, почему-то думая о том, что голова не покрыта, и её волосы до пояса в операционной... Другого не думала. Пусто там, где в мозгу царила дочь...
В операционной дочь лежала нагишом на голом железном столе, прикрытая мокрой простынёй и с полотенцем на голове. Окна распахнуты, приторно-острый запах мокрой сирени... Был дождь? Холодно.
- Будешь постоянно менять полотенце и пелёнку! - велел врач. - Помочи, отожми, помахай ею, чтобы охладилась, и клади! Мы не можем сбить температуру.
Холодно. А вдруг воспаление лёгких?
- Сейчас это мелочи. У неё судороги от температуры. Охлаждай, с лёгкими после разберёмся!
... Намочить, отжать, положить, снять горячее, намочить... Машка дрожала в своём лёгком платьице. Медленнее. Уже не так греется. Врач зашёл, пощупал.
- Справилась, мамаша! Иди, успокаивай своего бандита, он на второй этаж по трубе в ординаторскую залез. Мы чуть милицию не вызвали! Потом в палату иди.
Бледное видение в полусумасшедшем Машкином мозгу: муж в ординаторской. Как-то не на месте. Зачем? Отвлекает. Надо температуру дочери удержать... Она что-то ему сказала?.. Не помнит. С облегчением отправила его домой.
Дочь уже спала в кроватке под одеялом. И Машка спала. Ей уже приходилось так спать, зимой тоже была больница, но там было удобнее: бок кроватки опускался не полностью и можно было положить на холодный металл руки, а на них и голову приклонить... Спала. Сказывались занятия йогой с детства, там как ни ляжешь -- уснёшь, нужно только полностью расслабиться. А здесь кроватки неразборные, для старших, чтобы не выпали. Потому спать надо на стуле, уперев локти в колени, руками голову подпирать... Осталось времени час-два от силы, в больницах встают рано.
Тот дождь пришёл с изменением погоды. Наутро была сырость, туман, холод. Закрытые окна, что не пускали запах плачущей в аллеях сирени. Дочь спала. Она спала почти всё время под люминалом. Машка была свободна. Дочку только покормить, дать лекарства, чуть подержать на руках...
История известная. Мать при своём ребёнке становится палатной няней: кормит других, меняет им колготки, сажает на горшок. В палате было всего двое относительно разумных малышей, остальные младше, и с ними было мало забот.
А вот Светка... Ей было одиннадцать месяцев. Худенькая беленькая девочка в кудряшках проснулась первой. Увидела Машку.
- Мама! - закричала она, пытаясь вывалиться из кроватки. - Мама! На вучки!
В палате появилась медсестра. Пока Машка переваривала услышанное, сестра взяла малышку -- умыть и переодеть. Та злобно отбивалась, тянула руки к Машке: "Мама! На вучки!". Она вдруг жалобно заплакала, и тогда Машка взяла её на руки, переодела и покормила.
Девочка спокойно вернулась в кроватку, играла там... пока не проснулась Машкина дочь. Стоило Машке взять дитя на руки, истошный Светкин рёв "Мама!" раздался снова. Приходилось разрываться между двумя.
- Её-то мать где? - спросила Машка у сестры. - И почему ей лекарств не дают?
- Да девочка выздоровела. Ждёт, когда заберут в Дом ребёнка. Отец умер недавно, а мать в последней стадии чахотки. Куда девать дитя? Пока у нас, а потом... Может, возьмёшь? Она ведь только тебя так называет!
Было много свободного времени. Много времени думать. Пасмурно. Уныло. Дети спят. Душа разрывается, подкатывает комок к горлу, давит виски. Машка написала записку мужу и -- куда денешься! - матери. Так они общались, записками. Машку на свидания к "бандиту" не пускали. Приносили передачу, передавали записку, забирали ответ. Телефон в больнице не работал.
Ночь. И ещё день. Может, вечером будет ответ...
В ответе было то, чего она ожидала. Как они, студенты, прокормят двоих детей? Будто ей мало своей дочери! Пусть радуется, что выжил ребёнок. А она ещё заботу домой тащит. Не котёнок, человек. И не даст опека двум студентам ребёнка усыновить! И девочки ревновать друг к другу будут! И не выдумывай! И приписка мужа: "Зачем тебе лишняя головная боль?". "Тебе"... Машке. Его уж рядом нет...
Словно понял врач, что больше Машке не сдюжить, выписал.
Светка стоит в своей кроватке -- отвергнутый котёнок, и уже не кричит, а бубнит своё "Мама!". И, увозя здоровую дочь в холодный и дождливый июньский день, Машка плачет о другой дочери, несостоявшейся.
А дома пол уставлен грязными кофейными чашками, на окне протухший варенец, муж с другом, переживая, не сдали теоретическую механику и ей придётся учить и этот предмет, чтоб натаскать двоечника, ведь им грозит отчисление... Тикают Машкины часы, считают оставшиеся минуты.
Женщина и дитя -- это такое единство, которое нельзя разорвать. Этот муж оторвал Светку. Пройдёт время, и Машка покинет его навсегда... Другой муж примет её детей...
* * *
Много лет спустя сын влюблялся только в светловолосых Светок. Первая его повредила, вторую чуть не повредил он, на третьей женился...
А Машка всё боялась к ним подойти из-за той, неизбытой, вины: что она, виноватая, может сказать -- Светке?!