Она бежала у кромки тротуара, уже не имея сил прянуть в сторону: взъерошенная, окровавленная, волоча заднюю лапу и чертя красную линию обрубком хвоста. Очередной удар палкой - и крыса закружилась на месте, пытаясь единственным оставшимся глазом увидеть путь сквозь пелену крови.
Мальчишек было трое - все с палками. Они хохотали и приплясывали вокруг, давая ей новый безнадёжный шанс: теперь она ползла, тащила обе задние ноги - ползла к жизни.
- Что вы делаете? - охнул Аркадий.
- Крыс убиваем! За них денег дадут! - радостно прокричали мальчишки: у них перерыв, пока крыса не ускорит движения, а то неинтересно.
- Добейте сейчас же! - рыкнул он, стуча клюкой. - Убить - это не мучить! Ну!
Палка обрушилась на крысиную голову, и животное, наконец, прекратило борьбу. Короткая судорога - и бурый комок перестал, наконец, быть комком боли, обвис в руках мучителей и отправился в мешок.
- Никогда больше! - отчеканил он. - Никогда не смейте так. Бог не простит!
Они фыркнули и убежали.
Ну зачем он остался в городе так надолго? Сын уговорил подлечиться. И Аркадий не столько лечился, сколько участвовал в дрязгах семьи сына, ужасался их жизни... а теперь это.
Он побросал вещи в рюкзак и уехал первой же электричкой в свой впервые заброшенный до середины лета дом.
Годы летели, и он провожал их воспоминаниями. Когда-то к станции подгоняли грузовик, и целая орда с электрички переваливалась через борта кузова и падала на дно: на такой дороге немудрено вылететь из кузова.
Теперь станция пуста, и нет никаких попуток, так что подлеченное здоровье пригодится, чтобы прошагать полтора десятка километров - половину лесом, по когда-то торной тропе, среди огромных сосен.
Опять "про раньше". Раньше здесь был подлесок: малина, бересклет, крушина и множество цветов... Нынче - крапива. В диком, несаженном лесу - крапива строем, по грудь, вся в мётлах, чтобы рассеять семена ещё глубже, заполонить лес, отобрать у него право быть диким: как же! Крапива - это символ заросших огородов.
Аркадий знал, что она же ждёт его дома, скрывая клубнику и смородину - ждёт и качает своими метёлками. Трудись, горожанин! Здоровья тебе!
К вечеру дошагал - и принял на пыльную грудь рыдающую жену Саши: "Ой, родненький! Покинул меня Саша! Месяц, как преставился! Что же ты припозднился!"...
Ещё и Саша. А зимой умер Иван - и остались в деревне три зимующих дома. К деревне уж путь зимой не чистят; зимуют как в тайге: на запасах. До колодца не дойти - один остался. Далеко, снежно... Топят снег и пьют талую водицу. А Аркадию, как ни хочется, трудно зимовать. Его дом по крышу уходит в снег, разве туннели копать, как метростроевцу. Однако сыну он сказал, что теперь будет зимовать, ведь в том году Саше... покойному... обещал: в четыре-то дома легче. Она, жена Сашина, теперь уедет. Одной ей не сдюжить.
Дал ей полтыщи на расходы, обещал быть на сороковины.
- Да! - вдруг вспомнила она. - На похоронах я не доглядела, залезли к тебе мальчишки. Народу много было, а у тебя Найда во двор подкопалась и кутят принесла. Вот и зашли посмотреть. Я дверь там камушками заложила. Саша всё присматривал, а тут... не доглядела.
Она заложила камушками развороченную ломом дверь в крытый двор. А оттуда в дом не пройти, ладно... Успокоил вдову и отпер.
Со двора влезли на чердак, выломали люк и сковырнули щеколду. Наверное, щенков искали? В запертом доме?... Здоровья тебе, Аркаша!
Не взяли ничего. Ну, любимую пиалу в горошек, что Аркадий некогда привёз из Алма-Аты - и всё. Но открыли лаз в подпол - чтобы Найде было где порезвиться.
У Аркадия не осталось постелей. Кто к них гадил? Кошки? Собаки? Шальные гости? В его кровати - мышиное гнездо.
Отсырели стены. Покоробился пол.
Тогда Аркадий вышел во двор, взял за шкирку Найдиных щенков и вышвырнул их на улицу. А ей сказал: "Умеешь жить - умей сторожить. Сюда ты больше не придёшь". Найда поджала хвост, утащила подросших щенков под крыльцо заброшенного дома. Не замёрзнут: лето.
Наглая она. Побирушка. В том году он кормил всех четырёх бесхозных собак - но нет! Найда всё равно бродила по деревне, клянчила еду у дачников. Натура такая. Как ей сторожить, если грабители её тоже кормят?
Это имя как печать. Приблудная - вот что значит Найда. Не потерянная, нет. Собачье отребье. Первая из встреченных Аркадием собак, схожая по натуре с людьми - воришками и пакостниками.
Во дворе нашёл лестницу - тяжёлую, сварную из труб конструкцию. Её он купил за бешеные деньги и едва доволок от магазина. Какие же детишки ухитрились изогнуть лестницу так, что теперь она уже не могла использоваться как стремянка? Такую тяжесть взять как рычаг, чтобы выломать люк его чердака!
Конечно, они детишки. Потому что Сашины сыновья. В пьяном кураже два здоровенных мужика ломали чужой дом... Отца поминали.
- Только следователя не зови! - взмолилась их мать. Ещё бы. Следователь умелый, городской, его ещё не споили, и сидеть её сынкам три месяца гарантированно...
Однако про кутят этим лбам не догадаться. Для того искусительница нужна. Алёна. Ей сейчас двенадцать, бегает везде с собаками, всё слушает - и на ус мотает. Ей было девять, когда она сказала Аркадию: "Это не твой дом. Это дом Староверовых. А ты в нём просто дачник".
Четверть века, как Аркадий купил этот дом - и восстановил, подвёл фундамент, перестроил своими руками... дачник.
- Это не твоя кукла! - сказал он девочке. - Она магазинная. А ты с ней просто играешь.
- Моя! Мне её купили! - зарыдала Алёна.
- И я купил этот дом, ясно?
Она боролась до конца:
- А ты зимой не живёшь!
- А ты ночью не играешь!
Втолковал. Но девочка продолжала слушать своих старших - и злорадно повторять их неумные слова. Старшие сказали спьяну - и забыли. Алёна помнила всё.
Вот подросла. И на очередных похоронах деревни её бабка с сожалением сказала:
- Жаль, Алёнки нет. Она любит такие праздники.
Волосы дыбом. А ведь он столько времени потратил на девочку - на разговоры, объяснения, попытки приучить читать...
Алёна приехала через неделю. В шортах и с голой мальчишеской грудью. Двенадцать лет... Аркадий отводил глаза.
Взрыв хохота за забором, звонкий Алёнин голос и - пониже, чуть пропитой - её матери.
- Все кровати ему обо...ли? Крысы?!
***
Летом Аркадий копошился в огороде. Понемногу проходила нога, и он даже стал забывать дома палку. А к осени смог дойти до леса. Наверное, тогда он и решил не уезжать. Болезнь, что всегда наваливалась в городе, сын со снохой и их склоки... крыса на асфальте...
Он закрыл лазы, но крысы уже освоили дом, и, пока он разыскивал их потайные ходы, поставил крысоловку. Ведь половину картошки в сетчатых коробах обгрызли, будь они неладны! Так пойдёт - зачем растить?
Ночью открыл дверь во двор на грохот: бак для мусора ходил ходуном. Громко пищали крысы. Стоило приподнять крышку - десяток серых теней стекли из бака и канули в поленнице... Надо ставить крысоловку. Не то проходу от них не будет.
Крыса попалась в чулане, за шкафчиком. Он как раз в чулане курил. Глухо стукнула пружина, и крысоловка загрохотала по полу на привязи. Хвост, что ли, ей прищемило? Почему жива?
Ах. Она была жива - громадная коричневая крыса размером с две крысоловки. Пружина ударила её по голове, потому что голова была размером с грудь обычной крысы. Страшный, выбитый кровавый глаз, бешено выкаченный другой - и лужа тёмной крови, по которой елозило гигантское тело; шерсть от крови слиплась иголками-пирамидками, и они поднимались дыбом.
Ну как её вынуть? Под рукой - топор... Аркадий не смог. Ушёл в дом за толстыми рукавицами, а когда вернулся - искорёженная крысоловка лежала на боку пустой.
Из-за неподъёмного сейфа, где он хранил яды, стонало ОНО, стонало надрывно, человеческим низким воем...
Не достать. Ничем не помочь - и не убить.
Он ушёл и проворочался всю ночь, не в силах выйти к этим стонам. Утром крысы за сейфом не оказалось: уползла через веранду, оставив вонючий кровавый след...
Аркадий бросил все дела и два дня забивал стеклом и обивал жестью все дыры и уязвимые углы избы.
И вот урожай собран, заложен в изолированный подпол, крыс в доме больше нет. Что осталось? - Жить, читать, топить печь и варить еду. Отдых.
К ноябрю разъехались по городам летние дачники. Осталось пятеро живых людей на четыре дома, и лишь Сашин дом был поблизости - но за снегами и до него добраться тяжело. Соседка не уехала, осталась зимовать с козами, не стала их продавать - но Аркадий отдалился, почти не разговаривал с ней. Не мог простить глупого пустого грабежа.
В декабре грянули морозы, Аркадий приболел и растратил на топку поленницу с внутреннего крыльца. Теперь, в ранней зимней тьме, надо идти в конец двора за ледяными дровами... Хорошо, растопка сухая есть.
Можно бы взять фонарь - да как потом дрова понесёшь? Оставил открытой дверь в переднюю, оттуда яркий свет падает, почти всё видно. А что смотреть? Сам сюда дрова складывал, рядами. В центральном ряду должны быть посуше...
Он двинулся между поленницами, уже выглядывая поверху, не нанесло ли снЕга ветрами, а то надо бы брать дрова снизу.
Дикая боль пронзила ногу. Прыгнуло и остановилось, пропустив удар, старое сердце. Дёрнулось тело - непроизвольно потянул руки к боли - цепенящей, белой, страшной - и врезался виском в угол соседней поленницы. Упал навзничь на другой угол...
Выла метель, клубы пара из передней уже поутихли - передняя выстыла, и старик открыл глаза. Организм, хоть и старый, хотел жить, пристраивался, привыкал к боли. Аркадий всё осознавал, но не чувствовал ногИ. И, кажется, не мог говорить. Бледное смятое лицо задвигалось, повисший глупый язык что-то зашепелявил, но так и не смог выдавить крика.
И без того скошенный рот повело в сторону: Аркадий улыбнулся. Воет метель, он разбил голову и, похоже, получил инсульт, а его правая нога мертва. Бедная правая нога, что давно хотела умереть - но почти выздоровела в деревне...
Холодно. Всего лишь ватник на нём - выбежать в крытый двор, прихватить дрова - и назад, в тепло, к печи. Теперь он будет медленно умирать, замерзая.
Возвратилась боль. Закипела. Накалилась. Засияла белым блеском - и в глазах поплыли прозрачные мушки. Он было завыл - но язык забил рот и вышел хрип. Терпеть невозможно...
Зашуршали за поленницами крысы, выползли: в отраженном свете глаза их отсвечивали молочно-белым. Он осторожно отвернул голову - вспыхнуло и зашевелилось что-то в затылке. Взглянул, теперь вверх. Одноглазая бурая крыса с расплющенной кривой головой сидела над ним - на поленнице.
Может, ей и не надо говорить. Может, только подумать... Но Аркадий одолел свой язык и пробулькал:
- По-мо-ги...
Помоги умереть, царица. Помоги умереть сразу, не растягивая нестерпимую пытку на сутки...
Бурая бросилась ему в лицо. Жёлтые сабли зубов вцепились в яремную вену, пронзили. И сломанный крысоловкой зуб терзал и резал наравне со всеми...
- Спс..Бо..х.. - успел сказать Аркадий.
А Алёне в больнице выгоняли глистов. Она сидела с подружкой на подоконнике, смотрела на метель и курила. Врачи ушли, сёстрам не до них - они со старичьём возятся.
- И ещё! - вдруг снова фыркнула она. - Мы у него ржавый медвежий капкан на чердаке нашли. Насторожили на ноябрьские, во дворе его: зачем ворота открытые держит? Попадётся кто - вот смеху-то будет! Как он потом отмажется?