В полуверсте от русла Дона на богатых заливных лугах в давние петровские времена остановились поселенцы-казаки. Срубили избы, распахали под поле землю, обосновались на новом незнакомом месте, не подозревая, что весенним половодьем затопит широкий Дон и луга, и строения, и весь их нехитрый, но необходимый скарб. Уйти бы куда подальше от разлива, да казаки оказались упрямыми и смекалистыми. К следующей весне они построили у домов высокие деревянные клети. И когда пришло время, вынесли из домов своё имущество, подняли на помосты клетей и переждали, пока не уймётся Дон, и не впитают луга его холодные весенние воды. Говорят, что из-за тех клетей и прозвали станицу упрямых казаков Клетской. Здесь, в 1887-м году и родился в многодетной казачьей семье Иван Яковлевич Карасев. Юношей его отправили в военное училище, и, казалось, сплелась его судьба с армией до самой старости.
В первую мировую Иван попал на Кавказский фронт. Подписав договор с Германией, турки не сразу вступили в войну: внутри правящей верхушки шли бурные споры, и большая часть правительства, и сам великий визирь опасались поражения. Турецкая армия была слаба даже по сравнению с российской. Слаба, плохо вооружена, но многочисленна. И немцы давили: им позарез нужно было отвлечь русские силы с западного фронта, а если союзники потерпят поражение, то не самая большая и потеря. Великий визирь упрямился, и тогда немецкое командование (по существу и возглавившее иноземную армию) вместе с военным министром Энвером-пашой начали воевать без указания сверху. Боевые действия затрудняла горная местность и широкая линия фронта, простиравшаяся почти на тысячу километров. Но, отбивая беспорядочные атаки турков, русская армия постепенно выжимала их из Закавказья и к концу лета 1916-го воевала уже на территории самой Турции, продвинувшись вглубь вражеской территории на две с лишним сотни километров и захватив несколько стратегически важных городов. В августе неожиданно выпал снег, а осенью и вовсе последовали морозы, и боевые действия были фактически остановлены до следующей весны. Зима оказалась для русской армии тяжёлой. Продовольствие подвозили с большими перебоями, войска голодали, а после февральской революции в армии и вовсе наступил хаос и массовое дезертирство. Кавказский фронт попросту развалился. Именно тогда в одном из боев Иван получил тяжёлое ранение в живот и попал в плен.
В Турции было мало русских пленных - всего несколько тысяч по сравнению с миллионом в Австро-Венгрии и полутора миллионами в Германии. Залечив рану и оклемавшись, Иван стал подумывать о побеге. Случай представился не скоро, но представился: раздобыв чужие документы и деньги, пленник сбежал, не забыв старой казачьей традиции возвращаться из турецкого плена с ковром. До самой смерти этот ковёр был с ним, как память. Любил Иван Яковлевич пить чай, сидя на нём в феске и скрестив по-турецки ноги. О плене и войне почти не рассказывал, зато часто вспоминал один забавный случай, произошедший с ним ещё до первой мировой в одной глухой украинской деревне.
Небольшой отряд, в котором он служил, остановился там на несколько дней на постой. Деревенька приткнулась на самом краю плавней - затапливаемой поймы реки - среди зарослей тростника, рогоза и осоки. В период нагона воды в пойменных лугах здесь нерестилась рыба, а после - пасся скот, вспугивая караваек и редких длинноногих жёлтых цапель. Обычно офицеров селили в самый богатый дом, но на этот раз хозяин, пузатый деревенский мужик с седым чубом из-под картуза, отказал наотрез. Что ж, на "нет" и суда нет, устроились в избе попроще. Оно и удобнее вышло: нижние чины под присмотром, включая и фельдшера Саара из чухонцев - человека достойного и в ветеринарном деле доку, но большого любителя приложиться к бутылке. Ночь господа офицеры проиграли в карты, а ближе к вечеру следующего дня неожиданно заявился к ним в гости тот самый пузатый мужик. Вид у него был не в пример вчерашнему робкий и заискивающий. Помялся на пороге, низко кланяясь и теребя в руках картуз, и, наконец, спросил:
- Ваше благородие! Говорят, у вас в отряде дохтур есть? Сынку мой заболел, встать не может.
- Да мы все тут доктора, - пошутил кто-то из офицеров. - Наш докторский отряд создан специальным указом Его Императорского Величества. Со всей России лучших собрали.
Офицеры заулыбались шутке, а мужик неожиданно бухнулся на колени:
- Христом-богом прошу! - запричитал он. - Вот такое пузо у сына вздулось, ширше моего, и болит, мочи нет.
- Дорого тебе будет стоить наше лечение, - мстительно ответили ему. - Нас царь-батюшка собирал не деревенских олухов врачевать.
- Да я... да мы... - засуетился мужик. - Не извольте беспокоиться, Ваши Благородия!
Один из офицеров обернулся к Ивану:
- Иван Яковлевич, я схожу, гляну?
Карта ему сегодня явно не шла, проигрывал он уже десять рублей, и был только рад увильнуть от дальнейшего разгрома.
- Вместе пойдём, - решил Иван Яковлевич.
В просторной деревенской избе, на большой деревянной кровати лежал парень лет двадцати и стонал, держась за большой вздувшийся живот. Рядом, утирая слёзы, причитала мамка - худая высокая женщина. Сын у деревенской четы был единственным.
Спутник Ивана Яковлевича деловито подошел к больному, ткнул пальцем в живот, отчего больной громко ойкнул, и объявил:
- Mimosa pudica.
- Чего? - не понял парень.
- Страшная болезнь, - лицо шутника приняло скорбный вид. - Продолжительность летального исхода - минимум дней. Когда в последний раз ели?
- Вчера, - испуганно проговорил больной.
- За один день и такое вздутие, - печально вздохнул офицер. - Болезнь прогрессирует просто невероятными темпами. Правда, Иван Яковлевич?
Иван Яковлевич, хоть и командовал этим маленьким отрядом, но сам ещё был человеком молодым - едва двадцать пять стукнуло. Кроме того, у парня - банальное вздутие живота из-за обжорства и скопления газов, так что само прошло бы через день-два. И командир включился в игру.
- Вы правы, коллега, - заявил он. - Это Mimosa pudica, причем в очень тяжёлой форме.
- Я помру? - хрипло прошептал больной, с ужасом глядя на офицеров.
- Лопнете, - заверил Иван. - Ещё два дня и...живот будет вздуваться, вздуваться, а потом - ба-бах! Жуткое зрелище. Кишки по всей комнате.
- Господи Иисусе, - перекрестилась женщина.
- Но вам повезло, - Иван решил, что, пожалуй, хватит и пора заканчивать комедию. - Вовремя нас позвали. Сейчас я пришлю нашего фельдшера, вылечим вашего сына.
Отойдя двора два по улице, офицеры остановились и закатились в беззвучном хохоте.
- А фельдшера-то зачем?
- Да пусть ему клизму поставит, - ответил Иван Яковлевич. - Больно уж чванлив у него папаша, над такими и посмеяться не грех.
Утро следующего дня было тёплым и солнечным. Иван Яковлевич завтракал в избе, когда в комнату вбежал перепуганный фельдшер.
- Там...- показывая пальцем куда-то за стену начал он. - Там...
- Что там? - не выдержал Иван.
- Там вся деревня пришла!
- Зачем?!
В голове у него невольно промелькнула мысль, что они ошиблись, и больному стало хуже. А, может, и вовсе умер, и теперь возмущённые сельчане пришли бить "докторов".
- Они требуют их лечить! - выпалил фельдшер.
Слухи по деревне расползаются быстро. Не прошло и ночи, как все уже знали, что у них на постое специальный докторский отряд, в который государь-император собрал самых лучших лекарей со всей России. Что любому из них стоит только глянуть на смертельно больного, и врач не только определит болезнь, но и вылечит за один вечер.
- Я умею пускать кровь и ставить клизму, что я могу вылечить? - вопрошал фельдшер.
Иван Яковлевич задумчиво вздохнул, а потом махнул рукой и приказал:
- Ставь всем клизму. Вреда не будет.
До самого вечера к избе, специально отведённой ветеринарному фельдшеру Саару, из чухонцев, любителю лошадей и деревенского самогона, медленно двигалась очередь из сельчан. У одних болела спина, других мучил кашель, третьи жаловались на головные боли - Саар всем ставил клизмы. А еще через день в деревню прискакал гонец, передал Ивану Яковлевичу приказ, и отряд двинулся дальше... Чтобы уже никогда не вернуться в эту глухую украинскую деревеньку.
Этими словами Иван Яковлевич обычно завершал свой рассказ, отставлял в сторону пустую чашку и вставал с турецкого ковра, собираясь по делам. Но однажды...
- Полина, - сказал он жене. - Помнишь, я тебе рассказывал про деревеньку, где мы больных клизмой лечили? Меня туда в командировку посылают!
Прошло двадцать с лишним лет. Дом, в котором квартировал когда-то бывший офицер царской армии Иван Яковлевич Карасев, не сохранился - сгорел в гражданскую. Деревья на улицах подросли, пейзаж неузнаваемо изменился - ничто не напоминало прежние времена, да и пролетевшие годы многое стёрли из памяти. Вот только лицо собеседника - мужчины лет сорока с седым чубом из-под картуза - было знакомым. Он сидел с Иваном Яковлевичем за столом, в просторной рубахе и рассказывал о деревенской жизни, неурожае да жене, что отвез в город лечить...
- Я тебе так скажу, мил человек, - вздыхал он. - Вот раньше доктора были так доктора! Ты, поди, и не знаешь, а перед мировой был по царскому указу особый полк создан. Врачебный. Туда самых лучших лекарей со всей Расеи набирали. Вот это были доктора! Им только на человека глянуть - сразу сказывали, чем болен. Чего улыбаешься? Думаешь, брешу, да? Я сам при смерти лежал: за один вечер на ноги поставили! С тех пор ни разу, слышь, ни разу не болел!
Иван Яковлевич наклонился к собеседнику и тихо спросил:
- Не узнаешь меня?
Собеседник его на мгновение замер, всматриваясь, а затем перекрестился и радостно выдохнул, переходя на "вы":
- Господи Иисусе! А я всё думаю, чего мне ваше лицо так знакомо!
Иван Яковлевич беззвучно рассмеялся. Точно так же, как тогда - за пару лет до Первой мировой войны, выйдя из избы пузатого чванливого хозяина, которого так удивительно сейчас напоминал мужчина, сидевший напротив.