тот рассказ сшит из лоскутков. В бедных семьях так раньше шили одежду - в ту, давнюю пору, когда еще не было массового производства. Но рассказ из лоскутов памяти иногда сшить сложнее, чем рубаху.
И все же я попробую.
Единственное, что я точно знаю о деде своего отчима Григория - имя. Странное и немного смешное, давно вышедшее из употребления - Парфён. Лоскутка с его родителями у меня нет, есть только отчество - Дементьевич.
Где-то недалеко от села Дубровино, что и поныне стоит на Оби, ещё в девятнадцатом веке был приют для детей (а, может, и взрослых) - тех, кому не повезло в жизни. Людей с психическими или физическими отклонениями. Возможно, это было в нескольких верстах южнее, в деревне под названием Успенка, где и поныне существует психоневрологический интернат. Парфён попал туда совсем маленьким по одной причине: у него был горб. Так горбунком и прозвали. В приюте жили бедно. Добрые люди помогали едой, кто-то делал пожертвования. Село было немаленькое: более сотни дворов, московский тракт, переправа через Обь с пристанью, церковь, почта, сельское училище, хлебный магазин, пять лавок, два питейных заведения и даже собственный фельдшер. А местность глухая: густой сосновый бор, волостной центр - в сорока верстах, а до губернского Томска (будущего Ново-Николаевска-Новосибирска ещё не существовало) - сто восемьдесят с лишним.
Парфён рос, не задумываясь о своём будущем. Мальчишка он был сообразительный. Только горб к земле тянет, не даёт выпрямиться, выйти в люди ни в прямом, ни в переносном смысле. И всё же Судьба жалеет сирых и убогих. Как-то раз в приют заехал местный лесообходчик. Жил он одиноко, возраст имел солидный, детей Бог не дал, и смышленый сирота-горбунок разбудил в суровом сибирском мужике отцовские чувства. Лесообходчик оказался мужчиной обстоятельным, с кондачка ничего не решал, поэтому сначала поговорил с врачами, вызнал о горбунке всё, что тем известно было, а потом стал заезжать в гости к Парфёну, привозя то гостинцев, то старую одёжку - совсем другое в те времена было отношение к одежде: берегли её и перешивали, и ценили. Долго приглядывался к пацанёнку, но наконец, решился.
- Будешь у меня жить, - сказал. - Что умею, тому научу. Что имею - твоё будет, когда помру.
И, договорившись с врачами, увёз без всяких бумаг и формальностей.
Лоскуты плохо складываются, не обрежешь их, не подгонишь друг к другу - выдумка выйдет, а не история. Хочется имя дать хорошему человеку, а нет его - имени. Не сохранила память. Лесник (лесообходчик по старому, да больно уж длинное слово) оказался человеком бывалым, грамотным. Неторопливый, спокойный, рассудительный. Обучал всему, что знал. Как следы зверя распознавать, как в лесу ориентироваться, какие травы отчего лечат. Чтению и письму учил, благо и книги в доме были. Так и рос мальчишка, пока не вырос в сильного, умелого охотника. Некрасив? Да... Уродлив даже, с горбом-то, но душа чистая...
Вот и ещё один лоскуток... Сколько между предыдущим и новым зим прошло? Не знаю. Немало, точно. Один год выдалась затяжная длинная осень. Грибы собирали даже в ноябре, из-под первого снега. Уже, наверное, зимой случилось Парфёну идти лесом с собаками. Псы здоровенные, охотничьи. Учуяли что-то, шерсть дыбом, понеслись вперед. Горбун поднял ружьё, двинулся осторожно за ними. Вышел на поляну, а там, под снегом и ветками лежит кто-то. Давай разгребать - девушка. Кровь засохла, поллица когтями разодрано, видно, что медведь-шатун напал да схоронил. Привычка у них такая: схоронят добычу под ветками и землёй, чтоб потом вернуться. Подхватил горбун девушку - дышит! Взял на руки и поспешил домой.
Лесник съездил в деревню: разузнать, не пропадал ли кто. Оказалось, девчонка была из прислуг: пошла в лес и не вернулась. Не стал он ничего сообщать деревенским, вернулся. Два месяца они вдвоём с горбунком выхаживали девушку. Парфён аккуратно зашил ей раны на лице, но как ни зашивай - половина лица изуродована. Увидев себя в зеркало, девушка долго лежала пластом и ревела, но постепенно смирилась. А Парфён...влюбился. Пока больная лежала - не отходил, ухаживал, а как на поправку пошла, стал в лесу пропадать. Утром подхватит ружьё, возьмёт обед с собой, отвяжет псов - и на целый день уходит. Возвращается запоздно: проскользнёт ужом в свою комнатку, и будто нет его на свете белом.
- Маешься, сын? - усмехнулся как-то поутру лесник. - Дурак потому что. Взял бы её в жёны...
- Я? - не дал договорить ему Парфён. - А про это ты забыл? - он повернулся к леснику горбом. - Я же урод!
И в слезах убежал в лес. Там и пропадал несколько дней, в небольшом зимовье на дальнем кордоне. Знал, что девушка вот-вот должна уехать в деревню. Но лесник не даром прожил долгую жизнь... Когда Парфён вернулся, его самого не было дома. Горбун скинул в сенях сапоги, распахнул дверь, зашёл в дом и увидел, что гостья так никуда и не уехала. Застыл на мгновение, а девушка встала из-за стола, отложила в сторону шитьё, подошла к Парфёну и крепко обняла за шею.
Она родила Парфёну три двойни подряд. Все - мальчики. А потом был один ребёнок, последний, седьмой. И тоже мальчик. Кузьма Парфёнович. Отец Гриши.
Где-то между Дубровино, Успенкой и Белояркой - тремя старыми сибирскими деревнями, раскинувшимися вдоль правого берега Оби, есть старое заброшенное кладбище. Там похоронен Парфён Дементьевич. Всё, что я знаю о нём - это несколько лоскутков чужой памяти. Сшить из них рассказ было сложно, слишком уж они разные. Но я всё же попробовал...