Среди легенд нашей семьи есть одна туманная и, скорее всего, абсолютно мифическая. В ней рассказывается, что по линии своего родного отца я нахожусь в родстве с Сергеем Есениным. Предки отца якобы жили в XIX веке в селе Константиново, но их ветвь отделилась от есенинской поколения за два или три до рождения поэта. Пожалуй, я бы даже не упомянул об этой легенде, но именно со стихами великого русского поэта вышла у меня в детстве одна забавная история. Но обо всем по порядку.
Мальчиком я рос спокойным и тихим, и читать научился рано. Сначала детские сказки с картинками, затем книги вроде "Путешествия Гулливера", а потом - и всё, что попадалось под руку. Библиотеки как таковой у нас в доме не было, но книг скопилось немало - и все разные. Даже в гостях со мной проблем не возникало: стоило только сунуть в руки первую попавшуюся книгу, и я мог просидеть с ней в уголке до самого вечера, не мешая взрослым и вообще не обращая на них никакого внимания. Наверное, поэтому социализация моя среди сверстников была невысокой, а наивность, наоборот, зашкаливала все разумные пределы. При этом "домашним" мальчиком я вовсе не рос: гулял в одиночестве по посёлку и вообще не чурался иметь собственные личные дела и тайны.
Однажды, играя во дворе, я нашёл большой металлический рубль. Он лежал прямо в пыли, поблескивая лысиной дедушки Ленина, и для дошкольника тех лет казался суммой весьма и весьма немалой. Пять стаканчиков мороженого или тридцать три стакана газированной воды с сиропом и ещё один - без сиропа. Делить я в то время, наверное, ещё не умел и подсчитать всё это не мог, но интуитивно чувствовал, что рубль - целое состояние. Обрадованный, я взлетел на четвёртый этаж, распахнул дверь и уже с порога заорал:
- Мама, мама, я рубль нашёл!
- Где? - выглянула из кухни Эмма.
- Во дворе! Пойдём, я тебе покажу!
Эмма отчего-то рассмеялась. Но всё-таки пошла со мной во двор. Рубля, конечно же, на месте не оказалось. Дедушка Ленин вместе со своей лысиной и тридцатью тремя стаканами газировки скрылся в неизвестном направлении.
- А где же рубль? - не понял я.
- Наверное, уже кто-то подобрал, - смеясь, ответила Эмма.
- Как подобрал?! - возмущению моему не было предела. - Ведь это же я его нашёл!
И всё же, несмотря на детские обиды, в посёлке гражданского воздушного флота было хорошо. Рядом, в загадочном шумном аэропорту взлетали и садились большие самолёты. Усталыми вопросительными знаками бродили люди с чемоданами и о чём-то спрашивали друг друга. В киоске на втором этаже аэровокзала продавали журналы и газеты, и я мог подолгу стоять и разглядывать сквозь стекло изображения на журнальных обложках и виды с туристических открыток. За высокими столиками у буфета люди ели холодных синих куриц и пили остывший бледный чай. Я им отчаянно завидовал. Я тоже хотел стоять за таким столиком, есть холодную курицу и пить остывший чай. Но меня почему-то кормили обжигающе горячими супами и пельменями, слепленными вручную.
Ещё одним сказочным местом, помимо аэропорта, был крошечный посёлок путевых рабочих. Они жили в вагончиках - в обычных железнодорожных вагонах. Маленькому мальчику, глотавшему без разбора одну за другой книжные истории, их поселение казалось осколком волшебного царства. Эти "домики на колёсах" были так непохожи на обычное человеческое жильё! Настолько не похожи, что обитать в них должны были необычные существа. А то, что выглядят они, как люди - шумят, пьют и грубо ругаются друг с другом - так это обычная маскировка. Во-первых, они слишком громко шумят, слишком много пьют и слишком грубо ругаются. Значит, это не взаправду, а понарошку. Во-вторых, их дома могут в любую минуту взять и уехать по железной дороге. И это обязательно случится, когда все купе в каждом из вагонов наполнятся сокровищами. В-третьих, они знают друг друга, словно живут одной большой семьёй. Вот и туалеты у них на улице общие, и столы между вагончиками сколочены, и бельё прямо на верёвках во дворах сушится, и никто его не крадёт. Как видно, из этих рассуждений, я действительно был весьма начитанным мальчиком-фантазёром. Но эти фантазии придут чуть позже, когда я научусь создавать их сам - в классе втором-третьем. А пока, ещё до школы, мне просто нравилось читать всё без разбору.
В детский сад я то ходил, то нет. Сидеть дома с бабушкой Полиной мне, конечно, нравилось больше, но у родителей было иное мнение: ребёнок должен расти среди своих сверстников. В один из таких периодов "принудительной социализации" поздним вечером я сообщил им, что завтра в садике - утренник. То ли у них был отпуск, то ли отгулы, но Гриша и Эмма отправились вместе со мной. Посёлок был маленьким, многие родители знали друг друга, и на утренник привели своих чад разодетыми в самые лучшие платья и костюмы. Пока все рассаживались в небольшом зале и общались между собой, воспитательница подошла к Эмме и спросила:
- Выучили стишок?
- Какой стишок? - не поняла та. - Надо было выучить стихи?
- А вам Игорь разве не сказал? Любой детский стишок, сегодня у нас поэтический утренник.
Эмма растеряно посмотрела на сына. Ей очень не хотелось быть белой вороной, которая не занимается своим ребёнком. Заканчивалось самое романтическое десятилетие двадцатого века - шестидесятые годы. Мирное и сказочное для советского обывателя. Ещё слышались отголоски оттепели, спорили физики и лирики, туристы отправлялись "за туманом и за запахом тайги", у костров по всей стране звучали бардовские песни, а популярность поэтов и поэзии была сравнима с популярностью кинозвёзд. И даже среди дошкольников устраивались специальные поэтические "вечера". Правда, в самое детское время - утром. И на самые невинные темы.
- Я выучил стихотворение, - сообщил я родителям.
Те облегченно выдохнули. Заняли свои места и принялись с любопытством слушать выступающих детей. Дошколята звонкими голосами читали Агнию Барто и Самуила Маршака: "две сестры глядят на братца: маленький, неловкий, не умеет улыбаться, только хмурит бровки", "раз ты волк, так ты не трусь! - закричал на волка гусь", "сел он утром на кровать, стал рубашку надевать, в рукава просунул руки - оказалось, это брюки". Родители громко хлопали, гордо посматривая на соседей после выступления своих чад. Дошла очередь и до меня.
- Какое стихотворение нам прочтёт Игорёк? - поинтересовалась воспитательница.
- Сергей Есенин, - заявил я. - Название забыл.
По рядам родителей прокатился удивлённый шепот. Надо сказать, что хотя стихи Есенина никогда не были запрещены, а книги его выходили достойными тиражами и в сталинское, и в послесталинское время, какой-то таинственный шлейф "не совсем советского поэта" удивительным образом следовал за этим именем. Многие даже считали, что до хрущевской оттепели есенинские стихи были под запретом - трудно сказать, откуда взялось такое массовое заблуждение в обывательской среде. И уж точно Есенин не был поэтом для дошкольников. В чём воспитательница и родители убедились с первых же строк, которые я произнёс:
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
Если бы маленький мальчик, впервые выступавший перед публикой, умел чувствовать свою аудиторию, он бы наверняка запнулся на очередной строке. На него смотрели два десятка изумлённых взрослых лиц. Но он не умел и продолжал громким голосом:
Знаю я - они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
Взрослые смотрели уже не на юного чтеца, а на его родителей. Они занимались со своими чадами несколько вечеров, подбирая им стихи и репетируя, и никак не могли подумать, что родители этого странного мальчика даже не подозревали о том, какие стихи он учит. Лицо Эммы пошло красными пятнами, Гриша поджал губы и старался не смотреть по сторонам.
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь,
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь. ...
Закончил я своё выступление в полной, абсолютной тишине. Она висела несколько долгих мгновений, пока воспитательница, смущенно откашлявшись, не сказала:
- Ну что же...э... похлопаем...э... Игорьку.
Раздалось несколько неуверенных хлопков. Я отвесил поклон публике, подошёл к родителям и, схваченный за руку, не понял, почему мы пулей вылетели из детского сада, не оставшись слушать других выступающих.