Лет в десять-пятнадцать почти у каждого подростка появляется свой кумир. У одних он живёт недолго - несколько лет, пока человек не повзрослеет, у других задерживается на всю жизнь. Детским кумиром Полины был старый американский еврей по имени Исаак Меррит. К 1914 году, когда ей исполнилось десять, он почти сорок лет как умер. Амбициозный, неграмотный, лишённый всяческих моральных принципов, он сменил массу профессий, оставляя после себя брошенных женщин и незаконнорожденных детей. В тринадцать лет сын еврейского эмигранта из Германии удрал из семьи, и юного ловеласа (он уже вовсю волочился за женщинами), не умевшего ни читать, ни писать, но обладавшего хорошим воображением, острым умом и не менее острым языком, приютила у себя бродячая театральная труппа. Такая жизнь была вполне в духе Исаака, не терпевшего долгой и нудной работы. Американский театр того времени больше цирк, чем театр. Гимнасты, акробаты, факиры... Песни и пляски с грубоватыми шутками да короткие комедийные постановки под характерными названиями "Юноша, который никогда не видел женщины" или "Четыре любовника". Главными дорогами юной Америки были реки, особенно величайшая из них - Миссисипи. Многие труппы имели свои пароходики и сплавлялись весь театральный сезон вверх и вниз по течению, останавливаясь без разбора в городах и маленьких поселениях - лишь бы народ был готов платить за зрелища. Возможно, плавал на этих речных театральных корабликах, где главным режиссёр и капитан одно лицо, и Исаак Мерит. Несколько лет после его побега из дома - тайна для биографов. Зато потом события его жизни замелькали перед биографами со скоростью крутящегося пароходного колеса. Первая женитьба, работа механиком, рождение детей, переезды из одного города в другой, кузнечный цех, типография, деревообрабатывающая мастерская, изобретения, двоежёнство, рождение сына и дочери в один год от разных жён...
Всего этого Полина, конечно, не знала. Она лишь видела фамилию на металлической табличке, прикрепленной к швейной машинке - Зингер. И Исаак Меррит Зингер, давно умерший американский еврей, представлялся десятилетней хромой девочке сказочным волшебником. В то время - между Первой русской революцией и Первой мировой войной - Трофим Васильевич подрабатывал каждую зиму, когда крестьянин свободен от полевых работ, офеней. По определению словаря Даля, офеня - это "ходебщик, кантюжник, разносчик с извозом, коробейник, щепетильник, мелочной торгаш вразноску и вразвозку по малым городам, селам, деревням, с книгами, бумагой, шелком, иглами, с сыром и колбасой, с серьгами и колечками". Появились они ещё в пятнадцатом веке, когда большая группа греков эмигрировала на Русь из Афин. Эмигрантов так и прозвали - афинами (афенями, офенями). Прошло лет сто, кровь горячих греческих торговцев перемешалась с кровью русских и украинских красавиц, и образовалось своеобразное тайное сообщество со своим уставом и своим тайным языком - той самой феней. Однако к началу двадцатого века от бывшего уклада жизни офеней почти ничего не осталось. Теперь им мог стать практически каждый. Трофим Васильевич торговал швейными машинками знаменитой марки "Зингер". Теми самыми, которые были названы в честь усовершенствовавшего их Исаака Меррита и о которых противник поклонения любым вещам Ганди как-то сказал: "одна из редких полезных вещей, изобретённых человечеством". Времена, когда офени торговали только лубочными картинками и книжками давно миновали, но традиции ещё жили: сезон открывался в октябре и заканчивался по весне на Масленицу. Все также производители товаров старались заполучить в своё распоряжение как можно больше торговцев. Многие называли их на модный западный манер: коммивояжерами. Предоставляли кредиты, разрешали рассчитываться весной, по итогам торгового сезона, вручали подарки и даже устраивали пиршества в трактирах. Ходили торговцы по деревням, секретничая друг от друга свои маршруты, а иные забредали с западной окраины Империи даже в Сибирь. Один раз таким образом добрался до Сибири и Трофим Васильевич.
Одну из швейных машинок, что Трофим брал под реализацию, он оставил дома дочери. Со сверстниками хроменькая Полина играть не могла, детские развлечения были не для неё, и все своё свободное от домашних дел время, она проводила у этого чуда техники. Давно известно, труд и любопытство всегда побеждают врождённый талант. Очень скоро девочка научилась шить, потом делать выкройки, потом разбирать и собирать швейную машину, словно солдат оружие - с закрытыми глазами. Обшивала младших, родителей, соседей. Шила одежду себе. С жадностью набрасывалась на швейные журналы, что приносил из своих походов отец. Однажды к ним в дом пожаловал официальный представитель фирмы, предоставлявшей машинки "Зингер" на реализацию. Мария Филипповна поставила самовар - старый, угольный, новомодные керосиновые самовары, что только-только начали выпускаться в Туле и которые уже вовсю разносили по деревням коллеги-офени, Трофим Васильевич не признавал. Пока жена хлопотала у стола, он вёл с гостем неторопливый деловой разговор. Рассказывал о последнем походе по сёлам, об отзывах крестьянок на работу швейных машин, об условиях кредита... Гость внимательно слушал, расспрашивал, записывал, интересовался особо жалобами и отзывами. А когда они, уже после чая с вареньем, закончили говорить о делах, повёл Трофим гостя похвастаться, как дочь шьёт. Полина сидела нарядная, в новеньком платье, за швейной машинкой, и, робея перед гостем, показывала недавно сшитые вещи. Тот вежливо осмотрел их, похвалил за умение и поинтересовался:
- Как вам, юная барышня, за нашим станком работается?
Подмигнул Трофиму и с улыбкой добавил:
- Есть претензии?
От того, что гость назвал её "барышней" девочка смутилась ещё больше. Говорил он иначе, чем отец с матерью, чем другие жители деревни - по-городскому... Последнее слово Полина и вовсе не поняла, но уловила смысл, принялась объяснять. Гость слушал внимательно, и стеснение как-то очень быстро прошло, улетучилось, вылетело в приоткрытую дверь комнаты и дальше - в печную трубу, смешиваясь с ветром и исчезая. Разговорившись, девочка пожаловалась на неудобство одной из деталей.
- Смотрите-ка, Трофим Васильевич, и ваша дочь о том же, - удивился мужчина. - И какие же вы, барышня, предлагаете изменения?
И, выслушав, сбивчивые объяснения "барышни", он ещё раз похвалил её, поблагодарил хозяина за угощение и уехал. А через несколько месяцев вернулся с новенькой машинкой и подарил её Полине.
- Это мне от кого? - с сияющими от счастья глазами, поинтересовалась девочка.
- Это тебе сам Зингер подарил, - пошутил гость. - А то, что тебе мешало, мы исправили.
Так давно умерший еврей Исаак Меррит Зингер, изобретатель, актер, гуляка и не очень-то приличный, по отзывам современников, человек стал кумиром Полины. На всю жизнь.
Уехав на Кубань, Полина забрала подаренную машинку с собой. Работала по вечерам, подрабатывая на жизнь да обшивая коллег по работе, знакомых, соседей. Станица, где она теперь жила, была волостным центром, по сравнению с прежней украинской деревенькой - почти городом. Другие люди, другие нравы, другое время... Двадцатые годы прошлого века в определенном смысле стали нэпманскими для всего мира. Время генералов и политиков сменилось временем торговцев и промышленников. Мировая экономика бурно росла, а с нею вместе появлялась новая мода: новая одежда, украшения, косметика... "Золотые двадцатые" - так позже назовут это десятилетие потомки. Отгремевшая мировая война полностью изменила женщин. Пока мужчины воевали на фронте, женщины работали на фабриках и заводах, осваивали новые профессии, становились механиками, врачами, пожарными, полицейскими, водителями. А главное, они научились зарабатывать деньги, которые в условиях послевоенного экономического бума могли потратить на себя. И даже на другой планете - в советской России - двадцатые годы в целом оказались белой полосой между двумя красными, кровавыми: десятых годов и сороковых.
С одеждой, правда, дела обстояли плохо. Не было материала. Именно тогда в моду вошли полосатые платья и рубахи, сшитые из матрасной оболочки. Спрос на мастеров, умевших из ничего сделать "конфетку", стремительно рос. И Полина шила вечерами после работы, урывая кусочки от сна, чтобы помочь родителям прокормить ораву из семи ребятишек. Семи братьев и сестер. Однажды, уже в середине двадцатых, на бурном комсомольском собрании её неожиданно обвинили в поклонении буржуазным ценностям. По стране катилась компания против пережитков старого быта, где-то в далёкой Москве выходили голыми на улицы активистки движения "Долой стыд!", комсомольцы всерьёз обсуждали семьи-коммуны и воевали против "нэпманской идеологии". За танцы могли исключить из своих рядов. Проводились многочисленные собрания, посвященные борьбе с лузганьем семечек в общественных местах и переходу в обращении на "ты". Ругали "мелкобуржуазные стихи поэта Есенина" и ношение галстука. Устраивали атеистические шествия, грозя своими маленькими человеческими кулачками далёкому небесному Богу.
- И в нашей комсомольской организации, - возмущался на том памятном собрании один из активистов, - есть несознательные парни и дивчины, что не изжили полностью пережитков проклятого старого строя. Танцуют под упадническую музыку нэпманов, справляют религиозные праздники, ёлки, понимаешь, на Новый год в избах устанавливают... Возьмём, к примеру, Полину Перепелицу. Ты, товарищ Перепелица, вставай, когда о тебе разговор идет.
Ничего не понимая, Полина потянулась за костылем и поднялась с места.
- Мало того, что ты обшиваешь нэпманов - комсомолка работает на нэпманских жён и детей, вы подумайте только, товарищи! - ты ещё от своей несознательности и тёмности расхваливаешь жизнь буржуазную, понимаешь.. Да-да, как ещё понимать твои похвалы швейной машине, которую сделали буржуи для того, чтобы порабощать твоих сестёр в капиталистических странах? Где твоя комсомольская сознательность? Почему ты не шьёшь на нашей, пролетарской, швейной машине?
Следующее комсомольское собрание местная ячейка посвятила.... Исааку Мерриту Зингеру. Никто из станичных комсомольцев с биографией Зингера, конечно, знаком не был. Да и зачем? Хищнический оскал мирового империализма в лице конкретного буржуя виден и безо всякой биографии. На машинке написано "Зингер"? Значит, эксплуататор. Кровь рабочих сосеёт, а уж об эксплуатации рабочего класса можно говорить часами. Нахохлившись, Полина сидела в переднем ряду и хмуро слушала выступления. В конце заседания ей дали слово для признания собственных ошибок и покаяния. Говорить пламенные речи Полина не умела: в детстве она окончила лишь четыре класса сельской школы... Зато она умела не отрекаться от собственных идеалов. И, путаясь в словах, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, Полина выступила в защиту Зингера. А потом, не слушая доносившихся со всех сторон криков, медленно спустилась со сцены и направилась к выходу из маленького сельского клуба, где собирались по вечерам комсомольцы. Под круглой деревяшкой костыля скрипели рассохшиеся доски, на глаза наворачивались слёзы, а вслед Полине смотрели удивленные комсомольцы, и гремел возмущенный голос председателя.
После её ухода собрание постановило объявить комсомолке Перепелице строгий выговор, а швейную машинку буржуя Зингера, разлагающе действующую на революционную молодежь, конфисковать. Чтоб никому не повадно было. Проплакав весь вечер (ничто станица не таит в тайне дольше времени, за которое посвящённые дойдут до ближайших соседей), Полина отправилась по знакомым. На Кубани темнеет рано: уже и Бог, не обращая внимания на кулаки комсомольцев, вывесил на небе яркий фонарь Луны, и собак станичники отпустили с цепей: своих не тронут, а чужим нечего по ночам шляться. Полина стучалась к тем, кому шила одежду, и просила в долг денег. Утром она отправилась на базар и купила себе старую, но ещё работающую швейную машинку - подольскую. Когда пришли за "ее Зингером", она тихо сидела в уголке комнаты и молчала. Смущённые комсомольцы, забирая конфискованное, попытались утешить девушку. С прошлым нужно расставаться легко, говорили они, ты, Поля, не плачь. Не о чем плакать, скоро коммунизм наступит. Вот мировая революция прогремит по всей Земле, и не останется на ней буржуев и эксплуататоров, только трудовой народ. И никто о твоем Зингере и не вспомнит, и ты сама - не вспомнишь. Поля не плакала. Она просто сидела, смотрела в окно и молчала. Вечером, когда совсем стемнело, вернувшийся отец откопал ей во дворе... зарытую поутру швейную машинку. Ту самую, родную, зингеровскую. Только теперь на ней был привинчен товарный знак Подольского завода - а на той, конфискованной и уничтоженной старой отечественной - знак Зингера. С тех пор, уезжая надолго из дома, Полина всегда снимала со своей "рабочей подруги" те самые детали, о которых когда-то маленькой девочкой вела разговор с заезжим гостем. Для неё это был символ, "письмо" от далекого американского волшебника Исаака Меррита Зингера.
Спасённая швейная машина исправно работала еще два десятка лет. Уже после войны, когда Полина жила в другой станице, отдельно от родителей, в голодный и нищий 1947-й год полузнакомые армянские торговцы предложили ей работу: отвезти и продать в Астрахани партию фруктов. Она согласилась. Села в товарняк, загрузили ей ящики, и отправилась она торговать. На Астраханском базаре её и арестовали. За спекуляцию. Несколько месяцев Полина провела в тюрьме. Вернулась - худая, осунувшаяся, в избе - только воздух. Всё, что было, разграбили. Да и не так уж много было, ничего не жаль. Кроме швейной машины. Её украли тоже. Полина опустилась на пол, села, прислонившись к голой стене, и заревела в голос. Когда слёзы кончились, вспомнила про детали, что отбывали тюремный срок вместе с ней, достала и долго смотрела на то, что осталось от самого радостного события её детства. Со временем она приобрела другую машинку. Потом - следующую. И всегда в маленьком ящичке нового швейного станка лежали спасенные детали "от Зингера". Так и прожила с ними почти до ста лет. В последние годы она потеряла память, не узнавала никого. Но до самой смерти была на ногах, что-то делала, суетилась - только к машинке уже не подходила, понимала, не по силам ей. Но однажды разобрала её полностью, а "письмо Зингера" унесла из дома и спрятала. На следующий день она умерла - ей было без одного месяца девяносто восемь.
Вряд ли непутевый американский еврей по имени Исаак Меррит попал в рай. Хотя Богу виднее. Мне отчего-то очень хочется, чтобы Полина встретила его там.