На перекрёстке у трёхэтажного дома стоял человек на афишной тумбе. В длинном, ниже колен, осеннем пальто, тяжёлом тёмном шарфе и старомодной шляпе с круглыми полями и высокой тульей. Правой рукой он держал раскрытый зонт, а левой - раскрытую тетрадь. И хотя на небе не было ни одной тучки, а на листе - ни одной буквы, странный человек не спешил убирать ни зонтик, ни тетрадку. Если бы он повернул голову, то без труда заглянул бы в окно третьего этажа. Но он головы не поворачивал, да и вообще не шевелился. Человек на афишной тумбе был сделан из металла.
Ещё несколько подобных скульптур стояло дальше по улице, и горожане давно не обращали на них внимания. Разве что туристы иногда останавливались, чтобы сфотографироваться да большой ворон, пролетая мимо, часто усаживался на зонт. Ворон был стар, страдал одышкой, и ему требовался отдых. Двести лет назад, когда он только-только вылупился из яйца, здесь не было ни афишной тумбы, ни перекрёстка, ни даже самого города.
Апрель нынче выдался холодным: на Севере проснулись древние ветра и никак не могли угомониться после долгой и морозной зимы. Они гуляли по улицам, распевая грубые северные песни, задирали прохожих, ломали сонные ветки деревьев и повсюду разбрасывали чужие окурки и автобусные билеты. В древних ветрах жил буйный дух прежних времён, когда кипела великая битва между Севером и Югом, и вечная мерзлота, наступая, завоёвывала всё большую и большую часть Земли. Но сегодняшнее утро неожиданно случилось солнечным, тихим и добрым. На самом его краю, в час между тьмой и рассветом, Человек на афишной тумбе услышал знакомое хлопанье крыльев, лёгкий перестук когтей о металлический зонт и хриплый простуженный голос:
- Арра, Сказочник.
Вороны всегда говорят "арра!" или "кау!" вместо приветствия. И иногда, связывая слова в одно предложение.
- Здравствуй, ворон, - откликнулась скульптура. - Что нового в городе?
Птица неуклюже потопталась, устраиваясь на зонте поудобнее, и, заглянув в металлическую тетрадку в руках Сказочника, ответила:
- В парке первый клещ проснулся. Говорит, приснился ему жуткий сон, будто в городе не осталось ни одного человека. А на том берегу родила бездомная собака. Прячется в заброшенном подвале на бывшей стройке, и её подкармливает один мальчишка. Арра, я его взял на заметку. Как у тебя дела? Всё надеешься что-нибудь написать?
- Пока пусто... - вздохнул человек. - Вчера, казалось, я ухватил строчку за первое слово, и даже принялся записывать, но... Знаешь ли ты, ворон, как ужасно скрипит металлическое перо о металлический лист? Как будто кто-то скребёт когтями по ржавой душе. Наверное, этот звук помешал мне: опять ни строчки! Да ты же сам видишь: страницы пусты.
- Рассказываешь ты красиво, - усмехнулся ворон. - Но молоть языком это не писать сказки. Да, кстати...
Ворон захрипел, сделал паузу и несколько раз прочистил горло гортанным "арра!".
-... да, кстати, - продолжил он, - в доме поселился новый жилец.
И, оттолкнувшись от зонта, птица взмыла в воздух.
- Тебе не жалко его? - вдогонку прокричал Человек на афишной тумбе.
- Кого? - откликнулся, кружась над домом, ворон.
- Нового жильца!
- Не слышу тебя... Кау!
Вороны всегда говорят "кау!" или "арра!", когда прощаются.
Человек на афишной тумбе проводил его взглядом и, не удержавшись, посмотрел в окно третьего этажа. Увы, на окне висели шторы из плотной ткани. Из такой ткани запросто можно шить обёртки для планет, заворачивая в них острые горы, текущие реки и даже раскаленные вулканы. Сносу этой планете не будет!
Едва ворон скрылся из вида, как мимо скульптуры с зонтом прошел высокий человек с обвислыми седыми усами и длинной трубкой во рту. Это был аптекарь. Вряд ли в целом мире можно сыскать более странного аптекаря, чем тот, что держит лавку на первом этаже дома у афишной тумбы. Левый глаз у него закрыт черной повязкой, из-под белого халата выглядывает полосатый край тельняшки, и, продавая лекарства, он не перестаёт дымить трубкой. Прямо в аптеке. Когда-то давно он грабил лодки рыбаков на реке Каменке, что петляла по глубокому оврагу между прилепившихся к берегам деревянных домишек и впадала в Обь у первого железнодорожного моста. Но потом овраг закопали, а речку пустили по трубам. Так пират остался без работы, и пришлось ему податься в аптекари.
Следом за ним, что-то негромко ворча себе под нос, прошёл в парикмахерскую цирюльник. Он был маленьким и смуглым, усов не носил, зато одевал галстук-бабочку, и всегда имел в кармане ножницы и расческу. Цирюльник презирал своего соседа-пирата, называя его неучем и бандитом, за что ему постоянно оставалось от сердитого аптекаря. Последняя их драка произошла совсем недавно, и на лице цирюльника ещё не увял синеватый цветок фингала, а аптекарь ходил с перебинтованным плечом, пострадавшим от удара ножницами.
Ещё на первом этаже здания у афишной тумбы держали свои лавки булочник, винокур и парфюмер. Булочник был краснощёким, полным и едва проходил в двери. Однажды, после плотного обеда, так и вовсе не смог войти в лавку и с тех пор дал зарок никогда не обедать в рабочие дни. Характер он имел лёгкий и весёлый, любил угощать покупателей свежими булочками, подсовывая им в корзинки и сумки больше товара, чем они покупали. Отчего лавка его была самой бедной, и над ним смеялись остальные четверо лавочников. Впрочем, булочника это ничуть не обижало, и он с удовольствием угощал своих соседей - и аптекаря с трубкой, и цирюльника с бабочкой, и худого, бледного винокура, и надменного парфюмера, приближение которого можно было учуять за целый квартал по запаху.
Когда все лавки, наконец, открылись, на третьем этаже дома распахнулось окно, и из него высунулась голова в ночном колпаке. Такие колпаки были в моде среди немолодых и небогатых деревенских помещиков лет двести назад, и, казалось, навсегда канули в прошлое. Но омуты прошлого - места загадочные и дикие, иногда из них такое выныривает, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
- Какое прелестное место! - восторженно заявила голова. - Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй. Интересно, кого ты изображаешь? Должно быть такого же поэта, как и я. Вот и тетрадка в руках, а в ней пока - ни строчки. Или погоди...вроде что-то написано. Нет, показалось. А жаль! Было бы интересно узнать, о чём думает металлическая скульптура, стоящая на афишной тумбе.
С этими словами голова в ночном колпаке исчезла, а шторы на окне вновь задёрнулись. Впрочем, через половину часа новый жилец показался полностью. Он вышел на перекрёсток из-за угла дома, с любопытством обошел афишную тумбу, помахивая маленькой тросточкой, несколько раз приподнял шляпу-котелок, приветствуя незнакомых молодых дам, а затем отправился осматривать небольшой сквер по соседству. Из кармана его пиджака торчал корешок толстого блокнота, и весь вид его - круглое лицо, чисто выбритые щеки, кудрявая шевелюра и задумчивый взгляд - говорил, что господин этот явно не от мира сего. То есть настоящий поэт. Сказочник на афишной тумбе проводил нового жильца задумчивым взглядом и нахмурился.
- Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.
Этой фразой, просыпаясь почти в полдень, встречал теперь каждый следующий день новый жилец. Более того, свесившись из окна, он рассказывал вслух о своих делах и даже спрашивал совета. Впрочем, не ожидая, что ему ответят. Так ведь обычно и бывает. Все советы мы знаем наизусть и спрашиваем их лишь из вежливости и желания рассказать о своих заботах. Хотя бы металлической статуе.
- Представляешь, каким милым оказался хозяин здешней булочной?! - сообщил поэт на второе утро. - Мало того, что он себя обсчитал, и мне пришлось угрожать ему, что я вызову полисмена и его лавку закроют, если он не возьмет лишние деньги обратно... так вот, он оказался подлинным ценителем поэзии. Вот уж неожиданность, правда? Я читал ему стихи больше часа! Пришлось вспомнить самые ранние и слабые, но он и их принял с восторгом. Мне даже подумалось, что я слишком строг к себе. Да-да, не стоит выбрасывать стихи в мусорную корзину, если они нравятся народу. Мне кажется, или я действительно вижу какое-то слово в твоей металлической тетрадке? Вроде бы его вчера не было... Ах, как действует на нас, поэтов, похвала! Хочется писать и писать!
Весь второй день поэт бродил по скверу с блокнотом в руках, что-то тихо бормотал вслух, записывал и вычеркивал, а потом снова записывал. Несколько раз он, задумавшись, натыкался на скамейки, а один раз чуть не наступил на крошечную собачку, которую выгуливала пожилая дама. Впрочем, надо отдать ему должное, он тут же извинился и перед дамой, и перед собачкой. И даже пообещал посвятить им шуточную поэму, но женщина отчего-то отказалась и лишь покрутила пальцем у виска. А собачка и вовсе облаяла поэта самым что есть нецензурным лаем. Перед самым полдником, когда к булочнику подвозят свежие ромовые бабы и кексы, ещё помнящие тепло рук тех, кто их делал, поэт решительно выбросил свой блокнот в урну и быстрым шагом направился к перекрёстку. Но затем столь же решительно развернулся и зашагал обратно к урне. И выброшенный блокнот вернулся на своё привычное место - в правый карман пиджака.
- Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.
Холодные северные ветра окончательно покинули город, прибранные после зимы улочки затопило тёплой и сладкой солнечною водой, и утро действительно выдалось прекрасным. Но поэт был хмур.
- Цирюльник - настоящий хам! - пожаловался он. - Строит из себя знатока, а сам квиндухетта от дактиля не отличит. Как он может говорить о поэзии, если не знает даже стихотворных размеров?! Вчера, под вечер, я зашёл к нему подравнять бакенбарды. "Вы, говорят, балуетесь виршами?" - спрашивает он у меня. Балуетесь! Маленький самодовольный болван! Он бы ещё назвал мои стихи опусами. Читаю ему лучшее своё стихотворение. И что же?! Он снисходительно говорит "неплохо" и "у вас, несомненно, есть способности, нужно только их развивать и учиться". "Что же здесь не так?" - язвительно спрашиваю я. И этот властелин чужой перхоти покровительственно разглагольствует о вычурности образов и банальности рифм! Я так разозлился, что чуть было не написал эпиграмму прямо на зеркале. Хлопнул дверью, и ушёл с мыльной пеной на лице и бакенбардами разной длины. Почему мне кажется, что вчера в твоей тетрадке было меньше слов? Это всё моя невнимательность, наверное... А я вот что-то за два дня не написал ни одной строчки! Пора, пора садиться за работу.
Окно захлопнулось, и больше в этот день Человек на афишной тумбе нового жильца не видел. Поздно вечером над домом долго кружил старый ворон, словно что-то высматривая, а затем прокричал "кау" и исчез за крышами домов.
- Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.
Мятый ночной колпак свесился за окно и чуть не свалился с головы, но поэт вовремя ухватил его за самый край.
- Дурацкий вчера вышел день, - сообщил он, водружая колпак на его законное место. - А столько творческих планов было! Ода хлебу для булочника, эпиграмма на цирюльника... Всё настроение парфюмер испортил. Он совершенно равнодушен к искусству! Представляешь, этот напыщенный франт, от которого пахнет духами даже сквозь витрину, не читает стихов, не ходит в театр и не смотрит кино. Он ничего не слышал о Дон Кихоте! Никогда не рыдал над судьбою Ромео и Джульетты! Он не пугал соседей громким смехом, наблюдая за похождениями Мюнхгаузена! Он спрятался от искусства в пустом флаконе из тёмного стекла. Не то чтобы меня это расстроило...а, впрочем, да, расстроило. Я спорил с ним битых два часа. Я купил за это время восемнадцать флаконов одеколона, три тюбика крема для ног, мазь для загара и средство от прыщей. И чтобы ты думал? Мне не удалось его переубедить! Ну, какие после этого стихи? Хм...интересно, а на перевёрнутой странице твоей тетради уже что-то записано?
Словно разделяя грустное настроение поэта, день выдался пасмурным и унылым. Человек на афишной тумбе молча наблюдал, как поэт гуляет по скверу, пытаясь уцепиться за первую строчку нового стихотворения, раздраженно вырывает листы из блокнота и швыряет их направо и налево. Один раз он даже попал скомканным листом в мороженщика, но тот окатил его холодным замороженным взглядом и покатил свой маленький холодильник на колесиках дальше. Дворник оказался куда более разговорчив. В стихах он понимал ещё меньше, чем парфюмер, зато отлично разбирался в мусоре. А на границе вечера и ночи над трёхэтажным домом на перекрёстке снова кружил ворон. Но со сказочником не поздоровался, лишь помахал издали крылом, закладывая очередной вираж.
- Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.
Вид у поэта был не выспавшимся.
- Всю ночь проработал, - устало сказал он. - Не то, чтобы совсем стихи, но... Винокуру должно понравиться. Он вчера заказал мне рекламные четверостишья. Пять червонцев за штуку, неплохо, да? А разных сортов вина у него - целый склад! И каждому требуется своя реклама. Я тут подсчитал, что если писать по паре сотен четверостиший в день, то можно оставить работу и не выходить из отпуска. У меня ведь отпуск, я тебе не говорил? Какие-то странные буквы у тебя в тетрадке, я таких не знаю. Наверное, это особый язык статуй, ха-ха? Кстати, это мысль! Особый язык рома, особый язык вина, особый язык пива.... - и бормоча под нос эти странные слова, поэт исчез в комнате.
День снова был пасмурным, и прохожие редко поднимали голову, проходя мимо афишной тумбы. И если слышали странный скрипучий звук, то оглядывались по сторонам, даже не предполагая, что это металлическая скульптура перелистывает очередную металлическую страницу. А Сказочник так увлёкся, что тоже не обращал на них никакого внимания, и даже чуть было не проглядел перебегавшего дорогу нового жильца. На жильце было длинное осеннее пальто, и тёмный шарф, а в руках он нёс зонтик. Едва поэт оказался у афишной тумбы, как хлынул дождь. Даже не дождь, а настоящий тропический ливень, злой и резкий, как вырвавшийся на свободу африканский дикарь. Ливень-дикарь бушевал вокруг, ударяя по стенам домов, стучал в окна, ломился в двери, но на поэта не упала ни одна капля. Это Человек на афишной тумбе неожиданно наклонился над новым жильцом и прикрыл его своим металлическим зонтиком.
- Если ты гулял по этой улице, - быстро зашептал испуганному поэту Сказочник, - то видел странные скульптуры на столбах и афишных тумбах. Клубок, вишнёвую веточку, яблоко, доктора в белом халате, музыканта с трубой... Их много, и все они когда-то были людьми. Не совсем обычными, может быть, ведь каждый имел свой дар: выращивать сады или лечить людей - не важно. Я, например, сочинял сказки и рассказывал их детям. Увы, я и не подозревал, что мой талант - не только сладок, но и опасен. Не знаю, как в других городах, а в нашем на талантливых людей охотится старый чёрный ворон. Он ловит их на лесть, равнодушие, критику и деньги. От лести человек начинает хуже работать, критиков не слушает, на равнодушных обращает внимание, которого они не заслуживают, а за деньги распродает дар по частям. Иногда он даже не замечает, что уже давно лишь памятник погибшему таланту. Стать снова художником - задача почти непосильная. Иногда я слышу кусочки мелодии, которую сочиняет музыкант. Иногда доктору почти удаётся сообщить прохожему о его болезни. А вот остальные окончательно скисли. Портной превратился в ржавый металлический клубок, сапожник - в пару сапог, архитектор - в шляпу-замок на афишной тумбе, а пара садоводов - в яблоко и вишнёвую веточку...
- Арра! - громкий крик ворона заглушил слова Сказочника.
Мокрая и взъерошенная птица уселась на плечо, и металлическая статуя сразу же разогнулась и приняла прежнее положение, спрятав под зонтом незваного гостя. Поэт, на которого хлынул ливень, бросился бежать...
- Ещё не поздно всё изменить! - выкрикнул ему вдогонку Сказочник.
- Арра! Арра!
- Только не заходи к аптекарю!
- Арра! Арра! Арра! - ворон зашёлся в бесконечном карканье, заглушая даже шум ливня и громкие сирены автомобилей. А новый жилец, скрываясь от дождя, юркнул в первую же открытую лавку. Там он жадно прильнул к витрине, пытаясь разглядеть сквозь дождь статую с зонтом и сидящего на её плече ворона... Затем кто-то тронул его за локоть, и высокий человек с обвисшими седыми усами и трубкой во рту, повёл поэта куда-то вглубь лавки.
- Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.
Я стоял на перекрестке двух улиц - Богдана Хмельницкого и Двадцати пяти лет Октября, и разглядывал металлического человека, забравшегося на афишную тумбу. На нём была старомодная шляпа с круглыми полями и высокой тульей, тяжёлый темный шарф и длинное, ниже колен, осеннее пальто. Правой рукой он держал раскрытый зонт, а левой - раскрытую тетрадь. И хотя на небе не было ни одной тучки, а на листе - ни одной буквы, странный человек не спешил убирать ни зонтик, ни тетрадку.
- Жаль, что ты меня не услышал... - вздохнул я. - Металлическое сердце не помнит свой дар, а металлическое перо поднять труднее, чем вручную повернуть планету вокруг оси. Но я на тебя надеюсь, поэт... Ворон прилетит лет через пять, ему ты пока не интересен. А булочник передаёт тебе привет. Ты не суди его, он просто не разбирается в стихах. И ему нравится всё, что звучит складно. Цирюльник сожалеет. Говорит, что из тебя мог получиться второй Северянин. А вот парфюмер по-прежнему равнодушен. Ну и пусть его, правда? Равнодушие заслуживает быть обоюдным.
Человек на афишной тумбе смотрел мимо меня. Наверное, он даже меня не слышал. Мы ведь не сразу замечаем, что превратились в истуканов. Так что я помахал ему рукой, перешёл через дорогу и, усевшись на свободную скамейку, достал тетрадь. Под текстом, что заканчивался на последней странице, поставил сегодняшнюю дату, а в самом начале тетрадки написал крупными заглавными буквами: "Человек на афишной тумбе".