|
|
||
МАМА
(Страсти по Сергию)
Действующие лица:
Картина первая
В зале на сцене темно, издали доносится песня. Она звучит откуда-то издалека, сначала тихо, потом громче (хор).
Выткался на озере алый свет зари
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло,
Только мне не плачется - на душе светло.
Знаю, выйдешь вечером за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари.
Песня смолкла, яркий свет на сцене. Источник света неизвестен. В центре ложе. Оно поднято под углом пандусом, чтобы видно было происходящее на нем. Две измятые белоснежные подушки. На одной темноволосая головка. Фигура и все ложе закрыто лоскутным одеялом. Преобладают тона - синие, голубые, светло-зеленые. Вроде, на одном лоскутке мелькнул василек, головка ромашки... ярких, красно-оранжевых тонов нет. В правом от зрителя углу - табуретка, на ней таз. Рядом ведро с водой. Сергей в одних брюках, обнаженный до пояса, вытирает спину полотенцем. Бросает полотенце на стул и обращается к женщине, лежащей в постели.
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене;
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел -
Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили...
Зина. (подпрыгнув на постели). Что!? А ну, повотори, что ты сказал?
Сергей. Любимая! "Меня вы не любили"...
(Зина счастливо смеется. На ней розовая ночная рубашка)
Зина. Ну, подлец! Нахал, просто мерзавец! (Слезает с постели, хватает полотенце и замахивается на Сергея. Бегают вокруг табуретки. Зина пытается ударить его. Сергей изворачивается, ловит ее и целует).
Сергей. Ну?
Зина. Скажите, пожалуйста, какую он из себя жертву сделал?! Он, видите ли, ее любил, а она его не любила! Это не она летом 17-го года, едва увидав эту противную физиономию в золотых кудрях, из кожи вон лезла, чтобы какую-нибудь поездку на север устроить. И ведь поехали. И не куда-нибудь, а к Белому морю. И тебя затащили.
Сергей. А я что, сопротивлялся?
Зина. Молчи уж! У меня жених был! Может быть, ты еще помнишь - твой друг, Алеша Ганин. Блондин кудрявый, выше тебя ростом. И стихи писал не хуже тебя. Нет, ну, стихи, может, и хуже. (Ироническим). "Любимая! Меня вы не любили...!" А кто телеграмму родителям послал - вышлите деньги на венчание? Может, ты своим в Константиново? Нет, я своим в Орел! Улыбаешься, подлец? А у Ганина руки дрожали, когда он венец держал. А кто кого на сеновал потащил после свадьбы?
(Сергей смеется).
Сергей. Я тебя потащил. Не бери все на себя. (Сергей хватает Зину на руки и бросает ее на постель). В первый раз тебя увидел, как к полу прирос. Что за жар-птица в этой эсеровской газетенке?! А ведь меня Леня Канигиссер предупреждал - в редакции "Дело народа" секретарь-машинистка - обалдеешь! Я и обалдел. А она - ноль внимания.
Зина. Иди ко мне!
(Сергей садится на постель, обнимает ее, целует).
Сергей. Моя, моя...
Зина. Мой единственный.
Сергей. Подожди! Ты сказала, у Ганина руки дрожали? А ты откуда знаешь? Кто тебе это сказал? Может быть, ты и встречалась с ним после венчания?
Зина. (разъяренно). Я встречалась?! Это ты мог встречаться с кем хотел. А я как могла встречаться? Ты провожал меня на работу, встречал с работы. Тиран. Деспот. А в дом к нам, наших общих друзей, ты не пускал. И Леню Канигиссера, и Алешу Ганина. Почему ты их отвадил?
Сергей. Они плохо на тебя смотрели.
Зина. Как это - плохо?
Сергей. А вот так, как раньше - жадно, плотоядно! А ты была моей! Моей!
Зина. Ха-ха. (смеется). Ну конечно, ты приглашал в дом только тех, кто меня ненавидел. Этого дылду Мариенгофа и поганца Клюева, который был готов меня с кашей съесть, если бы она была на нашем столе.
Сергей. Ну, ладно, ладно, виноват, но все-таки, кто тебе сказал, что у Ганина руки тряслись?
Зина. (улыбаясь). Да он сам сказал, сразу после венчания.
Сергей. (иронически). Улучил момент.
Зина. Улучил. И еще он мне сказал, что никогда не женится. Но о своей любви никогда больше слова не скажет. Потому что гений Сергея ему дороже собственной любви ко мне.
Сергей. Благородный человек.
Зина. (улыбаясь). Да уж, конечно, поблагородней тебя.
(Сергей встает с постели).
Сергей. Ну, дослушай стишок.
Зина. (откидываясь на подушки). Ну, слушаю, слушаю.
Сергей. Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы,
Что в сонмище людском
Я был, как лошадь,
Загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий.
Я не мог понять, зачем большевики, захватив власть, сразу начали "свое великое дело" - невероятной антихристовой жестокостью? Не понимал, зачем Леня Канигиссер, формально эсер, а по сути - непротивленец, толстовец, убил Урицкого? Чтобы остановить красный террор? Но террор террором нигде никогда не останавливался!
Зина. Но ведь ты знаешь, что он сказал на суде.
Сергей. (махнув рукой). Суда открытого не было.
Зина. Но все-таки суд был, и на суде он сказал, и фразу эту повторяли все питерцы: "Я сам еврей, и я убил еврея Урицкого, чтобы он своими злодеяниями не вызывал у россиян ненависти ко всему еврейскому народу".
Сергей. Ну а в результате? Истерзанное тело Лени зарыли где-то в общей могиле. "Кровавого пса революции" председателя ЧК Урицкого Моисея Соломоновича похоронили с великими почестями. И большевики принялись за поголовное уничтожение всех эсеров. А твой отец-то эсер с многолетним стажем... Мне иногда казалось, что в каналах Питера течет не вода, а кровь.
Любимая!
Я мучил вас,
У вас была тоска
В глазах усталых...
(Сергей становится перед ложем на колени).
Сергей. Жена моя, матаня моя. У тебя были такие страшные глаза. Хотелось закрыть их и тогда целовать, как целуют в гробу у покойников. Я тебе не гворил, отчего так мучаюсь. Я приехал в Орел, когда ты уже родила Танечку. Твой отец сказал: "К Зинке либо подойди, приласкай, либо уезжай. Совсем извелась она". Он, твой батька, этот здоровый немец, несмотря ни на что, был бодр и любил поговаривать: "меня ни завтра, ни сегодня не заберут. Я машинист первого класса. А паровозы надо кому-то водить, чтобы все не передохли с голоду, надо кому-то мешочников возить?!" В то лето мы голодали, но не очень. Можно было жить. Но какое страшное было это лето года восемнадцатого. Доходили слухи из Екатеринбурга об убийстве царя. Мне попала в руки газета недельной давности "Уральский рабочий". Ее мне показал солдат-дезертир, бежавший от Колчака. В ней было короткое сообщение: "Бывший царь Николай Второй за преступления перед народом растрелян. Жена и сын эвакуированны в безопасное место". (Оборачивается к Зине), а куда делась вся царская обслуга? А девочки царевны? (Хватается за голову). "Чтоб не страдая ни о ком, себя сгубить в угаре пьяном". Зина, я же был знаком с ними.
Зина. А почему я об этом ничего не знала?
Сергей. Ты не любила рассказов о моем прошлом, особенно о девушках, которые имели несчастье мне понравится. А царевны мне понравились, особенно младшая, Настя.
Зина. А где же ты мог близко их увидеть?
Сергей. Меня Клюев во дворец привел. Он туда был вхож. Я читал там свои стихи. Императрица сказала: "Красивые, но очень грустные". И добавила: "Напишите вы, пожалуйста, что-нибудь моим девочкам". Сложилось несколько строк. Последние запомнились :
Все ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу...
Их всех, Зина, всех, как позже выяснилось, убили, всех девочек царевен, царя, наследника-подростка, мать, всех, кто был с царем в эту страшную ночь.
Зина. Да, это ужасно. Но тогда я думала об одном - Сергей разлюбил меня, зачем дальше жить?
Сергей. Ночами меня мучали, изводили кошмары. Приходил Леня, садился у моих ног, молчал, а я просыпался в холодном поту, думал, если б я не отвадил его от дома, может быть, он поделился бы со мной своими намерениями, и я смог бы что-либо изменить. Я видел, что ты мучаешься, но не мог подойти. Во мне все было выжжено: и сердце, и печенка, и селезенка. Я уехал из Орла в Питер, не простясь с тобой. Там меня ждал Анатолий Мариенгоф. Мы хотели поехать на заработки - менять соль на сухари, на сало, на муку. Но Анатолий уехал один. Мне пришлось задержаться. Меня вызвали на Гороховую. Большая светлая комната. Стол письменный, за ним человек. Ровесник мой примерно. Просит, пожалуйста, садиться. Стул подвигает. Сажусь. Спрашивает: "Вам знаком подлый убийца эсер Леонид Канигиссер?" Отвечаю: "В шестнадцатом году был знаком". "Он бывал у вас в Константиново?" "Бывал, часто. Его мой дед очень любил". "А за что, позвольте узнать?" "За доброту". Следователь улыбается: "А как же этот добряк великого вождя революции, Моисея Соломоновича Урицкого, убил?" "Не знаю. Я, повторяю, два года его до этого не видел". "А сами-то вы к эсерам не примыкали?" "Не примыкал". "На сборищах их не присутствовали?" "Не присутствовал". И тут мне следователь так властно, но мягко: "Встать! Лицом к стене. Руки вверх". И я стою. И жду. Выстрела. В затылок. Вдруг слышу смешок позади: "Молодец! Не испугался!" Он согнул правую руку в локте - приготовил для пожатия. И здесь я испугался. Руку-то я ему не пожму. Он, кажется, все понял, - и его рука ушла в карман. "Счастливо, Сергей Александрович". И меня отпустили. Все, о чем я тебе сейчас рассказал, должно было быть в "Письме к женщине". Но там этого ничего нет. А есть пафосная риторика и нелепые метафоры.
(Сергей садится на край постели. Зина вылезает из-под одеяла и присаживается рядом).
Зина. Прости меня, Сергей.
Сергей. Тебя? За что?
Зина. За то, что я в Орле сама не подошла к тебе. Не сумела помочь тебе. Не сумела разделить с тобой твое горе.
(становится перед ним на колени, целует его руки).
Сергей. (отнимает их). Не надо. Ты же знаешь, я не люблю своих мужицких рук.
Зина. А я люблю, особенно правую. Вот смотри, на тыльной стороне запястья родимое пятно. Ты обычно закрываешь его ремешком. (Отодвигает ремешок от часов). Вот, смотри, маленький кленовый листочек черенком кверху. Это знак твоего особого происхождения. Тебя не женщина родила, а береза и клен. Ты же славянский бог любви - пастушок Лель. Когда я увидела тебя первый раз, подумала: "Вот он, Лель!"
Сергей. Ой, Зина, пиши сказки - Луначарский напечатает. Ну, а теперь слушай конец моего стихотворения:
Сегодня я в ударе нежных чувств,
Я вспомнил вашу грустную усталость.
И вот теперь я сообщить вам тщусь
Каков я был
И что со мною сталось.
Любимая!
Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
(сплевывает: тьфу, тьфу, тьфу)
Ну, про попутчика, конечно, вранье, и дальше легкое вранье, свойственное всем советстким поэтам за редким исключением. Ну, оконцовка, по-моему, получилась без вранья.
Я стал не тем,
Кем был тогда.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше.
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ла-манша.
Простите мне...
Я знаю: вы не та -
Живете вы
С серьезным умным мужем.
Что не нужна вам наша маята,
И сам я вам ни капельки не нужен.
Живите так,
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием,
Вас помнящий всегда
Знакомый ваш
Сергей Есенин.
Зина. (хохочет). Ой, ой, опять соврал! Ты не мог думать, что ты мне не нужен. Ты нужен всей России, а я русская. Моя мать чистая русская. Ага, краснеешь? Краснеть еще не разучился! Стыдно, что соврал? Когда мы познакомились, ты краснел постоянно, и всех это смешило. Но тогда тебе было двадцать, а сейчас уже тридцать и два месяца. Краснеть в тридцать лет - это, знаешь ли, запоздалый инфантилизм.
Сергей. Зинка, побью! (встает).
Зина. Куда ты ушел? Иди ко мне!
Сергей. Зина, мы с тобой собрались в далекое путешествие. Я и решил сегодняшнюю нашу встречу сделать встречей откровений. Я о тебе все знаю и хочу, чтобы ты все знала обо мне. Вспомни, Зинуля, как ты обиделась на меня в первые дни нашей совместной жизни.
Зина. Отлично помню, как ты ушел к Сергею Городецкому, а меня запер на ключ, а сам вернулся на рассвете.
Сергей. (улыбается). Городецкий потребовал, чтобы я устроил, пусть запоздалый, мальчишник. Ну, мы засиделись.
Зина. А на другой день весь Питер надо мной смеялся: "Хорошенькие частушки о вас ваш муженек сложил".
Сергей. Я боялся, что ты обидишься, и потому содержание их тебе не рассказывал.
Зина. И сейчас не расскажешь?
Сергей. Сейчас я тебе их спою. А ну, где моя трехрядочка (достает из чемодана маленькую гармошку, делает несколько аккордов). Обидишься, один уеду в дальние странствия.
Зина. Не обижусь.
Сергей. Тогда тебя с собой возьму. (поет, аккомпанируя себе на гармонике).
На велосипеде раз
Ехал Клюев педераст.
На педали налегал
И Сергея матюгал.
Ой, Серега, не женись,
Ты поэт-имажинист,
Тебя ждет корона,
А твоя Райх - корова.
(Зина смеется).
Уж попью я кровушки
У моей коровушки!
Как женюсь, так и вопьюсь
И до утра не отвалюсь.
Да, пииты, яч вампир.
Мне матаня, а вам пир.
Если крикнет Рать Святая
Кинь ты Райх - живи в раю,
Я скажу, не надо рая
Дайте Райху мне мою.
А Райх не огорчается,
У нас с ней получается.
А Райх не огорчается,
У нас с ней получается.
А Райх не огорчается,
У нас с ней получается.
(Есенин пляшет вприсядку).
Зина. Иди ко мне!
(Сергей скидывает ботинки, снимает брюки, остается в трусах. И прыгает на постель).
Сергей. Жена моя! Любовь моя единственная! Моя?
Зина. Твоя, твоя, твоя!(поцелуй, укрываются с головой одеялом).
Сергей. (высовывается через секунду). Извините, Всеволод Эмильевич, вождь Театрального Октября, Зина моя жена - венчанная. И наш церковный брак никто не расторгал. Так что извините, пожалуйста. (ныряет под одеяло).
(Темнота. В темноте песня.)
Эх, любовь-калинушка, кровь заря вишневая,
Как гитара старая и как песня новая.
Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха -
Все равно любимая отцветет черемухой.
Я отцвел, не знаю где! В пьянстве, что ли? В славе ли?
В молодости нравился, а теперь оставили.
Потому хорошая песня у соловушки,
Песня панихидная по моей головушке.
Цвела - забубенная, была - ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
Конец первой картины.
Сергей стоит перед пандусом. На нем серо-голубой бархатный халат, подвязанный поясом самовязкой с серебряными кистями. На ногах домашние туфли на небольших каблуках, парчовые, с загнутыми носами. Зина в темно-вишневом бархатном пеньюаре.
Зина. (причесывает его). Хорош! Ой, хорош! Все комиссионные тогда избегала, пока этот халат нашла. Ой! (вырывает волос из головы Сергея).
Сергей. (Вскрикивает). Ой! Что ты делаешь?
Зина. Вырвала седой волос. А сейчас я его проглочу.
Сергей. Кого? Меня?
Зина. Нет, твой волос. Нельзя бросать вырванный волос - это к беде.
(Сергей обнимает ее, целует).
Сергей. Зин, вопрос можно? Я твой?
Зина. (уверенно). Мой.
Сергей. А халат мой?
Зина. Твой!
Сергей. Так скажи, почему ты мне не разрешаешь его из нашего логова домой брать?
Зина. (настороженно). А где твой дом?
Сергей. В Померанцевом переулке, у Софьи Андреевны Толстой - внучки великого деда!
Зина. Я одного не понимаю, да как же ты посмел на ней жениться?
Сергей. Я с ней расписался, а не женился.
Зина. А зачем?
Сергей. За тем, что у меня не было московской прописки. Мне негде было жить.
Зина. С ней ты расписался, а почти в то же время у тебя родился сын. От Наденьки Вольпиной. Зачем, - зачем тебе понадобился от нее сын? От еврейки?!
Сергей. (удивленно). Как зачем? Чтобы смыть с себя позорное пятно антисемитизма. Вот говорят: "Есенин - антисемит!" Есенин - антисемит?! Да у него же сын - еврей! Есенин - Вольпин!
Зина. (хохочет). А знаешь, что еще про Есенина в Москве говорят? "От одного его взгляда двойня рождается".
Сергей. Ну и отлично, зато без хлопот. Зин, а если серьезно. Все эти бабы-то были потом - после того, как ты меня ради старика бросила. Как ты могла меня - своего Леля - ради старика бросить? Ты же была покрыта моими поцелуями, как панцирем - с головы до пят. Ему нужно было вытянуть свои верблюжьи губы, чтобы дотянуться до тебя.
Зина. (рассерженно). Я тебя бросила ради старика, потому что ты бросил меня ради старухи!
Сергей. Зинуль, Зинуль, ссориться не будем (чмокает ее). Давай разберемся. Ну, можешь ты спокойно? Сиди, давай лапы свои (стискивает ее). Я тебя привез из Орла в Москву с детьми. Ты стала работать в Наркомпросе Крупской. И - какое совпадение - туда часто заглядывал вождь Театрального Октября. А мы с Анатолием готовили макет журнала "Имажинист". И я иногда у Анатолия ночевал. Он уже был женат, и радости ему эти ночевки не доставляли. Утром Толенька - денди лондонский - обычно уходил на прогулку, а возвращался с какой-нибудь новостью: ты знаешь, Сергей, вчера вся Москва наблюдала, как твоя Зинаида с вождем Театрального Октября - Мейерхольдом в "Савое" ужинает. (Смотрит ей в глаза). Зина, это была правда? Я поверил. Зачем ты пошла с ним в "Савой"?
Зина. Пожрать! Я голодала. Дети перестали расти. Вся твоя Москва не видела, как жена Есенина запихивает под столом в сумку куриную ногу? Для Танечки - твоей старшей. Маленький еще терпел.
Сергей. (не обращая внимания на ее слова). Я хотел пойти к тебе. Мариенгоф не пустил. А на другой день новость уже сногсшибательная - Оленька, жена Мейерхольда, со всеми тремя детьми оставила его и уехала в Питер, на Карповку.
Зина. Так они уже взрослые. И, кроме того, у него же там квартира.
Сергей. Стерпел. Ничего Тольке не ответил. До сих пор не пойму: он сам женился, а меня изо всех сил пытался с тобой развести. Прихожу на другой день в Наркомпрос. Мейерхольд, естественно, тут - за спинкой твоего стула шьется. Не успел я слова сказать о том, что домой от Анатолия возвращаюсь, как твой великий мастер театрально выкидывает руку вперед и поставленным голосом говорит: "Сергей, отдай мне свою жену!" Я улыбнулся и сказал: "Да бери, пожалуйста. В ножки поклонюсь, если возьмешь!".
Зина. Как я не умерла? Как я не умерла?
Сергей. И... не хлопнув дверью, ушел.
Зина. А я, когда ты ушел, потеряла сознание.
Сергей. Но я этого не видел.
Зина. Куда ты пошел?
Сергей. К Изрядновой. Попросил самовар вздуть. Чаю попил, с Юркой - первенцем моим - поиграл. Потом, сделав круг по Садовому, зашел на нашу с тобой старую квартиру. Поторопился Мейерхольд - быстро тебя перевез. (Пауза). Какое страшное было зрелище. Ветер гоняет по полу обрывки бумаг и осенние листья. На подоконнике лежит отломанная рука от Танечкиной куклы. Я взял ее и положил в карман, а в голове крутятся слова Анненского:
Я на дне
Я печальный обломок
Надо мной зеленеет вода
Из тяжелых прозрачных потемок
Нет путей никому никогда.
Я подошел к дому, куда Мейерхольд увез тебя. Новинский бульвар, дом Плевако, номер тридцать один. Я ждал, промок, как сукин кот. Был конец октября. Я все смотрел, не отрываясь, на окна третьего этажа - не мелькнет ли в одном из них твой силуэт.
Зина. (тихо). А я стояла за занавеской, прижавшись к стене и ждала тебя. А, когда увидела, поняла, что смогу выдержать эту пытку жизнью с Мейерхольдом в ожидании тебя. Я поняла, что мы встретимся, что ты не разлюбил меня. (Плачет).
Сергей. Но я-то тебя не видел! Я бросился на другую сторону Садовой. И увидел фигуру. Галина Бениславская. Я круто повернулся и пошел, не знаю куда. На другой день напился, как свинья, в компании приятелей-поэтов. Дальше что было, не помню. Потом нас занесло в Большой театр. Танцевала Дункан - "Марсельезу". Зрелище...
Зина. (сдержанно). Не надо. Я видела Дункан. Я разделяю и твои восторги, и восторги всех остальных.
Сергей. После конца спектакля мы столпились у служебного входа. Подкатила пролетка с открытым верхом. Из дверей театра выпорхнула Дункан. Посмотрела на меня, сказала: "Ангел!" Я подал ей руку, она вскочила в пролетку и, показывая на место рядом с собой, сказала: "Please!" Мы покатили к особняку на Пречистенке - советское правительство шикануло. Особняк был великолепный, но он не нравился Дункан. Она привезла с собой массу шелкового тряпья - шарфы, шали и задрапировала ими позолоченную мебель, стены. Но так как прислуги у нее было мало, все это было покрыто толстым слоем пыли. Я, как вошел, стал чихать. Громадное трюмо тоже было покрыто толстым слоем пыли. Я посмотрел в него и себя не увидел. И тогда указательным пальцем вывел на стекле: "Люблю только Изодору!" Ирма, ее приемная дочь, перевела ей то, что я написал. Изадора улыбнулась и сказала: "Шорт!" Я остался у нее.
Затемнение
Конец второй картины
Полная темнота. В темноте разноязычный говор, звон разбитого стекла, падающих осколков, возмущенные разноязыкие голоса. Из общего шума выделяется русская речь: "Серега, ты что, рехнулся? Отнимите у него бутылку! Свяжите его, дьявола!"
Пьяный голос Сергея: "Идите вы, я уже давно связан!" "Сережка, садись, шатаешься" "Ну сел, а теперь пусть она сядет у моих ног".
Голоса: "Несравненная, великая, и она у ног нашего поэта, что ты будешь читать, Серега?"
Голос Сергея: "Оду в честь великой и несравненной".
Разноязыкие голоса, среди них русский "Давай, Серега, ну!"
Тишина. Пьяный голос Сергея:
Сыпь, гармоника. Скука, скука...
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной.
Голоса: "Серега, ты что, охренел?", "Да она ни бельмеса по-русски", "Дальше давай". Наглый, пьяный хохот, пьяный голос Сергея:
Излюбили тебя, измызгали,
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь синими брызгами
Иль в морду хошь?
Властный мужской голос: "Сергей Александрович, прекратите!"
Пьяный голос Сергея: "Пошел ты!", "Сергей, этот товарищ - из американского посольства", Голос Сергея: "Пошел он вместе с посольством!"
Тишина.
В огород бы тебя на чучело,
Пугать ворон.
До печенок меня измучила
Со всех сторон.
Сыпь, гармоника. Сыпь, моя частая.
Пей, выдра, пей.
Мне бы лучше вон ту, сисястую,
Она глупей.
Я средь женщин тебя не первую
Не мало вас.
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в перый раз.
Чем больнее, тем звонче,
То здесь, то там.
Я с тобой не покончу,
Иди к чертям.
К вашей своре собачьей
Пора простыть.
Пауза.
Сергей, медленно и почти трезво:
Дорогая, я плачу, плачу,
Прости... Прости...
На сцене полный свет, обстановка та же, что и в первых двух картинах, только слева прибавились детали интерьера, раньше зрителем незамеченные. Рогатая вешалка, на ней пальто и шляпа Сергея. Большое трюмо с подзеркальным столиком, на нем плоская белая коробка, флаконы духов, одеколона, хрустальное корытце с различной косметикой. Сергей перед зеркалом поправляет галстук, на нем синий костюм, лакированные туфли, он очень элегантен. Зина откидывает одеяло, садится на постели, на ней та же розовая ночная сорочка.
Зина. Зачем ты оделся? Ты что, уже уходишь?
Сергей. Нет. Я оделся, чтоб больше не раздеваться и не ложиться в постель.
Зина. Ты что, устал от меня?
Сергей. Я устал от себя, от своей любви к тебе, и вечером я должен явиться к зрителям не как выжатый лимон, а как огурец, только что сорванный с грядки.
Зина. А где у тебя выступление?
Сергей. В Болошевской трудкомунне.
Зина. Так ты же там был недавно.
Сергей. Я там был в ноябре, а сегодня - декабрь. (Поправляет галстук). Я обещал в декабре к ним приехать.
Зина. (Вскакивает с постели и, шлепая босыми ногами, подходит к нему). Как ты завязал галстук? (пробует развязать). О, Боже! Ты его надел через голову, не развязывая. Что за отвратительная холостяцкая привычка, лезть по утрам в петлю?! (Расслабив узел, снимает галстук через голову, бросает на подзеркальник. Берет белую коробку, достает оттуда галстук.) Смотри, какой красивый, голубой, с малиновым отливом.
Сергей. (скосив галаза на галстук). Парижский?
Зина. (повязывает ему галстук). А костюм у тебя - из Мосторга?
Сергей молчит, улыбается.
Зина. Галстук оттуда же, откуда костюм. Костюм парижский и галстук - парижский. (Зина лезет обратно в постель.) Я долго спала?
Сергей. Ты уснула, когда я стал рассказывать о Дункан. Только я успел сказать: "Я остался у нее", ты ушла в сон, как провалилась. Я лежал рядом, опершись на руку и слушал твое дыхание, оно было ровным и глубоким.
Зина. (улыбаясь). Первые годы нашей совместной жизни картина была другая. Ты сразу засыпал, а я смотрела на тебя и слушала твое дыхание. Значит, я уснула сейчас на твоей фразе "Я остался у нее". Ну и что же было дальше?
Сергей. Дальше был бред, и вспоминать страшно. Ты, конечно, слышала о трагедии, которую она пережила до последнего приезда в Москву.
Зина. У нее утонули дети.
Сергей. Все не так просто. Уже мировой знаменитостью она выходит замуж за сына мультимиллионера. Не из-за денег, а по любви. Не жалея своей античной фигуры, она рожает двоих детей - девочку и мальчика. Вот как мы с тобой. Муж обожал и Изадору, и детей. Родня мужа ее ненавидела. Ведь если бы с ним что-нибудь случилось, то все имущество перешло бы Изадоре и их детям. А это миллионы. У Изадоры был автомобиль. По неизвестной причине, вдруг, увольняют старого шофера. К ним на работу поступает молодой, красивый парень. Дети от него в восторге. И вот однажды они собрались на прогулку. Изадора не смогла поехать с ними. На берегу Сены машина начала скользить и, потеряв управление, рухнула в воду. Шофер выплыл, а детей спасти не удалось. Он нырял, пытался помочь... Дети утонули. Шофера судили, оправдали. Прямых улик не было. А преступление было. Да, шофер рисковал, но риск того стоил. Через год он под Парижем построил себе шикарную виллу, женился. Изадора начала сильно пить. Муж ушел от нее. Несколько лет она прожила в кошмаре, с мыслями о детях. Не танцевала. И вдруг - Великий Октябрь! Великая страна! "Школа босоножек", новое искусство должно привиться в этой стране. В свободной России Изадора разочаровалась. Она решила оставить школу на Ирму и уехать на Запад, но со мной. Когда она увидела меня у входа в театр, я показался ей очень похожим на сына. И в ее разгоряченном мозгу мелькнула мысль, а вдруг я ее сын - чудом спасшийся?! Ночью, когда все гости разошлись, она уложила меня в постель и, страстно целуя, прошептала: "Май сан, май сан!" Потом взяла подушку, перекрестила меня, опять сказала "май сан" и ушла в комнту Ирмы. Ничего не понимая, я заснул с мыслями о тебе. Где ты? Что ты? С кем ты? Утром Ирма мне все объяснила: "Айсидора уверена, что вы ее сын". К счастью, мне удалось разубедить ее. Я сказала, что вы родом из-под Рязани, что ваши родители живы, если она хочет, то она может с ними познакомиться". Настроение у Изадоры обычно менялось мгновенно. Она сказала: "О кей, но пусть он останется со мной. Я буду любить его как сына".
Зина. И она любила тебя только как сына?
Сергей. Зинуля, не спрашивай. Я терял с ней волю. В ней было что-то гипнотическое. Я пошел с ней в ЗАГС и улетел с ней за рубеж. И вот там, Зина, начались мои безобразные дебоши. Я не мог оставить ее, мне было жаль ее, и я решил - пусть лучше она меня выгонит. Напившись, я бил зеркала, драгоценные вазы, ломал мебель. Утром Изадоре приносили чудовищные счета, она, молча улыбаясь, платила. В конце концов, я все-таки бежал от нее с помощью Луначарского на Кавказ.
Зина. Там тебя ждала Галина Бениславская?
Сергей. Да, ждала. И она с моего согласия отправила Изадоре телеграмму: "Сергей со мной, к вам не вернется, на Кавказ не приезжайте". Это было жестоко, но, наверное, правильно. Насколько я знаю, Изадора сейчас не пьет и успешно гастролирует.
Зина. А Бениславская? Вернулась в Москву?
Сергей. Да. А на Кавказе я встретил женщину - красоты и строгости необыкновенной. Наверное, она кого-то любила. Но не меня.
Зина. (задумчиво), Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на Севере, девушка тоже
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне...
(вдруг начинает хохотать).
Шаганэ, ты моя, Щаганэ....
Ну, погоди! Ну, нельзя же так! Ну, какой же ты нахал! "Может, думает обо мне"! Да о ком же еще эта лупоглазая Бениславская думает? Только о тебе и думает. Да она всегда с тобой.
Сергей. Что значит, всегда со мной?
Зина. Да вот так. (Наклоняется со своего ложа и стучит костяшками пальцев о пол). Галя, Галя! А? Вы тут? (тоненьким голосом). Я тут! (Есенин смеется), А как же вы тут умещаетесь? Я сейчас мышкой превратилась. Я всегда с ним! А такие моменты, когда вы о нем забываете, бывают? Нет, Зинаида Николаевна, не бывают. Я как увидела его в концерте, так и все. Вся моя жизнь - он. (Сергей крепко целует Зину, обнимает),
Сергей. Артистка моя! Вот бы ты так играла на сцене в театре своего Мейерхольда. Не пришлось бы тогда солдат загонять в театр, и билеты бы были нарасхват.
Зина. Я артистка! А кто тебе Галя Бениславская? Бывшая сотрудница ЧК.
Сергей. Она мой друг. Секретарь и машинистка. И редактор всех моих работ.
(Зина стучит снова).
Зина. А правда, что вы, Галя, в ЧК работали? "Правда, Зинаида Николаевна. Но только я ушла оттуда". (Пауза).
Зина. Оттуда не уходят. (Пауза). А сейчас вы за нами следите по долгу службы? "Нет, Зинаида Николаевна, по велению сердца". А вы нас не выдадите? "Клянусь мировой революцией, никогда".
Сергей. (наклоняется над полом). Галя?
Зина. (тоненьким голосом) Что, Сережа?
Сергей. (достает пищалку и пищит тоненьким голосом) Уйди, уйди, уйди!
Зина. (тоненьким голосом). Я ушла, Сережа.
Сергей. (отдает Зине пищалку), Передай Косте, скажешь, от папы. Нет, не надо, не говори "от папы". Просто передай, и все. (Идет к вешалке, снимает пальто).
Зина. Торопишься?
Сергей. Можно опоздать в Дом Ученых к академикам. Но к обездоленным ребятам опаздывать грех.
Зина. Я долго не задержу. Вкратце подведем итоги. Сегодня мы выяснили, наконец, каков моральный облик Сергея Есенина. Первое - он бабник и блудник. Второе - числясь официальным мужем знатной иностранки, он за два года не написал ни строчки. Значит, не заработал ни рубля, ни сантима. Однако одевался у Диора и Пакена.
Сергей. Поправка, его одевали.
Зина. Тем более. Он был содержанкой богатой женщины. И так всю свою недолгую жизнь. Он пьянствует, буянит и лечится от алкоголизма в различных профилакториях. Но мы должны признать, что в минуты просветления Сергей Есенин пишет гениальные стихи.
Сергей. (иронически улыбаясь). Дальше.
Зина. Дальше было раньше. Не перебивай меня. Как наиболее пострадавшая от его беспутства женщина, я хочу немногого, остаться вместе с ним в умах потомков. Как Беатриче с Данте.
Сергей. Ничего не получится.
Зина. Если мы вместе с тобой исчезнем из этой суетной Москвы, то - получится.
Сергей. Нет.
Зина. Почему?
Сергей. Да потому, что я не Данте. И незачем меня с великими сравнивать. Я ровня Апухтину, Надсону. Кстати, последний при жизни имел такую славу, какая мне и не снилась. А кто сейчас его помнит. Никто. И меня, и мои стихи через пятьдесят лет забудут.
Зина. Ну ладно, не хочешь быть великим поэтом - не надо. Ты не устаешь повторять, что ты меня безумно любишь. Если мы уйдем вместе из этой суетной Москвы и как можно скорей, пока ты не побежал за очередной юбкой. Мы войдем в историю как легендарные любовники. Как... как Лейла и Менджун, как Тристан и Изольда, как Ромео и Джульета.
Сергей. Матаня! Идея! (шарит по карманам пальто, достает туго набитый кошелек, заглядывает вовнутрь. Закрывает кошелек.) Зачем тебе быть в веках второй Джульетой, когда ты можешь стать первой Джульетой здесь в Москве?
Зина. (не чувствуя подвоха). Где в Москве?
Сергей. (очень серьезно). В государственном театре имени Мейерхольда.
Зина. (не знает, улыбнуться или рассердиться). Ну, нахал, ну, подлец, нет слов.
Сергей. Конечно, ты для Джульеты немного взрословата, ей 13, а тебе 30 с хвостиком. С маленьким-маленьким, как у свинки, но с хвостиком. Немножко много тела, но зато какого роскошного. А под твой возраст можно подвести базу. Мейерхольд на это дело великий мастер. Мол, гордую красавицу Джульету уже с 13 лет осаждали поклонники, но она всем отказывала, вот и не заметила, как стала вековухой.
Зина. (улыбаясь). Забудь адрес этого дома.
Сергей. Никогда! А Ромео набегут, только свистни. Игорь Ильинский - чем не Ромео! По крайней мере, зритель посмеется. А то у вас в театре зритель не плачет, не смеется, а только удивляется: зачем он эту бабу на гигантских шагах бегать заставил, но баба-то хороша, баба на все сто! Но ей надо мужика ласкать и детей нянчить, а она на гигантских шагах!
Зина. Что это ты не к добру развеселился?
Сергей. Нет, Зина, к добру. (отдает ей кошелек). Аванс за сборник получил, у тебя он целей будет.
Зина. (взяла кошелек). Я согласна сыграть Джульету, но, значит, наше совместное исчезновение опять откладывается.
Сергей. Нет, конечно, я пошутил. Прости, моя радость. И зачем тебе быть Джульетой, когда ты - Зинаида? По латыни значит - "Божественная". У тебя 23-го, ты говорила, спектакля нет.
Зина. Нет.
Сергей. 23-го, в 7 часов вечера, я буду здесь.
Зина. Как долго ждать.
Сергей. Раньше не получится, издательские дела навалились (обхватывает ее полами пальто).
Зина. Где твоя шапка, ты простудишься.
Сергей. Оттепель и с небес что-то капает, не простужусь.
Зина. (прижимаясь к нему). До встречи.
Сергей. До встречи, без расставания.
Мрак.
Антракт.
Полный свет. Сцена закрыта черным экраном, в зале, фойе звучит песня "Письмо матери",
Письмо матери
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне.
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
И тебе в вечернем синем мраке
Часто чудится одно и тож:
Будто мне в кабацкой пьяной драке
Саданул под сердце финский нож.
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
Я по-прежнему такой же нежный
И мечатаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротится в низенький наш дом.
Я вернусь, когда раскинет ветки
По-весеннему наш белый сад,
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.
Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось.
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.
И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне помощь и отрада.
Ты одна мне несказанный свет.
Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мнею
Не ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
1924 г.
Открывается занавес.
Зина сидит на табуретке. На ней котиковое манто. По моде тех лет до середины колена. Серые фетровые ботики стоят рядом у ног. Она в лакированных туфлях. Чулки телесного цвета. На голове белый пуховый платок - паутинка. Она смотрит на потолок, как бы ищет там что-то. Опускает голову. Смотрит на часы.
Зина. Уже без двадцати. Только спокойно. (Выпрямляется с усилием. Громко, как бы для многочисленной аудитории). Песня о Собаке.
Утром в ржаном закуте
Где златятся рогожи в ряд
Семерых ощенила сука
Рыжих семерых щенят.
(смотрит на часы). Без восемнадцати.
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком.
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
Без пятнадцати. Не придет. И ждать больше нечего.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала
Поспевая за ним бежать
И так долго, долго дрожала
Воды не замерзшей гладь.
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
В синюю высь звонко
Глядела она скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И гулко, как от подачки,
Когда бросят ей камень вслед,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
(встает). Не пришел.
(Сергей подошел сзади, тихо, незаметно. Обнимает ее за плечи. Целует).
Сергей. Слезы-то горькие. Ну, о чем плачешь? Я же пришел. Пришел.
Зина. (прижимается к нему). О собаке. Собаку жалко.
Сергей. Да! Мне тоже было жалко, когда я писал. (снимает шубу, шапку. Бросает на постель. Туда же кидает трость). Я тебе сказал в прошлый раз, что сегодня позову с собой. Но это отпадает.
(Зина и Сергей садятся на ложе. Пауза).
Сергей. А ты, глупая? Ты собралась со мной? Но куда?
(Сидят, смотрят в разные стороны. Молчание.)
Зина. Ты как-то показал французский журнал. Забыла какой. На пятой странице была фотография Макса Линдера и его молоденькой жены. Они лежали на постели, обнявшись. Ее голова у него на плече. На их лицах улыбка. Они приняли сильнодействующий яд и умерли мгновенно. (пауза). Ты сказал "счастливые". (пауза).
Сергей. И ты подумала, что я не хочу жить больше? И ты решила умереть вместе со мной?
Зина. Ты же много говорил мне, что боишься старости. Хочешь умереть тридцатилетним.
Сергей. И ты с радостью решила составить мне компанию? Нет, матаня, нет, моя радость. Не собираюсь я умирать. Я хотел уехать с тобой в глушь таежную. Стареть там вместе. Жить в лесу и писать историю России последних лет так, как я ее чувствую. Но за время, что мы не виделись, кое-что произошло. (пауза). Я подготавливать тебя не буду. Ты сильная. (пауза, потом произносит медленно). Расстрелян Алеша Ганин. Меня вызывали на Лубянку. Допрашивали. Что я мог сказать? (пауза). Я не видел Ганина около 10-ти лет. Мне предложили съездить в Ленинград. Явиться в ЧК для уточнения некоторых данных по делу Ганина. Зина, Зиночка, родная. Не дрожи так, не плачь.
Зина. Я не дрожу.
Сергей. Может, все обойдется. Как все обошлось, когда был расстрелян Леня Канигиссер. Вызвали, поговорили по душам, отпустили.
Зина. (хватает его пальто). Одевайся, бежим, бежим немедленно. Черным ходом спустимся в подвал, в подземелье. Оно большое, подо всем домом, а выход из него за Бульварным кольцом. Там схватим извозчика, и на Павелецкий. Денег хватит! Все пять тысяч, что ты мне оставил, целы, и вот, (растопырив пальцы левой руки) и вот - колечко наше обручальное останется, а все остальные перстни загоним, они дорогие - бриллианты, изумруды, сапфиры - Мейерхольд щедр. Ну что ж ты сидишь, вставай, одевайся.
Сергей. (взял ее за руки, посадил рядом с собой). Зинуля, не сходи с ума и секунду помолчи. Следователь мне сказал: "Сергей Александрович, вы умный человек, и вы, безусловно, догадываетесь, что нам отлично известно, где и с кем вы встречаетесь вот уже более года, но это ваше личное дело. А органы в личные дела советских граждан не вмешиваются.
Зина. (всплеснув руками). Бениславская?!
Сергей. Ну, зачем? Разве мало у них агентов и без Гали? Следователь мне сказал: "Но если вы задумаете вдруг скрыться от нас, я даже допускаю, что вам это удастся. Хозяева этой гостеприимной квартиры будут немедленно интернированы за притонодержательство. На суде выяснится, что в этом притоне встречались не только распутники, но и заговорщики, ставившие своей целью ряд покушений на членов правительства. За этим последует высшая мера, аресты всех жильцов с этого этажа, и, возможно, снос дома, он старый. (молчание). Заходил к Ане Изрядновой.
Зина. Ты заходил попрощаться?
Сергей. Повидать Юрку. И... сжечь ненужные бумаги. Аня затопила печку. И мои рукописи вспыхнули. Там были и письма Лени, и последние письма Алеши Ганина.
Зина. А ты сжег свою пьесу "Страна негодяев"?
Сергей. Что же ее сжигать? Она уже давно в списках ходит. А пьеса плохая. Прототип Чикистова - Урицкий. А он, Зина, сам - и палач, и жертва.
Зина. Ты навестил только Аню?
Сергей. Нет. Я был и у Сони. Слава богу, наш развод уже оформлен. Поблагодарил ее за все хорошее. Значит, у нее не будет проблем. Еще зашел к Августе Миклашевской. Ее поблагодарил за август, который я провел с ней, ожидая встречи с тобой.
Зина. Ты был в нее влюблен?
Сергей. От нее исходило какое-то грустное сияние. И она не мешала мне каждый день наведываться к дому 31 на Новинском бульваре и ждать, когда мне подадут какой-нибудь знак.
Зина. Когда увидела тебя под окном, быстро написала записку, завернула в нее ключ и бросила в форточку. В записке был адрес, дом, и место встречи. Логово давно ждало тебя. Мои друзья видели, как я умираю без тебя. Это они мне помогли все устроить. Я боялась, что ты не заметишь, не увидишь этого сверточка. Окликнуть тебя не могла. Но ты увидел, поднял. И побежал к фонарю, разворачивая записку. Я так боялась, что ты не сможешь прийти!
Сергей. Но я смог!!! (целуются). Прости, что сегодня задержался.
Зина. Когда ты должен уезжать?
Сергей. Сегодня. Поезд уходит через час.
Зина. Бениславская едет с тобой?
Сергей. Нет, она последние дни как-то от меня отошла. Новый год встречает со старшим сыном Троцкого.
Зина. Жаль, мне спокойнее, когда она с тобой. А кто твой попутчик по купе, тебе не известно?
Сергей. (вынимает из кармана железнодорожный билет, показывает Зине). Отдавая мне билет, следователь сказал: "Купе двухместное, ваш попутчик - студент-филолог, будет, о чем поговорить". Зинуля, ну, будь умницей.
Зина. А-а-а.
Сергей. Обещаю, что новый 26-ой год мы встретим с тобой вместе. Обещаю
Зина. Но зачем ты едешь в Ленинград? Объясни мне: тебе приказали, тебя заставили?
Сергей. Меня вызывают для уточнения некоторых деталей по делу Ганина. Ну, не плачь, ты же знаешь: у меня хорошая анкета - не был, не состоял, не присутствовал. Зацепиться не за что, разве что за пессимизм.
Зина. За пессимизм не расстреливают.
Сергей. Да?! (смеется). Вот неделю назад выступал в клубе КОР. Слушали хорошо, аплодировали. Но потом начался диспут о стихах. Какая-то девушка в красной косынке, смущаясь, стала говорить: "Стихи мне нравятся. Но, почему они так пессимистичны? Мы живем в такое счастливое время... конечно, у нас есть трудности. Но ведь мы первые на всей планете осуществляем мечту человечества об идеальном обществе. О социализме. А пессимизм ваш строить новую жизнь не помогает". И тут вдруг с галерки басок молодой: "Если всех пессимистов перестрелять, то оптимисты в два счета коммунизм построят". Ну, что же ты не смеешься? Раздались аплодисменты. Я хотел возразить. Но Галя увела меня. Не плачь, матаня. Всех пессимистов не расстреляют. И почему ты думаешь, что начнут с меня? Любимая моя, я обещаю, я уверен, что в новом 26-м году мы встретимся. Но если вдруг я не вернусь, и ты услышишь, что Сергей Есенин покончил жизнь самоубийством, не верь!!!
Зина. (падает на колени, обхватывает его ноги). Я не пущу тебя. Я поеду с тобой. Я скажу им, берите меня. Стреляйте меня! Я тоже была знакома и с Леней, и с Алешей. Да, я была эсером, но уже два года я член партии РКП (б). Но я плюю на вашу партию, если она убивает таких замечательных, ни в чем не виноватых людей. Убейте меня, а Есенина оставьте.
Сергей. Ну и что? Ты все это скажешь, тебя расстреляют. А что будет с детьми? Их у Мейерхольда не оставят. У них отнимут фамилию Есенина, отправят без роду, без племени в детский дом, где полно таких же несчастных сирот. (поднимает ее). Зина, Зина, ты же героиня. И держись так!
Зина. Где ты остановишься?
Сергей. Мне приготовили номер в Интернационале. Бывший "Англитер". (деловым голосом). Я сейчас пойду, как всегда, черным ходом. А ты немного подожди и выходи центральным. (Сергей страстно целует Зину. Одевается, берет трость, смотрит на Зину с улыбкой и поет).
Гоп-топ, Зоя
Зачем давала стоя?
Не выходя из строя
Начальнику конвоя?
(Уходит легкой походкой).
Гаснет свет.
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охвачен,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродячий! Ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь,
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Конец четвертой картины
Картина пятая
Ритмический стук колес, сначала громко, потом тише, тише...
Свет. Ложе-пандус покрыто черным лоскутным одеялом, изнанкой вверх. Ложе в середине сцены. К нему подступает лестница, несколько ступеней на уровне высоты сцены. Лесенка покрыта темной ковровой дорожкой. Она тянется по всему центральному проходу до входной центральной двери.
Зинаида в котиковом манто сидит на постели. Грохот колес. Гудок паровоза, похожий на вой раненого животного.
Зина. Поезд ушел! (Смотрит на часы). Он уехал. А я осталась. Он говорил, обойдется, успокаивал меня. Ничего не обойдется! Его убьют, а я останусь жить. Сколько минут в году? (пауза). Не знаю. Бесконечно. А я одна. Раньше, когда мы расставались, я чувствовала, что увижу его. А теперь нет! Он мне сказал: "Если услышишь, что я покончил с собой, не верь!" Я не поверю! Одна, одна, одна! Его убьют, и в газетах напечатают - Есенин застрелился! У него пистолет, я видела. Боже мой, почему я дала ему возможность уйти? Не вцепилась в него? Почему не уговорила его бежать? На Павелецком друг отца помог бы нам добраться до финской границы. Почему я замолчала? Друзей пожалела? Да плевать мне на них с высокого дерева! Соседей? Да пусть бы хоть весь дом снесли! Пусть бы вся Москва горела синим огнем, лишь бы он был рядом. (Рыдает). Но его нет, он ушел. И почему он не остановится у друзей? Зачем поедет в гостиницу "Интернационал"? Название новое придумали - "Интернационал"! А директор гостиницы - чекист Назаров. Номер люкс. Кричи-не кричи, никто не услышит. Каждый коридорный - агент. Господи, а мы ссорились, оскорбляли друг друга, все чего-то выясняли. Я так ревновала, ненавидела всех женщин, на которых он смотрел. Он сказал, что пойдет на мальчишник, к Городецкому. Я сразу решила: "Вранье". Он, конечно, пошел к одной из девок, поджидающих его на каждом углу. Потому и запер меня на ключ. Я не знала, что мне делать, сердце так стучало, что готово было вырваться из груди. И чтобы не слышать его стука, я стала бить посуду. Тарелки, стаканы - все разлетелось вдребезги, со звоном. Вспомнила о его подарке - чашка кузнецовского фарфора, синяя с золотом. Я схватила ее вместе с блюдцем шваркнула об пол. Потом повисла на оконной занавеске, сдернула ее и пыталась разорвать. И тут я услышала звяканье ключа в замке... и замерла. Вошел Сергей, вид у него был смущенный. Он посмотрел на меня, увидел погром, учиненный мной, улыбнулся и сказал: "Прости, мы засиделись у Городецкого". Он обнял меня, я пыталась вырваться, но его "мужицкие" руки держали меня крепко. Он приблизил свое лицо к моему. И на меня пахнуло... не перегаром, нет, а чистотой и свежестью. Как из открытого окна весной. Да, они засиделись, пили чай, читали стихи, спорили о литературе. И не заметили, как время прошло.Вся моя злоба, обида, ревность вышла из меня, мгновенно испарилась. Я обвила его руками за шею и стала целовать, целовать, целовать... это ненаглядное, неоглядное лицо. (Рыдает). Однажды мы чуть не подрались. Выбросили в окно обручальные кольца. Спохватились, испугались и побежали их искать. Начало осени, шел снежок. Я свое кольцо нашла. А Сергей нет. Мое все время со мной. А где его кольцо? Кто его подобрал? Судьба. Чтоб увезти Сергея от меня навсегда. Одна. Он ушел навсегда. (Рыдает).
(И вдруг над ее головой - как будто мелькание бабочек. И в такт им звучат детские голоса, как взмахи крылышек бабочки: "Ма-ма, ма-ма, ма-ма!". Пауза. Зина поднимает голову. Голоса мальчика и девочки звучат громче. "Ма-ма! Ма-ма! Ма-ма!"
Зина. (садится). Дети мои, это вы? Вы зовете меня?
В ответ радостное, дружное: "Ма-ма! Ма-ма! Ма-ма!"
Зина встает, спускаетчся с лестницы, протягивает руки. Голоса летят перед ней к выходу. Ликующе звучит "Ма-ма! Ма-ма! Ма-ма!"
Зина. Я иду к вам, дети мои. Я буду с вами до конца дней моих, как хотел ваш отец. Я иду к вам - Танечка, Костя - дети мои, дети мои любимые!
К О Н Е Ц
Москва, 103001, Спиридоньевская ул., дом 22/2, кв. 112
Тел. 290-15-56
Волина М.Г.