Аннотация: Хотелось нарисовать портрет женщины с прошлым, понимающую, все пережившую, наверное стоило сделать ее несчастной потому как несчастные люди умеют сопереживать, а счастливые обыкновенно сочувствуют лишь на словах, но не писалась она обиженной или одинокой. Никак. А чем больше зрел в голове образ матери, тем меньше удавалось заставить гг обратить на нее внимание, заметить вызов там, где его нет, захотеть узнать, что же кроется под мягкой уступчивостью. Получилось сыро, сумбурно и непонятно, но как эмоции этого дня почему бы не сохранить?
Он сам не знал как оказался в их компании. Как поехал отдыхать. Он был в трансе. Она бросила его, как ненужную вещь, использованную прокладку, грязную , ненужную, бесполезную. Смеясь над его чувствами, слезами, непроизвольно выступившими на веках, когда Манила уничтожала его самолюбие, топтала гордость и натирала на терке сердце. Он прямо-таки видел, как эти полные крови мешочки нарезаются "соломкой", а она все смеялась. Ее смех звучал в ушах. Смех и боль переплетались в чудную симфонию, овладевавшую его телом. Он слушал и слушал, и слушал, она - не прекращалась, заставляя его повиноваться, онемев от боли и забывая о возможности двигаться. Прекратить ее слушать. Уйти. Спрятаться. Пережить.
Она его уничтожила.
Манила.
И вот теперь мягкие волны спокойного океана подкатывают к песочному пляжу, где он с ними.
Женщина-загадка.
Разгадывать ее не хотелось. Вовсе. Но ее мудрые, прощающие ласковые глаза позволяли ему изливать душу. Разрешали перекатывать горечь на языке, вновь и вновь повторяя обиды и оскорбления. Переваривая.
Не был ли он жадным?
Нет, он всегда отличался щедростью.
Уделял ли время?
Каждую свободную минуту он звонил, писал, встречался...
Тогда, возможно, слишком назойлив?
Тоже, нет... никаких препятствий, никаких запретов. Хочешь сама, хочешь с подругами-друзьями...
Она его слушала. Внимательно не перебивая. Ее лицо всегда отражало доброжелательность. Оно было добрым. Нежным. Не находил слов. Приходило на ум почему-то материнским. Поделиться печалью, обрести утешение в подбадривающих словах и мягких руках...
Впрочем, и она могла быть жесткой. Как кухарка отрезает ножом подгнившие кусочки начинающих портиться фруктов. Как хирург отсекающий клетки раковой опухоли. В такие минуты он ее ненавидел. Ненавидел ярко, яростно. До ослепления в глазах.
И в то же время понимал. Она права.
Это ненужное.
Лишнее.
Как-то глядя в ее глаза, он осознал, что они красивы. Прервал фразу на середине, вглядывясь в понимающие светло-зеленые глубины. Забылся. Вдруг, словно очнувшись, посмотрел на лицо.
Странно. Лицо без возраста. Гладкая кожа, розовые губы. Только глаза - одновременно мудрые и чистые, старые, опытные, но не давящие. Взгляд оставался легким, ясным. Иногда озорным.
На секунду повернулась к воде. Он словно сфотографировал ее профиль на фоне темной глади воды плавно переходящей в темнеющее небо, затем Манила снова завладела его мыслями и наваждение схлынуло.
Не понимал также, почему она с ним возится. Почему гуляет, сидит вечерами на террасе, завтракает. А ее муж? Ему все равно? Или ей безразлична его реакция? Она тоже его за что-то наказывает?
Он вспомнил как Манила выкладывала фотографии с разных вечеринок, с какими-то парнями или "забывала" свежеотпечатанные фотографии на журнальном столике в прихожей, или "случайно" сбрасывала ему их на мыло будто по ошибке. Это называлось "наказать милого мальчика", отомстить. За что? Он не понимал.
Глупый, наверное.
Как-то он спросил ее: почему? Не надоело ли ей? Его сопливая история, жалость и растрепанные чувства? Ведь она приехала отдыхать. Так ПОЧЕМУ? Странно, но в какой-то момент оказалось важным получить ответ.
Мгновение растерянности, а затем:
- Мне казалось, тебе нужно...- поискала слово, - чье-то участие. Я мешаю? Скажи. Уйду.
На секунду он вынырнул из пучины страданий, оглядел ее трезвым, прямым взглядом и сообщил также весьма прохладным тоном, что будь это так, он давно оставил ее общество.
Мгновение рассудочной ясности быстро осталось позади, ввергнув его в очередной приступ жалости к себе. Однако начало было положено.
Он прощался.
С Манилой, со страстной любовью к ней, обожанием, ослеплением находя все больше недостатков, чему радовался как дитя. Она, Манила, отпускала его. Постепенно он переставал постоянно вспоминать ее волосы, глаза, аромат ее духов, тонкие пальцы, со стилетами ярких ногтей, держащие сигарету или летающие над клавишами синтезатора. Золотистую кожу и длинные ноги. Ее привычку постоянно подкрашиваться, начиная с утра. Как она запрещала целовать постоянно накрашенные губы. Хаос ее вещей окружавший его.
Он словно одержимый перечислял особенности Манилы бесившие его...
Постепенно он убедил себя, что она, эта женщина влюбилась в него. Решил так. Она посвящала столько времени ему и он убедил себя. Взяла и полюбила. Потому и ходит как привязанная. И помогает, и утешает. Не похоже, будто ей что-то нужно. Да и не было у него ничего такого. Тут он не мог соревноваться с ее мужем. А в чем мог? Он не знал. Не знал, но верил: она в нем что-то нашла. Увидела. Почувствовала.
И тогда он стал следить за ней. За ним. Ее мужем. Почему? Почему эта странная парочка отдыхает с ним. Возможно, им все же что-то надо от него?
Разгадка наступила довольно быстро.
Он застал их...впрочем, было ли у него право так говорить?
Тогда, скорее, подкараулил. Однажды ночью ему не спалось, и он вышел на пляж.
Они были там.
Эта женщина.
Совсем не такая как с ним. Абсолютно. Совершенно.
Он замер.
Раскрепощенная. Волнующая.
Плещущиеся на морском ветру волосы, веселый грудной смех, раздающийся в ночной тиши, нагая, стекающая вода по сияющей коже облитой лунным светом, скрещенные ноги с узкими ступнями обхватившие бедра мужчины, выносившего ее из воды...
Небожительница...
Чувственная, желанная...
Недосягаемая.
И этот мужчина с ней.
Как единое целое. Вместе.
Они были идеальны.
Созданными друг для друга.
По его щекам потекли слезы. То ли злости, то ли зависти. Он их не заметил.
Потом они валялись на песке, а он невольно подслушивал. Все же слишком близко подошел.
-...долго ты еще будешь возиться с этим щенком? - в голосе звучало недовольство.
- Я вся в песке, - закинула ногу ему на живот, а затем пальцами принялась счищать его.
- Мириэ...
- Ему нужна поддержка. Так, почему не от меня?
- Уже нет. Загляни ему завтра в глаза. Он хочет тебя.
- Он не видит меня.
- Мири, - он перекатился, прижимая хрупкое тело к песку, - ты заигралась.
- Ты шутишь? - она помедлила, - или, действительно, ревнуешь к этому мальчишке?
- Скажем так: опережаю действия возможного противника.