Пишешь ли ты свой бесконечный рассказ о потерянной экспедиции? Или давно забросил?
В наших снах белели поля. Мы бежали за туманом, а туман убегал от нас. И мы никак не могли догнать его, растаять во мгле. Просыпаясь, ты забывал финал. Говорил: он всегда открыт.
Экспедиция не должна быть найдена. Люди ждали помощи, потом отчаялись - и слились с природой. Стали ею. Язычники, почти животные, преступившие все человеческие законы, им некуда возвращаться. Общество их не примет, цивилизация - не для них.
Только сейчас вдруг вспомнила, что встречала твоих заплутавших.
В Москве.
В городе, где миллионы часов показывают разное (либо неточное, либо неправильное) время, где далёкое прошлое выглядывает в будущее из трещин свеженькой штукатурки и щелей-бойниц окрестных стен, никуда не успеть и легко заблудиться.
Они и жили здесь просто так: как дневник писали - не повесть. Писатели ведь разменивают жизнь на слова, в гонке за вечностью упускают своё время. Слова уводят от сути вещей. Слова и есть заблуждения. Согласись, меж словами "потерянный" и "заблудший" разница ощутима: в первом случае тебя ищут, во втором рассказывают анекдот о неуловимом Джо, который никому и не нужен.
Итак, о словах. В обществе LOST POETS (назовём их "пропавшими без вести") все страдали аграфией. Поэты пишут, их стихи читают в журналах и книгах. А художники ("artists" именовали себя) выходят за границы страницы. Ещё Рильке задавался вопросом: что же пишет в воздухе другой конец его пера? Провозгласили: поэзия не молитва, а message. Жизнь - performance, а Станиславский родился из кровавых фонтанов Арто, как Афродита из пены морской.
"Сумасшедшие, которых ещё не поймали, создают этот мир", - утверждали. И творили его картины из клубов сигаретного дыма в кафе и квартирах.
- Вот артисты! - насмехались над ними люди.
- Невежды! - парировали они.
Художник, по чьему завету писала прозу, пригласил меня на квартирник в районе Новоспасского монастыря. И отчаяние сменилось надеждой. Редакторы литературных журналов упрекали мои тексты в нехудожественности. Сейчас понимаю, были правы: проза росла из отверженных сценариев, но вряд ли живую плоть можно натянуть на скелет. Всё начинается с чистого листа. А тогда мне казалось, что редакторы апокрифических Евангелий вычеркнули Марию из книги Бытия.
Новоспасский район стал новым спасением. Вскоре я и жить к ним туда переехала. Ночевала в одной из комнат бывших фабричных общаг.
Днями артисты околачивались на Арбате. Говорят, кто не был на Арбате, не видел Москвы. Арбат - километр России, но его никогда не пройти до конца. Будут новые встречи. Открытия. Озарения.
Познакомили с Константином - Спасителем и режиссёром труппы.
Испытав крах иллюзий, романтик становится циником. А в кого может превратиться циник?
Константин продал квартиру и купил лучшие сцены Москвы ради Насти, молоденькой поэтессы. Настя же залетела от поэта-оборванца. Потому что есть расчётливый ум и глупые чувства. Потому что Костя лысый, а у поэта кудри ниже пояса. Потому что мир несправедлив, или наоборот, слишком педантичен по части воздаяний. Потому что есть в последних романтиках что-то невыразимо трагическое, как в пьесах Шекспира и динозаврах. Они будто всю жизнь ищут заколдованное озеро в тайге, прокладывая к нему тропу сквозь бурелом, а когда без сил падают на песчаном берегу, замечают и асфальтовые шоссе, и мосты, и дороги из жёлтого кирпича вокруг. Ничто не ново под луной, ново и болезненно только осознание этого "не ново" каждым отдельно взятым человеком. А иногда смертельно.
Искусство убивает тех, кто им живёт, и всё же в нём больше смысла, нежели в любой другой деятельности. Оно сохраняет иллюзии - как душу в бесчисленных реинкарнациях. И циники становятся философами.
Бродила за артистами с Костей во главе туда-сюда по Арбату, записывая их слова в блокнот, как Левий Матвей за Христом с апостолами.
- Дурак создаёт непознанное, то, чего до него не существовало на свете. И изобретает велосипед. А гений призван разрушить саму систему познания.
Я разгадывала анаграммы: Арбатство - братство. Поэзия - это масонская ложа.Без Тайны жить скучно. Незачем. Жизнь есть поиск. Люди - странники. Арбат - улица Орфеев с гитарой и шапкой нищего-попрошайки у ног.
Мы все голодали.
- Уже не есть, а жрать хочется!
- Ты - раб желудка.
Арбатство - рабство. Без постоянного заработка - постоянный голод. Помимо меню ресторанов, мне вспоминалась прочитанная об античном искусстве книга, где полисы кормили и содержали артели ваятелей Орфеев и Ник. Непревзойдённая за тысячелетия красота! А на голодный желудок сочиняются лишь оды еде и кулинарные книги.
- Но из двадцати Орфеев выживал один, остальные статуи разбивали. Если бы мы сохранили традицию древних греков, то ни Ван Гог, ни Пикассо, ни Малевич бы даже не родились.
- "Я заплатил жизнью за свою работу, и она стоила мне половины моего рассудка". Сила художника пропорциональна жертве.
- Да, искусство сакрально. Бог умер.
- Чёрный квадрат - икона XX века. Абсолютный свет есть тьма, космос. Земля - дом о четырёх углах. Небо упало на землю. Мы смотрим в глаза пустоте.
- И у нас, двадцать первых, икона - пустой холст?
- Выставляли уже и пустые холсты, и 4,33 минуты тишины играли. Скальп, то есть маску, сними с лица. Вот будет картина! Сама жизнь на нём расписалась!
Артисты отвергали саму возможность открытия новых уголков реальности как видимой, так и вымышленной. Конвейерная лента бытия: всё проистекает из всего. Мы - отголоски того, что было сказано до нас, ни к чему плодить сущности. Если не способен создать шедевр, преврати себя, свою жизнь в произведение искусства. Каждый шаг - к красоте.
Мы брели по брусчатке Арбата сквозь зимне-весенние дни прямо в лето. У меня в привычку вошло мысленно рисовать всех встречных портреты (не скальп же сдирать на память?). Мужчина на кубе, девочка на шаре. Отчего-то мнилось, что женщины - гибкие, приспосабливаются, выживают, чаще бывают счастливыми. А мужчины ломаются.
Меня тоже изобразили. Называлась картина "Поэт и Муза". Зеленоглазая девочка руки сложила в молитве, позади неё маячила чёрная тень невидимки, брошенного за пределами холста. Их тени соприкасались, проникали друг в друга, срастались навсегда.
- Найди себе музу, сможешь писать, - объяснили мне смысл полотна.
Я искала. В старых московских домах: нехорошей квартире Булгакова близ Патриарших, доме Бунина на Поварской, Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке. Казалось, они ушли, а музы блуждают по комнатам, неприкаянные, ждут хозяев, верят в вечное возвращение. Слышались голоса, неясные рифмы, скрип пера, стук печатной машинки, стёкол звон, переливы рояля...
Не привиделись, не явились. Зря купила новый блокнот. В нём потом мои друзья пристрастились рисовать друг на друга шаржи. Я ничего не писала. Дни молчали.
Костя меня успокаивал:
- Адам и Ева смысл искали в Раю. Бог открыл ворота и отправил их в мир. Почувствуйте, каково это быть создателями. Что бы ни делал, людям не угодить. Дети обвиняют матерей, художники, писатели всю жизнь гонимы, учёных вообще на кострах сжигали. Только неделание обывателя не вызывает осуждений: они принимают мир таким, как есть, не стремятся его переделать. Так их предки должны были принимать Эдема щедроты...
Мы в блаженном бездействии докатились до ночи, о которой я и хотела тебе рассказать.
Снился кувшин молока. Пар от него поднимался и, как ветер, таил в себе запахи: лесов и полей, звёзд и костра, мяса, приправленного шафраном... Голова закружилась во сне!
--
Ночью на кухне был пир. Осетрина в молочном соусе, парное мясо с шафраном. Водка, вино, портвейн. И мороженое с тепличной клубникой.
Топталась на пороге кухни, а в желудке болело и пело. Наконец решилась шагнуть в жёлтый квадрат из темноты коридора.
- Мне снился кувшин парного молока, такой запах!
- Прекрасный сон! Млечный путь в чаше земной! Впереди великая ждёт судьба! А пока сядь, поешь, выпей с нами.
- Что празднуем? - тут же освоилась я. Осетринки, вина, и конечно, кусочек мяса с шафраном. И мороженого с клубникой. Всё сразу.
- Первый день лета! - жуя, отвечали. - Из общаги пора выселяться, теперь можно спать на скамейках в парке.
Наполняли бокалы. Гитара, как нимфоманка, обнималась со всеми подряд. Ночь приплясывала и не кончалась. Насытившись, я задумалась, откуда роскошь застолья? Спросить было не у кого, к тому времени уже никто никого не слушал, никто никому не отвечал. Летели на крыльях возвышенных споров. Не догнать.
- Мы язычники!
- "Я - зверь, я - негр. Но я могу быть спасён!"
- Все мы - звери, и не надо никого спасать. Какое из четырёх сознаний, по-твоему, перемещает человека в Рай? Зверей из Рая не изгоняли, значит, инстинкты невинны.
- Но мы - люди. Нельзя жить во власти инстинктов!
Хтонические исчадья хлебали портвейн из горла.
- Почему? Так живут обыватели. Во власти страха. Это героям с детства присуще предчувствие трагедии.
Костя однажды обмолвился, что единственный брат - в больнице, что деньги ему собирает на срочную операцию. Иначе брат до осени не доживёт.
- Экзистенциальное сознание губит. Вера в мифы ли, в Бога спасает от одиночества. Всегда кто-то рядом, как Большой брат, присматривает за тобой, поддержит, поднимет, соломки подстелет, ты не один на дороге. Жизнь безбожника - крайняя степень отчаяния.
- И вседозволенность. Нет никого над нами, значит, сами себе хозяева.
- В этом и суть одиночества. Тянемся вроде друг к другу, но не доверяем. Никому. Всякий способен на подлость и даже убить, - кто-то откликнулся на их спор за спиной.
Я оглянулась. Мысль о том, что Костя взял деньги на операцию брату у матери, крутилась, как ребёнок, вокруг стола, но не мешала нам выпивать и закусывать.
Костя сегодня вернулся из Подмосковья. Мать, наверно, все сбережения с книжки сняла.
- А каким сознанием нужно обладать, чтобы пропить жизнь брата? - стоило бы спросить.
Но не мне. От количества выпитого меня тоже мутило.
Проснулась уже на рассвете. На кухне как будто свора римских патрициев пировала. Кости, объедки на блюде, стол залит вином, на полу гнусные радуги рвоты, стулья откинули ножки, завалившись на спину. Разноцветные лоскуты скатерти осыпались хлопьями в воздухе, как перья павлинов.
Месяц корчился в форточной раме, сжимался в кольцо. Соломона. И это пройдёт...
Сон мне снился короткий, в полудрёме похмелья: на столе - блюдо в человеческий рост, а на блюде - обглоданный скелет человека. Помню, долго с надрывом тошнило в уборной. Над головой из крана гулко капала вода. Минувшую ночь захотелось сжечь, как черновик, не вспоминать и уж точно о ней не рассказывать.
"С ними жизнь из меня утекает по капле", - саднила в мозгу банальная фраза.
- Что ж, твоя станция - следующая, - сказали мне на прощание.
Позже я нашла работу и переехала в уютную квартирку на Мещанскую улицу на Садовом кольце. Никого из них больше не видела.
В тот вечер артисты продолжили пировать, а я с моста смотрела реке навстречу. На меня неслось будущее, готовое вот-вот свершиться. И впервые мост не дрожал под ночными трамваями.
Жизнь разбилась, как гранёный стакан с портвейном, шарахнутый в гневе об стенку. Но мне грезилось, за мостом в грязных лужах купаются звёзды.
И слова! Толпились в моей голове, наступая друг другу на пятки.
Бог и дьявол - одно существо, двуликий Янус. Всё, что божественно прекрасно и дьявольски безобразно сходится в крайности, в запределье. И оттуда являются первые строки.
Я частенько теперь возвращаюсь летом на Новоспасский мост, на те улицы, гуляю вокруг пруда. Мне мечтается, что...
За мной выбегают вслед из подъезда и кричат в пустоту улицы моё имя. Маргарита-а-аа...
Так наш пёс с лаем выскакивает во двор вслед за какой-то одному ему ведомой белой собакой. И лает, и лает, и лает, будто на призрака. Собака давно пробегала там, но пока не пройдут дожди, её запах останется в воздухе. Так люди уходят, за собой оставляя ароматы воспоминаний. Ароматы тают бесследно.
А сейчас я оглядываюсь через плечо и вижу синюю спину с раскинутыми руками, он спешит поймать меня в воздухе, но бежит от меня. Смотрю на это вполоборота и...
Возвращаться - плохая примета. Я иду своей дальней дорогой - в противоположную сторону. Ноги не слушаются, и кажется, что и по венам течёт какая-то странная - голубая и неживая кровь. И вот-вот остановится. А вокруг красно-каменная Москва, кирпичные раны стен. Фабричные общежития. На балконе кто-то кактус выращивает. И я думаю: "Лето, и лето. Лето - нелепо, не сбывается из года в год. Никогда не сбывается".
"Ты нелепа сама! У тебя вся жизнь протекает вполоборота", - мог бы сказать самый близкий. Но ты далеко.
Ты идёшь своей дальней дорогой, поднимаешь голову на чей-то балкон: ржавые прутья его оплетают лианы. И в убогих домах людям хочется счастья.
Только всё это не про нас.
У меня из нелепостей кроится полотно и шьются одежды романа. И швея уж устала колоть иглой себе пальцы и боли не чувствует.
________________________________________________________________
Антонен Арто - французский режиссёр, драматург и теоретик театра, автор театральной концепции "Театр жестокости". "Кровавый фонтан" - пьеса 1925 года, где на сцене бил фонтан из бычьей крови. Многие его методы использовал в своей системе Константин Сергеевич Станиславский. Большую часть своих работ (в т.ч. "Театр и его двойник") Антонен Арто писал в психиатрических клиниках.
Винсент Ван Гог. Последнее письмо к брату Тео, 29 июля 1890.