- Чувствую себя не в своей тарелке. - буркнул я недовольно.
- Привыкай. - отмахнулся важный, как павлин на заседании городской комиссии, Лумумба. - Для настоящего оперативника не существует чужих тарелок.
- Вам-то хорошо. На вас-то вон, костюмчик как влитой сидит.
Драгоценный учитель выглядел, как принц крови. Роскошный шелковый бант подпирал благородные бакенбарды, а орхидея в петлице благоухала так, что хотелось открыть форточку. На меня же фрака не нашлось. Только пронзительный, как небесная синь, камзол, расшитый золотым позументом, и - позор на мою рыжую бедовую голову, - панталоны, схваченные у колен серебряными бриллиантовыми пряжками.
В сотый раз я нервно провел ладонями по штанинам и пошевелил плечами. Уверен: одно неосторожное движение, и бархат лопнет по всем швам.
- Да не возись ты! - приказал Лумумба. - Кто ж виноват, что на тебя ни один фрак не налез? Радуйся, что хоть это было. Портной сказал, от прошлогоднего карнавала осталось: заказал один молодчик, да так и не забрал - убили его раньше...
- Вот уж славно! Обрядили, как клоуна, да еще и в покойничьи шмотки. Спасибо вам, бвана, по гроб жизни, век воли не видать... - получив подзатыльник, я обиделся и запыхтел.
- Не ёрничай. Да не чешись! Дамы, знаешь ли, не выносят, когда при них чешутся.
- Пряжки под коленями жмут.
- Ничего, потерпишь. И в носу ковырять не смей.
Я в сердцах отвернулся. Мало того, что обрядили, как лакея, дак еще и носом тычут.
- Извини. - через пару минут наставник легонько похлопал меня по коленке. - Волнуюсь я что-то.
- Опять предчувствие? - предчувствия Лумумбы обычно не предвещали ничего хорошего.
- Да не то что бы... - он слегка, чтобы не помять фрак, пожал плечами. - Так, соображения некоторые. Ты, главное, не расслабляйся. Мало ли что.
В первый миг, войдя в заведение Мадам Елены, я был ослеплен.
Зеркала. Над зеркалами - хрусталя. Меж них - плюшевые шторы с кистями. Паркет натерт так, что глаза слепнут. В дальнем конце - возвышение, прикрытое до времени малиновым занавесом. Фонтан, устроенный посреди зала, выбрасывает хрустальные струи под самый потолок. Столы так и ломятся от всяческий яств. За ними сидят господа. И дамы.
Глаза у меня и вовсе на лоб полезли: в нашей скудной армейской жизни о том, что такие дамы на свете водятся, я и помыслить не мог. Бриллианты, голые плечи, глубокие эти... как их... декольте. Все титьки наружу. И не стесняются совсем! У одной в разрезе юбки видно, где кончается чулок в сеточку и начинается... О-бал-деть, одним словом.
Лумумба незаметно толкнул меня в бок.
- Ваня, не пялься так откровенно.
- Извините, бвана. Не могу удержаться: такие дамы...
- Это, стажер, не дамы.
- Ну женщины...
- И не женщины. Это шлюхи, Вань. Дамы в такие заведения не ходят. Но имей в виду: вести себя с ними нужно, как с дамами.
- О...
- Ничего, разберешься. Главное, поменьше пялься и руки не распускай. На развлечения денег нет.
Через весь зал, лавируя среди белоснежных столов, к нам плыла... Вот точно не шлюха. Высокая, с черными, коротко завитыми волосами. Изумрудное, словно из змеиной чешуи, платье обливает фигуру, как дорогое вино. На шее, в ушах и на запястьях благородно и тускло поблескивают золотые кольца.
Она улыбнулась большим красивым ртом и сказала:
- Добро пожаловать в моё заведение.
Наставник, не растерявшись, щелкнул каблуками и склонился к шелковой черной перчатке. Я же стоял столбом, забыв все наставления учителя. Голос у нее был... Вот если золотую ложечку погрузить в банку с медом и медленно так, тягуче помешивать - он самый и будет. А когда она вспорхнула ресницами, будто крылышками, меня аж током пронзило. Откуда-то из живота начал распространяться жар, и я испугался, как бы он не дошел до щек: то-то сраму не оберешься...
- Василий Лумумба. - отрекомендовался учитель. - К вашим услугам. А это - мой ассистент. - он небрежно кивнул в мою сторону и незаметно пнул по туфле. Я спохватился и, копируя наставника, клюнул протянутую перчатку. Пахла она... Не знаю. Чем-то таким знакомым. Терпким и как будто жгучим. Лилии и кайенский перец?
- Иван. - я чуть не дал петуха. - Иван Спаситель. Т-тоже к вашим услугам.
- Какая прелесть. - она улыбнулась большим красивым ртом. - А я Мадам Елена. - и подмигнула. Ей богу, не вру!
- А! Я так понимаю, наши герои! - к нашей компании приблизился лощеный и прямой, как циркуль, господин. Он тоже был во фраке - тканью получше чуток, чем у наставника, но сидящем, как шинель на вешалке. Он схватил Лумумбину ладонь и затряс, проникновенно глядя тому в глаза. - Премного благодарен. Даже, можно сказать, обязан. Потрясен. Впечатлен. Восхищен. - всё это время он тряс. Наконец учитель осторожно извлек у долговязого свою конечность и вопросительно приподнял бровь. - О! Где мои манеры... - господин, прижав руки к бокам, поклонился. - Кнут Гамсунович Цаппель. Градоначальник.
Я чуть не закатил глаза. Казалось, эти реверансы никогда не кончатся. А жрать хочется! И тянет по залу тушеной в орехах курицей, и свиными эскалопами, и, черт меня побери, дорогими шампанскими винами; и где-то уже начинает играть музыка и занавес колеблется призывно и завлекательно...
А мы до сих пор стоим в дверях и кланяемся, как болванчики.
- Господа! - фальцетом вдруг взревел Цаппель, роняя монокль. - Прошу за наш столик. - и он зашептал Мадам почти что на ухо: - Леночка, душенька... не возражаешь, если я сам займусь господами? Вот и славно, вот и договорились... А я уж тебе, как всегда... я уж...
Улыбнувшись нам еще раз, Мадам Елена равнодушно глянула на градоначальника - лысина у того покрылась мелкими бисеринками пота - и неторопливо удалилась. И это было отдельное зрелище! Спины у её платья не было вообще, кожа аж светилась, а бедра двигались в таком ритме, что...
Меня вновь толкнули в бок.
- Не зевай, стажер! - подмигнул Лумумба. - Предчувствия меня не обманули...
Через несколько минут мы наконец были представлены и усажены за самый большой и роскошно убранный стол. Публика подобралась заочно знакомая: тут были и упомянутый Шаробайкой господин Дуринян - чем-то смахивающий на нашего гостиничного управляющего набриолиненый хлыщ в шелковом пиджачке и рубашке с бриллиантовыми запонками. И господин Ростопчий - мужчина, напротив, основательный и крупный. Кабаньи щеки его отливали апоплексическим румянцем, маленькие глазки смотрели недоверчиво и настороженно, а могучая шея высвобождена из черного галстуха, - его хвостики уныло свисали на крахмальную грудь. Располагался Ростопчий вольготно и широко - видно, при своих габаритах никогда не чувствовал себя слоном в посудной лавке...
Дальше сидел еще один. Представился, как Ян Живчик. Говорил он по-русски с еле заметным, очень мягким акцентом. Волосы имел золотые и кудрявые, но видно, что редеющие на темени и у лба, глаза голубые, но мутные от выпитого - перед блондином на столе стоял хрустальный графин, на дне которого едва плескалось что-то густое и почти черное. Фрачок на нем был завалящий, рубашка несвежая, а руки с длинными нервными пальцами постоянно пребывали в беспокойном движении, как у карточного шулера.
Странно было вот что: он явно не вписывался в компанию блестящих богачей, торча меж них, будто редька средь благородных роз. Но, тем не менее, когда он что-нибудь говорил, все замолкали, несмотря на слегка пьяное заплетание языка. Вот он обратился к Дуриняну, и армянин тут же почтительно наклонился ближе, а затем во весь голос расхохотался, будто услышал уморительнейшую шутку. А в следующий момент блондинчик через стол доказывал что-то фон Цаппелю, и тот, склоняя благородные седины, кивал острым носом... Дамы, сидящие за столом, но нам почему-то не представленные, обращались к блондинчику запросто, называя Янеком, и всё время хихикали.
Один Ростопчий в этом царстве всеобщего веселья был будто угнетен. Когда блондин обращал на него внимание, гигант только невразумительно рычал, демонстративно напихивал в рот что попадет с тарелки и яростно жевал, не вступая в прения. Чем-то ему Живчик, в отличие от других, не нравился.
Лумумба блистал. Сверкая белозубой улыбкой, он рассказывал анекдоты дамам, подливал вина в бокал градоначальника, так же, как Дуринян, хохотал над неуклюжими остротами Янека... Потом учитель принялся рассказывать, что такое настоящий африканский бокор.
- Вот умер, например, ваш богатый, а потому горячо любимый дядюшка. - вещал он проникающим в душу басом. - А завещания не оставил. Тяжба меж наследников может затянуться на многие годы, поглотив немалую часть состояния... Как быть? - он небрежно глотнул вина, - Конечно же, пригласить меня! Я поднимаю усопшего дядюшку и задаю ему вопрос, интересующий скорбящих наследников. Дядюшка отвечает - сия юдоль скорби ему уже до лампочки, и он быстренько, не чинясь, озвучивает завещание в присутствии понятых и стряпчего... Вуаля! Все довольны.
Янек, недовольный тем, что внимание переключилось с него на нового фаворита, презрительно фыркает.
- Или вот еще случай... - не обращая на него внимания, продолжает наставник. - Хочет уважаемый всеми коммерсант избавиться от конкурента...
- Всё это ерунда. - вдруг чеканит Живчик и обводит стол помутневшим взором. - Зомби-шмомби, порчи с приворотами... Бабкины сказки. А вот я... - он поднимается, шатаясь и держась одной рукой за спинку стула. Из кончиков пальцев у него вырывается здоровенный язык пламени, все пригибаются. Дамы возмущенно пищат, у одной из них загорается перо в прическе...
- Впечатляет. - спокойно говорит Лумумба, осторожно изымая перо из волос у дамы и макая его в стакан с водой. - Нет, правда... Вы молодец. Только с контролем нужно поработать. - хладнокровно достает сигару и, в свою очередь, вызвав тонкий и четкий, как у газовой горелки, язык, прикуривает.
На этот раз стол аплодирует.
Янек пыжится и пытается совершить еще какой-то пасс, но тут подлетает Мадам Елена и, взяв его под локоток, начинает что-то шептать. Янек обреченно внимает. Затем кивает и выходит из-за стола.
- Извините за причиненные неудобства. - говорит, улыбаясь, Мадам. - Я распоряжусь насчет шампанского... - и пытается увести Янека.
Тот упрямится. Вырывая руку, он стремится рухнуть на своё место, но Елена, не отпуская, тянет его в сторону. Наконец Пьяного удается усадить за соседний стол.
Янек как будто успокаивается. Он сидит, бессильно откинувшись на спинку, заломив одну руку назад, и вытянув ноги. Глаза его томно прикрыты, и теперь видно, как он плохо выбрит: по подбородку расходится неровная синева...
Хозяйка кивает лакею, тот исчезает и возвращается с полным подносом всякой всячины. Быстро и умело накрывает стол: лафитничек, селедочку, посыпанную зеленым лучком, картошечку, исходящую масляным, прозрачным паром... Мадам Елена наливает по рюмочке и они с Янеком, чокнувшись, как старые приятели, выпивают вместе.
Затем Мадам, клюнув блондинчика в щеку, уходит, покачивая бедрами, а на сцене вдруг раздергивается занавес. Звучит бодрая музыка, из дальних кулис с игривыми визгами выскакивают девушки в коротеньких юбочках и перьях и начинают дрыгать затянутыми в черную сетку ногами. Публика оживляется. Мужчины похохатывают в такт и подкручивают усы, лакеи, молодецки выпятив ливрейные груди, снуют меж столиков, фонтан выбрасывает в воздух хрустальные струи - словом, веселье набирает обороты.
И тут, застав девушек с вскинутыми над сценой ногами, раздается пронзительный вопль. Кричит Янек.
- Елена! - кричит он так, что музыканты, взяв несколько нестройных нот, смущенно замолкают. - А ведь я тебя предупреждал! Я говорил тебе не водиться с этой шушерой! - Янек, пошатываясь, вновь воздвигается над стулом. - И моё терпение на исходе! - каждую фразу он выкрикивает визгливым, надтреснутым фальцетом. - Ты пожалеешь, Елена, что не слушала меня! - та уже спешила с дальнего конца зала, но дело было сделано: все присутствующие с любопытством ожидали новых выкриков. И они последовали.
- Все сволочи! - орал Янек, указывая поочередно то на Дуриняна, то на Цаппеля или Ростопчия. - И ты, и ты, и ты тоже... Коньяк! - он фыркнул в рюмку, как морж. - Ну какой же это коньяк? Так, видимость одна. Уж я-то знаю. Всё-о-о про вас знаю... И повернулся к подошедшей Елене. - Ах ты, змея...
На мгновение нам перекрыло вид на Живчика спиной дюжего лакея, а в следующий миг он уже сидел на своём стуле и скорбно смотрел в рюмку. С носу у него, по-моему, капало.
Постепенно о Янеке забывают. Возобновляется гул разговоров, стук вилок и ножей. Мой аппетит, пропавший было от смущения, возвращается с новыми силами. Сгрузив себе в тарелку сразу три отбивных, я почувствовал себя счастливым. А еще были фаршированные раковыми шейками яйца, паюсная икра, обложенная салатным листом, маленькие такие бутербродики с зелеными невкусными сливами на палочках, и варенье из печенки. Наставник на мои восторги долго смеялся, а потом, слава богу, просветил, что никакое это не варенье, а фуа-гра, а невкусные сливы - оливки...
Словом, оторвался я по полной. Учитель не мешал. Только изредка по-отечески похлопывал по плечу да подливал клюквенного морсу вместо вина. А чего? В Москве мы, конечно, не голодаем, но таких разносолов нет. Всё больше макароны и тушенка с армейских складов...
Девушки на эстраде отплясали - мне лично очень понравилось; за ними вышел бледный клетчатый хлыщ в беретке и почитал стихи. Я не прислушивался, но Лумумба несколько раз кивнул одобрительно и даже милостиво похлопал в конце.
Потом на сцену выкатили сверкающий, как айсберг, рояль. Все оживились и притихли. Свет погас, оставив только желтый круг рядом с роялем, за которым уже сидел тот самый хлыщ со стихами, а в круге явилась... Мадам Елена собственной персоной! На ней было что-то сверкающее, как рыбья чешуя, облегающее - никакого простора для фантазии, ей богу, сверху совсем прозрачное, а к низу падающее шуршащими волнами. Откуда ни возьмись перед алыми губами возник микрофон, и она запела. Причем, не по-русски, а по-английски.
Не знаю... То ли стадо медведей, что пробежалось по моим ушам, давно в диких лесах сгинуло, то ли я вообще человек для музыки неподходящий... Лично мне кажется так: девчонки перьях куда как круче.
И вдруг песню разрывает душераздирающий визг. Я обрадовался ему, как родному: есть повод прекратить эту иностранную тягомотину. Видно опять Янеку что-то не понравилось.
Пока включили свет, пока разобрались, кто кричал... Оказалось, официантка.
Живчик был мертв. При включенном свете стало видно, что под стулом скопилась немаленькая лужа крови, а в спину его - это выяснилось при ближнем осмотре - прямо через плетеную спинку, был воткнут нож для колки льда, по самую рукоятку.
Мы с Лумумбой одновременно посмотрели на часы: два пополуночи. Близко подходить не стали. Я было хотел, но учитель вовремя дернул меня за рукав.
Кордебалет разбежался. Мадам Елена, спустившись со сцены, была бледна, но держалась. Дуринян, так заливисто смеявшийся над шутками Янека, меланхолично сидел за столом и крошил на скатерть корочку хлеба. Цаппель кудахтал и, как петух, хлопал себя руками по бокам. Ростопчий, пробасив "собаке собачья смерть", бросил салфетку и гордо двинулся к выходу, но столкнулся с человеком в черной форме с погонами и фуражке.
Форменный человек обладал гладко выбритой, выдвинутой вперед челюстью, стальными и узкими, как танковые амбразуры, глазами, и большим, хищно шевелящимся носом. Ни мало не смутившись, он впихнул Ростопчия обратно в зал, захлопнул двери и, приставив к ним двух бульдогов в таких же, как у себя, черных мундирах, гаркнул:
- Всем оставаться на своих местах!
Мы расселись. А что? Развлечение предстояло не хуже прежнего...
- Наверное, Мадам Елена вызвала. - шепнул фон Цаппель. - Какое несчастье, ай-ай-ай... Это наш полицеймейстер, Отто Штык. Служака, но дело знает. - он покосился на мертвого Янека. - Прямо в заведении, при всем честном народе... Какой удар по репутации. Бедняжка Елена...
Отпустили нас уже на рассвете. Я клевал носом и чувствовал себя, как морковка вареная. Но бессердечный Лумумба объявил: раз уже утро - ложиться смысла нет. Наставника распирала кипучая энергия. Громким трезвоном шнурка предупредив прислугу, он сгонял полового за самоваром и бубликами и, вольготно раскинувшись на софе в парчовом халате и с трубкой в зубах, возвестил: - продолжаем разговор! Я осоловело моргнул.
- К-какой разговор? - по дороге в гостиницу мы не проронили ни слова.
- С нашего приезда случилось три убийства. Тебе это не кажется чересчур, молодой падаван?
- Откуда я знаю? - с появлением самовара я оживился. - Может, это у них в порядке вещей...
- Не скажи! - устроившись за столом, наставник налил себе и мне чаю. - Ты обратил внимание, с каким рвением приступил к расследованию уважаемый полицеймейстер? Прямо душа радуется!
- Ну, хоть кто-то в этом сонном царстве относится серьезно к своим обязанностям... - буркнул я и подсел к столу. От бубликов шел такой аромат, что слюнки текли.
- Да, это, конечно, отрадно. Но тем не менее: судя по реакции гостей, к такому здесь не привыкли. Обычная уголовщина, в отличие от сказочных превращений, местной публике в диковинку. Штык так суетился потому, что наконец-то смог проявить себя. Ведь маганомалии - не его епархия, там должен звездить Шаробайко.
- Ага... я усмехнулся. - Может, и должен, но не обязан. Вспомните, бвана, как он отреагировал на смерть Кукиша.
- Так ведь и я об том же! - Лумумба выбил трубку и со смаком укусил бублик. - маганомалии здесь на каждом, почитай, шагу, а вот банальное убийство шокирует.
- Как вы думаете, кто это? - спросил я. - Мы-то, разумеется, ни при чем...
- Не скажи, друг ситный! - бвана довольно улыбнулся. - По мнению Отто Штыка, полицеймейстера, мы с тобой очень даже причем!
- У нас мотива нет.
- Это знаем только мы. Ростопчий, например, во всеуслышанье заявил, что маги - одна шайка-лейка, и искать убийцу надо среди них. А Дуринян добавил, что Живчик приехал в город совсем недавно. Так же, как и мы... Ты на пальчики его внимание обратил?
- Шулерские пальчики. Самые, что ни на есть. Он всё время будто колоду перебрасывал.
- И что-то он такое знал. - Лумумба обмакнул бублик в мед. Помнишь, как он тыкал пальцем то в одного, то в другого...
- Да он и в нас с вами тыкал! Хотя мы-то его в первый раз видели.
- Очевидно, покойный оказывал услуги магического характера, и испугался что мы перехватим клиентуру. Естественно, он оказался в курсе многих городских тайн.
- И, когда нависла угроза разоблачения...
- Скорее всего, убийца просто запаниковал. Действовать нужно было немедленно - кто знает, что пьяному придет в голову в следующий миг? Орудием послужил нож для колки льда...
- В баре таких несколько штук, я сам видел.
- Вот именно. И валялись они без всякого присмотра.
- Это мог быть кто угодно: хоть гость, хоть кто-то из прислуги...
- Лакей мог быть подкуплен. - кивнул наставник.
- А что, сам он не мог иметь зуб на Янека?
- Служивые люди обычно действуют не так. В тёмном переулке, кирпичом по башке... или ребра переломать - тоже милое дело. Но чтоб с таким размахом и риском? Вряд ли. Выяснив, кто убил Янека, мы, скорее всего, выйдем на дилера Пыльцы!
- Предчувствие? - я понимающе улыбнулся.
- Элементарная дедукция. Кукишу тоже заткнули рот - как и ему. А Лёня как раз и хотел рассказать о Пыльце...
- Вы сказали, три убийства.
- А про Мать Драконов ты забыл? Её ведь тоже застрелили.
- Но она...
- Точно знала, где взять наркотик. С её силой, думаю, девушка жрала Пыльцу ложками. Возможно, она и подалась в эти края с таким расчетом: быть поближе к источнику.
- Значит, вы думаете, что охотники тоже замешаны?
Учитель поморщился.
- Не уверен. Не того типа человеком мне показался Таракан... Но - всему своё время. А пока... - Лумумба, дотянувшись до шнурка, дернул что есть мочи. Раздался оглушительный трезвон, и, не успели мы прочистить уши, как примчался управляющий.
- А скажите, любезнейший: где в вашем городе можно раздобыть Пыльцы? - с места в карьер спросил Лумумба.
Я подавился чаем.
Несколько минут ушло на то, чтобы привести меня в чувство. Управляющий заботливо похлопал по спине, дал салфетку, вытер разбрызганные по скатерти слюни и только потом осторожно сказал:
- Вообще-то, торговать Пыльцой запрещено законом.
- Вот ведь незадача! - всплеснул руками наставник. - А мы-то как раз поиздержались... И вот ирония судьбы: маги - я имею в виду, лицензированные маги, имеющие спецразрешение употреблять Пыльцу и делающие это без всякого вреда для здоровья - есть, а точек, где они могли бы искомое приобрести - нет.
Управляющий скорчил сочувственную мину.
- При всем моём уважении... Вы же понимаете, я могу лишиться места... Но, раз уж вы "лицензированные" маги, и можете предъявить "разрешение"... Могу поделиться одной сказкой, имеющей хождение в нашем городе. - и он кинул косой взгляд на Лумумбу.