Мариевская Наталья Евгеньевна : другие произведения.

Прошение о помиловании

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чтобы простить убийцу своего отца, надо быть истинным христианином, судить не по справедливости, а по милости. К русскому царю Александру III обращается с прошеннием о помиловании один из руководителей "Народной Воли" Лев Тихомиров, бывший террорист, "золотое перо партии".История его любви, преступлений, падения и обретения новой судьбы.Сюжет основаен на реальных исторических событиях.
  МАРИЕВСКАЯ Наталья
  
  
  ПРОШЕНИЕ О ПОМИЛОВАНИИ
  Сценарий полнометражного фильма
  
  
  
  В основе сценария подлинные исторические события.
  Имена и фамилии действующих лиц сохранены.
  
  
  ПРОЛОГ
  
  Российский государь Александр Третий в простом белом кителе сидит в тягостной задумчивости за письменным столом, низко склонившись над бумагами.
  Кажется, что и стол, и весь царский кабинет в Гатчинском дворце слишком тесен для грузной фигуры царя.
  Стоящий перед ним директор Департамента полиции в полном парадном мундире, устало переминаясь с ноги на ногу, рассеянно рассматривает фотографии на стенах - придворные дамы в летних платьях играют в лаун-теннис, сам хозяин со сворой гончих на охоте, императрица в изящной спортивной шубке на коньках...
  Взгляд его останавливается на небольшом фотографическом портрете покойного императора - Александра Николаевича. Не привычный парадный портрет, а простая домашняя карточка, видимо, снятая врасплох, когда тот внезапно обернулся к фотографу, - фуражка набекрень, бакенбарды взлохмачены, в глазах то ли растерянность, то ли испуг...
  Александр Александрович расправил широкие плечи, поднял голову, шумно отодвинулся от стола, развернулся всем корпусом и проговорил:
  - Невероятно! Да какое может быть... прошение о помиловании!? Пётр Николаевич, ведь шепчут до сих пор, что я трон получил из рук революционеров. Что скажете?
  На худощавом лице Пётра Николаевича появилось выражение мужественной решимости:
  - Государь, я не вправе давать вам советы, но как полицейский обязан уведомить. Обстоятельства дела таковы: государственный преступник Лев Александрович Тихомиров, безусловно, причастен к убийству вашего отца. Более того... По его теориям целая партия террористов выросла.
  Царь взял из резного деревянного стакана толстый красный карандаш, каким обычно гимназисты разрисовывают географические карты на уроках, разгладил ладонью лист, где отчётливо видны первые слова: "Ваше Императорское Величество! Государь всемилостивейший..."
  - Но его раскаяние я почитаю искренним, от души, - добавил Петр Николаевич. - Всё, что в письме, правда. Мы проверили.
  Царь ещё раз пробежал глазами строчки прошения: "Лишь эти муки, это раскаяние даёт мне силу прибегать к Вашему милосердию, государь. Я умоляю Ваше Величество отпустить мне все бесчисленные вины и позволить мне возвратиться в отечество..."
  - Тяжело-то как... миловать, - рука с карандашом зависла над строчками прошения. - И так, и так тяжко... Вот оно, Петр Николаевич... Он хоть понимает, что я могу пустить его в Россию да и под суд отдать?
  Тень печали легла на лицо директора Департамента полиции:
  - Может, для того и просится, чтоб похоронили в родной земле.
  - Кается-то он, кается... А не врет ли? - кажется, эти слова всё-таки тронули самодержца.
  - Ваше Величество, мы в полиции такое повидали... Глазам своим да и сам себе иной раз не веришь - до чего доходит человек в низости своей!
  Государь швырнул в сторону красный карандаш. А Петр Николаевич невозмутимо продолжает:
  - Но по-человечески должен заметить... Дела души и совести не по нашей, не по полицейской части. Милость - это же не суд. Каждый надеется... А у Тихомирова такой край наступил, что и врать-то ему нет никакой возможности...
  
  * * *
  
  На мраморном операционном столе лежит бледный, влажный труп молодого жилистого мужчины. Голова его запрокинута - вздыбилась плотная чёрная борода.
  Рука с ланцетом нерешительно повисла над грудной клеткой...
  - Ну же, смелее, - подбадривает старческий тенорок. - Прошу вас, господин Тихомиров, мы ждём.
  В университетском анатомическом театре полукруглые зрительские ряды заполнены возбуждёнными студентами.
  - Ну что, Лёвушка? Боис-си человечинку резать? - донеслось с галёрки.
  - Грызи его, Тигрыч, грызи! - захохотал кто-то из зрителей.
  - Успокойтесь, господа студенты! - взывает к порядку профессор. - Прошу внимания! Тише!
  Румяный сероглазый юноша в белом халате и докторской шапочке со смешными завязками поправил на носу очки, горделиво оглядел всех собравшихся, вежливо улыбнулся профессору и склонился над трупом...
  Ланцет тупо прижался к серой мокрой коже, неловко двинулся вниз, оставляя за собой неглубокую борозду.
  
  К перрону Московского Николаевского вокзала в клубах пара подходит пассажирский поезд. В проплывающих окнах радостные лица. Проводники уже открыли двери тамбуров и вытирают ручки белыми тряпочками.
  Встречающие машут руками, носильщики суетятся по платформе.
  На вокзальных часах без четверти два.
  Среди прочих пассажиров спускается на перрон и бодро шагает молоденькая девушка в клетчатом пальто с жёлтым саквояжем в руках.
  Железнодорожник в длинной чёрной шинели и красной фуражке оглядывается и долго, тревожно смотрит ей вслед.
  Девушка с саквояжем остановилась, подняла к солнцу хорошенькое личико, рассеянно улыбнулась.
  - Барышня, извозчика не желаете? - перед ней неожиданно возник кучер.
  - Ах, да, - девушка будто очнулась от забытья. - Обязательно! На Моховую, в университет. Сколько это будет стоить?
  - К врачебным корпусам?
  - А как вы догадались? - искренне изумилась девушка.
  
  На галёрке анатомического театра уставшие студенты осторожно покуривают в рукав. Кто-то читает истрёпанную книгу.
  Внизу на ярко освещённой площадке студент Тихомиров всё ещё возится с обезображенным телом.
  - Ну, нет же! - профессор всплеснул руками. - Не так и не там!
  Студенты недовольно загалдели.
  Профессор растерянно оглядел зал, достал из кармана увесистую луковицу серебряных часов, распахнул крышку-дверцу и поглядел на циферблат:
  - Вы правы. К сожалению, вы правы, господа. Время вышло. Мы продолжим в следующий раз. Не смею более задерживать.
  Загремели стулья, студенты поднялись и двинулись к дверям выхода.
  Тихомиров вытер руки об испачканный халат, развязал тесёмки шапочки. Носовым платком тщательно вытер капли тёмой крови со стекла очков.
  - Тигрыч, - к нему подошёл плотный широкоплечий студент с курчавой светлой бородой. - Все наши прямо сейчас в Петровки отправляются. В пять часов начнутся чтения. - Он увидел направляющегося к ним профессора. - А... У Саблина именины, - сказал преувеличенно громко и поклонился профессору.
  - Поздравьте его от меня, - профессор взял Тихомирова под локоток. - Буквально пару слов!
  - Лёвчик, - к нему бесцеремонно обратилась высокая плоская медичка в синих очках, - я поеду с тобой. На извозчике.
  - Не ждите меня, - отмахнулся Тихомиров. - Я занят.
  - Надолго? - раздражённо подняла бровки медичка.
  - Вообще! Никак не располагаю временем. Я не поеду на дачу!
  - Ты очень рискуешь! Очень! Кто не с нами, тот против нас! - медичка круто развернулась на каблучках и пошла по ступеням к выходу.
  Анатомический театр уже опустел.
  - Вот именно! Времени нельзя терять ни минуты! Об этом я и хотел с вами поговорить, - профессор энергично затряс руку Тихомирова. - У вас талант! Это обязывает! Сегодняшняя неудача - ерунда! Ловкость пальцев придёт!
  Служители гасят керосиновые лампы над мраморным столом, убираю труп на каталку, собирают хирургические инструменты.
  - Вашу работу я прочёл! - продолжает профессор. - Знаете ли, а ведь редко кому из учёных даётся так писать - грамотно, ярко, доходчиво!
  В тёмном прямоугольнике дверного проёма Тихомиров видит барышню в клетчатом английском пальто с жёлтым саквояжем в руках.
  - Останетесь при кафедре, - взволнованно говорит профессор, - напишете монументальную работу! У меня ещё есть силы, есть желание поставить вас на ноги. Куда вы смотрите?' - он посмотрел по взгляду Тихомирова, но уже никого не было в черноте дверного проёма. - Прошу вас, не отвлекайтесь на пустяки!
  - Леонтий Васильевич! - окликнул его служитель. - Мы уже закрываем.
  - Виноват-с!
  
  В тёмном коридоре, поставив на подоконник саквояж, томится в ожидании девушка в клетчатом пальто.
  Мимо неё, кутаясь в кашне, пробежал профессор Леонтий Васильевич.
  Тихомиров вышел следом и плотно прикрыл за собою дверь. Когда
  обернулся, с тревожным удивлением снова увидел незнакомку с жёлтым саквояжем. Девушка внимательно посмотрела на него, не решаясь заговорить.
  Тихомиров прошёл по коридору, искоса поглядывая на барышню. И уже был почти у выхода, когда...
  - Я, кажется, опоздала, - девушка сзади тронула его за плечо.
  Тихомиров вздрогнул и обернулся:
  - Куда вы опоздали? - спросил строго.
  - Вы можете называть меня просто Соней, - на её щеках появились милые ямочки. - Я опоздала... к Саблину. Специально из Петербурга приехала. Сейчас прямо с поезда. Вы возьмёте меня с собой?
  - Собственно говоря, я... не собирался. Это же в Петровки? - Тихомиров явно колеблется. - Далеко ехать. Да и там... в это время уже ворота запирают и собак спускают. Поздно.
  - Но вы же всё равно туда поедете?
  - С какой это стати?
  
  Уже темнеет. Вдоль пустынной улицы дачного посёлка подтаявшие сугробы блестят ледяной коркой. Нигде ни огонька. Лишь изредка доносится лай собак.
  Тихомиров и Соня прошли вдоль высокого забора и остановились у калитки.
  - Нам точно сюда? - Соня толкнула калитку.
  Сквозь голые ветви деревьев тепло и приветливо светят низенькие окошки. Слышится громкий смех и радостные возгласы.
  - Вы не передумали? - Тихомиров остался за калиткой, не двинулся вслед за Соней. - Ну, прощайте, решительная девушка Соня.
  А она осторожно шагает по скользкой тропинке к крыльцу. Обернулась и улыбнулась растерянно, доверчиво. И ничего не сказала.
  Тогда Тихомиров глубоко вздохнул и решился:
  - Пожалуй... Может быть, чаю стакан нальют, - он поспешил к Соне, растирая под студенческой фуражкой замёрзшие уши. - Морозно-то к ночи!
  
  В гостиной комнате полно народу. Все диваны и стулья заняты. Студенты сидят даже на полу. Сквозь клубы табачного дыма тускло просвечивает оранжевый шёлковый абажур. Обеденный стол сдвинул в сторону, а посреди комнаты, прямо под лампой, держась за спинку стула, стоит нарумяненная дама с высоким начёсом и в стальном пенсне:
  - Господа! - она говорит, жеманно растягивая слова. - У кого ещё замечания? Если никто не желает дополнить по этому вопросу, переходим к следующему.
  Стараясь никому не мешать, Соня проходит в дальний угол комнаты.
  Тихомиров, протирая запотевшие очки, остановился на пороге комнаты.
  - О, Тихомиров нас удостоил! - обрадовалась дама в пенсне. - Значит, сегодня будет жарко. Лев Александрович, вы же читали Эскироса?
  - Это что, "Эмиль Х1Х века"? - поморщился Тихомиров, надевая очки. - Видел, но не заинтересовался. Половой вопрос меня мало интересует.
  - Вот как? - возмутилась дама. - А ведь в этой книжке есть удивительно глубокие и... умные места! - Она достала потрёпанную книгу, из которой торчит пучок закладок. - Вот, к примеру...
  Тихомиров, близоруко прищурившись, оглядывается по сторонам.
  Дама в пенсне раскрыла книгу и прочла с большим воодушевлением:
  - Женщина! Есть форма, в которую отливаются новые поколения! В дальнем углу кто-то сдавленно засмеялся. На него зашикали.
  К Тихомирову протиснулся широкоплечий студент со светлой бородой:
  - Хочешь пивка мартовского! Пойдём к нам, там в корзине ещё осталось.
  Оглядываясь в поисках Сони, Тихомиров со светлобородым приятелем прошли в соседнюю маленькую комнатку - здесь собрались старшекурсники.
  - Попович солирует! - светлобородый пренебрежительно кивнул в сторону тощего вертлявого студента, наряженного в какое-то рубище наподобие беглого монаха. - Подайте-ка пару пива и штопор!
  - Стаканы кончились! - ему притянули две тёмные витые бутылки.
  - Глупо это - по книгам жить! - попович шевелит бровями. - Ведь самого простого тезиса не решаетесь проверить жизнью!
  Светлобородый ловко ввинтил штопор в пробку.
  - Проверь, попович, проверь, - подначивают слегка подвыпившие товарищи. - Может, Глашку за водочкой послать? На запивочку!
  - Да кто проверял-то? - кричит раскрасневшийся попович. - Вам сказали, что мышей жрать нельзя, а вы и... поверили!
  Тихомиров отпил из горлышка бутылки.
  - Простаки-и-и! Вот так и в революции! - машет руками попович. - Всё надо на зуб пробовать!
  - Заткнись, мышеед! Да разве ж мы коты? - загоготали слушатели. - Ты предложил, ты и проверяй!
  Тихомиров внимательно оглядел присутствующих и, так и не найдя Сони, разочарованно вздохнул и повернулся к выходу.
  
  В большой гостиной под оранжевым абажуром дама в пенсне восклицает, патетически взмахивая широкими рукавами:
  - До каких пор, господа? Одни слова, только слова. Когда же дело, я вас спрашиваю? Дело... Настоящее, практичное и умное дело?
  Тихомиров оглядел присутствующих - Сони нигде нет.
  - Измученный народ ждёт наших жертв! - декламирует дама.
  Отодвинув Тихомирова в сторону, в комнату ворвалась грудастая кухарка и торжествующе объявила:
  - А в чулане!.. Ваш попович... Помер! Мыша съел!
  - Глаша... Что вы говорите? - дама в пенсне икнула от испуга. - Во-первых, не мыша, а, наверное, мышь... Где он взял?
  Студенты в радостном возбуждении вскочили с мест.
  - Небось, у кота отобрал! - кухарка вытерла руки о передник.
  Студенты повали вон из комнаты:
  - Где он?
  Навстречу им раздался оглушительный взрыв рвотных извержений и истошные крики:
  - Врача! Пошлите за доктором!
  - Да тут каждый второй с медицинского...
  
  На кухне возле поленицы дров за печкой, стоя на четвереньках, мучается рвотными спазмами несчастный попович. Руки его скользят в жёлтой пенистой жиже.
  Тесным кругом стоят испуганные товарищи.
  - Пропустите! - вперёд протиснулся Тихомиров, сбросил на дрова шинель, форменную тужурку. - Принесите таз тёплой воды! Быстрее! - Оставшись в одной белой рубахе, Тихомиров отстегнул манжеты и высоко закатал рукава. - Сода есть в доме? - в прорези рубахи было видно, что на груди у него болтается небольшой бронзовый образок.
  - Сода есть? - грозно повторил светлобородый, обращаясь к кому-то в толпе. - Неси соду!
  - Соду-воду, - ворчит Глаша, пробираясь к месту событий с тазиком воды. - Ну, не помер... И то слава Богу.
  - Что с тобой, Глаша? - возмутилась дама в пенсне.
  - А вам, барыня, стыдно всякую дрянь в дом пускать. Доболтались! Вот уже и мышей жрать начали... Господи, прости! - она поставила таз перед Тихомировым.
  - Вот сода! - какой-то студент протянул белый бумажный пакет.
  Тихомиров, не оборачиваясь, сказал:
  - Сделайте крепкий раствор. Тёплый. И побольше! Целый кувшин.
  - Вы никому не говорите, - стонет попович. - Стыдно-то как, боже мой...
  Принесли кувшин с раствором соды. В поповича почти силой влили стакан мутного пойла. И опять стошнило. Глаша едва успела подставить помойное ведро.
  - Пей! Ещё! - требует Тихомиров. - Вы мышей стрихнином травите? - сердито спросил он кухарку, которая убирает на полу.
  - Да боже упаси! У нас котик мышей ловит! - подняла голову Глаша. - Славный такой котик! Да разве ж мы басурмане, чтоб его мышей травить?
  Залили в поповича ещё стакан...
  Тихомиров развернул страдальца над тазом, мокрым полотенцем вытер ему лицо, оттянул веки и заглянул в глаза:
  - Ладно, брат, ничего... Промыли желудок - и порядок.
  Дама в пенсне склонилась и прошептала:
  - Лев Александрович, дело очень серьёзное?
  - Пустяки. Он ещё всех нас переживёт. Через четверть часа дайте ему тёплого молока. Пусть полежит, выспится. Принесите одеяло! - крикнул он зрителям.
  - Одеяло, молоко, - бормочет недовольная Глаша. - А он и не помер...
  - Слава богу, все живы остались, - потеряв интерес, зрители потихоньку возвращаются в гостиную комнату. - Финита ля комедия!
  - Проверено - мышей жрать противно! - весело заявил светлобородый.
  - Это с пивом так выходит, - язвительно уточнила плоская медичка в синих очках, закуривая тонкую папироску. - А если с водкой?
  У больного остался только Тихомиров. Вдруг он невольно обернулся и встретил сияющий взгляд Сони.
  - Я плед нашла, - сказала она. - Только он маленький. Детский, наверное.
  
  По ночной улице, освещённой только луной, на небольшом расстоянии друг от друга медленно движутся две фигуры - мужчина в длинной шинели и барышня в коротком пальто с саквояжем в руках.
  - Чтобы успеть на последний поезд, нам надо спешить. Лучше пойти через лес. Вот сюда, - Тихомиров показал рукой.
  Они сошли с дороги и углубились в темноту деревьев.
  - А вы не боитесь? Ночью в лесу, - прошептала Соня.
  - Возьмите меня под руку... Тут скользко.
  - Нет, спасибо. Я сама...
  Они вышли на светлую снежную поляну.
  - Да, - вздохнул Тихомиров. - Вот такая у нас революция. И вы специально за этим приехали из Петербурга? - он попытался взять её за плечи.
  Соня резко вывернулась:
  - Нет, - сказала она тихо. - Не за этим. Я брошюры привезла.
  Тихомиров снова попробовал привлечь её к себе. Но она и в этот раз отстранилась.
  - С вашими брошюрами, - уточнила Соня. - Ваши сказки изданы в Швейцарии. А теперь закройте глаза ...
  Тихомиров послушно закрыл глаза и вытянул губы для поцелуя...
  - И запоминайте, - чётко проговорила Соня, - вам надлежит... Через три месяца, то есть в августе, явиться в Петербург. По адресу... Большая Морская... Дом десять. Повторите.
  - Большая Морская, десять... Теперь можно открыть глаза?
  Никто ему не ответил.
  Тихомиров увидел перед собой едва различимую на снегу тёмную цепочку маленьких следов, уходящих в лес.
  Путаясь в полах шинели, он побежал вдогонку:
  - Соня! Сонечка! Где вы?
  Между деревьев было совершенно темно. И тихо...
  - Соня, - с отчаянием прошептал Тихомиров.
  Что-то внезапно ухнуло у него над самой головой, обдав его снегом, - испуганная птица тенью промахнула светлую поляну. И исчезла...
  Тишина. Зимний лес... Луна светит сквозь голые ветви деревьев. Откуда-то издалека донёсся паровозный гудок.
  
  По мостовой Санкт-Петербурга холодный ветер несет опавшие листья - жёлтые, красные. Изящные экипажи проносятся мимо.
  За чугунными оградами роскошные особняки богачей.
  Лев Тихомиров, заметно возмужавший за лето, в новой шинели идёт по тротуару, разглядывает уличный указатель: улица Большая Морская, дом 8.
  У парадной двери следующего дома он остановился и постучал кольцом. Никто не ответил. Он снова взялся за кольцо - дверь приоткрылась, Тихомиров заглянул внутрь - никого. Нерешительно оглянувшись, он вошёл.
  В просторном холле мраморная лестница ведет наверх...
  И только на площадке второго этажа лакей во фраке преградил дорогу:
  - Как прикажете доложить о вас?
  - Я Лев Тихомиров, - он снял фуражку. - Меня ждут. Соня...
  - Мы ждали вас в августе, - перебил лакей. - Следуйте за мной.
  Тихомиров послушно двинулся за лакеем.
  Они прошли по гулким извилистым лабиринтам коридоров и, наконец, очутились в величественной готической библиотеке - высокие книжные стеллажи до самого потолка, великолепный кожаный кольцевой диван вокруг живой пальмы под стеклянным куполом, там и тут белые мраморные скульптуры, картины в золочёных рамах.
  - Разрешите представиться, - навстречу из-за высокого мольберта вышел господин с бородкой, вытирая руки мягкой салфеткой, - князь Кропоткин.
  - Князь Кропоткин, - как заворожённый повторил Тихомиров, пожимая руку прославленного революционера. - Пётр Алексеевич... Или Александрович...
  - Алексеевич, - хозяин польщённо улыбнулся растерявшемуся студенту.
  - Простите, - совсем стушевался Тихомиров.
  - Ничего, ничего. Я много наслышан о вас, дорогой Лев Александрович. И читал. Весьма неплохо. Мы давно ждём вас в столице. Хорошо, что успели. Если бы приехали завтра, мы бы не встретились. Я теперь уезжаю в деревню. Буду пропагандировать под видом богомаза.
  - Как... богомаза? - поднял брови Тихомиров.
  Кропоткин повернул мольберт - там на широкой липовой доске яркими масляными красками был изображён некий демон с раскосыми фиолетовыми глазами, какие бывают у красавиц на конфетных коробках.
  - Так ведь вас сразу поймают, - разочарованно вздохнул Тихомиров.
  - Отчего же? - не понял князь Кропоткин.
  - Для иконописи... для этого... Молиться надо, поститься, - попытался объяснить Тихомиров.
  - Вы полагаете, что на этой доске будет видно, постился я или пармской ветчиной закусывал? - рассмеялся хозяин.
  - Кончено! - с неожиданной горячностью выпалил Тихомиров.
  - Катя! - громко позвал князь. - Проводите господина Тихомирова.
  - Уже одеваюсь! - из глубины квартиры донёсся звонкий женский голос.
  - Прошу вас, - лакей поклонился Тихомирову и указал на боковую дверь.
  - Мы ещё увидимся, - холодно кивнул князь и снова взялся за кисточки.
  
  В прозрачном воздухе мягко, будто акварелью нарисованы, рыжие кроны деревьев на бульваре, серая вода Невы, белые колонны дворцов...
  Из покачивающейся на ходу пролётки Тихомиров осматривается по сторонам. Сидящая рядом с ним Катя в малиновом бархатном костюме и высокой шляпке с перьями капризно командует извозчиком:
  - Мы не можем терять ни минуты. Как мост переедем, сразу на Саратовскую! Господин Тихомиров, за сколько вы его подрядили?
  - Полтинник, - не поворачивая к ней головы, мрачно ответил Тихомиров.
  - Гривенника было бы довольно! - надула губки Катя.
  - Ишь ты, - через плечо с презрением и обидой поглядел на неё извозчик.
  - На мостовую гляди, любезный, - Катя указала рукой в дорогой лайковой перчатке. - Не отвлекайся! А то заблудишься.
  - Как прикажете, барыня, - хмыкнул извозчик и стегнул лошадь кнутом.
  - Вы могли бы мне просто адрес сказать, - раздражённо проговорил Тихомиров. - Стоило ли утруждаться, раз уж вы так спешите?
  - Строго конспиративно, - игривая Катя прошептала ему в ухо и тут же звонко рассмеялась. - Дисциплина!
  Тихомиров повернулся и только теперь заметил, как дерзко хороша эта нарядная рыжеволосая барышня:
  - Да уж... В таком наряде... Для конспирации...
  Катя закрыла лицо вуалью:
  - Так я и думала! Мы заблудились!
  - Вот, мост переехали, - передёрнул плечами извозчик. - Как приказывали...
  - Стой! Ну тебя вовсе! Мы теперь пешком пойдём, - Катя поднялась и выскочила из пролётки, не дожидаясь пока она остановится. - Давайте ему ваш полтинник, раз уж обещали.
  Тихомиров расплатился и сошёл на мостовую.
  Вокруг в непролазной грязи громоздятся мрачные рабочие бараки. По деревянным мосткам Катя поспешила вперёд, увлекая за собой Тихомирова.
  Они вышли на окраину слободки, приблизились к одиноко стоящему низкому домику. Катя кулачком постучала в дверь:
  - Нет никого, - она совсем не удивилась. - Хотя... Дым из трубы идет. Значит, они где-то рядом. Идёмте, поищем. Дайте мне вашу руку, тут скользко.
  Повернув за угол, они сразу же оказались на берегу реки.
  На дощатых мостках, уходящих далеко в реку, крестьянская девочка в ситцевом платье зачерпнула ведром воду, поднялась...
  - Соня! Сонечка! - Тихомиров тут же узнал её и, освободившись от Катиной руки, радостно бросился к ней навстречу.
  Соня издали помахала:
  - Спасибо, Катенька!
  - Прощайте, Лев Александрович, - крикнула Катя в спину убегающему
  Тихомирову. - Больше не увидимся!
  
  Тихомиров подбежал и остановился перед Соней, как вкопанный, не решаясь обнять её, сказать нежные слова.
  - Наконец-то вы приехали, - сдержанно сказала Соня. - Идёмте!
  Она потянулась за вёдрами, но Тихомиров опередил её.
  - Поставьте вёдра, - строго приказала Соня. - Вы ведете себя неосторожно. Что подумают люди, увидев вас?
  - Подумают, что студент ухаживает за хорошенькой прачкой.
  На ходу у него из ведра расплескалась вода - на брюки и в ботинки.
  - Между прочим, я мужняя жена, - сообщила Соня. - У меня муж на Путиловском у печей работает.
  - Как муж? - опешил Тихомиров.
  - Да вы успокойтесь, - засмеялась Соня. - Фиктивный. Из наших. Дима Рогачёв. Это для конспирации. Для пропаганды среди рабочих.
  - А эта вздорная барынька Катя вам для чего?
  - Напрасно вы так о ней. Князь Кропоткин обещал имение продать. Для революции. Типографию нужно купить. Да все его обещания... Такой сквалыга... А Катенька - орловская помещица. Миллионщица. В резерве пока держим.
  - Да и внешность у неё... Слишком яркая, - в ботинках Тихомирова громко хлюпает вода.
  - Разве это плохо?
  - Да нет же, почему? Жандармов отвлекает.
  - Да, она у нас красавица, - Соня с ревнивой подозрительностью глянула на Тихомирова.
  Они подошли к лачуге. Соня ногой толкнула дверь - Тихомиров с удивлением увидел, что она обута в тяжёлые солдатские сапоги.
  В большой комнате, по-крестьянски разгороженной ситцевыми занавесками, темно и тесно. В центральном, самом большом отделении стоит широкий стол и грубо сколоченные лавки, несколько простых стульев.
  Соня и Тихомиров прошли в дальний угол к печи.
  - Вёдра поставь на плиту, - приказала Соня. - Снимай мокрое. Ботинки поставь сюда, я их бумагой набью. Штаны давай. А сам залезай под одеяло, согреешься.
  - Под какое одеяло?
  - Вон, видишь, в углу лежанка. На ней стёганое одеяло.
  Смущаясь, Тихомиров снял фуражку, шинель, ботинки, стянул брюки... Оставшись в форменной тужурке и белых подштанниках, прошлёпал босиком к лежанке и забрался под одеяло.
  Соня повесила мокрые брюки к печи, нагнулась за ботинками...
  И в этот момент раздался мощный удар в дверь, на пороге появился дородный детина с ухмыляющейся рожей:
  - Жена-а! Давай жрать скорее!
  Тихомиров испуганно вскочил, закутываясь в одеяло. Соня повернулась к вошедшему:
  - Как вы могли, Рогачёв! Да вы же опять... Вы... выпили!
  - А как же я не мог? Вы только подумайте! Я двенадцать часов у плавильной печи надрываюсь, жарюсь... Для конспирации, как каторжник! И выпить обязан! В обществе! Со всеми. Опять-таки, исключительно ради конспирации!
  - Прекратите этот балаган! - прикрикнула Соня. - Садитесь и ешьте. Тихомиров, присаживайтесь. - Она ухватом достала из печи и поставила на стол дымящийся чугунок. - Подставляйте миски.
  Тихомиров, стыдливо придерживая одеяло, сел за стол.
  Рогачёв деревянной ложкой зачерпнул и, сильно подув, с шумом втянул в себя горячее варево:
  - Так вон он какой, наш классик Тихомиров, - проговорил он, подозрительно прищурившись. - Дождались, спасибо! - поклонился гостю.
  - Ешь молча, - Соня протянула ему большой кусок чёрного хлеба. - Скоро люди придут. Тебе проспаться надо. Поедите и ляжете.
  - Куда? - растерялся Рогачёв. - Там же классик валялся!
  - Я для вас второе одеяло дам.
  - Лучше водочки налей! Для встречи гостя. И для конспирации! - хохотнул Рогачёв.
  - Может, я лучше в другой раз приду? - Тихомиров поднялся из-за стола и потянулся за брюками.
  - Сиди, - строго сказала Соня.
  - Это он от щец твоих сбежать хочет, - хмыкнул Рогачёв. - Честно говоря, господа, я такой дряни даже на полевых стрельбах не едал... Знатная гадость! Вот, будем на каторге сидеть, и тогда добрым словом не вспомним.
  - Накаркаешь, - буркнула Соня.
  - А чего? Сегодня опять на проходной... То ли шпик, то ли филёр, то ли соглядатай какой... Враз не разберёшь. Под рабочего нарядился. В рубахе с петухами, картуз набекрень, сапоги смазные гармошкой. А я, как настоящий офицер, служивого сразу отличаю.
  Дверь распахнулась и в комнату вошёл высокий сутулый мужчина.
  - Ха-ха! - довольно рассмеялся Рогачёв. - Вы только поглядите на него. Наш брат - балаганный Петрушка! Крестьянином вырядился! Лапти, тулуп и... золотое пенсне! Во, какая конспирация!
  - Да я же ничего без очков не вижу, - попятился сутулый.
  - Вы меня сегодня извести решили?! - Соня решительно сорвала с сутулого пенсне и швырнула в угол за поленицу. - Щи есть будешь?
  - Там на улице рабочие собрались, ждут. Заводить? - спросил сутулый у Сони, подслеповато щурясь.
  - Веди, - хозяйка ситцевой занавеской отделила кухню. - А вы, - она с нескрываемой злостью обратилась к фиктивному мужу, - тихо и... молча!
  - Понял, молчу, - молодцевато козырнул Рогачёв.
  
  Вечерний вокзал ярко освещён газовыми лампами. На перроне у вагона третьего класса носильщики с тележек разгружают груду чемоданов, коробок и корзин. С ними расплачивается князь Кропоткин в театральном костюме "нищего художника". На нём широкая фланелевая рубаха, перепачканная красками, бархатный берет. За его спиной невозмутимо стоят две живописные крестьянские девушки - из-под тёплых вязаных платков у каждой свисает тяжёлая коса до пояса. Одна из этих крестьянок - Катя.
  - Прошу вас, голубчик, - говорит она пожилому носильщику, - этот большой чемодан отнесите в багажное отделение. Он не поместится в купе.
  - Барыня, - заговорщицки подмигнув, шепчет носильщик, - в третьем классе купёв не бывает. Там всё общее... У вас билет до какой станции? Небось, долго терпеть-то придётся?
  - Как же он поедет? - встревожилась Катя, теребя подругу за рукав.
  - Ну, прощайте, - к ним подошёл князь. - Извозчику я заплатил. Он развезёт вас по домам.
  - Я домой не поеду, - сказала Катя, - меня в клинике ждут.
  
  В лачуге Рогачёва рабочий в чёрной суконной куртке, похожей на матросский бушлат, сидит за столом в окружении своих молчаливых товарищей.
  - И какие же науки вы, товарищи, желаете изучать? - громко, как глухому, говорит сутулый и щурится, пытаясь разглядеть собеседника.
  - Науки, - серьёзно повторил рабочий в бушлате. Достал из кармана бумагу и прочитал по писаному: - Параграф первый. Геометрия. Нам, металлистам, без неё нельзя. Правильно инженер говорил. И география. Потому как нам обязательно знать устройство земли.
  - Вот оно как? - удивилась Соня. - А ещё что?
  - Алгебру! - добавил другой товарищ. - И хотим по-иностранному говорить.
  - По-каковски? - ехидно спросил сутулый.
  - Да вот ты, барин, сам же и приносил нам заграничную книжку. И всё толковал да пересказывал. А я бы и сам прочёл. На каком языке была книжка?
  - Всё не о том говорим, - сокрушается Соня. - Ведь корень всех бед в другом! Скажите по совести - почему рабочий плохо живёт?
  - Разве плохо? - пожал плечами рабочий в бушлате. - Не плохо, а бедно. Потому как наук не знаем. У токаря Тимофеева сын выучился на инженера...
  - В Германии, - подсказал ему товарищ справа.
  - Так вот, - продолжил тот, что в бушлате, - теперь больше отца получает. Раз в десять. А то и поболее.
  - Вот-вот! - Соня перевела тему. - В деревнях-то народ пухнет от голода, по болезни вымирают целые уезды. А почему?
  - Потому что Бога забыли, - серьёзно сказал рабочий в бушлате. - Вот щегловских мужиков пришлые агитаторы назудили бунтовать и барина жечь, так они... две ночи... возами чужое добро грабили.
  - Перепились, сеять забыли! - сокрушается рабочий слева. - Так ведь Бог-то всё видит. Послал им голод в исправление. Два года сплошняком постились!
  - И что же вы предлагаете делать? - Соня смотрит печально и растеряно.
  - Сечь надо! По-отечески! - рубанул воздух ладонью рабочий слева. - Чтоб власть знали и Бога боялись.
  
  За ситцевой занавеской в мерцающем свете печного огня видно, что на широкой лежанке под разными одеялами, укутанные, как младенцы, спят Рогачёв и Тихомиров. В растрёпанной бороде Рогачёва таракан подбирает крошки.
  
  Рядами стоят койки в огромной больничной палате.
  За столом дежурной сестры сидя дремлет Катя. Она в белом халате, на голове у неё косынка с красным крестом.
  На соседних койках перешёптываются две женщины:
  - Держись, - уговаривает первая. - Утром легче рожать-то. Докторов больше. А сейчас они сонные, злые...
  - Почему тогда все ночью рожают?
  - Держись, дура. Крепись.
  - Не могу... Кажись, уже потекло...
  - Ну, тогда с Богом! - Первая перекрестила подругу и закричала во весь голос: - Сестра! Скорее! Сестра!
  Катя встрепенулась, открыла глаза:
  - Кто?
  - Вот тут, у нас! - зовет первая женщина. - Кажись, воды уже отошли.
  - Сейчас я доктора позову! - Катя взяла свечу и вышла в коридор.
  
  Тёмной ночью из лачуги Рогачёва расходятся рабочие. В темноте святятся огоньки папирос, похожие на летающих красных светлячков.
  Бледная и осунувшаяся от усталости Соня закрывает дверь на засов. Сутулый расставляет лавки:
  - О науках рассуждают, - бурчит сутулый, - алгебру им подавай, устройство земли. А сами, гляди, что обронили. Святитель Митрофан.
  Он поднял с пола бронзовый образок на порванном чёрном шнурке.
  - Как он сюда попал? - удивилась Соня. - Дай-ка мне. Это Тихомирова.
  Она завязала порванный шнурок и повесила образок на гвоздь возле печки.
  
  Из операционного зала два санитара выкатили носилки с бесчувственным телом молодой женщины. Следом вышел пожилой доктор с прокуренными жёлтыми усами:
  - Эко чуден мир, природа вельми замысловата. А ведь всё обошлось, - он снял окровавленный передник, достал из кармана папиросы. - Не зря возились.
  - Доктор, вы просто кудесник! Вы совершили чудо, - на руках у Кати свёрток с новорожденным.
  - И я думал, будет гораздо хуже, - доктор закурил и направился к выходу.
  Катя подошла к светлеющему окну.
  Издали донёсся протяжный заводской гудок.
  - Слава Тебе, Господи, - сквозь лёгкие слёзы шепчет Катя. - Слава Тебе, слава. На всё воля Твоя... Слава Тебе... Господи, как хорошо, как хорошо! - она прижимает к груди младенца.
  За окном видно, как по мостовой, громко цокая копытами, проскакал полицейский наряд и вслед за ним прокатилась чёрная карета с решётками на окнах.
  
  На лежанке возле печки Тихомиров сладко потянулся и, услышав тихий скрежет, тут же открыл глаза, приподнялся и с удивлением увидел, что в доме он совершенно один - все ситцевые занавески сдвинуты - а за окном белым-бело!
  - Первый снег, - обрадовался Тихомиров, выбираясь из-под одеял.
  И тут раздался чудовищный грохот - входная дверь рухнула, в комнату ворвался жандармский офицер с револьвером в руке, а за ним несколько городовых!
  - Всем оставаться на месте! - зычно скомандовал офицер.
  - Я только оденусь, - прошептал испуганный Тихомиров.
  - Дайте сюда! - пузатый пристав выхватил у него из рук брюки. - Я буду проверять, а потом вы будете одевать. Снимайте тужурку!
  - Приступайте к обыску, - приказал офицер и спрятал револьвер в кобуру. - Ваше имя, звание? - обратился он к Тихомирову.
  - Я не желаю отвечать. В чём меня обвиняют? Почему обыскивают? Это произвол! - нервничает Тихомиров.
  - Нашёл! - закричал городовой, отдирая доску в углу комнаты. - Вот они... Ишь умудрились как запрятать.
  - Что там? - спросил офицер.
  - Паспорта, печати, бумаги важные. Заграничные книжки...
  - Оружие ищите! - объявил всем офицер.
  - Это ваше? - Тихомирову протянули золотое пенсне.
  - Да, спасибо...
  - А очки?
  - Тоже мои. Здесь всё моё...
  - Ладно, потом разберёмся. Одевайся, - пристав выдал ему тужурку, брюки, шинель, фуражку и ботинки.
  - Вы арестованы! - торжественно объявил офицер.
  
  Плавильный цех Путиловского завода.
  Рукой прикрываясь от слепящего и обжигающего пламени, рабочий в чёрном бушлате подбегает к Рогачёву, орудующему ломом.
  - Всё! Шабаш! Уходить тебе надо, слышь? - сквозь шум и грохот механизмов рабочий прокричал ему на ухо. - У тебя дома жандармы! Взяли кого-то... Беги!
  Рогачёв отшвырнул лом и бросился вон из цеха.
  
  Ночь. Тишина... Высоко под потолком сквозь маленькое окошко, забранное решеткой, в тюремный коридор проникает холодный лунный свет.
  Вдалеке раздаются тяжёлые шаркающие шаги - из-за поворота появился узник в чёрной робе и огромных стоптанных ботинках. Его сопровождает пожилой надзиратель с керосиновой лампой в руках:
  - Лицом к стене, - не приказывает, а будто напоминает он.
  Понурый заключённый, в котором с большим трудом можно узнать Тихомирова, автоматически останавливается и поворачивается к стене. Надзиратель ключом открывает сетчатую дверь, преграждающую коридор:
  - Проходи, - зевнул, ключом же и перекрестил рот, - лицом к стене...
  Заключённый прошёл порог, остановился, снова повернулся к стене.
  Надзиратель закрыл дверь:
  - Пошли... Руки за спину!
  - Пахомыч, а отчего в тюрьме такое устроение - посты мы исправно соблюдаем, а образа святого в камеры не ставят?
  - Так ведь, барин, иконы унтера по домам разобрали. От насмехательств и глумлений. Среди ваших мало кто в Бога верует, - пробурчал надзиратель. - Стоять! Лицом к стене! - отыскал в связке ключ, отпер дверь в камеру. - Залетай!
  - Пахомыч, - заключённый задержался на пороге, - а что днём шуму столько было? Поди, привезли новеньких?
  - Проходи, - надзиратель толкнул его в темноту и захлопнул тяжёлую металлическую дверь, - не вашего ума дело. Спи себе. Солдат спит, служба идет.
  
  В камере совершенная темнота, только едва светится под потолком небольшое окно с решеткой.
  Повернувшись к стене, на узкой железной койке пытается заснуть Тихомиров. Он тяжело, прерывисто дышит, ворочается.
  Странный гул доносится откуда-то из глубины каменной тюрьмы, тревожный звук нарастает...
  Заключённый прислушивается, закрывает голову одеялом.
  Кажется, что где-то далеко-далеко плачет ребёнок... Крик его всё ближе и ближе. Вдруг тишина - и резкий лязг металла!
  Звон разбитого стекла, шорох бумаги...
  Детский плач снова лезет в уши!
  Узник вскочил - на его лице гримаса безумия.
  - Помогите, - истошно кричит он. - Я схожу с ума! Пахомыч! Скорее...
  
  В большой общей камере, в тупике коридора за решеткой, как в зверинце, беснуется толпа женщин. В мятущемся свете ламп они кажутся безумными ведьмами:
  - Здесь вам не застенок! - высоким детским голосом орёт невысокая толстушка в меховой шапочке. - Вы не имеете права!
  - Жарко! Как жарко! Пить! - заходится в истерике полуголая девица в порванной блузке. - Они специально греют пол! С нижнего этажа! Там печи! Мы все тут зажаримся!
  С керосиновой лампой в руках к решетке подошёл сонный Пахомыч:
  - Спокойно! Утро вечера мудренее. Будете безобразить, я наряд позову.
  - Позовите дежурного офицера! Немедленно! - проталкивается к самой решётке Соня. - Если не хотите иметь дело с тюремной инспекцией.
  - Спасите! - за Соню цепляется девица в порванной блузке. - Воды! Мы все тут умрём, умрём! Я уже умираю!
  Соня схватила её за ворот, притянула к себе и влепила звонкую пощёчину:
  - Молчать! Истеричка...
  В наступившей тишине послышались чёткие шаги - перед ними появился молодцеватый ротмистр, затянутый в портупею:
  - Я дежурный офицер! - громко объявил он. - В чём дело?
  - Прикажите принести питьевой воды, - потребовала Соня. - Оставьте свет... И я гарантирую порядок. По крайней мере до утра.
  - Хорошо, - офицер невозмутимо кивнул и, развернувшись, пошёл прочь. - Пахомыч, принеси им лампу и ведро воды.
  - Разрешите нам гулять по коридору! - крикнул кто-то из женщин.
  - Ведро, кружки, - проворчал Пахомыч. И вдруг, что-то заметив, он приблизился к решетке, освещая лицо Сони лампой. - Ну-ка, покажись! Вот те раз! То-то я смотрю, не барина ли Перовского дочка? А выросла-то как! - умиляется надзиратель. - Красавица! Вся в папашу! Ты старшая или младшая? Небось, не помнишь меня. Откуда! Простого солдата запомнить...
  - Иди сюда, - властным шёпотом приказала Соня. - Ближе.
  Пахомыч подошёл вплотную, улыбаясь неясной старческой улыбкой.
  - Принеси бумаги и грифель.
  
  В голубой бархатной шубке на беличьем меху Катя пробирается между сугробов к лачуге Рогачёва. Вокруг снег чистый - ни малейшего следа... Катя остановилась, примериваясь, как бы пробраться к заколоченной двери?
  - Стоять! - её за руку ухватил высокий крепкий мужик в дворницком переднике с бляхой на груди. - Предъявите документы!
  - Я акушерка, - капризным голосом сообщила Катя. - По вызову. Мне нужно на Саратовскую улицу... Дом сорок пять...
  - Это туда, - автоматически козырнул дворник и смутился. - Вас проводить, барышня? Нынче снегу навалило, а дворники у нас...
  - Не беспокойтесь, - Катя гордо повернулась и зашагала прочь.
  Ряженый дворник печальным взглядом проводил удаляющуюся Катю, глубоко вздохнул и походкой скучающего денди направился вниз по улице.
  Катя, оказавшись тесном проходе между домами, торопливо убедилась, что её никто не видит, и, нагнувшись, юркнула в едва заметную щель забора.
  
  В пустом доме Рогачёва на кухне всё покрыто серым слоем пыли - и давно нетопленая печь, и лежанка с лоскутными одеялами, и стол перед окошком.
  С улицы к мутному стеклу приникла Катя. Она надавила на раму и створки распахнулись внутрь...
  Катя забралась внутрь - на кухонный стол, закрыла за собой окно. ...На спинке стула висит забытый Соней вязаный платок. Посреди комнаты валяется один мужской башмак.
  По полу разбросаны и затоптаны рваные книжные страницы. Среди них Катя увидела белую манжету с запонкой - подняла...
  Под манжетой оказалась чистая и ровная титульная страница учебника арифметики - Катя поднесла его к глазам...
  Она опустилась на лавку и всхлипнула. У неё из рук со звоном выпала запонка и укатилась в пыльную темноту. Катя тихо и горько заплакала... Но тут же взяла себя в руки, поднялась и пошла в угол комнаты, туда, где уже были сорваны доски и видна чёрная пустота тайника...
  Затем вернулась к печке, опустилась на колени...
  Перебирая мягкую золу тонкими пальцами, ищет что-то... И наконец нашла - вытащила из зольника шестиствольный "бульдог".
  Она поднялась, чистой рукой отряхнула колени, продула стволы пистолета, проверила затвор - и тут внезапно грохнул выстрел!
  Пуля ударилась в печку, выбив куски побелки и красного кирпича. На улице вороны подняли тревожный гомон.
  Катя кинулась к окну, забралась на стол и неожиданно обернулась, будто почувствовав на себе чей-то взгляд.
  Святитель Митрофан смотрел на неё с бронзового образка.
  Катя соскочила со стола и рванула с гвоздя чёрный шнурок.
  
  Звеня связкой ключей, к двери камеры подходит надзиратель Пахомыч, стучит, открывает окошко, заглядывает.
  На полу в коконе одеяла свернулся калачиком заключённый:
  - Врача,- болезненно стонет Тихомиров.
  - Погоди болеть, - Пахомыч поставил на полку кружку чая и ломоть хлеба. - Пляши! Я тебе, - Пахомыч перешёл на шёпот, - марьяжное послание принёс.
  
  По снежной целине, спотыкаясь и падая, к дому Рогачёва бежит молодцеватый дворник и на ходу из-под фартука достает револьвер.
  Катя скатилась по снежному склону, перебежала улицу и скрылась среди дровяных сараев.
  Полицейский-дворник выламывает заколоченную дверь дома Рогачёва.
  
  Радостный Тихомиров сидит на койке, накинув одеяло на плечи. Он с аппетитом уплетает краюху хлеба, запивает чаем из кружки.
  У него на коленях узенький листок бумаги, плотно исписанный карандашом.
  - Это же надо! - восхищается Тихомиров и читает вслух: - Милый мой Тигрыч! - И он даже зарычал от удовольствия. - Она меня любит! Так и написала! Боже мой! Я женюсь! - громко заявил он.
  В окошке двери появилась лицо рыжеусого парня:
  - Кончай жениться! На допрос!
  Тихомиров вскочил, сбросил одеяло и радостно пропел:
  - Славный рыцарь из Ламанчи!.. Мы с тобой душою братья! И твоё смешное имя на себя готов принять я!..
  
  По коридорам Дома предварительного заключения рыжеусый солдат сопровождает Тихомирова. То и дело они упираются в сетчатые двери.
  - Лицом к стене, - меланхолично командует солдат. Отпирает, запирает... Идут дальше.
  - Лицом к стене! - крикнул кто-то впереди.
  Тихомиров слегка покосился на конвоира и спокойно шагает дальше.
  Они проходят мимо другого заключённого, который стоит, понуро уставившись лицом в стену. И вдруг на мгновение обернулся!..
  Тихомиров узнал - это же Кропоткин!
  - Лицом к стене! - прикрикнул конвоир Кропоткина.
  В кабинете следователя, украшенном ветвистым лимонным деревцем, под портретом императора Александра Второго, за широким письменным столом сидит щеголеватый жандармский офицер с напомаженным пробором, будто только что вышел от дорогого парикмахера.
  - Поздравляю вас, господин арестованный! - он бархатным баритоном приветствует входящего Тихомирова.
  - С чем это? - арестант растерялся от неожиданности.
  - Вы тут совсем одичали. У нас Крещенье приближается. Вот я и поздравляю! Конвой свободен, - офицер кивком отпустил солдата.
  - А я? - с надежной спросил Тихомиров.
  - А вы присаживайтесь.
  Тихомиров осторожно сел на краешек стула перед столом следователя.
  - Дело ваше, к сожалению, разрослось необычайно, - грустно поглядел на него жандармский офицер. - За эти три месяца арестовано несколько сотен человек...
  - Нехитрое дело... Можно и тысячи притащить. Велика держава. Да только дела никакого нет! В чём вы меня обвиняете?
  - Господин Тихомиров, не умаляйте своих заслуг. За хранение именно ваших сочинений десятки людей на каторгу пошли.
  - Моих сочинений? - поразился Тихомиров.
  - Авторство ваше установлено. Тиражи, печатанные в Швейцарии, арестованы. Вот образцы, полюбуйтесь!
  Тихомиров с любопытством взглянул - на столе следователя аккуратно разложены разноформатные дешёвые томики серой бумаги.
  - Я как всякий свободный гражданин имею полное право высказать собственные убеждения! - вскочил Тихомиров.
  - Сидеть, - строго указал жандарм. - Во-первых, вы не гражданин... А верноподданный. Во-вторых, на ваше счастье, я давно научился отличать убеждения от людей. Бывают дрянные убеждения, а человек сам по себе ничего, даже хороший.
  - Как же так? - снисходительно засмеялся Тихомиров. - Ведь убеждения - это и есть человек!
  - Отнюдь, - жандарм поднялся и подошёл к лимонному деревцу. - Вот, к примеру, наш приходской батюшка... Наглядный пример противоречия убеждений и реальности. Или вот... Ну да ладно, это всё прописи. Я вам вот что хочу сказать. Вы - человек молодой, неопытный, необразованный...
  - Отчего же вы так решили?
  - Ну... Даже курса в университете не кончили... Вот, к примеру, от невежества и книжки пишете. Вы же в Америке никогда не были, а написали тут... Через пару лет вам же стыдно будет. А это - "История Пугачёвского бунта"! Пушкин - и то сколько лет в архивах сидел, изучал. А вы, поди, за месяц накрапали?
  - Ценность книги в том, насколько она служит делу правды, свободы...
  - Эту демагогию даже не начинайте! - прервал его офицер. - Вот, к примеру, некий Чернышевский наврал "для дела правды", как вы изволили заметить, страниц триста... Или больше?
  - Почему - наврал?
  - А где же вы видели такие причуды?
  - Ну и что?
  - Один ваш подельщик... Не буду делать из этого секрета, - офицер вернулся за письменный стол. - Нарядившись жандармом, поехал в Сибирь его вызволять.
  - Я об этом ничего не знаю, - занервничал Тихомиров. - Какой подельщик?
  - Из вашего окружения. Машкин, кажется... Мошкин... Или... Мышкин! Вы же его знаете?
  - Впервые слышу! К чему вы клоните?
  - Этот бравый Мышкин самовольно присвоил себе право казнить и миловать. Государственного преступника хотел на волю выпустить, но... не одолел. А двух казаков застрелил. Две души на тот свет отправил...
  - Вы тоже присвоили себе право...
  - Э, нет! Я закон защищаю! А вы - убеждения, в которые и сами-то не верите.
  - Почему же это? - Тихомиров закинул ногу за ногу, приготовившись спорить.
  - Вот, к примеру, лично вы... Призываете легковерный народ к бунту. К ниспровержению всех устоев. А что это такое? Крах, хаос! Вы же и представить не можете. Если плохонькую булочную на углу закроют - и то во всех газетах гвалт: беззаконие, тирания! А вы устои мира колебать мечтаете...
  - Прогресс общества не остановить! - начал было Тихомиров. - Через десять лет мы с вами будем говорить совершенно в другом мире!
  - Вот именно! Мы с вами! Будем говорить, - перебил его жандарм. - Вы твёрдо уверены, что никаких устоев не нарушите. Что всегда в булочных будут рогалики с маком. И городовые на площадях. А прогресс ваш в том, чтобы невинность соблюсти и капиталец обрести. Все чёрненькие, а вы - беленькие! Побежали ряжеными в народ! Не докторами, не землемерами... Вот вы, к примеру, не захотели сифилис народный лечить... Или ваш приятель Рогачёв...
  - Я его совершенно не знаю!
  - Ну и ладно. Подпишите здесь.
  - Я хотел бы прояснить свои идейные убеждения.
  - Извините, допрос окончен. Вас будут судить не за идейные убеждения, а за конкретное преступление закона. У вас есть ко мне просьбы?
  - Есть. Я... хочу обвенчаться.
  Жандарм поднял на него удивлённый взгляд:
  - Как зовут вашу невесту?
  - Соня...
  - Эго фамилия или подпольная кличка?
  - Софья...
  - Узнайте фамилию, - с едва заметной иронией сказал жандарм. - И если она на свободе, препятствий никаких нет. Пишите прошение на имя начальника Дома предварительного заключения. Да и венчайтесь.
  
  По зимнему Петербургу лихо катит санная кибитка. За широкой спиной кучера прячет лицо в бобровый воротник пожилой господин.
  Перед зданием Третьего отделения кибитка остановилась. Господин освободил ноги из-под меховой полости и шагнул в снег.
  В вестибюле ливрейный лакей принял у него бобровую шубу - господин оказался в штатском фраке с голубой муаровой лентой чрез плечо. На шее - красный эмалевый крестик ордена.
  - Его высокопревосходительство ждёт вас, - поклонился лакей.
  Господин поднялся по парадной лестнице на второй этаж. В большом зале среди колонн задумчиво бродят господа в мундирах и в штатском, давно ожидающие приёма. Все с интересом посмотрели на вновь прибывшего.
  Высокие золочёные двери распахнулись - вышел адъютант, позвякивая шпорами, и громко объявил:
  - Его воскопревосходительство действительный тайный советник Лев Николаевич Перовский! Прошу вас!
  
  В огромном, как танцевальный зал, кабинете из-за монументального письменного стола, со скульптурной композицией письменного прибора, поднялся высокий лысоватый генерал с пышными золотыми эполетами на плечах, со множеством сверкающих орденов на груди:
  - Дорогой мой! - он протянул руки навстречу вошедшему. - Лев Николаевич! Что за каприз - на аудиенции записываться? Я, конечно, журфиксов не устраиваю, но полковому товарищу всегда сердечно рад!
  Лев Николаевич Перовский идет по бесконечной ковровой дорожке, осторожно ступая лаковыми штиблетами.
  - Да и когда журфиксы устраивать? - развёл руками хозяин кабинета. - Вот, смотри, донесение из Швейцарии, - он взял бумагу со стола и прочитал, слегка щурясь, - "забыв девичью честь и добродетель, русские студентки..." А их там более ста душ, заметь себе, Лев Николаевич! Ужас навели на весь Цюрих! Тоже мне - революционерки! Свободную любовь называют женским образованием! Каково? Сплошь подпольные аборты! Швейцария просит принять меры.
  Лев Николаевич подошёл к столу и поклонился:
  - Здравствуйте, ваше высокопревосходительство.
  - Садись. И давай без церемоний.
  - Не смею отнимать драгоценного времени, поэтому изложу суть моего... Вот... Шестого января сего года арестована моя дочь Софья.
  - Как? - вскочил из кресла генерал. - Возможно ли?
  Лев Николаевич повалился на колени и пролепетал дрожащим голосом:
  - Граф... Я прошу тебя... Как друга... Как полкового товарища. Помоги.
  - Поднимись немедленно! Встать! - гаркнул генерал из-за стола.
  На шум из боковой двери выскочил испуганный адъютант.
  - Оставьте нас! - крикнул ему генерал. - Убирайтесь!
  Перовский неловко поднялся, отворачивая лицо.
  Адъютант сделал вид, что ничего не увидел, и моментально исчез.
  Лев Николаевич сел в кресло и обхватил голову руками:
  - Шувалов, тебя заслуженно называют всесильным. Ты можешь...
  - А вы! Где же вы были? - возмущается генерал. - За дочерьми смотреть надо, вот что я вам скажу! Оторвалась от дома - сразу на панель или в заговорщики да на каторгу! Вам ли не знать? Ах, бедная... Как вы говорите? Соня? Софья Львовна...
  - Могу ли я надеяться? - Перовский встал и посмотрел в глаза Шувалова.
  На него спокойно и насмешливо смотрели голубые глаза:
  - Кончено! - с нажимом произнёс Шувалов. - Но... Не видя дела, я ничего не могу обещать заранее. Нужно расследовать... И если там не замешано оружие...
  - Я готов на всё, - поклонился Перовский.
  
  Кирпичная коробка тюремного дворика залита солнцем. По кругу медленно бредут арестантки, щурясь от яркого света.
  Старичок-надзиратель, прихрамывая, шагает рядом с Соней:
  - Ваш-то... Кавалер... Приказал мне все ваши паспортные пункты переписать. Он подал прошение...
  - Какое ещё прошение? - повернулась к нему Соня.
  - Венчаться с вами желает! - улыбнулся Пахомыч.
  - Принеси мне бумаги, я сама ему напишу.
  - А на словах что передать?
  - Скажи, чтоб не торопился. Мне с Рогачёвым нужно решить. Так и передай.
  
  На каменный пол упала связка ключей... Нога в солдатском сапоге подвинула крошечный камушек - и железная дверь не захлопнулась на защёлку...
  В огромной и мрачной тюремной кухне с пугающим скрежетом поднялась заслонка - наполовину протиснулся короб с углем и замер...
  Чья-то рука повернула ключ в замке камеры...
  Дверь камеры приоткрылась - в коридор стремительной тенью шмыгнул арестант. Босиком пронёсся по коридору, легко распахивая перед собой сетчатые двери, слетел по лестнице, заскочил в тёмную подсобку, юркнул в узкое окошко раздаточной - и очутился на кухне. Вытащил короб с углём и нырнул под тяжёлую заслонку...
  
  Вдоль высокой кирпичной стены катится лёгкая бричка. Чёрный жеребец нетерпеливо прядёт ушами.
  - Придержи Варвара, - командует пассажир из брички.
  - Рано колёса поставили. Надо было санки брать, - жалуется кучер.
  - Это здесь снега полно, - сказал пассажир. - А в центре уже подсохло...
  Невдалеке перед ними приподнялась решетка канализационного стока...
  - Давай! - крикнул пассажир. - Князь! Мы здесь!
  Они подкатили к беглецу, вылезающему из люка. Затащили его в бричку.
  Князь Кропоткин весь в угольной пыли.
  - Господа! - радуется он. - Весной-то как пахнет! Свобода!
  - Гони! - пассажир толкнул в спину кучера.
  Тот хлестнул кнутом - Варвар захрапел и рванул с места!
  
  Суматоха в тюремном лазарете.
  - Заприте двери! - командует надзиратель. - Сейчас будет проверка!
  - Что случилось? - с соседней койки потянулся тощий, желтолицый старик.
  Тихомиров молча пожал плечами, вылез из-под одеяла и направился к окну.
  - Ну, рассказывай, что видишь? - просят лежачие больные.
  А там внизу, в глубоком затенённом дворе перед главными воротами хромой Пахомыч сопровождает Соню в клетчатом дорожном пальто... Услужливо распахивает перед ней дверь - и она выходит на солнце...
  За спиной Тихомирова дверь в палату приоткрылась и радостная рожа крикнула:
  - Сейчас князь Кропоткин на волю сбежал!
  - Во даёт! - обрадовались больные.
  - С такими-то деньжищами, - скулит жёлтый старик, - и я бы дёру дал... А нам теперь все послабления отменят. Такой строгости наведут!
  Тихомиров, отвернувшись к окну, счастливо улыбается. Слёзы катятся у него по щекам.
  
  В большой карете на противоположных скамьях лицом к лицу сидят Перовский и его дочь Соня. Они удивительно и трогательно похожи друг на друга.
  Вокруг Сони коробки, пакеты и свёртки из модного магазина.
  - А теперь я прошу вас переодеться, - строго сказал отец.
  На лице Сони появилось тупое, упрямое выражение.
  - Быстро! - прошипел Лев Николаевич.
  У Сони плаксиво задрожал подбородок. Негнущимися пальцами она начала расстёгивать крючки на своём платье.
  Уткнувшись в окно, отец говорит ей жёстким деревянным голосом:
  - Сейчас вы войдёте в мой дом. Я не могу избавить вас от встречи с вашей матерью, которая не вполне владеет своими... эмоциями. Я хотел бы узнать сейчас, какие шаги вы готовы предпринять в ближайшем будущем?
  - Отец, я уже оделась. Вы можете повернуться.
  Перовский внимательно посмотрел на дочь.
  Её нарядный вид подействовал на него успокаивающе.
  - Я собираюсь выйти замуж, - спокойно сказала Соня. - Его имя Лев Александрович Тихомиров.
  
  В квартире Перовских окна закрыты тяжёлыми бархатными шторами. В каминном зале на диване благообразная барыня нервически трёт пальцами виски:
  - Вот как? Замужество, вы полагаете, благотворно скажется на судьбе нашей дочери? - она старается говорить спокойным голосом. - А как же моя жизнь? Искалеченная вашим, сударь, деспотизмом!
  - Речь не обо мне. И не о вас, - Перовский прохаживается по ковру. - Раз уж вы всё-таки приехали, то... Вы же понимаете, что приготовления к венчанию лягут на вас?
  - Вы так уверены, что я допущу эту нелепую... свадьбу? И это вы? закричала она. - С вашей разумовской спесью?! Хотите выкинуть дочь первому встречному?
  - Успокойтесь, Варвара Степановна, - повысил голос Перовский.
  - Не смейте говорить со мной таким тоном! - взвизгнула супруга и вскочила на ноги. - Я не позволю! - Она решительно шагнула на мужа, но поскользнулась на паркете - и нарочито осела на пол! - Вы нарочно! - и вдруг громко, безудержно разрыдалась. - Соня! Сонечка!
  Первой прибежала горничная в белой наколке:
  - Барыня! Что случилось? Давайте, я вам помогу...
  Перовский с презрением наблюдает возню у него под ногами.
  - Мамочка, голубчик мамочка, - вбежавшая Соня тут же упала на колени.
  Они, тесно обнявшись, рыдают.
  - Отец, вы... Что вы с ней сделали? - сквозь слёзы злобно шепчет Соня.
  - О, девочка моя, сейчас, сейчас мы поедем в Крым. В моё имение... Я знала! Даже чемодан не распаковывала! - воет мать, захлёбываясь слезами.
  - Весь ваш проклятый род, - дочка высвободилась из материнских объятий и обернулась к отцу, насупив брови, - одни... царские прислужники! Жестокие, бездушные... Холуи!
  - Дуня! - Слёзы Варвары Степановны внезапно просохли. Она легко поднялась с пола. - Соберите чемоданы, вели закладывать карету! Мы отъезжаем.
  - Как изволите, - чинно поклонился Перовский. - Но Соня обязана явиться на суд! Я поручился! - Он повернулся и пошёл вон из комнаты.
  - Я ненавижу вас! - закричала ему в спину дочь. - Ненавижу!
  
  В тюремном лазарете большинство коек пустует. Кто-то спит, отвернувшись к стене и накрыв голову одеялом. На стуле у двери палаты дремлет конвойный солдат.
  Дверь открылась, зашёл дежурный офицер.
  Конвойный солдат вскочил:
  - Ваше благородие!
  - Сиди, - офицер посмотрел на койки. - Кто здесь Тихомиров?
  - Вон там, - пальцем показал солдат и улыбнулся. - Тихий... Хоть и Лев.
  Офицер прошёл через всю палату и склонился над спящим, положил ему руку на плечо:
  - Эй, спишь, что ли? Ходить можешь? В комнату свиданий дойдёшь?
  - А что? - тревожно провернулся Тихомиров. - Кто-то приехал?
  - Невеста ждёт!
  - Я сейчас! - обрадовано засуетился Тихомиров.
  Он поднялся, добрёл к умывальнику. Плеснул из кувшина - холодной водой умыл лицо, пригладил длинные волосы.
  - И так хорош! - торопит его скучающий офицер.
  
  В комнате свиданий на широком длинном столе стоит небольшая овальная корзинка, покрытая белой кружевной салфеткой. За ней виднеется дверь, ведущая в тюремный коридор. Слышатся шаркающие шаги - на пороге показался радостно улыбающийся Тихомиров. Увидев Катю, помрачнел:
  - Это вы? А говорили, не увидимся. Ну, где она?
  - Кто? - растерянно спросила Катя, сидящая за широким столом.
  Тихомиров жадно схватил корзинку и засунул руку под салфетку:
  - А письмо? Должно быть письмо!
  - Писем больше не будет, - тихо сказала Катя. - Эго ваш образок?
  - Да, - Тихомиров машинально взял протянутый образок. - Святитель Митрофан... Где вы его нашли? Что случилось с Соней?
  - Да не пугайтесь вы так! Она в Крыму. В имении у матери. Всё хорошо.
  Ни слова не говоря, обескураженный Тихомиров поворачивается и, волоча слабые ноги, уходит из комнаты свиданий.
  Дежурный офицер поднял корзинку:
  - Рандеву окончено?
  - У меня, кажется, ещё есть минут десять. Оставьте меня!
  - Ну... хорошо, - офицер с корзинкой в руках пошёл вслед за Тихомировым.
  Грустная, оскорблённая Катя осталась одна...
  
  Далеко-далеко на горизонте искрится тёмная синева моря. Пыльная дорога вьётся между тенистыми зелёными виноградниками. Там и тут виднеются пышные, яркие гроздья.
  Шаткая арба под выгоревшим парусиновым пологом запряжена парой унылых ишаков. Погонщик-татарин устало бредет рядом.
  Из кибитки доносятся взрывы смеха и разговор мужских голосов:
  - А ночью обязательно полезем купаться! Вода - просто тёплый бархат!
  - Вообще-то говоря, никто не доказал, что Горинович...
  - Сам дурак! Зачем он остался жить? Страшная рожа получилась. Боже упаси... Две банки кислоты на него потратили! А он...
  - Кто умеет жарить мидий? Надо было бы пивка прихватить...
  - Ну, ты его ещё пожалей! На каждого предателя надо надеть такую маску!
  Все весело рассмеялись. Из кибитки высунулась бородатая голова:
  - Эй, мусульманин! Мы ещё не проехали имение Перовской?
  
  За окном тюремного лазарета шумит монотонный осенний дождь.
  Исхудавший, болезненно осунувшийся Тихомиров сидит на постели и, глубоко задумавшись, что-то невнятно бормочет... В руках у него бронзовый образок на чёрном шнурке с узелком.
  Голый по пояс дюжий здоровяк, весь сплошь покрытый сине-чёрными уголовными татуировками, прыгает на костылях по палате. Приблизился к Тихомирову, наклонился:
  - Барин! Тебя Пахомыч дожидается. Эй, - и потрепал его по лохматой голове.
  - Мерси, - шепнул Тихомиров и покорно поднялся.
  
  Тёмный бесконечный коридор... Как два немощных старика, шаркая ногами по цементному полу, бредут Пахомыч с Тихомировым.
  - Лицом к стене, - привычно командует Пахомыч. Открыл, закрыл. - Пошли...
  Тихомиров механически выполняет команды.
  - Много ваших до суда выпустили, - Пахомыч пытается приободрить.
  Но Тихомиров его не слышит...
  
  В кабинете следователя жандармский офицер спит, положив голову на высокую стопку книг и папок, не нарушив безупречного, напомаженного пробора.
  - Ваше благородие! - Пахомыч покашлял на пороге. - Тихомирова доставил.
  - Давай его сюда, - не поднимая головы, сонно отозвался офицер.
  Тихомиров тяжёло плюхнулся на стул.
  - Скорей бы уж снег! - потянулся жандарм. - Всё не так сыро будет...
  Пахомыч закрыл за собой дверь.
  - Отчего это, - странным голосом тихо проговорил Тихомиров, - мне всё слышится сквозь сон, будто дождь шумит и птицы поют? Громко так!
  - Те-те-те, - встревоженный офицер вышел из-за стола и подошёл к заключённому. - Дай-ка я на тебя погляжу, сиделец. Ты в лазарете лежишь? А почему ноги отекли? Покажи зубы! Ну!
  Тихомиров оскалился, обнажив кровоточащие дёсны.
  - Так и есть, - тяжело вздохнул жандарм. - Цинга. А птицы - это тебе весна мерещится. Вот я тебе подарочек сделаю. - Он подошёл к лимонному деревцу и аккуратно снял единственный крошечный плод, едва начавший желтеть. - А как пахнет!
  Тихомиров безучастно принял подарок и опустил его за пазуху.
  - Ну, - офицер потёр руки, - теперь к делу. Обвинительное заключение готово. Впереди суд. Бояться, я так думаю, нечего. Если правильно вести себя на суде.
  Тихомиров понурил голову.
  - Адвоката не бери, - жандарм из графина полил лимонное деревце. - Речь сам скажешь. Вот, как мне говорил, общее дело, правда... Ничего конкретного. Шпарь высоким метафоричным слогом. Скорее всего, каторги не будет. А в Сибири пожить придётся. Ну да ничего... Со своими только не ссорься. Нынче такое поколение пришло! Ты тут многое пропустил. Кончились аптечки-библиотечки. Вот, к примеру, с юга доносят. Дезертир Дейч своего товарища, мальчишку гимназиста, казнить решил. Убить не убили, а кислотой изувечили.
  Он бросил на стол перед Тихомировым пачку страшных фотографий - жутко обгоревшее лицо человека, почерневшие скрюченные пальцы.
  Тихомиров в ужасе отшатнулся:
  - Что это?
  - Вот так, - отвернулся офицер. - За то, что попытался от своих уйти... Будьте умницей, не провоцируйте их на жестокости.
  Тихомиров трясущимися руками перебирает фотографии.
  - Кстати, - повернулся к нему жандарм, - поторопитесь. Вас ждут. Пахомыч!
  - Бога ради! - взмолился Тихомиров. - Я так устаю от людей! Мне тяжело разговаривать. Никого не надо! Я вас умоляю...
  
  Немощным стариком ввалился Тихомиров в комнату свиданий.
  Бросив жёлтый саквояж на столе, навстречу ему со слезами бросилась Соня!
  - Соня! - вспыхнул счастьем Тихомиров и тут же преобразился. - Чудо моё! Какая же ты красавица! А как загорела!
  Пахомыч понимающе хмыкнул и вышел, закрыв за собой дверь.
  - Мы вместе поедем в Сибирь, - прошептала Соня. - Я буду твоей законной женой. Оттуда мы убежим... В Швейцарию! В Париж!
  - Давай сейчас обвенчаемся, - крепко обнял её Тихомиров.
  - Нет, после суда...
  - Сейчас, - Тихомиров жадными губами скользнул по её тонкой шее. - Ну, давай, - его руки нетерпеливо мнут складки её платья.
  - После суда, - Соня томно закрыла глаза. - Потом...
  Он подхватил её на руки и посадил на край стола. Уткнулся лицом в её плечо. Одним движением развязал верёвку на своих тюремных штанах...
  Закрыв глаза, Соня шептала:
  - Люблю тебя, люблю...
  Тихомиров крепко обнял её и потянулся губами.
  Соня испуганно распахнула глаза и принюхалась - сморщила носик.
  - Держите себя в руках, - брезгливая гримаса исказила её лицо. - Господин Тихомиров, потом, - она отодвинулась, стараясь выскользнуть из тесных объятий.
  - Тихо, Соня, тихо, - страстно тянется за ней Тихомиров. - Сюда могут войти.
  - Очнитесь, Лёва, - Соня вырвалась и, сбросив жёлтый саквояж на пол, спрыгнула со стола на другую сторону. - Выслушайте меня! Всё, что мы делали до сих пор, только ребячество. Теперь всё другое! И мы... Мы рассчитываем на вас!
  Тихомиров настиг её в углу комнаты и снова заключил в объятья.
  - Сейчас вы больны, - отталкивает его Соня, - измучены. Но это пройдет.
  - Я безумно люблю вас! - Тихомиров лихорадочно расстёгивает крючки на её платье.
  - Лёвушка, мы собираем серьёзные средства на большое дело! Так получилось, я оказалась в самом центре событий... Мне пришлось возглавить целую группу... Уберите руки! - громко взвизгнула она. - Дай мне сказать!
  Дверь приоткрылась, и заглянул Пахомыч:
  - Поторопитесь, - буркнул он, снова исчезая.
  - Поймите, сейчас это невозможно! - отталкивает Соня.
  - Отчего же? Я люблю вас, - Тихомиров сдался и, бессильно свесив руки, отошёл, сел на скамью у стола.
  Соня подняла с пола и поставила на стол жёлтый саквояж.
  - Я принесла вам одежду для суда.
  - Нет уж, - резко и жёстко сказал Тихомиров. - Я понимаю, что у вас на воле все совершенно иное... Но и у меня... У меня было время... Здесь вся шелуха слетает с мыслей. А главное в том, что... Главное для меня - это вы! Я люблю вас! Соня... А дело... Вся эта мышиная возня... И вот ещё что! Я понял, почему они просили алгебру. Вот этой алгеброй, чужими языками... Только в этом и превосходство. А они хотят сравняться. И никакая революция им не нужна!
  Ошеломлённая Соня закрывает лицо батистовым платочком:
  - Вы бредите! Вам безразличны страдания народа?! Я знаю, как здесь умеют ломать, - проговорила она. - Но я верю, верю, что вы выздоровеете, что это пройдёт... Потом! - Она пятится к двери.
  - Это вы в заблуждениях, как в бреду. Соня! Впереди так много прекрасного, Сонечка! Мы поплывём к папуасам! Мы покорим полюс, - воодушевляется Тихомиров. - С тобой, с тобой, Сонечка!
  - Конечно, Лёвушка, конечно. Успокойся, - она уже пробралась к двери. - Всё будет хорошо! Обязательно! - и Соня выскользнула прочь.
  Грохот хлопнувшей двери привёл Тихомирова в чувство.
  - Будете фрак примерять? - за спиной раздался голос Пахомыча.
  - Фрак? Вы хотите, чтобы я тут во фраке сидел?!
  
  Трепещут многочисленные свечи в хрустальных люстрах. Праздничная публика толпится у прилавка буфета.
  Возле длинных столов, на которых громоздятся обильные закуски и в вазах красуются яркие цветы, с бокалами искрящегося шампанского в руках оживлённо общаются группы молодых людей. Среди них Тихомиров во фраке!
  - Господа! - Судебный пристав позвонил в колокольчик. - Господа! Перерыв закончен! Прошу всех занять свои места!
  - Соня! Сонечка! - позвал Тихомиров. - Подойди к нам. Я хочу представить тебе моего гимназического товарища. Никак не ожидал увидеть его здесь... А он, оказывается, по нашему делу...
  Соня отложила на стол кисть винограда и, приветливо улыбаясь, подошла к молодым людям. Все чинно поклонились.
  - Это Андрей, - представил Тихомиров, целуя Соне ручку в длинной шёлковой перчатке. - Андрей Желябов.
  - А слышала о вас, - Соня неожиданно зарделась. - Но... Нам пора! Там уже началось. Пойдёмте! - она взяла Тихомирова под руку.
  
  - Подсудимый Мышкин от услуг адвоката отказался! Слово в свою защиту имеет господин Мышкин! - басом объявил председатель суда.
  В зрительном зале ещё рассаживаются опоздавшие.
  Тихомиров, любезно пропустив Соню вперёд, проходит за ней на скамью подсудимых. Усаживаясь, Соня оказывается между Тихомировым и Желябовым. Андрей вынимает из кармана красное яблоко и протягивает Соне:
  - Специально для вас из буфета прихватил...
  Со скамьи подсудимых поднялся высокий сутулый господин в полотняной косоворотке, снял золотое пенсне, откашлялся и начал свою речь:
  - Господа! Мы с вами находимся, - он сделал внушительную паузу, - в доме терпимости!
  Кто-то из зрителей хихикнул и захлопал.
  Соня бросила в зал строгий и осуждающий взгляд.
  - Нет! Гораздо хуже! Там бедные девушки торгуют телом из нужды, а тут... В этих стенах государственные сановники, - провозгласил Мышкин, - торгуют собой, своей... запятнанной совестью! За ордена и жирные оклады они из подлости и холопства губят будущее человечества! Нас убивали, нас пытали в застенках!
  Раздался взрыв аплодисментов.
  - Жарь их, Мышкин! - крикнули с галёрки.
  - Подсудимый Мышкин! - председатель суда остановил его окриком. - Вы обвиняете голословно...
  - Рассудите, - широко развёл руки подсудимый и на мгновение задумался. - Я... Мне... Мне не давали нужных книг, ваша честь! Я заказывал одно, а мне приносили чёрт знает что. А не является ли это само по себе худшей из пыток для человека развитого, образованного, прогрессивного?
  В зале засмеялись. Соня в восторге захлопала в ладоши.
  - Уведите его! - председательствующий махнул рукой приставу.
  - Я ненавижу вас, холопы! - завопил Мышкин приближающемуся офицеру.
  Тихомиров брезгливо поморщился.
  
  В просторной прихожей барышни в белых передниках суетятся, сталкиваясь друг с другом:
  - Проверьте вилки! Поставьте бокалы! Катя, где у тебя салфетки?
  Раскрасневшаяся от хлопот Катя несёт поднос с горкой пирожков:
  - Там, в комоде! - Раздаётся звонок, она сама открывается дверь. - Что, уже приехали?! - радостно закричала Катя.
  В прихожую вбежал студент в заснеженной шинели:
  - Да нет ещё! - крикнул он. - Это я!
  - Ну, как там?
  - Удалились на совещание, - студент снимает калоши. - Теперь, наверное, приговор читают.
  - Да ты не раздевайся! - толкает его Катя. - Нужно сбегать в лавку. Купи прованского масла и бутылку уксуса!
  - Всего сколько народа будет? - к Кате подбежала дама в стальном пенсне.
  - Я думаю... Ну... Всё, конечно, от приговора зависит... Но... Человек десять привезут. Это будет...
  - Понятно! - дама в пенсне проворно убежала в комнаты.
  
  Зимний вечер - в лучах уличного фонаря мелькают крупные снежинки.
  У подъезда Сената ликующая толпа - разъезд, как после оперы.
  - Извозчик! - кричит пожилая дама в дорогой шубе. - гони санки сюда! Сюда! Господа, - оборачивается она к группе студентов, - у меня всё готово! Пироги на столе! Прошу вас, мы едем к нам! Я приглашаю всех!
  - О, святая Татьяна! Слава тебе! - тощий студентик кидает в воздух шапку. - Вот уж действительно - праздник! Суд божий, милостивый!
  - Жалко Мышкина, - утирает слёзы впечатлительная барышня. - Что с ним будет в Харьковском централе?
  - Отобьём! - бахвалится гимназист из публики.
  - Софья Львовна! Господин Тихомиров! Окажите нам честь! В нашем доме вам будут очень рады! - кричит купчина из щегольского новенького экипажа.
  - Поезжайте! - машет на него руками рабочий в чёрном бушлате. - Мы сами отвезём. У нас дела...
  - Какие ещё дела? - грозно крикнул городовой в каракулевой шапке с кокардой. - Не балуй!
  Тихомиров поднёс руку Сони к своим губам:
  - Всё плохое позади. Нам до венчания нужно в Новороссийск съездить. Мои будут рады... Я им уже написал.
  - О чём вы? - Соня убрала руку. - Ведь всё решилось иначе. Теперь не надо ехать в Сибирь... Вы так благоразумно вели себя на суде, - она насмешливо посмотрела в глаза Тихомирова.
  - Мне тоже безумно жаль отчаянного Мышкина, - вздохнул Тихомиров.
  - У каждого человека должно быть нечто, ради чего стоит жить, - с расстановкой говорит Соня, - и... умереть. Всякие личные отношения - только помеха делу! У настоящего революционера не может быть привязанностей...
  Лихим разворотом, подняв фонтан снега, с разбойничьим свистом подкатили сани, в которых стоя правит взмыленной лошадью весело хохочущий Желябов.
  За ним, жалобно причитая, бежит кривоногий крестьянин:
  - Барин, отдайте! Барин, не губите!
  - Я не барин! - гордо заявил Желябов. - Я сам из крепостных! Садись, я тебя самого, как барина, покатаю!
  - Сейчас мы поедем, - Соня берёг Тихомирова под руку, - я вас представлю новым товарищам. Они посмотрят на вас... И мы всё решим.
  - Я не поеду...
  - Лёвка! Софья Львовна! - кричит Желябов. - Карета подана!
  - Да что с вами? - обижается Соня. - Тихомиров, смелее! Нас ждут!
  - Мне... совершенно в другую сторону!
  
  Семейный обед в небогатом провинциальном доме. Во главе стола восседает седой господин в мундире военного врача.
  Хозяйка, моложавая полная дама, сама разливает суп по тарелкам, закрывает крышку супницы.
  Хозяин взял ложку, перекрестился.
  - Вот что, Лёвушка, - сказал он с печальным вздохом, - я давно должен был тебе сказать...
  - Александр, дай сыну поесть спокойно! - забеспокоилась мать.
  - Нужно сказать, - продолжает отец, - что нам было бы трудно без тебя. Пойми меня правильно... Я вовсе не упрекаю тебя ни в чём. Но годы идут. Тебе, может быть, так и не удастся получить разрешение на фельдшерскую практику...
  - Александр! Дай сыну поесть!
  - Успокойся, мама, - Лев отложил ложку. - Я понимаю, что утомил вас своим долгим присутствием...
  - Да я вовсе не о том! - отец хлопнул ладонью по столу. - Для тебя отчий дом - ссылка. Ты под надзором полиции. И я поручился за тебя... Я обязан доложить околоточному об этом письме... Но я не сделал этого.
  - Мерси, - кивнул сын.
  - Лёва, - воскликнул отец, - ты же взрослый человек! У тебя должна быть своя семья, свой дом, средства к существованию!
  - Саша, прекрати! - плачущим голосом взмолилась жена. - Уже сто раз всё говорено. Просто отдай письмо! Ты же обещал!
  Отец бросил сыну помятый конверт.
  - Это из университета? - обрадовался Лев. - Мне обещали... Хотя бы с понижением курса...
  - Нет, я не знаю, откуда это письмо, - отец взял кусок хлеба. - Лёва, обещай нам, что ты не уедешь, пока всё не прояснится... С университетом, с местом службы...
  - У майора Самойлова такая дочка хорошенькая, - заискивающе улыбнулась мама. - Сыночек, давай пригласим их обедать?
  - Что бы там ни было в этом письме, - отец придвинул тарелку, - сын мой, пообещай нам, старикам, что не бросишь, не сбежишь...
  - Обещаю, - произнёс Лев, низко опустив голову. Поднял конверт и спрятал его во внутреннем кармане пиджака.
  
  Серый пасмурный день. Во дворе куры копаются в пыли, ветер раскачивает стираное бельё на верёвке.
  Засучив рукава белой рубашки, Лев несёт два полных ведра. Его пиджак висит рядом - на ручке двери сарая. Тихомиров проходит, не сводя глаз с торчащего из внутреннего кармана уголка белого конверта.
  Он проходит в денник и наливает воду из вёдер в глубокую колоду. Серый жеребёнок ласково тычется мордой ему в ладони.
  Тихомиров снимает пиджак...
  Вынимает из бокового кармана кусочек сахара, протягивает его жеребёнку.
  
  Поздним вечером мать прошла с керосиновой лампой из гостиной на кухню. Лев со свечой зашёл в свою спальню, снял пиджак и повесил его на спинку стула. Поставил свечу у изголовья постели. Задумался... Потом решительно выхватил конверт...
  На бумаге ровные строчки - второпях Тихомиров выхватывает глазами лишь отдельные слова: "Лёвушка, милый!.. Ваше внезапное исчезновение... Приезжайте безотлагательно... Вы мне совершенно необходимы... Ваша Соня..."
  В деннике отец накрыл спящего жеребёнка попоной, задул керосиновую лампу и вышел во двор. В светящемся окне дома он увидел, как его сын бросает в котомку какие-то вещи. Вот он задул свечу...
  Скрипнула дверь на крыльце... По ступеням спустилась тёмная фигура в плаще и широкой шляпе, с котомкой в руках.
  Фигура двинулась к калитке, остановилась, обернулась... Отец затаил дыхание.
  Лев Тихомиров бросил прощальный взгляд на родительский дом и бегом бросился на улицу!
  
  Вокзал в Петербурге. На мокрой перрон из вагона спускается Тихомиров в широком плаще и шляпе. Поставив котомку под ноги, он осторожно оглядывается.
  Из кассового вокзала к нему спешит старушка-крестьянка с гусем в корзине:
  - Пойдём, пойдём, сынок, - она ухватила Тихомирова за рукав и потянула в сторону. - На поезд опоздаем.
  Тихомиров вгляделся - и узнал Соню!
  - Что за чудо! - изумился он.
  - Тише, - шепнула Соня и громко добавила, - помоги мне, сынок! Вот тут, на соседнем пути... Поезд мой... До Харькова.
  - Куда? - не верит собственным ушам Тихомиров.
  - С вами поедет наш человек. В пути всё узнаете. Документы и билет возьмите у меня в корзине.
  Тихомиров на ходу вытащил из-под гуся пакет. Потревоженная птица зашипела, выгнула длинную шею, норовая клюнуть.
  - Ну, прощайте! - шепнула Соня и растворилась в толпе.
  Сверяясь с билетом, Тихомиров прошёл по перрону, выбрал красный вагон первого класса. Проводник проверил билет и помог подняться на площадку.
  Тихомиров отодвинул дверь и замер - в его купе уже сидит какая-то незнакомая дама с газетой на коленях. Широкая шляпа скрывает её лицо.
  - У меня билет, - показал Тихомиров. - Но я могу поменяться у проводника.
  - Нет, нет, нет, - засмеялась незнакомка. - Поедем вместе!
  Она распрямилась - и Тихомиров увидел знакомые рыжие волосы и смеющиеся глаза - Катя!
  - Добрый вечер! - Тихомиров присел напротив.
  - Закройте купе, - попросила Катя. - Мы супружеская пара. Переодевайтесь. Ваш чемодан - вон тот! - она указала на верхнюю багажную полку.
  
  На перроне дежурный по вокзалу дал сигнал к отправлению.
  Проводники подняли над головой светящиеся фонари:
  - Поезд отправляется! Господа, поезд отправляется!
  
  На столике в купе светится небольшая дорожная лампа.
  - Я вижу, вы мне не рады. А ведь я, Лев Александрович, - кокетливо говорит Катя, - в вашей судьбе большое значение имею. Прямо-таки мистическое!
  - Да неужели? - на Тихомирове прекрасный костюм, белая сорочка с крахмальным воротничком, галстук.
  - Первый раз - я привела вас к аресту!
  - Точно!
  - Вторая встреча, - она загнула пальчик, - и вас из тюрьмы выпустили.
  - Как это? Между этими фактами много времени прошло.
  - Факты - ерунда. Я знаю, что все хорошее от меня!
  - Слишком смелое замечание, - засмеялся Тихомиров. - А теперь... К чему бы это?
  - К смерти! - Катя сделала страшные глаза. - Наша Соня приказала освободить Мышкина. Мы едем штурмовать Харьковский централ! И зачем только я купила эти туфли в незнакомом магазине?
  - Невероятно! - Тихомиров откинулся на спинку дивана. - Это же немыслимое дело!
  - С виду такие хорошие туфли, - покачала она ножкой, - а, не поверите, жмут! И почему до сих пор не несут чай? Сходите, спросите у проводника.
  - Что еще я должен знать перед... штурмом?
  - Я вам все расскажу! В Харькове вы встретитесь с тамошней боевой группой. И с ними все придумаете. Вы же умный. Вот вас и вызвали. Идите за чаем! Вымойте руки. А я пока достану коробку с бисквитами.
  Когда Тихомиров вышел, Катя достала из сумки шестиствольный "бульдог" и положила себе под подушку.
  
  В густой черноте ночи, рассыпая красные искры среди звёзд, по степи с грохотом движется паровоз с высокой узкой трубой и тянет за собой несколько тёмных вагонов.
  В темноте сверкают, изгибаясь, бегущие навстречу стальные рельсы - колея раздваивается, пересекается...
  
  Вестибюль дорогой гостиницы. Носильщики вносят багаж.
  - Чи багато з Петербургу наихало? - спрашивает портье у носильщика.
  - Та ни... Уси наши; К нам з москалив тико барин с жинкою.
  - Мабуть, люкс треба дати, - задумался портье.
  - Люкс! - от дверей закричала Катя. - И горячей воды в ванну наберите!
  - Добрыдень, панове! - поклонился портье. - Эй, Грицько, несите чемодан у восьмый нумер! И прикажи кипятку в ванную натаскать. Добро пожаловать! - обратился он к гостям.
  - Зачем вам люкс? - зашипел на ухо Тихомиров.
  - Для конспирации, - сквозь зубы проговорила Катя, подходя к конторке портье. И громко сказала: - Пусть муж запишется. А мне давайте ключи, - она требовательно протянула ладонь.
  Портье послушно выдал ключ с тяжёлым металлическим брелоком в виде цифры 8. Катя направилась к парадной лестнице.
  - Располагайся, милая, - крикнул Тихомиров. - А я по делам отлучусь.
  - Долго не броди, пива не пей! - совсем как настоящая жена распорядилась Катя. - И принеси мне чего-нибудь вкусненького!
  
  На окраине города среди палисадников с цветущими мальвами, среди белых мазанок, покрытых почерневшей от времени соломой, на пыльной дороге остановилась бричка. Тихомиров спустился на землю.
  - Тю, барин, - тенором заныл кучер. - Вы звидси нияк не звернетесь. То ж я вас почекаю.
  - Говорю тебе, я долго буду, - Тихомиров с пыльной дороги вышел на траву.
  - Та и чо? - удивился кучер. - Вы ж сёгодни у город поидыте?
  - Ну, как хочешь! - махнул рукой Тихомиров. - Жди!
  Он переходит от хатки к хатке, а за ним катится бричка:
  - А кого вы шукаете? - интересуется кучер. - Якщо вам потрибен Тарас, то вин зараз до тёщи у Полтаву поихал...
  - Катись ты отсюда! - замахнулся на него Тихомиров. - Если будешь ждать, то молча! Ты меня розумиешь?
  - Розумию, - охотно согласился кучер. - Тпр-ру! - остановил он лошадь. - Тпр-ру, Ластивка! Мы зараз пана чекати будем.
  Откуда-то послышались гитарные переборы.
  Тихомиров прошёл по дорожке между двумя плакучими ивами, подошёл к квадратному маленькому окошку, постучал:
  - Есть кто живой?
  - А тебе кого надо? - гитара умолкла.
  - Игнат здесь?
  - Заходи, дверь открыта.
  Тихомиров прошёл за угол хатки, открыл дверь и вошёл в темноту.
  Пройдя мимо нагромождения пустых бочек в сенях, он оказался в единственной комнате этого домика. Стены увешаны коврами. Посреди - стол с остатками еды и выпивки. Между пустыми стаканами свободно валяются большие трёхгранные штыки, два револьвера и полицейская шашка.
  На широких лавках полулежат, рассупонившись, дюжие хлопцы.
  - С чем пришёл? - один из них отложил гитару в сторону.
  - Я из Питера.
  - Ну и что?
  - Из Харьковского централа повезут в Сибирь нашего товарища.
  - Знаем. Нам про него говорили. Только ничего не получится.
  - Это ещё почему? - удивился Тихомиров.
  - Большой разговор, - поднялся Игнат. - Что пить будешь?
  - Ты хотя бы представляешь себе, что такое - наш новый централ? - спросил другой хлопец.
  - А он нам и не к чему, - сказал Тихомиров. - Его вывезут в тюремной карете, а мы в степи нападём...
  - Ишь ты, какой прыткий! - дружно загоготали хлопцы. - А гроши где? За наблюдение платить надо? Форму купить... Коней хороших подобрать... Фураж.
  - Оружие! - подсказал кто-то.
  - Короче, - Игнат подошёл вплотную. - Ты сколько денег привёз?
  Тихомиров насупился:
  - О деньгах разговор впереди. Вы берётесь за это рискованное дело?
  - Дорогой ты мой столичный товарищ! - Игнат фамильярно положил руку на плечо Тихомирова. - Будут деньги, будет дело. А на пустую идею ты нас не заманишь.
  - Я обдумаю ваше предложение, - Тихомиров направился к выходу.
  - А проверяльщики нам не нужны, - Игнат налил себе вина из бутылки.
  
  В гостиничном номере Катя с ногами забралась на диван. У неё в руках костяной крючок, она вяжет кружевную салфетку.
  - В ваших инструкциях остался один единственный, но крайне важный вопрос, - Тихомиров сидит в кресле у вечернего окна и протирает очки. - Где деньги?
  - Какие?
  - Вам должны были передать деньги! - задумался Тихомиров. - Да... Вы второй раз приводите меня в ловушку.
  - Почему я? Может быть,.. она рассчитывала на мои капиталы? Но настоящих денег у меня нет. Имением распоряжается отец. - Катя отбросила вязание. - Я думаю, нам нужно срочно дать телеграмму. В Харькове есть телеграф?
  - Не говорите ерунды, - нахмурился Тихомиров. - Если бы Соня рассчитывала на вас, она бы так и сказала. Я полагаю, что этим... уже заплачено. А мерзавцы, увидев нового человека, захотели слупить деньги во второй раз...
  - Похоже, - легко согласилась Катя. - Тут только одна спальня. Чур, я буду спать здесь на диване. А сейчас мы спустимся в ресторан и поужинаем. Для конспирации.
  
  В небольшом ресторане на эстраде чувственно играет скрипка.
  За столиком у открытого окна сидят Катя и Тихомиров. С улицы на свет их настольной лампы летят мотыльки и мошки с прозрачными крыльями.
  - Всё хотела спросить, - Катя ковыряет вилкой в тарелке, - вы образок святителя Митрофана всегда на себе носите?
  Тихомиров молча кивнул.
  - Я, когда нашла, сразу подумала, может, Рогачёва? Хотя он... В Бога не верит. А почему у вас образок Митрофана?
  Тихомиров прожевал, запил вином из бокала:
  - Моя мама считает, что я Митрофан. Перед родами во сне её святитель благословил. Она и хотела в честь его...
  - Но вас всё-таки крестили Львом?
  - Потому что... До меня... Умер младенец. Мой старший брат - Лёвушка. Вот я и живу под его именем.
  - Какая странная история. У вас будет две жизни. Две судьбы... - У меня и так двойная жизнь.
  - Панычи, - в окне показалась лобастая мальчишеская рожица. - Панычи!
  - Дайте ему что-нибудь, - кивнула Катя.
  - Идыть до вулыци, - поманил их мальчик. - Дуже треба! Швидко!
  - Зачем это? - Катя отложила вилку.
  - Гнат кличе, - мальчишка исчез в темноте.
  - Катя, оставайтесь в номере! Запритесь и никому не открывайте, даже прислуге! - Тихомиров обернулся и громко крикнул: - Официант! Мы уходим!
  
  По ночному Харькову мимо редких покосившихся фонарей лихо несется бричка, в которой трясётся Тихомиров и лобастый мальчишка.
  
  В гостиничном номере Катя, накинув одеяло на плечи, устроилась в кресле возле окна. У неё на коленях лежит шестиствольный пистолет.
  
  Всё изменилось в хате Игната - за чистым столом сидят жандармские унтера, перетянутые портупеями, с саблями и револьверами.
  - Ось вин! - закричал мальчишка, вбегая первым.
  Тихомиров вошёл и обомлел - перед ним стоит Соня!
  - Как вы оказались здесь? - спросил он, разглядывая Перовскую в цветастом костюме малороссийской крестьянки.
  - Не задавайте лишних вопросов. Сразу после вашего отъезда нам стало известно, что Мышкина повезут не через неделю, а... Уже сегодня. Переодевайтесь! Быстро! - она сунула ему ком одежды. - Я отвернусь.
  В то время, как Тихомиров переодевается в мундир жандармского офицера, Соня отдает последние инструкции:
  - Стреляйте по лошадям! Не дайте уйти. Привезёте Мышкина, а мы тут всё подготовим... Передадите и сматывайтесь.
  - А если с Мышкиным ещё кто будет? - Игнат подтянул портупею.
  - Решайте по обстоятельствам.
  С улицы постучали в окно: -
   Готовы кони! Пора!
  
  Над степью поднимается розовое утреннее солнце.
  Тюремная карета в сопровождении одного конного полицейского медленно катится по извилистой дороге.
  Четверо всадников, стоявших вдалеке на пригорке, завидев карету, галопом бросились наперерез.
  При приближении "жандармов" возница тюремной кареты придержал лошадей:
  - Что-то случилось, - сказал он сидящему рядом унтеру. - Ищут, что ли?..
  Сопровождавший их конный полицейский поскакал навстречу:
  - Шо трапилось? - закричал он.
  И вместо ответа прозвучал выстрел!
  Пуля вскользь задела круп одной из пары лошадей, впряжённых в тюремную карету - она взвилась от страха и боли - и лошади дружно понесли, не разбирая дороги, по степи!
  - Заходи справа! - заорал Игнат, пришпоривая своего коня.
  Конный полицейский выхватил наган и выстрелил в Тихомирова!
  У того за спиной раздался короткий вскрик, но он не успел заметить, что же произошло? И сам выстрелил в полицейского!
  Тот, закрываясь от выстрела, поднял коня на дыбы, а когда конь опустился, Тихомиров увидел безжизненное тело, распластанное по широкой конской спине...
  
  На вокзале Катя подошла к окошку телеграфа и протянула бланк:
  - Самую срочную, если возможно, - попросила она.
  - Два рубля сорок копеек, - гнусаво сообщил невидимый телеграфист.
  
  Тюремная карета несётся с бешеной скоростью! От её металлических стен со звоном отскакивают пули преследователей.
  - По коням, по коням лупи! - кричит возница унтеру, который спокойно и тщательно целится с локтя. Выстрел!
  Конь под Игнатом, будто ужаленный, подскочил и упал, тут же оказавшись где-то далеко за спиной Тихомирова.
  Тихомиров оглянулся - далеко за ним скачет лишь один ряженый жандарм...
  А впереди - совсем близко - холодный прищуренный глаз целящегося в него полицейского унтера.
  
  Катя вышла на пустынную привокзальную площадь:
  - Извозчик! - она подняла руку.
  
  Выстрел! Тихомиров пригнул голову - казалось, над самым ухом просвистела полицейская пуля! Унтер промахнулся! Тихомиров оглянулся - и тут с ужасом увидел, что за ним скачет лошадь без всадника!
  Очки мгновенно исчезли с его носа!
  Конь Тихомирова захрипел и сбавил прыть...
  Полицейская карета стремительно удаляется!
  Тихомиров развернулся и поскакал обратно.
  На взмыленном коне он подъехал к бьющейся в агонии лошади Игната. За её широким крупом он увидел и самого Игната - его безжизненное тело было наполовину придавлено.
  Тихомиров соскочил на землю, без колебаний выстрелил в голову умирающей лошади - та дёрнулась и затихла. Тогда он, ухватив её за задние ноги, повернул, освобождая тело Игната.
  - Помираю я, - простонал Игнат. - Где хлопцы?
  - Всё кончено, - дрожащим голосом сказал Тихомиров. - Всё кончено. Никого нет. Мы одни... Я тебя спасу! Не бойся.
  
  В хате Игната Соня на чистом полотенце раскладывает бинты и хирургические инструменты.
  Со стороны степи к огородам за домом подъезжает Тихомиров на измученном коне. Перед ним, прижавшись к гриве лошади, лежит Игнат.
  Тихомиров спешился и взвалил тяжёлое тело товарища на плечо - едва сам устоял на ногах.
  - А где Мышкин? - навстречу выбежала Соня. - Что вы с ним сделали?
  - Неудача, - прохрипел Тихомиров. - Помоги!
  Они вдвоём с трудом затащили Игната в дом и уложили на лавку.
  - Вы должны были убить лошадей и полицейских! - Соня в ярости! - Как вы посмели делать промахи?! Это вы виноваты!
  
  Из подъехавшей пролётки выскочила Катя. Она быстро пробежала мимо цветущих мальв, открыла дверь хаты... Услышав возбуждённый голос Сони, она притаилась в тёмных сенях за пустыми бочками. Отсюда ей видно маленькую, узкую спину Сони и испачканное кровью, близоруко щурящееся лицо Тихомирова.
  - Мы потеряли огромные деньги! Мы потеряли лучших людей! - Соня наотмашь ударила Тихомирова по лицу. - Это вы виноваты - чистоплюй, теоретик! Негодяй! - Она снова ударила!
  Катя подняла руку - у неё в кулаке шестиствольный "бульдог".
  Тихомиров увидел её, но не подал вида. Катя сочувственно улыбнулась ему.
  - Почему же вы сами остались в живых? - неистовствует Соня. - Зачем теперь нужны вы? Настоящий герой погибнет! А вы... Вы... Немедленно убирайтесь! Подите вон, трус!
  Бледный Тихомиров шагнул к двери.
  - Снимите мундир! - рявкнула Соня. - Шут гороховый!
  Катя спрятала револьвер в чемоданчик и незаметно вышла на улицу.
  
  С мерным стуком движется поезд.
  Звенит ложечка в стакане на столике в купе.
  Тихомиров распростёрся на мягком диване - он лежит на спине, закинув руки за голову. На него грустно смотрит Катя, сидящая напротив.
  - Ещё чаю? - без стука заглянул проводник.
  - Попозже, - вяло кивнул Тихомиров.
  - Не могу успокоиться, - сказала Катя, когда за проводником закрылась дверь. - Эти мальвы... Эта пыль... Какой страшный город!
  Тихомиров закрыл глаза.
  - Погодите! В этой суете я забыла осмотреть вас! - поднялась Катя и пересела к Тихомирову. - Вы не ранены? Иногда в нервическом возбуждении это невозможно почувствовать. А потом...
  - Вообще-то, - он приоткрыл сонные глаза, - это я - врач... А вы кто?
  - Я? Дипломированная акушерка.
  - Ну, раз дипломированная, - усмехнулся Тихомиров, - осматривайте.
  Нежным касанием она провела пальцами по его лицу, наклонилась и тихонько поцеловала в губы:
  - От тебя степью пахнет...
  - Катя, - прошептал ошеломлённый Тихомиров, - что с вами?
  Она горячо, всем телом прижалась к нему:
  - Как же я устала бояться за тебя всё время! Мне кажется, что за спиной маячит что-то кошмарное. Вот-вот должно настигнуть...
  - Не плачь, Катенька, - он растроганно гладит её рыжие волосы. - Мы убежали. Всё кончилось. Начинается другая судьба.
  Рука Кати скользнула за полу рубашки на груди Тихомирова.
  Её тонкие пальцы коснулись образка.
  - Митрофанушка... Мой Митрофанушка, - ласково прошептала Катя.
  
  Ухватив несколько подстаканников с горячим чаем в каждую руку, по вагону идёт проводник. Локтем отодвигает дверь одного купе:
  - Получите четыре стаканчика!
  Идёт дальше. Отодвигает другую дверь - перед ним взлетела белая простыня и голос Тихомирова крикнул:
  - Я же сказал - попозже!
  Проводник быстро закрыл дверь и, улыбнувшись, пожал плечами:
  - Экое кири-ку-ку! Можно и попозже...
  
  Катя, закутавшись в простыню, горько плачет в подушку.
  - Что случилось? - совершенно обнажённый Тихомиров стоит перед ней на коленях, пытаясь заглянуть ей в лицо. - Я тебя обидел?
  - Боже мой, я не верю, что это произошло! Столько лет... Я ждала тебя...
  - Я же... Я не знал!.. Зато теперь... Мы теперь всегда будем вместе!
  
  С гроздью пустых стаканов по вагону возвращается проводник. У двери купе он останавливается, прислушивается, стучит свободной рукой.
  - Попозже! - доносится бодрый голос Кати. -
   Как прикажете! - кивнул проводник.
  
  Тихомиров уже одет и помогает одеться Кате.
  - Вот теперь, - говорит он, - я не намерен подвергать тебя риску.
  - А сам? Мы же всегда будем вместе?
  - Мне теперь совершенно ясно, что эти игры в казаков-разбойников с их неоправданными жертвами, - он вытер испарину со лба, - с безумным риском... Всё это надо кончать!
  - А дальше?
  - Катя, смотри, - Тихомиров опустился на диван.
  Катя села напротив, подперев подбородок руками.
  - Есть люди, есть средства, - говорит Тихомиров, - и этого достаточно! Чтобы решить центральный вопрос - вопрос власти! Совершив переворот, мы созовём учредительное собрание! И пусть народ сам выразит свою волю!
  - Бунтовать народ бессмысленно, - горячо поддержала его Катя. - Все уже давно убедились, что это большое дитя... Которому нужно квасу и редьки.
  - Нужно самим брать власть в империи.
  - Переворот? - широко раскрыла глаза Катя. - А с Соней всё равно ничего не получится. Я думаю, неудачи доведут её до крайности. Она же только кнут любит! И стегать, и получать...
  Дверь купе чуть отодвинулась:
  - Ещё попозже? - спросил проводник.
  - Теперь в самый раз, - Тихомиров придвинулся к столу.
  
  Тёплым летним вечером лёгкий туман стелется над гладью пруда. А на берегу вокруг костра расположились нарядные молодые люди. Над пламенем костра в маленьком котелке закипает вода. Кто-то играет на гитаре.
  - Эко диво! - поразился высокий худой господин, отложив газету. - В Петербурге соорудили электрическое освещение по площадям и улицам.
  - Стремительный прогресс! - из-за газеты улыбнулся господин с ухоженной русой бородкой, в котором, однако, можно легко узнать Льва Тихомирова. - Вот даже какой-то крестьянин Фёдор Блинов представил на выставку особого устройства паровой вагон... На бесконечных собственных рельсах. И назвал его гусеничным трактором.
  - Ты опять шутишь, Лёва? - засмеялась Катя, отмахиваясь веточкой от комаров. - Наверное, сам придумал! - Она отломила кусок от большой чайной плитки и протянула Тихомирову: - Положи в котелок. Только аккуратно, не обожгись!
  Недалеко от компании Андрей Желябов стоит перед широким стволом векового дуба:
  - Вы, милая барышня, дрались с жандармами, перестреляли конвой?
  Из-за дерева выглядывает и тут же кокетливо прячется Соня Перовская:
  - Нет, кончено. Конвой спал, я соорудила из тряпок большую куклу... Укрыла её одеялом... А сама выскочила из вагона. Там, где поезд замедляет ход. Отсиделась в кустах... И вернулась в Петербург. Всё.
  - Вы даже не знаете, какая вы... героиня! - Желябов потянулся к Соне, ухватил её за руку, хотел поцеловать, но... улыбка сползла с его лица.
  Он увидел, что между делом Соня вырезала на коре дуба: "ЗДЕСЬ БЫЛ СЪЕЗД ЗЕМЛИ И ВОЛИ"...
  - О, господи, - Андрей пытается затереть надпись. - Что за ребячество! Идите за мной, - он потянул её за руку.
  И они оказались отделены от компании густыми зарослями дикой малины.
  - Такой партии больше нет! Сюда, в Воронеж, мы приехали... из Липецка. Только вы никому ни слова... Тихомиров выдвинул свою программу. Захват власти и созыв всенародного учредительного собрания.
  - Так это же раскол!
  - Новая партия, Соня! У нас будет новая партия! "Народная воля"!
  - Вы - это кто? А я? Почему меня не позвали? - Соня с расширившимися от негодования глазами крепко сжала пальцы Андрея.
  - Большинство пойдёт за ним! Мы сделаем это! Лев - это! .. Золотое перо нашей партии! Золотые мозги!
  Соня оттолкнула Желябова и напролом через кусты побежала к костру. Тихомиров встал и протянул руку Кате:
  - Ты не устала? Господа, для нас уже поздно.
  Подбегающая Соня увидела, как тяжело поднимается Катя, придерживая выпуклый живот обеими руками.
  - Мы расстаёмся до завтра, - беременная Катя плавно кивнула присутствующим. - Где же мой зонтик?
  - И всё равно императора нужно убить, убить! - истошно закричала Соня, встав на пути Тихомирова. - Слышите, вы! Я приказываю! Мы всё равно отомстим! За павших героев! Смерть тирану! Мы не будем молчать!
  - Тише! - к ней бросился высокий худой господин. - Такой горячностью вы погубите общее дело!
  Тихомиров, придерживая Катю под руку, обернулся и позвал Желябова:
  - Андрей! Успокой её как-нибудь.
  - Я сама! Я убью царя! - не унимается Соня. - Я добьюсь постановления Исполнительного Комитета!
  - Хорошо, хорошо, - отмахивается Тихомиров.
  - Соня, тише, - оттаскивает её в сторону Желябов. - Мы потом поговорим...
  
  Стылый осенний вечер. Красный ветреный закат над крестиками дальнего монастыря. В Московском пригороде по обеим сторонам железной дороги вытянулись тихие сельские домики.
  Звякнул сигнальный колокол у переезда. Путевой сторож, потянув за верёвку, опустил полосатый шлагбаум и... трусцой побежал прочь.
  Издалека донёсся паровозный гудок. Всё ближе грохот его колёс.
  Паровоз, украшенный трёхцветными флагами, проскочил переезд...
  Паренёк, стоящий вдалеке на пригорке, будто приветственно замахал большим красным шарфом - и тут же грохнул мощнейший взрыв!
  Паровоз с тендером ещё покатился вперёд, а вагончики повалились, раскалываясь с треском. Из первого, багажного вагона высыпались разнообразные чемоданы, коробки, сундуки...
  Паренёк подбежал ближе.
  Из поваленных, разрушенных вагонов с трудом вылезают люди:
  - На помощь! - кричит пожилой господин в мундире с эполетами.
  - Выносите людей! - кричит железнодорожник. - Может загореться!
  - Слава тебе, Господи! - на колени упала дама, счастливым образом высвободившаяся из-под завала. - Хорошо, что царь раньше проехал!
  Вокруг появляется всё больше и больше людей.
  - Держи! - раздался оглушительный крик. - Вот он, хватай его!
  Из домика путевого обходчика офицеры, избивая на ходу, волокут рабочего в чёрном матросском бушлате.
  - Осторожно! - машет руками пузатый генерал. - Он нужен для следствия!
  - У вас много пострадавших? - спросил бегущий вдоль состава машинист.
  - Мы своей... грудью заслонили императора, - стоя на коленях рыдает пышная дама. - Эта бомба предназначалась царю! Господи, господи...
  Полицейский подбежал к парнишке, оцепеневшему с красным шарфом в руках, и крикнул:
  - Бегом! На Рогожскую заставу! Зови полицию! Докторов и пожарных!
  Паренёк, в котором мы узнали Соню Перовскую, очнулся от окрика и помчался стремглав.
  - Не туда! - крикнул ему вдогонку полицейский. - В другую сторону! Эх! Да ты оглох, что ли? - отчаянно махнул рукой и повернулся к толпе. - Кто-нибудь может сбегать на Рогожскую заставу?
  
  На самой верхней полке в вагоне третьего класса спит рабочий паренёк, замотав голову испачканным красным шарфом.
  Ночь за окном.
  Двое мастеровых шепчутся на нижней лавке:
  - Говорят, царь в Кремле благодарственный молебен заказал... Слух идет, что ему цыганка нагадала, теперь у него семь жизней!
  - Семь так семь, - перекрестился второй. - Значит... Пять уже было... Остаётся два. Однако, мы раньше него в Петербурге будем!
  - Цыц! Накаркаешь...
  - Ты же не царь? Нас, поди, взрывать не станут.
  
  С чёрного хода по лестнице устало поднимается Соня в костюме рабочего. Она подходит к двери, толкает - дверь заперта. Соня стучит, ей никто не отвечает. Снова стучит... Тишина.
  Соня поворачивается спиной и каблуком бьёт в дверь.
  Дверь тут же распахивается - на пороге стоит громадная тётка в платье сестры милосердия с мокрым полотенцем в руках:
  - Тебе чего, мальчик?
  - Позовите кого-нибудь... Барин дома?
  - Иди отсюда, - она попыталась закрыть дверь. - Не до тебя!
  Соня подставила ногу, не давая захлопнуть дверь.
  - Чего ещё? - набычилась медсестра. - Я и дворника звать не буду, сама с тобой управлюсь!
  - Скажи барину, - властно приказала Соня, - в Москве... Беда.
  - Жди, как же, скажу!
  Соня со всей силой ударила медсестру каблуком по ноге. Та застонала и согнулась от боли, а Соня опрометью бросилась внутрь квартиры.
  
  В алькове спальни, раскинувшись на широкой постели, на спине лежит Катя, прикрыв простынёй согнутые коленях ноги. Рядом с ней на стуле сидит Тихомиров и держит её за руку:
  - Катюша, голубушка, не надо тебе сейчас пить. Потерпи! Скоро схватит, и тебя снова стошнит, - он нервно теребит в руках бронзовый образок.
  Мимо него пробегает горничная со стопкой чистых полотенец.
  Из глубины квартиры доносится зычной голос опомнившейся медсестры:
  - Стой, гадёныш! Куда?
  Дверь спальни распахивается, и на пороге появляется Соня, преследуемая медсестрой.
  Изумлённый Тихомиров поднимается ей навстречу:
  - Марья Петровна, оставьте нас!
  - Нельзя, Лев Александрович! - на пороге остановилась медсестра. - Совсем уж рехнулись, жена рожает, а тот такая грязища!
  - Закройте дверь, я прошу вас, - настойчиво повторил Тихомиров.
  Соня сама закрыла дверь, оставив медсестру в недоумении:
  - Всех, всех арестовали. Всё зря! Слышишь, Лев, милый, что это, а? - она тяжело облокотилась о шаткий столик.
  - О... Господи, Митрофанушка, кто ещё там? - низким, не своим голосом стонет Катя.
  Тихомиров заметил, как Соня испачканной кровью рукой опирается о стопку выглаженного белья. Видит комья грязи, отвалившиеся от её стоптанных башмаков.
  Соня исступлённо вцепилась ему в плечо:
  - Тигрыч, слышишь? .. Надо убить! Убить за всех! За всё!
  Из-за двери глухо доносится голос негодующей медсестры:
  - Все кругом доктора! А сами!?. Никакой гигиены! Какого-то оборвыша прямо с улицы! К роженице!
  - Мы теряем лучших людей! - причитает Соня. - Я чудом уцелела. Все арестованы! А царь как заговорённый! Но он умрёт! Умрёт... Завтра вы всё прочитаете в газетах!
  - Соня, я прошу тебя, уйди, - сторонится Тихомиров. - Не сейчас, не время!
  - Худо мне! Господи, - на распухшем лице Кати появилось гримаса боли.
  - Сейчас, минуточку, Катенька, - обернулся к постели Тихомиров.
  - Очнись, Тихомиров! - сдавленно шипит Соня. - Чем вы тут заняты? Как ты можешь в такое время? Собирайся, нам нужно ехать... Кругом аресты...
  У Кати вырвался крик, похожий на рычание.
  Этот мучительный, болезненный голос заставил Тихомирова действительно опомниться:
  - Вон! Убирайся вон! - он оттолкнул от себя испуганную Соню.
  
  Дверь хлопнула, звякнул засов. Соня осталась одна. Красный шарф выпал на грязные ступени.
  Из-за двери квартиры доносится шум шагов, голоса.
  Вдруг Соня отчетливо услышала громкий обиженный плач новорожденного. Соня села на пол и горько заплакала...
  
  На зеленоватом морозном небе у самого горизонта растекается малиновое солнце. Жарко дышат рослые кавалерийские кони.
  В праздничной толпе военный духовой оркестр верхом на лошадях движется
  по нарядно украшенному бульвару.
  Вслед за музыкантами бегут радостные мальчишки.
  
  Ночь... На заснеженной площадке перед небольшим одноэтажным домом Андрей Желябов готовит ракетницы фейерверков.
  Тихомиров подносит ящик с зарядами:
  - Андрей, таким количеством ракет ты сожжёшь весь посёлок! - весело смеётся он.
  - Господа! Гусь уже на столе! Идите к нам! - кричит из форточки дама в стальном пенсне.
  - Сами идите к нам! Все сюда! Сейчас Андрей ракеты будет запускать! - машет рукой Тихомиров.
  - Эх, Лёва, - вздыхает Желябов, укрепляя в сугробе длинный шест. - Что-то не то... Раньше мне старики скушными казались, а теперь... Молодёжь какая-то глупая. Идеи пошлые... Пустая суета! Мечемся, а всё без толку.
  - Я вот что думаю, - перешёл на доверительный шёпот Тихомиров. - Это ваше... дело... Ваше дело... Если выгорит, вся партия пропадёт. Всех выловят! Всех до единого!
  - Ни за что! - Андрей расправляет бикфордовы шнуры. - Вот увидишь, как ахнем, тут и вся Россия поднимется!
  - А если не ахнем, ещё хуже, - нахмурился Тихомиров. - И сами пропадём, и идею погубим.
  - Грустный ты человек, - Андрей поджёг конец бикфордова шнура. - Как старик.
  Огонёк побежал до путаного узла, а потом разбежался по жилкам. В стаканах зарядов что-то затрещало - и в небо с шипением вырвалась одна единственная ракета, громко взорвалась над головой, рассыпавшись золотыми искрами.
  На крыльце радостно завизжали - Катя, Соня, дама в пенсне и ещё какие-то незнакомые люди - все радуются, как дети.
  - Лёва, Андрюша! Идите в дом! - зовёт их Катя, согревая стакан молока в руках.
  - А дальше? Больше ничего не будет? - спросил Тихомиров, поглядев на связку зарядов.
  - Отсырели, наверное, - пожал плечами Желябов.
  На крыльце Соня откупорила бутылку шампанского - пенистая струя обдала всех брызгами.
  Катя пальцем чертит цифры на снегу:
  - Вот, смотри! Один - восемь, восемь - один ... Складываем всё вместе. Общее число года - девять!
  - Как же это - девять? - не поверила дама в пенсне.
  - Вот так, - Катя обвела пальцем единицу и восьмёрку, - будет девять. Две девятки дают восемнадцать, то есть опять единицу и восьмёрку... Девятка - это число духовного возрождения!
  Соня по снегу бежит к Желябову, он, смеясь, подхватывает её на руки, они падают в сугроб, целуются, нечаянно обливаясь из бутылки шампанским.
  Тихомиров поднимается на ступени крыльца и ведёт за руку Катю.
  - Все к столу! - командует дама в пенсне.
  - К сожалению, нам пора, - раскланивается Тихомиров с компанией. - Дома дочка ждёт.
  - Да, - сокрушённо поддакивает Катя. - Верочка без меня не укладывается.
  - А утром мне гранки вычитывать, - Тихомиров пожимает руки. - До свидания! С праздником!
  - Не стойте на морозе! - дама заталкивает всех в дом. - Все к столу!
  Тихомиров с Катей спускается по ступенькам, проходят по площадке.
  Желябов и Соня поднимаются из сугроба.
  - Андрей, - позвал Тихомиров, - можно тебя на минуточку!
  Мужчины отошли в сторонку.
  Катя отряхивает снег с платья Сони.
  - Соня, иди в дом, застудишься, - Катя обнимает расшалившуюся подругу.
  - А ты... Катя, опять? - Соня, ревниво гладит мех на её шубе, обозначая заметно выступающий живот. - Плодитесь и размножаетесь?
  - Андрей, - Тихомиров почти вплотную приблизил лицо к уху Желябова, - будьте серьёзней. Найди хороших химиков. Не дело, - он кивнул в сторону невзорвавшихся петард. - И каждую акцию готовьте с подстраховкой. Если царь сменит маршрут, вы должны быть готовы...
  - Там в одном месте нет укрытия, - шепнул Желябов. - Голая площадь. И нет подхода.
  - Можно вырыть подкоп. Простая идея...
  - Лёвушка! - позвала Катя.
  - Иду! - отозвался Тихомиров. - Ну, брат, прощай. С праздником!
  На крыльце дома Соня открыла дверь.
  Желябов побежал к ней.
  Тихомиров взял жену под руку.
  - Ну что они на сей раз затевают? - спросила Катя.
  - Чушь, нелепица. У Сони, как всегда, совершенно сумасшедшие планы. И абсолютно невыполнимые. Уверен, что всё это не опасно.
  - И то слава Богу, - согласилась жена. - Хотя... Иногда проваливаются тщательно подготовленные планы, а какая-нибудь ерунда... Роковым образом...
  - Не волнуйся, Катюша.
  
  Ранняя весна - на мостовой солнце сверкает в лужах. На потемневшем льду Екатерининского канала кухарки из проруби вёдрами черпают воду.
  Мальчик-посыльный бежит со свёртком в руках.
  Большой кортеж выезжает на Екатерининский канал и движется вдоль решетки сада Михайловского дворца.
  Царскую карету сопровождают шесть верховых казаков. А далее в двух санках едут офицеры полиции.
  Молодой скуластый парень выскочил, как из-под земли, и что-то швырнул в императорский экипаж - раздался оглушительный взрыв!
  Проехав по инерции ещё несколько метров, сильно поврежденный экипаж остановился.
  Александр Второй вышел из кареты и сказал подбежавшему офицеру:
  - Слава Богу, я не ранен. Это только... шестое покушение. Так что сегодня мне нечего бояться.
  - Седьмое - будет последнее, - перекрестился офицер.
  - Два казака ранено! - прокричал полицейский от дымящейся кареты.
  На снегу кричит и корчится в луже крови умирающий мальчик-посыльный, прижимая пакет к груди.
  - Ваше Величество, прошу вас, садитесь в наши сани. Нужно уезжать! - просит полицейский.
  - Хорошо, - сказал царь, - сейчас поедем, только покажите, покажите мне преступника.
  Подойдя к скуластому парню, которого держат два казака из царского конвоя, царь Александр Второй внимательно разглядел его и спросил:
  - Какого ты сословия?
  - Из мещан, - ответил тот.
  - Нужно уехать от проклятого места, - царя торопит офицер охраны. - Быстрее, Ваше Величество!
  И в этот момент на них бросился другой участник покушения, который до сих пор прятался за фонарным столбом!
  До царя оставалось два-три шага...
  К нему со всех сторон уже бегут люди - бегут казаки, бежит полицмейстер и на ходу тащит револьвер из кобуры...
  Бегущий бомбист бросил свой свёрток - перед собой - к ногам императора. Взрыв!
  Сверху из дыма и копоти просыпались осколки, обломки.
  Упавший на мостовую офицер охраны очнулся и услышал слабый голос императора:
  - Помоги!
  Царь полулежит на снегу мостовой, облокотившись на правую руку. Из его раздробленных ног струей бьёт кровь.
  В двух шагах от царя в луже пузырящейся алой крови лежит разорванный на части, но ещё живой второй бомбист.
  
  С другой стороны канала, вцепившись пальцами в парапет, на всё это смотрит круглыми от восторга глазами Софья Перовская.
  
  Катя мечется по квартире, собирая детские вещи в глубокий чемодан:
  - Как бы там ни было, - причитает она, - сюда мы больше не вернёмся. - Я отвезу Верочку к твоим, там она будет в безопасности. А сама тут же вернусь!
  - Ни в коем случае, - Тихомиров бреет бороду перед зеркалом. - Беги в Цюрих. А через месяц и я туда...
  - Ты целый месяц будешь здесь головой рисковать?
  - Нужно, Катя. Необходимо... У меня надёжные документы.
  В комнату вбежала испуганная горничная:
  - Приказчик из магазина, - доложила она. - Пускать?
  - Уходи! - зашипела на мужа Катя. - Беги по чёрной лестнице.
  - Прощай, счастье моё, - Тихомиров крепко обнял жену. - Они не посмеют тронуть тебя.
  - Прощай, любовь моя, - заплакала Катя. - Я так не хочу... потерять тебя...
  
  Ранним утром в полупустом вагоне конки лишь несколько человек.
  - Господа, - объявляет кондуктор с большой чёрной сумкой на плече, - Должен заранее предупредить, Семёновский плац объехать невозможно. Рельсы... А там сейчас собрался почти весь город. Так что у рынка мы остановимся. Придётся ждать.
  - Не меньше часа, - закашлялся старик с костылями. - Никак раньше не управиться.
  Пожилой усатый телеграфист с усилием поднял тяжёлый портфель и вышел из конки.
  Вагон покатился дальше по мокрым рельсам. Телеграфист поднял воротник, закрываясь от мелкого дождя.
  Перед его глазами сверкают и извиваются рельсы... сплетаются, расходятся, пересекаются...
  
  И неожиданно телеграфист оказывается в гуще волнующегося народа. Его толкают со всех сторон.
  - Пустите! - энергично возмущается пьяная торговка с лотком и продирается вперёд. - Раз уж они за нас гибель принимают! Дайте хоть поглядеть! А то какой мне прок?
  - Сколько их, пятеро? - спросил юродивый в малахае.
  Толпа всё теснее сжимает телеграфиста, он беспомощно оборачивается - это Лев Тихомиров, на его лице горькое отчаяние:
  - Я не хочу, отпустите меня, - он пытается развернуться.
  Но тут грянула тревожная барабанная дробь.
  И через толпу Тихомиров всё-таки увидел - Соню, поднимающуюся на эшафот.
  Лицо её светится! Она целиком погружена в собственные переживания... И нет сомнений - она на вершине счастья!
  Тихомиров посмотрел в лицо стоящего на помосте Желябова - ужас и нездешняя тоска застыли в глазах Андрея. Будто он уже не здесь, а уже далеко-далеко от этих чёрных гробов, наполненных свежей стружкой, от этой глумливый толпы...
  На дальнем краю помоста двое из приговорённых уже в чёрных колпаках.
  На голову стоящего рядом с Желябовым скуластого товарища палач тоже набросил чёрный капюшон...
  Соня поднялась на цыпочки и привлекла Андрея к себе - они крепко прижались друг к другу в прощальном поцелуе.
  Палач приготовил следующий чёрный капюшон. И ждёт...
  Тихомиров зажмурился, не в силах смотреть...
  В черноте - оборвалась барабанная дробь.
  Что-то скрипнуло...
  Толпа дружно ахнула!
  
  Блистающий на солнце снег тонким слоем покрыл зелёную траву на аккуратных газонах, густые заросли тёмного плюща на старой кирпичной стене.
  Заледенело стекло окна.
  Сквозь ставшее матовым стекло комната освещена молочным светом. Весёлый бумажный клоун танцует на ниточках. Слабый детский голос просит:
  - Папа, я уже большой... Не надо.
  Клоун сник, уронил свои бумажные руки.
  - Хорошо, - поседевший Тихомиров положил игрушку на край постели.
  - Поговори со мной, - просит его лежащий под одеялом мальчик лет восьми.
  - О чём мы поговорим?
  - Я знаю одну вещь, - заговорщицки улыбается мальчик. - Мы ведь не французы, да?
  - Нет, мы не французы.
  - И не немцы. Не итальянцы, - перечисляет мальчик. - А что, очень плохая твоя страна Россия?
  - Не говори так, - отец подсел к сыну ближе, готовясь к долгому разговору. Внезапно мальчик захрипел, глаза его закатились, показались голубоватые белки. Испуганный Тихомиров хватает со стола белую фаянсовую кружку с какой- то микстурой, поднимает голову сына вместе с подушкой:
  - Сашенька, выпей! - подносит кружку к его посиневшим губам.
  Мальчик вздыхает, открывает глаза и осторожно отворачивается:
  - Не трогай меня, у меня голова болит... Тихо...
  В наступившей тишине послышался звук открываемой двери, шаги... На плечо Тихомирова легла женская рука и голос Кати прошептал:
  - Я привела доктора Юбера...
  - Бон жур, мсье, - не поворачивая головы, произнёс Тихомиров.
  У двери доктор положил своё пальто на кресло и приблизился к постели ребёнка. Тихомиров и Катя отошли в сторонку, прижимаясь друг к другу.
  Доктор внимательно осмотрел мальчика и, обернувшись, сказал по-французски:
  - Без сомнения, теперь всё скоро кончится. Увы, господа... Мои соболезнования... Чуда не произошло, - он встал, взял из кресла пальто. - Простите, современная медицина бессильна.
  Катя молча протянула ему конверт. Доктор отстранил её руку:
  - Мадам, поберегите деньги. Купите дров. У русских эмигрантов этой зимой вот так же от менингита погибли... уже пятеро детей.
  - О ревуар, - сдерживая дрожь, поклонился Тихомиров.
  Поклонившись, доктор вышел.
  Притихшая, печальная Катя, укутанная в пальто и шерстяной платок, садится на постель сына:
  - Лёвушка, иди поспи, - хриплым голосом говорит она. - Я посижу. Спи, я разбужу тебя...
  - Дай мне несколько франков, - Тихомиров протянул руку.
  Катя открыла белый конверт, достала купюру:
  - Могу дать пятёрку.
  Муж взял деньги, набросил пальто... Но от порога вернулся, подошёл и склонился над умирающим сыном. Снял с себя бронзовый образок святителя Митрофана, положил на грудь Сашеньки.
  - Я скоро вернусь, - бросил он Кате.
  
  В уютном кафе за столиком у окна уже пожилой князь Кропоткин расположился с чашечкой кофе, с рюмкой коньяка и стопкой свежих газет. Он неторопливо развернул "Фигаро", оглядел публику в кафе, взглянул в окно...
  И увидел Тихомирова, выходящего из высоких ворот католического храма.
  - Гарсон, я через минуту вернусь! - крикнул князь по-французски, сильно грассируя.
  Выскочив раздетым на улицу, он замахал руками:
  - Лев Александрович!
  Тихомиров не удивился и не обрадовался:
  - Да...
  - Я, как порядочный человек, обязан выразить вам своё презрение! - на всю улицу закричал князь по-французски. - Распространяя свои брошюры, отвращающие молодёжь от революционных идей, вы...
  - И это всё? - по-русски осадил его Тихомиров. - Я очень тороплюсь...
  - Вы не спрячетесь от своего позора! - князь всё равно говорит на французском. - Ренегат! Так и напишут во всех учебниках! - и вдруг перешёл на русский. - Нет, тебя забудут, вымарают изо всех статей! Но!.. Я подам тебе иудины сребреники. Привези ко мне свой архив! Я готов заплатить выкуп, лишь бы не надругались над нашими святынями!
  Тихомиров спрятал в карман пучок восковых свечей и зашагал по скользкому, обледенелому тротуару.
  
  Двое рабочих в синих спецовках накрыли печь-буржуйку ватным одеялом.
  - Как вы смеете? - Катя пытается их остановить.
  - Эта печь мне не принадлежит, - хватает её за руки седенький, словно нафталиновый, старичок. - Это собственность эмигрантской общины. Ваш муж сознательно порвал с нами все отношения! Мы не можем содержать совершенно постороннюю семью! - И добавил рабочим по-французски: - Несите, спокойно выносите. И поскорее!
  - Хорошо, что они не топят, - засмеялся молодой рабочий. - Печка холодная.
  Катя выхватила у Сашеньки из-под подушки свой заветный шестиствольный "Бульдог" и перешла на французский:
  - Поставьте на место! Это единственное, чем мы можем обогреваться. У нас больной ребёнок! - она указала стволами на кровать сына. - Оставьте хотя бы до завтра! Мы с мужем что-нибудь придумаем.
  - Что это? - старичок протянул к ней руки. - Дайте мне!
  И Катя нажала на курок! Боёк щелкнул...
  Ещё щелчок, ещё... Прокрутился весь барабан. Револьвер не выстрелил!
  - Прелестная вещица! - умиляется старик. - Я мог бы взять её у вас для нашей антикварной лавки. Настоящий шестиствольный "бульдог"! Мы напишем, что это револьвер самого Желябова!
  - Это пистолет Рогачёва, - отшатнулась Катя.
  - Димы или Николая? Да их всё равно никто не помнит, - улыбнулся старик. - А Желябова знают! В последнем словаре о нём большая статья.
  - Я не продаю, - Катя спрятала револьвер за спину.
  - Ну, я подожду. Десять франков - это тоже деньги.
  Рабочие сноровисто отделили печь от трубы, подхватили буржуйку и удалились с вежливым поклоном. Старичок засеменил вслед за ними:
  - Держитесь, голубушка, - прошамкал он в дверях. - Жизнь полна самых тяжких испытаний. Мы не должны отчаиваться.
  Катя тупо уставилась на зияющий в стене дымоход, из которого сажа просыпалась на пол.
  Сашенька заворочался, захрипел в бреду - Катя метнулась к нему:
  - Сыночек, что с тобой? Сашенька, - она поправила подушку, подоткнула одеяло. - Бедненький мой...
  - Я уже скоро умру? - простонал ребёнок.
  Катя заплакала.
  - Почему все двери настежь? - у неё за спиной появился Тихомиров. - Ты нарочно выстуживаешь дом?
  - Какой это дом? - вскочила заплаканная Катя. - Ты никогда не думал о нас! Ты всегда нами расплачивался за свои убеждения! И теперь платишь - за раскаяние. И опять... Где моя дочь? Ты сделал её подкидышем! У тебя нет даже фамилии... Мы венчались по фальшивым паспортам! Мы восемь лет скитаемся чужим углам! Вот, полюбуйся, что ты сделал с нашим сыном! Это ты убил его!
  - Замолчи! - Тихомиров закрыл входную дверь. - Нас подслушивают...
  - И даже сейчас, - Катя смахнула на пол с письменного стола ворох бумаг, - ты пишешь о ней... О своей... Об этой чёртовой, проклятой... хлыстовской богородице, - она со злостью растоптала фотографию Сони Перовской.
  - Катя! Уйди! Замолчи! Сашенька услышит...
  - Сашенька уже никогда ничего не услышит!
  - Замолчи! Не доводи до греха!
  Катя руками зажала себе рот, сдерживая рыдания. Схватила лампу и выскочила из комнаты, громко хлопнув дверью.
  Тихомиров остался в кромешной тьме.
  Он чиркнул спичкой... В его дрожащей руке загорелось пламя церковной свечки. От него он зажёг вторую... Потом третью... Комната наполняется медовым дрожащим светом дюжины тонких восковых свечей. Тихомиров опускается на пол, собирает бумаги. Поднимает маленький томик с бронзовыми застёжками и, открыв наугад, читает шёпотом:
  - Ибо окружили меня беды неисчислимые. Постигли меня беззакония мои. Так что видеть не могу... Их более, чем волос на голове моей. Сердце моё оставило меня. Благоволи, Господи, избавить меня... Господи, поспеши на помощь мне...
  Ворочается и стонет больной Сашенька.
  На грязную, мятую фотографию Сони падают тяжёлые восковые капли.
  Неслышно появляется Катя, опускается на пол рядом с мужем.
  - Тигрыч, мой любимый... И для меня все они - друзья мятежной юности, - вздыхает она. - Все они были достойны лучшей участи...
  - Андрей - благороднейший человек, - тихо говорит Тихомиров. - Умница... Они могли бы быть живы и счастливы... Мы убивали... И я убивал... За смерть чужих отцов Господь забирает у меня сына...
  - Мы будем молиться, пока он жив...
  - Катенька, горько, горько раскаиваюсь я... Мне уже тридцать шесть лет! Прошли все самые лучшие годы... Что впереди? А позади... Смешное, позорное... И ужас, кровь, ужас... Нет для меня прощения... Только Бог в своём безграничном милосердии мог бы меня утешить...
  - Обо всём напиши государю, - Катя приникла к спине мужа. - Мы вернёмся домой. У тебя будет новая судьба... Митрофанушка ты мой...
  - Я не буду писать. Эго бессмысленно. Пойми, Катенька, император - это часть системы. Холодной, разумной системы, которая защищает государство. Он не может принять меня. Пускай, он великодушный, благороднейший из людей... Он сможет простить убийство собственного отца... Но только как частное лицо. А как император - он обязан уничтожить! И бессилен поступить иначе! Мы обречены...
  - Ты всё-таки напиши. А я помолюсь...
  
  * * *
  
  ЭПИЛОГ
  
  Российский государь Александр Третий в простом белом кителе сидит в тягостной задумчивости за письменным столом, низко склонившись над бумагами.
  Кажется, что и стол, и весь царский кабинет в Гатчинском дворце слишком тесен для грузной фигуры царя.
  Император поднял лицо.
  Директор Департамента полиции прямо посмотрел в его светлые глаза.
  - Каждый из нас в свой страшный, смертный час, - сказал государь, - обращается со словами молитвы ко Всевышнему. И мы, грешники, будем просить не справедливости по заслугам, а любви и прощения... по милосердию Твоему, - царь мелко перекрестился, покосившись на фотографию отца. - Господь его уже помиловал, сына ему сохранил.
  - Ваше Величество, - Пётр Николаевич Дурново с почтением склонил голову. - Мы отправим Тихомирова к родителям в Новороссийск. Пусть мальчишку подлечит
  Царь снова взялся за красный карандаш.
  И начертал на первой странице прошения в левом углу... наискосок размашистым росчерком - ПОМИЛОВАТЬ.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"