Людмила Трофимовна любила жареных окуней. Она ела их сосредоточенно глядя вниз, перебирая кусочек за кусочком от костей, и отправляла в рот. "Люблю окуньков" говорила она. Определить, насколько ей нравится еда, можно было по тому, насколько оживленно она ведет диалог во время еды или реагирует на собеседника. В случае Людмилы Трофимовны было большой редкостью, чтобы она целиком и полностью погрузилась в процесс поедания, а тем более смакования. "Люблю" же было вообще единичным явлением в ее речи. Она никогда не говорила "люблю яблоки", а только "нужно есть яблоки", и ела их в больших количествах. По весне, когда начинала появляться первая зелень, ее нужно было есть, потому что нужны витамины после зимы, когда на ветках появлялась смородина, ее нужно было есть, потому что там витамина С больше, чем в лимоне. В яблоках тоже было полно витаминов, абрикосы и миндаль полезны для сердца. Что-то снижало или повышало давление, что-то было полезно для костей или вен, но в целом все, что съедалось, было в меру и шло на пользу чего-нибудь в организме.
Людмиле Трофимовне шел девятый десяток. У нее была большая семья. У обоих сыновей уже были дети, и у тех тоже уже были дети, так что Людмила Трофимовна была уже трижды прабабушкой. Родные были для нее всегда главным объектом чаяний и хлопот. Она любила всю свою семью, но любовью спокойной и рассудительной. Также как фрукты и овощи она кушала, потому что там витамины, и это полезно, она любила семью, потому что так надо и так заведено. Воспитывая внуков, она часто приговаривала: "нет слова "хочу", есть слово "надо"", что раздражало особенно молодежь, но с бабушкой невозможно было спорить. Среди ее феноменальных способностей было и феноменальное спокойствие. Как вода, которой все равно, что происходит с камнем, который она точит, Людмила Трофимовна могла спокойным голосом склонять собеседника к своей точке зрения, пока тот не свирепел или не лишался последних сил, и неспособный держать оборону, отступал. Старший сын ее говорил, что она может довести до такого отчаяния, что, будучи за рулем на дороге и слушая ее, порой хотелось просто бросить руль и въехать в первое попавшееся дерево на полной скорости, лишь бы ее монотонные увещевания прекратились. Она же тем временем и бровью не вела, а спокойно продолжала о своем. Никогда ни на кого не повышая голоса, и на свой счет она требовала того же. Как-то много лет назад, она, заведующая лабораторией, еще молодой специалист, спустилась в цех, и кто-то из рабочих начал громко ей что-то доказывать по технологии процесса. Людмила Трофимовна невысокая, но прямая, как струна, развернулась к кричавшему, и, посмотрев в упор, тихо, но твердо сказала, что это был первый и последний раз, когда он на нее повысил голос. В последствие, никто не только не повышал на нее голоса, но и в ее присутствии рабочие друг с другом говорили тише, чем обычно, и не матерились.
На службе одни ее уважали, другие опасались и завидовали, уж больно удачлива она была. Блага, распределявшиеся за заслуги, если Людмиле Трофимовне было нужно, никогда не обходили ее стороной. С ней было трудно соперничать или бороться, она казалась безупречной. Никогда ни с кем не ссорясь, она избегала сплетен, хотя и не гнушалась послушать, оставаясь в курсе всего, что происходит вокруг. Еще Людмила Трофимовна была исключительно порядочной в семейной жизни и трудолюбивой, что делало ее на службе будто бы совсем идеальной и недосягаемой для сплетен. Хотя сплетни были, и зависть была. Все-таки, зав лаборатории обеспечила квартирами себя и своих детей, но придраться было не к чему. Она знала, с кем, как и когда поговорить. Каждый раз все было по правилам, а главное, заслуженно. Про трудолюбие Людмилы Трофимовны нужно сказать особо. Ее супруг Алексей Александрович в дни их молодой семейной жизни часто бывал в командировках. Людмила Трофимовна строила карьеру, успевала вести хозяйство и растить сыновей, заниматься огородом и обихаживать многочисленных родственников, которые любили гостить, иногда очень подолгу.
Еще Людмила Трофимовна любила свежий воздух, поэтому в ее доме форточки всегда были открыты, а сама она, чтобы не простыть, одевалась даже летом в теплый свитер и чуни из овечьей шерсти. В этот мартовский день было очень сыро, так что она еще накинула сверху жилет из белой овчины в серую шашечку. Мила Трофимовна ждала на обед внучку. Она определилась с меню еще в начале недели. В морозилке оставались грибы с прошлой осени. Они пойдут на суп, и еще будут блины. Блины по рецепту ее матери, на пшене и дрожжах. Их они приготовят вместе, потому что Мила, так зовут внучку, интересовалась семейными рецептами. И еще сегодня был необычный день, день смерти ее мужа. Десять лет назад, в такой же мартовский ветреный день умер супруг Людмилы Трофимовны, Алексей Александрович. С тех пор она отмечала и день его рождения, и день смерти.
Людмила Трофимовна кинула на разогретую сковородку лук, обжарила его, и еще до того, как он стал румяниться, сдвинула шипящую массу, поместив на половину сковородки грибы, поочередно помешивая то одну кучку, то другую. В этот же момент она поставила вариться пшено, чтобы к приходу внучки оно разварилось и успело немного остыть. Внучке было двадцать восемь лет, и она была до сих пор не замужем. В ее возрасте у Людмилы Трофимовны уже был старший сын, и она уже носила второго. Бабушке не давало покоя то, что девочка "не пристроена". Мила встречалась с молодыми людьми, но какие-то они были, на взгляд бабушки, несерьезные. Сейчас у нее был парень, который вроде бы, по описаниям, был достаточно ответственный и, кажется, влюблен в нее, так что бабушка готовилась к серьезному разговору с внучкой.
Людмила Трофимовна бросила взгляд в окно. Небо заволокло серой пеленой, и хоть на улице было тепло, все же дул пронзительный сырой мартовский ветер. Снег и небо сливались в сплошное серо-голубое полотно. На огороде за окном чернели скрюченные стволы старых яблонь. Несмотря на то, что было около полудня, ощущалось приближение вечера. По забору разгуливал, бесприютно озираясь, рыжий всклокоченный кот. Людмила Трофимовна приблизилась к окну и шикнула на него. Он услышал ее, потому что форточка была открыта, но не обратил внимания. Находясь там, за окном, она не представляла опасности, а у него был свой интерес, хотя и ему было неприятно гулять по сырому забору в такую погоду. Над забором свисала кормушка. Еще утром Людмила Трофимовна бросила в нее семечек и старую крупу, но птицы еще не прилетали.
- Кыш, - прошипела она коту, - ты смотри, что делает!
Кот посмотрел на нее безразлично и пошел своей дорогой, птиц у кормушки все равно не было.
Людмила Трофимовна провожала его глазами и раздумывала, что нужно сказать внучке. Она уже давно предпринимала попытки поговорить с сыном и невесткой: "Вы скажите ей, чтобы она с ним держала себя как полагается. Детей-то когда рожать, ей скоро тридцать". Сын только и ответил: "Мам, сама скажи". Этот зачин "скажи ему" или "ей" был уже семейной притчей во языцех. Почему-то Людмила Трофимовна предпочитала делать наставления не лично, а действовать через посредника: "Ты скажи ей, чтобы она хорошо одевалась", "ты скажи ему, чтобы не задерживался", "ты скажи ему, чтобы он мне принес банок из сарая", "надо им сказать, чтобы сделали", и почему бы и нет, "ты скажи ей, чтобы выходила замуж". Людмила Трофимовна видела, что внучке ее кавалер не очень-то нравился, но она не понимала, почему та упорствует. Ей почти тридцать лет, и вместо того, чтобы приложить все усилия, чтобы выйти замуж и наконец родить, занимается какими-то несущественными делами, и еще того хуже, ссорится с ним. Да какая разница, что он там ей говорит или думает, можно все это пропускать мимо ушей. Главное для женщины дети, и чтобы ей помощь была.
В дверь позвонили. Пришла Мила. Она быстро разулась, выгрузила на стол сметану и большой гранат, поцеловала бабушку, и, оглядевшись, вдохнув, протянула: "М-м.. грибной суп. Обожаю".
- Давай сейчас тесто поставим на блины и поедим.
Милу назвали в честь бабушки. Мама и папа месяц думали, какое же имя дать крошке. А потом вступился дедушка, Алексей Александрович, и сказал: "Пусть будет Людочкой, как бабушка".
Людмила Трофимовна высыпала чайную ложку дрожжей в маленькую чашку, добавила ложку сахара и залила на четверть теплой водой. "Поболтай их там вместе и оставь на пятнадцать минут", - сказала она внучке. Тем временем в кастрюлю с разваренной пшенкой отправились мука, подогретые в кастрюльке остатки кефира, сметаны и кислого молока, щепотка соли, сахара и через пятнадцать минут следом отправились дрожжи, уже размякшие и покрывшиеся в чашке пузырями. Все это Мила тщательно перемешивала под руководством бабушки, затем она прикрыла кастрюлю полотенцем, и они пошли в гостиную, где уже остывал в белых тарелках ароматный грибной суп, а вокруг него были наставлены блюдца и пиалы с солениями, тушеной капустой, маринованными грибами, хлебом, и прочими дополнениями к обеду. Они сели за стол, и первые несколько минут только изредка переговаривались, предупреждая, что суп горячий, передавая друг другу хлеб, соления, и прочую снедь.
И вот Людмила Трофимовна на пятой ложке супа спросила:
- Мила, как у тебя дела?
- Все в порядке, бабушка.
- Нет, я имею в виду, как у тебя дела с твоим другом?
- Да нормально, - пожала плечами Мила, - хотя мы постоянно ссоримся.
- Я тебе что хочу сказать, ты давай там, не очень характер свой показывай. Парень он хороший, достойный. Надо вам расписываться и жить вместе.
- Не уверена я, бабуль, - вздохнула внучка.
- Да что там "не уверена". Он к тебе хорошо относится, не пьет, а это очень важно, - и она многозначительно посмотрела на внучку.
- Мы постоянно ссоримся, да и вообще, - она помялась, - тяжело мне с ним.
- Милочка, ты думаешь, всем легко?
Бабушкино "нет слова "хочу", а есть слово "надо"" распространялось и на амурную область. Единственный поклонник Миле не очень уж нравился, но каждый раз она беседовала с бабушкой, думала, что влюбленных кавалеров вокруг нет, а личную жизнь, и правда, нужно как-то строить. Расстаться всегда успею, потерплю еще, решала она.
Каждые выходные Мила навещала бабушку. Они вместе что-нибудь готовила, смотрели фотографии и разговаривали. Мила думала, что так она научится кое-каким семейным рецептам, и бабушке будет повеселее.
Людмила Трофимовна вздохнула. Она не один раз уже говорила внучке, но как же ей объяснить.
- Люда, нельзя жить так, как ты хочешь, - продолжила она.
- А как надо? - не выдержала Люда.
- Нужно выйти замуж, а то потом будешь одна.
На некоторое время воцарилось молчание. Бабушка была спокойна, она продолжала невозмутимо есть суп, закусывая его кусочком черного хлеба. Внучка же внутренне вся кипела. Может, она вообще замуж не хочет.
В детстве Люда часто злилась на то, что у бабушки все было "надо", и не было ничего, чтобы можно было бы "хотеть" или "любить". "Надо скушать яблоко" - скажет она, даже если перед ней лежит самое красивое и ароматное яблоко сезона. "Нужно" было вскапывать огород, сажать, "перерабатывать" урожай и закрывать его в банки, а потом "нужно" было все это есть, общаться с родными, которых едва знаешь и поздравлять их со всеми праздниками, а теперь "нужно" было еще и замуж выйти. Люда взрослела и все меньше и меньше злилась на бабушку. Ей не хотелось ее расстраивать, и даже хотелось быть на нее похожей. Она всегда была такой спокойной и невозмутимой, а ее слово таким весомым. В молодости она была красавицей, а сейчас красиво состарилась. Людмила Трофимовна никогда не влюблялась, не страдала и не обжигалась, хотя мужа, Алексея Александровича, она любила. Они подружились еще в школе, и он прошел все испытания на верность и прочность. А так как он всю их молодую семейную жизнь провел в командировках, Людмила Трофимовна заправляла всеми делами семьи сама. В разговорах с Милой она признавалась: "Он мне говорит что-нибудь, я ему "да-да", а сама делаю, как мне надо. Никогда его не слушала".
Алексей Александрович обожал и боготворил жену, доверяя ей во всем. Она же, верная себе, и в своей любви оставалась рассудительной и спокойной. Что касается страсти, только на девятом десятке Людмила Трофимовна призналась, да и то только Миле во время их задушевных бесед о прошлом, что "можно было б быть и погорячее с ним".
Помогать родным, детям и внукам Людмила Трофимовна считала для себя обязательным. В их доме всегда жили родственники, кто погостить и скупиться в Москве, кто поучиться и не платить за общежитие, кто и просто так, пожить. Всех их она привечала, кормила и обстирывала, помогая и деньгами и советом. Все родные знали, что она всегда приютит, хотя не завидовать не могли, ведь она удачно вышла замуж, ее удачно распределили, она удачно получила квартиры для себя и сыновей. Чем же она такая особенная?
А Людмила Трофимовна была особенная. Быть "удачливой" жизнь учила ее с малых лет. Она родилась в маленьком городке на границе России и Украины. Детство провела с бабушкой, теткой и двоюродной сестрой, пока родители ездили по соседним деревням, ликвидируя безграмотность народа. Тетка недолюбливала маленькую Люду. Как-то бабушка тайком выдала ей одну конфету из заветного кулька, припасенного теткой для своей дочери. Люда сидела во дворе дома с этой конфетой гордая и счастливая. Тетка, приметив это, спросила: "Люда, а откуда у тебя эта конфетка?" И наивный ребенок весело ответил: "бабушка дала". Как же досталось бедной доброй бабушке. Тогда конфеты были небывалым лакомством и выдавались детям по одной в праздник. И уж конечно не всем детям, а только любимым. Когда, накричавшись, тетка удалилась во двор, бабушка шепотом сказала Люде, которая была молчаливым свидетелем неприятной сцены: "Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами". И это был первый урок, который маленькая Люда уяснила себе очень хорошо.
Вскоре родители вернулись и разошлись. Людмила Трофимовна не помнила отца в детстве, и узнала только спустя много лет, когда он приехал обратно в родовой дом с примирением. Но до этого момента случилась война. Маленький городок семь раз занимали то русские, то немцы. Годы оккупации были самыми тяжелыми и страшными. Страшнее войны только другая война. Людмила Трофимовна помнила, как они с одноклассниками рыли траншеи. Ей было девять лет. Потом, когда все началось, кто бы ни занимал городок, есть все равно было нечего, а бомбы падали в сады, ровняя их с землей. Заслышав гул самолетов, оставалось только бежать к погребу, лететь вниз, и там, на дне, затаившись, ждать, когда все стихнет. Зимой мать, по ночам тайком уходила в поле с лопатой и выкапывала неубранную промерзшую картошку, чтобы потом растолочь ее в кашицу и испечь на печи. В день выдавали по двести граммов хлеба на человека. Положишь кусочек в рот. Мгновение ощущаешь этот ни с чем не сравнимый вкус черного хлеба, и вот он растаял, в руке ничего нет, и опять голод, страх и ужас. Все пороги и рубежи страха остались далеко позади. Людмила Трофимовна больше ничего не боялась и почти никогда не плакала, но один раз она запомнила на всю жизнь.
Старшая Варя все это время жила с отцом, а Люда и маленький Ваня с матерью. После войны родители решили сойтись ради детей. И вот отец, лица которого она помнила, пришел в дом. Красивый, сияющий, он обнял ее, а она не выдержала, вырвалась и убежала на улицу, рыдая. Отец догнал Люду, пошел рядом, и все спрашивал: "ну что ты плачешь?". А она не могла успокоиться, ничего не отвечала, и только шагала вперед, обливаясь слезами, которые она сама не могла себе объяснить, а он, уже безмолвно, шел рядом.
Семья переехала в другой город. Отец и мать преподавали в школе. В этой же школе учились и дети. Отец вскоре стал завучем и видным человеком в городке. Он ездил в Москву на съезды преподавателей, видел, а, может быть и общался с Луначарским и Крупской. В городке он был популярным и уважаемым человеком. Почти все деньги он отдавал на нужды школы, выдавая жене крохи на продукты и изредка на скромную одежду для детей. Люда видела: не любит он мать. Всегда недовольный ей, чтобы она ни сделала, он никогда не помогал, не жалел и не ласкал жену. И, заплетая по утрам свою золотую косу, юная и прекрасная Люда не думала о любви. Ни один парень не тревожил ее сердце так, чтобы оно замирало или билось сильнее, голова не кружилась, а кровь не бросалась в лицо румянцем. И это был еще один урок жизни. Нет слова "хочу", есть слово "надо". Надо вести достойную жизнь и выбрать достойного мужа. Одноклассник Алеша ее обожал. Он был всегда рядом, пока они учились в школе, ездил к ней в Ленинград, когда сам учился в Москве. Алексей Александрович не давал поклонникам виться вокруг своей Людмилы, и либо разговаривал с ними, отчего они устранялись, а чаще начинал с ними дружить, и они сами как-то переставали претендовать на внимание с ее стороны. На последнем курсе Людмила и Алексей поженились.
Людмила Трофимовна задумчиво перекатывала во рту кусочек черного хлеба. Она намерена была продолжить наставительную беседу с внучкой. Та все ждет кого-то, кто ей понравится. А чего ждать? Нужно быстрее определяться, рожать, воспитывать, поднимать: строить семью. Излишние страсти приводят человека к несчастью. Мать Людмилы Трофимовны перед смертью и слышать об отце не хотела, хотя выходила по любви. Сестра Варя вышла замуж, но развелась, потом жила с другим мужчиной в любви, но замуж за него так и не вышла. Она умерла одна в доме престарелых. Людмила Трофимовна ездила устраивать похороны. Ее провели в пустую комнату, где на полу лежал труп сестры, накрытый простыней. Никого с ней рядом не было, когда она умирала.
- Людочка, нужно потерпеть, - продолжала Людмила Трофимовна, - он человек хороший, а это очень важно. Ты потом привыкнешь.
Внучка только пожала плечами: "Не знаю, бабуль, не уверена".
Обе помолчали, потом Людмила Трофимовна сказала: "Возьми там, в серванте. Помянем дедушку". Люда поискала в серванте, нашла бутылку с домашним вином. И рядом, на полках за стеклом, среди хрусталя, три стопочки. Она налила себе, бабушке и дедушке, накрыла ритуальным ломтем хлеба дедушкину стопку, и застыла в ожидании, что бабушка скажет. Людмила Трофимовна замерла и только сказала: "Дедушка наш был... Царствие ему небесное...". Выпили и помолчали.
За окном стало еще темнее. Сумерки окрасили снег и небо в глубокий синий цвет. Среди этой сини чернели скрюченные яблони. Мила смотрела на них, как и тогда десять лет назад, в день похорон. Был такой же серый день и синий вечер. Только ветер дул сильнее. Все женщины готовили на кухне угощение к поминкам. Мила также смотрела в окно, на мгновение забыв про суету вокруг: там, на ветру качалась невообразимо белая рубашка, непонятно кем оставленная из соседей сушиться. Эта рубашка то замирала, то начинала подобно флагу трепыхаться на ветру, сияя среди этих синих бесприютных сумерек. Мила любила дедушку, и ей было стыдно, что она редко навещала его перед смертью, когда он уже сильно болел. Как-то раз она забежала навестить его на минутку перед какой-то, как ей тогда казалось, важной встречей или свиданием. Опустилась на колени перед диваном, где он лежал, уже не вставая. Дедушка был очень слаб, он ничего не смог сказать, но только крепко обнял ее, как обнимал в детстве, и заплакал в голос, и это были их последние минуты вместе. Вскоре дедушка умер. И было горе, слезы и белая рубашка и стыд за то, что так мало она им интересовалась, и так редко навещала.
Сама же Людмила Трофимовна вспоминала, что как-то она сказала: "Не бывай он так часто в командировках, может, и не прожили бы мы так долго вместе". Сейчас ей было не по себе от этих слов. Самыми частыми словами в их семейной жизни были: "Алексей, надо...", а дальше шло то, что ей было надо. Надо было для семьи, для детей. Мысленно она все больше возвращалась в прошлое и жалела, что так мало дарила мужу тепла. Часто она просила сыновей отвезти ее на кладбище, где подолгу смотрела на портрет, высеченный на памятнике, читала молитвы за упокой и утирала такие редкие во времена ее молодой жизни слезы.
Тесто подошло, и Мила встала у плиты печь блины. Бабушка же примостилась у кухонного стола на старой табуретке и раздавала указания. Один за одним, на тарелке выросла горка пышных ноздреватых блинов, а по кухне распространился запах пшенной каши и хлеба.
Мила записывала все рецепты бабушки в отдельную тетрадь. Она часто пыталась выспросить, сколько точно класть муки или сколько лить масла, но бабушка не могла ответить. Она задумывалась, а потом отвечала: "Милочка, все "на глаз"". Сколько лет она проделывала одни и те же движения: одни и те же шаги по кухне, от плиты к холодильнику, от холодильника к столу, так что в них не осталось ничего лишнего, как и в самом хозяйстве Людмилы Трофимовны. Продукты, а особенно хлеб, никогда не выбрасывались. Все шло в расход, разве что соседскому коту иногда перепадали кости или какие-то остатки недельного супа. "Жизнь была очень тяжелая", - рассказывала бабушка внучке: "Мы с дедушкой поженились, и нас распределили в Подмосковье. Мама мне дала с собой большую кастрюлю, подушку и кое-что из белья, и все. Тогда все жили очень бедно. У родителей самих ничего не было".
За окном стало совсем темно. Мила задернула шторы, отнесла блины в гостиную и заварила чай. Людмила Трофимовна съела один блин и положила себе второй. Теперь она наслаждалась этими теплыми блинами, такими же, как готовила ее мать. То ли ее разморило от чая, то ли из-за воспоминаний о муже, ей больше не хотелось продолжать разговор о будущем внучки. Мила сидела рядом и с удовольствием уплетала блины со сметаной и вареньем. Она была похожа на бабушку внешне и даже где-то характером, но все же была другая. У нее было безоблачное детство и любящие родители. Когда старший сын привел невестку в дом, Людмила Трофимовна ее не приняла. Она вела себя в соответствие с приличиями, но с нескрываемой холодцой. Заводские, зная нрав Людмилы Трофимовны, спорили у нее за спиной, сколько ей понадобится времени, чтобы невестка сбежала. Однако, невестка не только не сбежала, но и прошла все проверки на прочность. Безропотно она выполняла все, что было надо по хозяйству Людмиле Трофимовне, с готовностью вскакивая, даже когда та царственным голосом всего лишь заявляла, что ей холодно и нужно закрыть форточку, или ей жарко и нужно открыть окно. Только раз невестка наотрез воспротивилась воле свекрови, когда та посоветовала сыну после института идти в отдел геодезии в учреждении, где всю жизнь проработал Алексей Александрович. Это означало, что будут частые командировки, и сына, как и отца, месяцами не будет дома. "А что, - комментировала Людмила Трофимовна, - это хорошие деньги, а ты будешь спокойно работать и заниматься детьми". Но дерзкая невестка заявила: "А зачем тогда я замуж выходила?". Людмила Трофимовна не настаивала, и старший сын пошел работать в то же учреждение, но в экономический отдел, где не было никаких командировок.
- Забери блины домой, угостишь маму и папу, - сказала Людмила Трофимовна.
- Хорошо, я скоро буду собираться.
Мила вытерла масляные от блинов пальцы салфеткой и довольная откинусь на спинку дивана. Бабушка посмотрела на нее с улыбкой:
- Ну что, наелась?
- Ой да, бабуль. Так вкусно! Спасибо большое!
- Ты все-таки, Милочка, подумай на счет своего друга. Он тебя любит.
- Подумаю, бабуль, - сказала Мила, чтобы бабушка уже оставила эту тему. Она взяла сухую, как осенний лист, руку бабушки и, придвинувшись ближе, обняла.
- Бабуль, я так люблю тебя!
Людмила Трофимовна не ожидала такого прилива нежности и даже немного вздрогнула. Но тут же улыбнулась и сжала руку внучки. Ну что поделаешь, думала она, другое поколение, другое время и воспитание. Придется продолжить эту тему потом. Но дело было не только в поколении. Один раз она уже попыталась передать эстафету невестке, любезно предложив ей свою формулу женского счастья, та отказалась. Внучка же колебалась, и нужно было бы наставить ее на верный путь. Она продолжит, но позже. Сейчас же Мила Трофимовна чувствовала неуверенность в свое формуле и еще какую-то леность от неожиданных нежных объятий внучки, не принятых в семье в ее юном прошлом.
- Бабуль, подумай, чтобы нам приготовить в следующий раз, - сказала Мила, медленно отстраняясь.
Она засобиралась домой, заворачивая еще теплые блины в пакеты. Когда внучка ушла, Мила Трофимовна включила телевизор, но больше смотрела на портрет мужа на стене рядом с экраном. Мысли у нее рассеялись: она то принималась думать, что нужно еще сделать сегодня, то о том, что приготовить на следующую субботу к приходу Милы. Бывая на могиле Алексея Александровича, она смотрела на портрет на камне и пыталась угадать, какое у него сегодня настроение: "сегодня строго смотрит", - говорила она, или "он, кажется, улыбается". Фотографию на стене выбирала Мила. Она выискала в старом альбоме фото, сделанное еще в их школьные годы. На нем Алексей Александрович полулежал на траве, расслаблено опираясь на локоть. Лицо его было спокойно и было непонятно, собирается ли он усмехнуться или загрустить. Людмила Трофимовна играла в ту же игру и портретом. Сегодня, глядя на него, ей казалось, что он вот-вот улыбнётся. "Лёшенька..." - тихо прошептала она со вздохом.