Аннотация: Продолжение антиутопии. Смелая вылазка в город.
Семён Матвеевич, наконец, решился сделать вылазку наверх, чтобы встретиться с женой и сыном и уговорить их переселиться в убежище. Товарищи экипировали его соответствующим образом, одев на него рваный пуховик и потрёпанную ушанку, прикрепили сзади к одежде "ароматизированный" мешочек на случай встречи с сотрудниками "обработки", снабдив на всякий случай видавшей виды котомкой.
После одиннадцати ночи писатель выбрался на поверхность и впервые за много недель вдохнул свежий воздух улицы. Уже потеплело, начиналась весна, снег таял. Он дошёл до ближайшей остановки, никого не встретив по пути.
Минут через десять приехал автобус. Водитель брезгливо принял от Семёна Матвеевича деньги и, поморщившись, сунул в лоток талончик на проезд. Импровизированный бродяга уселся в хвосте автобуса, и место вблизи него быстро освободилось. До нужной остановки писатель доехал без приключений.
Зашёл в подъезд, набрал цифровой код квартиры (электронный ключ он тогда оставил дома). Пришлось звонить в квартиру. Через несколько минут дверь открыла заспанная жена, даже не посмотрев в глазок.
Софья Алексеевна в первый момент удивилась и думала прогнать нищего, но потом узнала в нём мужа и впустила, зажгла свет в прихожей. Семён Матвеевич стоял и в изумлении смотрел на жену. Её седые волосы были теперь выкрашены под блондинку, да и бордовое кимоно с драконами как-то не вязалось с пенсионным возрастом женщины. В квартире всё было по-другому. На полке для обуви стояли чьи-то кирзовые сапоги, напомнившие ему казённые, как у "обработчиков". Через дверной проём в спальне виднелись новые весёленькие занавески в клеточку. На вешалке висела шапка с кокардой в виде знакомой собачьей морды.
- Ты жив и здоров, я так рада, Сёма! - торопливо заговорила первой супруга. - Столько времени не было вестей, я подумала, ты правда покончил собою. - Она виновато скосила глаза на чужие кирзовые сапоги. - Хочешь, я тебе супчика подогрею? Где ты жил всё это время?
- У тебя кто-то есть? - спросил муж.
- Ну, ты же сам сказал перед уходом, что я свободна, тем более, мы подали в розыск, и теперь тебя считают пропавшим без вести. Я и оформила развод согласно процедуре, выписала бывшего супруга как нелегала-писателя, не прошедшего перерегистрацию. Вот, скоро замуж выхожу. Валера сейчас на дежурстве.
Семён Матвеевич постарался сдержаться, проглотив обиду. Столько лет прожили, и на тебе! Как он мечтал об этой встрече, что приведёт свою семью в подземное убежище, познакомит со своими новыми товарищами, покажет им огромную библиотеку, как они там заживут счастливо вместе. И вот, всё напрасно!
- Я же для конспирации это говорил, чтобы вас уберечь от преследования! А Пашка где? Уже спит?
- Сын теперь на пятидневке в кадетском училище. Ему лучше не знать, что ты приходил.
О том, чтобы взять жену с собою, не могло быть и речи.
Софья Алексеевна сбегала на кухню и принесла бывшему благоверному пирожков и шоколадку, достала из кошелька остатки бумажных денег и осторожно протянула их, стараясь не касаться дурно пахнувшего ватника.
- Хочешь, я принесу тебе твою одежду с балкона? Я её ещё не выкидывала, мало ли что, лежит там в шкафу.
Писатель молча кивнул.
Когда вещи были уложены в котомку, Семён Матвеевич в последний раз грустно взглянул на жену, та даже не попыталась обнять его на прощанье.
- Прости меня, пожалуйста, и постарайся понять, женщине одной так нелегко, а Валера материально помогал нам с сыном. И в доме обязательно нужен мужчина, чтобы можно было воспитать мальчика в строгости.
Старик повернулся и зашагал к лифту.
Он вышел из подъезда. Над головою темнело беззвёздное небо в облаках. Да, он хотел остаться писателем, но не такой же ценой! Зачем тогда свобода творчества, если некого любить и не для кого писать?
Это просто кошмар, надо проснуться, и всё снова станет хорошо - ни переворота, ни преследований, ни измены супруги. "Сейчас ущипну себя посильнее, и очнусь в своём привычном мире. В 2010 году, например, когда можно было жить свободно, и сочинять, что хочешь, при прежних порядках и старом Союзе Писателей". Так думал одинокий бродяга и смотрел вверх, словно просил кого-то. Небеса безмолвствовали.