Удобно расположившись в своей повозке, Настенька, успокоенная мерным стуком копыт и скрипом колес, предавалась размышлениям:
- Однажды я уже проделала этот путь, но тогда время казалось мне вечностью, а сейчас все по-другому. Тогда эту дорогу я мерила своими ногами, плелась привязанная к телеге, а сейчас барыней сижу на мягких подушках... - чувство благодарности к устроившему это путешествие Демир-беку залило теплой волной сознание Настеньки.
Благодаря Демир-беку ни один из встречавшихся монгольских отрядов не причинил им вреда: слова, сказанные начальником охраны на непонятном языке, приводили в трепет монголо-татар и они, низко кланяясь, пропускали всю странную процессию дальше. Но Настенька не позволяла забыть себе о подлом предательстве Демир-бека и все блага, предоставленные заботливым хозяином, воспринимала, как попытку загладить его вину перед собой. Но она останется непреклонной! Так решила для себя Настенька.
Долгий и нудный путь можно скрасить и сократить приятной беседой, поэтому Настенька часто перебиралась в повозку к Никанору, и тогда разговорам не было конца...
- Отец, ты все знаешь обо мне, но никогда и ничего не рассказывал о себе: откуда ты родом, как попал в эту степь, где мы с тобой встретились? - заглядывая в слезящиеся глаза старца, спросила Настенька.
Никанор грустно улыбнулся, вздохнул и сказал:
- Я думал, что уже никогда не вспомню о днях своей молодости, так давно все это было... - узловатые пальцы старика нервно перебирали складки покрывала, которым Настенька заботливо укутывала его вечно мерзнущее тело, потом, вдруг остановившись, стали нежно разглаживать их, будто прикасались к чему-то сокровенно-дорогому...
- Я не знаю, кто мои родители. Но с тех пор, как я себя помню, я жил в одной очень знатной и богатой семье в Киеве... Их имена ничего тебе не скажут, так как их давно уже нет в живых. Князь, ехавший в свое имение с не очень удачной охоты, (дикий вепрь задрал одного из самых любимых гончих псов князя), подобрал меня на дороге совсем замерзшего, когда его конь споткнулся об окоченевшее тело нищенки. Никто не знал, откуда она сама и ее ли это ребенок, вечно плакавший у нее на груди то ли от холода, то ли от голода. Князь усмехнулся и сказал, что это его любимый пес вернулся к нему в таком обличье и приказал забрать ребенка с собой. Так я попал в имение ...
Детей в семье не было и князь с княгиней решили сами воспитывать найденыша, скрашивая свое одиночество. Мое беззаботное детство закончилось с появлением у княжеской четы собственной дочери, и тогда я превратился из баловня и любимца в няньку. Но я не обижался на них: я был им благодарен за все и любил их по-настоящему, платя добром за добро... Я был смышленым ребенком и князю очень нравилось заниматься со мной: я был обучен грамоте самим князем, а его толмач обучил меня знаниям греческого, немецкого, французского, персидского языков, - проговорив это, Никанор замолчал.
- Что было дальше, отец? - осторожно вернула к действительности старца Настенька.
- Хозяйская дочь росла тихой и умной девочкой. Родители не могли нарадоваться на нее. Она никогда не прекословила батюшке с матушкой, всегда была послушной, но во все свои тайны посвящала только меня, стараясь не докучать родителям. Так мы и жили, зная Машеньку каждый со своей стороны: князь с княгиней видели мягкую и послушную дочь, а я знал неуемную энергию любознательной детской души. Ее интересовало все, куда ползет муравей, и почему так жутко воют волки, откуда у коровы берется белое молоко, если она ест зеленую траву и так до бесконечности. Все эти вопросы обрушивались на меня, и я, как мог, старался на них отвечать. Мы и не заметили, как наши детские дружеские отношения переросли во взрослую любовь... Мне было уже двадцать годков, когда грянула беда - открылась тайна нашей любви с хозяйской дочерью Машенькой... Пятнадцатилетнюю Машеньку скоропалительно выдали замуж за богатого, недавно овдовевшего купца, а меня отправили в монастырь, - Никанор опять надолго замолчал, а руки его продолжали шевелиться, то комкая покрывало, то разглаживая его: он будто годы своей жизни пропускал сквозь пальцы, одни быстро прогонял прочь, а другие пытался удержать подольше...
- Отец, а как ты попал в степь, сбежал из монастыря? - не сумев преодолеть любопытство, спросила Настенька.
- Нет, меня выслали из него за еретические мысли и речи, - просто сказал старец.
- Ты - еретик?! - у Настеньки глаза медленно поползли на лоб, - я не верю этому! Ты, который всегда поддерживаешь других с именем Бога на устах и, вдруг, - отступник? Я не понимаю... - пожала плечиками Настенька.
- Да, я - отступник, так решил церковный синод, - подтвердил, грустно улыбнувшись, Никанор.
- Но почему они так решили, что ты сделал такого страшного, что тебя отлучили от церкви и сослали в степь? - допытывалась Настенька.
- Я просто внимательно изучил Священные Писания, - отвечал Никанор.
- Но эту книгу все учат! И меня дед Михайла учил! Читать мы не могли, но молитвы и притчи знаем многие! - не унималась Настенька.
- Пытаясь забыться и отвлечься от мыслей о мирском и, зная, что двери монастыря уже никогда не откроются передо мной, я с головой ушел в изучение Библии. Сразу мне никто не чинил в том препятствий: ведь днем я трудился вместе со всеми монахами, а уже вечерами и ночами истязал себя чтением этой удивительной книги чтобы не думать о Машеньке. Много интересного узнавал я из нее, но и много вопросов стал задавать отцу-игумену: зачем в часовне образа, зачем мы бьем им поклоны, зачем так часто постимся, почему в молитвах не поминаем имени Господа нашего? Вместо ответов на вопросы я заработал холодный и сырой подвал, а когда и это меня не остановило, и вовсе приковали цепями в том подвале и объявили сумасшедшим... Долгих три года я провел в подземелье, пока в наш монастырь не завернул архиепископ. Он долго и обстоятельно расспрашивал меня о моих взглядах на Библию, пытался выяснить, кто из монахов надоумил меня на такие еретические мысли. Но, когда он понял, что никто из монахов в этом не виноват, и что на эти мысли меня навела сама Библия, он успокоился и даже пожалел меня, решив сослать непокорного монаха на вечное поселение в уединенную пустошь. Он взял с меня слово жить там одному и не уходить до особого знака свыше...- продолжил свою историю Никанор.
- Этим знаком стала я? Ведь со мной ты ушел и покинул свое уединение, - пробормотала Настенька, - но что же такое страшное ты нашел в этой книге?
- Я понял, что Бог, имя которому ИАГ, вовсе не такой, каким его нам представляли служители церкви. Ведь нам его даже по имени называть запрещается! А почему? - спрашивал я и не находил ответа. Я думал: ведь имя должно выражать характерные особенности того, кому принадлежит. ИАГ - означает - "он дает становиться". И я понял, что своим именем Господь говорит нам, что ОН - Бог великих намерений и всегда их осуществляет. Так как люди никогда не могут быть совершенно уверены в успехе своих замыслов, только истинный Бог может по праву носить это имя. Лишь Бог ИАГ может сказать: "Так и слово Мое, которое исходит из уст Моих, - оно совершает то, для чего я послал его", - так написано в Библии. А все, так называемые "божьи слуги", твердят о том, что имя Бога нельзя произносить из-за его святости, но ведь оно записано в Священных Писаниях, почему же его нельзя произносить, когда мы читаем Библию?! Я изучил язык иудеев и прочел Священные Писания Моисея и там нашел имя Бога - ИАГ - и оно повторялось там очень часто! А когда я сказал об этом игумену монастыря, он не смог мне вразумительно ответить, почему в наших книгах это имя исчезло. Он сильно рассердился за это и наложил на меня епитимью, заставив денно и нощно читать Псалтирь десять дней кряду. И я опять и опять листал Священную Книгу, убеждаясь и открывая для себя все новые и новые истины: Бог - нелицеприятен, никто его не видел, а как же богомазы рисуют лик Господень? Да и зачем, ведь Бог сказал: не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я - Господь, Бог твой...значит, кладя поклоны перед иконами, мы поступаем небогоугодно! И где написано о множественных постах и праздниках? Я этого не находил... А мои вопросы к братьям-монахам заканчивались жестоким избиением и холодным подвалом - так из меня пытались выгнать бесов и ересь... Приехавший архиепископ, понял, что я не сумасшедший, каким меня пытались сделать, но, подчиняясь законам церкви, он не мог просто выпустить мня, поэтому сказал: "Чтобы ты не возмущал верующих братьев своими речами, уйди в пустошь и там живи, Бог тебя не оставит, а здесь тебя просто забьют до смерти"... И я ушел и жил там долгие и бесконечные годы... Когда я нашел тебя и понял, что ты жива, я поверил в то, что Бог меня не оставил, хотя за эти годы я много раз приходил в отчаяние, и, казалось, действительно сходил с ума от одиночества...
- Но почему ты сразу не ушел к людям, почему не искал свою Машеньку? - спросила Настенька.
- Я ведь дал слово, что буду жить один... - ответ Никанора поверг Настеньку в долгое раздумье...
Прошло много времени, пока Настенька опять решилась заговорить:
- Дорогой мой батюшка! Отец родной! Я всегда только требовала от тебя участия, доброго слова, совета и поддержки, но никогда мне даже в голову не приходило, что ты тоже был молодым и у тебя была своя жизнь, многим отличающаяся от настоящей... Прости меня, глупую! Прости, что занимала твои мысли своими, не стоящими внимания вопросами и не давала тебе сосредоточиться на своем! - то прижимая руки к груди, то вытирая наворачивающиеся на глаза слезы, прерывисто говорила Настенька.
- Не надо, дочка! Я счастлив твоим счастьем и вместе с тобой грущу и переживаю! Это я должен благодарить Бога и судьбу за то, что они послали мне тебя! Благодаря тебе я снова обрел настоящую жизнь, людей, увидел и почувствовал, что я еще кому-то нужен и что не зря я столько лет провел в уединении! - притягивая к себе Настеньку, сказал Никанор, - стоило столько времени прожить одному, чтобы судьба наградила меня встречей с такой удивительной женщиной, как ты!
Еще долго они ехали молча, так и не разжав объятий...
- А ты больше никогда ничего не слыхал о своей Машеньке? Как она? Жива ли? - спросила Настенька опять.
- Нет, ничего не слыхал. Ведь вестей с того света еще ни один умерший не передавал... Машенька бросилась с Днепровской кручи через год после свадьбы, не выдержав крутого нрава мужа... Непокорно молчаливую Машеньку сильно бил ее ревнивый муж, а она не посмела пожаловаться родителям, чтобы не расстраивать их... Ее отец приходил ко мне в монастырь просить прощения. Он уверял, что если бы знал, к чему приведет их с княгиней решение, ни за что не стали бы на пути нашей с Машенькой любви и, может, сейчас бы не слезы лили, а нянчили внучат... Но ведь сделанного не исправишь: Машенька умерла, а я уже был пострижен в монахи... Князь умер ровно через год после Машеньки в один день с княгиней... Легли спать и не проснулись... Может от тоски померли или от чувства вины, не знаю. Бабы болтали, будто они отравились, но то только Богу ведомо... Я на них зла не держу, Бог простит их проступок..., - глубоко вздыхая, стал ворочаться в своей повозке старик. Настенька поняла, что он больше не хочет говорить, и быстро перебралась в свою повозку, но мысли о такой поразительной его судьбе не покидали ее, она еще долго-долго думала о несчастной любви Машеньки и Никанора, пока мерное покачивание повозки не убаюкало ее...
2.
Родина встретила их хмуро: весь горизонт затянуло грозовыми облаками, где-то погромыхивал гром, будто недовольная стряпуха швыряла котлы и ухваты... Изредка вдалеке небо рассекали злые зигзаги молний. Настеньке казалось, что родная земля не хочет ее возвращения и отвергает ее. Расстроенная и притихшая она сидела в повозке и думала:
- Зачем, зачем я здесь? Даже небо гневается на меня! Родина не простит мне измены, ведь я любила предателя!
Уловив настроение Настеньки, Никанор попытался исправить его:
- И небо Родины еле сдерживает слезы радости от встречи с тобой, - сказал он.
И, вдруг, в просвете между тучами выглянуло солнце, его яркий луч прочертил светлую полосу к земле, солнечный зайчик весело запрыгал от повозки к повозке, стирая с лиц настороженность, заставляя всех улыбнуться.
Дождь хлынул стеной, будто кто-то вверху опрокинул кадку с водой. Тучи, которые уже, казалось, прошли стороной, стали громоздиться одна на другую, все больше и больше сгущая черные краски ненастья. Острые жала молний раскалывали небо на неравные куски, тут же прочно соединявшиеся воедино, быстро исчезали и вновь рвали небо в новом месте... Ставший, было, проясняться небосклон, опять оказался в плену черных грозовых кружев...
- Нет, отец, это Бог говорит о бесполезности моего возвращения, - сразу промокшая до нитки от лившейся потоком небесной влаги, задумчиво и обреченно произнесла Настенька...
Девочки всячески старались развеселить опечаленную мать: они наперегонки шлепали по лужам, распевая незамысловатую песенку: "Дождик, дождик, перестань!", брызгали друг в дружку дождевой водой, набирая ее пригоршнями из теплых луж, звонко смеялись, заражая своим смехом окружающих, даже выдавив скупую улыбку на суровом лице начальника охраны, направившего своего коня к повозке Настеньки. Только Настенька никак не реагировала на их выходки и ужимки.
- Мы выполнили порученное нам задание, - сказал он, - вон там, за пригорком, начинаются земли Рязанского княжества, а за рекой - ваше село, ханум. Если вы хотите, я буду сопровождать вас до самой избы, но это плохо, ведь тогда сельчане примут вас настороженно, так как не всякий селянин может позволить себе иметь вооруженную охрану, и будут...
- Не надо нас дальше провожать, - перебила его цветистую речь Настенька, - мне здесь каждая кочка знакома, здесь прошло мое детство, здесь моя родина... Идите назад с Богом, спасибо вам за все, - грустно сказала она, отворачиваясь от ставшего за время путешествия надежным защитником мужественного и немногословного начальника охраны, чтобы спрятать свои глаза, которые кричали: "Остановись, постой, забери нас с собой! Не оставляй нас здесь одних!"
- Прощайте, ханум, - резко развернув коня и собираясь пустить его вскачь, сказал охранник, но, почему-то замешкался, и Настенька едва уловила тихо сказанное им с затаенной надеждой:
- Может, что передать хозяину?
- Нет, ничего не надо передавать, - еле сдерживая непрошенные слезы, ответила она.
Еще долго под проливным дождем стояли и смотрели вслед удаляющемуся отряду охраны три Настеньки... Разные и в то же время одинаковые мысли одолевали каждую из них...
- Что я наделала? Зачем сюда приехала? Кому мы здесь нужны? Да еще девочек с Никанором притащила... Где ты, мой ангел-хранитель? Где ты, Демир-бек? Как я смогу устроить жизнь всех тех людей, что приехали сюда со мной? - метались мысли Настеньки, и она готова была бежать за скрывшимся за пригорком отрядом охраны, чтобы вернуться назад в прекрасный розовый дворец и просить прощения у Демир-бека за свое опрометчивое решение...
- Как хорошо, что мы здесь! Я снова дома! Как прекрасно, что и мама, и сестра, и дедушка Никанор здесь, со мной! Жаль, что Тимура и Тугана нет с нами, и Демир-бека жалко... Особенно хотелось, чтобы Туган был рядом... - думала Настя.
- Хочу домой, в Сыгнак! В прекрасный дворец! Зачем мы здесь? Стоим в поле под дождем, одни, никому не нужные... Где ты, Тимур, где Туган, где добрый Демир-бек с дедушкой Хакимом? Где все те люди, что так любили нас и которых любили мы? Тимур, милый, где ты? Что делаешь? Помни, помни, не забывай меня! Я ведь так тебя люблю!... - думала Настуся.
Уже в сумерках три повозки переправились через брод на реке и проехали пустынными и мокрыми улицами села к избе деда Михайлы, стоявшей с заколоченными крест на крест дверью и окнами.
Очень скоро пустая изба, покинутая всеми, приобрела жилой вид. Три Настеньки трудились, как пчелки. Односельчане с радостью приняли их. Со всей округи девчонки собирали друзей и с удовольствием потешались над ними, когда те путали их и не могли найти различий между Настеньками. Сельские дети, еще помнящие неугомонную заводилу и разбойницу Настю, неожиданно получили сразу двух предводительниц всех их проказ.
Настенька, сбросив груз оцепенения первых минут встречи с родиной, целыми днями щебетала и пела то в избе, то в маленьком дворике. Даже старый Никанор, не смотря на трудную и долгую дорогу, совсем измотавшую его, сам с трудом выползал из тесной избушки и целыми днями сидел на завалинке, подставляя уставшее старческое тело под лучи летнего солнышка.
- Вот ведь, солнце одно на всех, - говорил он Настеньке, присевшей подле него, - а в родной сторонке оно прямо ласкает тебя, будто гладит и прогревает тебе все нутро, - ухмылялся в седую бороду Никанор, - а в чужой стороне оно печет и обжигает!
- Да, отец, здесь каждый кустик, каждая травинка родные и близкие, а солнышко и в правду ласковое: в Сыгнаке оно немилосердно жгло, а здесь просто греет, согревает и тело, и душу, - задумчиво произнесла Настенька.
- Теперь ты не боишься своих односельчан? Не обидели они тебя? - щурил хитрые глаза Никанор.
- Нет, не обидели, - улыбнулась Настенька. Она действительно была приятно удивлена тем, что ее так тепло и радушно встретили и приняли здесь: никто не ткнул в нее пальцем, мол, не выходя замуж, прижила двух дочек, никто не приставал к ней с расспросами. Сельские мужики помогли укрепить дверной косяк и оконницы, а бабы снабдили ведрами и корытом для стирки. И те, и другие без конца заглядывали в избу, спрашивая, чем еще могут помочь Настеньке.
В первый же день по приезде, придя на погост, Настенька увидела аккуратно прибранную могилку деда Михайлы. Жители села помнили его, многие были обязаны ему жизнью, ведь дед Михайла понемногу врачевал страждущих, а их благодарность вылилась в ухоженность последнего приюта деда-травника...
3
На кладбище Настуся обратила внимание на то, что Настя, постояв возле могилы деда и положив на нее букетик полевых цветов, собранных по пути, оставила в руках неяркую веточку ромашек и повернулась к невысокому холмику, поросшему густым ковром барвинка. Настуся недоуменно вскинула огромные глаза на сестру, увидев, как та положила оставленный ею цветок на этот холмик.
- Здесь лежит моя нянька и самый лучший друг, я тебе о нем рассказывала, - ответила Настя на немой вопрос сестры, - здесь покоится Буян.
- Хотела бы я увидеть этого пса, - задумчиво сказала Настуся, - хотела бы поиграть с ним, как ты...
Вдруг из кустов напротив, на зеленый холмик, с тихим жалобным поскуливанием выбрался щенок. Он был круглый, как шарик, большие, умные глаза его с надеждой смотрели на девочек.
- Откуда ты взялся? - в один голос проговорили они и склонились над щенком.
В кустах раздался предостерегающий рык, и показалась ощерившаяся клыками черная голова собаки. А сестрички наперебой галдели над щенком:
- Какой ты смешной и хорошенький! - но, увидев собаку, онемели: она стояла в полный свой рост и, казалось, шаталась от дуновения ветерка, такой худющей и тощей была. Сквозь шкуру были отчетливо видны все ребра, а под ними явно различалось, где и как стучит ее сердце... Собака медленно и тяжело подошла к щенку и попыталась утащить его, но не смогла поднять упругого как мяч сына. У нее не было сил взять его за холку, как это делают все собаки, перенося щенков в другое место. Тогда она стала носом осторожно скатывать щенка в кусты, но тот выказал свое недовольство и даже попытался укусить мать. Та дернулась в сторону и малыш, щелкнув зубами, больно прикусил собственный язык. У всех присутствующих сжалось сердце: так жалобно заскулил-завыл-заплакал щенок! Настя решительно оттолкнула собаку и схватила черного, как смоль, щенка на руки.
- Это Буян! Буян дает нам друга! - со слезами на глазах прерывисто произнесла она, прижимая к груди сразу умолкнувшего щенка.
Три Настеньки передавали друг другу веселый комочек, который радостно лизал их смеющиеся лица. Им всем стало легко, будто бы они и в самом деле встретились с давно потерянными родными и друзьями.
Так они и вернулись в село: Настенька несла на руках молодого Буяна, возле нее крутились, стараясь погладить щенка, девочки, а сзади плелась тощая собака, не захотевшая расставаться со своим сыном. Сельчане сказали, что эта собака из помета серой волчицы, что долго жила в близлежащем бору. Сначала ее хотели убить, но она не охотилась на домашнюю живность, поэтому не вызывала злобы у людей, и они оставили ее в покое. Только старый Буян был ее другом, только его она подпускала к себе. Когда Буяна не стало, и волчица исчезла, а эта собака осталась и жила на погосте.
4
Так прошел месяц, за ним второй. Наступила осень, но солнышко еще давало достаточно тепла и дед Никанор, как всегда, сидя на завалинке, неторопливо вел разговоры с приживщейся у них черной собакой, которая уже не выглядела тощей и почти прозрачной:
- Вот, Ночка, и до осени дожили. Переживем ли зиму, кто знает. Что-то неспокойно у меня на душе, будто беду чует сердце... А, может, это смерть моя бродит вокруг и пугает меня? - собака преданно смотрела в умные со старческой поволокой глаза Никанора и чуть слышно поскуливала, то ли протестуя, то ли соглашаясь с его мыслями вслух.
У избы деда Михайлы, как и раньше, стали по вечерам собираться мужики: очень уж им хотелось послушать старца Никанора! Он и споры сельские решал, приводя всех к согласию, и совет мог дать стоящий, так искусно ведя разговор, что собеседнику казалось, будто он сам принял единственно правильное решение, а старик хитро усмехался при этом в седую бороду. На благодарные речи в свой адрес Никанор всегда отвечал одинаково:
- Благодарите Бога и восхваляете Его! Это Он создал мир и, если мы исполняем его волю, он благословляет и поддерживает нас в теперешней жизни и дает твердую уверенность и надежду на лучшую будущую жизнь.
Однажды, придя из сельской церкви после воскресного богослужения, Настя пристала к Никанору:
- Деда, я много раз слышала в церкви слово "Аллилуйя!", а что оно означает?
- Это слово говорит: "Восхваляйте ИАГ!". Это - радостное и звучное одобрение в адрес Создателя. Ведь оснований для восхваления Бога много. Бог - творец всего земного и ее Вседержитель и призыв "Аллилуйя!" - направлен ко всем, но не все отзываются на него.
- Дедушка, а почему Бог не сделает всех сразу здоровыми и сильными, чтобы все были сыты и богаты? Ведь для него это так просто! - наивно спросила Настя.
Дед улыбнулся внучке:
- Нет, в этой жизни Бог не сделает бедных богатыми, а больных здоровыми, но Он дает свой Дух тем, кто служит ему, чтобы они были довольны и радовались жизни, не смотря ни на что. Но наступит новая жизнь, и люди забудут, что такое бедность, когда ни один человек не скажет: - "Я болен", когда Бог ИАГ "отрет всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло", так говорит мудрая книга Библия.
- А мы будем жить такой жизнью, дедушка? - с тревогой в глазах спросила девочка.
Никанор грустно улыбнулся, ласково потрепал Настю по щеке и сказал:
- Обязательно будем!
Обрадованная Настя ласточкой полетела на улицу, где ее уже с нетерпением ожидала ватага ребят.
5
Здесь в селе для непоседливых девчонок было такое раздолье! Весь день, с утра до вечера, они проводили в играх. Никанор с Настенькой не обращали внимания на откровенные взгляды взрослых юношей, разглядывающих сестер. Они были уверены, что для девочек не существует других женихов, кроме Тимура и Тугана, потому что эти имена не сходили с языка девчонок: они без конца вспоминали братьев по поводу и без повода:
- А Тимур делает это так... - вдруг говорила одна, пытаясь натянуть тетиву на самодельный лук.
- А помнишь, как делал это Туган, - ловко перехватив из рук сестры упругую просмоленную нить, завязала ее на стянутых сестрой концах лука другая.
- Ой, какая ты грязная! Тимур бы насильно умыл тебя! - кричала одна.
- На себя посмотри! Туган ни за что не позволил бы ему обидеть меня! - вторила ей другая. И такая перепалка повторялась каждый день, стоило девчонкам остаться одним без свиты влюбленных в них детей.
Соседские кумушки, собирающиеся у колодца, уже стали косо поглядывать на сестер, говоря при этом:
- В их возрасте на наших плечах уже все хозяйство было, а эти скачут по полю, что молодые жеребята и не имеют понятия о постоянной сельской работе! Вот и наши дети, глядя на них, тоже забывают обо всем! А у этих неуемных проказниц каждый день новые забавы: то по деревьям лазают, что кошки дикие, то ворон пугают, стреляя по ним из луков! Портит детей чужбина!
- Да и богатство тоже! Сама видела, как приехали они сюда! Не пешком пришли, а на подводах приехали! А скарб какой выгружали с телег, видела?! Да, не простые они люди, что-то скрытое в них есть!
Подошедшая к ним Милица оборвала злые сплетни:
- Не мели языком чепуху всякую! Не возводи напраслину! Ты что же Настеньку забыла? Ведь Михайлова внучка любую из нас в работе за пояс заткнет! И совсем не изменила ее чужбина: она и сейчас целый день в работе, а старого Никанора так и хочется назвать дедом Михайлой, так они схожи! Детей балуют, это верно, но ведь и горя они видели, почитай поболе нас с тобой!
- Что верно, то верно..., - примирительно закивали головами кумушки, - потому и девчонок не притесняют...
- Нет, что вы ни говорите, а за ними тянется какая-то тайна! Я это чувствую! Так хотелось бы узнать, прямо страсть! Но сколько ни пытала Настеньку, молчит, только грустно улыбается в ответ! - весело проговорила молодка.
- Эх, кумушки! О чем бы мы здесь судачили, кабы не три Настеньки! А, что ни говорите, а с ними жить стало интересней! И село преобразилось, все норовят иноземные штучки перенять у них! Даже вон Милица пошила себе вместо сарафана платье, как у Настеньки! - ущипнула за бок соседку востроглазая Любава.
- Да ну тебя! Просто на сарафан мне холста не хватило! - оправдывалась покрасневшая Милица.
Все кумушки переглянулись и дружно рассмеялись: на каждой из них было удобное платье вместо вечно топорщащегося сарафана.
- Мой Милодух вчерась вернулся из монастыря, возил туда мед с пасеки, говорит, что шибко расспрашивал его о приезжих монах Ратибор. С чего бы это? - перевела разговор на другую тему одна из молодок.
- Эх, да разве ты забыла, он же был женихом Настеньки...! - оживленный разговор у колодца резко оборвался: с коромыслом на плече к ним подходила Настенька.
- Что-то ты сегодня припозднилась, Настенька. - сказала Милица, - долго спала, видать, вон солнце, где уже, - и улыбнулась собственной шутке.
- Да что же за грех - поспать подольше! - в тон ей ответила Настенька.
- Смотрю я на тебя, Настенька, и диву даюсь - мы с тобой погодки, а ты вон какая красавица и молодая еще, а я уже старая баба, хоть ворон мною пугай! И дети мои млаже твоих. Видать на чужбине ты секрет молодости раздобыла, поделись с нами! - обняла ее за плечи востроглазая Любава.
- Да в том и секрет, что я сплю побольше вас! - озорно сверкнув синими глазами, ответила Настенька.
Еще немного поболтав у колодца, женщины стали медленно расходиться, поднимая бадьи с водой на коромысла.
Настенька провожала глазами удаляющихся баб, не решаясь двинуться с места: она и правда сегодня проспала...
Вчера вечером Никанор сказал Настеньке:
- Завтра сюда приедет Ратибор из монастыря...
Сердце Настеньки екнуло и быстро полетело, покатилось куда-то вниз: сразу нахлынули воспоминания, отозвавшиеся болью во всем теле: вот она, связанная, на телеге; вот уже во дворце Хорезм-шаха; вот тигр накинулся на нее, хочет разорвать; вот она в реке, выпутывается их ковра; вот с Фатимой бродит по базарам Хорезма; вот таскает тяжелые тюки у купца; вот она уже в пещере Никанора; вот Ратибор кричит ей: - "Змея, змея, подколодная!", и Настенька затыкает уши, чтобы не слышать этого крика. Но тут же бальзамом на сердце пролилось нежное чувство благодарности к людям, сумевшим загладить и помогшим забыть страшную обиду на всех и на вся: она впервые за время пребывания дома отчетливо вспомнила лицо Демир-бека и сердце сладко и томно защемило... Она не нашлась, что ответить Никанору, и молчала, а старик заговорил опять:
- Я послал ему весточку о том, что мы здесь.
- Зачем ты сделал это, отец? Зачем бередить прошлое? Ведь уже ничего не вернешь, а старые раны очень болезненные, ты и сам знаешь об этом. И Ратибору будет больно, да и мне тяжело... Не надо бы этой встречи..., - с горечью произнесла Настенька.
- Прости, дочка, наверное, я сильно постарел и выжил из ума: я думал, что ты сбежала от Демир-бека, чтобы встретиться с Ратибором. Я решил, что ты сделала свой выбор в его пользу, и погнался за тобой, чтобы поддержать тебя духовно! Я-то знаю, что значит любить монаха...
- Я не люблю Ратибора, отец! Я люблю Демир-бека...,- остановила Никанора Настенька.
Старик в недоумении развел руками:
- Тогда я действительно ничего не понимаю! А чего же ты, как ужаленная, бежала от него, если ты его любишь?! Что ты наделала, глупая! Господи, Боже мой, помоги, образумь эту горячую голову! - запричитал дед.
- Да, я люблю Демир-бека, но никогда не выйду за него замуж. Он - предатель! Он приезжал сюда, на мою родину, чтобы разведать обстановку вокруг Руси, а потом донести все монголам! Он вовсе не купец, за которого себя выдает, а самый отвратительный шпион! - выпалила в сердцах Настенька, пряча за потоком слов свою боль.
Никанор задумался, долго теребил свою седую бороду и, наконец, заговорил:
- Ни один купец не смог бы проехать через какую-нибудь чужую землю, чтобы потом не поведать о виденном и слышанном в ней своему князю или правителю. Ты думаешь, наши купцы не делают того же? Как бы не так! Почему, возвратившись из дальних странствий, купцы первым делом идут не в церковь, а к князю? - проговорил Никанор, бережно поднимая за подбородок голову уткнувшейся в ладони Настеньки. Заплаканные глаза женщины с недоверием уставились на старца.
- Правильно ты подумала, они несут сведения о стране своего пребывания господину. И это не считается предательством! Почему же ты обвинила во всех смертных грехах Демир-бека? - гладя Настеньку шершавой ладонью по волосам, спросил Никанор.
- Но он принес вред моей родине! И после этого уверяет, что любит меня! - всхлипывала на груди деда Настенька.
- Твоей родине нанес вред? А ты ему говорила, откуда ты родом? - усмехнулся старик.
- Нет, да он и не спрашивал. Но я имею ввиду не место моего рождения, не это село, а всю Русь! - гордо сказала Настенька.
- Ах, какие мы напыщенные! Ах, как заботимся о своей родной земле! - беря Настеньку за плечи и отстраняя ее от себя, строго проговорил Никанор, - о чем ты думаешь, тебе кто вбил в голову эти мысли? Да каждое, даже очень маленькое княжество ведет разведку в соседнем! Ты оглянись по сторонам: князь с князем воюют за клочок земли совсем не нужной ни одному, ни другому! Я не шпион и не разведчик, но, проделав вместе с тобой нелегкий путь сюда, заметил, что сейчас князьями охраняется не степная граница, откуда Руси надо ждать врагов половцев и монголов, а границы княжеств-соперников. Твоя родная Рязанщина прикрыта со степи только укреплениями Пронска и выдвинутого далеко на юг Воронежа. А посмотри, что делается на севере, со стороны Владимиро-Суздальского княжества: рязанские князья выстроили целую цепь крепостей - Коломну, Ростиславль, Переяславль-Рязанский и множество других мелких укреплений. Они не боятся диких монголов, они боятся друг друга. Разве ты этого не заметила? - возмущался Никанор.
- Откуда ты знаешь о крепостях на севере? - удивилась Настенька.
- Да я ведь с людьми разговариваю, а не спрятался, как улитка в раковину! Это ты замкнулась в себе, хоть и делаешь вид, что ты рада и счастлива. Но меня не проведешь, твои глаза все мне рассказывают! Грусть и печаль в них поселилась. Вот я и решил, что ты ждешь Ратибора, встречи с ним. И поторопил события, старый глиняный черепок! Что же я наделал? Ай-я-я-я-яй! - на чем свет стоит, ругал себя Никанор, - но и ты хороша! Надо было еще в Сыгнаке рассказать мне все! Я бы ни за что не выпустил тебя из дворца! А то и сам распушил хвост и за тобой помчался, не разобравшись, в чем причина твоего побега! - расстроенно причитал Никанор.
Настенька быстро обняла его старческие плечи и вновь прильнула к его груди, спрятав там свое пылающее лицо, проговорила:
- Ругай меня, отец, ругай! Ты будто камень с души снимаешь!
Дед осекся и, опять погладив Настеньку по голове, прошептал:
- Бедная моя голубка! Ты сама еще ребенок! Как же я проморгал твое счастье?! Почему не расспросил тебя обо всем еще до отъезда? - сокрушался он.
- А Демир-бек тоже хорош: выпустить из рук такое сокровище! Где был его разум, безголовый чурбан! Но я точно знаю, что и он тебя любит! И, уж будь уверена, найдет способ снова свидеться с тобой! Не горюй, дочка, ты еще будешь счастлива!
Настенька навзрыд плакала, обильно смачивая горькими слезами холщевую рубаху Никанора... Обильные слезы несли с собой успокоение: словно быстрая речка омывающая берега уносили прочь печаль и тоску...
6
Наступившее "завтра" напрочь выбило Настеньку из привычной колеи: у нее все валилось из рук. Иногда она, словно слепая, натыкалась на окружающие предметы, взгляд ее был отчужденным и растерянным, будто она все время пыталась рассмотреть что-то внутри себя. Отчасти это была правда: Настенька искала ответ на вопрос - какие чувства у нее остались к Ратибору и никак не могла справиться с возникшим в груди волнением от предстоящей встречи с ним. Она так была поглощена копанием в самой себе, что не сразу заметила появившегося во дворе монаха...
Ненароком подняв глаза, Настенька остолбенела: перед ней стоял какой-то чужой человек. Длинная ряса и черная окладистая борода с редкими седыми прядями в ней, скрывали от нее Ратибора ее детства и юности. А он просто подошел к застывшей Настеньке и сказал:
- Ну, здравствуй, - голос его прозвучал с каким-то надрывом и был ужасно хриплым...
Сама того не ожидала от себя Настенька: она вскинула руки, обвив ими шею Ратибора, и крепко, по русскому обычаю, троекратно расцеловала его в обе щеки:
- Здравствуй, Ратибор.
- Я... Прости меня..., - начал было говорить монах, но Настенька остановила его:
- Не надо, что было, то прошло, забудем о том. Как ты? Как тебе живется? Как ты мог стать монахом? Ведь ты такой вольнолюбивый, гордый, сильный, наконец! - удивленно говорила она, разглаживая руками складки на монашеской рясе.
- Да вот так и стал..., - улыбнулся Ратибор и облегченно вздохнул.
Он боялся, что Настенька встретит его упреками и слезами, а она повела себя с ним, как сестра, давно не видевшая брата и сильно за ним соскучившаяся...
- Ну, что же мы стоим посреди двора, пойдем в хату, сядем, я тебя заморским чаем напою! - развеселилась Настенька и потащила за собой нескладного монаха.
Долго разговаривали они обо всем, старательно избегая воспоминаний о своей прежней любви, о жестоком разрыве между ними...
Но эти воспоминания всплыли сами собой, как только в избу вбежали Настя с Настусей. Их появление сопровождалось громкими воплями радости. За ними катился огромный черный шар - лохматый и неуклюжий щенок, найденный на кладбище, превратился в здоровенного пса с хитрой мордой и умными глазами.
Девочки были на речке: местные мальчишки учили их удить рыбу. Настя быстро вспомнила былые навыки рыбной ловли и ловко выхватывала из воды рыбку за рыбкой, а вот Настусе было трудно долго и неподвижно стоять на одном месте. Наконец ее неимоверные усилия увенчались успехом: она тоже поймала увесистого карася. И теперь мокрые и счастливые они примчались к матери похвастаться своим уловом. Буян все время норовил выхватить рыбу из рук сестер, прыгая то на одну, то на другую, клацая зубастой пастью, а те с визгом подпрыгивали, еще больше раззадоривая собаку.
- Девочки, тихо! У нас гость! - остановила Настенька детей. Они застыли на пороге, как по команде закрыв рты. А Ратибор с болью в сердце узнал в них ту прежнюю Настеньку, которую когда-то любил, только у него вроде бы как двоилось в глазах. Он даже непроизвольно тряхнул головой и протер сжатыми кулаками глаза, чтобы избавиться от этого чувства раздвоенности, чем вызвал взрыв смеха у всех троих.
- Не маши головой и не три глаза, их действительно две, - сказала Настенька с гордостью в голосе, - познакомься, это мои дочки: это - Настя, а это - Настуся, - безошибочно определив, где какая из них, представила она девочек гостю.
- Будто двадцать лет сбросил, - поводя глазами с одной Настеньки на другую, а затем и на третью ошарашенно сказал Ратибор, - вот ведь мать-природа потрудилась на славу! Надо же, какое поразительное сходство! - не в силах отвести восхищенного взгляда от смеющихся грязных мордашек девочек продолжал монах. Подняв руку для привычного благословения, Ратибор как-то не ловко опустил ее и, рывком обняв обеих девочек за плечи, сильно и одновременно нежно притянул их к себе.
Девчонки замерли, не понимая, что же это случилось с дяденькой монахом, но тут с улицы раздался голос Никанора:
- Эй, сороки! Быстро выходите, а то ребятня плетень повалит! Ишь, нацеплялись, как репейник на собачий хвост! - беззлобно поругивал детвору старик.
Не сговариваясь, девочки дружно рванулись к выходу, где и застряли в дверном проеме, не желая уступить одна другой. Видя их возню, Ратибор рассмеялся и сказал:
- Они не просто похожи на тебя лицом, но и такие же подвижные, как и ты в молодости!
- А я еще и сейчас перегоню тебя! - озорно сверкнув синими глазами, проговорила Настенька, - айда до речки, вот увидишь, как я тебя обставлю!
Ратибор вскочил было со скамьи, но тут же сел и погрозил Настеньке пальцем:
- Почто лицо духовное с пути истинного сбиваешь?
Настенька сделала вид, будто сильно испугалась: глаза ее округлились, и она даже присела, но не выдержала и прыснула со смеху, прикрыв рот рукой. Ратибор тоже рассмеялся.
До позднего вечера из избы старого Михайлы были слышны восторженные голоса: "А помнишь"..., "А ты помнишь"... и дружный смех...
Никанор все это время сидел на завалинке и, привычно поглаживая Ночку, говорил ей:
- О, женщины! Вы, как песок в пустыне! Сейчас у тебя перед глазами одна картина, но стоило подуть даже легкому ветерку, и песок изменил все: где была ложбинка - уже ровная площадка, а где было ровно - уже растет новая дюна! Так и ваши мысли, женщины! Их не поймаешь и никогда не поймешь до конца! Сплошная загадка - женщина!
Ночка иногда повизгивала, иногда пыталась рыкнуть, будто то соглашалась с дедом, то выражала свое недовольство его словами...
- Вот и ты тоже, вижу, за Настеньку заступаешься! - сердито дернув Ночку за ухо, молвил старик.
- Где это видано: бежать за тридевять земель от суженого!
Ночка опять положила свою морду на колени деда и виновато заглянула ему в глаза.
- То-то же! - довольно буркнул дед, опять принимаясь ласкать собаку.
- А как теперь быть, я и сам не знаю; как дать весточку Демир-беку? Он гордый человек, мог ведь шибко обидеться и приказать себе забыть о нас... Охо-хо-хо, тяжела жизнь, видать, мне уже не под силу чем-либо помочь этим упрямым влюбленным телкам! - сердито пробурчал старик и улыбнулся своему сравнению:
- А ить, и взаправду они похожи на глупых телков! Ты их к титьке, а они взбрыкивают! Вона, как Настенька взбрыкнула - на другом конце света очутилась! Что же делать нам, Ночка? - искал ответа у безмолвной собаки Никанор.
7
А в это же самое время Демир-бек, с тоскою глядя в звездное небо, думал:
- Настенька, Настенька, никто не знает, сколько времени пройдет и Бату-хан пойдет войной на Киевскую Русь... Как помочь тебе, как спасти?! Ты считаешь меня предателем, а кто я на самом деле? Несчастный человек, разрываемый любовью и долгом... А кому я должен? Разве монголы мой народ, за который надо сложить голову в битве?! - и невесело ухмыльнулся про себя: - знал бы Субудай о моих мыслях! Этот барс с отгрызенной лапой построил вокруг Бату стену лести и подозрительности. А я не могу так лицемерить! Он уверил этого мальчишку в его великом предназначении, а сам толкает его в кровавую бойню: ведь русичи просто так не согнутся под ярмо монголов! Льстить, значит говорить только то, что от тебя ждут, и лесть - это не всегда правда... А Бату собирается идти покорять Русь, будто на интересную и захватывающую охоту идет... Жаль его, если сломает себе шею в этом походе..., - тяжело вздохнул и опять задумался Демир-бек.
- Как уберечь своих сыновей, ведь Субудай давно требует их в тумен Бату-хана..., - не находил ответов на одолевающие его вопросы Демир-бек...
А в соседних апартаментах грустили сыновья Демир-бека:
- Как скучно и невыносимо тоскливо стало у нас! - сказал, вскакивая с мягкого ковра, усеянного подушками, Тимур.
- Ты как всегда прав, - грустно протянул Туган, лениво поглаживая шелковистый ворс ковра.
- Только сейчас я понял смысл слов, которые не раз повторял Никанор: "Что имеем - не храним, потерявши - плачем", - говорил, расхаживая по комнате, Тимур.
- А как мы могли хранить их, закрыть в подвал, что ли? - зло бросил Туган, прекратив наблюдать за игрой красок под рукой.
- Не злись, - примирительно сказал Тимур. - Ума не приложу, что же заставило их уехать? Эта мысль не дает мне покоя. Может, мы их чем-нибудь обидели? Я вроде бы не обижал, а ты?
- С чего ты взял? Я души в них не чаял, особенно в Насте... Она такая..., такая..., не могу сказать словами, но с нею так легко и просто чудесно быть рядом! Я ее очень люблю, поэтому не мог я ее обидеть! И это уже не та, детская влюбленность и привязанность, это что-то большее, значимее! Это, как горячая волна в холодном море! - грустно улыбнулся Туган.
- Или, как глоток холодной воды в знойный день! - подхватил Тимур, засмеялся и, обхватив брата сзади, повалил его на спину.
- Ах, ты так?! Смеяться вздумал над моими чувствами и переживаниями? - хотел обидеться на брата Туган, но Тимур его остановил: - Нет, что ты! Я просто дополнил твою мысль и обратил ее к Настусе! - уже лежа рядом с братом, сказал Тимур.
- Вот бы поехать к ним! Представляешь, как бы они обрадовались нам! - мечтательно закатывая глаза, проговорил Туган.
- А может, и не обрадовались бы! Ведь мы не знаем причины их неожиданного отъезда! - остановил полет воображения брата Тимур.
- Мне кажется, что отец чего-то не договаривает. Может причина их скоропалительного бегства в его отношениях с мамой? Может, это он ее обидел? - размышлял вслух Туган.
- Сбежать накануне свадьбы - для этого нужен очень веский довод, - задумчиво потирая начавший покрываться курчавой растительностью подбородок, произнес Тимур.
- Да нет, не мог отец их обидеть, посмотри, как он страдает! - кивнул в направлении сада Тимур, где по дорожке вышагивал Демир-бек. Он то останавливался у розовых кустов, то почти бежал от них к фонтану и опускал в его воды руки, будто розы причинили ему боль, то опять направлял свой взор к звездам и долго всматривался в ночное небо.
- Нет, не мог отец обидеть маму! - напрочь отмел зародившиеся было подозрения Туган, - эх, оседлать бы коня, да за ними...!
- А ты слыхал, что Бату-хан собирает войско? - резко изменил тему разговора Тимур.
- Вот здорово! Значит, мы тоже скоро пойдем воевать! - обрадованно подскочил Туган, - то-то же помашем мечами, брат! - взмахивая рукой, воскликнул он.
- А ты знаешь, куда собирается Бату-хан?
- Нет, не знаю, а куда? Э, да какая разница! Встряхнем скуку с плеч, повеселимся в ратном бою! Будем с тобой, как два богатыря в блестящих доспехах, да на прекрасных конях! Враги будут бежать от нас, в панике бросая оружие! - мечтал Туган, а глаза его блестели, предвкушая скорые подвиги.
- Да уймись, ты! Бату-хан идет на Русь, туда, куда уехали мама с девочками! - охладил его пыл Тимур.
- Вот и здорово! - не унимался тот, - тогда мы спасем их и привезем опять сюда! И будем жить долго и счастливо! - рассмеялся, обнимая брата Туган.
- Ты что, не понимаешь, что война - это не прогулка по степи! - начал злиться Тимур.
- Э, да брось, брат, пугать! Как говорил Никанор: "Не так страшен черт, как его малюют!". Пойдем, повоюем, станем настоящими рыцарями! А потом, когда состаримся, будем рассказывать детям и внукам о наших ратных подвигах!
- Туган, ты, как ребенок! Неужели не понимаешь, что поход с Бату, это не одни ратные подвиги, а еще и реки крови и горы убитых людей! Это смерть во всем своем величии и горе! Я был на Руси: народ там суровый и гордый. Русичи будут биться насмерть!
- А, так ты испугался, что тебя убьют русичи? Не бойся, я буду рядом и спасу тебя! - засмеялся Туган.
- Глупый, глупый брат мой! - бросил Тимур и, расстроенный, вышел прочь.
8
- Мунхи Демир-бека призывает к себе великий Бату-хан! - громко прокричал усталый монгол с жиденькой бороденкой, обращаясь к выбежавшему из дворца Тимуру.
- Я сейчас его позову, он в саду. А ты отдохни, выпей воды с дороги, - с уважением поклонился гонцу юноша.
- Ты один из сынов Демир-бека? - рассматривая Тимура, спросил гонец.
- Да, я - сын Демир-бека, - просто ответил тот.
- Добрый воин вырос в шатре слуги великого Бату! - прошамкал беззубым ртом за спиной гонца грязный одноглазый монгол с лисьим лицом.
Эти слова неприятно резанули слух Тимура. Нахмурившись, он молча указал гонцу на открытую дверь покоев отца и удалился в сад.
- Мунхи Демир-бек! Давно тебя не видел великий Бату-хан! Он призывает тебя к себе! - громко провозгласил вошедшему в покои Демир-беку стоящий у окна гонец.
Резко вскинув голову на голос гонца, Демир-бек сначала нахмурился, а потом, рассмотрев его, раскрыл объятия и пошел навстречу старому монголу:
- Здравствуй, друг! Давно я тебя не видел! - пропуская мимо ушей провозглашенное повеление молодого хана, сказа он.
Но старый монгол, как-то странно повел бровями и стал опять громко говорить:
- Бату-хан ждет тебя! Собирайся, отряд сопровождения уже прибыл. Своей охраны не бери, Бату-хан, при надобности, сам даст тебе охрану из своих туменов, - и шепотом быстро добавил: - я не один, за мной следит лис Субудая, ты в большой немилости, и я с тобой тоже, раз за мной идет по следу старый Барс. Он что-то учуял, он ищет твоей погибели! Если можешь, беги!
Демир-бек остановился, опустил руки и тихо сказал:
- Никогда и ни от кого я не бегал и сейчас не побегу! Судьбу свою конем не объедешь и никогда от нее не убежишь! Едем к Бату! - и быстро направился к выходу, увлекая за собой растерявшегося гонца.
А за дверью стоял, приложив к ней ухо, одноглазый монгол. Неожиданно открывшаяся дверь угодила ему прямо по носу, так как он, слыша тихие голоса, но не разбирая слов, попытался сунуть нос в закрытые покои. Перед взором Демир-бека открылась такая картина: соглядатай Субудая взвизгнув от неожиданной и резкой боли, схватился обеими руками за разбитый нос, а по его корявым грязным пальцам стекали капли крови, которые казались черными на черных от грязи руках.
- У этих людишек черная душа, черные мысли и к тому же и кровь у них черная..., - отметил про себя Демир-бек, сбегая по ступенькам, брезгливо обойдя стонущего монгола.
- Я расскажу все, я все расскажу Субудай-багатуру! - гундосил он вдогонку Демир-беку.
- Утрись! - кинул ему грязный лоскут гонец, - и не сунь больше нос в чужую дверь, могут так его прищемить, что станешь не только одноглазым, но и безносым! - сказал он на ходу, сам еле поспевая за Демир-беком размашисто шагавшим впереди.
9
В стане Бату-хана как всегда кипела жизнь: множество людей сновало взад и вперед, сталкиваясь, ругаясь, толкая друг друга, резво отскакивая от проносившихся с лихим гиканьем всадников и уклоняясь от ударов лошадиных копыт. Все здесь напоминало растревоженный муравейник и, как в муравейнике, эта беспокойная жизнь подчинялась какому-то суровому закону, который незримо вел людей от шатра к шатру...
Юный потомок "Повелителя Вселенной" восседал на белом войлоке, как это любил делать и его дед. Густые черные брови были сердито сдвинуты над переносицей. Всем своим видом Бату старательно выказывал окружающим свое недовольство, пряча за ним мальчишеское упоение своим могуществом и силой.
Стоя на коленях перед своим бывшим воспитанником Демир-бек думал:
- Долго не поднимает меня Бату... Знать крепко оговорил меня Субудай... Что же он еще замыслил? И чем я ему на этот раз не угодил? Видать до сих пор не может мне простить завещания Чингисхана... Как саднит его душевная рана, что он до сих пор не может успокоиться! Отстранил дед его от воспитания внука, доверив только обучение военному ремеслу, а ему очень хочется властвовать душой этого, в сущности, еще ребенка!
Чтобы отвлечь себя от грустных мыслей, Демир-бек стал внимательно разглядывать ковер у себя под ногами. Он так увлекся замысловатыми узорами, что пропустил слова, сказанные Бату-ханом и обращенные к нему.
- Встань, я не могу видеть своего воспитателя на коленях! - второй раз повторил юный Бату.
- Пока не узнаю причину немилости, не встану! - смотря в землю, произнес Демир-бек.
- Узнаю своего учителя! - засмеялся молодой хан, - наслышан я, что ты якшаешься с братом моим Гуюк-ханом. Это правда? - спросил прямо, без обиняков, воспитанник.
- Ложь, я не видел Гуюк-хана с тех пор, как покинул твое становище..., - твердо произнес седой купец.
- Я так и знал, что это все оговоры! - радостно воскликнул Бату.
- Встань, подойди ко мне, - после недолгого молчания уже совсем не по-детски сказал юный хан.
Демир-бек подошел к Бату и хотел по привычке просто погладить его по голове, как делал это не раз, ободрить добрым словом, но вовремя вспомнил, что перед ним уже не ребенок, а один из великих ханов, славный воин и умный муж, поэтому молча остановился подле него.
- Присядь, - позвал Бату, - а вы все - вон! - грозно сверкнув очами, крикнул он своим тургаудам, которые быстро растворились за полами шатра.
- Нет у меня никого, кому бы я мог открыть душу! А у меня она болит, ноет, будто чего-то хочет, недоброе чует! Братья мои замыслили злое. Особенно Гуюк-хан! Широко раскрыли рот, проглотить меня хотят! Но я не дамся, я знаю, как выйти победителем! Я буду Джихангиром! - с жаром проговорил Бату-хан.
Демир-бек молчал, а в мыслях крутилось:
- Когда же ты вырос, малыш? Я и не заметил. А ведь у тебя и детства-то не было: все война, да война... То дед воевал, а после его смерти война вошла в каждую юрту: стали тайно воевать между собой сыновья и внуки Чингисхана. Улыбаясь в лицо, старательно сыплют яд в кумыс друг другу, роют волчьи ямы для самых близких людей. Брат к брату посылает наемных убийц. Живут, никому не веря, ожидая каждую минуту удара кинжалом в спину. И все одинаково молятся богу войны Сульдэ, уверяя себя и его в своем великом предназначении, которое оправдывает все их поступки...
- Я очень долго пробыл в Китае, но и там я помнил, что никто не любил меня так, как ты, - грустно говорил Бату.
- Никто и никогда не любил меня после смерти деда... Субудай все время заставляет меня быть начеку, я устал, я хочу..., - и замолчал.
Демир-бек поднял голову и, увидев слезы на глазах своего воспитанника, не выдержал, прижал его голову к своей груди и зашептал ему на ухо слова утешения, как делал это в недалеком прошлом:
- Не плачь, мой мальчик, ты сильный, храбрый, смелый, настоящий Джихангир! Ты выйдешь победителем из этой семейной войны, обязательно выйдешь победителем! Только не ожесточай своего сердца, не проливай кровь невинную, пусти в душу любовь...
- Пусти в душу любовь, и она убьет тебя! - зло продолжил Субудай, неслышно, по-змеиному вкрадываясь в шатер, - а Гуюк-хан рыщет по степи в поисках тебя, чтобы довершить задуманное убийство соперника! Тебе надо утвердиться, сказать свое крепкое слово, а ты сидишь здесь и слезы проливаешь! Какой же ты воин?! Бог Сульдэ проклянет слабого! Встань, встряхнись! Твое время пришло! Оттолкни от себя этого неверного пса, который заставляет тебя быть мягким, как воск, не слушай его речей! - бесновался вокруг Бату-хана Субудай.
- Где Гуюк-хан? - в испуге спросил Бату, отстраняясь от груди Демир-бека.
- Он покинул становище твоего брата и разбил свой лагерь в степи. Его желтоухие собаки преследовали меня, но я ушел от них! Мой саврасый жеребец не дал им даже пыль глотнуть с его копыт! - хвастливо произнес Субудай-багатур.