Спасибо за ваши рассказы "Первая борозда", "Катя", "Оккупация". Они написаны простым и доходчивым языком. Трогают душу и сердце. Заставляют размышлять. Работаете ли вы над продолжением повести "Первая борозда"? Интересно узнать что стало с Таней?
Желаем вам хорошего здоровья и долгих лет жизни.
Пишите - вас интересно читать.
Учащиеся одиннадцатого класса школы N 9 г. Волгодонска
Дорогие читатели!
Большое спасибо за ваше письмо. Это бальзам на сердце автора. Значит, я живу и работаю не напрасно. Только вы, дорогие мои, можете оценить этот труд.
Когда получаешь такие письма, с ними в душу автора приходит заряд положительной энергии. Хочется писать и писать. Я работаю над продолжением повести "Первая борозда". Предлагаю вам повесть "Настя".
Это повесть о вечной проблеме "отцов и детей". Прочитайте ее и подумайте, как бы вы поступили на месте Насти.
Желаю дорогим читателям крепкого здоровья и каждому личного счастья.
В жизни бывает трудно, но вы должны черезэто пройти и выдержать. Так уж устроен мир. Выживает сильный, слабому здесь места нет, но при этом нужно всегда оставаться человеком.
Марк Васильев
ПОПУТЧИКИ
Последний год перед отдыхом был для меня особенно трудным. Произошло объединение контактных цехов в один, и теперь я должен был работать вдвое больше. В этой круговерти не заметил, как подошел июль - время капитального ремонта. Эти дни у нас в нефтехимии считаются самыми напряженными: времени мало, а работы много. Наконец, цехи пустили, и для начальников наступил долгожданный период отпусков. Я за десять дней вперед заказал себе билет в небольшой городок Крыма. После Сибири хотелось жаркого солнца и моря, о котором я столько мечтал, и которого никогда не видел.
Когда зашел в купе вагона, там уже сидели двое молодых людей и женщина лет шестидесяти. Что особенно поразило в ней так это глаза. У людей в таком возрасте они, как говорят, выцветают. Но у моей попутчицы глаза были чисто-голубые и глядели очень молодо. Оказалось, что моих юных попутчиков зовут Наташа и Виктор. Мы разговорились. Они закончили педагогическим институт и отработали первый год. Недавно поженились, а теперь отправились, как пояснил он, в свадебное путешествие по Кавказу. Женщина назвала себя Анастасией Егоровной. Сказала, что гостила у сына, а сейчас возвращается домой. Чувствовалось, что она переживает большое горе, но расспрашивать было неловко. А если говорить честно, то она почти не обращала на нас внимания. Подперев голову рукой и облокотившись на край столика, Анастасия Егоровна все время о чем-то мучительно думала и невидящими глазами смотрела в окно. Мы с Виктором старались отвлечь ее от тяжелых дум и заметили, как она несколько раз отрывалась от окна, прислушиваясь к нашему разговору.
За окном мелькали телефонные столбы, сопки, мелкие перелески. В отпуск я люблю ездить поездом, подолгу неподвижно сидеть и смотреть в окно, любоваться богатством нашей щедрой природы, которая открывается тебе совсем с неожиданной стороны. Когда проезжаешь Урал, невольно возникает мысль о русском народе-богатыре. Думаешь, сколько же выстрадал и вынес он на своих могучих плечах. Хочется встать перед этими горами поклониться им в пояс. Поклониться погибшим здесь людям, благодаря которым преобразился этот суровый край. Урал как он подобрел. Кругом, насколько охватывает глаз, леса и скалы. Вот на одной из них растут березка и сосна. Стоят, словно родные сестры, готовые вот-вот пуститься в пляс.
Вдруг блеснуло озерцо, и побежали просеки с копнами скошенного сена. А потом опять сопки, сплошь покрытые хвоей и как бы окутанные сизой дымкой. Красота!
Анастасия Егоровна, повернувшись к нам, вдруг сказала:
- Вы спрашивали, откуда я еду? Не хотелось бередить рану, но коли разговор зашел, расскажу. А вам судить...
СЕМЬЯ
Двор Поповых стоял на краю большого села Макарихи Тыльной стороной он упирался в ветряную мельницу, фасадом выходил на Люкшин, приток Волги. Там, на той стороне Люкшина рядом с дубовой рощей рассыпались редкие крытые тесом домишки деревни Камусихи.
Дом, обнесенный плетневым забором, казалось, устал от тяжести долгих лет: окна почти вросли в землю, наличники на них покосились, крыша пестрела многочисленными латками. Во дворе амбар, постройки для скота и птицы, посреди огорода - банька.
Хозяин дома, Егор Иванович, всей своей внешностью был схож с дубом-летописцем, что стоял при въезде в Макариху. Дубу тому сказывают, верно, лет двести. Егору Попову - пятьдесят. Высокий, широкий в плечах, с русой окладистой бородой. Человек он крутого нрава. Слово его - для всех домашних закон. Строг до жестокости. Только матери Егор Иванович дозволял на себя покрикивать. Она была женщиной волевой. О таких в народе говорят: с характером, но сердца большого и доброго. Ни словом, ни взглядом никого никогда не обидела. Муж почитал ее за ум и трудолюбие. Лучше Татьяны не было в селе хозяйки. А какая она рассказчица!
В последнее время Татьяна Марковна прибаливала и большую часть времени проводила на печи. Сын с невесткой с раннего утра и до позднего вечера управлялись с хозяйством, от которого, как говорил Егор Иванович, проку не было. Иногда за целый день никто из них со старухой и слова не проронит. Только и отрада - внучка Настенька.
Как бы ни была она занята хлопотами, найдет минутку-другую, чтобы узнать, нет ли в чем надобности. И всегда у обеих есть о чем поговорить. В такие минуты растроганная заботой Настеньки бабушка иногда смахивала дрожащей рукой слезу и говорила:
- Не было бы тебя, Настенька, ушла бы я из этого постылого мира. Для тебя живу. Все кажется, что обидят тебя.
- Ну что ты, бабушка, - сдержанная всегда в проявлении своих чувств, шептала Настя.
Маятный день подходил к концу. Настя поспешила во двор, насыпала зерна курам и гусям, дала корму свиньям. Тут и корова замычала у ворот.
- Иди, Зорька,- ласково подгоняла ее Настя в стойло.
Не успела она процедить молоко, как у дома послышался скрип телеги. Это отец, мать и старший брат Николай приехали с поля.
- Настя, ужин собирай,- устало пробасил Егор Иванович.
И вот уже проворная дочь орудует у печи. На столе появился чугунок с горячей картошкой, аппетитно запахло ржаным хлебом.
Накинув на плечи платок, Настя шепнула бабушке, что пошла к выгону купаться. Она любила после работы и летнего зноя забрести в воду, теплую, ласковую. Здесь, наедине с речкой, давала волю своим мечтам, которые могут быть у восемнадцатилетней девушки.
Настя переплыла Люкшин, вышла на берег, нарвала ромашек. Вернулась к реке, опустила цветы в воду. Затем стала натирать ими тело. Горьковатый запах этих бело-желтых головок придавал ей бодрость, снимал усталость.
- Теперь бы к девчатам, на улицу,- подумала она и заторопилась по стежке к дому, на ходу закручивая намокшую и толстую косу.
- Мамань,- отпирая дверь в избу, робко начала разговор Настя,- девчата звали на гулянку. Можно пойти?
- Спроси отца.
- Да я что, как мать.
НАБАЗАРЕ
Весна выдалась дружная. В хозяйстве прибавилось работы, помимо этого, Егору Ивановичу спешно надо было продать кое-какие излишки. К торговле он пристрастился давно. Из дома вез сало, солонину, картошку, соленые огурцы. Домой набирал нитки, пуговицы, тесьму, ленты - словом, то, без чего не обходилась ни одна баба в селе. Дело было, не шутите, каким прибыльным, но без него Егор Иванович жить уже не мог.
В воскресенье поднялся он еще до света, разбудил дочь.
- Настя, живо собирайся, поедешь со мной, подсоблять будешь, да и делу обучаться пора.
- Я сейчас, - обрадовалась та. Сидя уже в телеге, она никак не могла опомниться от ошеломляющего решения отца - взять ее с собой. Настя, до сих пор не бывавшая нигде, теперь ехала на базар в Маховку. Ей казалось все иным: и чистое голубое небо, и густая зелень озимых. Прищурила глаза, и косые лучи утреннего солнца пробились через щетки-ресницы к зрачкам, рассыпались в многоцветной радуге.
- Как хорошо! - подумала Настя.
- Хорошо! - вслух сказал Егор Иванович. Мысли его бежали в Маховку, где можно вдоволь наговориться со знакомыми мужиками, хоть ненадолго забыться от домашних забот. Поездки на базар были нечастыми, но они всегда превращались для него в праздник.
Заехав на площадь, где толпился народ, - это и был базар. Егор распряг лошадь, дал ей овса. Нашел подходящее место в ряду, разложил товар, рассказал Насте, что да, как и почем, и ушел по своим делам. Настя поначалу оробела, потом, подбадриваемая соседкой, освоилась. К обеду со всем управилась. Села в телегу, подсчитала выручку, запрятала подальше. И теперь с любопытством осматривалась вокруг. Вдруг Насте стало не по себе. Ей показалось, что кто-то пристально смотрит на нее, а кто - она никак не могла ни понять, ни найти в пестрой толпе, как ни старалась. Наконец, ее взгляд остановился на парне, повозка которого стояла напротив. Это он не сводил с Насти глаз.
- Господи! Что ему от меня нужно? - прикладывая руки к груди и нащупывая узелок от платка с деньгами, с тревогой подумала она. А парень уже направился к ней. Внутри у девушки все сжалось.
- Ты, чья будешь? - еще издали крикнул он.
Вопрос незнакомца заставил Настю вздрогнуть. Девушка она была неробкая, а тут вот несколько испугалась.
- Настя я. Поповых из Макарихи.
- А я Михаил Спицин. Тутошний, маховский. Не слыхала?
- Откуда же? - застенчиво ответила Настя. Она чувствовала, как к лицу приливает жар. - Уходи! Отец изойдется - обоим не сдобровать.
- Уйду, уйду. Только я тебя все равно разыщу, Настя.
Егор Иванович вернулся веселый. В руках держал сверток. Настроение у него стало еще лучше, когда Настя сообщила, что все расторговала.
- Держи. Тебе, - отдавая сверток дочери, сказал он. - Будем трогаться,- и вполголоса затянул: "Есть на Во-олге утес".
Настя, никогда не видавшая отца таким, впервые поняла его, простила за частый гнев дома и поцеловала в щеку.
- Не дури, Настя. Люди смотрят, - растроганный лаской дочери, проговорил Егор Иванович. В этих словах были доброта и благодарность к человеку, может быть, впервые понявшему его.
После поездки на базар Настю будто подменили. Она то смеялась, то грустила, то пела. Все, что ни делала, было наполнено для нее особым смыслом. Мать смотрела на дочь, изредка покачивала головой.
- Гляди, не к добру распелась пташка, - говорила она.
- Не каркай, - шикнула на невестку баба Таня.
- Ах, Агафья, Агафья? Свое дитя не понимаешь. Ты даже заметить не хочешь, что Настя- то выросла.
В тот вечер за ужином Егор Иванович был словоохотлив, рассказывал, как выгодно продал оставшуюся от сева пшеницу и какого закупил товара для лавчонки. Он знал, что жена его не слышит, и к этому давно привык. Дети были заняты своими думками. И только Татьяна Марковна иногда переспрашивала сына, поддакивала.
Настя все время смотрела на отца, хотела что-то сказать, но перебивать не решалась. Уловив это, бабушка ободряюще кивнула в сторону внучки.
- Чего уж там, говори, не стесняйся.
- Папань, можно новые ленты?
- На то и куплены.
СВИДАНИЕ
Идти в соседнюю деревню на гулянку было делом непростым. Такие походы почти всегда заканчивались дракой. Поэтому, когда за ужином Михаил сказал, что собирается в Макариху, братья Владимир и Николай, не сговариваясь, в один голос заявили: "Мы с тобой".
Уже темнело. Макаринские собаки встретили братьев заливистым лаем. У Михаила внутри что-то сжималось от волнения и радости - ведь он увидит Настю.
В клубе играла гармошка. Девчата сидели по одну сторону, парни - по другую. Братья Спицины чувствовали себя неловко, хотя и встретили знакомых. Владимир и Николай вскоре уже закружились в танце, и только Михаил все посматривал на дверь. И вошла Настя. В новом сарафане, с красной лентой, вплетенной в косу. Взгляд ее был немного растерянным, но девушка держалась с достоинством. То, что это была та "жар-птица", из-за которой Михаил здесь, братья поняли по его светящимся глазам.
- Да-а-а! - протянул Владимир. - За такой и я бы побежал.
Миша подошел к Насте. Губы его шевелились беззвучно. Так бывает во сне, когда кричишь, а голоса не слышишь. Преодолев робость, он тихонько сказал:
-Я ждал тебя, Настенька. Танцевать с ней было легко. Она хорошо чувствовала музыку и точно угадывала движения своего партнера... Народу в клубе было уже много. Пахло дымом, потом дешевеньким одеколоном.
Михаил с Настей присели на лавку. Смотрели друг на друга, улыбались, но не находили, о чем поговорить.
Не радовало веселье только Федора. Он давно в тайне любил Настю. Не раз пытался с ней заговорить об этом, но она переводила все на шутку. Знал Федор, что, шутя, Настя называет его своим женихом. До сегодняшнего вечера он еще лелеял в себе маленькую надежду на то, что девушка ответит ему. Но рядом с ней - другой, и он нравится ей.
Кто-то выкрикнул: "Конец". Гармонист сделал проигрыш, и клуб стал пустеть. Темнота ночи оживилась смехом, затянувшемся песней, задорной частушкой. Высыпавшая на улицу толпа мгновенно таяла.
Михаилу хотелось взять девушку под руку, но он не смел. Оба чувствовали, что, не будь виден дом Насти, они бы шли и шли. Прокричал первый петух, он-то и напомнил Михаилу, что за околицей его ждут братья.
СВАТЫ
Прошло лето. Наступила осень. У Михаила с Настей дело двигалось к свадьбе. В доме жениха все было решено: как только управятся на огороде, так зашлют сватов.
А у Насти родные тревожились. Как бы не обманул парень. Хозяйство у Егора Ивановича приходило в расстройство. Вот и лавку пришлось закрыть - "сельпо" открылось в Макарихе. Вступил Егор Иванович в колхоз. Хоть и работал, не покладая рук, приходилось тяжело.
Лучше жениха, чем Михаил, отец желать не мог. Работящий, семья хорошая, дружная. С ним Настя не пропадет. Тревога Поповых улеглась, когда в одно из воскресений к дому подкатила подвода. Выглянув в окно, мать Насти ойкнула:
- Батюшки, никак сваты приехали.
В доме все ожили, засуетились. Настя хоть и ждала этого дня, но тут испугалась, спряталась. Егор Иванович на крыльце встречал своих гостей, приглашал в избу. Сваха, как только переступила порог, начала нараспев:
- У нас есть купец - у вас есть товар,
У нас - охотник, у вас - голубица,
У нас - жених, у вас - красна девица.
Просим отдать в жены нашему молодцу, Михаилу Ивановичу, сыну Спициных.
Родители Насти отвечали:
- Молода она у нас, да едина. Пусть дома поживет.
Сваты не отступали:
- Ну, коли отдать не хотите - продайте.
- Садитесь, дорогие сваты, о цене потолкуем.
Все ладилось, только никак не могли договориться о дне свадьбы, чтобы после Покрова дня, а Егор Иванович уперся на своем - не раньше Рождества. Так и порешили.
Домой родня жениха возвращалась под хмельком, с песнями. Веселье не шло только матери. И в Маховку и из Маховки она ехала с одной мыслью: "Вот и еще одного провожаю в большую дорогу". Дом Спициных действительно пустел. Четверо уже жили самостоятельно, а теперь и Михаил из гнезда улетает. Знала Дарья, что так было и будет всегда, но смириться с мыслью, что и Миша, самый ласковый и внимательный из детей, уже не ее, а Настин, не могла. Знала, что со временем эта боль утихнет, но сейчас она подпирала комом к горлу.
СЧАСТЬЕСНЕСЧАСТЬЕМРЯДОМЖИВУТ
Всю неделю лил дождь. Дороги раскисли. Совсем еще недавно зеленевшая за Люкшином дубовая роща виднелась ржавым пятном на фоне серой, промокшей пашни. Крыши домов от сырости почернели. Макариха уныло стояла, обдуваемая пронизывающим осенним ветром.
В ночь ударил мороз. Ветер утих. Повалил крупными хлопьями снег, а утром село неузнаваемо изменилось. Оно было выбелено как к празднику. Улицы ожили радостными криками детворы, барахтавшейся в снегу. Поповы и Спицины готовились к свадьбе. Оставалось дней десять. Михаил с отцом решили съездить в город, кое-что купить.
В конце пути надо было перейти через Волгу. Река уже замерзла, лошадей оставили у знакомых на берегу. Город на той стороне - рукой падать. Обогревшись у Константина Петровича, Михаил с отцом решили не медлить и идти. Впереди по реке шли трое. За ними след в след - Спицины. Лед потрескивал, и вдруг начал проседать. Миша не успел крикнуть, как оказался в ледяной воде. Отец оглянулся и замер. Миши не было видно. Но черной колышущейся воде плавали льдины. Он упал и пополз к кромке Михаил так и не показался.
Константин Петрович был еще на берегу и все видел. Он забежал в первый же двор, с криком схватил багор и бросился к реке...
Обезумевшего от горя отца еле оторвали от кромки образовавшейся полыньи. Мишу нашли, но было уже поздно. Иван Семенович молча глядел на распростертое тело сына. Казалось, он окаменел и не видел никого, кроме Миши.
Константин Петрович подошел к нему, чтобы надеть шапку. Утешать было бессмысленно.
Крепись, Ваня, - натягивая на побелевшую, как снег, голову друга шапку, только и сказал. Смеркалось, когда лошади Спициных, приблизились к Маховке.
- Что скажу Дарье? - кружилось в голове. - Я не уберег сына. Почему пошел сам сзади? Может, ничего бы и не случилось? Лучше бы меня...
Первым с саней спрыгнул Константин Петрович. Первым зашел в дом. Взял за руки Дарью и тихо сказал:
- Крепись, мать, несчастье у вас случилось. Миша...
У Дарьи подкосились ноги, и она потеряла сознание.
Братья бросились во двор. Сбежались соседи. От горя, казалось, застонало все село. Но самой великой была скорбь матери. Она сидела возле сына. То что-то напевала, будто укладывая его спать, то вдруг падала на него и причитала так, что ее боль становилась болью каждого.
О случившемся Настя узнала только утром. Ночью фельдшера Валю возили к Спициным: матери было плохо. Вернувшись, она сразу побежала к Вере, подруге Насти.
Поповы завтраками, когда к ним вошла растерянная Вера. Она позвала тетку Агафью в сенцы. У Насти сжалось сердце в предчувствии беды. Когда мать зашла, на ней не было лица.
Настя рванулась с места, успела только схватить платок и, в чем была, в том и выбежала из дому.
- Остановись, оденься,- кричали Вера и мать, но Настя ничего не слышала. - Миша! Милый, дорогой! Родной мой..! Нет!
У дома Спициных толпились люди. Она растолкала их, пробиваясь к двери. В горнице под образами стоял гроб. Настя дико закричала и тут же упала... Она долго не приходила в сознание.
Так ее и увезли домой. Хоронили Мишу два села.
СОН
За день, как случиться беде, приснился Дарье сон. Вечер. Стоит будто бы она на берегу Волги. Народу так много на ее стороне. Все поют, танцуют. И вдруг в самый разгар гулянья люди закричали и начали убегать. Дарья не могла понять, что происходит. Стоит с подругой - и больше никого. Страх охватил ее.
- Что случилось? - спросила Дарья.
- Неужели ты не видишь? - отвечала подруга.
- Вон по реке людоед идет.
И, вправду, по реке шла девушка.
- Ох! Господи! - подумала Дарья. - Неужели такая красивая и людоед.
Страх был настолько велик, что заставил и Дарью спрятаться за дерево.
Девушка остановилась напротив нее. От нее веяло ледяным холодом.
- Почему не убежала? Не боишься? - спросила она.
- Не боюсь.
Девушка усмехнулась:
- Ты еще об этом пожалеешь.
ФЕДОР
Выздоравливала Настя медленно. Иногда казалось, что жизнь оставляет ее. По ночам она металась, кричала, плакала. Днем больше молчала. Доктор периодически навещал ее. В последний раз сказав, что дело идет на поправку.
Домашние были с ней приветливы и ласковы. Приходили проведать Настю подруги. Не раз был Федор Игнатьев. Знал он, у Насти в сердце другой, но любил ее с каждым днем сильней.
Был Федор единственным сыном в семье. Мать, Елена Павловна, учигельствов;1ла в Макарихе с тех пор, как сбежал дьячок, узнав о революции. Отец, Федор Феофанович, начинавший трудиться с работника у одного батюшки жены, теперь хозяйствовал в колхозе. Жили родители дружно. На селе ходили слухи, что из-за Федора Елена оставила богатый дом отца.
Беда Насти стала и его бедой. По вечерам он бродил у светящихся окон любимой, но войти, не смел. Однажды у завалинки его захватил Егор Иванович:
- Да ты не боись. Заходи, ежели пришел. Может, Настю развлечешь.
В избе было чисто прибрано. Пахло свежим испеченным хлебом. Склонилась над вязаньем бабушка Татьяна Марковна. Мать, уставшая за день, посапывала на печи.
- Здравствуйте, - нерешительно произнес Федор. - Вот, шел мимо, а Егор Иванович позвал.
Настя перевела на него безучастный взгляд.
- Проходите, - указывая на табуретку, сказала она.
Федор спрашивал ее о здоровье, начни было рассказывать о сельских новостях, но Настя оборвала его:
- Не надо, Федя!
Казалось, что он мешал ей думать о своем, чего она очень не хотела.
Встречи Федора с Настей были невеселыми, а вскоре и вовсе прекратились. В один из вечеров девушка запретила ходить парню, сказав, что замуж ни за кого не пойдет. Отец с матерью бранил и дочь. Их можно было понять. Ведь они хотели для нее только хорошего. Но не могли понять, что с нелюбимым Настя счастливее не станет.
Не отступал и Федор. Он думал, что достаточно того, что он любит Настю. А она привыкнет, потом... полюбит.
По весне от Игнатьевых были сваты. Настя наотрез отказала, за что отец жестоко побил ее. Разъяренный Егор Иванович кричал:
- Хватит дурака валять! Думаешь на моей шее всю жизнь прожить? Нет! Хватит! Пора и честь знать. Правду гутарят, что блудила с Мишкой, вот и нейдешь за Федьку...
Последнее слово, как ножом, полоснуло по сердцу. Настя выбежала из дома, и ноги сами понесли ее к Люкшину. Только у воды она остановилась, опустилась на землю. Плечи ее вздрагивали от рыданий. В эти минуты отчаяния Настя решила покончить с собой.
I НАХОДКА
Как-то поехала Настя с отцом в город. Тогда и решила осуществить задуманное.
Через Волгу переправились паромом и сразу же направились на базар. Пока управились с делами, день был уже на исходе. Егор Иванович решил, что лучше заночевать, а со светом в обратный путь отправиться. Оставил дочь одну, а сам отправился повидать старого дружка. Настя давно выжидала этого момента и торопливо пошла к реке.
- Миша, я иду к тебе,- стучало в голове. Сердце билось так, что вот-вот готово было выпрыгнуть. Место выбрала Настя безлюдное. Вода темная, течение быстрое. Они тянули девушку к себе, и противиться не было сил.
Забрела по колено, перекрестилась, как вдруг послышался крик грудного ребенка. Девушка вздрогнула, прислушалась. Плач становился сильнее и сильнее. Какая-то неведомая сила толкнула Настю назад. И вот она уже осматривает каждый куст. Глазам не веря, увидела сверток, в котором копошилось живое существо.
Настя взяла ребенка на руки и заметалась по берегу в поисках родителей, но никого кругом не было. Слышно было, как накатываются волны на берег, да шевелятся кусты.
- Что же делать? - думала растерявшаяся Настя и все крепче прижимала к себе живой сверток в лохмотьях.
У воды было прохладно. Она тряслась от холода и от страха. Ребенок, почувствовав руки, пригрелся и уснул. Настя с неиспытываемой раньше нежностью смотрела на худенькое личико младенца. Во сне он иногда открывал ротик и ловил губками воздух.
- Кушать хочешь? - смахивая слезы, спрашивала она. Малыш в ответ сладко посапывал.
Настя не заметила, как дошла до постоялого двора. В большой, набитой людьми комнате, на нее никто не обратил внимания. Она распеленала младенца. Из тряпья выпала записка: "Люди добрые, не оставьте сироту. Нет у него никого. Мать умерла при родах, отец - от ран. Некрещеный - имени нету".
Мальчик сучил ножками, совал кулачки в ротик. С трудом Настя нашла стакан молока, накормила его. Сняла с себя нижнюю юбку, завернула в нее мальчонку и неожиданно для себя
назвала его Мишей.
- Никому, никогда не отдам,- проговорила Настя. Не дожидаясь отца, она отправилась к переправе. Девушка не знала и не могла знать, что ждет ее. Но знала, что бы ни случилось, она не оставит, не бросит свою находку, вернувшую ей жизнь.
На душе стало легче. Тяжесть не убавилась - нет, она нависала больше и больше, О том, чтобы избавиться от нее, и нечего было думать. Но тяжесть эта как бы стала яснее. Другое мучило теперь Настю: хватит ли сил, чтобы пройти через все, что ожидало ее. Отступать было некуда. Видно, придется испить свою чашу до дна. И она вынесет все, что выпадет на ее долю. Иначе, зачем жить?
Тяжелые дни пережила Настя со своим приемным сыном, и никогда не думала, что, доведись начать сначала, поступила бы иначе
МИРНЕБЕЗДОБРЫХЛЮДЕЙ
Из дома Настю с ребенком выгнал отец. Приютила их бабка Камусиха. Кто и когда ее так прозвал по имени хутора, в котором она жила от роду, старуха не помнила и сама.
- Поживешь у меня, - успокаивала она плачущую Настю. Бог даст, что-нибудь придумаем. Мир не без добрых людей,
девонька. Скособоченная, ветхая, как и сама старуха, изба Катерины-Камусихи вся пропахла лесными травами. Старуха знала в них толк, за что и прозвали ее колдуньей. Боялся се стар и мал. Побаивалась своей спасительницы и Настя.
- Ну, чего столбом в дверях встала, проходи. Печь затопляй, мальца искупать надо, - пробасила Камусиха. - Там за печкой все найдешь.
- А-а. Ага. Я щас.
Весело потрескивали дрова, как-то необыкновенно по-доброму светила семилинейная керосиновая лампа. Женщины хлопотали около Малыша, а он уже засыпал. Бабка задула лампу, и дом погрузился в темноту и покой. Настя, лежа на покрытом рогожей сундуке, впервые чувствовала во всем теле Сладкую усталость.
Проснулась она от стука подойника: баба Катя заканчивала управляться по хозяйству. Кинулась к Мишутке, а он таращит глазенки, угукает, разбрыкивает пеленки, сделанные Камусихой наскоро из старья.
- Баба Катя, он смеется мне, - засветилось радостью лицо Насти.
- Кому ж ему смеяться, как не матери.
Настя с благодарностью посмотрела на Екатерину Федоровну.
Через несколько дней Камусиха с Настей отправились в сельсовет за метрикой. Это было целым событием на всю округу. Виданное ли дело, чтобы девка ребенка взяла. У самой угла нет. Гордые и счастливые, они возвращались с Михаилом Михайловичем Спициным - так нарекли мальчонку - домой.
А утром следующего дня, батюшки мои, что было... Бабы из Макарихи шли кучками и поодиночке на хутор. Дверь Камусихиного дома не закрывалась. Они несли "на зубок" подарки: недоношенные рубашонки, старенькие одеяльца. Кто что мог. Настя видела, что делают они это от всего сердца, и не принять не могла.
Узнали и родители Михаила, что Настя взяла "подкидыша". Когда через порог переступила мать Миши, Настя от неожиданности побледнела и не знала, что и сказать. Но та опередила ее:
- Мир дому сему. Не гневайтесь, что пришла проведать внука. Поди не выгоните?
Настя усадила гостью. Дарья развязала узелок и протянула Насте белый материал, а вместе с ним - маленькую фотографию Михаила.
- Ты не забывай нас, Настенька. Приходи и ребеночка приноси. Захочешь насовсем - рады будем.
Распрощавшись, она ушла.
Так прошло в заботах лето. С появлением Насти баба Катя-Камусиха ожила, как будто десяток годков сбросила. Привязанность ее к своим жильцам была так велика, что она со страхом думала, что вдруг они оставят ее.
Как-то баба Катя, уложив Мишу, вышла во двор. Настя мазала сарай.
- Отдохнула бы, с утра не разгибаешься.
- А вы куда?
- В сад, ягод мальчонке сорвать.
Настя торопилась закончить. Вдруг вспомнила:
- Чего это нет бабы Кати так долго?
Она выбежала в сад. И... Под кустом смородины недвижно лежала Камусиха. Настя заголосила. На крик прибежали соседи. Кто-то посоветовал послать за фельдшером. Одна из женщин прикрыла глаза старухи и сказала:
- Чего уж тут, мертвая она. Отжила. Бог дал ей легкую смерть. Справили скромные поминки. Соседи разошлись. Осталась Настя одна. Миша трепал мать за волосы, уши, нос, забавно мыча "мма-мма".
- Что же нам теперь делать? Как жить? Куда податься? - решила, что останется пока здесь, а там видно будет. Так бы, может, и жила Настя, если бы...
Объявился внезапно один из сыновей Камусихи, Виктор. Он не скрывал, что приехал прибрать к рукам хозяйство матери. Но, узнав историю появления в их доме Насти, делал это с неохотой. Да воля двух старших братьев для него была законом, преступить который он не мог, хотя по-человечески понимал, что нехорошо это по отношению к Насте.
В эти дни и пришла к Насте бабушка Татьяна Марковна, первая из ее родственников.
- Ты уж прости старую. Давно бы пришла, да вот ноги после тебя отказали. Спасибо Вере с Николаем. Доставили к тебе.
- Ну, что ты, бабуля. Знаю...
- А где же правнучек?
- Спит.
- Ну-кась, подсоби, посмотрю на него.
Баба Таня перевела взгляд в сторону Насти.
- Добро делаешь, внучка, отплатил ли он тем же? - отойдя от качалки, она протянула Насте сверток. - Тут 15 рублей. Все мои сбережения. А тут, в узелке, одежонка. Пригодится. Совет мой тебе, внучка, один: уходи ты из села. Отец не даст покоя, да и мать - хороша. Может, улыбнется еще счастье. Молиться за тебя буду.
Проводила Настя бабушку и вдруг ощутила еще одну невосполнимую потерю.
ВДАЛЬНЮЮДОРОГУ
- Как живешь, Настенька, - с порога, приветливо улыбаясь, спросил председатель сельсовета.
- Этому-то что надо,- подумала она.
- Так вот и живу, Андрей Сергеевич. А что и как дальше, не знаю.
- Давай рассудим вместе, как быть. Я думаю так. В город тебе надо. Там работу найдешь. Мальчонку пристроишь. Слышь, не поехать ли тебе в Баку? Город большой, промысловый. Да и свояк у меня там. Адрес я тебе дам. Найдешь. Вот и паспорт я тебе выхлопотал. Спицина ты теперь, Настенька. А это - бумага о смерти мужа. Уедешь - никому не говори, что найденыш у тебя. Легче жить будет.
Настя не знала, как и благодарить Андрея Сергеевича.
- Чего уж там. Все будет хорошо. Крепись. Сил тебе много надо, - на прощанье сказал председатель. Настя развернула новый паспорт. Такую фотокарточку только Вере давала. В свертке было еще письмо и 20 рублей.
- Добрая душа, Андрей Сергеевич. Бог даст, не пропадем.
Окрыленная надеждой, она стала собираться в дорогу.
НОВАЯЖИЗНЬ
Настя еще и еще раз постучала в дверь. Никто не отвечал, но поверить в то, что в доме никого нет, она не могла и не хотела. Измотавшись с ребенком в долгой дороге, она с нетерпением ждала хоть какого-нибудь приюта. - Ну, чего стучишь? Нет там никого нету.
- Вот письмо у меня к Потаповым, - смахивая непрошеную слезу, еле выговорила Настя.
- Хозяин год назад умер, - продолжала зло соседка,- а жена уехала. Куда? Не доложилась.
- Как нет? Как нет? - обезумев от такой неожиданности, шевелила губами Настя....
Три дня она бродила по улицам чужого неприветливого города. Ночевала в подъездах. Ослабла сама, невеселым стал ребенок.
Голод и усталость сломили совсем Настю. В один из таких дней она упала и потеряла сознание. Малыш ползал по ней и плакал, беспомощно лепетал.
Зевак собралось предостаточно. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не женщина с корзиной. Она помогла Насте "подняться.
- Куда тебе надо? - спросила. - Живешь-то где?
- Нигде.
- Ну ладно, пошли. - Женщина взяла на руки Мишу.
Дом, где жила Настина спасительница, был неподалеку от того, который был указан в письме. Судачившие соседи не могли упустить момента спросить, кого это привела Татьяна Ивановна. На молчаливый вопрос любопытных она мимоходом обронила:
- Племянница. Сестра давно писала, что пришлет девку. Вот и приехала. Жить есть где, кладовка-то пустая.
Открывая дверь, хозяйка сразу сказала:
- Со мной - мать, сын взрослый, поэтому располагайся здесь,- и толкнула обклеенную маленькую дверцу.
- Вещи, где оставила?- продолжала она.
- На морском вокзале.
- Располагайся. Костя привезет их. А то заходи к нам. Сходим в баню, мальца дома выкупаем. Навстречу им вышла старая женщина. Миша сразу потянулся к ней ручонками: "Ба-ба", "ба-ба".
- Ишь ты, какой шустрый, - сказала она, - признал бабку, ну иди.
Наутро Настя проснулась раньше всех. Причесалась, повязала косынкой голову. Дверь скрипнула, и на пороге появилась Татьяна Ивановна.
- Пошли пить чай. За стол сели все дружно. Спал только измучившийся за долгую дорогу маленький Миша. Костя отшучивался на незлобивую ругань матери за позднее возвращение с гулянья. Насте было очень хорошо среди этих простых людей. И казалось, что знает она их давно.
На нефтезавод поехали все вместе. Татьяна Ивановна послала сына найти Николая Ивановича, сама осталась у проходной с "племянницей". Николай Иванович, друг покойного мужа, уважал ее за доброту и сердечность.
Еще издали он заметил, что Татьяна не одна.
- Здравствуй, Ивановна! Совсем забыла нас.
- Сам знаешь, - немного виновато проговорила Татьяна Ивановна.
Ладно, ладно. Выкладывай свою нужду.
- Вот на работу бы устроить дочку сестры. Муж у ней утонул. Дите на руках.
- Надо помочь? Помогу. Документы с собой? - обратился он к Насте.
- Паспорт, - заторопилась она.
- Ну, это хорошо. Ты, Ивановна, иди, иди. А мы - в отдел кадров. Будь спокойна.
Николай Иванович шагал широко. Настя еле поспевала за ним. Все надежды ее были обращены теперь к этому человеку...
Приняли Настю Спицину разнорабочей в ремонтный цех. С этого дня началась для нее новая, доселе неведомая жизнь. Начинала и заканчивала работу по гудку. Вечерами занималась с Мишей.
Старание уборщицы Насти Спициной вскоре стало заметным. Прежде захламленный, с закопченными окнами цех теперь сиял чистотой. А сами рабочие, видя, как добросовестно трудится молодая женщина, уже не смели бумажку бросить. Так прошло полгода.
Сама не зная почему, тянуло ее к будке, где работал сварщик Григорий Васильевич. Мастер еще в первый ее рабочий день говорил:
- Не гляди на электросварку, глаза испортишь.
И она, увидев голубое дрожащее солнышко, поначалу послушно отворачивалась. А потом... Потом ей захотелось самой взять в руки этот инструмент, похожий на пистолет, который она видела когда-то на картинке.
- Разрешите мне? - робко обратилась она однажды к сварщику.
На не молодом, но добром, исчерченном морщинами лице Григория Васильевича, повернувшегося на вопрос, появилась улыбка. Отложив электродержатель в сторонку, он достал папиросу и стал мять ее пальцами. Покуривая, неторопливо начал:
- Поварить, говоришь? Дело непростое. Рука должна быть твердая, как у стрелка, и четкая, как у хирурга. Да, да. И силенка нужна немая. Не боишься?
Настя внимательно слушала Григория Васильевича. И ни ей, ни ему не могла прийти в голову мысль, что это был их первый урок.
На следующий день, улучшив минутку, Настя опять поспешила к голубому солнышку. И начатый урок продолжался.
- Работа у нас тонкая: чуть рука не так пошла - и брак. Тут от характера много зависит. Сварка не любит суетливых, - также неторопливо говорил Григорий Васильевич. - Нужно быть спокойным, уравновешенным и жизнерадостным. Ты не смейся. Качество шва зависит не только от опыта, но и от настроения.
И пуще всего нужна в нашем деле человеку добросовестность. Ты бы смогла, я верю, - при этих словах Григорий Васильевич посмотрел на Настю. Она затаила дыхание, боялась пропустить хоть одно слово. А учитель продолжал:
- Перед началом работы нужно проверить кабель: может, где провод оголился. Не заметишь, утечка тока будет, да и до несчастья недалеко. Электроды нужно хранить в сухом месте, а если отсырели, прокали, иначе такой фейерверк будет! Брызги-то - потерянный металл, хороший сварщик старается работать так, чтобы их было поменьше.
Наша профессия много требует от человека, но и дает ему немало. Я не о заработке говорю, это само собой. Главное - чувствуешь себя сильным, нужным, уважаемым человеком. Говорю чистую правду.
Шли дни за днями. Настя стала подручным сварщика. От сознания, что она делает настоящее дело, чувствовала себя уверенней. Даже походка ее стала легче. Всегда чуть согнутые плечи выпрямились. Во взгляде исчезли растерянность и беспомощность.
Ученицей Настя оказалась способной, и вскоре уже могла работать самостоятельно.
ИСПЫТАНИЕ
Все складывалось хорошо. Работа спорилась. Сын рос. Все, кто знал Настю, восхищались ее работоспособностью, человечностью, оптимизмом, ее беззаветной преданностью Мише. Впрочем, какая настоящая мать не потратит все свои силы на то, чтобы сделать жизнь ребенка счастливой? Только всегда ли ценят дети такое отношение?
В самое трудное для всех время, в войну, Настя всегда старалась, чтобы сын не знал нужды ни в чем. Жили они скромно, но и не бедно. Ради Мишки поступилась Настя и своей личной жизнью. Все оберегала его от трудностей. Никогда не говорила ему: "Мне трудно заработать на все!".
Она считала, что сын вправе требовать и на учебу в институте, и на красивую одежду. И вновь оставалась на сверхурочную работу. А вскоре у Миши появлялись новые туфли, костюм, модные галстуки. Сын не замечал, как живет его мать, как хозяйничает, содержит дом.
Годы летят, как птицы. Вот уже Настя стала Анастасией Егоровной, уважаемым на заводе человеком. На Доске почета у проходной ее портрет. Квартиру получила. Сын инженером стал. Женился. Пишет, что хочет приехать в отпуск. Но, не дождавшись, пустилась сама, в дальнюю дорогу.
Анастасию Егоровну никто не встретил.
"Наверное, телеграмму не получили", - с тревогой подумала она и стала расспрашивать прохожих, как добраться до улицы Маяковского. Дверь открыла молодая женщина. На руках она держала маленькую девочку. "Дочка, должно быть", - догадалась Анастасия Егоровна.
- Я мама Миши.
- Проходите, - холодно сказала женщина, приглашая ее в комнату. - Миша на заводе. Не мог вас встретить.
Все две недели, которые пробыла Анастасия Егоровна у сына, чувствовала, что стала чужой для сына. Иногда ей казалось, что ее присутствие стесняет молодых. Ей хотелось еще побыть с внучкой, но решила ехать домой.
Михаил так и не приехал к матери. А она тосковала, думала, как тяжело остаться одной. Уже и пенсия не за горами.
Однажды ночью в дверь громко постучали.
- Кто там? - спросила Анастасия Егоровна.
- Мама! Это я, - услышала голос сына.
- Господи, - всплеснула руками мать. На пороге стояли все трое.
- Мы совсем, мать. Не возражаешь? Жилплощадь и мне положена.
- Всем места хватит. Садитесь, ешьте да ложитесь. Устали с дороги.
Большую комнату Анастасия Егоровна уступила детям. А сама приютилась на кухне. "Много ли мне надо", - думала она вечерами. Днем торопилась на работу, с работы - по магазинам. Вся ее жизнь вновь целиком была отдана им, молодым. Раньше для одного Миши, теперь для всей его семьи старалась приготовить повкусней, освобождала невестку от стирки, гуляла с маленькой Аленкой. Все успевала. Но Татьяна находила повод, чтобы в чем-нибудь упрекнуть свекровь. То подруги пришли не вовремя, то белье не погладила...
С появлением второго ребенка жизнь для Анастасии Егоровны превратилась в кромешный ад. А однажды она получила повестку в суд. Не спала ночь, терялась в догадках. "За что? Почему?" - вертелось в голове.
Оказалось, что сын и сноха просят народный суд выселить ее за аморальное поведение. У нее не нашлось даже слов, чтобы возразить. Из зала суда мать увезла "скорая". Силы возвращались медленно. Днями она лежала, отвернувшись от всех к стене. Неохотно разговаривала с пришедшими ее проведать товарищами с завода.
Она ждала сына. Не верила, что он мог так поступить. Надеялась, что все происшедшее не могло не встряхнуть его, что его равнодушие, беспечность, безразличие к ней, матери, останется в прежней жизни.
...Анастасия Егоровна вспоминала детство Миши. И вдруг иными глазами посмотрела на свою жизнь. И сама нашла ответ на давно терзавший ее вопрос, почему у других людей дети как дети, уважают старших, помогают, а у нее все как-то не так?..
С того дня, когда Настя нашла малыша, ее охватила нестерпимая, раздирающая сердце жалость! Как хотелось ей, чтобы мальчик почувствовал в ней настоящую мать. И потом, чтобы и в детском саду, и в школе, и в институте ни в чем не чувствовал себя ущемленным. Чтобы одет и обут был не хуже других, а то и получше.
Чтобы ни в коем случае не ощутил Миша, что все люди кругом счастливые, а он несчастен. Вот и старалась мать. А он, видимо, привык: все для него, а он для мамы ничего делать не должен. Не заметила Анастасия Егоровна, как вырастила эгоиста. Вот и пришел час расплаты за слепую материнскую любовь.
Мать и сын вновь встретились на суде, отложенном из-за болезни "ответчицы". Михаил не отступил от своего решения. Вспомнились тут слова бабушки Тани: "Доброе дело делаешь,
Настя. Отплатит ли он тем же?"
И только тогда, когда слово взял защитник и рассказал всю историю жизни девушки из волжского села Макарихи, Михаил Михайлович вдруг почувствовал себя совершенно беспомощным, растерянным. Не желая выдавать своего состояния, он достал носовой платок, вытер лоб и снова спрятал его в карман. В глазах его появилась усталость, безысходное разочарование, смиренность - словом, то состояние, какое посещает человека, когда он обманывается в своей последней сокровенной надежде.
Михаил Михайлович долго молча глядел на Анастасию Егоровну. Он старался поймать ее взгляд, добрый, ласковый, как когда-то в детстве. А она вроде бы и не замечала его. "Я для нее больше не существую", - пронеслось молниеносно в голове. От этой мысли он вздрогнул, а затем во весь голос вскрикнул: "Мама!.. Мамочка!.."
