Мне как-то не по душе новомодные изыски некоторых литераторов, что, выписывая сюжет, основное внимание уделяют не характерам героев и их поступкам, не совместимости слова со знанием реалий, не поискам ответов на вечные и проклятые вопросы, терзающие каждого порядочного гражданина, - вроде "кто виноват?" и "что делать?", не мелодии текста, а, так сказать, побочным явлениям, о которых-то и говорить в приличном обществе не принято. Нежелательность обсуждать щекотливые темы проистекает из вполне объяснимой привычки человека не держать нараспашку душу. Мало у нас таких, болтающих смело обо всем, без утайки, вываливающих на общее обозрение трудно осмысливаемые извивы природы.
Помнится, в одной искрящейся пионерским счастьем газетенке было опубликовано журналистское расследование. Блюдо, обозначенное одинокой акулой пера в подзаголовке дополнительно как "независимое" и поданное публике под патетическим соусом, возможно, кому-то пришлось по вкусу. Возможно даже, оно всколыхнуло не одно сонное селение, привыкшее до сих пор ненавязчиво обсуждать свои простые, как яичная скорлупа, и малосодержательные, точно коровье мычание, проблемы лишь с пернато-копытным окружением. И еще более чем возможно, что автор после той статьи, приправленной суетным желанием быть любимцем толпы, расквартировал свою не до конца растраченную пылкость строк в издании покруче. Но на дело стоило взглянуть иначе.
Глагольные окончания явственно указывали, что обладатель ядовитого гнева - дама; все эти гремящие наречия "безнравственно", "подло" да "низко", рассыпанные по предисловию, вырисовывали не только бешеный ее темперамент, но и, хотя расплывчатые, - контуры незадавшейся жизни; могильник надежд, обнаруженный мной неожиданно в том месте, где полагалось быть пестрому цветнику, - "в годы моей далекой юности" - обозначал возраст. Перепревшей в чувствах барышне минуло, по всей видимости, сорок лет. И надвигался знаменательный срок быть повторно спелой ягодкой, но, кажется, наблюдателя сего увлекательного процесса в обозримом будущем не предвиделось. Увядание в одиночку сродни болезни: лишь разминка голоса пробуждает еще желание цепляться за застенчиво заглядывающее в окно утро, что, может, отныне изменит жизнь к лучшему.
Суть статьи была в том, что трое великовозрастных парней пригласили к себе в общежитие пару девчонок-дурех, коим едва исполнилось четырнадцать лет. Дурехи сразу же двинулись в направлении подвига. Потому что после вполне ожидаемой выпивки хлыщи бросились приставать, а они, носительницы светлых фантазий, задействовав предельно возможное число рук и ног, жалобно при том поминая свою не раскупоренную честь, стали отбрыкиваться. Сопротивление не было сломлено, что говорит о высоком моральном духе визитерш. Однако ж конфликт интересов двух сторон не завершился, и пьяные рожи перешли в новое наступление, хитро выкинув на всеобщее обсуждение компромисс.
Словом: не обинуясь, совершим поход к месту той уже далекой битвы.
Малолеткам грозили голодная смерть, отторжение от мира, исчезновение имен под слоем исторической пыли, забвение народа и прочие ужасы, покуда они не согласились примкнуть губами к шершавым отросткам негодяев.
Само предисловие занимало четверть статьи, еще одна часть была посвящена искусству минета, продемонстрированному участницами встречи, а вот далее... Во второй половине повествования - исхоженной тропой банальных приемов - сочинительница повела публику к тем грядкам, где в полный рост колосилась клубничка.
Торжество ротовых полостей было описано, надо признать, смачно. Поначалу и я увлекся изображенной картиной и - что уж там греха таить - в какой-то момент позавидовал доморощенному триумвирату, без проволочек распрягшему свои чресла. А ведь все как удачно складывалось! По словам автора, девчушки, более подкованные в деле вспашки мужских промежностей, нежели математике, даже не обратили внимания на непропорциональность отношений, на излишество мужских органов, и работали с таким упоением, что их, возникало подозрение, хватило бы и на целый полк, пока , наверное, из сочленения б не выпал язык.
Итак, ансамбль актеров, собравшийся в затхлой общаговской комнатенке, с блеском оттрубил первый акт пьесы. Убедительно и вдохновенно. Впрочем, коли поразмыслить, то, в действительности, описанное было самой настоящей рецензией. Похвальной. Воздающей должное игре, в первую очередь, женской половины состава.
И - опять это пластмассовое, лишенное перспективы слово "далее".
Что-то меня тут смутило. Перечитывать туманные места следует осторожно, шаг за шагом исследуя информационную местность.
Внутренний голос, предпочитающий вещать в минуты откровения на языке замирающего сердца, подсказал, что истина лежит где-то рядом. Автор не врала. Имел место факт - понуждение малолетних глупышек к совокуплению. И продолжающееся интенсивно развиваться событие на шкале времени присутствовало - с угрозами, побоями и - всеми прилагающимися к нему телесными причиндалами героев и героинь. Только вот это перерастание его в красочный орально-поэтический конкурс "кто у кого пересосет" было надумано - организовано - и с самого начала спланировано - журналисткой вовсе не на потребу, как могли подумать некоторые глубоко копающие индивиды, жлобствующим низам. Она просто мстила всем женщинам планеты за свою неудавшуюся жизнь. Ей так приспичило. Ее так фантазия вела. Ее, видимо, по ночам ломало и крутило. От возбуждения и ненависти. О! О! "Могу себе представить, каково им было, девчонкам, брать в руки член, насквозь пропахший мочой, давно не знавший мыла". Она - годами лишенная тех радостей, что познали другие женщины, - себе представила. Не жалея красок и собственной, накипающей во рту слюны.
Я, в общем-то, не ханжа. И, как ни парадоксально это прозвучит, двумя руками за то, чтобы "литератур", разных - для "синих воротничков" и для "белых", для высоколобых зануд и для невзыскательных пассажиров, кочующих по метро, - было как можно больше. Читатель сам должен выбирать, что ему читать. Донцову или Пруста. Шекли или Воннегута. Я против, когда, беллетризуя правду жизни, ради каких-то сиюминутных интересов, рельеф фабулы лепят из побочного материала, мусора, отказываясь понимать, что выйдет в итоге халтура. А литература не может быть второго сорта.
Мысль сочинительницы воспарила над соцветьем тел.
Казалось бы. Журналистское расследование старательно сопровождало следовательский труд. Поди, щеки сыскарей румянцем от стыда заливало, когда они читали дело, а вот борзописцу в юбке - все праздником гремело.
Изосперменные с ног до головы, девчушки посчитали, очевидно, работу завершенной и, втянув обратно все те части организма, что назойливо просились наружу, отоймамочкавшись жалобно, потянулись к выходу. Не тут-то было. Трио, в силу усталости, охватившей одного из бугаев, распалось и переродилось в дуэт. Оставшаяся двоица решила пошутковать с полуодетыми пленницами на иной лад. В дело пошел слесарный инструмент, точнее та часть отвертки, что прилагается, по рабочей инструкции, к ладони. Винтами жертвы были обделены, крутить на них было нечего, потому и возникла у обалдуев печальная идея вогнать обратной стороной орудие труда выкараченным насильно девицам в арьергард, устремленный к потолку. В результате - пробитая брюшная полость, заражение крови. Смерть несчастной. Вторая, до которой очередь не докатилась, выпрыгнула из окна третьего этажа, сломав позвоночник и обе ноги.
То, что сотворила с предоставленным материалом мадам Бойкое Перо, снабдив его пикантнейшими подробностями, точно она сама стояла в стороне, на стреме, да еще щедро рассыпала подсказки, как с пользой ориентироваться в географии женского тела, наводило опять же на мысль - о все клокочущем внутри нее желании мстить. Мстить и злобствовать. Впрочем, официально она скорбела, она жалела жертву - но как-то своеобразно. В суть вникая и вычитая фальшь, я понимал. Написанное есть ода рукояти. А чем еще читателя привадишь к газетному листу?
А вот иной примерчик, где наука о вкусной и здоровой пище опережает всякое движение разума, поперек него становится и трансформирует посему события в бесконечный карнавал ощущений. Аппетит нагоняется отменный! Не такое уж и редкое явление: некоторые авторы с большим подъемом описывают нетрадиционные трапезы, где на первое, к примеру, подают суп-мочу, скажем, крупного начальника, на второе - очевидно, из чувства протеста, - испражнения какой-нибудь конторской штафирки, а на десерт - ноздревую вытяжку, отобранную силком у случайного прохожего. И все это под аккомпанемент нудных раздумий об изношенной нравственности с непременными экскурсами в прошлое. Чуток юмора, щепоть интриги, капля морализаторства, - модное дополнение к похождениям то ли копрофага, то ли уринохлеба, обязанного, по логике, неотрывно торчать в лаборатории сдачи анализов, а не бродить неприкаянно между строк. И вот подсознательно ждешь, что автор расщедрится и свой талант направит по кулинарной стезе, переднезаднепроходную снедь рецептурно предъявит. Ан нет, он все никак не сподобится, ингредиентов ведь раз-два и обчелся - хватит, при предельном напряге извилин, на изготовление лишь нескольких блюд. Не складывается книга, однако.
Я, помимо того, что не ханжа, еще и понятлив. И не только понятлив, но и чрезвычайно толерантен. Ну, любо тебе, экскрементируя, экспериментировать со своим желудком, ну, нравится тебе глотать литрами то, к чему привыкли заборы и укромные углы. Ну, рачителен ты до последней выжатой капли и выдавленного комка - не пропадать же втуне добру - назло врагу и на радость себе! Но зачем мировую общественность ошарашивать подобным экстримом? Радуйся, милок, в одиночку. Вот и весь совет. Общественность ведь пассионарна, легко подается гипнозу - тем более - слова. А с верными учениками, свято блюдущими заветы наставников, никогда проблем не было, плодятся словно бактерии.
Так. Приходит малый - начинающий писатель. Замедляющейся походкой подплывает к столу и смущенно, чувствуя, как, видимо, разверзается под ним пол, спрашивает:
- Можно?
Натянутые на виски уши изображают довольно убедительно румяный рассвет. Но в алости щек чувствуется какая-то передозировка. Много крови брошено на передний край. Это несколько портит впечатление. Чтобы не приводить в действие разговорный механизм, что, по причине надвигающейся скуки, может, иззевавшись, дать сбой и вообще отказаться работать, обхожусь коротким кивком: пожалуйста.
- Меня направили к вам. Совсем короткий рассказ.
Хочется убить и посетителя, и того, кто его направил ко мне. Вот зимняя, с претензией на оригинальность, тема, - не к месту, правда, - которая сгодилась бы для варки детектива: острием конька. В темечко.
- Оставьте. На досуге - прочту.
Хотя известно мне, что досуг - понятие относительное и плохо увязывается с чтением. В поисках крупицы смысла, вложенного в текстовые завалы, проходит рабочий день. Не без того порой, что - впустую.
- Извините, он совсем коротенький, пять страниц. Прошу вас: уделите несколько минут внимания. Сейчас. Все говорят, что вы добры. Очень.
Я очень добр, прислушиваясь к внутреннему голосу, неказистому на подсказку. Посетителя стоило бы четвертовать тем способом, что особо ценился средневековыми палачами за изящество замысла: оставленная напоследок голова до последнего момента следит за правильным складированием уже отчужденных от тела конечностей.
Он так нелеп, этот малый, судорожно перекатывающий в пересохшем горле кадык, что я сдаюсь. Казнь откладывается на неопределенное время.
Положим, математика ему заказана: увесистая папка тянет, как минимум, на многоплановую повесть. Видя мое замешательство, он гугнявит жалобно в свой выдвинутый вперед подбородок:
- Поймите же. Мне до вас добираться двумя автобусами и еще идти сорок минут пешком. После работы. Это, - желая меня заинтересовать, он упирается глазами в принесенный подарок, - история любви. Любопытный ракурс.
Глядя на его узловатые руки, совсем недавно обнимающие, вероятно, суппорт токарного станка или ласкающие мастерок, флегматично и с каким-то даже облегчением, мне самому непонятным, как попавший в окружение под Сталинградом немец, сдаюсь окончательно.
Верно. История любви узбекского парня и французской девушки, двух пылких сердец, встретившихся внезапно на берегу манерно шумящего океана. Вечерний бриз своевременен. Душист. Свеж. Чист. Перебиваем запахами водорослей и отчего-то паэльи. Потому, значит, - испанист. Очень интересное сочетание не только национальностей, но и имен. Саид и Антуанетта.
Первую закавыку так же трудно обойти, как и потоки воды в ливень.
Вторая - с повадками знающей себе цену хорошухи, - пытается со мной кокетничать: то прячется за рядом пустых слов, то напоказ, с явно рассчитанной двусмысленностью, выкатывает свои прелести.
- По правде говоря, в намечающемся союзе меня более всего смущает и будоражит слово "внезапно", набегающее волной на обстоятельства.
- Вы читайте, читайте дальше, - возбуждается сам малый до того состояния, что необратимо и ведет обычно к потере контроля над собой, - и все поймете.
Итак. Саид Рашидов и Антуанетта Дювалье, имя, явно упертое из кладовой истории, нашли друг друга - на окраине мира. В Испании.
Все бы ничего. Диалоги, конвоируемые бурными переживаниями персонажей. Авторское вторжение под видом перелицованных цитат великих: "любовь - как чудо...", "у истинного чувства нет границ", и прочая выспренняя чушь, бодяга. Прихрамывающий сюжет. Все бы было сносно.
Но лейтмотив потрясал осмысленной глупостью. Объясняясь в любви к Антуанетте на, по-видимому, новом языке, франкоузе, Саид неосторожно позволял себе систематически расслабляться. Очевидно, раз за разом переживал эмоциональное потрясение. Воспользовавшись эвфемической примочкой в первом приближении, уточним: Саида непрерывно пучило и он, воспользовавшись глушителем, вхолостую расстреливал патроны. Спиной подпирая океанский простор, что подобострастно подыгрывал мелким плеском. Второй же шаг, сделанный нами к мерзкой действительности, вскрытой незадачливым рассказчиком, выявляет искреннее желание его обелить героя и переложить вину за случившееся на Антуанетту. Девушка, натурально, учуяв наконец запах беды, придвинулась ближе к бризу. Саид, - как это принято в последнее время у сочинителей, интригуя читателя, в финале многозадумчиво ставить не точку, а отточие, - убежал. То ли резать себе вены, раскусив намерение любимой, то ли, вовнутрь вволоча оружие, застрелиться. Такая вот нынешняя любовь - неразлучна со стебом. И в то же время - основательна. Действительно, любопытный ракурс.
Мне трудно оторвать взгляд от папки. С чего-то надо начинать. С категорического совета посетителю не прикасаться более к слову? У таких, как он, всегда наготове ответ с прямо противоположным знаком: это его слово задело, недвижно торчавшего в пустынной местности, - не разминулись.
- Ну, как? - Сам за меня решает мучительную проблему воспаленный от перевозбуждения сочинитель. - Понравилось?
- Видите ли, отчего ж фигурирует у вас узбек? Какие-то личные счеты? - Мямлю я. - Могут усмотреть здесь антиузбекскую пропаганду. Некоторые. Имя можно было бы выбрать нейтральное.
- А при любом ином раскладе, - да он, кажется, все продумал наперед, - будут искать антисемитизм. Нет, тут нужна определенность. Узбек так узбек. Это - истинная история.
- Значит, - добавляю я, изображая раздумье, - основанная на реальных событиях.
Надо же что-то говорить! Молчание восприниматься будет как потрясение от прочитанного. Одобрение.
Я, действительно, потрясен. Чрезвычайно.
- Но, понимаете, есть вещи, о которых можно думать, но выносить их на публику - нельзя.
Он недоумевает:
- Это почему же?
- Ладно, - решаюсь я. - Неужели была такая уж необходимость присобачивать к вашему герою постоянную порчу воздуха, столь сильную, что она, исходя из логических соображений, перебивала запахи бриза? Без этого сюжет - не сюжет, и любовь - не любовь? Что за клоунада?
В приоткрывшемся от удивления рту малого прячется безмолвный ответ. Наконец он выдает то, что его давно, видно, мучило:
- А вот у Маркеса, в "Сто лет одиночества" цветы увядали ...
Начитан.
- У Маркеса - это органичная часть сюжета, основанного на местных сказаниях.
- Я ведь тоже не с потолка взял сюжет.
Непробиваем, златоуст.
Ярюсь, простонародничая:
- А у вас, простите, герой попросту, оттого что автору ничего лучшее в голову не пришло, обперделся.
И, видя, как прокрадывается между его губ очередной аргумент, успеваю отрубить:
- И не думайте! Мелковаты и нелепы вы в одежке Чарлза Буковски.
О великом смутьяне, кажется, ничего не слышал. Но - горд. И демонстративно огорчен:
- Возможно, для вас он только и "обперделся", а для меня не это главное. Жизнь Саида поломана.
- Да уж - трагедия шекспировского градуса. Я не могу дать вам положительный ответ. Написанное - дрянь.
- Сегодня все так пишут. Честно, откровенно, где надо - с юморком. Будущее - за такой литературой. А вы ретроград.