Аннотация: Он всю жизнь следовал невидимкой за людьми и собирал их истории. Проживал тысячи чужих жизней: любил, умирал, творил. Но никогда он не мог найти того, кто бы заинтересовался его собственной историей и позволил поделиться ей.
Тучи медленно обступали город со всех сторон, создавая над улицами и домами плотную тёмно-серую завесу. Ветер затих, и гробовая тишина окутала здания, тяжёлым душным пологом предгрозовое молчание легло на усталые плечи Нью-Йорка. Люди стремились быстрее добраться до родного жилища, они как суетливые тараканы сновали по улицам, торопливо застёгивая куртки и натягивая капюшоны; единственным их желанием было спрятаться за толстыми стенами тёплых домов.
Город опустел.
Я, неспешно переставляя ноги, брёл по безлюдным дорогам вымершего Нью-Йорка. В левом кармане моего плаща лежали коробок спичек и последняя сигара, которую я бережно хранил до лучших времён. В правом же назойливо позвякивали оторванная пуговица и два цента.
Надвигающаяся гроза совершенно не пугала меня. Было бы правильнее сказать, что я о ней совсем не думал. В моей голове, пустынной, как этот город, вяло барахтались мысли, подобно мухам, попавшим в банку с вареньем. От жизни уже ничего не хотелось. Ну, разве что пару новых шерстяных носков и стакан виски. И, если первое желание невозможно было выполнить, то второе определённо имело право на жизнь.
На углу улицы был скромный маленький бар в истинно английском стиле. Его владелец, и по совместительству бармен, жил некоторое время в Дерби, подрабатывая вышибалой в безызвестном ночном клубе. Денег он на такой работе, конечно же, много не скопил, а, если быть точным, то всех сбережений хватило только на билет до Нью-Йорка. И жить бы ему на улице, роясь в мусорных баках, если бы не гибель всеми забытого двоюродного дедушки, добросовестно оставившего треть наследства внуку, которого он видел лишь два раза в жизни. Денег вполне хватило на открытие бара, замершего вне времени, где-то посреди грязных переулков бурлящего энергией города. Заведение следовало принципу "бедное для бедных", имело кривую выцветшую вывеску и скромный набор клиентов.
Я уверенно толкнул тяжелую дверь, мягко звякнувшую колокольчиком, и бодро шагнул в слабоосвещенный зал. В ноздри настойчивой бабочкой бросился особый аромат табака и крепкого спиртного, чуть погодя к нему прибавился прекрасный запах жареного мяса. Дверь сзади с оглушительным хлопком закрылась, однако никто из присутствующих не обратил на меня особого внимания. Игнорируя недовольное бурчание пустого желудка, я двинулся сразу к барной стойке, по которой вяло елозил тряпкой двухметровый хозяин заведения.
За круглым столиком, стоящим прямо напротив мутного окна, сидел, понурив кучерявую голову, завсегдатай этого места. Всегда в аляповато ярком полинялом пиджаке, всегда с обшарпанной тяжелой тростью и всегда с выражением полной безысходности на лице. Он художник и живет почти в пяти кварталах от этого бара, но каждый день, перед тем как сесть за надоевший мольберт и взять в руки осточертевшую кисть, этот потерявшийся в пустынях забвения любимец муз идет в маленький, погрязший в бесконечных лабиринтах переулков, оазис и ждёт, ждёт, ждёт... Чего или кого? Сначала он приходил сюда за вдохновением, и, выпив рома, с улыбкой свободного счастливого человека удалялся творить. Потом его улыбка начала постепенно меркнуть, а дозы алкоголя стали возрастать. Теперь этот художник приходит в бар больше по привычке и из-за желания выпить, а вдохновение стало несбыточной мечтой. Пустой холст, верно дожидающийся беглеца дома, уже никогда не будет заполнен, а вылинявшие кисти больше не смогут летать в руках свободного и наслаждающегося жизнью художника. Стеклянные глаза, безучастно наблюдающие за голой улицей, подобны звёздам, также бесконечно долго и безразлично следящим за жизнью людей свысока. И сейчас, когда рванёт, наконец, с чугунных небес первая, самая яркая и ослепляющая, молния, это погибший душой человек выйдет из бара и побредёт домой, нигде не останавливаясь и не обращая внимания на ливень и громыхающее небо.
- Виски, - коротко бросил я хозяину заведения и присел на высокий стул. Крутанувшись на нём, я заметил ещё одного завсегдатая, скромно сидевшего за самым дальним столом в этом мрачном помещении.
"Тёмный". Так я прозвал его про себя за привычку прятаться в один и тот же неосвещаемый угол и тихо посасывать пиво из бутылки, никому не мешая и ни с кем не заговаривая. Рассказывают, что этот малый страдает боязнью открытых пространств и на свежем воздухе тут же падает в обморок. Судя по его бледному, с налётом усталости, лицу, то, что говорили, правда. Он живёт в этом же доме, только на втором этаже, в комнате с заклеенными окнами и вечерами слушает Ванду Джексон, королеву рокабилли. Почти весь день он проводит в баре, потихоньку напиваясь до зелёных фей, чтобы потом было не так страшно выйти на улицу и, пройдя пару метров, открыть дверь, ведущую на лестницу к его квартире. Утром он преодолевает этот путь с закрытыми глазами, а вечером, пьяно пошатываясь, учится брать верх над своим страхом и пытается пройти пару метров не закрывая глаз. Всего лишь несколько шагов и вот она, желанная дверь! Но с каждым разом, чем усерднее Тёмный просаживает свою печень днём, тем глубже фобия вонзает острые коготки в его разум, тем тише поёт королева вечером. Однажды деньги на алкоголь кончатся, страх полностью поработит слабый, подточенный одиночеством дух, и голос Ванды Джексон навсегда замолкнет, потерявшись в запутанном сплетении переулков Нью-Йорка.
- С вас два доллара пятьдесят пять центов, - оглушающим набатом разнёсся баритон бармена по тихому залу. Именно он напомнил мне, что два цента - это всё, чем я могу оплатить свой желанный напиток.
- У меня нет таких денег. Может быть, вы возьмёте мои часы? Они очень даже приличные... Только стекло чуть-чуть битое, но это же ерунда!
- Если у тебя нет денег, то выметайся отсюда! - злобно крикнул хозяин, замахнувшись на меня своей грязной тряпкой.
Я тихо встал и покинул последний оазис старой Англии, уверенно держащийся посреди бетонной пустыни бездушной Америки. Ноги несли меня вперёд, не желая промокать под ливнем, что вот-вот должен был начаться.
Впереди замаячили темно-зеленые головы деревьев, робко выглядывающие из-за безликих городских построек. Манившие к себе свежим запахом листвы и пробуждающие глубоко внутри чувство единства с такой дикой и непостоянной природой. Парк посреди Нью-Йорка. Остров жизни в океане серости и бюрократии. Его аллеи смело вели меня вперед, умело путая и заводя в свои самые далекие и сокрытые уголки, очаровывая бесконечностью зеленого моря, простирающегося вокруг, опоясывая ветвями ухоженных кустов, играя со мной, словно с кленовым листом, попавшим под власть непоседливого ветра.
Единственное, что мне доставляло хоть какое-то удовольствие в жизни, - это собирание различных историй. Я слушал людские сплетни, выдумки, чистосердечные признания и пьяные причитания, я впитывал в себя информацию о чужих судьбах, как губка впитывает воду. Те же самые, увиденные мной в баре, художник и Тёмный, даже не знали, кто я такой, они видели меня сегодня впервые, а я уже мог рассказать им об их жизни больше, чем они сами могли бы знать. Мне это нравилось, я будто бы проживал сотни жизней одновременно, влюбляясь и расставаясь вместе с рассказчиками, заболевая, выигрывая, убегая, ожидая, умирая, в конце концов. Наверное, именно поэтому у меня никогда не было собственной судьбы, потому что я жил чужими историями.
В парке я сел на лавочку, гордо стоящую в одиночестве под высоким и крепким дубом. Рядом, на земле, беззаботно похрапывая, спал бродяга, закутавшись в рваное пальто. Я на мгновение даже позавидовал этому человеку: у него не было денег, как и у меня, не было проблем, как и у меня, но он явно был счастлив и такая жизнь, полная лишений, его совершенно точно устраивала. Иначе стал бы несчастный человек так добродушно посмеиваться себе в бороду во сне?
Я устроился поудобнее на лавке и, вытянув ноги, стал наблюдать за тяжелым небом, затянутым черными тучами, как если бы оно носило траур по кому-нибудь. Курить хотелось нещадно, но одинокая сигара, приготовленная на лучший день, была моим последним и единственным сокровищем в этой жизни, поэтому я решил хранить её до самого конца.
- Что-то погода сегодня не праздничная, - хмуро сказал бородатый бродяга, сладко потягиваясь после сна. Я, засунув руку в карман плаща, перебирал пальцами холодные монеты и думал о предстоящей грозе:
- А почему она должна быть праздничной?
- Да хотя бы потому, что сегодня мой День Рождения! - возмущенно воскликнул бородач и пересел на лавку, плотнее запахивая грязное пальто.
- Вот как. Поздравляю вас, - тихо ответил я, снова вернувшись к наблюдению за мрачным небом.
- Да что уж тут! - он неожиданно как-то по-доброму рассмеялся, и я перевел на него удивленный взгляд. - Меня в жизни довольно редко поздравляли с Днем Рождения, но я никогда не расстраивался. А знаете почему?
- И почему же? - с любопытством вопросил я, надеясь услышать историю о судьбе этого бродяги. Он заинтересовывал меня с каждым мигом все сильнее и сильнее.
- Да потому, что за всю свою жизнь я узнал столько различных историй о людских судьбах, что все мои беды и проблемы кажутся просто песчинками, по сравнению с теми катастрофами, что случались со многими из рассказчиков.
Определенно, я не ошибся! Этот бородач мог поведать мне что-нибудь новенькое и интересное.
- А вы не могли бы пересказать мне какие-нибудь из этих историй? - с надеждой в голосе обратился я к бродяге.
Он, хитро сощурив глаза, усмехнулся и присмотрелся ко мне внимательнее. С неба хлынул холодный ливень и принялся усердно стучать по широким зеленым листьям молчаливых деревьев, отбивая свой особый барабанный ритм.
- Нуу... Если вы подарите мне, конечно же, в честь Дня Рождения, сигарету, то я отблагодарю вас одной очень увлекательной историей.
На миг я задумался: отдавать какому-то незнакомому человеку в парке свою последнюю сигару или уйти, не услышав, возможно, один из самых занимательных во всей моей жизни рассказов о чьей-то судьбе? Сигару было очень жалко, но любопытство взяло своё. Я вынул из кармана моё последнее сокровище и отдал его в руки безызвестного бродяги посередине парка прямо под бушующим небом. Яркая белоснежная молния осветила эту сделку века, а через секунду оглушающий раскат грома заставил задрожать землю.
Бородач принял сигару и поднес её к носу, медленно, закрыв глаза, вдохнул терпкий табачный аромат.
- Она слишком хороша для такого, как я. Я верну её тебе. Но взамен ты расскажешь мне свою историю.
Я оторопел, не зная, что ответить. Я дарил ему эту сигарету за информацию, а в итоге ничего не получил, так еще и должен платить за своё последнее сокровище! Это было абсурдно. Но неожиданно, когда раздался очередной раскат грома, я всё осознал. Этот необычный бродяга точно такой же коллекционер историй, как и я сам. Не желая делиться своими собранными рассказами и не имея никаких денег, чтобы оплатить приобретение нового, он умудрился обобрать своего коллегу обманным путем. Коллекционеров двое, а сигара одна. Она может переходить от меня к бродяге и обратно бесконечно долго, но ни один из нас не поделится своим накопленным богатством с другим. И, только осознав всё это, я с чистой совестью взял сигару из его рук, зажёг её, выкинув пустой коробок спичек в траву, и затянулся. Это был тот самый, долгожданный, лучший момент в моей жизни: я мог отдать свою историю другому, и эта история действительно была ему нужна.
Небо продолжало бушевать, выплескивая из своего нутра литры ледяной воды и освещая опустошенный город вспышками молний. Гроза всегда ассоциировалась у меня со смертью: люди боялись её, они бежали прочь, стараясь спрятаться и думали, что толстые стены смогут их спасти. Наверное, именно поэтому я совершенно не боялся грозы, потому что я не боялся умереть, ведь мне нечего было терять, да и прятаться мне тоже было негде. Особенность жизни коллекционеров историй в том, что смерть не является для них чем-то ужасающим, они относятся к ней спокойно, как к очередному этапу жизни. А всё потому, что они продолжают жить в тех историях, что так долго и старательно собирали. Эта гроза была моей смертью, она должна была окончить мою историю и навечно поселить меня в историях других людей, чтобы такие коллекционеры, как я, не дали зря исчезнуть рассказу о моей жизни.
- Знаешь, какова моя история? В ней нет слов, - я достал из правого кармана оторванную пуговицу и два цента и передал их в руки бродяге. - Наверное, именно поэтому у меня никогда не было собственной судьбы, потому что я жил чужими историями.
Затянувшись последний раз, я отдал окурок, оставшийся от сигары, от моего последнего сокровища, в руки бородатого коллекционера историй и, поднявшись с лавочки, двинулся навстречу смерти, навстречу бушующему чугунному небу и оглушающему грому, навстречу своей собственной долгожданной истории.
Ослепительно ярко сверкнула молния, поглотив меня в своём испепеляющем нутре. Гром я уже не услышал.