Аннотация: Оборвалось. Внезапно и быстро, несправедливо и жестоко, непоправимо и безвозвратно. Так грубо, так резко, так глубоко, так беспощадно.
- Чего ты улыбаешься?
- Просто. А ты чего ревешь, дура?
- Просто, - наигранно фыркаешь, копируешь меня.
Дура.
После всего того, что довелось видеть мне, я, знаешь ли, больше ни во что не верю. Ни в себя, ни в Бога, ни в тебя, ни в них, ни в любовь. А ты до сих пор осталась слишком доверчивой, наивной. До сих пор веришь, что каждый раз я буду находить утешение свое в тебе, что каждый раз, при виде твоих насыщенных, карих глаз, сердце мое замирает; нет. Не замирало и никогда этого не делало. Я ведь до сих пор чувствую, как оно разгоняет кровь по телу. Мои руки горячи, а твои так холодны. Мне не хочется касаться их. И в этом нет твоей вины.
Веришь в то, что каждый день нужно делать что-то новое, что-то праздничное, как новогодний салют. Ты и сама на него похожа: такая же громкая, неожиданная, сверкающая прекрасными, яркими снопами искр. Разлетающаяся на тысячу звезд, ты стараешься всякому засунуть по глотку огрызок себя, так, чтобы другим понадобился целый графин воды, дабы запить тебя. Чтобы не стоял ком в горле, чтобы дышать было легче. Но затем залпы повторяются. Ты мой снег на голове в середине июля. Однако знаешь, что и без тебя смогу. Так будет даже проще.
Не пытайся проникнуться Есениным. Тебе не понять "Исповедь самоубийцы" и "Сукиного сына". Ты слишком пышна, вычурна, нага, как проститутка. Выключи Яна Тьерсена. Ты не Патриция Хольман, увы, и с Робертом Локампом не знакома. "Были у нее два поклонника. Один любил ее и дарил ей цветы. Другого любила она и давала ему деньги". Говоришь, что любишь Ремарка, а сама ради приличия даже этой элементарной цитаты не знаешь. Но так важно, что подумают о тебе другие.
Оборвалось. Внезапно и быстро, несправедливо и жестоко, непоправимо и безвозвратно. Так грубо, так резко, так глубоко, так беспощадно.
Дура.
Я ненавижу лето. Пожалуй, из-за тебя. Тогда, когда я сидел за золотистым стогом сена и с открытыми глазами храбро смотрел на окровавленное солнце. Облака, забрызганные его темно-алыми лучами. Трава вокруг казалась багровым океаном. Божьи коровки, сверкающие позолотой, земляника, склонившаяся ягодами к земле, отливала перламутровым розовым. Именно тогда ты впервые увидела меня. Говорила, что любишь Ахматову и Достоеского. Ты нарушила мою звенящую тишину. Именно тогда я впервые возненавидел тебя: ласково, нежно, невинно. А ты влюбилась, как девчонка. Краснела и смущенно отводила глаза. Улыбалась даже тогда, когда мне было абсолютно все-равно. Читай между строк - всегда. Как будто ты меня вообще когда-нибудь волновала в моей жизни. Прицепилась, как репейник.
Лучше бы в тот вечер я не влюблялся в закат.
Чувствую, как руки сжимают твое хрупкое тело. Как мягкие волосы касаются щеки. Запах лаванды и меда, кажется. Еще не выветрился.
Ладони в крови, в твоих глазах - страх цвета черничной мглы. Моя утопленница, зачем выгорела, я ведь только начал думать о тебе.
Колени болят, но я не могу пошевелиться. Оттаскивают и пытаются привести в чувство. А с губ срывается одно "Я не люблю тебя". Прохладное, как всегда бесстрастное. Ложное.
Лжец.
Это был четвертый сентябрь с того утра, как я нашел тебя, захлебывающейся в собственном пафосе, тушью размазанным по всей твоей мелкой душонке.
Но, знаешь, каждый сентябрь я прихожу к тебе, приношу плетеный венок из одуванчиков, читаю тебе Ремарка, Есенина и Маяковского. И, кажется, начинаю чуть-чуть любить тебя. Жаль, что ты уже никогда больше не соврешь мне, как и я тебе.