Стоим в пробке - неподалеку от милицейского гнезда, на Петровке. Гляжу с тоской направо, на стрелку, на бульвар, ведущий к Пушкинской. Куда хоть как-то, но можно еще повернуть. И даже машины туда поворачивают, и даже движутся, повернув...
И если, все же, туда повернуть, можно вырулить на Тверскую. Развернуться, и поехать к моему дому.
Но этот номер не пройдет. Катерина настроена решительно. Бескомпромиссно. Она хочет в ЦУМ.
Из-за двухметровых, - не меньше, пожалуй, - сугробов, выглядывает Владимир Семенович. Раньше, когда-то, памятник мне казался красивым, значительным, даже, в чем-то, революционным. Поёт, руки крестом раскинуты. К небу лицом, кажется, обращен... Правда, с такого расстояния, как сейчас, не разглядишь, куда лицом... К небу, или, все-таки, к слушателям? Символ распавшейся эпохи. Русский Гамлет с гитарой.
Что-то даже жертвенное угадывается - за вас страдаю. До ваших душ достучаться пытаюсь.
Но теперь, то ли из-за не самого лучшего настроения, то ли из-за огромных сугробов, памятник кажется каким-то маленьким и напыщенным. А из-за этого - и каким-то даже убогим. Обидно делается.
Уж так-то он себя, наверное, не представлял в такой роли. Чтобы кто-то, глядя на памятник - так, как я сейчас, - вдруг пожалел его, и сморщился - от неловкости за него...
Так и Владимира Семеновича поставить надо было - на пьедестал. Но, может быть, средств не хватило. Или - не разрешили. Что вернее будет...
Катерина теребит меня за руку, лежащую на ручке переключения передач:
- Послушай, мы когда-нибудь доедем? Или прямо здесь умрем?
Я с тоской думаю о том, что, даже когда проедем эти километр-полтора до магазина, еще минимум с полчаса будем ездить возле ЦУМа, искать место для парковки.
Но нет же, надо купить подарок Катерине к женскому празднику именно в ЦУМе! Только там это, какое-то волшебное белье, и продается. Без которого она просто не может передо мной повертеться. Прежде чем в постельку лечь, и любовью заняться. Ей нужен сексуально-романтичный антураж.
А я - вполне могу без этого антуража и обойтись. Уже не семнадцать. И даже - не тридцать.
Впрочем, может быть, это я - больно уж хорошо о себе думаю. И белье это вовсе и не для моих глаз предназначено.
Она ведь, наверное, чувствует, что собственно, мне совсем не важно, какое там белье. Как в анекдоте: самая важная деталь в белье дамы - сама дама.
- Я думаю, мы тут и умрем, - говорю я. - А закопают нас возле во-он того светофора. И памятник поставят - простой и скромный. Жертвам затора. Померли с голода. И от тоски. По туалету. Там, в этом твоем ЦУМе, хоть есть туалет-то?
Катя пожимает плечами. Смотрит на светофор, потом на распятие, выглядывающее из сугробов.
- А кто это? - спрашивает она. - Я сначала подумала, живой человек. Дядька какой-то. Стоит какой-то, раскинулся...
- Эх ты, - говорю я, - а еще - будущий репортер. Москвы не знаешь. Не знаешь, что это - памятник Высоцкому. Наверное, и Гиляровского не читала?...
- Уже сдала, - надувает Катерина губы. - Уже пять баллов получила. Я тебе зачетку показывала. По русской журналистике. Сам декан принимал. А что - они разве были современниками?
- С кем? С Гиляровским? Или с деканом? Эх, если бы я был твоим деканам, я бы сразу у тебя госы принял. И диплом выдал. Без лишних слов и вопросов. И куда-нибудь пригласил бы - поужинать.
- Из нашего декана - песок давно сыплется. Мешками.
Катя решает про себя - обидеться? Или нет? У нее бывают странные душевные движения. Например, она иногда спрашивает меня - а ты мной гордишься? И показывает зачетку с пятерками. Для нее это важно. Как будто - я ее отец.
С одной стороны - даже и приятно. С другой стороны - что-то в этом мне не очень нравится. Не в своей тарелке себя чувствую - и даже понимаю почему.
Катя решает, что на такого как я - обижаться грех:
- А вы были с ним знакомы? - она кивает на памятник. - С Высоцким?
- Шапочно, - отвечаю я. - Один раз по телефону говорили. Редактор добился пропустить через цензуру интервью с ним. Мы с ним уговаривались встретиться после его возвращения откуда-то, кажется, из Штатов. Даже обсудили, в какой форме все это будет.
- И что?
- И - ничего. Я не успел. Он вернулся, а через некоторое время умер...
- Грустная история, - говорит Катерина. - Надо все вовремя делать. Я тут, между прочим, нашла твое интервью с создателями 'бурана'. В инете. Хотела для курсовой использовать.
- И что?
- Честно?
- Конечно..
- Мне показалось скучным.
- Ты совершенно права, - говорю я. - Действительно - скучно.
Теперь уже решаю сам - надуться? Или нет, не стоит?
Мне-то казалось, я для Катерины - мэтр, корифей. Хоть и давно уже - не действующий. Бронзовый почти. А она - так это легко, походя... 'скучным показалось'... да знала бы она, хотя бы, с каким все это проходило трудом...
Но - глупо сейчас вспоминать. Слова какие-то ненужные говорить - оправдательные. Если не ко времени - значит, уже и не к месту. Время ушло, и развеялось, как дым от погасшего костра. Только где-то, наверное, еще пылятся на полках желтые газеты... Никому уже сто лет не нужные. Даже для заворачивания селедки - и то не пригодные, вредные, свинцовые.
- Кать, - говорю я, - а может быть, свернем направо, а? Там, по Тверской - столько магазинов...
- Нет, ты не понимаешь. Только тут я такие золотые трусики видела! Больше нигде! А лифчики какие! Золотые... Потерпи. Приедем, купим, и сразу домой отправимся, праздник отмечать. Я это белье надену... Даже могу что-нибудь станцевать в нем. - Она снимает мою руку с рычага и прижимает ладонь к своей груди. - Правда, у меня красивая грудь?
- Да, - говорю я, ощущая под ладонью шелковистую мягкость свитера и тепло ее тела. - Очень! Умопомрачительная!
- А представляешь, как она в золотом лифчике будет смотреться открытом. Уже болит, кстати, скоро сетафер начнется. Хотя я немного беспокоилась. Зато сегодня ты можешь в меня... Это же приятно?
- Конечно...
- Тогда, потерпи, детка. Совсем недалеко осталось. Я тебе там мороженое куплю - хочешь?
Џ Copyright: Марко, 2006
Свидетельство о публикации ?2603150007
http://www.proza.ru/texts/2006/03/15-07.html