Аннотация: О Советской армии - такой, какой она была! Карьера, любовь, измена, нравственные искания
1
Придерживая тяжёлые полы парадной лейтенантской шинели, Анатолий опустил ноги в чёрную придорожную грязь, чуть скреплённую утренним морозцем. Оттащил одну за другой две дорожные сумки к жидкой, доживающей последние деньки зелёной растительности , поставил их одну на одну и, натянув на узкие кисти рук дерматиновые перчатки, осмотревшись, надвинул плотнее на узкий лоб новенькую казённую голубую шапку с блестящей кокардой. Попуток не было. Знал бы, лучше подождал бы рейсовый. Стоять тут, на просёлочной дороге не было смысла, идти всего-то километров пять до следующей развилки, потом вправо рукой подать.
Не будь погон, можно было взвалить сумки через плечо, предварительно связав носовым платком новенькие ручки. А так приходится останавливаться каждые пятьдесят метров, выискивая место посуше.
Сзади послышались слабые трески мотоцикла, Анатолий посторонился и, повернувшись навстречу попутчику, поднял правую руку.
Подъехавший сдвинул защитные очки на лоб, и на пешехода взглянул юнец с пробивающейся сквозь прыщи рыжей порослью, курчавившейся и переходившей в густые завихрения на висках. Бесцветные ресницы и такие же, не то выгоревшие на солнце, не то белёсые от природы, брови. Размытые с красноватым отливом детали лица вызывали неосознанное слёзоотделение.
-До Новосильцева подбросишь?
-Садись!
Парень откинул брезент люльки, поковырявшись, вынул новенький шлем, бросил его на сиденье.
Протереть тряпкой не мешало бы, - подумал лейтенант, расправляя края парадки. Сумки едва уместились рядом. В лицо ударял сырой воздух, разбавленный время от времени появляющимися из-за пухлых облачков тепловатыми лучиками ноябрьского солнышка.
-А ты живёшь в Новосильцево или как?
-Из Лермонтовки я, - прокричал в ответ юнец. - Сестра замуж вышла в вашу деревню!
-Ну? - Анатолий мысленно перебирал знакомых парней, - за кого, если не секрет?
-Ивашина она теперь. Была Хилова, теперь Ивашина.
Анатолий знал Ивашиных хорошо. Трудолюбивая семья, ничего не скажешь, только куда привёл девчонку этот недоучившийся студент?
-Дом затеяли строить. Где что брать? Подтаскивает потихоньку Серёга материалы, да разве это дело? Перетягивать надо в райцентр. Может, квартиру получат, и сёстры скучают без Насти...
-А сколько их?
-Настя старшая, ещё четыре сестры, кроме меня. Две в городе, замужем одна, Танька, а Наталья у неё живёт, педучилище кончает. И две малявки. Не хотела мать в деревню Настю отдавать, - отец всё болеет, да она сама уехала. Мне вчера повестка пришла, в армию забирают, попрощаться надо.
-А сестра симпатичная? Та, что в педучилище?
-Ничего... Блондинка что надо...
Анатолий представил, как мать опять заведёт разговор о женитьбе. Только нет в их деревне достойных ему, и все ей не такие.
-Вон у Галаганихи две девки, да сын старший сидит, велосипед по пьянке украл. Нет. Куда им до моего! А Ленка у Каюдиных хорошая девчонка, только мать спилась. Что там девок нет в вашем Азербарджане?
Баба Даша в Азербайджане не была, но знала, что в военных городках живут семьи военных и у них есть дочки, которые не чета деревенским. Однажды Анатолий даже проводил после банкета до подъезда командирскую дочь, поддерживая её под локоток дрожащей от возбуждения рукой. Потом опускал смущённо глаза, встречаясь взглядом с Моисеичем (Так звали между собой командира полка подчинённые). Дородность Эли ничуть не смущала хрупкого холостяка. Тоскливо провожал взглядом он её фигуру из окон офицерского общежития, когда та выводила на прогулку красавицу овчарку. Наскоро одетая в короткий ситцевый халатик, сверкая толстыми розовыми ногами с красными вмятинами от долгого сидения, вероятно, на твёрдом стуле у письменного стола, Эля выходила через дыру, неизвестно кем сделанную в стене, ограждающей военный городок, и удалялась, то исчезая, то вновь появляясь из-за покрытых высохшей травой сопок. Дина весело раскапывала норки тушканчиков, роняя слюну в азарте, смеялась, заглядывая в лицо хозяйке. Вдали от людских глаз Эля садилась на горячую землю, доставала пачку сигарет, закуривала и, осторожно стряхивая пепел в ямку, специально расковырянную в жёлтой земле, и всматривалась в ту, незнакомую ей жизнь. Меж сухих травинок, пока не сгоревших окончательно под июньским солнцем, шевелилось, двигалось - одним словом, жило то, что готово было замереть, изжарившись, или уйти в глубокие трещины. И земная кора уже приготовилась к делению на клетки, представила второпях набросанные штрихи.
Сердце сладко замирало, как только представлял себя Анатолий с четвёртой звёздочкой.
Главное - должность получить, а звание пойдёт досрочно одно за другим . Он брал мусорное ведро в руки и медленно, выжидающе, продвигался по направлению к мусорному баку у сложенной из белого кубика стены. Идущая навстречу Эля скользила по нему безразличным взглядом, даже, казалось, взглянула однажды не то с пренебрежением, не то с брезгливостью. После такого взгляда у него отпало желание следить за толстож...ой еврейкой . Кому ты нужна, дура , - успокаивал себя Анатолий и бежал к штабу, где собирались обычно перед разводом офицеры, пошучивая и покуривая.
-Почему мусорное ведро стоит здесь ?!- загремел однажды голос начальника штаба, когда он обходил со свитой показательные точки в автопарке. - Вы, товарищ старший лейтенант, плохо работаете, кругом окурки, грязь, туды твою... Наденьте это ведро себе на голову!
-Так точно, товарищ подполковник! - отчеканил Анатолий и надел мусорное ведро себе на голову. Начальник рассмеялся:
-Работайте, работайте... Бордюры побелить не мешало бы.
-Вчера побелили, товарищ подполковник!
-Плохо побелили, повторить сегодня!
-Так точно, товарищ подполковник! - И довольный Анатолий побежал в каптёрку вычёсывать из волос грязные окурки.
Рабочий день заполнен до предела. В автопарке работы полно. От мазута руки, бывало, отмыть невозможно. И, конечно же, проверяющий из Баку не обиделся, что старлей в рабочем комбинезоне не подал ему руки, а, только, извиняясь, показал обе, испачканные мазутом.
-Фамилию мне скажите этого офицера, - сказал генерал однажды. И застучала машинистка, готовя приказ о повышении Анатолия в должности.
Мать писала из дому, что брата Гришку положили в наркологическое, допился до галёников. От сельмага не отползал. Жена собрала узлы, уехала к своим, мальчишку забрала.
Стерва, - думал Толян, - сбежала, как крыса с тонущего корабля! Но почувствовал некоторое облегчение. Теперь в отпуске никто не будет капать на мозги и прятать начатую пол-литру. А мать - так она всегда нальёт, когда надо. Небось, самогоночки уже приготовила. Оно понятно: и соседи придут поздороваться, и к завтраку поставить, к капустке солёненькой. А там Григорич придёт поздравить со звёздочкой. Прошлым летом только две было. Григорич - старый вояка. Каждый раз рассказывает одно и то же: и как Берлин брали, и как "за Сталина!" кричали, бросаясь в атаку. Орденов, говорит, не осталось, всё внуки вытаскали. Утрёт слёзы старый, выльет в рот гранёную стопочку, закусит картофелиной.
Картошка родила хорошо в их краях. Мать всегда чистила на жарёху полведра сразу. А кот рядом ластится, просит сырую картофелину. Унесёт за печь и там грызёт, урчит, будто мышь поймал.
Гришка рано женился. Сам в армию ушёл, а жену матери оставил: "Смотри, не обидь. Девка деревенская, но с гонорком. Пока беременная ходила, мать терпела, потом не выдержала, ругаться стала. А Гришка отслужил - попивать начал. Ну как не выпить, если зарплату получил? Мужики в лесхозе скинутся - самого молодого посылают за одеколоном. Ящик одеколону поделят между собой - оно и хорошо. Один дядь Марат не пил. Сядет обедать - развернёт тормозок, а там кусок постной говядины, два яйца вкрутую, луковица. Где нашим мужичкам до такого пиршества! Татарские дворы всегда полны скотом, то и дело подгоняет татарва к местной скотобойне барашков. А наши бабоньки раз собрались туда вечерком, мешок приготовили, бутылочку в него положили, в условленном месте через забор мешок перебросили. Схватили наполненный, еле дотащили до дому. Поделить надо поровну - а как же? Туда - а там конские члены окровавленные. Ох, смеялись потом бабы:
-Мужикам нашим попришивать бы!
Брата из больницы выписали. Встретил во дворе Толяна тот хмуро, закурил, глядя под ноги, тяжело завздыхал. Мать управлялась в доме и не сразу выбежала на крыльцо. В руках тряпка, на ногах мужские носки.
-Сынок, Толичка... Кра-са-вец, кра-са-вец... Кто ж ты теперь, офицер или лейтенант?
Анатолий обнял мать. Знакомый с детства запах проник во все клеточки тела сразу, минуя толстый шинельный драп, костюмную шерсть и тонкий хлопок белой парадной сорочки. Лицо обветрилось после езды на мотоцикле, голову сдавило шлемом - разболелась, ноги в неуставных туфлях вовсе онемели. Мать вытирала глаза концом косынки, завязанной по- татарски.
-В избу заходи. Пусто теперь у нас, Антошка, бывало, игрушки разбросает, я ворчу на него, теперь так тихо. Ты- то когда женишься?
-На этот год невесты закончились, - отшутился Анатолий, - весной, может, женюсь. Здоровье твоё как? Не болеешь?
- И не скажи. В голове всё стукат, всё стукат. Давление, наверное.
-Чтоб не стукало, вот тебе кофе растворимый. Варить не надо, просто в кипяток засыпаешь.
Гришка угрюмо наблюдал за действиями брата. Тот, бросив на покрытый половичком сундук тяжёлую шинель, выуживал из задубевшей от холода фасонистой сумки подарки. Бутылку азербайджанского коньяка с тремя звёздочками поставил в старенький сервант, где в прошлый приезд сияли стеклянные фужеры. Теперь там возле горки тарелок, уютно устроившись на вырезанной ножницами бумажной салфетке, посапывал кот, время от времени открывая по очереди то один, то другой глаз.
-Серёга женился, что ли? - повернулся наконец к брату.
-Хе, - хохотнул Гришка, - тоже мне, нашёл. Ходит, через губу не переплюнет. Сама из простых, а ставит из себя! Как городская, прям. А мне пить нельзя, - оживился Григорий, - закодирован я. Так только, пивка когда, а так нет. Завязал.
-Не пьёт он, не пьёт, - подхватила баба Даша. - Дык ей этого не докажешь. Всё забрала. Сколько у меня было постельного, теперь одно старое осталось. Может, ты ей чё скажешь? Пацана жалко-о-о.
Баба Даша заголосила, держа крышку от кастрюли, с которой закапало на пол.
Анатолий щедро нарезал колбасу, привезённую из Баку, и не в силах аккуратно очистить, махнул на неё рукой: каждый себе очистит. Вскрыл банку импортных шпрот. Умеют же за океаном! На ключик жесть наворачивается - и вот тебе: рыбка к рыбке. Кот искричался совсем. Пришлось обмакнуть кусочек свежеиспечённого хлеба в масло шпротное. Замолчал минуты на две.
За обедом не пили вовсе, пригубили чисто символически, за встречу . Приятно захрустел защитного цвета огурец, разбрасывая аромат укропа. Распластал по тарелке необъятное тело белый груздь. Того и гляди, потемнеет без рассола. Зажелтела из-под сладких колечек лука квашеная капуста. Заклубилась паром, источая сладкий аромат, картошка.
Григорича и звать не надо было. Пришёл сам. Снял на крыльце грязные галоши и, крадучись, в шерстяных носках вошёл в тёмные, пахнущие грибами сени. Не стоять же под дверью, в самом деле. Нажал на щеколду- все разом повернули головы к нему. Перекрестившись зачем-то, шагнул Григорич в тепло.
-Э-э, да ты с третьей звёздочкой!.. - заплакал дядька, затрясся, ведь племяш-то любимый. Ну как тут не достать из сундучка заветную бутылочку?
А вечером у Ивашиных банька задымила.
Новый знакомый Анатолия пришёл звать попариться.
Настя улыбнулась Анатолию, уходя из предбанника, оставляя после себя необъяснимые запахи.
Ноги, всё лето не снимавшие сапог, осторожно ступнули на горячие пахучие доски. Серёга ещё лежал, распластавшись на лавке, в изнеможении свесив чернявую голову. Волосатые руки касались выскобленного пола, в алюминиевом тазу разбухал берёзовый веник. Вместо приветствия Толян стегнул веником с оттяжкой по кудрявой спине одноклассника. Тот, охнув, вскочил, выплеснул в отместку из таза коричневую воду в лицо Толяну. Резвиться тут опасно, обожжёшься, поди. И почти не видя лиц друг друга, приятели обнялись.
Обдало на секунду холодом. Деверь Серёги, стыдливо подбирая двумя руками своё хозяйство, топтался у двери.
-Лёха, парку поддай, пусть Толян погреется, а я - пас, не могу больше.
Серёга сдирал с красного, как говядина, живота прилипшие берёзовые листья.
2
Настя суетилась, разливая чай по чашкам из снятого с полки сервиза. Из-под занавески на печке торчали ноги в затоптанных носках. На железной кровати полулёжа читала девчонка лет тринадцати. То и дело отрываясь от чтения, она кидала высокомерные взгляды на гостя.
-Тебя, Светка, не узнать! Выросла-то как! Сказки, небось, читаешь?
Светка отвернулась к стене, где плюшевые котята играли с плюшевыми клубками, рассыпавшимися из плюшевой корзинки. К этому незатейливому ковру был пришпилен календарь с крупным четырёхзначным: 1973.
Анатолий украдкой поглядывал на Настю. Отхватил Серёга деваху что надо . Ещё влажные волосы Настя заколола на висках, обнажив маленькие хорошенькие ушки. Светло-голубые, как у брата, глаза, но чётко очерченные, оттенённые густыми ресницами, вздёрнутый и как бы поделённый надвое, тонкий нос, чистые, ровные зубы. Маленькие, с длинными розовыми пальчиками ручки подставляли гостю скромное угощение.
-Два раза за земляникой только выбраться удалось. Всё лето дожди, дожди. Грибов в этот год навалом! Из города прямо с бочками приезжали. В ручье беляки моют и солят тут же.
Толян как бы ненароком поправил будто соскользающий с плеча наброшенный китель. Настя, конечно, видит, с кем дело имеет. Хотелось говорить о женитьбе.
-Я матери так и сказал, что последнюю в этом сезоне невесту Серёга забрал.
-Зачем же последнюю, - закраснелась Настя и, открыв низ буфета, достала из альбома фотокарточку:
-Это Наташка на втором курсе.
Серёга постукивал ногой в порванном тапочке, переводя взгляд с одного на другого. Разговор ему явно не нравился.
Настя раззадорилась не на шутку:
-Ну что ты, Серенький, это я так, просто. Скучно же здесь будет месяц целый. В город, может, съездим. Да и я к врачу, вообще-то, собиралась.
Она многозначительно опустила глазки. Серёга, замирая, погладил милое колено. Анатолию даже этого прикосновения было достаточно для возбуждения плоти. Нужно было идти.
С любительской фотокарточки смеялась беззаботно девчонка. Светловолосая, ясноглазая, в спортивном шерстяном костюмчике с молнией под горло.
-Наташка у нас третья. Отец её очень любит. Мама больше малышей, а я всегда возле Насти, - не умолкал Лёха, когда провожал Толяна за калитку. - Завтра еду уже, поехали, если хочешь, с Наташкой познакомлю.
Анатолию можно бы и поломаться, да времени в обрез. Уезжает человек. Да ну её, эту Настю, когда-то она надумает ехать! Не на печке же сидеть весь отпуск! " Как это Лёха по-свойски на ты . Я всё-таки почти капитан, а он только призван, сопляк несчастный. Обломают, ничего, сразу обломают в части..."
Матери всего не расскажешь. Ведь приедет ещё. Кто знает, может, с невестой уже. Размечтался Толян на печке. Привезёт жену, а на Элю не взглянет больше. Почему-то жену представлял в облике Валентины, с коей познакомился в Бакинском аэропорту. Она оформляла билеты и багаж за стойкой. Адресок лишний не помешает. А девчонка при всей форме, и глаза ласковые... Тошнотворный запах в салоне развеялся, когда самолёт набрал высоту и заработала вентиляция. В ушах хлопнуло, и моторы загудели сильнее. Воздушная подушка под ногами всё больше взбухала, приводя конечности к невесомости. Вибрация в тазу, в позвоночнике, в затылке... Будто под язык положили сухие ватные тампоны, хочется выплюнуть, но стыдно, приходится их глотать, а они не сглатываются, так и стоят в пищеводе комом. Валентина помахала почему- то паспортом и утонула в облаке.
Анатолий задыхался на печи. Хотелось вернуться хоть на ночь в детство, но горячие кирпичи больно прилипли, обжигая сквозь фуфайку бёдра и спину.
Квартирка в барачном домике из двух комнатушек, где четвёртую часть занимает русская печь, - свидетельница зарождения, рождения детей, их болезней, маленьких радостей и печалей. Каждый уголок пахнет по-своему, ни с чем несравнимо. Даже пребывание невестки не внесло существенных изменений, так как хозяйкой всегда была и оставалась мать. Отец здесь жил недолго. Как дети забегали, так и ушёл насовсем, откуда никогда ещё никто не возвращался. Остался детям в наследство пиджак потёртый (в хорошем в гроб положили) да инструмент плотницкий. Всем дома ставил, а себе так и не построил бедолага. Мать всё на могилку бегала одна. Утопала в сугробах, уходила из жизни на мгновения, блаженно принимая в своё нутро кладбищенский холод. Ощущала себя живой лишь с мыслью о мальчишках. Спешила назад, стуча зубами. Остановилась как-то из валенка снег вытряхнуть и обомлела: из ямки кто-то выползает.
-Чё испугалась? - копальщик отбросил лопату. - Хочешь, скажу, кто здесь покоился, мужик или баба?
-А как ты узнаешь, истлело всё?...
-А вот, чулки капроновые, видишь? - кладбищенский сторож потянул какую-то кишку снизу. Затошнило Дашу, захрустела в валенках по накатанной санями дорожке к чёрным избам. Домой прибежала - снег в валенках уж и не таял.
Мальчишки на печке. Она родименькая, она хозяюшка всех собирала вокруг себя. Анатолий - тот всегда с книжкой на лежанке. С первого класса в библиотеку бегал.
Через Тухлянку перейдёшь по мостку - церковь утопает в разнотравье. Вокруг скамеечки крашеные. Широкая тропинка протоптана к порогу. А над ним по голубому облаку, едва касаясь его босыми ногами, доверчиво движется Спаситель. Оглядываясь (никто не видит?), заходили пацаны в часовню. Благонравные старухи строго следят за оробевшими сорванцами. Страшновато взглянуть на распятие, и пахнет будто покойником. Скорее отсюда!
В 60-м взорвали церквушку. Взрывчатки было мало, что ли? Осела она просто, так и стоит глыбой, заросла ольшаником. Батюшка недолго пожил после, года через полтора скончался. Здесь же, около церкви, его и схоронили. Только не было и ему покоя. Раза три откапывали ночами. Говорили, что золото с ним схоронили.
А в поповском доме библиотеку открыли. Конечно, Толя среди первых читателей. Книжонка ему попалась без переплёта. Скользнул по странице:
"...когда Заратустра остался один, так сказал он в сердце своём: Возможно ли это? Этот святой старец в своём лесу ещё ничего не слышал о том, что Бог умер! "
-Возьми себе, всё равно списывать будем, - махнула рукой библиотекарша, и Толя пополнил стопку потрёпанных книжонок у порога.
...Слушайте, я учу вас о Сверхчеловеке! Прежде величайшим преступлением была хула на Бога, но Бог умер, и эти преступления умерли вместе с ним... - засело в голове у подростка.
Панцирная сетка под матерью тяжко заскрипела. Анатолий впотьмах нащупал сигареты и, громыхнув ведром, вышел из душного жилища.
3
Наташе ещё никто замуж не предлагал, и от первого этого предложения сладко в голове закружилось.
-Ты хорошая кандидатура для моей жены, поцелуй будущего мужа, - сказал Толик, уезжая в свой Азербайджан. А в письмах писал, что делает ремонт в финском домике и командованию сообщил, что женится.
-Некрасивый, - завидовали девчонки. - На жадность не проверяла?
Сестрёнка- пример, как не надо выходить замуж.
- Это ураган, - говорила тогда матери, - нет слов, как я люблю его.
Теперь, устало глядя в зеркало, констатировала:
-Главное, чтобы человек был хороший...
Наташа привыкла быть послушной. Татьяна хлебнула любви через край. Хорошо, хоть на улице не осталась и сестру взяла под свою опеку. На родителей рассчитывать не приходится. Мать всю жизнь беременная ходила, а когда отца после аварии на заводе положили в психбольницу, на себе всю семью потащила.
Без свадьбы никак нельзя. Хоть и времени в обрез. Что люди скажут? Тут не так важна закуска, как выпивка, и потанцевать - милое дело. Погода, прямо сказать, не удалась (дождливый июль и в это лето), поэтому топали в сенях, скользя и падая на затоптанных некрашеных досках. Рыжие от конопушек лица, принявшие коричнево-красный оттенок от бесцветной, горящей при соприкосновении со спичкой жидкости, не имеющей недостатка на свадебном столе, влажно лоснились и сверкали нержавеющим металлом оскаленных в безумном веселье ртов. Плюгавенький гармонист суетливо растягивал меха. Трясущиеся ягодицы баб, обвислые, затёртые до блеска штаны мужичков невольно притягивали внимание невесты, наблюдающей всю эту весёлую кутерьму незнакомых людей.
Светловолосая, она мечтала о брюнете, инстинктивно тянулась к карей глубине глаз и, глядя на чёрные волосы Андрея, получала частичное удовлетворение. Природа стремилась к равновесию, заботясь об улучшении рода, но жить по законам общества, пренебрегая инстинктами, человечество научилось и неосознанно уродовало себя.
Глаза раздражала аномальная блондинистость гостей. Вылинявшие брови и глаза Толяна выжимали слёзы, только они капали не из глаз, а находили выход в носоглотке.
Григорич отхлёбывал привезённое Толяном азербайджанское вино из стакана (две двухведёрные канистры уже стояли наполовину опустошёнными) и сокрушался, что вот красное-то его и губит и, запивая сырым яйцом (закуска подходила к концу, оставались только сырые яйца в корзинке), высказался, что племяш не по себе дерево срубил.
-Прямо как генеральская дочка, - судачили в деревне. - Сама такая ж, а, смотри, как держится: идёт и не здоровается.
-Ой, Дашка, хлебнёт твой Толян с ней! Така неуважительна! Вчера в магазине босоножки крутила в руках, а потом и спрашивает: Почему они в паре разного размера? Я ей: На полразмера всего-то, зато перламутровые! Так она!
-Зато учёная! Что ж ему на Машке твоей жениться? У него высшее образование! К тому ж в академию будет на следующий год поступать.
Баба Даша была уверена, что сыну уготовлено великое будущее. Ну-ка такой стройный да красивый. А уж услужливый какой! Это тебе не Григорий. Сроду в бутылку не заглядывал. Ну там если помянуть кого или праздник, тогда да-а, а так не-ет.
Гости долго не расходились, орали песни , жгли солому под окнами, крича: Пожар! Как будто молодожёны поверят да нагишом выпрыгивать станут.
Анатолий раньше как -то не думал о предстоящем: и когда колечко надевал на пальчик Наташе, и когда прикоснулся к пахнущей розовой водой бледной от волнения щёчке губами. А в пьяной компании в ответ на вопли: Горько, горько! даже втянул в рот её податливые губки.
Оставшись наедине с невестой, оробел сначала. Потом разделся до трусов. Наташа уже лежала под одеялом, свернувшись клубочком. Лёг рядом, трясясь не то от страха, не то от холода. Обнял горячее податливое тело, замер, не в силах шевельнуться.
-Ты бы поцеловал меня , - тихо сказала Наташа.
-Как я тебя поцелую, если я никогда ни с кем не целовался?
Наташа повернулась на спину. Это было неожиданно. Рука скользнула по гладкой коже, ощутив шарики грудей и едва намеченные мягкие соски, потом, сама того не желая, продвинулась вниз и, наткнувшись на тонкий трикотаж, продолжала ощущать божественное начало, отторгая лишнее наслоение. Теперь уже не рука, а всё тело чувствовало, трепетало, сладко болело. Наташа обняла мужа крепкими ручками, в темноте угадав место расположения его губ, прильнула к ним, но как-то шутливо, обратив в шутку весь процесс этого близкого знакомства...
В июле рано светает. В окна застучали. Анатолий нервно стал одеваться.
-Давай ещё раз попробуем, Толянчик? - виновато проговорила Наташа.
-Закройся, - бросил тот и, поёживаясь, направился в сарай, где храпел, раскинувшись на сене, Гришка.
-Режь гуся, кровь нужна. - И Толян зашаркал в стоптанных туфлях к покосившейся уборной.
Прекратившийся вчера дождь накрапывал снова. Серое небо укоризненно хмурило кустистые брови. Плакали яблоневые ветви, пряча под онемевшими листьями ещё зелёные свои плоды.
- Пусти, Наталья, - соседка проскочила в дверь, - нам на печке надо взять что-то.
Полезла на печку. Да что там брать? Вторая к кровати шмыгнула, сорвала простыню, в одно мгновение была во дворе. Шум подняли. Простынёй трясут, на заборе разбрасывают.
-Не понесём цветок матери, не понесём! Нечестная была невеста, нечестная!
Не объяснять же Анатолию, как было на самом деле. Это потом уже, когда уехали молодые, Даша, испытывая чувство вины, застирывала матрац и, не отстирав нарочно до конца, вывесила на забор пятном на улицу.
4
Поезд прибыл в Баку поздно вечером. На привокзальной площади их ждала летучка, собрав не одну вернувшуюся из отпуска семью. Наташа с любопытством рассматривала уставших майорских жён. Такие же, как все, ничего особенного, держатся просто. А раньше ей казалось, что они не из того теста сделанные. Чем дольше их слушала, тем больше убеждалась в их недалёкости. Дети (возраст разный) спали, время от времени меняя положение на жёстких сидениях. Чтобы увидеть что-то из окна, нужно было встать и как следует лицом прижаться к мутному стеклу. Сначала крутились по городским вымершим улицам, но вот водитель вырулил на ярко освещённую магистраль и смело погнал, обгоняя редко попадающийся транспорт.
Наташа держалась за надёжный локоть мужа и повторяла высказанную сестрой мысль: Счастье женщины в личной жизни . А в чём же ещё?
Чтобы не сползти с бокового сиденья, приходилось упираться ногой в какой-то металлический выступ в полу; иногда запрокидывало назад, тогда давили на колени раздутые чемоданы, дружно дремавшие в центре самоходной развалины.
В городе особого движения воздуха не ощущалось, опускаясь же в междугорье, где слабо поблёскивали, растворяясь в предрассветном сумраке, огни воинской части, путники впали в дремоту под гуденье привычного здесь штормового ветра. На фоне светлеющего неба обозначились контуры источающих горячее розовое свечение сопок.
Несколько домов офицерского состава, образца 30-х, да разбросанные по территории фанерные, так называемые финские домики, окружённые незатейливыми палисадниками. Растущие сосны, невысокие, какие-то белёсые, тянули свои тщедушные ручки в сторону моря, куда постоянно гнал ветер.
После домашней тесноты (никто из детей их семьи не имел своего уголка, даже кровати, спали по двое) эта квартира показалась Наташе царскими хоромами. Казённая мебель ничуть не смущала хозяйку. Не хватало телевизора, зеркала, стиральной машины. Всё это купить можно в течение полугода, ну года, в конце концов. Радовалась холодильнику. Откроешь дверцу - свет изнутри неоновый, и так тихонько он мурлычет, хоть и пусто в нём. А что здесь должно быть? Сразу не придумаешь.
Толянчик замкнулся, слова не выжмешь. Что она ему сделала? Спросила только, привозят ли в военторг телевизоры.
Познакомилась с соседями. Тоже молодожёны. Но всё как - то у них иначе. Выспрашивала Галка у Наташи: что да как, и попутно о себе выкладывала. Всё на кухне крутится: то пельмени лепит, то пирожки жарит. Жалуется, что уходит всё на питание, а Наташе видится всё иначе: если так на еду тратить, не купишь ничего. С зарплаты двадцать рублей отложила на покупку стиральной машины, едва-едва дотянула до следующей. А Толя такой умница! В последний день, когда кончилось всё, достал из кармана три рубля и отдал жене. Спокойно можно идти за покупками.
Галка продиктовала ей несколько рецептов супов из Работницы . Особенно не понравился мужу суп с хлебными корочками . Своеобразный такой супчик: корочки обжариваются в растительном масле вместе с луком. А крупа любая: можно перловку, рис - да что угодно. Котлеты почему-то разваливаются, когда их переворачиваешь. Галка сказала, что в фарш нужно яйцо класть, а хлеба поменьше.
-Вкусно? - спрашивала Наташа, когда муж молча, глядя в раскрытый детектив, стучал ложкой по дну тарелки.
-Угу .
И не глядя в тарелку, очищал её кусочком хлеба, наколотым на вилку.
Галка радостно рассказывала, как её тошнит по утрам и как её любимый, узнав об этом, бросился в город за букетом.
Санёк только после училища, на его погонах пока по две маленьких звёздочки, поэтому раз в неделю его в патруль посылают на железнодорожный вокзал. Кто-то, может, и недоволен бывает, а юному лейтенанту в самый раз. Всегда возвращался Сашуля с раздутым портфелем: тут и сыр, и колбаса, и желейные палочки в шоколаде, обязательно пучок петрушки торчит, как букет. Ко всему ещё рублей десять денег. Ну а как быть? Отслужил солдат верой и правдой положенные два года. Любвеобильная родня и деньги выслала на дорогу. Но ведь показаться ей надо во всей красе! Края погон обшиваются чёрным бархатом, на груди значков тьма, эмблемы с росписью. Не сажать же человека на пять суток за неуставную одежду! На родине барана режут, ждут дембеля. Всё это понимает начальник патруля и ограничивается "штрафом". Да деньги ли это, два рубля? Нарушитель только спасибо говорит и скоренько убирается восвояси.
С самого начала семейной жизни поселилось в Наташиной груди какое-то болезненно-тоскливое чувство. Причём большее место оно имело слева.
Анатолий надевает форму, с трудом натягивает хромовые сапожки - и вот он герой девчоночьих грёз, мамочкиных мечтаний о военном муже. Жизнь - картинка, жизнь - сладостный сон. Наташа ловит на себе завистливые взгляды, когда идёт по бакинской набережной под ручку с мужем. Зелёная жирная вода у берега тяжело вздыхает, отдаёт запахом нефти. На сваях причала, грязных и поросших чёрными вонючими водорослями, намертво засели, непонятно как адаптировавшиеся в ядовитой среде, моллюски, то отражая собой в неге жаркие лучи, то покорно терпя омерзительные удары нечистот.
Ресторанчик на набережной - Венеция . Через каналы с островка на островок переброшены мостики, по которым снуют официанты. На столе жареная курица, обложенная кирсалатом, веточками тархуна, терпковатое молодое вино. Эти праздничные поездки в город не часты, но так необходимы в беспросветной повседневности!
Это их приветствует Киров с фуникулёра, их приглашает подставить загорелые под южным солнцем лица свободному, насыщенному горечью ветру Каспия.
Начинающее темнеть небо постепенно сливается с далёкой серой рябью, и едва проступающие сквозь тёмную завесу огни нефтяных вышек, преломляясь через километровые толщи воздуха, превращаются в близкие, зовущие к себе факелы.
С площади имени Физули уходят автобусы в ближние селения. Прижимая к себе и укрывая чёрными шалями огромные лаваши, карабкаются на ступени пышнозадые горянки. В минуту автобус забит до отказа, и в течение сорока минут приходится стоять, крепко держась за надёжную мужнину руку.
За что мне не любить его? - думала Наташа. - Заботлив. Молчит только. Пыталась она как-то разговорить его, да кончилось всё плачевно. О службе говорить нельзя, потому что военную тайну обычно жёны и выдают, а стихи? Стихи он знает, учил в седьмом классе. Вот, например, Белеет парус одинокий в тумане моря голубом А что это парус ? Наверное, это мечта. Для Лермонтова, может, она несбыточна, он заранее знал, что не жить ему в этом прогорклом мире, бороться одному не под силу. Вот и искал смерти в горах Кавказа. А Анатолий не за тем сюда приехал. С некоторых пор он следует совету Ницше: Кто смеет учиться читать, портит надолго не только писание, но и мысль. Всё идёт по плану. Капитанские погоны - не предел мечтаний. И хорошо б не мешать его карьере!
То, что находилось в Наташиной груди слева, запутавшееся в горячий чувственный комочек, тихонько уже разматывалось и тонкой ниточкой подступало к горлу. Натянутые нервы лопнули, как струны, исказив её хорошенькое, почти детское личико.
На что она рассчитывала, когда согласилась на его предложение? С тем, что она не любит, мириться можно, но быть нелюбимой - это уж слишком.
Так и надо тебе, захотела красивой жизни, - вытирала слёзы Наташа, отгоняя от себя глаза Андрея, следовавшие за ней неотступно.
Но Андрей в мужья не годился, и жениться в ближайшее время не собирался. К тому же в армии ещё не был, а девчонки с третьего курса повально замуж выходили, что она хуже?
Повезло Галине, влюблены друг в друга. Неужели Сашка не видит, какие у неё большие руки? И как она пришепётывает? А в комнате какой всегда бардак! На окне стоит ваза, полная всякого хлама. Здесь и пустые пузырьки, и грязная вата, которой Галка вечером снимает косметику. Наташа, внимательно осмотрев углы, взяла в руки тряпку. Из-под шкафа вымела листок, исписанный женским почерком. Толик, любимый, здравствуй! Читать письмо не стала. Прочла только конец: Целую, Валентина.
А Анатолий сказал просто:
-Вы же кидаетесь на погоны...
Первая мысль была - уехать. Бросить всё: и отопление газовое, и холодильник, так и остававшийся незаполненным даже наполовину. Дня на три появлялся в нём пакетик с сосисками. Розовые такие, в целофановых оболочках. Сначала сосиски варят, только потом снимаются оболочки. Анатолий показал, как легче это сделать. Нужно окунуть горячую сосиску в холодную воду - и вот перед вами аппетитное, пахнущее свиной костью произведение бакинского мясокомбината.
Странно, но глядя на такой пакетик, Наташу с некоторых пор стало подташнивать. И домашняя работа теперь в тягость. Кругом чудился этот запах. Кроме того поселилось в её животе какое-то существо, руководившее ею. И она себе не хозяйка. Исполняла все его желания, прощала капризы, верила ему, как прощает и верит мать своему чаду до последнего своего вздоха. Анатолий оживился. То, что находится пока в доверившемся ему теле, принадлежит ему, потому что оторвавшийся от него кусочек плоти после совокупления принял наверняка его очертания и его сущность. Тот сосуд, в коем растёт он, хрупок, и лучше огородить его от случайных и намеренных со стороны потрясений.
"Жить можно, -думала Наташа, - и вообще, никто не может сказать точно, что такое любовь. Андрей это делал легко и красиво, но противоречил себе. А Толянчик не говорит много: ...так точно, никак нет .Надо любить его..."
С Костаняном Анатолий учился в училище. Курсантами не дружили, а здесь держались вместе. Тому всё хотелось найти девушку со стоячими грудями, но что-то не попадалось таких, и оставался друг холостяком.
Заходил иногда в их семейный уют холостяк Женя. Странный такой, верующий.
-Как можно было, - удивлялась Наташа, - учиться в училище и верить в бога?
В голове не укладывалось: неужели такой тупой? Потом смекнула: хитрый, просто уволиться из Армии хочет. Прислушивалась к спорам, в которых всё больше узнавала мужа.
-Ты говоришь о душе! Душа умирает раньше тела. Скажи лучше: что это такое? Ладно, комсомольцем ты не был! Тебя принимали в пионеры? И газету, небось, рисовал с атеистическими воззваниями? У нас в классе был один баптист - мы смеялись рад ним, дурачком его считали. Все выписывали Пионерскую правду и ему выписали на собранные деньги.
Анатолий нервно помешивал чай в азербайджанском маленьком стаканчике-армунде.
-Это стадо, где одинаковы желания, одни мысли, - бросил Евгений, отодвигая от себя угощение.
-Так есть и должно быть, - хохотнул Толян. - Ты хочешь сказать, что в этом стаде все несчастливы? Все работают, песни поют, - он отправил в рот сложенную вдвое чесночную палочку.
-Работают ради развлечения, испытывая в работе потребность, ничего от неё не имея.
-А так и должно быть. Почитай Ницше.
Анатолий, покопавшись в старом чемодане на шкафу, протянул Женьке потрёпанную книжонку.
Наташе приходилось конспектировать Ленина, будто те же истины. Причём здесь Ницше? С этим именем связано одно знакомое ей высказывание: Идёшь к женщине- захвати плётку.
Женька вернул книжку Наташе на следующий день.
-Если то, что говорил Заратустра, ложь, что же тогда наше общество? В одном Ницше не прав: Бог не умер, он просто наблюдает за нами.
Наташа помнила себя с четырёх лет, может, раньше. Бабушка часто по воскресеньям брала её с собой в церковь. Сама стояла на коленях у амвона, била беспрестанно поклоны. Её острый, укрытый чёрной сатиновой юбкой зад, находился на уровне Наташиной головы, на которой красовалась фетровая бордовая шляпка; её ненавидела она лютой ненавистью и соглашалась надевать только сюда, где были одни старухи. С бабушкой было неинтересно. Нужно играть набожность и благопристойность рядом со строгой старостью. Опустив смиренно голову, краешком глаза следила за движениями богомолок и думала о производимом на них впечатлении. Тётушка же обычно забиралась на хора, подпевала слабым голосам певчих, поглядывая сверху на крестницу. Наташа, попачкав немного о дощатый пол ажурный козырёк шляпки, тихонько пятясь, обходила дряхлых старушек и взбиралась по крутой сказочной лестнице к тётушке.
Сюда поднимались все приятные и неприятные запахи церкви. Батюшка в потёртой рясе, помахивая кадилом, сходил с амвона, проговаривал монотонно каждый раз одно и то же, приближая долгожданный момент причащения. Плешь на его головёнке была покрыта бисеринками пота, а на носу росли седые волосы.
Тётушка поинтересовалась шепотом, ела ли что-нибудь сегодня Наташа. Она сказала, что нет, хотя съела утром, когда все спали, холодную, с застывшим белым жиром котлету и выудила варёную грушу из коричневого узвара. Иначе сказать было нельзя. Причащаться можно только натощак.
К причащенью выстроилась очередь из выживших из ума стариков, дебильных детей и кающихся молодок, заранее продумавших свой скорбный облик. Батюшка, экономно расходуя божественный напиток, угощал очередного из золотой ложечки. Два дьячка заботливо подносили сомнительной чистоты ткань к подбородку причащаемого.
Вкусите и видите, яко благ Господь...
...Хлеб небесный и Чашу жизни вкусите и видите,
Яко благ Господь...
Народ расступался, давая проход тем, на кого снизошла благодать Божия. Со скрещёнными на груди руками ступали они, не чувствуя половиц к просвирне.
Боже, ослаби, остави, очисти и прости ми грешному, и непотребному, и недостойному рабу Твоему прегрешения, и согрешения, и грехопадения моя...
Золотушный ребёнок на руках матери пускал слюни и подкатывал мутные глазёнки. Чепчик сбился, закрыл ему один глаз. Прозрачные пальчики с загнутыми кверху, тонкими, как папиросная бумажка, ноготками непроизвольно цеплялись за ажурный материнский платок. Наташа от нетерпения подталкивала молодуху в плюшевую спину.
Потом, получив просвиру, грызла кислое сухое тесто, примостившись рядом с нищей старушкой.
С серебряного креста стекала вода в чашу. Над головами в вытянутых руках застыли бутылки из-под пива, разномастные банки, заполненные водопроводной водой.
"Днесь вод освящается естество, и разделяется Иордан, и своих вод возвращает струи, Владыку зря крещаема".
Ощерил желтые, изъеденные гнилью зубы с воспаленными деснами в припадке веселья безумный отрок, ловя ртом освященные брызги, растирая их по красному прыщавому лицу. Наташа вытягивала шею, подставляя голову с туго заплетенными косами. (Ненавистная шляпка брошена где-то на хорах). Перед ней, закрыв проход к иконостасу, бухнулась на колени какая-то тетка, вдыхая миазмы, исходящие от старой стоптанной обуви стариков.
-Если нет веры, не попадет святая влага, - проговорила за спиной сморщенная, похожая на сушеную грушу, нищенка.
Протиснулся, прижимая к впалой желтой груди полуторогодовалого костлявого ребенка, слепой Вася. Его жена, тоже слепая, осталась с выводком детей у порога церквушки. Две девочки-погодки, лет шести-семи с грязными спутанными волосенками, пересчитывали монетки, сидя на ступенях у ног матери. Их сестренка, постарше года на два, скорбно покрытая вылинявшим шарфом, стояла справа у дверей, вытянув сложенную лодочкой ручонку.
Наташа поманила за собой девчонок, кончивших пересчитывать копейки, заскакала по тропинке, протоптанной среди железных ажурных крестов, постепенно сменяющихся покосившимися деревянными. Она не боялась кладбища.
Весенние листочки на старых липах еще не все развернулись, но самые смелые, подставляющие липкие свои ладошки раннему солнышку, доверчиво тянулись к молчаливым надгробьям.
Наташа с нищими девчонками играла в прятки, находя укромные местечки недалеко от безымянного холмика, где бабушка завещала похоронить ее. Бабушке хотелось покоиться именно здесь, в десяти метрах от входа в церковь, в могиле своей матери.
Девчонки похожие на едва развернувшиеся липовые листочки: одинаковые по форме, почти одинаковые по окраске. Пройдет некоторое время - их формы, окраска приобретут отличительные черты, и вряд ли встретившиеся подростки найдут общий язык...
Боженька так и не узнал об обмане. Но Наташка все равно призналась потом крестной, что соврала, на что та покачала головой и сказала:
-Он все видит через электричество. Видишь, лампочка горит ? Это кусочек его сердца. Он наблюдает за нами...
Евгению явно не хотелось уходить, но разговор через порог не клеился.
- И что он видит? - спросила Наташа, стесняясь своей беременности.
-Явную несправедливость...
Женькины влажные глаза скользнули по обнаженным Наташиным рукам:
- Заходите, если что...
5
Ровно в шесть резко зазвонил телефон. Анатолий в трусах кинулся в прихожую. Звонил дежурный. Срочно вызывает командир полка. Наташа загремела сковородкой, но муж уже натягивал сапоги у дверей.
- Позавтракать приду, ложись пока. - И Анатолий щелкнул замком.
По стенам прихожей на огромных гвоздях развешана военная одежда: полевой китель, запыленная шинель, выгоревший бушлат. "Куда б все это убрать?" - думала Наташа.
Из кухни запахло газом. "Опять сбежал кофе. Опять чистить плиту". Открыла форточку, повернула газовый вентиль, потом взяла принесенную вчера Евгением книжонку и снова легла, подложив под спину подушку.
Но мысли рассеивались, буквы сливались в единую линию. Встать и выключить свет было лень, и она закрыла глаза...
Разбудил телефон. Анатолий сказал, что срочно командируют сопровождать цинк, и завтракать не придет. Отказаться от поездки не может, так как ждет повышения в должности. Это всего-то дня на два. К вечеру, может, привезут груз в молоканское высокогорное село, завтра похоронят. Воинские почести воздать необходимо погибшему. Ну там поминки, естественно. Да, дня три, не больше.
Купленный в рассрочку телевизор навеивал сон. Стоило только щелкнуть переключателем, как притягивало голову к подушке. Пасмурное состояние природы передавалось уставшей от одиночества. Зато с ней был родной человечек. Правда, он пока в материнских потемках, но сегодня предупредил о скором своем освобождении.
Ночью он постучал настойчиво, не так, как раньше. Наташа робко ждала этой минуты. Включила свет. Сырые ветви инжира с готовыми вот-вот лопнуть коричневыми почками слабо надавливали на стекла окон. Остановилась у двери с собранной два дня назад сумкой. Подождать до утра?
Но он ждать не хотел. До санчасти идти-то всего минут семь-восемь. Заспанный санинструктор, покрутив неистово ручку телефонного аппарата, прокричал в тот конец речь, собранную из слов солдатского лексикона и гражданских непечатных выражений.
Зеленые плакаты на стенах с голыми солдатскими телами недолго занимали внимание молодой женщины. Неслышно спустившийся вниз из автопарка выкрашенный краской болотной зелени автобус затормозил у оливковых зарослей. Майор Мирзоев, на ходу надевая уставной галстук, хлопнул входной дверью и, черкнув что-то в толстенной тетради, бережно протянул руку беременной.
-Нужно торопиться, - сказал водителю.
Мальчишка время от времени протирал глаза и пристально всматривался в ночные краски пустыни.
А решивший появиться на свет именно сейчас, и не часом позже, был нетерпелив. "Пустите меня, я хочу видеть свет!" - больно колотил он в стенки ставшего тесным ему жилища. И пытавшаяся удержать его женщина сдалась.
-Гони, слышишь? Гони, - стараясь быть спокойным, приказал доктор. Но уже минут через пять, когда автобус закружил по улицам города, пришлось остановить его. Еще пустые, только что проснувшиеся троллейбусы удивленно объезжали чудовищно старый, неказистый автобусик.
В двери роддома Мирзоев вбежал уже с ребенком, завернутым в его майку и китель.
Лежа в огромной палате на тридцать коек, погружаясь время от времени в тяжелый сон, ощущала себя опустошенным сосудом. Все то, что произошло с ней минувшей ночью, казалось кошмаром. Плач родившегося ребенка доносился откуда-то издалека, заглушался шумом мотора. Сама проваливалась в бездну. Наступала сверлящая тишина, ребенок превращался в маленького щенка, потом вдруг исчезал вовсе.
Куда уходила ее душа? То, что она покидала тело, однозначно. Отключался мозг, значит, она умирала. Ее не было, но по сосудам тела струилась кровь, и необратимые процессы происходили без ведома ее сознания. Не было страшно уходить из жизни, вернешься ли обратно - не волновало.
Почему умирать боятся? Ребенок родился. Но его никогда не было. Его не было никогда. Никого это не пугает. Он был всегда мертв. Сейчас безгрешен. Нужны десятилетия мучений, называемые жизнью, чтобы вернуться в небытие, но запятнанным, залапанным, искаженным всеми и собой. Это спеленутая куколка, похожая не белую куколку муравья, еще и не подозревает, что уготовила ей лежащая в полузабытьи женщина. Какой путь предстоит пройти, прежде чем вновь сладко заснуть навсегда?
Только когда мозг набрал нужное для отдыха количество часов, она вернулась в реальный мир. А увидев воочию свою дочь, полюбила ее сразу.
Это была Аленка. Она отодвинула на задний план все то, что интуитивно считала неважным, несущественным, в только что открытом ею мире.
Анатолий вообще-то ждал сына, и рождение дочери принял, стыдясь перед сослуживцами, как ненужное беспокойство. Однако молча исполнял обязанности отца: подходил к орущему в кроватке ребенку, тряс погремушкой и поддерживал бутылочку с кашей.
Первое слово, произнесенное дочерью, - "папа" - затронуло самую тонкую струну его несуществующей души. И совсем расслабился, когда расплачивался в военторге за куклу, облаченную в пышное гипюровое платье.
В детстве Наташа в куклы не играла не потому, что не было, а просто не верила в то, что это люди. А на их комоде, где, как на выставке, всю жизнь стояли одни и те же пылящиеся и, как бы не видимые уже, вещи, восседала выгоревшая, купленная еще для первой дочери целлулоидная кукла в шитом матерью платье. Та, будто сама не наигравшись в детстве, создавала из лоскутков скромные кукольные наряды и радостно преподносила их дочерям.
И Наташа, сама став матерью, подсовывала дочке разрисованные мордашки. Но платья кукол приходилось отстирывать только от пыли.
Анатолий из комсомольского возраста еще не вышел и взносы платил исправно. Пять рублей ежемесячно. А это было довольно ощутимо для семейного бюджета. Но как быть беспартийным? А комсомол - это ступень в партию. Партия одна, о том, что может быть другая, никто даже не подозревал. Беспартийного за границу не пускали, продвижения никакого, поэтому Анатолий готовился к вступлению в коммунисты.
Пребывание на целине - испытание молодого офицера на прочность. Ежегодно Армия посылала помощников на уборку урожая. Начинали со Ставрополья, где налитые спелым золотом колосья раньше всех гнулись к земле. К этому времени призывали на переподготовку прошедших ранее боевую выучку. А что им? Зарплата на производстве шла, а побывать в мужском солдатском обществе не грех. Тем более, что ремонтники "на целине" так необходимы. Впрочем, возвращаясь домой, просили подержать в руках автомат перед объективом фотоаппарата. А ну как сын спросит: "Папа, а ты стрелял?" Что тот ответит?
Обжигающий ветер заставлял закрывать глаза, морщить лоб, превращал волосы в бесцветную паклю. От Красного Маныча еще километров пятнадцать в глубь степи - и только тогда увидишь одинокое строение, возле которого разбит временный лагерь сборщиков урожая.
"Приписники" для тени грибок смастерили. Скинутся - купят барашка (их много по степи бродит), шашлыков наедятся и танцуют под грибком. Ветер далеко уносит в степь азербайджанскую мелодию.
Девчонки, хлопочущие у плиты, - учащиеся кулинарного училища, их присутствие скрашивает жизнь изголодавшихся вояк. Взвод водителей сформирован из тех, чье пребывание в полку вызывает, мягко сказать, недовольство со стороны начальства. И, почувствовав волю степных просторов, бывшее на гражданке хулиганье, загуляло на всю катушку.
Вместе с имуществом, погруженным в родном полку (а это и палатки, и спальники, и теплые бушлаты), путешествовало семь сколоченных в мастерской гробов. В чем отправлять погибшего прикажете?
Зерно доставляется на элеватор аккуратно. Укрыто брезентом - ни зернышка не выпадет по пути. Ну мешок - другой можно ссыпать какой-нибудь старушке. Понятное дело - расплатится. И сделав рейс от комбайна к элеватору, борт на короткое время исчезает.
Иногда это короткое время растягивалось суток эдак на двое. Приходилось из постельки вытаскивать самовольщиков. "Не помню ничего", - говорили. И тем более не помнили уже те, кому уготовлено было это плохо оструганное вместилище. Следствие и экспертиза покажет причину смерти. Но как родителям сказать правду ? И отправляется на родину покойник с избито официальным: "Погиб при исполнении служебных обязанностей".
Инструктаж перед выездом обязателен. Наглядность имеет место. Из-под еще не понадобившегося зимнего снаряжения вытаскивается очередной гроб, укладывается в него пока живая наглядность. Не обходится без крепких выражений. Но разве все предусмотришь?
Вчера до трех ночи искали исчезнувший в Сухой Буйволе борт. Обнаружили по наводке за стогом сена в десяти километрах. Водителя пообещали сдать в комендатуру, выматерив для порядка. Погнали по разухабистой дороге вдоль еще неубранных полей, густо заросших по краям амброзией.
На фоне уже светлеющего неба обозначились контуры полевого стана. Минут через восемь сержант спрыгнул вниз, громко хлопнув дверцей. Сил укладываться не осталось. Поэтому остаток ночи Толян досыпал в кабине, стащил только сапоги. Галифе намертво вросло в кожу икр, носки заняли позицию готовности на полуоткрытой дверце КАМАЗа. Казалось, только что закрыл глаза... Болотная вода пузырится, втягивая ряску, листья, травинки. Потом и голова Толяна погружается в грязь, все земные звуки исчезают, сквозь ватную тишину доносится хлюпающее рыдание.
-Товарищ капитан, товарищ капитан...
Анатолий, еще не соображая, натянул на голые ноги сырые от пота сапоги.
У палатки метались с ведрами полуголые солдаты, заливая водой дымящуюся груду чего-то бесформенного.
-Он вечером хэбе в бензине постирал, - бежал за Анатолием боец, утром надел и закурил...
-Идиот! - орал Толян. - Постирать в бензине! Дурак только это сделает!
На обугленной траве лежало черное тело. Рядом, плача в голос и поливая на руки из фляги, корчился, икая, водитель. Анатолий матерился, пинал ногами, разбросанные водительские пожитки.
-А в чем надо было? Весь был в мазуте! На траве высушил и надел... Я руками сбивал, - показал обожженные руки солдат и, размазывая по лицу сопли, побежал к баку с водой.
Теперь о вступлении в партию и думать нечего...
"Пропади все пропадом", - решил Толян, когда, погрузив колонну на платформы, тронулись в Казахстан на второй этап уборки.
Уставшие от дорог Ставрополья "старики" отсыпались днем, а вечерами напивались невесть каким образом. Приходилось их обыскивать, вытряхивая из вещмешков личные вещи. Конфискованное не выбрасывать же!
Один раз выудил поллитровку из-за пазухи рядового - очнулся минут через тридцать. Гаечный ключ, случайно оказавшийся у того в руке, прошелся по лобовой кости, но не проломил ее, а только счистил кожу до виска.
Арестовали бандюгу, на первой станции сдали в комендатуру, откуда потом ответили на запрос, что арестованный нуждается в психиатре.
Калмыцкие степи сменились степями Казахскими, а спешащее за линию горизонта ковыльное море наводило на мысль, что настоящее не имеет конца и так будет всегда. Какой день? Какой месяц? Какой год? Все слилось в единую массу, крутящуюся, вминающую в себя незначительные отличия ежедневного однообразия.
"Допустим, - думал Анатолий, - душа существует. Тогда она в сговоре с телом. Какая это мерзость - тело человеческое! Можно придать внешний лоск, приукрасить его снаружи. Но как оправдать все естественные его отправления? Душа - всему свидетельница и покровительница. Ей хочется быть прекрасной! Но одно то, что она покидает тело, достойно презрения. Пользуясь оболочкой, душа живет, наслаждается, разглагольствует о добродетели, но спешит покинуть эту оболочку прежде, чем та начнет разлагаться. Она предательница...
Дежурная по станции в красной форменной фуражке помахала Анатолию зеленым флажком и, дождавшись последнего вагона воинского состава, скрылась в сиротливо стоящем в ковыльной степи станционном домике.
Поезд тащился на восток, останавливаясь временами на каком-нибудь разъезде, и, отогнанный в тупик, простаивал по несколько суток.
Всплывало личико Аленки с вполне серьезным взглядом и очертания жены, почему-то без лица... Если постараться, то можно вспомнить отдельную его деталь.
В Текели разместились по квартирам. Семейная обстановка, уютные вечера. Конечно, простота Тони привлекает. С ней легко. Не надо долго думать, прежде чем сказать что-то, а потом анализировать сказанное: как он выглядел со стороны, умно ли?
Полнота Тони, в некоторой степени даже рыхлость, умиротворяла. Белые волосы, разделенные на пробор, соединялись в пучок на затылке и жидким хвостиком спускались на спину. Пухлые руки, усыпанные веснушками, не уставали скоблить, чистить, подавать. Тоня улыбалась - голубые глаза превращались в щелочки, при этом вздернутый нос растягивался вместе с губами. Главное - она ничего не требовала взамен, а его внимание принимала с благодарностью. Именно с ней Толян почувствовал себя оторвавшимся от подошвы горы, готовящимся к восхождению.