Аннотация: Беженцы из Таджикистана - чужие в родной стране. Глазами героев вы посмотрите на жизнь русских в республиках Союза.
Тупой шофер, торговка, сын-алкоголик - это по-настоящему страшно!
1
Проводив в последний путь старика, с которым делила радость и горе 52 года, тетя Фрида и сама стала собираться следом. Больше всего она хотела прожить дольше мужа. На сколько дольше - не так важно, главное, чтоб все было, как надо: и поминки, и цветы на могилке, и спокойствие. Особенно мечтала она о последнем, потому как покоя не знала никогда.
И теперь, когда все так сделано путем: на поминальном столе и блинчики с медом, и селедочка с луком, кроме всего прочего, - остается подумать о спокойствии. Слава Богу, есть, где доживать: оставил муж полдома из двух комнатушек, да кухню - коридор пристроили. Правда, пол в кухне пока цементный, но можно и линолеум положить. На стенках коврики (сын купил и повесил, а то мало ли что: придут чужие люди, а тут беднота); люстра - какая-никая, а все ж не голая лампочка, мухами засиженная, как в коридоре. Тетя Фрида сидела в сером пуховом платке и свекровиной шубе на ее же диване и слушала немудреный рассказ соседки. Она все жаловалась на своего сына.
- А твой Юрка молодец! От молодец-то! Какой гроб отцу купил! Сказали - в таких крутых хоронют.. Мой-то - бессовестный! Хоть бы когда коробочку конфет купил! Никогда. Хоть бы десятку какую дал! Только б водку хлыстать...
Юрка работал бензозаправщиком и имел ставший уже профессиональным жест: доставал пачку сотенных, пересчитывал, тасуя хрустящие, как карты, ассигнации, и снова засовывал во внутренний карман пиджака. Сидя во главе стола, благодарил пришедших помянуть отца и, окуная красный разбухший нос в стакан, смущенный от сказанной впервые правдивой речи, теребил кромку скатерти:
-Ну... короче говоря... Пусть земля будет пухом.
С портрета на стене смотрел умерший. Не такой, как у Юрки, лоб - выпуклый, сатанинские белобрысые брови и водянистые (не то серые, не то голубые) глаза. Тут он еще молодой. Лет в 35 сфотографировался. Тогда он уезжал на заработки в Дехканабад, нашел себе инженершу. Прислал письмо, в котором все объяснил, что, мол, полюбил женщину культурную, образованную, и детей у нее нет, и квартиру скоро получат, а пока живут с ее мамой. А своим троим строго-настрого приказал помогать матери и учиться хорошо, потому как надо образование получить.Но Борьке,младшему, объяснять это надо было долго и не просто так, а привязав веревкой к стулу и сунув под нос учебник.
Фрида днем качала пиво из бочки в литровые кружки, обрызгивая живот и ноги. Ссыпала тяжелую липкую мелочь в карманы клеенчатого фартука, а бумажки аккуратно расправляла и складывала в облезлый ридикюль, висевший чуть ниже тощих грудей.
Анюта - та хозяйка что надо. Даром, что десяти нет, а в доме и порядок, и на плите бурлит. В школе ученица примерная. Да недоволен отец, что не похожа на него: и волосы черные, и глаза карие, а уж нос - и вовсе длинный какой-то. Права, видно, мать была, когда гостила прошлой зимой.
- Не твои оба. И Юрка не похож. У нас сроду таких губошлепов не было. Бросай, говорю. Приедешь - найдем по тебе. А уж шоферов у нас - нарасхват прямо!
Умная была свекруха. Сразу смекнула, хоть и на большом расстоянии от сына. Ну, положим, Юрку он усыновил, когда тому было 3 года, не знает пацан, что неродной он папаша. А как же дочь тот прохлопал? Долго перебирал Аким знакомых, городок маленький, на виду все. Прислушивался к людской молве. "Просто так не скажут". Вон рядом с пивной точкой "Фотография". Заходила Фрида, бывало, посидеть в прохладном темном зале, когда кончалось пиво и ждать приходилось долго бочку. Тут и кресло, и занавес, разрисованный под бархат, а на стене березы и озеро вдалеке поблескивает. Интересно. Редко кто заглянет сюда. Ну прибежит какой-нибудь юнец в тюбетейке на права водительские сфотографироваться, ну прикатит в коляске свое чадо молоденькая таджичка. Дитя глазенки таращит - вдруг птичка вылетит? Птичка не вылетает. Зачем так обманывать дитя? Ну и получилось. И птичка вылетела... Да у него у самого пятеро. Один уже отслужил. Очень просил Фриду Надирбай попозировать. "Лица не будет видно, и отретушировать можно. Жить надо как-то, а тут и доля твоя".
Станция километрах в тридцати. Снаряжал сына раз в неделю, и тот, изредка мыча и жестами давая понять, что глухонемой, предлагал в вагонах мужчинам обнаженную Фриду. Покупали!.. Вот она с бокалом. Длинные белые волосы прикрывают соски, оставляя на виду припухший живот и то, что ниже. На ногах голубые туфельки. Надирбай купил ей с первой выручки. Только на черно-белом снимке цвета не видно.
Дома Фрида в тапочках шлепает. Аким любит, чтобы был порядок. Три дня дома не было. Оно понятно: без водочки обедать не сядет, мальчишке место на улице - отец выспаться должен, да и человек он живой, а жена - вот она, рядом. Слава Богу, опыт есть у нее. Юрку в семнадцать родила. Ох, и дурочка была! Вон обе внучки - такие разумницы - ни одна не забеременела до сих пор. Что ж, целуются все? Младшая подъехала на "Волге" с ухажером. Смотрят как друг на друга!
Анютка появилась - Фрида объяснила, что дед ее был шатеном, поэтому девчонка такая смуглая.
Да скоро посадили Надирбая за порнографию вместе с сыном. Фриду не выдали, ведь лица приставлены другие были.
Ну Борька родился - вылитый Аким. Свекруха того любила, хоть и второгодником был. Перетаскивали его из класса в класс, но сил хватило только до шестого, потом рукой махнули. Уж после армии Борька, почесывая белобрысый затылок, собрал какие-то сбереженные матерью листки и пошел в вечернюю. Без восьмилетки на шофера не брали. Вечером сидел, напрягаясь, таращил глаза на доску, ничего не соображая, но все же получил серую карточку с тройками. Теперь шоферит.
А Женька родился уже после. Аким приехал от своей инженерши, "с тещей неполадка". И предохраняться заставляла... А что за жизнь? Вон мужик на культях ползает. От предохранения, говорят... Хорошо, хоть ползает, а то б лежал совсем.
И ну Фрида стараться! Акимушка в рейс - Фрида к пивной бочке. Слава Богу, поклонников пива не убавилось, и не только пиву приходили поклониться. Ну а что теряться тут? Один раз, правда, дверь дегтем измазали... Да это мелочи. Было посерьезней. Только разделись оба с Балгобаем (еще и не было ничего), жена своим ключом открывает... Разбираться не стала, схватила одежду обоих - и выкинула на лестничную площадку, следом Фриду выпихнула. Пришлось одеваться в подъезде. Плевали таджички вслед, да только смеялась им в лицо красавица - блондинка и закуривала на ходу сигаретку.
-Немка мокрохвостая! - прикрывали платками лица и отворачивались женщины.
-Откуда такая? - раздевала глазами шоферня.
А Анютка успевала везде. Как-то незаметно школу кончила, с двумя тройками всего, и в институт поступила на инженера. Но согрешила, гуляя на свадьбе у подружки, с красавчиком Володей. Потом только в общежитии от девчонок узнала, что это значит, когда задержка. Пришлось домой возвращаться в Джангару. Аким рассвирепел, за ружье схватился. Только мать Володеньки была находчивая женщина, сразу фату прицепила Анютке - и все обошлось мирно.
Володенька работал гаишником. Дом - полная чаша. Внучка подрастала, а Анюта заканчивала институт заочно и работала с малолетними правонарушителями. Только однажды, вернувшись не вовремя, вытащила из своей постели подружку. Володенька и оправдываться не стал, а просто спустился на первый этаж к подружке.
-Не любил никогда, - сказал потом на суде.
Анюта долго в тот день рассматривала свое лицо в зеркале...
Юрка, старший, после армии в Джангару не вернулся. Женился, купил халупу возле деда в Майкопе. Там не то что в Таджикистане. Летом прохладно, кругом зелень. А почва! Палку воткнешь - зацветет!
Фрида никуда уезжать не собиралась. Здесь ее племянники, и брат Фриц похоронен рядом с родителями на русском кладбище.
Анютина Танюшка уже замужем за узбеком, и детки чернявые бегают: мальчик и девочка. От остальных не отличишь, говорят на трех языках, на русском и то с акцентом.
А Аким не мог и представить себя в земле Таджикистана. К тому же стрелять стали часто. На улицу лучше не выходить.
Сперва выпроводил Борьку с семьей в Майкоп. И сам забегал с продажей квартиры. "Не покупайте квартиру у Маши, все равно она будет нашей",- писали на стенах таджики. И следовали совету. Кое-как удалось сторговаться.
-Нет, некуда ехать мне, говорила Фрида, уже трясясь в поезде.
В Самару уехал Женька с женой и дочерью. Поселился где-то в общежитии.
Борькина жена с детьми, пока жила у дядьки в свекровином доме, быстро квартирные деньги растратила. Четырехкомнатную квартиру продали, а денег хватило до весны пропитаться, потому что цены росли с космической скоростью. А тут брат Акима судиться из-за дома вздумал. Он тоже наследник, - говорит, - и делить надо поровну. Ну и что ж , что детей много, у него тоже дочь, может, из Бишкека вернется. Где спать тогда ей?
Аким и раньше на селезенку жаловался, а тут и вовсе сдал.
-Умирать я домой приехал...
Из контейнера вынули рассыпавшийся телевизор (хоть и завернут был в Анюткины милицейские шинели), поломанный диван, исцарапанный "Орск" первого выпуска, кастрюли, два тазика и узлы с постелью - вот и все, что удалось вместить в маленький контейнер, на большой денег не хватило.
Оживал Акимушка, когда садился за руль Борькиного самосвала (тому удалось устроиться на стройку песок возить). Тут уж зажили! Вон вокруг какие дворцы строят, всем, поди, песочек нужен. А Фрида давно задумала назад, к дочери, податься. "Схороню, - думает, - да и уеду, - в родной земле лежать как-то лучше".
Только дочь сама собираться стала. Письма приходили, правда, не все. Там денег не давали вовсе, уходили работники милиции после работы с оружием на дороги, собирали с проезжающих дань, а что было делать? Жить-то надо. Восточные базары завалены щедрыми дарами солнца, да покупать за что? Выручал зять, потому как в боевиках служил, а автомат - большое дело. Водилось даже варенье у Танюшки - Анюта иногда лакомилась. Гиви сказал Анюте со свойственным ему кавказским темпераментом, что представить ее с другим не может, но и родню свою оставить - последнее для грузина дело. Эти слова, разумеется, были сдобрены крепкими выражениями, после которых Анюта долго продумывала план своих действий.
Просыпаясь ночью с желанием помочиться, Фрида долго лежала, затаившись, с переполненным мочевым пузырем. Как пройти мимо молодых, может, они друг на друге? А двое внуков - тем хоть бы что - дрыхнут под столом на милицейских шинелях с майорскими погонами. По ночам в голову лезут самые страшные мысли. И дед вроде не дышит... Прикоснулась ко лбу - холодный. Нос заострился, вместо рта зияет черный провал. Уж хотела будить всех, да закашлялся мертвец, захлебнувшись слюной.
От сердца отлегло. Но дед умер за столом. Юрка только открыл бутылку, похрустел огурцом соленым, поднял стакан и старый, да так и опустилась на стол его рыжая в канапушках ручища.
Внуки плакали, жалели деда, все собрались: и Юркиных четверо, и Борькиных двое, а Женька не приехал. Написал месяц назад, что денег на дорогу нет. Так на работу и не устроился в своей Самаре.
Тетя Фрида, уже сидя на соседской лавочке у могилы Акима, мысленно разместила свою
Юрка тесноты не терпит, Борьку выпроводил на частную квартиру (ведь это он за свои кровные пристройку сделал!). Сам перебрался к матери от греха подальше.
- А то ненароком убью Вальку, в тюрьму садиться не хочется... Последний раз соседи еле оттащили - так выпрашивает стерва. Это я-то алкоголик? Я пашу, я работаю, а она что делает? И Юрка разливал по стаканам водку.
-Давай, сынок, выпьем. Твоя мать - дерьмо.
Девятнадцатилетний Васька выдыхал воздух и, стараясь не кривить губы, выхлебывал свой стакан.
-Бабушка! - Юрка почему-то называл мать бабушкой. - Неси нам плов!
Тетя Фрида спускалась с цементных ступеней, держась за шаткие перильца, выносила полную и уносила пустую посуду.
Солнечные лучи доставали до сердцевины виноградной лозы, и необрезанные с осени ветви, запутавшиеся в ржавой проволоке беседки, виновато капали соком, образуя на асфальте дворика подозрительные мокрые пятна. Персик, так буйно кудрявившийся прошлым летом, по всей видимости, умирал. Густые колючие веточки взывали к сочувствию и тихо пощелкивали друг о друга с каждым дуновением смелого, по-мальчишечьи задорного ветерка.
- И тебя похороню. На кладбище рядом с отцом место купил. А то будете далеко друг от друга. И деньги на похороны отложил. Откуда знаешь, может, завтра умрешь!
- Дай мне деньги, я к дочке поеду, - тетя Фрида утирала глаза грязным платком и, запахивая надетую поверх застиранного байкового халата кофтенку, шла на улицу жаловаться соседкам.
- Анюта пишет, внучок ее такой пугливый, как стрелять начинают на улице, так под кровать прячется, потом не могут оттуда вытянуть, так и лежит обмоченный. Таньку в заложники взяли на улице, продержали пять дней - скинула четырехмесячного.
- Да че же не едут сюда? Девчонка, небось, в школу пошла?
- Так билет тыщу стоит и вещи никак не перевезти. Квартиру продать - на контейнер не хватит. Самой надо ехать. И Борька все хочет в Таджикистан вернуться. Нет лучше Таджикистана, - и тетя Фрида опять начинала плакать. - А Юрка матюкается все. А пьет, - потому что желудок болит. А так засыпает и не чувствует боли.
Тетя Фрида шлепала к себе во двор убирать со стола и подметать окурки. Огромный кот терся о ноги и, распушив хвост, то и дело метался к холодильнику.
Фрида подвязывала в огородике помидоры и в ее иссохшей, покрытой седыми волосенками головке уже почти не гнездилось никаких мыслей, способных вернуть ее к прошлому.
Она твердила соседям, что там, в родном Таджикистане, ее дочка, которой она нужна.
- Никому ты не нужна! - гремел пьяный Юрка. - И дочке ты не нужна, б... старая! Когда подохнешь только?
Сын разливал по стаканам водку, и батарея пустых бутылок пополнялась новой пустой емкостью.
Мурзик, задрав хвост, деловито сопровождал шаркающую старуху в дощатую уборную, где можно было несколько минут посидеть невидимой, глядя в осыпавшуюся стенку сарая, перешедшего после судебных дрязг в руки деверя. Ветви грецкого ореха царапали обветшалую крышу и наводили тоску своим беспрестанным ерзаньем.
Дочь звонила два раза на соседский номер, и Фрида, спотыкаясь и путаясь в своем фланелевом вылинявшем халатике, бежала, пачкая стоптанные тапочки черным тутовником, обильно устлавшим асфальт улицы.
Половины того, что прокрикивала Анютка в трубку , бабка не понимала, а то, что доходило до ее слуха, не очень осознавала, но звонила ее дочь, и это уже приводило Фриду в умиление.
Она вынимала грязный платок из кармана халатика и промокала ставшими в порядке вещей каждодневные слезы. Собутыльники Юрки, сидя во дворе на корточках, поднимали стаканы за ее здоровье, а Фрида, хватаясь за дверную ручку, вползала на затоптанные ступеньки. К стволу персика сиротливо прижимался наполненный дождевой водой грязный казан.
Изредка приходила Борькина жена, громыхала кастрюлями и разводила, как представлялось Фриде, сырость. Из-под кроватей шваброй выкидывались вонючие Юркины носки, пузырьки из-под лекарств и сухое Мурзиково дерьмо. Шторы роняли хлопья пыли и втягивались сквозняком в открытые форточки. Крупные розы ситца, обращенные головками к полу, казалось, недоуменно застыли в вечном падении.
Людмила опускала на диван охапку только что снятого с веревки белья, и свежий аромат чистоты наполнял эти чужие стены. Фрида закрывала глаза и сладко вытягивалась на свекровиной кровати.
Перед глазами проплывали до боли родные образы. Дети всегда были рядом. Фрида без них и не существовала. Всегда на плите полный казан. Борщ тоже варила, но когда было некогда. Таджикское кушанье - обязательное условие русской семьи, живущей в этом жарком краю. По самую ручку погружался нож в спелую мякоть дыни, и липкие от медовой сладости пальцы раскладывали всем поровну искрящиеся куски.
Здесь соседские калитки закрывались на замки перед самым Фридиным носом, а что делалось за ними, приходилось только домысливать и улавливать слабым слухом.
В Джангаре же любую дверь в их подъезде можно было открыть мягким нажатием руки и, сняв шлепанцы у порога, шлепать по мокрому, только что протертому полу на кухню, по-свойски снимая пробу с только что поспевшего плова.
Так и заходила Фрида к соседке на первом этаже, пока не попала в ее отсутствие в постель к мужу. Грех сей не показался ей великим, поскольку и Аким, знала, небезгрешен. То и дело находила в его карманах единственное тогда противозачаточное.
Мальчишки, когда пьяный Аким скандалил, ни за кого не заступались и матерщину отца слушали равнодушно, зато Анютка принимала всегда сторону матери, запуская в отца осколками разбитых им тарелок. Фрида и решила, что дочь ее любит. И когда уезжала из родного Таджикистана, дочь бежала за вагоном, пока не оборвалась платформа. Так и запомнила ее Фрида: смуглое, с таджикским разрезом глаз и конопушками, как у Фриды, лицо, начинающая грузнеть фигура. Двое правнуков и внучка Танюшка - одиноко удалялись в глубь обоженного солнцем вокзала.
Фигурки удаляются, удаляются, вот и исчезли совсем, растворились во сне, поплыли перед Фридиным сознанием ветви орешника, только не скрежущего по железной крыше, а сладко мурлыкающего. Мурзик щекотал подбородок и утаптывал без того тощую грудную клетку. Сморщенные сухие мешочки, некогда называемые грудями, слабо подрагивали под старенькой Людкиной сорочкой.
Анюта приехала внезапно. Не предупредив, не сообщив. Черные косынки покрывали женские головы. В руках по чемодану, на спинах по рюкзаку.
-Зятя схоронили, убили при обстреле, - только и сказала Анютка, а что стало с квартирой и тем, что в ней, уже никто не спрашивал. Это было не важно.
Фрида уже не поднималась. Видеть несчастье детей и не в силах что-либо сделать - вот что лишало её возможности двигаться.
Юрка только два дня изображал гостеприимного брата, лихо подъезжал на "Москвиче" к воротам, сгружая пакеты с батонами и макаронами. Встречающим его Анюткиным внукам вручал полуторалитровые бутылки с крашеной пахучей водой и, бравурно разбрасывая шуточки, вновь уезжал за водкой.
Танюшка старательно полоскала старухино белье на дворе под краном вместе с детскими колготками. Стиральный порошок в холодной воде сворачивался и прилипал к красным пальчикам, а слезы, как кипяток, обжигали щеки и подбородок. Но только щеки и подбородок. Сердечко застыло, превратившись в ледяной кусочек. Найдутся ли те горячие капли, способные растопить этот замерзший, бывший когда-то сердцем, комочек?
Совсем рассвирепел брат, когда перед Анюткиным командным голосом оробели его собутыльники. Впервые пришлось поворачивать им свои сизые носы от железной калитки.
Заканчивался третий ящик купленной к предстоящим поминкам водки, а Фрида все рассматривала запыленный, с выпиравшими из-под тонкого глиняного слоя рейками потолок. Ее пролежни никого не волновали, а резиновое судно она могла еще вытащить из-под себя и даже прикрыть его газетой от мух.
Ї Ты не знаешь, есть такая таблетка, чтобы умереть? - спросила она заглянувшую к ней соседку. - Дай мне такую таблетку, - уже кричала вслед убегающей и разражалась нецензурной бранью.
Правнуки в соседней комнате равнодушно рассматривали в телевизоре голые женские ягодицы.
Пошла реклама, и безумные вопли старухи заглушил безумный хохот любителя жвачек с голубыми кристаллами.
- Моя часть дома! - орал Юрка. - Мне подписал отец!
Потрясая бумагами перед детскими носами, пинал ногами игрушки. Трехлетний Богдан, укрыв голову руками, вытянулся под столом, так учили его лежать при обстреле.
Полтора года прошло, как потрясали кулаками Юркин отец и дядька, теперь ждущий в одиночестве смерти за стенкой, и сколько лет пройдет, когда схватятся за кусок ветхого жилища его дети?
Нетрудно снять с головы траур, но какие силы найдутся, чтобы снять черные ленты, наглухо перетянувшие ум и сознание человеческое?
Кто вдохнул черный пепел в душу сына, потерявшего человеческий облик? В чьих интересах было убить человечность в дочери?
Собрав с бельевой веревки детские колготки, Анютка затолкала их в чемоданишко и отправилась, кажется, в Пермь, где обосновался ее бывший муж, отец Танюшки. Он, наверное, не выгонит дочь и внуков.
У грязного судна, понуро опустив нос, остался сидеть один Мурзик...