У каждой твари свой сезон. Например, птицы весной летят с юга на север, на заслуженный отдых. Чуть попозже начинают мигрировать люди, но уже с севера на юг. А что им делать на севере, когда там над головой носятся эскадрильи пернатых, с ограниченным временем на туалет, и могут запросто разукрасить тех, кто под ними похлеще Поллака. Хоть в Гугенхайм вешай.
А ещё позже, ближе к осени, когда лето устаёт от собственной жары, а икающие от обжорства птицы ленятся отлепить зады от семейных аэродромов, в парк вползают пенсионеры.
Хорошо им тут. Спокойно. Зелень вокруг, листья, травка. Почти как уже в раю. Лупатые ангелочки из колясок удивляется миру, спортсменки божественной наружности нарезают круги и километры, затянув в эластичные одежды всё, что мешает, болтается или отвлекает на нечестивые помыслы. Впрочем нет, не любую женскую гордость можно спрятать. Вон бежит мадам - с такой даже разминуться на тропинке проблема. Осторожно, чтобы не расплескать, несёт она безразмерное содержимое своего живота и того, что на него опирается. Только футболка "Адидас" способна обхватить этот праздник плоти и обжорства.
- Поздновато взялась девушка фигуру исправлять. Побегает так пару месяцев и к кардиологу сдаваться пойдёт, - худощавый, высокий старик оторвал бороду от скрещённых на трости рук и сочувственно посмотрел ей вслед.
- Да уж, такие складки таскать - не каждый бегемот возьмётся, - скривился в усмешке другой, сидящий рядом. - И до кардиолога она своим ходом не доберётся, будет ждать катафалк.
Всех пенсионеров в парке что-то объединяет. Ну, существует для них какой-то общий знаменатель. Может быть, это обсуждение очередного визита к участковому врачу, рецепты которого, дают солидный шанс появиться перед райскими вратами досрочно. А может, это мелодии утерянной молодости. Кармен, Иоланта, Аида. Кто-то слушал их из партера, кто-то со сцены, а кто-то из буфета. Общие города, общие институты, общие жёны. У всех прошлое сложилось по-разному, но у всех при этом было нечто общее. У всех, кроме этих двух.
Было просто удивительно видеть рядом таких непохожих стариков.
Первый, одетый в простую белую рубашку-толстовку, да и смахивавший чем-то на великого писателя, как будто светился изнутри. Роскошные седые волосы над высоким лбом только в последнее время с боями начали отступать к затылку. Мозолистые пальцы, крепко сжимавшие трость, говорили о недюжинной силе, а привычка прикладывать ладонь к уху о подступающей глухоте.
Второй - плешивый, маленький, пухлый, с бледным надменным лицом и кокетливой ленточкой седых усиков под длинным носом. Даже щедрое солнце не сумело заставить его снять нарядный тёмно-коричневый пиджак с чёрной бабочкой. В интеллигентный голос с хрипотцой периодически врывались визгливые нотки, свидетельствуя о неуживчивом характере хозяина. Скорее всего, до пенсии ему приходилось работать в провинциальном театре; актёров с такими лицами в большевистские времена часто приглашали на роль начальников жандармских управлений.
Высокий старик в толстовке продолжал смотреть в спину удаляющейся поклонницы адидасовских футболок:
- Ну зачем сразу закапывать? Спорт полезен. Сегодня вечером она обратиться к специалисту, и тот посадит её на диету, предупредит о нагрузках.
- О чем вы говорите? Какая диета её остановит? - не согласился пухлый. - Она и бежит только для того, чтоб быстрей добраться до холодильника. С ним в обнимку её и похоронят.
- Ты как будто оглашаешь вслух приговоры. Пожалел бы девушку. Отвлекись, глянь вон туда. Видишь, какое чудо? Не идёт - парит. Красавица, хоть картину пиши. А во взгляде - какая похвальная целеустремлённость!
- Парит - не парит. Вы, главное, сами не парьтесь. Грешно-то в вашем возрасте. Теннисистка это известная. Вот кто. Часто здесь бегает. А целеустремлённость у неё - от желания заработать побольше, неважно каким образом и местом. Недавно снялась для обложки мужского журнала, сами представляете как: из одежды - одни кроссовки и теннисная ракетка. Впрочем, и остальные претендентки были не в кирзовых сапогах. Но на обложку взяли именно её. Почему? Да потому, что только наша красавица знала правило: хочешь быть телом поближе к народу, вначале побудь им поближе к редактору. Вот прямо сейчас покажите ей деньги и предложите раздеться. Как вы думаете, что этот невинное создание снимет в первую очередь? Ага, улыбаетесь - значит представили. О морали помнят только те, у кого нет покупателей. Вон, например, там на скамейке отдыхает богатырь.
- Бога... что? - не расслышал высокий.
- Бога-тырь!
- Это который с бычьей шеей и лысее тебя? - уточнил высокий.
- Лысей меня только биллиардный шар и Иосиф Кобзон, - не согласился короткий, - но мужик тот. И вот, работай он, скажем, в убойном цехе мясокомбината - цены бы ему не было. Бычок увидит его уголовную рожу - инфаркт получит - и на электричество тратиться не надо. Да только не уйти бычку от электрического стула, потому как мужик этот - большой поэт и пачкать ручки на мясокомбинате не станет. Вот он побочный эффект всеобщего образования: "Мы - поэты, люди простые, но гордые, на сделку с совестью не пойдём". Ты бы видел, как этот гордый человек вылизывал задницу своему начальнику - редактору районной газетёнки - до зеркального блеска. Честное слово.
- Совесть? - опять не расслышал высокий.
- Я говорю, что совесть он засунул в то же место, которое лизал.
- А-а-а. А кто это беседует с ним? Вроде знакомое лицо.
- Композитор. Заставить бы его на том свете слушать всё, что он написал - лучшего наказания не придумать. Всё развивается по спирали. Содом и Гомора в том числе. Пора на ворота райские повесить амбарный замок, а святого Петра сократить за ненадобностью. Всё равно свежие поступления туда пока не предвидятся. Ну, какой толк от того, что понастроили церквей? Крестятся перед алтарём, просят у бога о милости. И чего же они просят? "Бог, пусть у соседа сдохнет корова, а тёща его живёт дольше, чем он сам ".
Высокий усмехнулся:
- Да, большой любовью к ближнему ты гордиться не можешь.
- А за что их любить? "Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки" - кто это придумал? Правильно - сами люди. Только люди умеют ненавидеть сами себя. Второго потопа на них нет. Ты ему говоришь: "Не возжелай жену ближнего своего", а он тебе: "А какой он ближний, когда он в командировке в Саратове?"
- Ладно. Забудем о них пока. Семья-то как? Как там твоя Маша? Всё перед зеркалом крутится, морщины выглаживает?
- Ага, утюгом. И ещё рога причёсывает. Некогда моей чертовке любимой перед зеркалом крутится. Она у нас всё хозяйство ведёт. Я уже забыл, когда последний раз к котлам подходил, она сама там хлопочет, варит. Пообещал ей в качестве поощрения купить турпутёвку в Париж - пусть хоть по Елисейским Полям походит.
- А не боишься?
- Чего?
- Ну, к Полям её отпускать, елисейским? Во Франции мужчины шустрые, хоть елисейские, хоть монмартовские. Уведут ещё.
- Наверное вы хотели сказать монмартровские, - пухлый покосился на своего величественного собеседника.
- Как хотел, так и сказал. Монмартовские коты - это опасное социальное явление. Попадись им весной - не посмотрят, что мужик - считай домяукался, - высокий старик отвернулся и без надежды на успех попытался определить взглядом местоположение талии у очередной спортсменки. Потом продолжил, - А мне как-то ни разу в Париже побывать не пришлось. Хоть и надо бы: у меня мать из тех краёв. Там даже церковь в её честь назвали. Да только, где взять время и деньги? Это только ты можешь себе позволить баловство - Париж, Мулен Руж, девки голые. Тьфу!
Оба обиженно замолчали. Пухлый первым не вытерпел, прервал затянувшуюся паузу и, достав пачку "Примы", предложил:
- Курить будете?
- Нет, не буду. Экологию портить не хочется. Да и лёгкие тоже.
- А я буду, - пухлый спрятал приму и достал красивую пачку парламента. Ловко подхватив сигарету губами, он покосился на высокого, что-то подсчитал в голове и пробурчал:
- А как эти? Будете?
- Сказал-же, не буду! Чай, не молодой, - высокий даже не глянул на сигареты, но пытаясь смягчить свой отказ, добавил примирительно, - эх, молодость-молодость. Весёлые дни. Музыка какая, а девушки! Ты ей ромашку, она тебе улыбку. Оба счастливы.
- Зато теперь... - пухлый сунул сигареты в карман. - Я как-то подарил одной красавице ромашку, а вместо благодарности услышал предложение на сорок слов, из которых только одно было не мат. Всех моих родственников вспомнила. Откуда только она их знает? Молодость-молодость. Где она? Одни болячки взамен. Слепота, глухота, четыре зуба на всю семью. Теперь вот и память стала подводить.
- Меня тоже.
- Вспомнили! - пухлый что-то вспомнил и усмехнулся. - У вас же склероз врождённый. Из-за этого даже отдел кадров вашу биографию толком не знает, излагает всем по-разному. А помните, как краны забыли закрыть? Тогда не просто этаж затопило, вы тогда моей Маше все котлы позаливали, вместо жаркого суп получился.
- Сколько раз уже тебе можно повторять, что не забыл я тогда? Не за-был! Мне электрик конец света устроил, пробки повыбивал. А я в темноте не то, что краны, а свой нос не найду. Я ещё подумал тогда: до чего же мы все зависим от электриков.
- Точно-точно, говорили, действительно у меня от памяти одна память осталась. Но электрик вам попался ещё не самый плохой. Вот у меня в котельной одно время работал чеченец, Махмуд, так тот норовил обесточить линию не выключателем, а взрывным устройством. И каждый раз кричал: "Конец света! Аллах с ним!"
- Так это он и есть. Бедняга. Берётся за то, что не умеет. Когда он сжёг у нас все пробки, я своей жене Алле сказал: "Конец света, Алла, х... с ним", а электрик не дослушал и стал повторять. Вообще-то все они так. Народ стал портиться. Эти, что подо мной живут, только и делают, что размножаются. С каждым днём их всё больше. Я уж подумываю, а не научились ли они плодиться по-рыбьи, икрой? Как они там внизу помещаются? А шума производят - Шатл будет взлетать - не услышишь. А чуть что - меня винят, дескать, я не дал. Может, опять "забыть" закрыть краны, чтоб дисциплину вспомнили, или лучше Махмуда позвать, конец света устроить?
- Обрати внимание, про конец света - это вы сами решили, я тебя только на потоп говорил. Ну ладно, мне пора, - пухлый поднялся.
- Фу, - высокий поморщился, - что-то серой запахло.
- Это не сера, а сероводород, - поправил его второй старик, - нельзя уже мне жирное перед сном-то. Потом повернулся и зашагал к выходу, где весёлый лохматый лабух наигрывал на скрипке балладу, прижав инструмент не к плечу, а по-народному, к груди, что давало ему возможность подпевать:
Фланелькой промокнув очки,
Без целей и идей
Сидели в парке старички,
Глазели на людей.
Народ вокруг жирел, жевал,
Жил без любви давно.
Один старик переживал,
Другому ж - всё равно.
Но первый знал, что впереди
Маячит судный день...
В сердцах по озеру ходил,
Другому было лень.
Один без добрых дел не мог,
Другой надмен и горд.
Был первый дед обычный бог,
Другой обычный чёрт.
Старик усмехнулся под свой длинный нос и бросил музыканту в шапку несколько мятых купюр. Потом посмотрел вверх и произнёс:
- Кажется, дождь начинается. Точнее, конец света.
И, как будто в ответ, только что беззаботно сиявшее светило вздрогнуло и стало темнеть.