Аннотация: Но сейчас скальп Джонса красовался на острие копья, торчавшего из разбитой повозки. Сержант больше не был цельным, и ему стало наплевать на мух.
Ограбление дилижанса.
Знойный ветерок разносил по пустынной дороге перья из разорванной подушки и запах смерти. Еще он ласково трепал рыжий чуб, насаженный на острие копья. Рядом, под колесами разбитого дилижанса, валялся мертвый сержант Джонс. При жизни сержант слыл цельной личностью, и ему не понравились бы мухи, ползавшие по бурым коркам запекшейся крови и пировавшие на остатках его плоти. Но сейчас скальп Джонса красовался на острие копья, торчавшего из разбитой повозки. Сержант больше не был цельным, и ему стало наплевать на мух.
- Бедняга... - шериф Смит покачал головой.
Он задумчиво достал из кармана кисет. Шериф обладал странной привычкой - вместо того, чтобы курить табак, он его жевал, да и не табак то был вовсе.
- Кто бы это мог быть? Кто напал на дилижанс? - спросил помощник шерифа Дауни.
- А черт, его знает... - шериф задумчиво жевал. - Может, банда Гарсиа опять объявилась в наших краях... может, еще кто. Или, правда, индейцы... красножопые ублюдки!
- Точно! Ублюдки! - обрадовался Дауни. - Я сразу подумал, что это ублюдки!
Тонкая струйка слюны потекла по подбородку Даунаха. Он облизнул клыки и ссутулился.
- Такие же ублюдки, как ты, Даунах! - прошептал Смитилиэль, пожевывая листок священного дерева лаурелин.
- Помилуй, владыка! Я же исправился... - Даунах сгорбился еще сильнее. - Я же теперь твой помощник.
- Но зачем они срезали золотистые кудри Джонсиэля? - Смитилиэль задумчиво склонился над трупом, бережно уложив свой выбившийся локон за острое ухо. - У орков появился новый обряд? Если так, то почему они не забрали его, чтобы поднести Темному Владыке?..
- Думаю, им было просто завидно, - хмыкнул Даунах. - Ты же знаешь, Владыка, любой орк мечтает о златых кудрях эльфов.
Даунхофф снял каску и поскреб жесткую черную щетину, покрывавшую его шишковатый череп.
Майор Смиттельшнауф взглянул на него с недоумением.
- А как же, герр майор! - с воодушевлением продолжил Даунхофф, - Арийцы! Белокурые бестии! А мы... - он надел каску обратно и с опаской огляделся.
Майор презрительно сжал губы. Раньше Даунхофф звался Даунович, и лишь полковник Ш... и мамаша Даунович знали, сколько-таки стоит стать Даунхоффом. Правда, сам майор тоже в накладе не остался, только вот возись теперь с этим Дауновичем... то есть Даунхоффом.
- Партизаны! Чертовы партизаны! - майор резко выпрямился. - Эта мразь, словно вши! Но ничего... мы избавимся от них. Вытравим керосином, сожжем в очищающем пламени печей.
- Зиг хайль, герр майор! - салютовал Даунхофф.
- Хайль! Но остается вопрос - зачем им скальп?.. - майор закусил губу и задумался.
И чем больше он думал, тем мрачнее становилось его лицо. Почернели небеса, отбрасывая угрюмые тени. Майор словно окаменел и лишь челюсти его еще жили на застывшем лице, без устали пережевывая буро-зеленую кашицу во рту. Наконец, он гордо распрямил спину и сжал кулаки.
Кожа его белоснежных лайковых перчаток натянулась, обрисовывая костяшки пальцев. Ладони были узкими, с аристократически длинными пальцами. Ими бы не пистолет сжимать, а играть на фортепиано...
- Как глупо... господи, как глупо... ведь совсем молодой был... А сколько их таких полегло? И кто будет следующим? Ты? Я? Или оба мы ляжем в стылую осеннюю землицу, и прах наш удобрит родные поля, а дикие звери будут играть костьми?!
- Ниче, барин... - вздохнул егерь Даунов. - Где наша не пропадала? Авось выберемся...
- Да, ты прав... чертовски прав... тысячу раз прав... - слеза скатилась по щеке помещика Смитова-Боброва. - Но Джонова этим не вернешь. Взгляни на него, вот он - очередная жертва на этой проклятой охоте! Я уж и не знаю, кто мы - охотники или жертвы... будь проклята эта забава!
Ветер сорвал со щеки его слезинку и унес. Капелька летела, поигрывая солнечными бликами, раздуваясь с каждым мгновением, и вот это уже не одинокая, едва заметная искорка возносится к небесам, а радужный пузырь, переливавшийся подобно драгоценному камню. Помещик с безысходной тоской провожал его взглядом.
- Да зачем медведю шкальп? - Даунов, не снимая ушанку, озадачено чесал затылок. - Ну, я понимаю, он бы кишки ему вырвал... или ногу оторвал да уволок. Оно и понятно было бы: медведь - скотина прожорливая, всеядная, - он улыбнулся каким-то своим воспоминаниям. - Вот иду я однажды по лесу, глядь, а там... - егерь осекся, взглянув на отрешенно-мрачное лицо помещика. - Не, не медведь это с барином сотворил. На кой оно ему - шкальпы-то с человеков драть? А уж ежели содрал бы, так тут же и сожрал... как пить дать, сожрал бы! Вот только, если не медведь, то кто?..
- Это элементарно, мой милый Даунсон, - Смитти, на манер Шерлока Холмса, внимательно глядя под ноги, дабы не затоптать следы, обошел тело. - Ага! Так я и думал! - торжественно воскликнул он, поднимая с земли бейсбольную биту. - И что вы теперь мне скажете, милый друг мой?
- Бог мой, как же я раньше не догадался... гомофобы... - Даунсон испуганно оглянулся и попятился, но узкие брюки сковывали движения, и он едва не упал прямо в бурую кашу крови и песка. - Они везде!
- За что?! Что он им сделал плохого?! - подкрашенные розовым блеском, губы Смитти задрожали. - Мы тоньше, умнее и красивее! И за это они ненавидят нас! - он рухнул на колени около тела.
Чувствовалось, что он хочет обнять окровавленный труп, но боится испачкать футболку от Версачи.
- Зато мы острее чувствуем мир. Наша жизнь полнее и глубже, - Даунсон подсел рядом.
Его тонкие брюки соблазнительно обтянули округлые ягодицы. Раздался подозрительный треск. Даунсон поспешил встать. Если бы треснула сама ткань бытия, это было бы не так страшно, как порванные новые брюки от D&G.
- Постой, - вдруг пришел в себя Смитти. - Обычно гомофобы отмечают свои злодеяния, вставляя в мертвую и холодную, но все равно невыразимо нежную и красивую попу своих жертв какой-нибудь предмет, - он оценивающе посмотрел на копье, равнодушно торчавшее из разбитого дилижанса. - Помнишь, тот ужасный случай с елкой? А это тело не осквернено...
Даунский болезненно поморщился:
- Значит, это не гомофобы. Какие, к чертовой матери, гомофобы?! Белые это! Точно вам говорю, товарищ комиссар, белые!
- У-у-у, контра! - комиссар Смитлов достал реквизированный на днях золотой инкрустированный бриллиантами портсигар, вытащил из него пожухлые, но по-прежнему зеленые листья и задумчиво принялся их жевать.
В уголках губ его скапливалась зеленоватая слюна, взгляд приобретал особую глубину, свойственную натурам вдумчивым и не склонным к поспешным выводам.
- Значится, давай рассуждать, товарищ Даунский... Предположим, это были белые. Дилижанс - не тачанка, а сержант... как там его... не красный командир. Он сам контра недобитая... то есть, теперь - добитая. Следовательно, это не белые, - комиссар смачно, по-пролетарски высморкался.
- А кто же?!
- Хазары!
- Вражины треклятые! - Яродаун в ярости затопал ногами и затряс булавой.- Уж мало они нашей кровушки попили, мало над женами и дочерьми нашими поглумилися, надобно им еще и тела воинов наших осквернять! Не бывать тому впредь!
- Дело ты молвишь, Яродаун! - кивнул Святосмит. - Надобно клич кинуть, дабы отныне брился каждый наголо, и не доставлял бы вражине радости таковой от осквернения тела своего убиенного!
На встречу Ярилу вскинул Святосмит щит свой. И отразились светлые лучи, даруя надежду на победу скорую.
- А странные какие-то хазары нынче к нам пожаловали... - Яродаун растерянно оглядывался, а булава его к земле опустилася. - Пешие. Следов-то конских нету, стрел не видно нигде...
- Вон оно как оборачивается... - смутился Святосмит, - ...выходит, не хазары.
- Так кто тогда?
- А, черт его знает,- равнодушно бросил шериф Смит.
Он смотрел поверх головы Дауни, туда, где сквозь дрожащее марево раскаленного воздуха сливались горы и пустыня, и взгляд его застилался пеленой. В багряном небе кружил стервятник. Его хриплый и жалобный клич разрезал тишину.
- Похоронить бы... - поежился помощник шерифа и кивнул на труп.
А шериф все жевал и жевал свой табак. Где-то вдали тихо взвыл койот.
Смит харкнул желтой пеной. Ветер подхватил плевок, закружил, как осенний лист и опустил прямо на застывшее бурой маской окровавленное лицо сержанта Джонса.