Автор благодарит Жоржетту Месропян, Гагика Гиноссяна, Роберта Хачатряна, Нарека Балаяна за предоставленную информацию.
- Андраник вернулся!
- Андраник?!
- Андраник, Андраник.
- Вернулся?
- Вернулся Андраник!!!
Неделю приходили соседи, одноклассники, друзья по Игре.
Неделю в доме хлопали двери, звенела посуда, мелькали лица. И каждое проходило через три обязательные фазы. Напряженная улыбка, пытливый взгляд: изменился, не изменился? Рот до ушей, в глазах восторг: не изменился! И, наконец, восторг притушен, ухмылка, в дурашливо-ироничном тоне озвучивается: "Ну, ты совсем не изменился!" Потом кто-то непременно спрашивал: "А что будешь делать дальше?" И несколько голосов с самую малость переигранным возмущением отвечали за него: "Что за вопрос? Ну, конечно, снова поступать!" Затем кто-то другой говорил: "Ну, рассказывай, как там было". И он внутренне морщился. Но возникшая пауза тут же прерывалась восклицанием: "Ну что ты пристал к человеку? Ему, наоборот, хочется все забыть и влиться!.." Он благодарно подхватывал: "Да, да, лучше вы расскажите, как вы тут без меня..." Секундная неловкость, смущенный перегляд, и все начинали говорить разом, перебивая друг друга и то и дело смеясь. Их голоса сливались в терпимый гул, и он мог в этом подобии уединения прислушиваться к шагам на лестнице. Время от времени кто-то выпадал из общей беседы, взглядывал на него внимательно и тут же отводил глаза, в которых ясно читалось: она не придет.
Но она пришла. Когда паломничество к нему пошло на убыль. Стояла в дверях, неестественно откинувшись назад, будто нарочно выпятив живот. И улыбалась. Улыбка была такой же, как всегда. Вся она была другой, а улыбка делала ее прежней, похожей на смайлик - забавную рожицу, которую вставляют в мейл, нажав одновременно на двоеточие и закрывающую скобку, чтобы адресату стало понятно: написанное - шутка. Все, что было ДО, - шутка. Все. От надписи "Нара + Андраник", нацарапанной на школьной парте, до прощания в шенгавитском военкомате, когда его забирали в армию. Кокон школьной дружбы, в котором поначалу было тепло и уютно, постепенно становился тесным и однажды прорвался, выпустив на свет хрупкое неуклюжее создание, натыкавшееся на все углы, но упрямо пытавшееся взлететь. Каждый взмах крыльев доставлял юному существу ликующую радость, но тут же его охватывал смятенный страх. Страхов своих оно стыдилось, старалось скрыть их и выглядеть уверенным и сильным. И действительно крепло день ото дня, становясь все более гармоничным, а потому и отважным. Так что, когда, кружась в вальсе на выпускном балу, Андраник всматривался в обрамленное каштановыми кудряшками круглое личико, такое родное, понятное и всепонимающее, всякие объяснения между ними казались ему ненужными, нелепыми. Теперь стало ясно, что зря. И он понял также, что любовь приветствует веру, но смеется над уверенностью.
Нара... Веселая, щедрая до абсурда, умненькая, чуткая и при этом всегда смешная... И эсэмэски она ему посылала смешные. Все два года. Писала обо всем, кроме того, что произошло семь месяцев назад и продолжало происходить, пока плод этого таинства не заявил исключительного права на ее естество. Непроизвольно Андраник взглянул на ее живот. Улыбка на круглом лице стала беспомощно-виноватой, облегчив губам задачу произнести давно заготовленное:
- Прости!
Его передернуло. Он отвернулся, но, собравшись с силами, заставил себя взглянуть ей в глаза.
- Не за что мне тебя прощать. Сам виноват. Думал... вернее, НЕ думал. Ни разу не подумал, что надо поговорить... Мы же с тобой никогда не говорили о... Мне казалось, это так естественно, так понятно: я возвращаюсь, и мы женимся.
А так ќ- ты мне ничего не обещала, значит, ничего и не должна.
И, чтобы помешать ей возразить, он поспешно спросил:
- Тебе надо чем-нибудь помочь?
- Нет! - почти с ужасом воскликнула она и повторила спокойнее: - нет.
- А он, - Андраник мотнул подбородком куда-то в сторону окна, - может, скажешь, кто он...
Нара, тоже почему-то посмотрев в окно, покачала головой.
- Зачем тебе?
- Морду набить.
Она хмыкнула.
- Нет, Андо, это не он, это я не хочу. Я не хочу за него замуж. Он хороший, очень хороший, но такой легкомысленный. Не-е-ет, муж из него... даже представить странно. И страшно! - добавила она, скорчив гримасу в комическом ужасе.
- Одна будешь воспитывать?
- Почему? Мама с папой будут помогать. Уже помогают. Они у меня молодцы. Все понимают. Мама только настояла, чтобы я переехала к ним, когда...
- Так ты сейчас живешь у родителей? ќ- почему-то обрадовался он.
- Да, - просто сказала она, но так посмотрела на него, что он понял: она продолжает встречаться с этим типом. Между ними ничего не кончено.
Чтобы скрыть смятение, он перевел разговор.
- А как Нарико?
- Ммм... Никак.
- Ну да, понятно.
Нарико - так они окрестили свою машину, вернее, Нарину машину. Оранжевую "Ауди" родители подарили ей к окончанию школы, и Нара с Андраником смогли наконец вступить в "ДрайвКлуб". Правда, по правилам, им не хватало нескольких лет, но Андранику так хотелось участвовать в Игре, что он сделал невозможное. Тем более что трое остальных членов экипажа, помимо того, что подходили по возрастному цензу, были довольно известными в своих сферах людьми. Нарин кузен, классный ударник, и его друг-дудукист были завсегдатаями знаменитого джаз-клуба "Малхас". А родственник Андраника, экстерном окончивший физфак, недавно защитил сенсационную диссертацию по нанотехнологиям. Команду они назвали Нар&Со, и оранжевая "Ауди" сама собой стала Нарико. Игра помогла им с Нарой выдержать стресс последующих двух месяцев - выпускные экзамены, вступительные, ожидание результатов. И Игра помогла - уже только ему - пережить провал. Нара поступила, а он провалился. Провалился, как ему тогда казалось, в бездну. Не хватило балла до бесплатного отделения, а о платном не могло быть и речи: родители и без того еле поддерживали видимость комильфотного образа жизни. Игра же, требуя от участников максимальной собранности, не только не позволила ему впасть в упоенное рефлексирование, но и дала возможность сохранить имидж победителя среди друзей и, главное, в глазах Нары. Потому что все три оставшихся до призыва месяца он приносил команде победу. И каждый раз, отмечая ее в Клубе, вернее, в очередном кафе, которое Клуб, не имея постоянного помещения, снимал, Андраник говорил себе, что он должен, непременно должен найти в жизни дело, такое важное, совершить что-то, столь значительное, чтобы неудача на экзаменах, да и вообще вся эта возня вокруг поступления в вуз стала совершенно ничтожной. Какая она и есть на самом деле, добавлял он мысленно всякий раз. Но он ничего не придумал. Не успел. Ибо, "как всегда неожиданно", грянул призыв. Мать плакала. Отец мрачно молчал. Андраник, понимая, что они винят себя за отсутствие денег и связей, старался сохранять невозмутимость. Не изображать чизный оптимизм, который только бы вызывал раздражение, и не выказывать страха. Потому что, если честно, армии он боялся. Не опасности, хотя ему предстояло служить на границе. Не каких-то походно-казарменных лишений, так как особо избалованным никогда и не был. И даже не дедовщины. Страх ему внушала перспектива абсолютной подчиненности низшего высшему, полной зависимости от приказа, которую предполагала армия. И единственным человеком, который понял, почувствовал эту его приказофобию, была Нара. Сколько раз он вспоминал, как она, прощаясь, бросила почти зло: "И не бери в голову! Если что, если прикажут какую-нибудь чушь, - откажешься выполнять, и все! - и добавила: - Леонид ведь отказался сдать Мартакерт, хотя его и убили!"
Он был ошеломлен, услышав такое от нее, от девочки-смайлика, а алогизм высказывания тронул его до слез. Именно тогда он подумал, что они с Нарой - одно. И ошибся. А те слезы... Она их больше не увидит. Андраник отогнал воспоминания и твердо, почти отчужденно посмотрел в карие глаза, окаймленные длинными, густыми, загнутыми кверху "кукольными" ресницами. Она вдруг встала. Почувствовала перемену в его душевном состоянии и собралась уйти, подумал он. Но она прошлась по комнате, медленно, опустив глаза, будто обдумывая, как сказать что-то, что она хотела сказать и не решалась.
Остановилась. Значит, решилась. Сейчас последует что-нибудь вроде: нам лучше больше не видеться... У него сжалось сердце.
- Возьми Нарико, Андраник. Я выпишу доверенность. Собери команду - и вперед! Поиграй, развейся, а там и решишь, что делать дальше. Только...
- Что?
Кукольные ресницы затрепетали и беспомощно поникли. Андраник подошел и, наклонившись, коснулся губами каштановых колечек над ровными шелковистыми бровями.
Он проводил Нару до роскошных кованых дверей квартиры в старинном доме на Исаакяна. Зайти отказался, подождал, пока в ответ на звонок послышится звук отодвигаемых засовов, и заспешил, почти побежал по ступенькам, прочь от неизбежных ахов и расспросов тети Люси, Нариной мамы.
На улице он вдохнул полной грудью прохладный осенний воздух и поймал себя на ощущении, что Нара и все, связанное с нею, отодвинулось куда-то назад и вглубь. Будто он не спустился сейчас по лестнице, а поднялся на некую высоту, где свободно и легко дышалось и что-то ждало его, что-то необыкновенное, предназначенное единственно ему. Андраник рассмеялся и зашагал к метро. До ближайшей станции, Еритасардакан, минут десять, - прикидывал он, - до конечной - Гарегина Нжде - пятнадцать. Мастерская по ремонту электроприборов, где работал отец, располагалась в подвальчике на площади, которая так же, как и станция метро, носила имя армянского национального героя. Площадь была большой, красивой и производила впечатление благоустроенности, несмотря даже на импровизированный рынок, тянувшийся по дуге тротуара почти на четверть ее окружности. Подвальчик находился в двух-трех минутах от выхода из метро, значит, он успеет туда до семи.
Манвел Багратян, когда-то заведовавший лабораторией в Институте физики, наполовину с иронией, наполовину любовно называл свою мастерскую шарашкой. По крайней мере треть ее коллектива составляли бывшие работники НИИ. Отец никогда не жаловался на судьбу, разве что, поддав чуть-чуть по праздникам, ностальгировал по былой востребованности науки и своей собственной.
Андранику в мастерской обрадовались. По открытым взглядам и нехитрым шуткам он понял, что здесь никто не считает его неудачником из-за того, что он "потерял два года" в армии. А Алик - подросток-подмастерье - даже пододвинул ему единственный свободный от хлама стул. Правда, долго рассиживаться не пришлось. Отец заявил, что в порядке исключения может сегодня уйти с работы вовремя, то есть ровно в семь, и они ушли, сопровождаемые гулом прощальных восклицаний. Они прошли через площадь до уличного рынка, купили винограда трех сортов - золотистого мускатного, который любила мама, черного, покрытого матовым синеватым налетом, который предпочитал отец, и рубиново-красного "Арени" - для Андраника. Прицениваясь, отец вполголоса, так, чтобы не слышал продавец, поведал Андранику, что бывшие институтские сослуживицы до сих пор выражают ему при встрече черную зависть из-за того, что он живет в Еррорт-масе, где рынок традиционно самый дешевый в Ереване. Андраник пригляделся к отцу. И впервые заметил, что тот сильно сутулится и ходит какой-то суетливой, разбитой походкой. И никогда не смотрит ему в глаза дольше секунды. Мать держится лучше. Может, потому, что в ее жизни учительницы музыки мало что изменилось. Менялось разве что количество учеников, но они всегда были. Даже в темные годы. Впрочем, мать, раз и навсегда (по требованию отца) отказавшись от карьеры пианистки, жила домом. Отдушину находила в интеллектуальных передачах российского канала "Культура". По вечерам, проводив последнего ученика, тут же включала телевизор. Его звуки были слышны еще на лестничной площадке. Андраник вошел в гостиную поздороваться. Так и есть. Мать с сияющим лицом почти прилипла к экрану, где Александр Гордон, изображая острый интерес, пристально смотрел на очередного оратора. Андраник чмокнул мать во впадинку под скулой и повернулся уйти, но не тут-то было.
- Ну подожди, куда ты, это же интересно!
- Что интересно?
Андраник постоял минут пять, хмуро глядя в ненавистный ящик.
- Нет, мать, неинтересно. Мне, - подчеркнул он, - не интересно, - и снова попытался уйти.
- Нет, подожди, - заволновалась мать, - то есть как это не интересно? - и, как всегда в таких случаях, крикнула через комнату отцу: - Манвел, ты только послушай, что он говорит! Ему не интересно! Тут "Закрытый просмотр" Гордона. Обсуждают "Преступление и наказание", а ему не интересно. Достоевский ему не интересен. Раскольников ему не интересен. Да что вы за поколение такое!
Она вся дрожала. Краем души Андранику было ее бесконечно жаль, но он уже завелся.
- Да, да, да! Раскольников мне НЕ интересен! И если ты хоть раз выслушаешь меня спокойно, я объясню, почему.
- Хорошо, сын, объясни, объясни, а я послушаю. Я слушаю, слушаю. Вот!
Она выключила телевизор и, с силой надавив ему на плечи, заставила сесть на диван, и сама села рядом, скрестив руки на груди и глядя на него в упор.
Андранику стало стыдно. Ну что он в самом деле...
- Мам, да я ничего, просто эти твои передачи - собираются всякие селебрити и начинают говорить всякие умности...
- Нет, ты не виляй, раз уж начал, говори!
Внезапно Андраник успокоился.
- Хорошо. Я скажу. Раскольников мне не интересен как личность. И не потому, что он ограбил не банк, а убогую старуху. И не потому, что, ограбив-таки - после бесконечных колебаний - не воспользовался добычей, какой бы жалкой она ни была. И не потому, что не выдержал испытания на "тварь дрожащую" и сознался. А потому, что он критерием
человеческой необыкновенности считал право на убийство. И именно в прямой пропорции: чем больше убиенных, тем необыкновеннее. И наоборот.
По ошарашенному виду матери он понял, что такого поворота она не ожидала. Но мать была не из тех, кто легко сдается, когда речь идет об идеях и идеалах. Простерев восхитительно царственным жестом руку, она остановила его.
- Все это не так, сынок, не так просто!
- Хорошо, я докажу!
Андраник метнулся к книжному шкафу, где Достоевский занимал почти целую полку, и без труда отыскал нужный том.
- Вот, послушай:
"И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько
деньги нужны были, как другое... Я это все теперь знаю... Пойми меня: может
быть, тою же дорогой идя, я уже никогда более не повторил бы убийства. Мне
другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать
тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я
переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я
дрожащая или право имею..."
- Ну, как, убедительно?
Мать молчала. Андраник захлопнул книгу и положил ее на стол. Мать покачала головой.
- Ну ладно, не будем спорить. Лучше ты скажи, что, по-твоему, критерий необыкновенности.
- А крайне противоположный - спасение. Спасение обреченных. Только, масс-известности, такие люди не получают.
- Почему не получают? - подал голос отец, прислушивавшийся к спору с веранды. Пожалуйста - Шаварш Карапетян. Вытащил из упавшего в водохранилище троллейбуса больше двадцати пассажиров, одного за другим, ценой здоровья и, соответственно, спортивной карьеры.
- А кто о нем знает? Не больше двух-трех десятков людей, помимо самих спасенных.
- О нет, сын, ты не прав! - воскликнула с торжеством мать. - Человек, спасавший обреченных, считается самым необыкновенным на земле вот уже две тысячи лет!
Андраник усмехнулся.
- Не дави интеллектом, мать. Я имел в виду вовсе не это, не спасение души или воскрешение мертвых, а... - он замолчал.
- Ну что, что молчишь?
- Мам, помнишь, у тебя была подруга из ФППП ? Джульетта, кажется.
- Была и есть, а что?
- Помнишь, два года назад она зашла к нам, и ты надела свое лучшее платье, из сиреневого шелка, с вышивкой, а отец спросил, на какой это праздник вы собрались? Это было 29 июня. Я запомнил, потому что ты ответила: "День военнопленного". А Джульетта тут же поправила: "Это не праздник, а День памяти, и не только военнопленных, а всех, кто пропал без вести в Карабахскую войну". Я тогда еще подумал...
- И ты все это слышал? - перебила его мать.
- Да. А что?
- А я-то думала, что ты готовишься к экзаменам!..
- Мать, не переводи на свое на девичье. Дай договорить. Так вот, я тогда подумал: каково им? Каково военнопленным! Ведь прошло столько лет после войны, больше десяти... И они знают: повсюду мир, ну не повсюду на Земле, конечно, но на их родине и в стране, держащей их в плену, - мирная жизнь. А они - в тюрьмах, на рудниках или проданы в рабство... Каково им?!
Внезапно мать разрыдалась.
- Сыночка, солнышко мое! Я так боялась все эти два года, так дрожала за тебя! Каждую минуту!
Прижав к себе Андраника, мать зарыдала еще сильнее. Прибежал испуганный отец. Поняв в чем дело, он присел рядом и, обняв их одной рукой, другой стал поглаживать жену по спине, приговаривая:
- Ну все, Риточка, все, он вернулся, все позади. Вот я даже пришел вовремя с работы, а ты... нехорошо это...
Постепенно мать успокоилась.
ќ
"Сити-драйв" не претендовала на оригинальность. Создатели Игры открыто признавали, что построили ее, отталкиваясь от нашумевшего романа Дэна Брауна "Ангелы и Демоны". Первоначально Игра даже называлась Via Illuminati и именно под этим названием была представлена на сайте "ДрайвКлуба". Причем даже ознакомиться с правилами Игры на сайте можно было, только пройдя своеобразный тест. Андраник до сих пор помнил
радость, которую испытал, увидев на экране сообщение: "Если ты достаточно умен, чтобы прочесть это, ты достоин это знать". Затем следовали, на первый взгляд, нехитрые правила:
"Via Illuminati, один из проектов "ДрайвКлуба", - игра по городскому ориентированию в формате Night Racing. Суть игры сводится к прохождению участниками нескольких контрольных точек check-points, каждая из которых представлена в зашифрованном виде. Порядок прохождения пути строго определен или произволен, в зависимости от условий конкретной игры. Победителем считается экипаж/участник, прошедший максимальное количество check-point-ов за минимальное количество времени".
Андраник решил вступить в Игру, как только узнал о ней. Его не смущали ни отсутствие в его распоряжении автомобиля, ни недостаток лет. Он знал, что обе проблемы как-нибудь решатся, стоит ему выйти на организаторов. К сожалению, никаких контактов, никаких прямых указаний на то, как стать участником, на сайте не было, что Андраник счел дополнительным чалленджем. Ночная игра, сочетающая интеллектуальный тест с автогонками, и при этом не в компьютере, а на улицах Еревана, захватила его воображение и стала стимулом для получения водительских прав. У Нары они уже год как были, и она ждала окончания школы, чтобы получить обещанную отцом "рыжую тачку". Она считала оранжевый цвет своим, потому что его армянское название было созвучно ее имени. Как бы там ни было, но, когда им торжественно вручили школьные аттестаты, в семейном гараже Керобянов появилась новенькая "Ауди", и таким образом половина задачи была решена. Справиться со второй половиной помогла, как ни странно, мать Андраника. Вернулась из турне по Европе ее подруга, с которой они учились в консерватории. Мать получила приглашение на банкет в ресторане и упросила Андраника сопровождать ее. За столом напротив них оказалась известная певица - участница Игры. Это он знал из телепередачи, посвященной Игре, как и то, что состав участников был самый разношерстный, и среди них царила полнейшая демократия. Он спросил у певицы, правда ли, что "ДрайвКлуб" "строит свою деятельность на основе принципов равноправия своих членов, добровольности, самоуправления, открытости, уважения личного достоинства и мнения каждого", как заявлено на сайте. На деле, мол, всегда обнаруживается фарисейство, всегда какие-то животные оказываются "равнее". Певица принялась с жаром защищать Клуб, и ее спич об "особенной дружеской атмосфере, царящей в Клубе", привлек всеобщее внимание.
- Я, например, - горячо говорила она, - хожу туда даже не для адреналина, и уж, конечно же, не из-за приза, а ради общения - редкого в наши дни интеллектуального и доброжелательного общения!
При этих словах мать одобрительно закивала и с упреком посмотрела на Андраника. Певица же, подняв руку и демонстрируя кольцо в форме знака бесконечности, воскликнула:
- Вот, посмотрите, такие кольца для всех нас сделал капитан одного экипажа ќ- знаменитый ювелир-дизайнер. Мы - братство! - она бросила на Андраника победоносный взгляд.
- Ну, если все это так, как вы говорите, примите меня - человека с улицы - в Игру.
Певица, надо ей отдать должное, быстро справилась с шоком.
- Тут одного моего слова мало. Нужна рекомендация по крайней мере двух членов Клуба. Кроме того, ты слишком молод. Но я тебя познакомлю с Председателем, а дальше - выруливай сам.
Она сдержала слово и сделала даже больше. Загадочно улыбнувшись, заявила во всеуслышание, что не только рекомендует Андраника, но напоминает, что всякое правило подразумевает исключение. Когда собравшиеся - примерно треть Клуба - исчерпали вопросы, Председатель спросил:
- И все-таки, почему ты так упорно хочешь вступить именно в наш Клуб.
Андраник глубоко вздохнул.
- Моя мать однажды сказала: "Современных людей отличает то, что они внушают друг другу ужас. Доброжелательный интерес к ближнему сейчас реже благотворительности". Современные люди - это мы с вами (себя она причисляет к прошлому веку). Я хочу доказать ей и себе, что это не так. Что связь времен не порвалась.
Члены Клуба переглянулись. На лице певицы ясно читалось: "Ну, что я вам говорила!"
Игра превзошла все их ожидания. Конечно, всеобщая гармония была преувеличением, какие-то шероховатости во взаимоотношениях игроков были, как и попытки смошенничать, впрочем, несущественные. Более того, Игру будто оберегали высшие силы. За все время существования не было ни одного серьезного ДТП, хотя игроки сталкивались со всеми возможными реалиями автогонок, начиная с езды на предельной скорости.
Андраник подошел к окну. Нарико поблескивала апельсинно-ярким лаком на еще достаточно сильном ноябрьском солнце. Он спустился. Зачем-то заглянул в машину, тут же выругал себя за это: "Идиот! Ее здесь не может быть и не будет!" Он сел за руль, включил зажигание. Машина так плавно тронулась с места, будто помнила его, чувствовала его состояние и сопереживала ему. "Нарико, милая", - прошептал он, сам не зная, машину он имеет в виду или ее хозяйку...
Ближайшая игра была назначена на ночь с пятницы на субботу. Ровно в полночь команды получили запечатанные конверты с заданиями, и действо началось.
Андраник раскрыл конверт. На листке с гербом Клуба значилось:
"Там, где цветущая ветка тянется к Победителю, вы найдете намек на след".
- Может, оливковая ветвь? А победитель - чемпион мира или Олимпийских игр, - сразу включился Ашот, Нарин кузен.
- А может, Золотая пальмовая? Эгоян. Что-то, например, связанное с "Экзотикой", - возразил ему дудукист Ваче.
Физик Арам покачал головой. Он, вообще, говорил мало, но его безошибочная интуиция, весьма выразительно заявляла о себе в гримасах и жестах и не раз удерживала команду от неверного решения. Андраник кивнул ему.
- Ни оливковая, ни пальмовая НЕ цветущие. Цветущая - это Сакура. Торговый салон "Сакура" на проспекте Баграмяна. А напротив - сам маршал на коне. Вот вам и Победитель. Едем!
В первом часу ночи пешеходов на улицах Еревана почти не встретишь, машинный поток тоже заметно ослабевает, но все еще не позволяет разогнаться в полную силу. Поэтому Андраник вел машину достаточно осторожно, но, вырулив на проспект, прибавил скорость. И вовремя: их догонял белый "Мерседес". Его экипаж под названием "Мастер-класс" состоял из мастеров по различным видам спорта, причем трое из них были международными мастерами по шахматам. К конной статуе маршала Баграмяна они подъехали почти одновременно. И тут команду подстерегала другая опасность - невольно подсказать решение противникам. Следовало совещаться, сохраняя конспирацию и покерную невозмутимость. Соперники отсалютовали друг другу и принялись за дело. Надо было внимательнейшим образом осмотреть статую, пьедестал, землю вокруг. Землю даже скорее всего, ибо следы, как правило, оставляют на земле. Следы копыт. Андраник поднял голову. Прямо над ним нависало копыто маршальского коня. Ему показалось, что на нем прорисована подкова. Именно прорисована - серебристым косметическим карандашом. Слабо, чуть-чуть. "Намек на след". Конь, подкова, след... ну конечно! - Сурб Саркис! Святой полководец, покровитель влюбленных. Старинная легенда о нем гласит, что, пролетая ночью над домами, он оставляет след в виде подковы на крыше того дома, где скоро будет свадьба. Боковым зрением Андраник уловил, что за ним наблюдают "мастера". Надо было торопиться. Ни на кого не глядя, он двинулся к "Ауди". Через несколько секунд "Нар&Co" была в сборе, и все согласились, что, если Андраник прав, надо ехать к храму Сурб Саркис. Андраник погнал Нарико по Прошяна. Но уже через минуту увидел в зеркале заднего обзора белый "Мерс". Впрочем, чему тут удивляться! "Давай, Нарико, давай, милая!" - прошептал Андраник, согнувшись над рулем. Но водила соперников тоже поддал газу. К рыбному магазину "Дзыкан ханут" Андраник выехал первым, однако, когда, торжествуя, он свернул к мосту Победы, произошло невероятное. Белый "Мерседес" вырвался вперед, но не поехал дальше, а, резко завернув, встал у них на пути. Крик товарищей, скрежет тормозов слился в ушах Андраника с его собственным воплем ужаса. Правда, друзья потом утверждали, что он не кричал. Напротив, совершенно спокойно притормозил в миллиметре от "Мерса". Впрочем, тогда их всех занимал один вопрос: какой бес вселился в "мастеров", что они учудили такое? Андраник повернулся к товарищам. Белые как мел лица, но ужас уже изгнан из глаз. Они вышли из машины. Было темно, света фар не хватало, чтобы разглядеть, что делается в "Мастер-классе", но там явно началась потасовка, послышалась брань. Ваче присвистнул. Друзья обступили "Мерс". Андраник рванул на себя дверь водителя. Возня в машине прекратилась. Четверо совершенно незнакомых пьяных вдрызг юнцов уставились на него. Андраник сплюнул. Столько времени потрачено зря! Он хотел было захлопнуть дверцу и вернуться к Нарико, все еще надеясь наверстать упущенное, но в этот момент парень, сидевший за рулем, попытался схватить его за горло. Тот, кто сидел рядом, тут же насел на него, стараясь оттянуть назад. Вырываясь, парень выкрикнул:
- Оставь Нару в покое! Отстань от нее, слышишь, ты... - он добавил грязное ругательство.
Андраник оцепенел. Пацан попытался пнуть его ногой. Андраник изо всех сил ударил кулаком в красное, искаженное злобой лицо. Послышался хруст. Парень согнулся, закрыв лицо руками.
- Ты сломал мне нос! - прогудел он.
Услышав это, его друзья выбрались из машины и бросились в драку. Однако их было трое против четверых, и экипаж "Нар&Co" быстро справился с ними.
Андраник испытывал странное чувство. Было и муторно, и радостно.
- Я все-таки набил ему морду! - объявил он и почувствовал, что остальные, даже Нарин кузен, одобряют его.
Как бы там ни было, но происшествие вдохнуло в них новые силы. Было также приятно, что "мастера" ни при чем, святые правила Игры не нарушены, и можно весело и страстно отдаться азарту гонок. Ту игру они выиграли. И две следующие. А потом Андраник потерял интерес к Игре. Когда отмечали третью победу, шумно и весело обсуждая перипетии гонок, он вдруг поймал себя на том, что думает совсем о другом. О том, что было затабуировано молчаливым соглашением с родителями: что ему делать дальше? Допустим, он стиснет зубы и будет заниматься до лета, чтобы повторить попытку поступить в вуз, как надеется мама. Но как это тоскливо! Тем более что шансов поступить на бесплатное отделение у него не прибавилось. На репетиторов да взятки денег у них как не было, так и нет. Или поставить крест на высшем образовании и найти работу попроще и поденежнее, как втайне от матери толкует ему отец? И это не вариант. Ему совсем не хотелось начинать с того, чем отец закончил. Арам его понимал и поддерживал. Утверждал, что нельзя, смертельно опасно для души заниматься тем, что приносит только деньги, все равно маленькие или большие. И не стоит врать самому себе, что, мол, это временно. Изменять себе нельзя даже временно. Жизнь не простит. Сам Арам, чтобы заниматься любимой физикой, подрабатывал верстальщиком в толстом журнале. Однако его поддержка была только моральной - посоветовать он ничего не мог.
Андраник проскользнул мимо гостиной на веранду, где ему устроили нечто вроде своего угла. Там стояли тахта, видавший виды письменный стол и плетеный стул с высокой спинкой, сидеть на котором было сущим наказанием. Чтобы отделить эту видимость комнаты от гостиной, с которой веранда соединялась дверью, и кухни, в которую она плавно переходила, мать повесила жалюзи. Опустив их, Андраник чувствовал себя в относительном уединении, правда, звукоизоляции не было даже относительной. Он поморщился. Мать почему-то особенно громко говорила по телефону. И что она так кричит! Через пару минут она с сияющим лицом вбежала к нему.
- Марат звонил, поздравлял с днем рождения! Рановато, конечно, но он всегда звонит заранее, боится, что не сможет дозвониться в нужный день.
Андраник улыбнулся, потеснился, освобождая матери место рядом с собой. Она села и, обняв его за плечи, принялась покачиваться взад и вперед, мурлыча детскую песенку.
Марат был ее старшим братом. Он был одним из тех немногих, кто осуждал действия комитета "Карабах" в 1988 году, предрекая большие беды, и кого тогда никто не хотел слушать. Потом случилось то, что впоследствии назвали политкорректным эвфемизмом "события" - события в Сумгаите, Карабахе, Баку. И чему на самом деле соответствовало исторически-привычное для армянского слуха слово "резня". Потом, в 1991-м началась Карабахская война. На страну обрушились казни египетские - блокада, энергетический кризис, голод, холод, безработица и, что было страшнее всего, - мобилизация. Национальная идея потребовала от людей самого трудного испытания - отдать своих детей. Тут многочисленные ряды страстных митингистов изрядно поредели. В основном бежали за границу, спасая своих чад или собственную шкуру. А отказываясь от ответственности за соавторство в творении истории, уверяли, что их, мол, перед Оперой не стояло, и "Paykar, Paykar minchev verch " они не кричали, никакой войны не хотели, и вообще за мирное разрешение проблем. Дядя ходил посеревший, злой, разве что не кричал: "Вот видите, что я говорил?!" Никто тогда не узнал, что творилось в его душе. Никто не узнал, что он думал об этой войне, о том, кем и почему она на самом деле была развязана, как велась, какие третьи и четвертые силы были в этом замешаны.
На второй год войны армяне, по соглашению с русскими, сдали врагу Арцвашен и Мартакерт. Фронт приблизился к Степанакерту, что вызвало угрожающий упадок духа в армянской армии. Министр обороны Вазген Саркисян, осознав воистину смертельную опасность, объявил 15 августа 1992 года сбор батальона смертников. Это был знаменитый Коч махапартнери - Зов к смертникам. Марат пошел одним из первых. Всего вызвалось 500 человек. Из них путем жесткого отбора (кроме военного опыта, требовалось, чтобы доброволец не был единственным сыном и имел детей) осталось 375. Батальон назвали "Арцив" - "Орел". 29 августа 1992 года смертники поднялись на Ера Блур - кладбище в Ереване для воинов, погибших в Карабахе, - и дали клятву. Ее прочел командир одного из взводов, Гарик Шароян, он был убит в сентябре 1992-го. Дядя Марат выжил и остался в Карабахе, в Шуши. Потом, правда, перебрался в Степанакерт. В Ереван возвращаться упорно не соглашался, несмотря на уговоры сестры. С женой он был в разводе, а дочь и сын регулярно ездили к нему на каникулы. Однажды с ними поехал и Андраник. Ему было лет семь. Он тогда впервые увидел азеров, военнопленных. Это были молодые ребята от восемнадцати до двадцати двух лет. Они жили в части, выполняли кое-какую работу и развлекали малышей песнями на своем языке. И были так похожи на местных, что им выбривали головы а-ля панк, чтобы отличать от своих. Через двенадцать лет это наблюдение пригодилось Андранику, чтобы поставить на место завравшегося армейского офицера.
Он служил в крохотном городке Арарат-Зод, в 5 км от города Арарат. Зимой там стояли лютые холода, а лето было самым жарким в Армении, плюс болота со всеми вытекающими. Их батальон охранял границу с Нахичеваном. 14 дней в горах или на болотах, 14 - в полку. Среди офицеров были, разумеется, участники Карабахской войны. Они очень серьезно относились к делу и, как правило, принадлежали к породе молчунов. А тот офицер был раздражающе болтлив, хвастлив и, как подозревал Андраник, врунлив. Однажды, когда тот разливался соловьем, рассказывая очередную байку, Андраник, неожиданно вспомнив поездку к дяде в Шуши, спросил: "А как там стригли волосы военнопленным?" Надо было видеть реакцию новоявленного Тартарена! Баек он больше не рассказывал. Вообще же в их части культивировались два метода морального воздействия: просмотр фильма "9-я рота" с последующим обсуждением и показательные фронтовые истории. Например, как смертельно раненный парень настоял, чтобы товарищи оставили его и, когда азеры подошли поближе, взорвал себя. А те, потрясенные, собрали его останки и на руках принесли армянам - со словами: "Если бы у нас были такие бойцы..." Андранику было неловко слушать подобные рассказы. Он сомневался в их пользе. Пытаясь представить себя, знакомых ребят в аналогичной ситуации, не мог с уверенностью ответить, как бы они поступили. Тем более что, когда среди них возникали разговоры о том, что будет, если опять начнется война, большинство ребят заявляли, что воевать не станут. Впрочем, Андраник догадывался, что и тут ни о тех, ни о других нельзя сказать наверняка, как они поступят, если дойдет до дела. В такие минуты он отмалчивался. А когда однажды, заметив его молчание, у него спросили напрямик: "А ты?", процитировал Бисмарка. "Франко-прусскую войну выиграл простой школьный учитель истории?" - повторил кто-то недоуменно. - "А что ты этим хочешь сказать?" - "Что начинать надо с детства!" - ответил он. Последовавшую напряженную тишину разрядил батальонный остроумец, прогундосив голосом Горбачева: "И это правильно! А то у вас все так запу-у-у-щено!" - "Клоун", - подумал тогда Андраник, но в душе был благодарен ему. И в самом деле, какое он имеет право на подобные сентенции! Что он сам-то сделал в жизни?
Казалось, эти два года будут длиться и длиться. Но они прошли. 15 ноября 2007-го он ехал домой в электричке. В купе с ним были двое других дембелей и невысокий сухощавый человек с изрядной проседью в волосах. Разговоры друзей крутились, естественно, вокруг ближних и дальних планов. Неожиданно их попутчик, все это время читавший газету, оторвался от нее и сказал:
- А вы приезжайте к нам, ребята. У нас так хорошо, красиво... Надо, надо к нам ехать!
- Куда это к вам? - спросил кто-то.
- В Карабах.
- А вы кто?
- Военный прокурор.
Дружный хохот и:
- Нет, уж лучше вы к нам!
- Вот вы смеетесь, а Леонид... - он осекся.
- Что Леонид? - спросил Андраник.
- Леонид сказал, что Карабах надо отвоевать у Азербайджана уже за одну только его красоту!"
- Ну скажи мне, сынок, ну зачем тебе туда ехать? Ты ведь только что вернулся! Я тебя... мы с отцом так тебя ждали! - Маргарита Багратян потерла виски тонкими пальцами пианистки. Классически правильные черты страдальчески исказились. Она происходила из старинного карабахского рода Джалалянов, представители которого отличались особенной аристократической красотой. Но, несмотря на карабахские корни, она недолюбливала этот край. Само слово "Карабах" вызывало в ее душе глухой протест. Это в семье не обсуждалось, и Андраник мог только догадываться в чем дело. Мать наверняка "сваливала на карабахцев" (так он по-детски формулировал для себя ее позицию) лишения, обрушившиеся на их семью, начиная с потери работы после развала Союза и кончая отъездом брата. Возможно, свою роль сыграло и разочарование в Кочаряне .
Андраник опустился на коврик у ног матери, уткнулся лицом в ее колени. Мать перестала тереть виски и принялась гладить его по успевшим отрасти волосам. Он поймал ее руки, прижал к губам, искательно засматривая в глаза. Она улыбнулась.
- Ну, хорошо, если тебя так интересует этот вопрос... это... действительно здорово, это святое... Ты пойми, я тебя не отговариваю, но ведь ты можешь заниматься этим здесь. Да вот хотя бы у той же самой Джульетты. Пойди к ней, в ее Фонд, поговори, поспрошай...
Андраник пожал плечами.
- Вообще-то, можно. Даже нужно. Мне как-то в голову не приходило. А где это?
- Возле Дома печати. Подожди, я позвоню, договорюсь с ней.
По материным репликам Андраник будто въявь видел смену выражений на лице ее подруги - от недоумения до почти детской радости.
- Ну, конечно, пусть приходит. Я ему все покажу, расскажу. Работа найдется. Здесь ее непочатый край. Нет, он у тебя молодец, молодец, я всегда говорила!
Последнее мать повторила, уже положив трубку.
- Джульетта тебя ждет. Иди.
Мать не улыбнулась. Смотрела на него отчаянно тоскливыми глазами, совсем как два года назад, когда провожала его в армию.
Джульетта выглядела в точности такой, какой он ее помнил: крупные, тяжеловатые, но довольно приятные черты лица, мягкие внимательные глаза за строгими очками, короткая стрижка. Разве что немного раздалась вширь, отчего черные брюки и свитер домашней вязки, некогда свободные, стали почти облегающими. Наряд, выдержанный в непритязательно-офисном стиле, дополняли простые удобные туфли на плоской подошве. Андраник огляделся. Обстановка вроде не убогая, хотя и скромная. Полки заставлены толстыми папками. Джульетта поймала его взгляд.
- Это все - данные по военнопленным. Отдельно по каждому марзу . Но сначала познакомься с моими сотрудниками. Мария - наш психолог, работает и с бывшими пленными, и с их родственниками, и с теми, чьи родные еще числятся без вести пропавшими.
Хрупкая девушка смущенно улыбнулась из-под очков. Андраник подумал, что ей самой не повредила бы психологическая помощь.
- А это - Армен, наш компьютерщик.
Парень чуть постарше Андраника, привстав из-за стола, протянул ему руку и снова уткнулся в экран.
- Ну, садись, - Джульетта усадила его за широкий стол, примыкавший к ее собственному, и повернулась к психологу Марии: - Masha, mi hat surj k sarkes?
Сев напротив, Джульетта посмотрела на него посуровевшим взглядом.
- Я могу познакомить тебя с нашими подопечными - бывшими военнопленными. Наш фонд оказывает им самую разностороннюю помощь. Но Рита сказала, тебя больше интересует положение дел с теми, кто остался в плену...
- Да. У вас есть по ним данные?
- Есть, сынок, но, видишь ли, тут такое дело, наши сведения отличаются от официальных. Начать с того, что Азербайджан вообще отрицает, что у них есть пленные. Был ведь договор в 2001 году о возврате военнопленных. И еще раньше, в 1995-м, во время Примакова, состоялся обмен. Хотя, по сути, он был односторонним. Наши вернули всех, а те... Большую часть освобожденных из Азербайджана составляли уголовники! А как у них обращались с пленными, я не могу... Держали в тюрьмах, на рудниках, били, пытали, продавали в рабство... А среди тех, кого вернули по обмену, были настолько замученные пытками, что их везли на носилках. Некоторые умерли здесь... Были и такие, кому, перед тем как выпустить, в кровь закачивали бензин.
Но и это не все... - она помялась. - Их там насиловали. Это такое унижение, такая травма на всю жизнь!.. И ведь многие не рассказывают об этом, стыдятся. Но поделать ничего не могут. Представь, молодой парень, и ему в плену меняют ориентацию! Вот этот, например, - она указала на фото, с которого смотрело хмурое одутловатое лицо, - женился здесь, но долго жить с женой не смог...
- Су... подонки! Вымещали на пленных позор поражения!..
Они помолчали.
- А были случаи побега?
Джульетта оживилась.
- Да. Посмотри это дело, - она протянула ему раскрытую папку с несколькими фотографиями на развороте. Высокий симпатичный парень, широкая улыбка, большие ясные глаза.
- Бабкен Ароян, 1975 года рождения, - прочел Андраник. - Служил в Капане, 10 августа 1993 года пропал без вести в бою.
- Сначала его держали в военной части, потом в тюрьме в Шувелянах... пытали, отрезали ухо, били раскаленными железными прутьями... Потом продали частным лицам. Он находился у них до 95-го, даже успел выучить азербайджанский язык, а потом убежал. Мимо дома его хозяев проходила железнодорожная линия Сумгаит - Дагестан. Он добежал по ней до границы с Дагестаном и, выбившись из сил, уснул. Его подобрали дагестанские пограничники. Потом он два дня шел по шпалам, пока наконец не изловчился сесть на электричку, и ему удалось даже два раза поменять ее. Однажды решился переночевать в школе, и школьный сторож, пожалев парня, проводил его в Дербент. Оттуда он добрался до Махачкалы, а уже из Махачкалы власти вернули его в Армению.
Андраник раскрыл наугад другую папку. Худое нервное лицо, безумное отчаяние в глазах.
- Какой странный взгляд.
- А, этот! Это Вилен Бадалян. Он, строго говоря, не военнопленный. В октябре 1996 года его взяли в заложники около села Сеид-Ахмедлы. Его отец - знаменитый врач, и ему удалось выкупить сына. Однако тот провел в плену целых четыре года. На глазах у парня зарезали двух его друзей. Он испытал тяжелейшую психическую травму, долго лечился у психоаналитика, но до сих пор постоянно требует: "Хочу встретиться с Кочаряном!"
- Значит, не вылечился, - хмыкнул Андраник.
Джульетта усмехнулась.
- Кстати, Вилен увидел у нас фото человека, с которым сидел в тюрьме в Гобустане. Красный крест обратился по этому поводу в Азербайджан, но там все отрицали... - она тяжело вздохнула. - Некоторым из тех, кто попадал в частные руки, везло, особенно, кого не продавали, а просто отдавали людям, у которых родственник числился пропавшим без вести. В таких случаях бывало, что с пленными обращались довольно хорошо. Может, люди попадались хорошие, а может, сознавали, что их близкий человек в таком же положении. Вот, например, Арам Терьян. Он пропал в Уразире, в 1993-м: раненный, попал в плен. Его взял к себе человек, чей сын также пропал без вести. Содержал хорошо, лечил, а, узнав, что сын погиб в бою, вернул Арама через Красный крест. Арам сейчас живет в Мецаморе, у него двое детей.
- Хеппи энд?
- С большой натяжкой. Из плена все возвращаются с подорванным здоровьем, не могут найти хорошую работу, бедствуют. Наш Фонд, другие организации помогают, но...
- А правительство?
- ...
- А что делает правительство для освобождения оставшихся в плену? Вы говорили, их там тысяча человек.
- Боюсь, беда в том, что правительство ничего и не может сделать. Даже, напротив, официальные шаги со стороны правительства были бы нежелательны. Это опасно, может плохо кончиться для самих пленных.
- Как это?
- Несколько раз наши официально обращались к властям Азербайджана, предъявляли доказательства содержания определенных людей в определенном месте, но те отрицали. Понимаешь, им ничего не стоит перепрятать и даже убить человека, и получается, что из лучших побуждений мы ему вредим.
- Ну а что вы предлагаете?
- Просто ждать, надеяться на работу миротворческих сил, надо чтобы азербайджанская сторона сама их освободила...
- Нелогично, ведь тогда им придется признать собственную ложь!
- Тоже верно.
- Выходит, порочный круг, безнадега?
Джульетта закусила губу.
- Поговори с Мушегом Маркаряном. Знаешь такого?
- Лично нет. Но знаю, что он из батальона смертников.
- Правильно. Поговори с ним. У него на этот счет свое мнение.
Мушег Маркарян был живой легендой и ходячей энциклопедией. Мог говорить часами на любую тему, поражая разносторонними познаниями и оригинальным взглядом на вещи. По образованию он был физиком, а как только началась Карабахская война, занялся разработкой нового оружия. И сразу откликнулся на Зов к смертникам. Батальон смертников, по сути, был первой попыткой создать в Армении регулярную армию. Поэтому его структура не соответствовала военным канонам: он состоял непосредственно из взводов - саперов, разведки, мотовзвода... Мушега направили во взвод Х. Это были инструктора (все выдающиеся ученые) под командованием Александра Таманяна, внука знаменитого архитектора. Они проверяли в бою новое оружие, обучали бойцов. Мушег досконально изучил военное дело. И хотя сравнение с бисмарковским учителем истории вряд ли бы ему польстило, но факт: после войны он не вернулся в науку, а пошел работать в школу, где, помимо прочего, устраивал вечера памяти героев Карабахской войны.
Внешне это был типичный интеллигент-технарь, но в нем жила душа воина - несгибаемый дух, неукротимая воля к победе, альтруизм... Поговорив с ним полчаса, Андраник начал называть его про себя Воином Света. И только когда Мушегу позвонили на сотовый и беседу пришлось прервать, вспомнил о цели своего прихода.
Услышав вопрос Андраника о военнопленных, Мушег опустил голову, заговорил тихо, с болью в голосе. Было видно, что ему стыдно за ситуацию.
- Азербайджан не мог содержать пленных, и КГБ Азербайджана многих продавал в рабство, либо отдавал тем, у кого были убитые или пропавшие без вести сыновья.
Наше же правительство в одностороннем порядке вернуло военнопленных. Это было ошибкой - лишило людей даже возможности получить тела убитых в обмен на пленников. Но я не считаю ситуацию с военнопленными безнадежной, просто власть предержащие этим не занимаются. Надо провести очень тонкую работу, застать азеров врасплох. При Левоне , где-то в 1995-м, некие люди в "органах" (на среднем властном уровне) завербовали в России людей, те поехали в Азербайджан, выяснили где, сколько, кто. Сообщили в международные организации и застали азеров врасплох. Не давая им времени опомниться, говорили: "Пойдемте сейчас, проверим". Так их заставили вернуть несколько десятков военнопленных.
- Здорово! А потом?
- Те, кто в этом участвовал, получили на орехи, но дело того стоило.
- А из батальона смертников кто-нибудь попадал в плен?
- Явные случаи мне неизвестны. Помню, в ноябре 1992-го близ Лачина шли крупные сражения, было много убитых. Через четыре месяца родственники открыли гробы, и тут обнаружилось, что в некоторых лежали не те люди. Тех, кого не досчитались, зачислили в пропавшие без вести. Фото одного из них потом показали Ванге. Та сказала, что он находится в Азербайджане, и прибавила: - поторопитесь, а не то его перевезут в Турцию. Его мать отказалась принимать пищу, хотела умереть, не могла жить без сына. Потом отцу звонили какие-то люди из Турции, что-то говорили на турецком, он не понимал. Один раз голос произнес: "Папа!" - по-армянски. Отнесли фотографию парня армянскому экстрасенсу. Тот заявил, что чувствует живые органы, а личность - нет.
- Что за чушь?
- Не чушь. Это можно объяснить, например, потерей памяти или тем, что беднягу отдали на органы...
Андранику показалось, что его ударили в грудь железным ломом. Он даже отшатнулся. Одно дело - смеяться над ходульным сериальным сюжетом, а другое - услышать такое от серьезного ученого.
Гагик, очевидно, понял его состояние и перешел к другой истории, как ему, наверное, казалось, менее трагичной.
- Мне рассказали, что близ Евлаха, на перекрестке дорог, есть ветерок (так в Армении называют забегаловки), где работает официант-армянин. В цепях. Буквально, раб. Он к тому же развлекает гостей - поет для них. Пять-шесть лет назад он заметил среди клиентов русского и изловчился шепнуть ему: "Найди таких-то людей, пусть они меня выкупят". Русский выполнил его просьбу. Родственники собрали деньги, но хозяин ветерка высмеял их: парень за месяц зарабатывал для него такую сумму.
- А как вы относились к пленным азерам?
- Нормально. Разве что тот, у кого родные были в плену, услышав об очередном зверстве азеров, мог подойти к пленному и дать оплеуху-другую. И все. Его тут же останавливали. Кстати, Леонид приказывал пленных не брать, говорил, если человек безоружен и бежит, его не следует преследовать.
Знаешь, я придумал для Леонида определение - моральный гений. И еще - многополюсный магнит. Он был и прекрасным физиком, и гениальным военным стратегом, и у него был всеохватный государственный ум. Он один мог заменить собой весь государственный аппарат!.. И еще он обладал даром пророчества. После митинга в 1988-м сказал, что будет война, и вместе с Александром Таманяном и Кареном Григоряном занялся созданием нового оружия - самодельных минометов, ракет.
- А почему его не было с вами во взводе Х? Ой, что я говорю, его ведь убили задолго до этого!.. А если бы он остался в живых, смог бы он стать президентом?
- Леонид не мог остаться в живых. Его убили, чтобы сдать Мартакерт. Живой, он этого не допустил бы... Но он многое успел. Он создал Освободительную армию и не имел в бою ни одного поражения. А знаешь, очень существенно то, что примеры Леонида и нашего взвода Х самым убедительным образом доказывают, что армянская армия была общенациональной, поскольку там были сливки интеллигенции. Простые парни, видя рядом с собой внука Таманяна, сына Кочиняна (бывшего Первого секретаря Армении), преподавателей вузов, понимали, что сделали правильный выбор.
- Так точно. Пацанам очень гадостно думать, что чужие дяденьки-наполеоны определили их на роль пушечного мяса. А когда все воюют на равных, это совсем другое дело. Наверное, это самое важное для победы.
Мушег хотел что-то ответить, но в этот момент снова зазвонил телефон. Поговорив, он повертел мобильник в руках и произнес извиняющеся:
- Ко мне должны прийти, может, договорим потом?
- Да, да, конечно, - Андраник поднялся.
- Впрочем, нет, садись. Я тебя познакомлю с одной журналисткой. Если ты всерьез думаешь заняться этой проблемой, такое знакомство будет тебе полезным.
Заметив скептическую ухмылку Андраника, он пояснил:
- Она - стреляный воробей, была репортером в Ираке во время последней войны.
Андраник не заставил себя уговаривать и, пока Мушег отправился встречать гостью, огляделся. Обстановка однокомнатной квартиры в точности соответствовала вкусам и привычкам хозяина. Две стены занимали книги, у третьей, возле окна, стоял письменный стол, а к противоположной была придвинута походная кровать. Пол покрывал потертый ковер. Это единственное отклонение от спартанского интерьера поначалу удивило Андраника, но Мушег объяснил, что ковер ему нужен для гимнастических упражнений и что он намного лучше спортивного мата. Послышались голоса - хозяина, напряженный от усилий скрыть волнение, и женский, с усталой хрипотцой. Мушег распахнул дверь и пропустил в комнату женщину лет тридцати-тридцати пяти. Она была среднего роста, но от чрезмерной худобы казалась выше. Бросались в глаза смуглая кожа и пышная копна вьющихся волос. В движениях ее непостижимым образом сочетались порывистость и утомленная грация, а взгляд обладал способностью смотреть одновременно и на, и сквозь предмет. Одета она была в спускающийся почти до колен облегающий свитер, бриджи и сапоги с меховой выпушкой. По тому, как смотрел на нее Мушег, и особенно потому, что до этого словоохотливый, он теперь не торопился представить гостей друг другу, Андраник догадался, что тот совершенно потерялся. Женщина, очевидно, подумала то же самое, так как, слегка улыбнувшись, представилась сама.
- Майя.
- Андраник.
- Замечательное имя. И очень символично, что вы его носите .
- ?
- Мушег мне успел кое-что о вас рассказать. Но вы совсем мальчик! Впрочем, что это я... Хотя, почему "что"? Я не хочу стыдиться того, что ко многому не могу привыкнуть, многое продолжает меня удивлять. Вот, например, вы, Мушег, до сих пор не могу понять, как вы, и, вообще, как мыслящий человек может выжить на войне. Я понимаю, патриотизм и все такое, я не о том, я хочу сказать, что не понимаю, как мыслящий человек может выдержать абсурдность военного бытия. Ведь оно неприемлемо для разума.
Она наконец остановилась и впилась в беднягу сверкающими глазами.
К удивлению Андраника, тот ответил не раздумывая и совершенно спокойно.
- Во время боя нельзя думать. Патриотизм тебя доводит до фронта, а дальше - работа. К этому надо относиться как к работе. Вот и все.
Глаза женщины расширились, стали задумчивыми. И тут же в них блеснула молния.
- Разве можно относиться, разве может нормальный, хороший, и, я подчеркиваю, мыслящий человек, относиться к убийству людей, пусть даже это враги, как к работе?
- Это единственный выход. Поверьте, у меня не было ненависти к азерам. Я стрелял в цель, ничего не испытывая к ней.
- Я бы так не смогла.
- А вам и не надо! - вырвалось у Андраника.
Женщина изумленно посмотрела на него и усмехнулась.
- Да, да, конечно, негоже лилиям прясть...
Кляня себя за несдержанность, Андраник поднялся.
- Я, пожалуй, пойду, мама будет волноваться, - прибегнул он к спасительной формулировке.
- Погоди, - Мушег нахмурился, - ты говорил, что собираешься поехать в Карабах. Хочешь, дам тебе контакты моих друзей?
- Еще спрашиваете!
Первое впечатление от Степанакерта - необыкновенная чистота и линеечная прямизна улиц. И еще - очень много неба. Сейчас оно было голубовато-белым. Если задрать голову, создавалась иллюзия, что идешь по небу, как по заснеженной равнине. Андраник поскользнулся. Дядя Марат поддержал его.