Мартиросян Татьяна Аршаковна : другие произведения.

Продавцы надежды

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  - Ну и работенку мне подкинула Кубышка Марго!
  - Да, работка у нас еще та! Но где ты лучше найдешь? С ума ведь сойти, сколько народу развелось.
  - Старая рожа! Не может забыть, что это я свел ее бесценного Роя с Каралисом. Хотя знает, что Рой меня сам просил. А что Каралис - катала, все знали.
  - И такое впечатление, что все разом сорвались с мест и двинулись, кто куда. И не из любви к путешествиям, а просто на месте им делать нечего. Не нужны они там, у себя. Никому не нужны...
  - Столько лет прошло! Уже и Каралиса в помине нет и муженька ее, Роя, след простыл.
  - А куда он делся?
  - Кто, Рой или Каралис?
  - Все равно.
  - Что, все равно?
  - Все равно придут сюда. Рано или поздно, но придут.
  - Мэй?!
  - Они все приходят сюда. Все, все, все приходят сюда. Это место... Эта чертова воронка... засасывает, заглатывает, за...
  - Мэй, ты что?
  - Забрасывает кого куда. Но и там им не лучше. Потому что там они тоже не нужны. Никто нигде никому не нужен. Никто нигде никому не нужен. Никто нигде...
  - Мэй!
  - О-ой!.. Что это на меня нашло? Прости, Гор.
  - И ты меня прости. Тебе больно?
  - Нет. Даже приятно, - она дотронулась кончиками пальцев до щеки, горевшей от оплеухи, и улыбнулась.
  - Ты - прелесть, Мэй.
  - Гор!
  - Да, детка.
  - Больше такое не повторится. Никогда!
  - Да ну, Мэй. Я уже забыл... А, все-таки...
  - Что?
  - Какая муха тебя укусила?
  - Муторно мне, Гор. И давно. От бесконечного вранья.
  - Это не вранье.
  - Вранье. И ты сам это прекрасно знаешь... Гор, я все могу выдержать, любого психа. Сколько их тут прошло!.. И я всем улыбалась, всех принимала. Иногда мне даже казалось, что я действительно им помогаю. Но ведь это все вранье!
  - Это не вранье, Мэй.
  - Почему?
  - Потому что они нам верят.
  - Да, какое там, верят! Им просто больше ничего не остается. Потому что эта чертова воронка - последнее место, куда они могут прийти.
  - Нет, Мэй. Не так. Это их последний, но шанс.
  - Да какой шанс? Нет у них никакого шанса! И ты сам это прекрасно знаешь!
  - И все-таки, это шанс. Может, один на миллион, но шанс.
  - Расшифруй.
  - У одного из миллиона может получиться.
  - Да? И что может получиться из лапши на ушах?
  - Они все верят, но по-разному. Многие вполне сознают, что их дурят, но все же отправляются, куда мы их посылаем. На авось. Но есть такие, кто верит по-настоящему. Вот у них и есть шанс попасть-таки в свою реальность.
  - Боже мой, Гор! Ты всерьез веришь в эту сказку? И поэтому ты так убедителен на сеансе? Я всегда тебе завидовала. Я думала, ты гениальный актер, а ты - псих. Такой же псих, как все они. Ха-ха-ха! Псих!.. Постой-постой, а кто тут разорялся пять минут назад? Мол, работа не по мне и все такое?
  - Не бери в голову.
  - Не-е-ет, ты уж скажи-и-и!
  - Да ерунда. Я опять проигрался.
  - Сколько?
  - Не надо, Мэй, я сам выкручусь.
  - И как?
  - Ну, возьму у Кубышки.
  - Ты уже брал.
  - Подумаешь! Возьму еще.
  - Разве Кубышка не требует назад своих денег?
  - У нас свои расчеты.
  - А где вы собираетесь?
  - Не твое дело.
  - Ну, Гор...
  - Отстань.
  - Гор!
  - Я сказал, отстань!
  Дурак! К тебе клиент.
  - И не клиент вовсе, а клиентка. Правда, дамой я ее назвал бы только из... служебной обязанности.
  Мэй хихикнула, спорхнула с подоконника и едва успела выскочить из комнаты, как гостья показалась на пороге.
  Она была средних лет. Высокая, жилистая, прямая, как палка, и в то же время сутулая; как-то ей это удавалось; лицо - маска высокомерия и отчаяния; мужской костюм; походка, желающая казаться твердой.
  Знаем мы эту походку, - подумал Гор, - никого ею не обмануть. Твердые сюда не приходят. Да и нет их уже, исчезли как вид. И поэтому сюда приходят все. В этом Мэй права. Мэй - прелесть. И проста, как воробьиная песенка. Чирик-чирик. Этим и берет. Надо бы с ней попроще, поласковее. В сущности...
  - Мистер, мне долго еще ждать?
  Черт побери! Он совсем забыл о посетительнице.
  - Простите, мадам, но мы всегда даем гостям время на адаптацию. Об этом сказано в инструкции.
  Однако ему не удалось сбить с нее спесь.
  - Чепуха! Мой секретарь ознакомился с инструкциями прежде, чем я доверилась вашей фирме. Мне не нужна адаптация.
  И глазом не моргнула! Секретарь! У этой кочерги не осталось ровным счетом ничего. И сюда она прибыла, даже не заплатив за билет: воспользовалась просроченной карточкой программы "Миграции как средство оздоровления общества". Но это не его дело.
  - Итак, если вы готовы, мадам, начнем. Как ваше имя?
  - Оно проставлено на карточке.
  Удивительно, какое множество людей недолюбливает свое имя, - подумал Гор. - Сплошь и рядом имена либо меняют, либо придумывают для них какие-то дурацкие замены. А произнося их вслух, будто признаются в собственной несостоятельности. Вот и эта... - Гор сладко улыбнулся.
  - Разумеется, мадам, я знаю, как вас зовут. Но мне хотелось бы, чтобы вы произнесли свое имя сами. Так я больше о вас узнаю.
  Кустистые брови приподнялись, плотно сжатые губы дрогнули.
  - Маргарет Колли.
  - О! Как нашу толстушку!
  - Вашу кого?
  - Кубышку Марго, мадам. Я ее очень люблю. Она мне здорово помогла однажды. Нашла работу. А это очень важно для такого, как я. Вы, мадам, разумеется, далеки от таких проблем.
  Она недоверчиво посмотрела на него. Гор улыбнулся еще слаще. Она нахмурилась.
  - Всем сейчас нелегко.
  - Но только не вам, мадам. Вы, я уверен, пришли к нам только потому, что желаете приносить пользу там, где вы больше всего нужны.
  Она быстро-быстро заморгала. Проняло!
  На минуту ему показалось, что она вскочит и убежит. Но нет, осталась. Да и куда ей деваться? За сеанс она заплатила из последнего и знала, что фирма не вернет ей этих денег.
  Гор отмахнулся от мешавших ему мыслей и сосредоточился на клиентке. Та присмирела и завороженно смотрела прямо ему в глаза.
  Гор помедлил еще немного, для верности, но образы, нарисовавшиеся на его внутреннем экране, уже обрели полную четкость. Гор привычно провел рукой по лбу, снимая напряженность, и уже совсем по-дружески кивнул клиентке.
  - Бета-К3 по Пси-вектору.
  Она вся подалась вперед.
  - А вы уверены, что это то, что мне нужно?
  - Совершенно уверен, мадам. Иначе я бы тут не сидел. Нет никаких сомнений. Это именно ваша реальность. Вы этого не помните, потому что виртуальный вихрь разорвал вашу память на мелкие клочки и перемешал. Но я собрал их и сложил в дивную картину. Как мозаику. Вы понимаете меня?
  - Да-да, конечно. А-а-а... она действительно дивная?
  - Она реальная, мадам. И это главное. В ней, конечно, есть недостатки, проблемы и все такое, но это уж как должно быть в настоящей реальности, - Гор строго посмотрел на нее.
  Она с готовностью закивала.
  - Да-да, разумеется, я знаю. Все именно так, как вы говорите. Проблемы и все такое. Но я так хочу. Я решила.
  Она встала.
  Гор пожал ей руку и подвел к аппарату. Она вошла в нишу и выпрямилась. Гор ободряюще улыбнулся.
  - Желаю счастья, Маргарет!
  Ответа он не услышал. Маргарет Колли исчезла, отправившись в сектор Бета-К3. Авось, пси-вектор не подкачает и вынесет ее в более или менее сносное место.
  Что ж, не он виноват в том, что вселенная встала на дыбы.
  Гор поежился и, решив, что самое время подзарядиться, царапнул ногтем по дверце бара. Но она и не подумала открыться. Гор двинул по ней кулаком. Дверца прогнулась, но выдержала. Что за черт?
  Заглянула Мэй.
  - Не трудись, Гор, это шеф распорядился. Бар не откроется до конца смены.
  - Кретин безмозглый! Грязная скотина! Он, что, не понимает, что этого нельзя выдержать без выпивки?
  - Прими таблетку.
  - Плевал я на твои таблетки! С этих заменителей все и пошло. Прими таблетку, скушай пилюльку, трахнись с картинкой. Мне нужна настоящая, - Гор запнулся.
  Мэй понимающе улыбнулась.
  Гор взял себя в руки.
  - Все в порядке, девочка. Иди к себе.
  Мэй послушно побрела к выходу.
  Ей было горько. И оттого, что она так глупо сорвалась сегодня, и оттого, что Гор, этот мешок с амбициями, считает ее совершенной дурочкой, а она вынуждена терпеть. И даже подыгрывает ему. Потому что иначе станет совсем одинокой. Виртосенсы не любят общаться друг с другом. А за пределами офиса она никому не доверяет. Это, конечно, плохо, недемократично. Виртуалы давно добились равноправия, могут голосовать и все такое. Но ей всегда не по себе, когда она не знает, кто перед ней. Хотя, все давно уже, наверное, перемешались. Правда, принято считать, что от связи реальных и виртуальных людей дети не родятся, но кто это может проверить? Виртуалы ничем не отличаются от настоящих людей. А то, что они появились в результате чьих-то психозов или капризов, так дураков и психов всегда было полно. Иначе и не возник бы вихрь. А у кого сейчас крыша на месте? Разве она вполне нормальная? Или Гор? Правда, они - реальные. Фирма строго следит за этим. А это уже кое-что!
  Мэй тряхнула кудряшками и подошла к пульту, спрятанному под великолепной имитацией морского пейзажа. Под стать ему была и ниша, выполненная в виде причудливого грота. Все это было сделано по ее личному заказу. Клиентам нравилось, они расслаблялись, и ей становилось легче к ним подобраться.
  Мэй заглянула в список секторов. За последние десять минут прибавилось две сотни, и этому не будет конца. Люди плодят и плодят фантастические миры в надежде сотворить наконец такой, где им будет хорошо. Но в конце концов они отчаиваются и приходят сюда.
  Интересно, сделала ли она счастливым хоть кого-нибудь?
  Заиграла сигналка.
  Мэй выглянула в окно. По дорожке, обсаженной цветами, шел молодой человек в светло-сером замшевом костюме. Остановился. Наклонившись, сорвал цветок, понюхал, повертел в руках, посмотрел на небо и двинулся дальше.
  Мэй облегченно вздохнула: на миг ей показалось, что клиент передумал. Такое бывало, и это всегда вменялось в вину виртосенсу.
  Мэй села за стол и приняла небрежную позу. Однако прошло несколько секунд, а клиент все не появлялся. Мэй подошла к двери и распахнула ее. Он стоял на пороге, в задумчивой позе, весь погруженный в свои мысли. Мэй подумала, что надо заказать автоматическую дверь. Гостеприимно распахиваясь перед визитером, дверь не оставит ему ничего другого, как достойно войти в комнату виртосенса. И тогда он не будут стоять с потерянным видом, теребя в руках несчастную ромашку. И она не будет чувствовать себя бессердечной, беззастенчивой лгуньей.
  Мэй кашлянула.
  Молодой человек опомнился. Снял шляпу. Наклонил голову.
  - Добрый день, мисс. Это вам. Он протянул ей уже поникший цветок.
   Похоже, реальный. Такие манеры не выдумаешь. Они даются настоящим воспитанием. А может, как раз наоборот? Ведь где его сейчас найдешь, настоящее воспитание? Настоящих-то семей давно уже нет. А этого лорда Фаунтлероя - переростка кто-то, несомненно, слепил по старинным романам, в идиотской надежде создать идеал. И родословной небось снабдил, с вычурным титулом и нелепейшим гербом.
  - Спасибо. Очень мило. Сюда пожалуйста.
  - Благодарю. Можно мне не называть своего имени?
  Мэй незаметно глянула на свой экран. Джордж Вилльерс Ланселот, граф Палестинский. Так и есть. Бедняга!
  - Как вам угодно. Вы можете вообще ничего не говорить. Я все сделаю сама.
  - Погодите!
  - Да?
  - Дело в том, что я не виртуал.
  - Но я и не...
  - Но меня все принимают за виртуала. И вы тоже, я в этом уверен.
  - А какое это имеет значение?
  - Простите?
  - Вас это задевает потому, что вы не виртуал. - Она сознательно не сказала: "Вы полагаете, что не виртуал" - пусть думает, что она ему верит. - Но представьте на минуту, что это не так. Считали бы вы, что быть виртуалом зазорно?
  Светлая молния зигзагом прошла по его лицу.
  - Нет. Конечно, нет. Пожалуй, я считал бы это естественным. Но, понимаете, обидно, когда тебе никто не верит.
  - Вы могли бы поменять имя. Взять самое что ни на есть обыкновенное и всем говорить, что не помните даже своего деда.
  - Как я могу? Ведь оно - настоящее. Это было бы недостойно потомка... а откуда вы знаете?
  - Да ведь я виртосенс. Разве вы не знали, куда идете?
  - Весьма смутно.
  - Хорошо. Это неважно. Я найду мир, который вам нужен.
  - Позвольте, я сам.
  - Боюсь, у вас не получится. С этим аппаратом может справиться только работник фирмы.
  - Тогда отправьте меня вот на этот берег.
  Он показал на морской пейзаж, скрывающий пульт.
  - Хорошо. Смотрите на него. Смотрите на свой берег. Через пять минут вы будете там.
  Она подтолкнула его к нише-гроту и набрала сектор Сигма-М99 по V-вектору. V-вектор как раз для виртуалов, воображающих себя реальными. Ланселот Палестинский! Попадись ей тот, кто сотворил этого несчастного, она бы ему руки пообломала. Чтобы хорошенько подумал, прежде чем запускать в этот мрак беспомощный слепок с рыцаря круглого стола.
  Заиграла сигналка.
  Мэй не стала подходить к окну. Она устала. Никто этого и не делает, кроме нее. Все пользуются личным экраном. Правда, это совсем не то...
  Мэй прикрыла глаза. К черту! Она успеет изучить клиента и сделает все как надо.
  На этот раз дверь отворилась рывком, и в комнату ворвался атлет с бешено сверкающими глазами. Он чуть не налетел на ее стол, остановившись всего в нескольких сантиметрах от него.
  Мэй залюбовалась игрой литых мускулов. Из открытого ворота спортивной рубашки виднелись рыжие завитки, в которых терялась тонкая платиновая цепочка.
  У Мэй перехватило дыхание, так потянуло к этому воплощению жизненной силы. Ах! Прильнуть бы к этой могучей груди, обвить руками стройную шею, прижаться к губам. Умолить остаться, не покидать этот крохотный, чудом сохранившийся осколок реальности. Они будут счастливы. Они смогут. Ведь это так просто!
  - Садитесь. Вон в то кресло, - она кокетливо блеснула глазами, - не беспокойтесь, оно вас выдержит.
  Гигант ухмыльнулся и осторожно присел.
  Мэй сосредоточилась.
  Боже! Да он боится женщин, этот силач. И никакой он не спортсмен, а звезда телешоу. И хочет он попасть туда, где его внешность не будет привлекать ничьего внимания. Чтобы, чтобы... очень глубоко спрятано... А-а-а, вот... он любит мальчиков. И ему надо в такой мир, где это не преследуется законом.
  Так. Что ж, ей до этого нет никакого дела. Ее дело - обслуживать клиентов.
  Не глядя на телекрасавца, Мэй четко произнесла название сектора и указала на нишу. Великан исчез в ней, а Мэй снова села за стол.
  
  
  
  Гор придумывал аргументы против сухого закона для убеждения шефа, когда вновь заиграла сигналка. Чертыхнувшись, он принял таблетку. Усталость почти мгновенно исчезла, и в голове стало ясно, как на лугу после дождя. Гор откинулся в кресле и улыбнулся клиентке самой обольстительной улыбкой из своего набора. Но та, увы, не оценила. Скользнув по нему невидящим взглядом, она прошла прямо к нише и прохрипела прокуренным голосом.
  - Это сюда встать?
  Гор промолчал.
  - Ну! Я спешу, слышь, ты? Я должна найти его.
  - Кого?
  - Ублюдка, который меня придумал.
  - Зачем?
  - Я убью его.
  - Тебя осудят.
  - И пусть! Но сначала я убью его. А ты, что, заодно с ним?
  - Нет. Я не знаю, кто тебя создал.
  - Но ты сможешь его найти?
  - Конечно. Но зачем тебе это?
  - Я уже сказала. У тебя, что, с ушами плохо?
  - Ты уже такая, какая есть. Убьешь ты своего создателя или нет, тебе это не поможет.
  - А что мне поможет? А? Скажи, умник. Молчишь? Вот поэтому я и хочу его убить. Сделал меня такой!
  - А какая ты?
  - Да ты издеваешься надо мной. Ты, что, не видишь? - она вызывающе выпрямилась.
  Да, тут уж поработала самая буйная фантазия.
  - Ну как, можно ли жить такой? А разве я виновата? Но людям этого не докажешь.
  - Они не знают, что ты виртуалка?
  - Им наплевать. Всем давно уже на это наплевать. А мне нет. Я хочу, чтобы по справедливости. Почему мне должно быть плохо, если я ни в чем не виновата.
  - Ему тоже было плохо.
  - Кому? Этому выродку?
  - Подумай, если он создал тебя.
  - ...
  - Подумай, как ему было плохо, если он создал тебя.
  - ...
  - Он думал, ты ему поможешь.
  - Помогу? Я?
  - Ну да, справиться с его проблемами.
  - Я думала, что я ему была нужна для...
  - Для того, чтобы безнаказанно издеваться?
  - Да, так.
  - Ты ошибалась. Во-первых, над виртуалами нельзя безнаказанно издеваться. Закон защищает виртуалов точно так же, как и реальных людей. Во-вторых...
  - Э-э-э, закон! Твой закон никого не защищает. По крайней мере там, где я живу.
  - Вот здесь я и могу тебе помочь.
  - Как это?
  - Я отправлю тебя туда, где тебя никто не обидит. Для этого я здесь.
  - А-а-а как это? Как там все? И вообще?
  - Доверься мне.
  - А он там будет?
  - Забудь о нем. Ты попадешь в свою реальность. То есть в такую, которая тебе больше всего подходит. Где ты будешь, как гладкий камешек среди таких же гладеньких сестер и братьев, и тебе не придется к ним притираться. Тебе будет там хорошо.
  Мечтательное выражение разлилось по диким чертам, смягчив их и придав гротескную привлекательность.
  - Да ты красавица!
  Она смутилась.
  - Ладно, чего там. Ну его, пусть живет. А ты, давай, заводи свою технику.
  Гор набрал нужный сектор и пожелал ей счастья. И не успел отдышаться, как снова раздался сигнал.
  Гор обернулся.
  На пороге стоял невысокий коренастый мужчина в поношенной одежде и давно небритый. Напряженно застывшее лицо, тяжелый, недоверчивый взгляд. Но руки ходили ходуном.
  - Прошу вас, садитесь. Вот сюда.
  Мужчина продолжал стоять, сверля его серыми, маленькими, как у слона, глазками.
  - Я хотел бы сначала объяснить.
  - Да, пожалуйста.
  Он заметно удивился, - похоже, не привык к готовности выслушать.
  - Дело в том, что я ученый.
  - Весьма польщен.
  - Я настоящий ученый. У меня две сотни запатентованных изобретений в области медицины.
  - Да-да, я вам верю.
  - Но здесь это никому не нужно.
  - Я понимаю.
  - Дело не в том, верят мне или нет, а в том, что это, - он выставил вперед пухлую папку, - никому не нужно. Никому нет дела до того, что здесь - спасение человечества. Здесь - миллионы. Миллионы, если все это внедрить и грамотно использовать. Меня принимают, говорят какие-то слова, и все. И вот я решил. Я долго думал. Не хотелось бежать, становиться предателем. Но что еще я могу сделать, если меня не слушают? Если это, - он опять выставил папку, - никому не нужно.
  Гор опустил глаза. Он мог бы сказать, что другие люди в другом месте послушали других ученых, и вот чем все это кончилось. Виртуальным вихрем, после которого не осталось уже ничего, в чем можно было быть уверенным. Не осталось ни одного места на Земле, ни человека, ни даже предмета, которые бы не вызывали сомнений в своей подлинности. И все потеряло смысл.
  - Да, все потеряло смысл.
  - Вы читаете мысли?
  - Нет. Но я сам так много думал об этом, что уже чувствую запах подобных мыслей.
  - Вы - ученый. Как вы можете надеяться на лучшее, поменяв один мир на другой? Вы-то уж должны понимать, что реальности нет, никогда не было и не может быть. Что это - сказка для дурачков.
  - Вы - мистик?
  - Я - реалист, как это ни парадоксально звучит.
  - Реалист, не верящий в реальность?
  - Да, этот парадокс трудно скушать.
  - Думаю, что я вас понимаю, хотя не принимаю точки зрения.
  - А свою принимаете?
  - Пардон?
  - Вы, ученый, верящий в реальность, бежите из нее в виртуальный мир. Как это кушается?
  - Наличие виртуального мира, вернее, бесконечного множества виртуальных миров только доказывает существование оригинального, то есть исходного мира, вариациями которого они и являются.
  - Доктор, вы ведь доктор наук? - тот слегка поклонился, - когда каждый болван, выродок или... одним словом, каждый может в любую минуту сесть за компьютер и создать новый мир, какой ему заблагорассудится, о какой реальности может идти речь?
  - Нет, погодите.
  - Вспомните, с чего все началось. Сначала были только единицы - специалисты, которые тратили годы на создание уникального виртуального мира. Отшлифовывали его, вылизывали, придумывали для него все новые и новые совершенства. Сначала они просто играли. Потом обнаружилось, что эти игры опасны. Что можно уйти и не вернуться. Потом они научились уходить и возвращаться безо всякого риска. Потом появились программы, которые создавали виртуальные миры по заданным параметрам, - на заказ. Потом появились идеально разработанные, удобные системы, такие, что ими могли пользоваться даже дебилы. И началась виртуальная лихорадка. Каждому захотелось создать собственный мир, по своему вкусу. Каждый был уверен, что уж он-то знает, как это сделать. И уж у него-то получится то, что надо. Люди тысячами уходили в искусственные миры. И не возвращались. Или возвращались, чтобы снова исчезнуть. А потом произошло то, чего никто не смог понять и не может понять до сих пор. Мир раскололся, рассыпался как колода карт. Чудовищ...
  - Ну, хватит! Мальчишка! Вы смеете мне - мне, ученому с мировым именем, пересказывать дикие небылицы! Виртуальный вихрь! Выдумка современных мракобесов - вот что это такое.
  - Вы утверждаете, что никакого вихря не было?
  - Не было. Это сказка, такая же, как всемирный потоп, непорочное зачатие или еще какой вздор.
  - А как быть с виртуалами? Откуда они появились, в таком случае?
  - И виртуалов не существует.
  У Гора отвисла челюсть.
  - Поясню. Те, кого вы считаете...
  - Не один я.
  - Не перебивайте. Ну, хорошо. Кого многие люди по недомыслию считают искусственными созданиями, точнее, анимацией чьего-то воображения, в действительности являются людьми, у которых пребывание в виртуальном мире вызвало необратимые изменения.
  - Изменения? Да вы видели монстров, которые среди них попадаются?
  - Видел. Они не страшнее прочих мутантов, например, жертв облучения. Кроме того, монстров единицы. В основном те, кого называют виртуалами, ничем не отличаются от нас с вами. Это доказано.
  - Но у них нет прошлого. Вернее, у них есть память о том, чего никогда не было. Там, где они якобы родились, учились, жили нет никаких свидетельств об этом.
  - И этому можно найти объяснение.
  - Какое?
  - Например, мнемозия в особой форме.
  - В таких масштабах?
  - Возможно, неизвестный нам вирус, вызывающий изменения в памяти. Человек забывает то, что с ним было на самом деле и "помнит" то, что когда-то слышал, читал или о чем мечтал.
  - В том, что вы говорите... но я все же...
  - Бритва Оккама, молодой человек. Применяйте этот подход, и вы увидите, насколько понятнее станет для вас окружающий мир.
  - Но виртуалы...
  - Да?
  - Я хотел сказать, они признаны официально. Они боролись за свои права. Было целое движение, которое семь лет боролось за права виртуалов. Они добились закона, признающего их права наравне с настоящими людьми.
  - Ха-ха-ха! Молодой человек, вспомните, сколько времени земля "официально" считалась плоской.
  - Ну а виртуальные миры? Куда вы, собственно, собираетесь отправиться с моей помощью?
  - А виртуальные миры - совсем другое дело. Это не что иное, как проекции нашего с вами мира. Проекции, а не анимации воображения. А проекция столь же реальна, как и оригинал, только искажена в той или иной степени. Или, если хотите, изменена. Я бы даже выбрал в качестве термина не "проекция", а "вариация". Да-да, именно так. Вариация. И в одну из этих вариаций, а вовсе не в выдуманный каким-то ипохондриком мир, я и намерен отправиться.
  Ну как, я вас убедил?
  - Простите, доктор, а как вас зовут?
  - Феликс Хонникер, к вашим услугам. Что такое, что с вами?
  Гор еле сдержал приступ истерического смеха.
  - Ничего, доктор Хонникер, не обращайте внимания. Вы готовы? Сектор Эпсилон-Д107 по V-вектору.
  Гора еще трясло от сдерживаемого смеха, когда снова послышалась сигнальная мелодия. - Пора ее поменять, - подумал он и повернулся навстречу новому посетителю.
  
  
  Марина усмехнулась, выдохнула струю дыма в дерзко-веселые васильковые глаза агента и перевернула ладонь. Роскошный рекламный проспект полетел вниз. Непрошеный гость, однако, не смутился, подхватил на лету шедевр заморской полиграфии, с комической нежностью погладил сверкающую обложку и подтолкнул по столу к ней.
  - Ты погляди, погляди. Это же, в натуре, товар - первый сорт. То что надо!
  Марина отвернулась, прикрыла глаза. Но под опущенные веки назойливо лезло высокое светящееся здание на зеленом холме. По холму взбегали ступеньки, по ним с продуманной хаотичностью рассыпались ярко разодетые люди. Их лица с одинаковым выражением мечтательного ожидания были каким-то чудом обращены одновременно и к зрителю, и к сияющей огнями вывеске на фасаде здания. - "Надежда", - прочла Марина и повторила:
  - Надежда, надежда, - именно то, что ей нужно. Этот хам совершенно прав. Если бы только не так дорого...
  - Больно дорого. Нет у меня таких денег. Даже если все это продать, - она обвела глазами обстановку.
  Гость согласно кивнул.
  - Тут у тебя неслабо, но на "Надежду" не потянет, это точно. А что, муж тебе ничего не оставил?
  Васильковые глаза метнули неожиданно острый, цепкий взгляд.
  Марина съежилась в кресле. Боль была такой сильной, что она боялась дохнуть. Только бы не это! Если ее снова скрутит и заломает как тогда, она не выдержит. Перед глазами с отчетливостью предсмертного видения возникли руки в черных перчатках. Странно, но она не запомнила лиц киллеров, хотя те и были без масок. Только вытянутые руки, сжимавшие револьверы.
  В Дмитрия выпустили семь пуль. Одна попала в Алешку, другая срикошетировала и оцарапала ей висок. Пять достигли цели. Дмитрий и Алешка умерли сразу. Она очнулась в больнице.
  Марина осторожно глотнула воздуха. Разлепила веки.
  Агент следил за ней. Каким-то образом в руке у него оказался стакан с водой.
  - На, выпей. Ты прости, что я тут ляпнул.
  - Ничего. Ты тут ни при чем.
  Марина сделала несколько глотков, приложила благодатно холодный стакан ко лбу; вода полилась по лицу, стекая на платье.
  Агент отнял у нее стакан, осторожно вытер ей лицо и шею неожиданно чистым носовым платком.
  - А по виду не скажешь, что ты такая хлипкая.
  - Не выступай. Помочь не можешь, так нечего тут...
  - А если могу?
  Марина хмыкнула сквозь слезы.
  - Ты?
  - Я.
  Непроизвольно она взглянула на свои руки, изуродованные характерными следами.
  Агент перехватил ее взгляд.
  - Про наркоту и не думай.
  - А что мне думать?
  - Кореш у меня, Кирилл. У него свой бизнес вроде этого, но поскромней, само собой.
  - Здесь, в Москве? Не свисти!
  - Говорю, есть.
  - Чтобы у нас, да такое! Ни за что не поверю!
  - Дура ты! Кор-роче. У него этих садов-бассейнов нет, и аппарат по лицензии, желтой сборки, но тебе-то какое дело? Главное - попасть куда надо, а это мы тебе гарантируем.
  Марина не заметила этого "мы". У нее все еще сильно болело сердце. Она откинула со лба налипшие мокрые волосы, решительно встала.
  - Пойдем. Посмотрим, что там у вас.
  Кореш Кирилл был таким же высоким, голубоглазым и улыбчивым как и его партнер. И с такой же развязно-приветливой манерой держаться. Марину он встретил так, будто давно ожидал ее прихода.
  - Садись. У меня все готово. Сашка мне рассказал.
  Марина слабо удивилась:
  - Когда?
  Но Кирилл отмахнулся.
  - У нас сервис - первый класс. Вот, выбирай.
  Марина перебрала кассеты. Внимание ее привлекло непонятное название: "Послеполуденный отдых фавна".
  - Это что такое?
  - Положь. Это не про тебя.
  - Почему?
  - Говорю, значит, знаю.
  - Изврат там всякий, - вмешался Сашка.
  - Круто! - Марина расхохоталась.
  Кирилл выставил кулак, полушутя, погрозил приятелю.
  - Ну, ты, умный, не встревай не в свое дело!
  Покопавшись с минуту, он вытянул из вороха кассет одну и бросил ей на колени.
  - Вот это для тебя, в самый раз.
  Марина прищурилась.
  - "Поляна подснежников"... А вдруг мне не понравится?
  - Подберем другую. Бабки ты платишь немалые, а времени нам не жалко.
  - Ну? Поехали?
  Марина кивнула.
  Она сделала еще шаг и провалилась в снег. Смех! Такой родной, чуть захлебывающийся: "Я же тебе говорил, тут надо осторожней. Эх ты!"
  Она повернулась на голос. К ней со всех ног бежал парень в длинной до земли меховой шубе. На бегу он продолжал смеяться. Парень был незнакомый, а смех - тот самый, единственный, незабываемый, волнующий до дрожи... Значит, не единственный. Но откуда он ее знает? И где она? Марина приподнялась на локте. Снег. Река подо льдом. Голые деревья. Бревенчатая хижина.
  Парень добежал. Наклонился, с ласковой насмешливостью заглянул ей в лицо. Неожиданно для себя Марина спросила:
  - А где же подснежники?
  - Так рано же еще! Я тебе говорил, но ты не поверила. Подожди, будут тебе подснежники. И все будет, как я обещал. Пойдем в дом, замерзнешь.
  Парень помог ей подняться. Обняв за плечи, повлек к хижине. Теплая волна охватила Марину. Какой покой! Чистота. Простор. И такой надежный и ласковый друг. Ее давний верный друг. Давно звал ее к себе. А она не решалась, такая глупая... Но зато теперь какое счастье! Теперь все будет хорошо. Покой. Подснежники.
  -Твои подснежники, любовь моя!
  Нежные, шелковистые лепестки, пронзительно-свежий весенний запах. Марина зарылась лицом в протянутый букет.
  - Подснежники! Боже мой, подснежники! - повторяла она.
  
  
  
  В этот вечер преграда была необычайно тонкой. Так что они могли сидеть, почти касаясь друг друга. Это было настолько неожиданно и непривычно, что Тина то и дело оглядывалась по сторонам. Пока Карел наконец не спросил, чего это она дергается.
  Тина смутилась.
  - Преграда.
  - Ну?
  - Она... Ты не заметил?
  - Да что?
  - Она стала совсем тонкой. Смотри, как мы близко сидим сегодня.
  Карел странно посмотрел на нее.
  - Тина, я много раз говорил тебе.
  Тина вся сжалась. И тут же почувствовала, как уплотняется и расширяется преграда.
  - Я много раз говорил тебе, что никакой преграды нет. Она существует только для тебя.
  Тина еще ниже наклонила голову.
  - Подними голову. Посмотри мне в глаза.
  - Я лучше пойду, Карел.
  - Куда? Ну почему? Послушай, послушай меня хоть раз!
  - Нет, мне пора. Правда пора. До завтра!
  - Ты просто не хочешь мне поверить. Просто не хочешь.
  - Мне пора, Карел. Я приду завтра. А ты придешь?
  - Я не знаю, Тина. Я не знаю, зачем это тебе, если ты мне не веришь.
  - Я тебе верю, Карел, но ты ошибаешься.
  - Ты невозможна!
  Тина всхлипнула.
  - Ладно, не реви. Я приду. Когда?
  - Завтра? В восемь.
  - А почему так поздно?
  - Завтра уезжает дед. Он хочет, чтобы я его проводила.
  - Уезжает? Куда?
  - Ну-у-у, ты не понял? У нас в семье это так называют.
  - А-а-а. Хорошо, в восемь.
  Тина ушла, как всегда, не оглядываясь. Она обладала способностью исчезать мгновенно, будто растворяясь в воздухе. Или в этой, придуманной ею преграде. Карел нахмурился. Странный это вывих у Тины. Иногда ему даже жутко с ней. Но зато она не врет, как другие. И она настоящая. В этом он уверен.
  Карел сам не понимал, почему он недолюбливает виртуалов. В их семье никогда не говорилось о них ничего плохого, но он инстинктивно сторонился их, хотя никогда не участвовал в налетах на их кварталы.
  Карел пошел по улице, разглядывая прохожих. Домой идти не хотелось. Там отец, безработный, пьяный и злой, как скорпион, которому ни разу в жизни не удалось никого укусить. И мать, угрюмая и жадная. И тоже всегда пьяная. А трезвая, она, чуть что, грозится бросить все и уйти в "Надежду". Только никуда она не пойдет. Того, что она зарабатывает, хватает только на то, чтобы сводить концы с концами. А для "Надежды" нужно в десять раз больше. Если бы у Карела были такие деньги, только бы его здесь и видели. Карел представил себе мир, который бы он выбрал, окажись у него нужная сумма.
  Интересно, согласилась бы Тина уйти с ним? Он никогда ее не спрашивал. Но он мог часами рассказывать ей о "своем" мире. Она очень правильно слушала, не перебивая и не добавляя чего-то от себя. Ведь это был его мир. А Тина совсем-совсем другая. Вряд ли ей подойдет это. Жаль, если придется расстаться с ней. У нее такие чудесные светлые-светлые серые глаза. И кожа такая тонкая, прозрачная. И что она выдумала эту свою преграду? Она так чудно говорит об этом. А может... Да нет, чушь это. Не может такого быть, чтобы только у нее одной существовала такая оболочка. Неснимаемая, непроницаемая, сплошная оболочка, которую никто не видит. И которая то уплотняется, то, наоборот, становится тоньше. Как сегодня. Дурак он! Надо было подыграть ей, сказать, что эту ее чертову преграду можно утончить еще больше. И тогда... Да нет, Тина чокнутая. Пожалуй, ей лучше в этой ее оболочке.
  Другое дело, надо наконец решиться и попросить у нее денег. У них в семье это не проблема, раз уже третий человек "уехал", как она говорит. Вот глупцы! Имеют деньги и не пользуются ими. На их бы месте он собрал бы всех и сказал: пусть каждый выберет себе мир по душе и айда все, кто куда захочет. Зачем Тине сидеть в этой своей оболочке? Ведь она так и просидит всю свою жизнь. Решено. Завтра же он спросит ее, может ли она достать денег.
  - Эй, Карел!
  Чичи. Жирный урод! И чего он вечно лезет к нему?
  - Чего тебе?
  - А где твоя чокнутая?
  - Не твое собачье.
  - Поцапались?
  - Отвали.
  - А я знаю, почему она такая.
  - Какая?
  - По ней психушка плачет. За ней в месяц раз из дурдома приезжают. У ее пахана денег куры не клюют. Он им платит, чтоб они ее не забирали. Думает, они ее вылечат. Только, я слышал, они уехать хотят. А здесь все бросить.
  У Карела перехватило дыхание.
  - Как это уехать? Куда?
  - А я знаю?
  - Тогда нечего и трепаться.
  - Я не вру. Я все сам слышал.
  - Когда? Где?
  - Августо рассказывал Крученому Болту.
  - Эти вирты? Что они могут знать?
  - Вирты все знают. У них между собой такая особая связь.
  - А какое это имеет отношение к Тине?
  - Так ейный папаша был у них самым главным.
  - Врешь! Разве они из виртов?
  - Нет, он у них был за главаря, когда они, это... ну, права качали.
  - Так это ж давно было.
  - Ну да. Тина тогда была совсем пацанкой. И он ее взял с собой, ну, туда, где они собирались. У виртов в гетто. А наши пронюхали и устроили налет. Этому ее папахену чуть башку не оторвали.
  - А Тина?
  - А про Тину сначала все забыли. А когда нашли, смотрят, а она уже чокнутая.
  - И что?
  - Ничего. Доктор стал приезжать из дурдома, я уже говорил. А ты как с ней?
  - Никак. Пошел к черту!
  - Да я так, спросил просто. Она совсем ничего. Только худая очень. Ну ладно, я пойду.
  - Постой.
  - Ну?
  - А ты сам видел у них деньги?
  - Откуда? Я у них никогда не был. Я только слышал.
  - От виртов?
  - Да.
  - Тогда пойдем туда.
  - К виртам?
  - Да.
  - Ты же с ними никогда не водился.
  - Ну и что?
  - А то, что они с тобой говорить не станут. Они все знают, кто как к ним относится.
  - Ты пойдешь или нет?
  - А что я за это получу?
  - Слушай, Чичи, я твою жирную вонючую задницу...
  - Сам ты вонючий!
  - Я тебя!
  - Ну, давай, давай, попробуй!
  - Жирная свинья!
  В лицо Карелу полетел комок грязи. Взревев, он сжал кулаки и бросился на приятеля.
  
  
  
  Ресторанчик пользовался странной славой. Говорили, что там собирается особая публика. Виртуальная элита. Из реальных допускались только короли богемы и денежные мешки из тех, кто ни разу не запятнал себя в антивиртуальных акциях. Там заключались большие сделки и вообще делались интересные дела. А однажды ресторанчик посетил сам Президент. Однако на следующий день виртофобы подняли такой шум, что во всех газетах появились опровержения, а по ТВ целую неделю показывали актера, отдаленно напоминающего Президента, внушая публике, что именно его и видели в кабаке у виртов. После этого несколько знаменитостей подписали открытое письмо, где говорилось, что им стыдно за своего Президента, но поле битвы осталось за виртофобами. Правда, популярность ресторана и его притягательность для туристов и папарацци от всего этого только увеличилась.
  Находился ресторан на тихенькой улице, которая начиналась в Старом городе, но, попетляв, вливалась в квартал, некогда бывший виртуальным гетто. То есть, ровнешенько на границе двух миров. И назывался он подходяще - "Семь Виртуозов". Мэтт когда-то пытался дознаться, кто они такие, эти семь виртуозов, но Шелл О'Лири, его владелец, кося узкими, приподнятыми к вискам, всегда настороженными глазами виртуала, только повторял, что он очень любит музыку. Мэтт ему верил. Это укладывалось в теорию, с которой Мэтт носился уже второй год, тщетно пытаясь привлечь внимание широкой общественности. Теория была проста, изобиловала фактами и настолько очевидно обещала скорый конец света, что Мэтт поражался, почему этого никто не понимает. Никто, кроме него.
  Суть ее сводилась к тому, что виртуалы во всех частях света предпочитают старую культуру реального мира. Они изучают искусство, скупают книги, картины, фильмы, причем не только раритеты, но и современные произведения, если те отвечают канонам настоящего искусства. Деньги для них не проблема, так как, в этом Мэтт был уверен, за всем этим стоит их тайный интервиртуальный синдикат, который действует по четкому продуманному плану. Цель этого плана - вытеснить реальных людей, захватив их место в мире. Вернее, постепенно занимая все места. Они уже сейчас получают образование по старинной системе, в то время как реальные люди обучаются по стандартным методикам, готовящим усредненных, лишенных индивидуальности полуавтоматов, которые любят не музыку, а ритм, не кино, а клипы, почти не умеют читать, а думать не умеют вовсе. Ясно, что реальные, у которых сейчас только одно преимущество - происхождение, - скоро потеряют все. Им останется только одно - бежать из собственного мира в искусственный, то есть проиграть великую битву за жизнь.
  Мэтт не мог думать об этом спокойно, но когда он делился своими страхами с кем-то еще, то очередной интеллектуал только хмыкал и изрекал нечто вроде "Этот мир не может стать еще безумнее" или "А вы уверены, что это уже не произошло?", или еще похуже "А ты можешь доказать, что ты сам не виртухай?".
  Мэтт почти отчаялся заинтересовать кого-либо из серьезных людей своей теорией, но пока еще держался, еженедельно печатая несколько статей под разными псевдонимами. Как ни странно, но виртуалы не считали его своим врагом. Напротив, он всегда получал персональные приглашения на все мероприятия в виртуальной среде. В первую очередь, это объяснялось, конечно, тем, что Мэтт никогда не связывался с виртофобами. Но дело было не только в этом. Виртуалы ценили его за то, что он видел в них реальную угрозу своему миру, то есть воспринимал их всерьез. И это, несмотря на то, что они знали о его инстинктивной физиологической неприязни к ним. Последнего Мэтт стыдился, но ничего не мог с собой поделать. Даже сейчас, стоя на пороге "Семи Виртуозов", он внутренне ежился, готовя себя к его специфической атмосфере.
  Войдя, он сразу направился к своему обычному месту в глубине зала. За этот столик Ивен, со свойственной всем хорошим метрдотелям деликатностью, сажал только реальных посетителей. Мэтт приветствовал молодого бездельника Девиса Торма, которому папашины денежки позволяли безбедно валять дурака, и присел напротив, рассеянно оглядывая зал. Торм, как всегда, был возбужден. Тыкнув вилкой куда-то вбок, он выпалил.
  - Знаешь, кто там сидит? Нипочем не догадаешься. Удивительный народ эти русские!
  Мэтт поморщился.
  - А что?
  - А то. Это, знаешь, знаменитый русский режиссер. Его вчера спросили, что он думает про то, что сейчас делается в мире, ну про виртов и вообще. И знаешь, что он сказал?
  - Ну?
  - Это, - говорит, - все придумал Черчилль в восемнадцатом году! А? Каково?
  - А ты, Торм, знаешь, кто такой Черчилль?
  - Англичанин. Ха-ха-ха, съел? Во всем, говорит, виноваты англичане. И правильно.
  Мэтту стало тоскливо. Во всем виноваты те, во всем виноваты эти - старая песня. И тут кто-то внутри него противно прогнусавил: "А ведь и ты, брат, не лучше. И ты носишься с шовинистической идеей!" - Нет-нет! Он не такой. Это совсем другое.
  Против воли Мэтт оглянулся на голубоглазого русского. Тот кивнул ему. Мэтт сделал вопросительный жест. Русский кивнул еще раз. Мэтт буркнул Торму, чтобы тот его не ждал, и пересел к русскому.
  Однако с первых же слов выяснилось, что русский вовсе не знаменитый режиссер, а никому не известный бизнесмен из новых.
  У него был вид человека, который дорвался до большого пирога и, сидя за столом с ножом и вилкой в руках, оттягивает вожделенный момент, потому что не знает, как ими пользоваться. Он то и дело оглядывался по сторонам и часто-часто хлопал ресницами. Мэтту он обрадовался как старому знакомому и заказал пива.
  Мэтт с удовольствием схлебнул коричневую пену и примерился было осторожно закинуть удочку, но русский сам пошел навстречу, напролом, без всякой осторожности.
  - Ты, друг, если сведешь меня тут с нужными людишками, не пожалеешь, в натуре. Это - золотая жила!
  - Золото? Где?
  - Под ногами валяется.
  Непроизвольно, Мэт посмотрел под стол. Русский засмеялся. Мэтту пришлось признаться, что он не так хорошо владеет русским языком, чтобы улавливать неясный смысл идиом.
  Русский согласно закивал.
  - Это ничего, это ерунда, брат. Тут большого ума не надо. Тут все просто и гениально.
  Он осклабился, и Мэтт печенкой почувствовал, что русский не врет и что ему надо молчать и очень внимательно слушать.
  - Тут, понимаешь, такое дело, - русский положил на стол кулаки и пригнул голову, - у меня туристическая фирма, - он остановился и выжидательно поглядел на Мэтта.
  Мэтт не понимал.
  - Вирто-туризм, - пояснил русский.
  Мэтт все еще не понимал.
  - Таких фирм пруд пруди по всему миру. При чем тут золотая жила?
  - А притом, что люди приходят ко мне и платят за то, чтобы я их отправил, куда Макар телят не гонял. И я им говорю: "Окей! Плыви в свою Виртляндию. Попутного ветра!" - Но ни в какое виртухайское царство они не попадают. Коррроче. Я им аккуратненько вкатываю хорошенькую дозу, сам знаешь чего... И - физкульт-привет! Выгребают они уже где-нибудь в Чучмекии. И все. И пишите письма. Хотя, - он хихикнул, - письма им как раз и нельзя. Коррроче. Раскрутить это надо, с большим размахом поставить. В Австралию посылать или в Новую Зеландию. А можно и в Африке развернуть. Но тут размах нужен. Большие бабки. Коррроче. За этим я и приехал.
  - Но зачем им в Африку или в Австралию?
  - Да ты что? Там знаешь, как люди нужны? В джунглях или, там, на плантациях, на рудниках. Да ты, фраерок, сам-то кто?
  Мэтту повезло, что он на доли секунды раньше, чем русский, понял, что произошла невероятная ошибка, и его приняли не за того.
  Схватив со стола кружку с недопитым пивом, он изо всех сил ударил русского по голове и успел крикнуть Ивену, чтобы тот вызвал полицию, до того, как потерять сознание от страшного удара в висок.
  Очнувшись, Мэтт, долго не мог понять, где он находится, хотя к своему удивлению, чувствовал себя вполне сносно. Послышались шаги. Мэтт юркнул под одеяло и затаил дух. Снаружи кто-то осторожно, стараясь не шуметь, поворачивал ключ в замке. Затем так же медленно отворил дверь. Несколько секунд напряженного молчания, и наконец приглушенный голос неуверенно позвал его по имени.
  - Уфф! ну и напугал ты меня! Так ты, что, не вызвал полицию? - Мэтт сбросил одеяло и сел на постели, глядя в упор на Ивена.
  - Да, сэр. То есть, нет, сэр, не вызвал. У нас хороший ресторан, и полиция нам ни к чему.
  - У вас хороший ресторан?! Да ты знаешь, что стоит мне только тиснуть две строчки у себя в газете, и парни из Старого города разнесут здесь все в пух и прах!
  Ивен судорожно дернул горлом.
  - Для этого, мистер Поллак, вам надо будет отсюда выйти.
  - Что?
  - Никто не видел, как я тащил вас сюда. Видели только, как вас выволакивали из зала, вдрызг пьяного, после драки, которую вы учинили.
  - ... Ивен, ты ведь знаешь, что я ничего такого не имел в виду... насчет парней-виртофобов.
  - Да, сэр, я знаю. Поэтому я и не дал этому сукину сыну прикончить вас.
  - Но ты дал ему уйти.
  - Да. Я уже сказал, у меня хорошая работа...
  - А что ты о нем знаешь?
  - Ничего, сэр. Он здесь недавно. В "Семи Виртуозх" он был только два раза, не считая вчерашнего.
  - С кем он был?
  - Я не присматривался к нему. А вы сами, сэр?
  - Что я сам?
  - Кто вас с ним познакомил?
  - Черт! Ты прав, Ивен. Как это я забыл? Торм! Надо разыскать этого кретина.
  
  
  Тина стояла у окна, в своей излюбленной позе, завернувшись в занавес, и смотрела на улицу. Она не поехала провожать деда, хотя видела затаенный страх на дне блекло-голубых глаз и его трясущиеся руки. Наверное, деду хотелось, чтобы его уговорили остаться. Его уговаривали. И дочь, мать Тины, и зять, и младший внук. Все, кроме Тины. Может, если бы она попросила... Но зачем ей это? Она не хочет и не будет притворяться, как все. А они все притворяются, что любят друг друга, что они нужны друг другу. На самом деле никто никому не нужен. Вернее, нужен, но не так, как хотелось бы. Человек приходит к другому, когда ему что-то от него требуется. И очень редко говорит об этом прямо. Но дело не в этом. Это их общая игра, и все придерживаются ее правил. Все, кроме Тины. Но главное не в этом. Главное в том, что они все боятся. Боятся всего и вся и друг друга. И чтобы скрыть этот страх друг перед другом, они притворяются, что любят. И от этого страха и притворства они начинают ненавидеть. А потом пугаются своей ненависти и еще больше притворяются. Хуже всего то, что отец тоже такой. Хотя и кажется лучше других. Но если подойти к нему неожиданно или взглянуть на него незаметно, то увидишь, что и он тоже боится. Тина это делала не раз. Это вообще было ее любимой игрой. Вернее, единственной. Она подходила неожиданно к людям, знакомым и незнакомым, и о чем-нибудь спрашивала. Неважно о чем. Секрет был в том, чтобы захватить их врасплох. И они все обнаруживали страх. Все. Дети и взрослые, мужчины и женщины, бедные и богачи. Все. И когда она поняла это, она перестала их бояться. Но только они стали ей противны. И хотя она знала многих очень хорошо, ей стало невыносимо быть с ними. И тогда она выдумала преграду. Невидимую, гибкую, передвижную преграду, которая спасала ее от физических контактов. Сначала они испугались. Потом стал приезжать мистер Коллинз. И пусть. Вот только, Карел... Карел был загадкой. Он единственный избежал проверки на страх. Потому что сам, первый, подошел к ней. И захватил врасплох. Тогда, в первую секунду, у Тины заколотилось сердце. Она не понимала, что происходит. Высокий стройный парень с длинными темно-каштановыми волосами и орехово-карими глазами спрашивал, можно ли пригласить ее на чашку кофе. Втянув голову в плечи, Тина выдавила, что, нет, это невозможно. Парень не удивился, но и не отошел, а спокойно спросил, почему. Тина приготовилась сказать, что она спешит, что ее ждут и что вообще не в ее привычках знакомиться на улице, но вместо этого она жалко улыбнулась и рассказала про преграду. До сих пор Тина не знала, понял ли он ее тогда или только притворился, но, к ее удивлению, ей это было неважно. Оказалось, что и ей, единственному человеку, кто понимал тщету человеческого общения, нужен был друг. Карел был ей нужен. Ей было нужно каждый вечер приходить в маленький скверик и сообщать то весело, то грустно, как у нее сегодня с преградой. Потом они могли говорить о чем угодно, но разговор неизменно возвращался к преграде. К удивлению Тины, это интересовало Карела не меньше, чем ее. Вначале он пытался найти какое-то объяснение, но, заметив, что ей это неприятно, предоставил ей всласть расписывать свои ощущения. Удивительным в Кареле было и то, что он мог быть совершенно разным, в зависимости от того с кем имел дело. Например, она часто заставала его в компании друзей и поражалась тому, что его нельзя было отличить от них. Так органично он вписывался в их круг. У него были те же манеры - наглые и неуклюжие одновременно, - тот же уличный сленг и, как ей казалось, те же мысли и желания. Но стоило им остаться одним, и он тотчас же менялся. Переставал дико жестикулировать и громко кричать; у него смягчался взгляд, а речь становилась почти правильной.
  Тина не знала и не хотела думать, как будут развиваться их отношения. Игра в преграду, казалось, исключала всякую опасность физического сближения. Но разве духовная зависимость менее опасна? Как это, должно быть, ужасно, когда тебе нужно каждый день видеть именно этого человека! Надо проверить. Надо один раз не пойти на свидание и выяснить, что она будет чувствовать. Тина тут же поняла, что лжет самой себе. На самом деле ей было интересно, что предпримет Карел. А вдруг ничего? Что тогда? Что станет с ее жизнью? Нет-нет! Она с этим справится. Она сможет заполнить собой любое одиночество. И необъятную пустыню, и одиночную камеру. К черту Карела! Она больше не пойдет в тот сквер. Никогда. Если он притворяется, как все, если она ему не нужна или нужна, но так, как всем, то... Тина запуталась. И почему-то невыносимо громко затикали часы. 8:30!
  К скамейке Тина прибежала, задыхаясь от сумасшедшего бега. Карела не было. Тина осторожно присела и оглянулась. На нее никто не обращал внимания. Дети, их матери и няни, старики с газетами - обычная суета тихого приличного сквера.
  Тина посидела еще немного и побрела домой.
  
  
  Мэтт велел Ивену разыскать Торма и принялся натягивать одежду, морщась от боли. Здоровый кабан был этот русский. Мерзавец Ивен, дал ему уйти. Ищи теперь ветра в поле.
  Вернулся Ивен с сообщением, что Торм дома и ждет его. Мэтт вышел на улицу, постоял, подставив лицо ласкающей прохладе вечернего бриза. Незаметно огляделся. Кажется, никакой слежки. Кажется, в городе вообще ничего не изменилось, пока он валялся без сознания в каморке Ивена.
  Дикий скрежет шин вывел Мэтта из задумчивости. Мимо бежали куда-то и страшно кричали какие-то люди.
  - Что случилось? Скажите, что случилось? - Мэтт поймал за руку запыхавшегося толстяка. Тот стал вырываться. Мэтт показал ему карточку. Смешно шевеля губами, толстяк прочел название газеты и кивнул.
  - Это какой-то кошмар! Опять!
  - Но что? Что опять?
  - Школьник, совсем мальчишка. Девять лет. Откуда у него только автомат?! Перестрелял всех. На школьном дворе. Двадцать шесть человек. Двое взрослых, учителя. Остальные - дети. Куда катится эта страна!..
  Дальше Мэтт не слушал. Отпустив толстяка, он свистнул было такси, чтобы ехать в редакцию, но вспомнил, что его ждет Торм, и повернул.
  Торм жил в большой, со вкусом обставленной квартире, чему Мэтт не уставал удивляться и однажды спросил, как она тому досталась. Оказалось, до Торма квартира принадлежала известному писателю. Торму квартира очень понравилась, и он осведомился у хозяина, зачем тот ее продает. Писатель пожал плечами и, спросив самого себя, - а почему бы и не сказать, - поведал заинтригованному Торму, что распродает все свое имущество, чтобы заплатить за сеанс в "Надежду". Решился он на это потому что, стал никому не нужен: никто больше не читает его книг, никто больше вообще ничего не читает, а он не может оставаться в мире, где не нужны книги.
  Торм хорошо знал, что такое "Надежда", но остальное понял плохо. На вопрос Мэтта, как звали писателя, он ответил, что не помнит.
  Мэтт опустился в огромное кресло, наверняка любимое кресло бывшего хозяина и в упор посмотрел на приятеля.
  Торм сконфуженно молчал. Мэтт вздохнул.
  - Ну, давай, Торм, пошевели мозгами. Что это был за тип, на кого ты меня навел вчера?
  - Я не наводил! Я не наводил тебя на него, Мэтт. Сам не знаю, как это вышло. Я виноват, но я не наводил тебя на него.
  - Хорошо, успокойся. Постарайся вспомнить. Ты говорил о режиссере. Может, он на него похож? Как звали того режиссера?
  - Не знаю. Не помню. Но режиссер был, это точно. Стой! Они были вместе. Да. Теперь я точно вспомнил.
  - Кто они?
  - Ну, режиссер и тот, кто тебя вырубил вчера.
  - Они сидели за одним столиком в "Семи Виртуозах"?
  - Ну да. И на этого режиссера все пялили глаза и болтали о нем всякое, ну, я тебе говорил.
  - И что, тебе показалось, что они хорошо знакомы между собой?
  - Не могу поклясться, Мэтт.
  - Да, толку от тебя мало. Ну а кто был еще в тот вечер в ресторане? Кто тебе рассказал эти байки про режиссера?
  - Вспомнил! Вот как ты спросил, я и вспомнил: Михаловски. Точно. Так его звали.
  
  
  Алексей Михайловский собирался лететь в Рим. У него оставалось всего полчаса до вылета, но Мэтта он принял, так как прочел в газетах о драке в "Семи виртуозах".
  - Это фантастика! Произошла двойная ошибка. Просто потрясающе.
  - Но хоть что-то вы о нем знаете?
  - Ничего кроме имени - Кирилл. Ну и того, что он мой соотечественник. А и знал бы... не сказал.
  - У вас тоже omerta?
  Михайловский поморщился.
  - Нет, не поэтому.
  - Тогда почему?
  - Как вам все это объяснить? Времени нет, да и зачем?
  - ...
  - Ну хорошо. Дело в том, что мне их не жаль.
  - Тех, кого этот Кирилл посылал в рабство?
  - Именно. Они загадили свой мир - этот, который был им дан, - и ринулись в искусственные миры. И что, вы думаете, произойдет там? Они найдут себя, станут счастливыми или хотя бы довольными? Нет. Они загадят и эти свои виртухайские Елисейские поля. Да ну их на хер! Вы говорите, рабство? Люди у нас продают детей за водку! Младенец стоит бутылку. Ребенок постарше - ящик. И так далее. И это еще в лучшем случае. Могут и вовсе выкинуть в мусорный бак. Вот такая парадигма! А вы говорите... Да этому Кириллу... я бы памятник поставил!..
  В его глазах заблестели слезы.
  Мэтт отвернулся.
  Михайловский пнул ногой чемодан.
   Черт, времени нет, а то бы посидели, выпили по-людски... А то летим со мной в Рим.
  Мэтт встал.
  - Если что-то узнаете об этом Кирилле, сообщите мне.
  
  
  Тина впервые испытывала унизительную потребность излить душу. До сих пор она находила горделивое удовлетворение в самодостаточности. Вид пустой скамейки в сквере обнажил незаметно сложившуюся потребность в ком-то другом. "Потребность означает зависимость, - думала Тина, - я завишу от Карела. Завишу. Вишу"... Ей представилась нить, на которой она висит, дергаясь в воздухе. Показалось, что она задыхается, так, будто и впрямь в горло ей впилась веревка. И поговорить не с кем! Подруг у нее не было. Отец, как всегда, в Нью-Йорке, на очередной конференции. Мать ничем не интересуется, завернувшись как в снежный сугроб в переживание собственной жертвы. Ну, конечно: она не ушла в "Надежду", как это сделали давным-давно все ее подруги, а сегодня - отец. Осталась с ними нести свой крест. Тина представила неподвижное лицо матери, навсегда погруженные внутрь глаза. И зачем ей "Надежда"? Она и так живет в виртуальном мире, только внутри себя. Интересно, а почему нельзя и на самом деле жить внутри себя? Ведь там можно делать все что захочешь. И все вокруг, то есть внутри сделать таким чудесным... Может, в "Надежде" так и делают? Надо спросить у Карела. Но Карела нет. Не пришел. И больше никогда-никогда... Она больше никогда туда не пойдет! И никогда не позвонит ему. К горлу подкатил ком. Тина разрыдалась. Она вся ушла в свое горе, найдя неожиданное удовольствие в бурном извержении слез, и не заметила, как открылась дверь и вошел маленький Себастьян.
  Держа в худеньких руках скрипку, с которой он никогда не расставался, Себастьян подошел к сестре и поглядел на нее снизу вверх узкими, печальными, похожими на маслины глазами.
  - Это ты из-за дедушки, да?
  Не отвечая, Тина закивала, стараясь унять дрожь.
  - Мне тоже плохо без дедушки. Я сочинил про него песенку. Вот, послушай.
  Себастьян заиграл.
  Тина попыталась вслушаться, но она плохо понимала музыку. Ей нравились только крутые танцевальные ритмы, из тех, на которые отзывается все тело до последней клеточки, а душа отдыхает.
  Себастьян, наверное, очень способный, и надо, чтобы кто-то им серьезно занялся, но...
  Зазвонил телефон. Тина вскочила.
  - Это меня, меня. Ты иди, Басти, иди, мы еще поговорим о дедушке. Иди.
  Себастьян прервал игру. Отворачивая запылавшее лицо, Тина подтолкнула брата к двери и схватила трубку.
  - Да-да, я понимаю, я так и подумала. Ну что ты, совсем не сержусь и не обижаюсь. Какая ерунда! Но ты не хочешь мне сказать, что случилось? Подрался? Ты ранен? Ничего серьезного? А все-таки? А почему? Из-за меня? Что он сказал? А ты? А-а-а... А если бы так и было? Правда? Да. Хорошо. Завтра. Да, уехал. Спасибо. Такая же, как всегда. Тебе показалось. Так. Просто грустно из-за деда. А почему ты спрашиваешь? Никогда не думала. Деньги? Нет, дело не в этом. Я просто никогда об этом не думала. А почему ты спрашиваешь? Ты что, думал об этом? Тебе этого всерьез хочется? Хорошо, завтра. Да. Я не знаю, смогу ли я. Отца нет, а у матери без толку спрашивать. Я постараюсь узнать. Золото? Да, несколько вещиц. Конечно. Да, мои собственные. Хорошо, никому. Нет, шкатулка такая, из сандала. Хорошо, я переложу. Я тоже. До завтра.
  
  
  Гор подошел к окну. Мэй не раз говорила ему, что несколько минут наблюдения за клиентом, пока он идет к дому по садовой дорожке, дают больше, чем показания личного экрана. Боже! А этому чего не хватает? К его офису приближался высокий элегантный красавец в дорогом костюме. Тщательно зачесанные темные волосы, холеное гладко выбритое лицо, сдержанные манеры... Ни дать ни взять дипломат или чиновник высокого ранга. Но что делать в "Надежде" птице такого полета? Нет, методы Мэй не для него.
  Гор вернулся к столу.
  Клиент остановился на пороге, окинул взглядом помещение, будто ожидал увидеть многочисленную аудиторию. Поняв, что ему придется удовольствоваться Гором, улыбнулся ему той самой, чарующе безыскусной улыбкой, которая неизменно подкупает даже тех, кому известна ее профессиональная фальшивость.
  Гор улыбнулся в ответ. Гость подошел к столу, протянул руку. Слегка удивившись, Гор пожал ее.
  - Вам, разумеется, уже известно, кто я?
  Гор скосил глаза на личный экран и чуть не подскочил на месте. Еле сдержавшись, он повернулся к визитеру и утвердительно кивнул. Тот удовлетворенно откинулся в кресле.
  - Вас, наверное, удивляет, почему я здесь?
  - Откровенно говоря, да.
  - Откровенно говоря, я ни разу в жизни ни с кем не говорил откровенно.
  - Я понимаю.
  - Понимаете? Возможно. Но вы не можете этого ощутить в полной мере. Моя жизнь - это ложь, помноженная на фальшь и возведенная в куб.
  - Вы изучали математику? - спросил Гор, чтобы что-нибудь сказать.
  - Это неважно. Важно то, что обучая всему, нас в сущности ничему не учат. Нам запихивают в мозги стандартный набор знаний. Нас нашпиговывают поведенческими моделями, классическими схемами, наборами возможных вариаций. Нас приучают мыслить наиболее вероятным, усредненным образом. Метод шлифовки мозгов очень прост: мыслишь правильно, сиречь согласно стандарту, - высокая оценка; допускаешь отклонение - низкая. В результате отсева остаются посредственности, радующие начальственную душу, или хитрецы высокого полета, умеющие маскироваться.
  - И вы из этих, последних?..
  - Да. И мне удалось взлететь высоко. Очень высоко.
  - Но это ведь не предел?
  - Не предел.
  - Так зачем же дело стало?
  - Не могу больше участвовать в этом. В привычке мыслить схемами есть положительный момент: приучаешься охватывать ситуацию в целом, отбрасывая детали. И если занимаешься этим достаточно долго, то начинаешь видеть за множеством событий, происходящих в мире, единый план. Логичную, простую, увязывающую все и вся схему. Цели, задачи, методы, средства - все ясно как на ладони.
  - Допустим. И что?
  - Они мне не нравятся. Тем более что детали, которые требуется по условиям опустить, - это человеческие жизни. Миллионы жизней.
  По дороге к вам я просмотрел криминальную хронику. Задержан маньяк, убивавший проституток. По всей вероятности его ожидает электрический стул...
  - К чему вы клоните?
  - У него забавная философия: правительство не способно бороться со злом, и он взял это на себя. А заодно и удовлетворял свои потребности.
  - Что же тут забавного?
  - А в этом постулате - правительство должно бороться со злом. Забавно то, что люди, даже такие подонки, как этот субъект, неизменно в это верят.
  Ни одно правительство в мире не борется со злом. Но каждое правительство борется за то и только за то, чтобы удержаться у власти.
  - Почему бы вам не перейти на внегосударственный уровень? Вам будут рады в любом международном объединении.
  - Ха-ха-ха! Еще одно распространенное заблуждение. Не существует международных объединений. Так называемые международные объединения соблюдают интересы сверхдержав, а вовсе не объединенных народов. Не ожидал, что вы этого не понимаете.
  - Я многого не понимаю. Я до сих пор не понимаю, зачем вы здесь.
  - А зачем вы здесь?
  - Я зарабатываю на хлеб.
  - И не могли найти лучшего способа?
  - Как вы можете судить? Вы...
  - А как вы можете судить меня?
  - Вам было дано. Очень много вам было дано. Несравненно больше, чем мне или тому маньяку.
  - Я и добился большего. Много большего. Несравненно большего, чем вы или тот маньяк.
  - Важен результат.
  - Верно. Маньяка ожидает казнь на электрическом стуле. Вы - пленник "Надежды", практически проводите жизнь в заточении. А я - готов перечеркнуть свою жизнь, начать с нуля.
  - Как?
  - Это как раз вам и решать. Предаюсь вашей воле.
  - Ха-ха-ха! Еще одно распространенное заблуждение. Это все - гигантская мистификация, правда, не такая масштабная, как большая политика, - Гор отвесил шутовской поклон. - Не ожидал, что вы этого не понимаете.
  - Я многого не понимаю, - подхватил гость, и Гор подумал, что в чувстве юмора ему не откажешь, - я, в частности, не понимаю, чему вы радуетесь.
  - Ну, это объяснить очень легко. Меня радует возможность отказать столь высокому гостю. Я, маленький человек, и отказываю вам.
  - Не понял.
  - Как? Все еще не поняли? Уходите! Уходите отсюда.
  - А вы понимаете, что делаете? Ведь вы не оставляете мне никакой надежды. Мне остается только это, - гость приложил палец к виску, имитируя выстрел из пистолета.
  Гор пожал плечами.
  - И вы не боитесь, что я стану на вас жаловаться?
  - Это побудит меня искать лучший способ зарабатывать на хлеб.
  - Вы меня ненавидите? За что?
  - Незаконченные мерзавцы оскорбляют мое чувство стиля.
  Гость впился в него черными, горящими, как уголь, глазами. Медленно опустил руку в карман, подержал ее там. Гор спокойно следил за ним. Дипломат опустил глаза.
  - Вы преподали мне хороший урок. Благодарю вас.
  - Шут!
  - И за это благодарю.
  Он повернулся к дверям. Руку он продолжал держать в кармане, и эта рука и чуть сгорбленная спина выразили такое острое, нечеловеческое одиночество, что Гор не выдержал.
  - Эй, постойте!
  Тот обернулся.
  - Что вы теперь будете делать?
  Парень так обрадованно бросился к нему, что у Гора защемило в сердце.
  - Ты передумал? Ты поможешь мне?
  - Нет. Не могу. Я сказал правду. Это, - он указал на аппарат, - не для тебя.
  - А что, по-твоему, для меня?
  - Если бы я знал...
  Дипломат улыбнулся все той же чарующей улыбкой, кивнул и, пожав ему руку, молча вышел.
  Гор вздохнул, непроизвольно повернулся к бару, забыв, что до конца смены еще далеко и заметил газету, оставленную гостем.
  Повинуясь импульсу, Гор развернул ее на странице криминальной хроники. В глаза ему бросилась огромная, в полполосы, фотография. Крупным планом лицо маньяка, поменьше - его последней жертвы. Что-то неуловимо знакомое почудилось Гору в очертаниях распростертой на земле фигуры. Он скользнул глазами по строчкам. Маргарет Пелоцци. Кубышка Марго! Ах ты!..
  Гор тупо уставился на газету. Бедная старая Кубышка!.. Она уже давно оставила древнейший промысел, открыла нечто вроде подпольной биржи труда и неплохо зарабатывала. Какие кривые пути-дорожки столкнули ее с маньяком-убийцей?
  Заиграла сигналка.
  Гор убрал газету и повернулся к двери.
  
  
  В заведении Кубышки Марго царило уныние. Гор присел на краешек скамьи, выдолбленной из цельного ствола. Дерево потемнело от времени и грязи, но Кубышка говорила, что самые светлые мысли приходили ей в голову, когда она сидела на этой скамье, поджав под себя ноги. Голова у Кубышки действительно неплохо варила. Она сама задумала и поставила свое дело. И вела его, держа все бразды в руках, не доверяя даже ближайшим помощникам. Она всегда знала такие места в Старом городе и в кварталах виртуалов, где была нужда в рабочих руках и где у человека не требовали родословной до седьмого колена. Она также могла из-под земли достать нужного специалиста, например, в столь редком деле, как ловля ядовитых змей или изгнание бесов. Она оказывала услуги большим людям. Гор не раз убеждался в широте связей старой Марго. Она и его устроила на работу, казалось, и пальцем не шевельнув. Гор не раз допытывался у Кубышки, каким образом ей это удалось, но Марго Пелоцци умела хранить секреты. Она также умела подбирать себе помощников. По всему городу у Марго были осведомители, которые души в ней не чаяли. Они сообщали ей все, что им удавалось вынюхать, вызнать, подслушать, подглядеть, и со временем у Кубышки образовалось нечто вроде изнаночного городского архива. Как ни странно, но в своих делах Марго редко пользовалась этими сведениями. Она больше любила перебирать их на досуге, делая поражавшие Гора выводы о человеческих характерах и судьбах. Причем Кубышка, не допуская в делах разницы между реальными людьми и виртуалами, умела безошибочно распознавать последних. Провести ее было невозможно. Не помогали никакие сверхподлинные документы. Именно Марго заметила у Гора повышенную чувствительность к виртосфере и помогла ее развить. Виртосенсы были в большом спросе, и Гор легко мог найти работу в любом незарегистрированном виртоцентре. О такой фирме, как "Надежда", он и не мечтал. Но Марго метила выше. Она хотела с помощью Гора проникнуть в высшие круги большого виртуального бизнеса. Разумеется, с черного хода. Гор уже кое-что для нее сделал. И сделал бы еще больше. Но, вот, не пришлось. Маргарита Пелоцци, Кубышка Марго, женщина, которая могла погубить, если бы захотела, не одну высокую карьеру в городе, убита маньяком.
  Гор подумал, что же станется теперь с архивом Марго. Есть ли у нее наследники? Кубышка была богатой женщиной, даром что жила в маленьком домишке и ходила в старомодном тряпье. Интересно, объявится ли теперь каналья Бенни, ее муж? И кто займется похоронами?
  Гор огляделся. Каморка, в которой старая Марго вела свое дело, была забита людьми. При этом никто не засиживался подолгу. Казалось, дело продолжало идти и без Кубышки, или же всем невидимо руководил ее беспокойный дух.
  К Гору подошел один из помощников Кубышки, старый китаец. Гор с трудом разобрал слова, произносимые с чудовищным акцентом. Оказалось, он смущал пеструю публику заведения своим необычным для здешних мест видом. Гор присвистнул: да, прикид у него, конечно, не для тигля, в котором варилась донная смесь. Гор подмигнул китайцу и сказал несколько слов на диалекте виртуального гетто. Китаец остро взглянул на него.
  - Ты - вирт. Ты уходить отсюда.
  - Почему? Марго, Кубышка Марго, была моим другом.
  - Нет Марго. Нет Кубышка. Здесь не любить вирт. Ты уходить.
  Гор окинул быстрым взглядом помещение. Он встретил мрачные, едва не угрожающие взгляды. Белые, китайцы, негры, латинос, малайцы... кого тут только не было! Гор внезапно понял: не было виртуалов. Их как ветром сдуло. Разношерстное население дна не потерпело их в своей среде. Пасынки жизни нашли тех, кто был еще несчастнее, еще ниже на лестнице, ведущей в ад, и вытравили их.
  Гора разобрало зло. Он еще раз подмигнул китайцу и сказал, что пошутил. Что в действительности у него с Марго была договоренность о встрече, и ее нелепый, неожиданный конец расстроил выгодную сделку. При слове сделка китаец навострил уши.
  - Ты платить? Ты принести деньги?
  - Да.
  - Давай. Я теперь главный. Я брать деньги. Ты давать мне.
  - Сначала я хочу получить то, что мне причитается.
  - Что это?
  - Бумаги. У Марго были бумаги. Она хотела отдать их мне. За деньги.
  - Китаец недоверчиво слушал. Подошли еще двое, кореец и негр. Кореец сделал знак, и негр, обойдя скамью, встал у Гора за спиной.
  Китаец повторил.
  - Я теперь главный. Ты давать деньги мне. Если не хочешь неприятность.
  Гор пожал плечами.
  - А как же бумаги?
  Китаец, ни слова не говоря, вытащил нож. Кореец и негр подошли ближе, сжав кулаки. На темных лицах глаза горели, как угли. Гор выбросил вперед руки, особым образом скрестив пальцы. На языке дна это означало - я свой. Китаец опустил нож. Двое других недовольно заворчали. Но смертельное кольцо распалось. Гор, стараясь, чтобы его движения были в меру медленны, достал бумажник. Вытащив все, что в нем было, он положил деньги на стол и громко, так, чтобы его слышали все, сказал:
  - Это вам, друзья. Выпейте за упокой души нашей Марго.
  Присутствующие разом задвигались, зашумели. Воспользовавшись суетой, Гор ускользнул.
  
  
  
  Мэтт рассеянно просматривал почту, одновременно слушая новости. Эту новость передавали уже трижды. Известный дипломат таинственно исчез среди бела дня. Ни в офисе, ни в квартире не найдено никаких записей и вообще ничего такого, по чему можно было бы судить о его намерениях. Последним дипломата видел и говорил с ним личный механик его отца, отошедшего от дел бизнесмена. Дипломат попросил механика заправить горючим самолет отца, объяснив, что намерен немного полетать, тряхнуть стариной, а заодно проведать мать. Родители дипломата давно разъехались, мальчика воспитывал отец, но мать он не забывал и навещал так часто, как только мог.
  Старая леди уединенно жила в своем родном городе, в провинции. Еле скрывая волнение, она поведала, что сын действительно приезжал к ней, но пробыл очень недолго. Был, как и всегд, мил. Ничего особенного в его поведении она не заметила. Попрощался спокойно, в свойственной ему манере - так, что не поймешь, вернется он к ужину или уедет на месяцы. Она горько поджала губы.
  Мэтт заметил про себя, что, все-таки, последним дипломата видел не механик, как заявил телекомментатор, а мать, и пожалел, что все это случилось вдалеке отсюда. Дипломат был ему симпатичен. Мэтту не хотелось бы, чтобы тот оказался жертвой террористов. Хотя так, скорее всего, оно и было. Но что это? Конверт необычайной формы и без обратного адреса. Как он попал в его почту?
  Мэт перечел письмо дважды. Он не был удивлен. Напротив, сейчас ему казалось, что он смутно ожидал чего-то подобного. Но не так скоро. И не думал, что обнаружит такое письмо в своей почте.
  Так. Не паниковать. Он вовсе не должен принимать решение. Он никому ничего не должен. Это дело редактора. Но он знал, что редактор ни за что не возьмет на себя такую ответственность. Редактор сообщит, куда следует, а там скажут, что он ничего на должен предпринимать. Что это провокация, имеющая целью дестабилизацию страны, и так далее и тому подобное... Или, что это - бред сумасшедшего со всеми вытекающими... А может, оно и впрямь так и есть? Мэт снова впился глазами в листок бумаги.
  
   ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
  Копия в ФБР.
  Копия в Организацию объединенных наций.
  Копия в Вашингтон Пост.
   ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
  
  Джентльмены, готовится война между виртуалами и реальными людьми. Глобальная война. Последствия ее будут ужасны. Виртуалы располагают страшным оружием. Они могут полностью разрушить реальный мир и завладеть им. Первый удар будет нанесен в нашем городе. Почему так решено, мне не известно, но с ними надо покончить, пока еще не поздно. Иначе они покончат с нами.
  
  Подписи не было. Письмо содержало явное и потому странное противоречие. Зачем виртуалам разрушать их мир, чтобы завладеть им? Сейчас каждый может стать властелином мира, сотворенного по его вкусу. И что вообще означает "разрушить и завладеть"? Чем владеть, если предварительно разрушить? Развалинами? Зачем виртуалам развалины? Месть за дискриминацию? Но зачем мстить, когда можно просто уйти и зажить себе в какой-нибудь виртуальной сказке?
  А если это провокация, то с какой целью? Письмо могли подбросить виртофобы, чтобы оно послужило запалом для "народного гнева" и развязало им руки. Но если все это правда, то его могли послать и виртуалы, именно с целью создать впечатление, что автор - сумасшедший. Ведь тогда никто не станет принимать всерьез и настоящую информацию о готовящемся нападении. Выходит, в любом случае публиковать письмо нельзя. Но если это правда, то надо поставить в известность... да ведь в письме написано "Копия в ..." и т.д. А что если это для отвода глаз? И никаких копий не послано ни в ФБР, ни в ООН? То есть целью было - опубликовать и спровоцировать взрыв.
  Что ж, пожалуй, самым правильным будет самому отправить письмо по указанным адресам. По крайней мере он будет уверен, что там его получили. Пусть они и ломают головы. На то они там и сидят. За это им и идут денежки налогоплательщиков. А у него совесть будет чиста, как снег, и легка, как перышко.
  Мэтт вздохнул и отправился глушить тоску в "Семь Виртуозов".
  Он был уже в дверях, когда его окликнул редактор. Мэтт с любопытством обернулся. Джереми Уайт редко покидал кабинет в это время.
  - Зайдем-ка ко мне, Мэтт.
  - А что случилось, шеф?
  Уайт хмуро посмотрел на него из-под очков.
  - Ты получил сегодня странное письмо?
  Вопрос прозвучал, как утверждение, и Мэтт не стал отпираться.
  - Вы имеете ввиду это "предупреждение"?
  - Да.
  - Вы просматриваете мою почту, сэр.
  - Нет.
  - Кто-то другой просматривает мою почту, сэр?
  - Нет.
  Мэтт пожал плечами.
  Редактор весь как-то осел в кресле. Казалось, еще немного, и жирное тело стечет с костей. Он посмотрел на Мэтта в упор и выдавил.
  - Я тоже.
  Помолчал и повторил:
  - Я тоже получил "предупреждение".
  - И-и-и... что?
  - Сначала скажи, какое впечатление оно произвело на тебя?
  - Я решил, что это провокация.
  Уайт облегченно закивал.
  - Вот и я так подумал. Но решил на всякий случай переслать в ФБР.
  - И я тоже, сэр! Я сделал то же самое.
  Уайт остановил его.
  - Погоди. Когда я связался с ними, мне сначала сказали, что у них уже есть подобное послание, отправленное из твоего офиса, а потом...
  - Что же потом, сэр?
  - Выяснилось, что тексты отличаются. Вернее, они совершенно противоположны по смыслу.
  Говоря это, редактор положил перед ним копию полученного им письма.
  Мэтт начал читать, стараясь не выдать охватившей его дрожи.
  
  ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
  
  Готовится нападение на виртуалов по всей стране.
  Не налеты, как прежде, а тотальное, хорошо спланированное нападение.
  Начать собираются с нашего города.
  Надо немедленно принять меры, чтобы не допустить пролития невинной крови, которое может ввергнуть всю страну в пучину гражданской войны.
  
  Мэтт хотел спросить редактора, что еще ему сказали в ФБР, но язык прилип к гортани.
  Уайт похлопал его по плечу.
  - Вот и я также онемел, когда прочел его в первый раз. Потом я еще перечитал его несколько раз и с каждым разом все больше убеждался, что это провокация. Когда же выяснилось, что от тебя пришло полностью противоположное послание, я спросил себя: а почему? Почему оба мы получили по письму разного содержания и почему именно в таком раскладе? - Редактор выжидательно остановился.
  Мэтт помотал головой. Он отказывался соображать. Перед глазами у него стремительно проносились кадры из знаменитого блокбастера о гражданской войне, который он видел еще ребенком.
  Редактор хлопнул ладонью по столу.
  - Потому, Мэтт, что они рассчитывали на тебя.
  Мэтт вздрогнул.
  - Да. Другого объяснения быть не может. Они рассчитали, что я не поверю в э-э-э угрозу, выраженную в письме, но что ты поверишь и распространишь сенсацию не так так этак.
  У Мэтта зазвенело в ушах. Опустив глаза, он напряженно искал, чем возразить.
  Редактор понял, что творится в его душе.
  - Ты не о том думаешь, Мэтт. Сейчас главное не то, почему о тебе сложилось такое мнение, а правда ли все это?
  - Что именно, сэр?
  - Не понял?
  Мэтт внезапно успокоился.
  - Не имеет значения, исходят ли оба письма из одного источника или одно содержит реальную угрозу, а другое написано с целью дискредитировать первое. Мы сделали то, что должны были сделать. Больше этого мы не можем и не должны делать.
  - А если...
  - Что?
  - Если ФБР ничего не предпримет, а угроза сбудется?
  - Мы сделали все возможное. В любом случае ответственность ляжет на них.
  - Ответственность? Ты полагаешь, все дело в ответственности? А люди? Люди, которые могут погибнуть? Из-за того, что мы переложили ответственность.
  - Вы переслали письмо в Вашингтон Пост?
  - Да.
  - Подождем, напечатают ли они.
  Редактор с грустью кивнул и снял очки. Беспомощно похлопал близорукими мутноватыми глазами.
  Мэтт встал.
  - Я пойду, сэр.
  Редактор не стал его удерживать.
  Мэтт не пошел в "Семь Виртуозов", хотя именно это и следовало сделать, если он хотел разузнать что-нибудь в связи со злополучными "предупреждениями". Но уж если его сочли негодяем, то... он умывает руки. Пусть разбираются без него. Мэтт круто развернулся и чуть не налетел на миниатюрную светловолосую девушку. Бормоча извинения, Мэтт рассеянно взглянул на нее и ошалело остановился. Схватив ее за руки и наклонившись к самому лицу, он зашептал.
  - Я знаю, кто вы. Вы - Тина Гаспар. Я писал о вашем отце. Вы хотели мне что-то передать? Вы что-то знаете об этих "предупреждениях"? Хоть что-нибудь?
  Тина изо всех сил замотала головой.
  Мэтт отпустил ее, разочарованно махнул рукой и, бормоча что-то себе под нос, побрел прочь.
  Придя в себя, Тина с удивлением посмотрела вслед странному типу и заторопилась дальше. Она спешила на свидание с Карелом.
  
  
  С мелодичным звоном открылась дверца бара, что означало завершение приема посетителей. Гор мрачно оглядел ряды бутылок. Можно, конечно, напиться. Можно позвать Мэй. Она не будет артачиться. Она давно на него запала. Но... было что-то угнетающее в том, что ему не надо было никуда идти. Работники "Надежды" жили в здании фирмы. Это входило в условия контракта и какое-то время казалось чертовски удобным. Однако Гор очень скоро осознал, что длительное пребывание в виртосфере порождает неясный страх перед реальным миром, подсознательное желание избегать внешних контактов. Зависимость развивается очень бысро. Человеку становится не по себе, как только он покидает стены "Надежды". Но стоит ему вернуться под их защитную сень, и его обволакивает ощущение безопасности и комфорта.
  Гору было наплевать на дальний умысел хозяев "Надежды", если таковой имелся. Он решил, что неуязвим для их хитроумных уловок и может получить свободу в любой момент, когда только захочет. Спасибо покойнице Марго, со своими способностями он легко найдет для себя место. Пока же его устраивала работа в фирме. Если бы не это нелепое распоряжение насчет бара...
  Однако только ли это его раздражает? Да и раздражение ли это? То, что он чувствует сейчас, напоминает скорее смутное беспокойство. Предчувствие. Гор сосредоточился на своих ощущениях, и его охватил ужас: смерть-хаос-мрак. И все это надвигается, надвигается неотвратимо...
  Чувствительность виртосенсов, увеличивающаяся с практикой, давно вошла в поговорку. Часто их страхи оказывались пустыми, будучи вызваны паразитными излучениями, наложением секторов и прочими неисправностями системы. Виртосенсы, как правило, справлялись со своим профессиональным недугом, каждый по-своему, избегая откровенных излияний. Вообще, в их среде не принято было обсуждать перипетии их своеобычной практики и особенности полутюремного быта. Гор, не делясь ни с кем своими наблюдениями, пришел к выводу, что и клиенты фирмы, и ее сотрудники - безнадежно больные люди, неспособные к самостоятельной жизни в реальном мире. Себя Гор причислял к исключениям. Он-то уж, несомненно, обладал иммунитетом. Он уйдет, как только решит. А пока...
  А пока надо хоть на время вырваться из этих стен, на вольную волю.
  Оставив позади сверкающий огнями фасад "Надежды", Гор с удовольствием вдохнул прохладный вечерний воздух. Не торопясь, спустился к берегу. Сел, вглядываясь в игру волн, заряжаясь младенческой радостью их бесцельного движения.
  - Похоже, наше место занято.
  Голос раздался почти у него над ухом.
  Гор недовольно обернулся. Пожилая пара. Виртуалы. Прилично одеты и держатся с достоинством. Что-то еще. Сопричастность к чему-то большему, что придает им уверенность в себе. Гор уже не жалел, что ему помешали. Супруги заинтересовали его. Таких виртуалов он видел впервые. Да и реальных, если быть честным. Впрочем, неудивительно, ведь человечество для него сузилось до размеров клиентуры "Надежды".
  Виртуалы между тем спокойно ждали, что он предпримет. Гор привстал, поклонился, подумав про себя, что, вытащи он кольт и начни махать им пред их носом, они не удивились бы.
  - Простите, друзья. Как я понял, я занял ваше обычное место отдыха. Я очень редко бываю на воздухе и просто ошалел от всей этой красоты, - Гор описал рукой широкий круг.
  Супруги переглянулись, и мужчина слегка кивнул. Его жена улыбнулась еще приветливей.
  - Если вы тоскуете по природе, мы можем предложить вам кое-что получше.
  Гор удивленно поднял брови.
  - У нас небольшой домик за городом, с садом, который мы сами разбили и ухаживем за ним уже семь лет. Это настоящее чудо. Мы вложили в него душу... - Женщина осеклась, взглянула на него с беспокойством.
  - Все в порядке, мэм. Продолжайте.
  - Но я... мы должны предупредить...
  - Это лишнее. Я знаю, что вы виртуалы. Я - виртосенс.
  Они снова переглянулись.
  - Вы из той фирмы на холме, из "Надежды"?
  - А разве вы не оттуда?
  - Ваша правда. Если подумать, то и мы, по всей вероятности, оттуда.
  - Я никогда не расспрашивал клиентов фирмы. Это запрещено. Но многие рассказывают сами. Ваш сад - это оттуда, из воспоминаний?
  Женщина мечтательно улыбнулась.
  - Да. Там было изумительно, изумительно. Весь мир - сплошной благоухающий сад.
  Гор вопросительно посмотрел на ее спутника.
  Тот отрицательно покачал головой.
  - Нет, меня в том саду не было. Мы с Хеленой встретились позже, уже здесь.
  - И вы ничего не помните о том, как это произошло? Я имею ввиду, как вы попали из своей реальности в эту? Простите меня, если я причиняю вам боль. Но вы оба кажетесь мне людьми неординарными. Непохожими на обычную клиентуру "Надежды". Я давно хотел понять...
  Гор замолчал.
  - Какая сила могла заставить человека вернуться, если тот мир был так хорош?
  - Да.
  - Мы тоже не знаем. У виртуалов разные воспоминания, но в одном мы все похожи: никто не помнит этого перехода. Ни того, что заставило его совершить.
  - Может, это никому не известное стихийное явление, как ураган, например... я читала нечто подобное... Огромной силы ветер вырывал деревья с корнями, поднимал людей или целые дома и переносил за тысячи километров. И они оказывались в чужой стране, где жители разговаривали на другом языке и где все было другим.
  - Хорошая аналогия. Профессионалы называют это виртуальным вихрем. Многие считают, что он возник вследствие невероятного усложнения и перегруженности интервиртуальной сети. Однако есть и такие, кто утверждает, что все это выдумки, насчет вихря. А в действительности был эксперимент. Неудачный. И виртуалы - попросту его жертвы.
  У этой версии есть интересная вариация. А именно, что эксперимент был, наоборот, удачный. Что он преследовал целью создание людей без корней, которым нечего терять, - перекати поле, в любую минуту готовых мигрировать, - Гор заметил, что супруги помрачнели, и неловко закончил:
  - А толком никто не знает, что это такое.
  - Как же вы?..
  Мужчина замялся.
  - Вы хотели спросить, как я могу работать в "Надежде", не понимая, что происходит потом с людьми, которые туда приходят?
  - Да. Простите.
  - Не извиняйтесь. Я сам много думал об этом. В обязанности виртосенса входит выбор нужного сектора. Как работает аппарат, мы не знаем и не имеем права интересоваться. Это оговорено в контракте.
  - И вы ни разу не попытались?
  - Ну, конечно, пытался. И не я один. Думаю, через это проходят все.
  В глазах женщины мелькнул лукавый огонек?
  - И все отступают перед чудом виртуальной техники?
  Не понимая злорадства, прозвучавшего в ее голосе, Гор подтвердил ее слова и помолчал, ожидая прояснения. Но виртуальная леди снова скрылась в раковине улитки-домохозяйки, вернув на лицо ясную, спокойную улыбку. А небрежно брошенную нить разговора подхватил ее муж.
  - Если позволите, я мог бы подсказать.
  - Да?
  - Есть только один способ узнать истину.
  Он посмотрел прямо в глаза Гору, и тот подумал, что оба, и муж и жена, не так просты как показалось вначале. Может, они вовсе не те, за кого себя выдают. В одно мгновенье он вспомнил все, что говорилось о виртуалах, - слухи о глобальном тайном сообществе, типа масонского, которые он всегда считал совершенно нелепыми.
  Мужчина продолжал сверлить его глазами.
  - Я понимаю, о чем вы говорите. Но это невозможно.
  - Почему?
  - Какой же тут может быть эксперимент, если я потеряю память, как все вы? В чем тогда смысл эксперимента?
  - А если я дам вам нечто вроде нити Ариадны? Что тогда? Пойдете ли вы в лабиринт?
  - ...
  - Подумайте. Какую пользу вы могли бы принести всему человечеству. Вы воочию увидите Минотавра, скрывающегося в виртуальных сетях и пожирающего память своих жертв. Это будет величайшей сенсацией. Вы станете спаси...
  Рука женщины легла на плечо разошедшегося оратора, заставив его замолчать.
  - Не дави на мальчика, Ежи, ты же видишь, что с ним творится.
  Гору стало стыдно за свой страх, обнаруженный перед удивительной четой.
  - Вы правы, мэм, я испугался.
  - О нет!
  - Испугался. Я не герой. Тезей вошел в лабиринт, Орфей спустился в ад, но все это мифы...
  - Как знать? - снова заговорил мужчина.
  - Вы верите в мифы?
  - Разве наша действительность не более фантастична? Но вы, тем не менее, не сомневаетесь в ней.
  - Как знать? - вернул ему реплику Гор.
  Виртуал усмехнулся.
  - Да, вы непростой собеседник.
  Гор поклонился.
  Виртуал подождал немного и продолжил.
  - Признайтесь, вам наше предложение не по душе? Не стоит нам на вас надеяться?
  Гор пожал плечами и, отвернувшись, уставился на волны.
  Молчание затянулось. Стало стремительно темнеть, как это бывает в начале лета. Послышался скрип песка под чьими-то приближающимися шагами. Виртуалы пошептались между собой, и женщина мягко тронула Гора за плечо.
  - Простите нас. Вы не обязаны принимать решение сейчас. Вы вообще ничего не должны. Но если надумаете, позвоните по этому телефону.
  В карман Гора скользнула записка.
  Виртуалы ушли. Гор поглядел вслед тающим силуэтам и снова почувствовал ту самую глухую тревогу, которая пригнала его сюда.
  - Не принес ты мне сегодня покоя, - сказал Гор океану и побрел прочь от берега.
  В сумерках, он чуть не налетел на парочку влюбленных. Парень зажег сигарету, и Гор успел заметить широкоскулое славянское лицо. Девушка оставалась в тени, но Гор разглядел, что она маленькая и худенькая, едва по плечо парню, и что она вся дрожит.
  
  
  
  Мэтт вернулся в редакцию. Послонялся по комнатам, бессознательно ища успокоения в привычной газетной болтанке. Будни газеты походили на рытье канав в минном поле, начиненном вместо мин хлопушами. Мэтт называл это "много шума и - ничего". Газета была ежедневной и начала выходить еще задолго до того, как Мэтт появился на свет. Но каждый день ему казалось, что именно этот номер - совершенно особенный. Что от того, как выйдет та или иная полоса, колонка или даже заголовок, зависит нечто исключительно важное. Каждый день он слышал, как Джереми Уайт то вопил, что номер на грани срыва и что так дальше работать нельзя, то радовался, как младенец, какой-нибудь удачной находке. Сотрудники редакции на все корки ругали редактора, друг друга, себя, наконец, саму газету, но не могли без нее жить. Они болезненно переживали каждую неудачу. Они были амбициозны, истеричны, непоколебимо уверены в собственной гениальности, а также в глупости непосредственного начальника. И никто не сомневался в том, что, если бы все зависело от него, он сделал бы из газеты шедевр. Самыми сумасшедшими были молодые корреспонденты из отдела новостей. Когда они шли, казалось, что они бегут, когда они сидели, у них дергались руки и ноги. И даже никуда не спеша, они все время порывались вскочить с места. Уединение в редакции было совершенно невозможной вещью. Некоторые счастливчики приучили себя работать, абстрагируясь от внешней суеты, другие - писали по ночам. Мэтт был исключением. Он один мог позволить себе захлопнуть дверь перед носом жаждущих общения собратьев, за что его, не совсем логично, прозвали Моби Диком.
  Сейчас, толкаясь среди коллег, поглощенных обычной текучкой, Мэтт радовался, что его никто не замечает и в то же время он не один. Мэтт присел на краешек стола. Зажег сигарету, глубоко затянулся. Табак был наполовину смешан с марихуаной. Но травка не оказывала желанного действия. Голова по-прежнему оставалась в тисках мучившего его вопроса: почему неизвестные отправители "предупреждения" сочли его дерьмом? Ответ на этот вопрос мог быть только один, но Мэтту не хотелось признавать очевидного. Гадостно было думать, что эти мрази, виртофобы или кто там еще, посчитали его куском дерьма. Еще горше было сознавать, что они не так уж и ошиблись. Ведь вот же не звонит он во все колокола. А время течет. Истекает. А он умыл руки. Он от чертова Пилатова семени. Он не пойдет бить тревогу. Он давно понял, что война с драконом, который прикидывается ветряной мельницей, безнадежна и потому бессмысленна. Правда, от только что умытых рук смертельно болит голова.
  Мэтт угрюмо уставился на бесполезную сигарету. Внезапно он соскочил со стола, швырнул окурок на пол, раздавил его каблуком и оглядел присутствующих диким взглядом. Двое-трое посмотрели на него недоуменно. Мэтт вертел головой во все стороны. Ему сейчас отчаянно была нужна помошь - импульс, заряд, запал. Чтобы, чтобы, чтобы сказать... Надо сказать. Надо это сказать всем. Иначе у него лопнет голова. Нет. Иначе случится, произойдет, стрясется, разразится, разлетится к чертовой матери!..
  - Да что с тобой, Мэтт? На тебе лица нет!
  Это, конечно, Лили - сплетни-слухи-кривотолки. Почуяла запах жареного.
  - К чертовой матери!
  - Что?
  - Вали, говорю, к чертовой матери!
  Лили ничуть не обиделась. Профессиональное чутье подсказало ей, что Мэтт надыбал нечто такое, чего он не может переварить, и вот вертится, как уж на сковородке.
  Раскинув руки полукольцом, отчего в своем платье из серебристой ткани она стала похожа на спутниковую антенну, Лили подошла ближе. Это было ошибкой. Мэтт попятился и бочком выкатился из комнаты. Лили внимательно посмотрела ему вслед и задумалась. Через минуту она засела за телефон и начала обзванивать своих осведомителей. Не задавая конкретных вопросов, она умудрялась за несколько минут вызнать, известно ли ее конфиденциальному источнику нечто экстраординарное, такое, от чего в комнате даже сейчас, после бегства Моби Дика, пахнет жареным.
  Мэтт пошел к себе. Заперев дверь, он сел и, стиснув голову руками, начал воображать, что бы он мог предпринять, если бы решился действовать. Перед его глазами проносились картины, одна мрачнее другой. Попытка героического акта, пресеченная в зародыше. Подкупленная полиция, услужливый врач со шприцом, соболезнующие коллеги... Мэтт просидел так до позднего вечера. Наконец, проглотив сразу несколько таблеток, лег и провалился в небытие.
  Наутро он позвонил в редакцию и сказал, что подхватил простуду. Потом, не отрываясь, слушал новости. Два дня все было спокойно. На третью ночь он проснулся от выстрелов. Голова была тяжелой, в висках ныло, но он сразу понял, что означают эти выстрелы. "Началось. Все-таки оно началось", - билось у него в мозгу. "Все равно бы началось! - тут же подхватило альтерэго, - я ничего не смог бы сделать. И Джерри Уайт ничего не смог сделать, раз оно, все-таки, началось. И они, да-да, они, эти суки из ФБР, тоже ничего не сделали. Они же все знали. Все знали и тем не менее оно все-таки началось. Они все знали, а оно все-таки началось. Они все знали и ничего не сделали. Все знали и ничего не сделали!"
  Мэтт начал натягивать на себя одежду, трясясь от ненависти. Свалив вину на "эту сволочь из ФБР", он почувствовал прилив сил. Ненависть наполнила его энергией и придала движениям необходимую быстроту и четкость. Подхватив кольт, Мэтт выскользнул на улицу.
  Город превратился в ад. Стреляли со всех сторон. Какие-то группы людей, Мэтт безошибочно угадал в них парней из Старого города, перебегали дорогу, преследуя жертву. Другие забегали в дома, откуда сразу начинали раздаваться вопли ужаса вперемешку с ударами и выстрелами.
  Пригибаясь, прячась от вспышек света, Мэтт побежал к гаражу. По дороге в редакцию, он не встретил ни одного полицейского. "Странно, - повторял про себя Мэтт, - это странно", - хотя уже все понял и ничего странного в происходящем не находил. И уже заранее знал, что он обнаружит в редакции. И совсем не удивился, увидев здание, почти полностью погруженным во тьму. Свет горел только в кабинете редактора. С упорством робота Мэтт добрался до его кабинета. Дверь оказалась заперта, и Мэтту пришлось снова выйти наружу и полезть по стене к светящемуся окну.
  Джереми Уайт лежал на полу с простреленной головой. Секунду Мэтт смотрел на него. Потом опустился на колени и вытащил из окоченелой руки револьвер. Почему-то приблизил к глазам и начал пристально рассматривать. Потом подошел к окну и долго глядел вниз, на беснующуюся улицу. Беспрерывные автоматные очереди, вопли жертв и крики их преследователей, дикий скрежет шин, все слилось в немолчный жуткий гул.
  Мэтт вернулся к Уайту. Не отрывая от него взгляда, приставил револьвер к виску. Постоял несколько секунд. Потом вложил дуло в рот и закрыл глаза. Потом со стоном швырнул в угол ненавистный кусок металла и бросился вон.
  Погромы продолжались.
  Полиция бездействовала.
  Правительство выслало войска, которые встречали на пути немыслимые препятствия.
  Мировая общественность возмущалась.
  Вскоре зараза резни перекинулась и на другие города, где были большие колонии виртуалов. А потом произошло невероятное: виртуалы, которые поначалу не оказывали никакого сопротивления, позволяя резать себя с покорностью жертвенных животных, начали объединяться в отряды сопротивления. К ним примкнули реальные люди, из тех, у кого душа не выдержала безобразий, творимых соплеменниками. Число бойцов сопротивления оказалось на удивление большим, и спустя некоторое время уже ни у кого не оставалось сомнений: ожидаемого естественного затухания резни с принесением извинений и ритуальным наказанием виновных не будет.
  Страна запылала гражданской войной. Ненависть горела в каждом сердце. Ее вдыхали с воздухом, пили с водой, передавали друг другу, как заразу. Ежедневные столкновения крупных отрядов и небольших групп, одиночные убийства с той и другой стороны стали буднями. То, что раньше каждый принял бы за кошмарный сон, чему полагалось происходить только где-то далеко, за тридевять земель и о чем можно было мирно понегодовать в беседе с соседом, стало реальностью. И люди отказывались в нее верить. Как могло такое произойти со мной? У нас. С нами. Этого не может быть на самом деле. Реальность не имеет права быть такой. Да есть ли она? Что она такое - реальность? Куда девалась устойчивость мира. Почему каждый день, каждую минуту происходит такое, что опрокидывает, опровергает, отрицает вчерашние представления и нормы. Слово "устои" перешло в разряд анахронизмов. Реальность стала более зыбкой, чем сон, более неправдоподобной, чем самый фантастический вымысел. Поднялась небывалая волна миграции в виртуальные миры. Такого потока клиентов "Надежда" не имела никогда. Виртосенсы сбивались с ног. Работали круглосуточно, еле успевая сменять друг друга. Рискуя жизнью, люди продавали последнее и пробирались к хорошо защищенному, дерзко светящемуся и днем и ночью зданию на холме. Приходили даже те, кто раньше убежденно выступал против бегства из реального мира. Приходили виртофобы, прямо в приемной швыряли на пол значки с нехитрой символикой смерти, платили двойную, тройную цену, прося отправить их подальше от этой смердящей старой калоши. Приходили бедняки, которым терпеливо объясняли, что без денег "Надежда" никого не обслуживает. Но те не верили, что их отправят назад, на верную смерть, и не уходили. Сердобольные сотрудники, рискуя карьерой, посылали их в подпольные виртоцентры, где у них взамен платы вытягивали по триста граммов крови.
  
  
  Странные звуки повторились, и Гор понял, что ему не послышалось: скреблись в дверь. Гор подошел к двери и, держа револьвер наготове, рывком распахнул ее и тут же отпрянул назад. На пороге стояли двое. Та самая странная пара, супруги-виртуалы, с которыми Гор познакомился с месяц назад. До всего этого кошмара. Неужели прошел всего месяц?
  Гор втащил их в комнату. Тщательно запер дверь.
  - Не беспокойтесь, нас никто не видел, - заговорил мужчина.
  Гор отмахнулся.
  - Садитесь. Я принесу что-нибудь выпить.
  Выходя из комнаты, он оглянулся. Печать судьбы лежала на их строгих лицах. Их привела к нему судьба. Их и его судьба. И он уже знал, что сделает все, что они ему скажут.
  Гор внес поднос с бокалами. Молча сел напротив. Женщина, не отрываясь, смотрела на него огромными скорбными глазами. Мужчина был немногословен. Изложил самую суть эксперимента. Несколько раз повторил инструкции. Потом помолчал, глядя перед собой. Неожиданно повернулся к Гору, неопределенно махнув рукой в сторону окна.
  - Это я виноват. Надо было поторопиться. Я не ожидал, что это начнется так скоро.
  Гор молчал. Женщина тоже. Очевидно, она привыкла к подобным приступам самобичевания. Мужчина растерянно смолк.
  Гор встал.
  - Я иду. Вы можете оставаться здесь. Если все сработает так, как вы говорите, будет лучше, если вы останетесь здесь.
  Женщина подошла к нему, поцеловала в лоб. Гор пожал руки ей и ее спутнику, стараясь не затягивать прощания. Но уже у самой двери он резко остановился и спросил, глядя поверх их голов.
  - Скажите. Я хочу знать, кто вас послал ко мне?
  Виртуалы молчали.
  Гор вздернул подбородок.
  - Я имею право знать. Там, на берегу, это ведь было не случайно. Вы следили за мной. Кто-то назвал вам мое имя. Кто?
  Мужчина тяжело вздохнул. Женщина положила руку ему на плечо. Гор сделал шаг вперед.
  - Хорошо, я помогу вам, - он назвал фамилию дипломата, недавно посетившего его в "Надежде" и потом бесследно исчезнувшего. Гор в упор смотрел на женщину. Он понял, что решала она. Та слабо улыбнулась.
  - Да. Он один из наших. И ты тоже станешь одним из нас, если...
  - Если вернусь?
  - Если захочешь.
  - Окей, мэм, я вернусь. Я вернусь. Не уходите отсюда.
  Гор еще раз пожал им руки и, уже не оглядываясь, вышел.
  
  
  Мэй выглянула в окно и обомлела: по дорожке для посетителей шел Гор.
  - О нет! - Мэй попятилась и больно ударилась бедром об угол стола. Она смотрела на дверь, как приговоренная к пытке. В положенную секунду дверь отворилась. Гор вошел своей обычной развинченной походкой и, улыбнувшись ей как ни в чем не бывало сел в кресло.
  - Начинай, детка, и - спокойно. Я в порядке.
  Мэй зажмурилась и снова открыла глаза. Гор по-прежнему сидел в кресле для посетителей.
  Мэй застонала.
  - Гор, ты не смеешь, не смеешь. Это же единственное по-настоящему реальное место во всем этом сумасшедшем мире. Мы с тобой - единственные нормальные люди. И ты не смеешь, не смеешь бросать меня одну. Что же тогда будет?
  Мэй стиснула зубы и даже не застонала, а заскулила. Гор молча подошел к ней. Медленно поднял руки и подержав их несколько секунд на весу, сцепил пальцы на ее горле. Мэй не шевелилась. Пальцы Гора все сильнее сжимали ее горло. Мэй начала задыхаться, но боли почему-то не чувствовала. Внезапно наступила темнота, а потом ей показалось, что она лежит под дождем на мокрой холодной земле.
  Она открыла глаза. Она действительно лежала на земле, в офисном садике, и Гор обливал ее водой из поливального автомата.
  Мэй села и замахала на него руками.
  Гор отключил автомат и присел рядом.
  - Тебе нужен отдых, малышка.
  - Нет.
  - Это уже третий срыв за месяц.
  - Нет.
  - Ты сама понимаешь, что это необходимо.
  - Они вышвырнут меня. Как только они узнают про эти два срыва, они...
  - Три.
  - Что?
  Мэй застыла в ужасе.
  Гор прочел ее мысли.
  - Ну, что ты, малышка, конечно же я никому не скажу. Ну же, улыбнись, тебе действительно нужен отдых.
  - Да. Да, Гор, ты прав. Я сейчас же подам запрос. Только вернусь на свое место. Ты, ведь, не против?
  - Против? Нет. Ты приняла правильное решение. Пойдем.
  Мэй надеялась, что, проводив ее до места, он уйдет, но Гор не только не ушел, но вернулся в кресло для клиентов.
  Мэй снова застонала. Кошмар продолжался.
  Несколько минут никто из них не шевелился и не произносил ни звука. Мэй сидела, уронив голову на грудь, и Гор понял, что она в совершенном отчаянии.
  - Ну-ну, малышка. Ты же не думаешь, что я решил сбежать в какой-нибудь виртухайский бордельчик?
  Мэй подняла голову.
  - Мне это нужно для других целей.
  - Каких?
  - А вот этого не спрашивай. Только поверь, что это серьезно.
  - Я тебе верю, Гор. Но...
  - Что?
  - Это все равно, что хирургу делать операцию своему... близкому другу.
  - Я понимаю, детка, но именно поэтому я могу довериться только тебе.
  Мэй всхлипнула.
  - Хорошо, Гор, я тебе верю и я все сделаю как надо. Только...
  - Что?
  - Поцелуй меня.
  В ушах встал нестерпимый гул, разом выключивший все звуки. Гор поднялся, двинулся через комнату. Их разделяло всего несколько шагов, но Гору показалось, что пол шатается у него под ногами. - Что же это? Что это я делаю? - стучало в его мозгу, - неужели все было рядом? То самое счастье?
  Но он уже не принадлежал себе. Принятое решение, казалось, открыло некий скрытый клапан, впустив в него чужую волю. Он явственно ощущал чужеродность этой влившейся в него воли, но подчинялся ей с покорностью автомата.
  Мэй закрыла глаза. Гор склонился над ней, погладил пушистые волосы, поцеловал, нежно, но без страсти, почти по-братски.
  Мэй оттолкнула его.
  - Все. Хватит нежностей. Я готова. Иди на место.
  - Умница.
  Когда Гор шел обратно, ему снова показалось, что пол шатается под его ногами. "Не знал, что от страха может быть такое", - хотел было сказать Гор, но передумал, чтобы не сбить Мэй.
  Гор ошибался. Это были первые толчки землетрясения.
  
  
  Начальник шестого отдела Дастин Клебер сидел в своем рабочем кабинете, уставившись с неприязнью на донесение из сектора R-00. Все как всегда. Эти держались дольше других. Но все они кончают так. А жаль. Славная была парочка. Но ничего не поделаешь. На этой проклятой работе невозможно сохранить рассудок. Что ж, замена им уже готова. Завтра новые продавцы надежды приступят к своим обязанностям. А пока...
  Клебер нажал на синюю кнопку. Санитары сделают все, что нужно. А ему пора домой.
  Лифт спустил его на три десятка этажей и выплюнул в просторную, хоть и скромно обставленную квартиру. Это и был дом Клебера - квартира в многоэтажном здании центрального офиса фирмы "Надежда".
  Клебер поужинал, принял душ и, проглотив таблетку, растянулся на простынях. Таблетка начала действовать, и Клебер не увидел, как пол в комнате накренился и старинный шедевр в тяжелой бронзовой раме, который он из тщеславия приобрел на прошлогодней распродаже в Sotheby"s, не удержался на крюке и полетел вниз.
  
  
  Мэтт брел, не разбирая дороги, не замечая, что выстрелы почему-то прекратились, а крики усилились и превратились в один сплошной вопль. Внезапно ему показалось, что это вопит сама земля. Мэтт остановился, и тут же его швырнуло наземь. Он встал на четвереньки и пополз. Земля дрожала. Отовсюду из домов выбегали полуодетые люди. Плакали дети. Страшно кричали женщины. Как призраки смерти пронеслись машины с воющими сиренами.
  "Конец света", - спокойно подумал Мэтт и встал во весь рост.
  
  
  Карел, как загипнотизированный, смотрел на золото. А Тина не сводила глаз с его матово-белого, грубовато вылепленного лица. Она никогда не видела его таким одухотворенным. Каштановые волосы свесились на лоб. Карие глаза казались утопленными в отраженном блеске золота. Карел мечтал. Картины беззаботной, полной удовольствий и приключений жизни, почерпнутые из серийной кинопродукции, заполнили его воображение. Эти образы вмещали все, о чем когда-либо грезил голодный подросток. Тины в них не было. Однако она стояла рядом и настойчиво теребила его за рукав. Карел поморщился.
  - Ну что там еще?
  - Там что-то случилось, Карел. Я не понимаю. Я боюсь. О-о-ой!
  Карел и сам уже чувствовал что-то неладное. Старомодная люстра, свисавшая с потолка на длинной цепочке, закачалась. И вроде бы зашатался пол. Затем последовал толчок посильнее. Тина уже кричала безостановочно. Зажав в кулаке золотые побрякушки, Карел другой рукой схватил Тину за ворот и сильно встряхнул.
  - Замолчи, слышишь? Это просто землетрясение. Нам надо смываться. Поняла? Ты поняла?
  Тина наконец перестала кричать и мотнула головой.
  Карел взял ее за руку и потянул за собой к лифту.
  Лифт сорвался, когда они были на полпути вниз, где-то между пятнадцатым и шестнадцатым этажами.
  
  
  Алексей Михайловский проснулся с головной болью и, чертыхаясь, включил ящик, послушать новости. То, что он увидел, он принял сначала за фантастический фильм. Но голос знакомого диктора заставил поверить в реальность происходящего на огромном, в полстены, экране. Если бы Михайловский захотел поставить фильм о конце света, он снял бы его именно так. Рушились громады небоскребов, разверзалась земля, метались обезумевшие люди. Взрывая небо, раскололась на тысячи кусков статуя Свободы и рухнула вниз.
  Михайловский сидел, как громом пораженный, не в силах пошевелиться. Картину конца света сменило лицо итальянского диктора. Сквозь профессиональную скороговорку пробивалось страшное волнение. Диктор призывал к спокойствию и сообщал о принятых и готовящихся мерах.
  Зазвонил телефон. Рефлекторно Михайловский поднял трубку.
  - Старик, ты видел, слышал?!
  Михайловский не отвечал. Голос в трубке продолжал выплескивать эмоции, захлебываясь от возбуждения. Затем голос почему-то перешел на шепот.
  - Старик, ты, что, не сечешь? Тут же колоссальные возможности! Мы же становимся единственной сверхдержавой, твою мать! Бросай к чертям свой Рим и дуй сюда. Тут надо не упустить...
  Михайловский положил трубку. Перед глазами возникли куски статуи, вонзающиеся в небо. Как-то непривычно было жить в мире без статуи Свободы, без звездно-полосатого флага, без Бродвея, без Голливуда - без Америки. Михайловский ощутил неизъяснимое чувство сиротства. У него отняли что-то очень большое. Символ. Давно и полностью дискредитированный, но, оказывается, родной и нужный. Михайловский старался держаться отвлеченных категорий, чтобы не думать о людях, погибших там. Это было слишком страшно. Нечеловечески страшно. Нужно было время, нужно было, чтобы катастрофа отодвинулась в прошлое, став по законам перспективы меньше. И тогда можно будет думать о людях, раздавленных, задохнувшихся, смытых волнами. О том, что ярость стихий застигла их ослепленными ненавистью. О том, что эта ярость, вне сомнений, была эхом той ненависти: адская энергия бойни разбудила подземных демонов. Но нет! Это потом, потом. Не сейчас. Сейчас надо о чем попроще. Или лучше вообще не думать.
  Но не думать не получалось. И, что еще хуже, наплывали воспоминания. Друзья, встречи, женщины, с которыми он был близок, случайные знакомые. Михайловскому вспомнился парень-репортер, который пришел к нему в гостиницу перед самым отлетом. Раскручивал какое-то дело о подпольном вирто-туризме. Он еще звал его с собой в Рим. Отказался, дурашка. Был бы сейчас жив. Как его звали?
  
  
  Мэтт стоял, обратившись в соляной столб. Перед его глазами зазмеилась гигантская трещина. Мэтт с необыкновенной ясностью видел, что она проходила точно по границе, разделявшей Старый город и Гетто виртуалов. Один конец ее упирался в ресторан "Семь Виртуозов", а другой подбирался к холму, на котором высилось здание "Надежды". Через несколько мгновений "Семь Виртуозов" исчезли в пасти трещины, а холм с белым наперстком "Надежды" зашатался, как детский куличик из песка.
  Что-то одновременно твердое и мягкое ударило Мэтта в живот и по ногам. Мэтт охнул. Это что-то ойкнуло и отвалилось. Мальчик лет семи не удержался на ногах и шлепнулся на землю. Он прижимал к груди скрипку, обхватив ее обеими руками. На Мэтта не мигая смотрели черные, чуть раскосые глаза, похожие на маслины. Над головой что-то завизжало. Не думая, что он делает, Мэтт упал на мальчишку, стараясь прикрыть собой и его и скрипку.
  
  
  Мир приходил в себя после страшной катастрофы. Отряхивался, как пес. Это был уже совсем другой мир, и он еще не привык к этому изменению. На лице Земли, там, где раньше была Америка, зияла рана. Но уже вовсю работали спецотделы, анализирующие, вычисляющие, прикидывающие, моделирующие новое будущее для нового мира, с новыми проблемами, возможностями и выгодами для новых людей. И, конечно, работали международные службы спасения.
  Масштабы катастрофы не позволяли надеяться на многое, но все же деятельность спасательных отрядов приносила плоды. Спасенные, все без исключения, нуждались не только в прямой медицинской помощи, но и в услугах психиатров. Перенесенный ими шок был так силен, что ни врачи, ни журналисты, ни даже родственники не могли добиться от них связного рассказа о пережитом.
  Среди спасенных был мальчик лет семи-восьми, который не помнил ни своего имени, ни родителей, ни адреса, где он жил. Придя в себя, он первым делом потребовал свою скрипку и плакал до тех пор, пока ее не принесли. Получив свое сокровище, мальчик тщательно осмотрел ее, гладя как щенка. Убедившись, что она цела и невредима, мальчик заиграл. Это была музыка катастрофы. Музыка всечеловеческой беды и нечеловеческой боли. Симфония конца света. Она рассказывала больше, чем кадры видеохроники. К счастью, все, что делал мальчик, записывалось, и таким образом симфония была сохранена. Ибо оказалось, что мальчик не знает нотной грамоты, а когда его просили повторить то, что он сыграл, всякий раз играл по-другому.
  Спасение маленького скрипача было объявлено чудом и знамением надежды. Полубезумный мальчик стал почитаться как святой. Со всего мира к нему повалили паломники, служители различных церквей и, конечно, репортеры. В один из дней его посетил Папа Римский. Во время визита Его Святейшества репортеры к постели больного допущены не были, но тем не менее стало известно, что мальчик первым делом спросил, за что Господь покарал Америку, а Святой Отец ответил, мол, пути Господни неисповедимы, но Господь в своей милости неизреченной дарует нам надежду. Посещение больного вундеркинда Папой, вопрос мальчика и ответ Его Святейшества, а также комментарии известных людей по поводу этого события муссировались во всех средствах массовой информации. И однажды Алексей Михайловский с удивлением прочел свое имя под фотографией, где он беседовал с Папой в окружении съемочной группы. Жирным шрифтом было набраны его слова: американцы заслужили кару Божию уже тем, что написали Его имя на своем проклятом долларе, которым они весь мир держат в кулаке. Фотография была трехлетней давности. Высказывание было сделано им приблизительно тогда же, в узком кругу актеров, с которыми он снимал фильм о русских монахах в Ватикане.
  Михайловский подумал, что это знак: он будет ставить фильм о гибели Америки. Центром действия он сделает город, где жил юный гений, и для этого он должен увидеть мальчика и говорить с ним.
  Газеты не врали, мальчик действительно сидел в постели в обнимку со скрипкой. И никому не позволял подержать или хотя бы потрогать ее. Не подействовало даже, когда Михайловский сказал, что собирается снимать о нем кино. Мальчик только равнодушно пожал плечами. Михайловский вгляделся в худенькое личико. Темные узкие глаза, напоминающие маслины, смотрели мимо него, куда-то вбок.
  - Ты не любишь кино?
  - Нет.
  - Как, совсем не любишь?
  - Совсем.
  - А что ты любишь?
  - Музыку.
  - Ну да, ты же у нас гений, - Михайловский попытался поддеть его.
  Мальчик удивленно поднял брови, уставился на него масличными глазами.
  - Ты не знаешь, что это значит?
  - Да. То есть, нет. А что?
  - Это значит, что у тебя очень большие способности к музыке. Ты очень талантливый музыкант.
  Мальчик запрокинул голову и засмеялся. Худенькие плечи тряслись так, что он чуть не выпустил из рук скрипку. Михайловский с любопытством наблюдал за ним.
  - Почему ты смеешься?
  Мальчик заговорил, стараясь превозмочь смех.
  - Они сказали все наоборот.
  - Что наоборот? Кто сказал?
  - Комиссия. Папа повел меня проверяться в комиссию. И мне дали тесты. Я должен был ответить на вопросы. А они прочли и сказали папе, что меня не примут, потому что у меня совсем нет способностей. Я им не подхожу. Папа сказал: "Этого не может быть! Мой сын сам научился играть. Он играет Моцарта и Паганини!" А они сказали, что это их не интересует, что у них стандартные тесты и что по их стандартам я не прохожу.
  Михайловский так же, как до этого мальчик, запрокинул голову и расхохотался.
  - Америку погубило не землетрясение, а стандартное мышление. Стандарты, стереотипы, схемы. Ребенок появлялся на свет, и у него вынимали душу, а взамен вставляли примитивный стереотип, разработанный специалистами, отобранными, в свою очередь, по стандартным тестам. Порочный круг усреднения. Народ превратился в скопление среднестатистических реагентов на раздражители. Страна духовно умерла и не заметила этого. Землетрясение только довершило смерть, сделала ее зримой.
  Михайловский вспомнил, что говорит это все семилетнему мальчику, хотя и гению, и прервал себя.
  - Прости, я забыл, что тебе это должно быть непонятно.
  - Нет, я понял. Папа говорил то же самое.
  - Папа Римский?
  - Нет, мой папа.
  - А что еще говорил твой папа?
  - Он говорил: "Себастьян, ты..."
  - Значит, тебя зовут Себастьян?
  - Да. Мальчик удивленно посмотрел на него.
  Михайловский задрожал от волнения.
  - Себастьян, вспомни еще что-нибудь. Как звали твоего отца? Кем он был?
  Маленький скрипач заговорил.
  Слушая, Михайловский подошел к окну, рассеянно посмотрел вверх и застыл, пораженный: в небесах невидимый гений с дерзостью младенца разбросал по облакам огневые мазки, творя вечернюю зарю.
  Ну что это такое? Что за нескончаемое наваждение? Расколотый, гибнущий, тысячами уст проклинаемый мир, и на тебе - заиграет красками темнеющее небо или океан дохнет соленой, терпкой свежестью, или женщина обожжет неслучайным взглядом, - и он уже вновь дрожит от восхищения перед жизнью. Весь наполняется ощущением причастности, посвященности в ее тайну, в великий, заповедный смысл всего сущего...
  Внезапная тишина, наступившая в комнате, заставила его очнуться.
  - В чем дело? Почему ты замолчал?
  - Вы не слушаете. Они тоже никогда не слушали. Только делали вид, но я видел, что им неинтересно. Им никогда не было интересно, что я говорю.
  - О ком ты? Кто это - они?
  - Все. Мама, папа, Тина...
  В голосе Себастьяна прозвучала такая острая, такая живая детская обида, что стало ясно: мальчишка не осознает, что все его близкие погибли.
  Михайловский присел на постель, обнял мальчика за плечи, прижал к себе стриженую ежиком темную головку.
  - Говори, Себастьян. Мне интересно. Мне очень интересно. Интересней этого я в жизни ничего не слышал.
  
  ЕРЕВАН, 1998 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"