Мартиросян Татьяна Аршаковна : другие произведения.

Лежачая восьмерка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  ЧАСТЬ I
  
  ЛЕЖАЧАЯ ВОСЬМЕРКА
  
  Окула я нашел на берегу. Пижон этот сидел на дырявой циновке, скрестив ноги и уставясь на океан невидящим взором. Рядом валялось пять или шесть пустых бутылок. Я подошел, подхватил его под мышки и начал трясти изо всех сил. Постепенно глаза его прояснились. Я поставил его на ноги.
  - Что это? Где я? Какой сегодня день?
  - Детская любознательность украшает философа. Отвечаю: Июль 2997 года, пятница. Ты находишься на самом пустынном берегу самого дрянного из океанов на самой никчемной планете, где мог поселиться только законченный псих.
  - Это ты, Дон? Какого черта ты тут делаешь?
   Я начал рассказывать. Вначале он слушал внимательно, но очень скоро взгляд его снова остекленел. Я повторил встряску.
  - Послушай, Окул, это очень важно. Сосредоточься: Ночь Двойного Полнолуния на Цетере, роскошное празднество. Не может быть, чтобы ты его пропустил или не запомнил.
  - Святая Бездна! Сколько раз повторять? - я не пропускаю ничего. Но и не утруждаю себя запоминанием. Мне это ни к чему.
  - Не трепись, ты не можешь обходиться совсем без памяти.
  - Вот как? Это почему?
  - Ну-у-у, хотя бы для того, чтобы осмысливать увиденное...
  - Хе-х! Декарт доморощенный! А я не мыслю, я созерцаю. Я проникаю повсюду. Миллионы картин одновременно. Карнавал на Галлиопе, созревание Великого Яйца, сезонные войны. О, я веду бурную насыщенную жизнь.
  - Бессмысленную.
  - Что?! Святая Бездна!
  - Созерцание созерцанием, но ты-то ни в чем этом не участвуешь!
  - Уж не затем ли ты пришел, чтобы принудить меня к вмешательству? Ты же знаешь, чем это грозит, - меня лишат дара. Совет бессилен навести хоть какой-то порядок в этом Проклятом Хаосе и потому карает всех, кто хоть что-то пытается изменить. А чтобы избавить себя от сложных разбирательств, они запретили всякое вмешательство. Ты понимаешь, всякое! Я не могу даже сдунуть пыльцу с крыльев бабочки, а ты хочешь...
  - Я вовсе этого не хочу. Я не хочу, чтобы тебя лишали дара. Я прошу всего-навсего вспомнить Ночь Двойного Полнолуния на Цетере.
  - Но я не могу!
  - Не можешь? Кретин безмозглый!
  - Я художник.
  - Что-о-о-?
  - Я эстет. Я наслаждаюсь созерцанием.
  - Художник, Окул, творит, создает нечто, что он может показать другим, поделиться.
  - Я тоже.
  - Что, ты тоже?
  - Могу показать нечто, поделиться.
  - ?
  - Композиции из наиболее впечатляющих событий. Я их храню в кристаллах Ли. Бери.
  Он высыпал мне в ладонь пригоршню самоцветов. Крохотные причудливые огоньки заиграли, заплясали в прихотливом танце.
  - Ты отдаешь их мне?
  - Ты же сам сказал: "Поделиться с другими". Надеюсь, ты найдешь там то, что ищешь. Прощай.
  - Прощай. Спасибо тебе.
  Их было двадцать семь. Я не знал, с какого начать. Полнолуние могло быть в любом. Или ни в одном. Но мне больше не на что было надеяться. Я снял плащ. Огляделся. Типичное жилище холостяка, на первый взгляд. Но эта скромная квартирка была оснащена самой мощной аппаратурой, недоступной даже Совету. Мысли мои заскользили по привычной колее. Злосчастное противостояние Комитета и Совета... Сколько блестящих планов было загублено, сколько полетело голов и сколько проходимцев нагрело на этом руки. А я должен балансировать. Я - заместитель одного из Директоров Совета и Член Комитета, один из Девяти, Имеющих Голос. О первом знали все, о втором - никто. Вербовка в Комитет анонимна. Связь - трансферная, в персональных кодах. Информация хранится в компьютере, к которому имеют доступ только Девять-Имеющие-Голос и который должен уничтожить сам себя, если кто-то попытается проникнуть в систему, кто-то, чьи цвета спектра не совпадают с девятью зафиксированными. Правда, за все двенадцать лет не было ни одной такой попытки.
  Я взял ближайший ко мне кристалл, включил психовизор. И тут же шарахнулся назад, ощутив на лице прикосновение крохотных щупалец. Все в порядке - я забыл подключить защитный экран. Щупальца исчезли. Появилось изображение.
  Белый песок. Необозримая матово-белая протяженность. По ее поверхности пошли узоры. Они стали объемными, приняли очертания людей и вступили в медленный танец, светясь слабым светом на фоне агатового неба. Это было завораживающе красиво. Незаметно балет превратился в снежный смерч, который сменился пожаром в девственных лесах. Обезумевшие звери неслись прямо на меня. Через минуту на меня неслись уже легионы свирепо орущих воинов. Их сменил Праздник Победы Над Хаосом. Символической победы над карикатурным Хаосом. Тошнотворный парад плавно перешел в Большие Спортивные Игры. Победители приблизились к трибуне Совета, принимать награды из покрытых старческой пигментацией рук вершителей судеб.
  Хм! Окул называет этот бред композицией! Осталось двадцать шесть... Когда я уже не был способен отличить водопад от извержения семени гела, я сделал перерыв. Проклятый Хаос! Что находит Окул в созерцании всего этого? Что чувствует Бог, создавший все это? Что могу сделать я... Стоп! Меня не уполномочивали решать вечные вопросы. Я должен сделать очень простую вещь: восстановить картину Двойного Полнолуния на Цетере. Если это возможно. А для меня не должно быть ничего невозможного. Я - один из Девяти.
  Но если я не могу ответить ни на один из проклятых вопросов, то какой смысл... Идиот! Ты не можешь уничтожить Проклятый Хаос. Никто не может. Даже Бог. Или не хочет. Почему? Может, Он видит в Хаосе смысл? Тогда должен увидеть и ты. И не маленький, карманный смысл, оправдывающий твое существование, а смысл, равновеликий Хаосу, оправдывающий Хаос. С чего все началось? Нет. Началось-то с самого начала! Но когда это стало невыносимым? Когда впервые уста человеческие произнесли: "Проклятый Хаос"?..
  Все были недовольны, Все были просвещены и полны справедливого негодования. Все были согласны, что коррекция необходима. И начали корректировать. Пока исправляли одно, возникало другое. Корректировали это другое, возникало новое уродство. И тогда решили уничтожать. Отсекали одну больную ветвь за другой. Когда поняли, что больно само дерево, опомнились. Но было уже поздно. Система вырвалась из-под контроля. Тогда и осознали начало новой эры в истории Союза Цивилизаций. И само собой появилось и укоренилось ее название - Проклятый Хаос.
  Совет признал свои ошибки, принял Закон о Невмешательстве и перешел на расследование отдельных тяжб. Это было просто и гениально. Не могло быть лучшего способа остановить панику, охватившую весь Союз и даже Нецивилизованные Миры: люди, которым обещали так много и которые так дорого за это заплатили, усомнились во всем. Не оставалось ничего устойчивого, ничего надежного. Хаос воцарился повсюду, но главное его царство было в душах обманутых людей.
  В этих условиях Совет принял вину на себя, смиренно признал свое ничтожество перед величием Бога. Извлекли из-под спуда и использовали тезис о неисповедимости Его путей. Это сработало. Это объясняло все, даже Хаос. Незачем стало безумствовать, пытаться что-то понять и исправить. Неисповедимость! Надо смириться, замолить грехи и жить дальше. Это так понравилось, что даже требование оппозиции распустить и покарать Совет, провалилось на референдуме. Неожиданно для самого Совета.
  Я, впрочем, никогда не винил Совет. Я-то считал, что Хаос был всегда. Его только не замечали. Почти никто. А я? Я ненавижу Хаос, но знаю, что мы перед ним бессильны. Опыт коррекции дал отрицательный результат. Что же я делаю, что я... Я ищу полнолуние. Двойное Полнолуние на Цетере.
  Я просмотрел все двадцать семь кристаллов. Безрезультатно. Окул не включил Двойное Полнолуние в свои "композиции". Мне нужен свидетель с Цетеры. Свидетель, который в час, когда все были заняты небесами, заметил кое-что, что творилось на земле.
  Как погиб Ахк? Экспертиза установила смерть от нервного шока. Но Ахк не был слабонервным. Непримиримый враг Совета, единственный из Девяти, требующий его свержения, воплощенное чувство долга, он не мог умереть от нервного потрясения. Или эстетического экстаза, как утверждали цетеряне, желая загладить инцидент. Ахка убили. И я должен выяснить, кто это сделал. А почему, собственно, я должен это выяснять? Только члену Комитета можно доверить... Да неужели? А если Ахка убил Совет? Тогда я обвиню Совет. И что последует? Дискредитация высшего координационного органа Союза Цивилизаций. Союз распадется как пить дать. Мокрое место останется от Союза. А какова цена Союзу, основанному на замалчиваемых преступлениях? А каково будет без Союза? Останется один Комитет. А ты хорошо знаешь, что такое власть тайная, бесконтрольная. Власть Девяти. Девяти ли? Даже ты, один из них, не уверен ни в чем. А что если убийство подстроено Комитетом с целью дискредитировать Совет? Что тогда? Тогда я обвиню Комитет. Я потребую его ликвидации. Как? Комитет неуязвим. Им даже не понадобится тебя устранять. С тобой согласятся, объявят о самороспуске, а на деле просто отстранят тебя от дел, перекроют все подступы. Комитет был задуман как баланс Совету. Самыми порядочными, самыми просвещенными, самыми гуманными... Да заткнись! Ты один из Девяти. Ты порядочнее своих соседей? Вспомни. Это совсем другое... В самом деле? И, потом, власть деформирует сознание. Даже самое гуманное.
  Ахковы филиппики против Совета основывались не на доказательствах. Подозрения порождались самим противостоянием. Вот пример его логики: "Совет не смог прекратить войну между маками и камами путем переговоров. Тогда он стал на сторону маков, хотя те не были "правее". Камам ничего не оставалось, как сложить оружие. Они оказались одни против всего Союза. Результат? Война прекращена. Но какой ценой?! Поставленные на колени камы фактически порабощены своими соседями. И не забывайте, кое-кто нагрел на этом руки".
  Потом, эти стихийные бедствия, катастрофы и приграничные конфликты. Совет, тут как тут, организует помощь. И кто-то всегда греет на этом руки. Ахк считал, что все эти напасти устраивает сам Совет. Этакий вселенский монстр! Но ведь они все на виду. Комитету это было бы гораздо легче. Комитету этого не надо. А что нужно Комитету? Может, Комитет знает, как справиться с Хаосом? А, может, Комитет и не заинтересован в этом. Ибо в мире, в котором нет Хаоса, Комитет ни к чему. Ты не можешь знать, чего хочет Комитет. Ты можешь говорить только от себя. Что ты можешь противопоставить Хаосу? Ты веришь, что его можно одолеть? Нет. Ты веришь в его высший смысл, как учат неисповедимые? Нет. Ты веришь в Бога? Нет. То есть... Я не знаю. Может, есть кто-то, кто создал этот мир, но я не верю в Его неизреченную мудрость. Этот мир с таким же успехом мог создать и сумасшедший. Или никто. Или компания непримиримых врагов, почему-то объединившихся для этого дела. Хаос был всегда. Люди просто его не замечали. Они цеплялись то за одну глобальную идею перекройки мира, то за другую. Коррекция была очередной попыткой подогнать мир под прокрустово ложе некоей схемы. Самой разрушительной в истории Цивилизаций. Очнувшись среди обломков, люди впервые увидели кошмарный лик, безобразное лицо Хаоса. И всеми овладело безумие. И Йен написал свое знаменитое "Пришествие Хаоса". Помнишь?
  
  Черный Хаос обступил меня со всех сторон.
  Беснующаяся ликующая чернота залепила мне глаза, ноздри и рот.
  Она схватила меня за горло.
  Сердце мое разорвалось от боли, но душа продолжала страдать.
  А Хаос хохотал и тряс меня за горло.
  Он хотел вытрясти из меня эту мою душу.
  Я корчился от боли, удивляясь ее цепкости.
  Она все еще во мне.
  Но кто я?
  Я привык к Хаосу.
  
  Ты помнишь, как ты брызгал слюной? Ты ударил Йена, обозвал его истериком и соплей. Орал, что тебя тошнит от него. Меня и впрямь от него тошнит. Меня вообще тошнит от поэтов. Делают вид, что им известно нечто. Марают бумагу, морочат головы бабам и живут на их деньги. Паразиты. "Пришествие Хаоса" читали и превозносили все, не одни только его бабы. Ну и что? Помогло это хоть чем-нибудь? А ты помнишь, что он сказал в ответ на пощечину? Он сказал: Прости, Дон, тебе, конечно, больнее всех". - Почему он так сказал? Намекал, что ему известно больше, чем другим? Ничтожество! А ты - достойная личность. Кто ты, в сущности? Я - один из Девяти. Да, Номер Семь. Понял? Ты - номер. Ты даже не человек, а номер - там, где сосредоточено самое значительное в твоей жизни. Ты потерял свое имя. Ты лжешь Совету. Ты лгал Ильде. При чем тут Ильда? Ты расстался с ней, сказав, что не имеешь права на счастье в условиях Хаоса. А сам просто утратил потенцию после облучения. И долго тайно лечился. Но и после излечения не вернулся к Ильде. Тебе было стыдно. Чем же ты лучше Йена? Йен - паразит. А ты? А я добиваюсь законности. Я ищу преступника. Убийцу Ахка...
  - Господин интересуется Двойным Полнолунием?
  Голос принадлежал худощавому бледному незнакомцу. Он был элегантен и, казалось, стекал по стене, как струйка дождя.
  - ?
  - Я был там. Я свидетель. Эвид Денс, к вашим услугам.
  - Свидетель чего?
  - Я видел, как был убит господин Ахк. Я знаю многое.
  - Чем вы можете подтвердить это?
  - Я знаю, что вы - Номер Семь. Но стали им после смерти Ахка. До этого вы были Номером Восемь.
  - Что вы хотите за информацию?
  - Я хочу попасть на Цетеру. Возьмите меня с собой. Там, на месте, я расскажу вам все.
  - Зачем вам на Цетеру?
  - Мне там понравилось.
  - Что же вас заставило ее покинуть?
  - О-о-о... Я... Видите ли... Ну, ладно, я там не был. Я видел все это с помощью психовизора. Я не делал этого намеренно. Когда постоянно пользуешься психовизором, бывает, попадаешь в вихрь и видишь разрозненные куски событий в разных уголках вселенной. Но я не хакер. Психовизор мне нужен для других целей.
  - Что ж, собирайтесь в путь-дорогу. Мы едем завтра.
  
  Цетера - планета необычайных природных эффектов. Цетеряне обожают зрелища и живут за их счет. Но при этом они не заискивают перед туристами. Напротив, чтобы завоевать их расположение, вы должны проявить тонкое понимание красот пейзажа. Процитированные к месту строчки, неподдельное восхищение сделают вас желанным гостем. При этом они чувствительны к фальши и не переносят снобов. Например, меркцев с их толстыми кошельками и набором стандартных реакций здесь еле терпят.
  Мы решили прикинуться неофитами, скромными и благодарными. Первые три дня были отданы обязательной программе для новичков. Несколько раз мы заводили разговор о Празднике Полнолуния. Следовал красочный рассказ без какого-либо упоминания об убийстве. Впрочем, смерть Ахка была зарегистрирована как несчастный случай. Раз я пустился в пространные рассуждения о массовых празднествах, религиозных шествиях, эмоциональных взрывах в огромных скоплениях народа, приводящих к человеческим жертвам. Да вот, кстати, в прошлое Полнолуние, мне рассказывали, один человек погиб при странных обстоятельствах... На меня взглянули темные колючие зрачки.
  - А-а-а, джентльмен с Центральной? Тонкая, чувствительная натура. Даже слишком чувствительная для чиновника. Верно, никогда не видел ничего подобного. Был неподготовлен. Мы-то тут с младенчества, но всякий раз это потрясает заново. Хотя, признаться, я сам был удивлен. У него, верно, было слабое сердце. Следовало бы ввести для туристов специальный медосмотр, но муниципалитет не согласится. Расходы и... Но, чего и ожидать в этом Проклятом Хаосе! Меня, например, спасает только красота. Да, джентльмены, красота - единственное, что еще может спасти нас... Вот, взгляните на эту восхитительную камею. Она бесценна. И стоит совсем недорого. О, я вовсе не собираюсь с ней расставаться. Только из уважения к гостю...
  На четвертый день мы уже могли не брать гида без опасения восстановить против себя Туристический Синдикат. Мы отправились прямиком в небольшое кафе на побережье - последнее земное пристанище Ахка.
  Столик, за которым в ту ночь сидел Ахк, пустовал. Я подошел было к нему, но, ощутив на лице знакомое покалывание, остановился. Нервные окончания в коже моего лица специально обработаны, и я чувствую жучков, буквально кожей лица, в то время как блокер, вживленный в мозг, выстраивает защиту. Это позволяет обходиться без каких-либо приспособлений.
  - Господа передумали? Господам что-то не понравилось?
  Чуть удлиненное смуглое лицо. Черные блестящие волосы. Неожиданно синие яркие глаза. Я откровенно залюбовался. Это дало мне еще несколько секунд.
  - О-о-о, кажется, я знаю, в чем дело. Вы прослышали о джентльмене, который умер за этим столиком в Ночь Полнолуния. Но это было так прекрасно! О, я завидую ему. Мне бы тоже хотелось умереть так, любуясь Полнолунием.
  Это была удача. Но кто установил жучок? Не Совет и не Комитет. И те, и другие знали о моей миссии. Èх аппаратура не среагировала бы на меня. Стало быть, некто третий. Некто вылавливает всех, проявляющих интерес к гибели Ахка. Но тогда...
  - Мадмуазель, вы неправильно меня поняли. Я не имел в виду ничего подобного. Просто, там слишком солнечно. Я предпочитаю тень, знаете ли...
  На секунду ее лицо застыло. Мне показалось, что в голове у нее пронеслось: "Спугнула!"
  И тут заговорил Эвид.
  - Ну, что вы, Дон, мадмуазель так романтична. Не огорчайте ее. Здесь не так уж солнечно. Не забывайте, к тому же, что это последние дни лета. Ловите их.
  Официантка расцвела. Она повернулась к Эвиду, и уже через минуту мы сидели за столиком. Эвид сделал заказ, и она упорхнула, подарив ему пленительную улыбку.
  Ага! Вот оно. Снова ощутив покалывание, я закрыл глаза - она увеличила мощность. У нее ничего не получится, и через пять минут там начнется переполох. Кто же они?
  Эвид между тем осматривал кафе с недоуменным видом.
  - У меня такое чувство, что все это бутафория.
  - Что, все?
  - И кафе, и официантка, и даже побережье.
  - Ну, насчет побережья мы можем проверить прямо сейчас.
  Я положил на столик деньги и потянул Эвида.
  К берегу мы спустились почти бегом.
  - В чем дело? Почему мы бежим?
  - Столик прослушивался. Я боялся, что вы что-нибудь брякнете.
  - То-то я все время чувствовал, что-то не то.
  - Эвид, расскажите еще раз все, что видели. Вспоминайте, как можно тщательнее.
  - Пожалуйста. Хотя, мне казалось, я уже выполнил свою работу.
  - Вы хотите спрыгнуть?
  Он молчал.
  - Чем вы, собственно, собираетесь здесь заняться?
  - Я художник.
  - Ха-ха-ха! Да вы спятили. Здесь каждый второй художник. Или поэт. Или и то и другое вместе.
  - Я уникален.
  - ?
  - Я рисую предметы такими, какими их видят люди. Разные люди. Сотня изображений одного и того же объекта, и все разные. Это нравится. По крайней мере, тридцать из сотни покупают. И, между прочим, не всегда "свой" вариант. Одна девушка, например, видела Севский Водопад как тяжелую массу жидкости противно зеленого цвета, а купила картину, где Водопад выглядел мириадами сверкающих брызг, в гуще которых сияло смеющееся женское лицо. Таким его видел молодой человек, классический тип нищего поэта. Он ничего не купил. У него не было денег.
  - Нарисуйте это убийство,
  - ...
  - В чем дело?
  - Я никогда не пытался изобразить свое собственное видение - это никому бы не понравилось.
  - Мне понравится. И я заплачу.
  Эвид ухмыльнулся, но губы у него дергались. Я положил руку ему на плечо.
  - Все в порядке. У тебя получится. У тебя же есть глаза и уши. Ты же сам испытываешь какие-то ощущения. Ты привык настраиваться на публику. Но среди сотни вариантов должен быть и твой. Сосредоточься, вспомни.
  Пока я так разливался, он успокоился. В глазах его заплясали насмешливые искорки. К утру картина была готова. Ахк сидел в карикатурной позе. У него было три лица. Одно - блаженно улыбающееся чему-то над головой. Второе - удивленное, встревоженное, с промельком ужасной догадки в глазах. Третье - гримаса боли и ужаса. Туловище художник оставил ему одно. Левая рука покоилась на подлокотнике кресла, правая же пыталась оттолкнуть стакан с изумрудной жидкостью, который сжимала в когтях мохнатая черная лапа, будто висевшая в воздухе.
  - Вы... что же, получается, его... отравили?
  - Да.
  - Чушь. Правда, психолуч, способный вызвать такой сильный шок, мы отмели сразу: у Ахка была защита. Но яд! Экспертиза не обнаружила никаких следов отравления... А к чему эта лапа?
  - Не знаю.
  - Хорошо. Значит, яд. Вы больше ничего не помните?
  - Н-н-нет.
  - Вы уверены?
  - Вчерашняя официантка. Она почему-то кажется мне знакомой.
  - Ну, лапа-то уж точно не ее.
  - В ней есть что-то жуткое. Лицо становится неподвижным.
  - Вы заметили? Что ж, она нас, наверное, уже заждалась. Отправимся прямо к ней в лапы. Черные и когтистые.
  Официантка нам обрадовалась. Когда мы попросили "этого... ну, знаете, вашего, изумрудного цвета", она забавно сморщилась:
  - Господа ошибаются. У нас нет ничего похожего.
  Она сделала приглашающий жест. Бутылки - коричневые, золотистые, рубиновые, розовые, наконец, с бесцветной, чистой как слеза, жидкостью. Ни одной зеленой. Эвид сник. Я потащил его вон.
  - Что же это за фокус с зеленым напитком и лапой? Впрочем, кое-что мы можем выяснить.
  Я послал запрос. Через десять минут пришел ответ. Галий изумрудный. Вызывает сильнейший нервный шок. Смерть наступает через несколько минут, иногда мгновенно. Яд добывается из кристаллов светло-зеленого цвета. При растворении теряет окраску. Придает жидкости еле уловимый масличный привкус. Не оставляет никаких следов в организме. Идеальный яд.
  - Поздравляю, Эвид. Способ убийства можно считать установленным благодаря вам. Вот ваши деньги.
  На пороге он оглянулся. Сглотнул.
  - Желаю удачи, Дон.
  Ночью пришла официантка. Она держалась просто, чуть иронично. Я не просил никаких объяснений. Я был уверен, что у нее в запасе их целая куча. Мне показалось, она это оценила. Перестала подшучивать. В постели была пылкой и нежной. Прощаясь, обронила:
  - Завтра у меня выходной. Приходи к Лиловым Скалам. Кстати, меня зовут Сцеола.
  Новый день был таким же солнечным и ярким. Лиловые Скалы фосфоресцировали в дрожащем воздухе и отбрасывали длинные тени на искристый белый песок. Сцеола полулежала, опершись на локоть, и сушила волосы. Она вскинула на меня влажные синие глаза и усмехнулась.
  - Ты не особенно торопился.
  - Девочка заждалась?
  Она поморщилась.
  - Это деловое свидание. Я знаю, что ты ищешь, То, что ты ищешь, - у меня.
  - ?
  - Она протянула мне руку ладонью вверх. На ладони матово засветился голубоватый диск. Возникло строгое, замкнутое лицо с глазами, на дне которых затаилась боль. Тихий голос произнес: "Привет тебе, Номер Восьмой. Сейчас, когда я говорю с тобой, ты уже стал Седьмым. Верь этой девушке и ...", - она сжала диск в кулаке и спрятала руку за спину.
  - Я сразу поняла, кто ты. Но ты был не один. Он велел передать тебе лично и без свидетелей. И ты был прав насчет зеленого питья. Это я дала ему яд. По его просьбе.
  - Он хотел покончить с собой?
  - Да. Доказательства здесь. Ты получишь их за тысячу кредов.
  - Им интересовались многие. Как ты узнала, что я это я?
  - По цветам твоего спектра,
  Она лгала. Но сейчас мне нужно было завладеть диском. Я сделал вид, что проглотил наживку. Ухмыльнулся, достал пачку кредитов и, помахивая ими перед ее лицом, протянул руку за диском. Она выхватила деньги. В ту же минуту в мою руку скользнул гибкий диск. Я погладил ее мокрые кудри и коснулся поцелуем смуглого плеча.
   - Пока, детка. Ты восхитительна.
  Уединившись в своей квартире, я прослушал всю запись. Голос Ахка, его подлинный голос, сообщил, что он обнаружил за собой слежку со стороны Совета. Что его разоблачение стало бы гибельным для Комитета, и в сложившихся обстоятельствах он не видит другого выхода. Он избавляет Комитет от тягости принятия решения и завещает ему беспощадную борьбу с Советом. Подлинный голос Ахка, его лицо, и все же это была подделка. Хотя, пожалуй, Ахк был способен пожертвовать собой ради Комитета. Но Ахк не мог сообщить Сцеоле мои цвета. Он их попросту не знал. Цвета личного спектра члена Комитета знают только двое - сам обладатель и Номер Первый. Номер Первый! Ахка убил Комитет!..
  Черный Хаос обступил меня со всех сторон. Беснующаяся чернота залепила глаза, ноздри, рот. Она схватила меня за горло, и мой мозг лопнул от боли. А Хаос хохотал и тряс меня, тряс, тряс...
  Чье-то бормотание назойливо лезло в мои уши.
  - Дон, Дон, очнись, Дон. Очнись.
  Я открыл глаза. Эвид перестал трясти меня и с облегчением уселся на пол рядом.
  - Уф-ф-ф! Что случилось?
  - Как ты сюда попал?
  - По психовизору. Я обзавелся им здесь. Ты же знаешь, мне без него никак. И сегодня, шутки ради, я настроил его на тебя. Ты катался по полу, вцепившись в собственное горло, и рычал. Я успел вовремя и не дал тебе задушить самого себя.
  - Ерунда. Но... спасибо тебе. Там, в баре еще должно оставаться немного пойла. Самое время встряхнуться.
  Эвид принес бутылку и бокалы. Я выпил залпом и налил еще. После третьего в голове начало проясняться. Но одновременно засаднило сердце. Ахк, Комитет... Зачем Комитету было убивать Ахка? Чтобы приписать убийство Совету? Но зачем, в таком случае, поручать расследование мне? Ведь они знали, что я докопаюсь до истины. Или, наоборот, его убрали потому, что хотели сохранить Совет, так как Ахк со своими обвинениями против Совета становился опасен. Тогда понятна попытка инсценировать самоубийство. Но в чем состоит моя роль? Я раскрываю самоубийство, представляю предсмертную речь Ахка. Совет уверяется в лояльности Комитета - все карты раскрыты, господа, нам нечего скрывать...
  Но я? Они не могли рассчитывать обмануть меня! Значит, они хотели, чтобы я принял эту версию с их подачи. Завербовать меня уже завербованного, преданного Комитету всеми потрохами. Им мало этого. Они хотят, чтобы я в полной мере был осведомлен об их грязных методах и в полной же мере их принял. Но зачем так? Я не кисейная барышня. Я бы понял необходимость. Стоп! Ты бы понял необходимость убийства? - "Да, господа, принципиально я против, но принимая во внимание"... - В висках опять запульсировала боль. Хватит гадать. Меня поставили перед фактом. Стоп. Каковы факты? Первое - Ахк убит; второе - имеется диск с его прощальной записью; третье - Сцеола.
  Я повернулся к Эвиду.
  - Нужно выяснить личность Сцеолы. Мне нельзя этим заниматься. Сделаешь?
  - О чем разговор! Жди меня завтра, в это же время.
  
  
  
  - Итак, Сцеола...
  - В кафе работает три месяца. То есть за месяц до убийства. До этого ее в городке не видели. В кафе пришла с рекомендациями от Тур-синдиката. В Тур-синдикате девушки с такими данными не знали и рекомендаций, естественно, не давали. Это все.
  - Нет, не все. Она жила здесь три месяца. Все это время она что-то делала, с кем-то встречалась. Затем, посетители кафе. Они могут рассказать что-то интересное, если правильно к ним подойти. На Цетере принимают все мыслимые превентивные меры против террористов, поэтому тут все как на ладони.
  - Террористов? Постой, хозяин кафе сказал, что примерно два раза в неделю в кафе наведывался один тип. Сцеола не выделяла его среди прочих клиентов, но он обратил на него внимание, потому что парень излучал опасность.
  - Конкретнее.
  - Он не смог объяснить. Вроде бы парень ничего такого не делал, и оружия при нем не было. Но хозяин говорит, что в нем за милю можно было узнать террориста.
  - Как он выглядел?
  - У хозяина есть все его данные, в памяти контролера. Он сказал, на всякий случай.
  Почтенный владелец кафе ждал нас. Я показал визитку.
   - Заместитель Директора Совета? О-о-о!.. Понятно, сэр. Выходит, я был прав насчет того типа. Интуиция, джентльмены. Когда долго занимаешься делом вроде моего... Минуточку, господа.
  Он подошел к картине на стене, прикоснулся к краю и вернулся к нам, протягивая кристалл Ли.
  - Вот. Примите. Надеюсь, замолвите за меня словечко - бескорыстная помощь властям и все такое...
  Я обещал.
  Блондин с пронзительным взглядом очень светлых глаз. Тонкие губы, узкие плечи. На руках коричневатые пигментные пятна. Жуткий тип. Напоминает змею. Я понимал хозяина кафе.
  Я послал запрос. В ожидании ответа я потягивал четвертый бокал и наблюдал за Эвидом. Тот работал над очередным вариантом водопада. Внезапно он обернулся.
  - Послушай, Дон, ты не будешь возражать, если я выставлю "Убийство Ахка" ? Назову как-нибудь иначе, конечно. Может, найдется какой извращенец...
  - Ты сам извращенец!
  - Ну, вот, спасай тебя после этого!
  - Да бери. Только, чур, выручку пополам, мы же с тобой компаньоны.
  - О чем разговор! Напьемся как...
  - Тихо! Трансфер...
  Голос на коде Комитета произнес: "Кличка - Удав. Специализация - убийца-профессионал. Последние два года работает на МГТ".
  МГТ!.. МежГалактический Террор... Банда политизвращенцев. Многомиллионная, разрастающаяся с каждым днем, опутавшая весь Союз и даже Нецивилизованные Миры. Против всех правительств, партий, объединений, всего организованного. Порождение проклятого Хаоса...
  Я был ошеломлен. Зачем МГТ понадобился Ахк? Что они знали о нем, о Комитете? Как подступиться к этим ублюдкам?
  МГТ... Взрывы, массовые убийства, бессмысленная жестокость... Маньяки, одержимые намерением истребить Цивилизации. Жестокие, изобретательные, неуловимые. Как будто сам дьявол направлял их. Или Проклятый Хаос, исчадием которого они были и против которого восстали, если верить их прокламациям. Время от времени они распространяли воззвания: "Цивилизации прокляты во веки веков. Они должны быть уничтожены. Уничтожайте, сколько можете, - этим вы приблизите Справедливое Возмездие".
  Семьдесят процентов всех террористических акций на их совести. Они не щадили даже другие террористические группы, косили всех и вся.
  МГТ... Одна из главных проблем Комитета, который за все время ни разу не смог напасть на их след. А они пронюхали о Комитете! Но как?
  Я очнулся от сигнала трансфера. Запрос о Сцеоле! Но вместо компьютера, с его характерными дебильно-жизнерадостными интонациями, раздался голос Первого.
  - Комитет обеспокоен твоим запросом, Дон. Девушки с такими данными не существует. Она не зарегистрирована, а это исключено. В чем дело, мой мальчик?
  - Но она существует! Я с ней... контактировал... Это МГТ! Она из МГТ, Выходит, они могут избегать регистрации...
  - Что ты говоришь, мальчик! Сколько ей, по-твоему, лет?
  - Ах, да... В два раза больше чем самому МГТ. Они могут скрывать от регистрации только младенцев. Уничтожить же информацию о тех, кому больше десяти лет, они не могли. Компьютер Комитета вне доступа.
  - Совершенно верно. Итак, разберись с этим. Я надеюсь, ты справишься один, не хочу подключать кого-то еще к этому делу.
  Во сне мне привиделся Эвид. Он держал в руках стакан с зеленой жидкостью и, прихлебывая, подмигивал мне. Я пытался вырвать у него стакан, но он уворачивался.
  - Дон, напьемся, а, Дон? Ведь мы компаньоны.
  Я проснулся с головной болью и отвратительным вкусом во рту. Наверное, такой привкус был у той зеленой дряни.
  Ноги сами привели меня к Лиловым Скалам. Белый песок чуть поскрипывал под ногами. Пляж был безлюден. Воздух больше не дрожал, и скалы не светились, но казались бутафорно-нелепыми. Я отыскал скалу, под которой два дня назад меня ждала Сцеола. Похоже, меня там вновь поджидают. Кто-то лежал навзничь, раскинув руки и глядя в опрокинутый над Цетерой темно-синий купол.
  Глаза Эвида были широко раскрыты. Лицо хранило выражение напряженной сосредоточенности. На груди лежала злосчастная картина. Она была пригвождена. Шляпки гвоздей, тускло поблескивая, составляли перечеркнутую лежачую восьмерку. Конец вечности. Смерть Цивилизациям. Символ МГТ.
  Итак, они не поверили, что я проглотил наживку. Эвид не представлял для них опасности. Его убили и притащили сюда как предостережение мне. Или приглашение к диалогу.
  Что же я имею сказать самой мощной террористической организации? Всемогущей, вездесущей, внеморальной... Я смотрел на Эвида. Тупо всматривался в картину на его груди. Лицо Эвида сливалось с лицом Ахка. "Напьемся, Дон, компаньон..." - звучало у меня в голове, накладываясь на монотонную прощальную речь бывшего Номера Семь.
  Они ждут, что я стану делать. Они где-то поблизости. Они готовы к любому моему действию. Они провоцируют меня. Что бы я ни сделал, меня ждет ловушка. Что ж, я ничего не стану делать. Я сел на песок рядом с Эвидом. Закрыл ему глаза. Вытащил платок и накрыл лицо. И стал думать.
  Итак, Ахка убил МГТ. Смерть Эвида доказывает это. Но зачем банде террористов нужно было убивать человека, требующего ликвидации Совета? Роспуск Совета, безусловно, посеял бы панику, увеличил хаос, усилил депрессию - все это на руку МГТ. Ergo, они должны были пылинки с него сдувать. С другой стороны, навести на меня МГТ мог только Комитет. Комитет в паре с МГТ? Допустим, Комитет был заинтересован в сохранении Совета, такого, как он есть, а Ахк с его разоблачениями мешал политике Комитета. Но почему, почему они ввели в игру меня? Им нужен я, знающий правду. Я, принявший правила игры. Всецело преданный. Своеобразное боевое крещение. Кровавая порука. Черт! Что я думаю о людях, которых еще вчера считал солью земли. Соль. Белый искристый песок...
  Это было безумие... Уничтожали одну планету за другой. Одно чудовищное разоблачение преступлений прошлого и настоящего следовало за другим. А за будущее никто не давал ломаного гроша. Никто не ложился спать, уверенный, что проснется утром. Никто ничего не понимал. История переписывалась каждый год. Учебники не успевали менять. Наконец взбунтовались и дети и родители. В школах и вузах перестали преподавать этот предмет. Историю отменили. Время перестало быть мерилом вечности. Летоисчисление продолжали вести исключительно из бытовых нужд. Изгнанная из Академий Клио побрела меж двор, рассказывая свои байки тем, кто еще соглашался ее слушать. Та же участь ждала социологию, макропсихологию и философию. Образовавшуюся пустоту заполняла теория абсурда. Параллельно шел процесс возрождения религиозного сознания. Обновлялись старые забытые религии и возникали новые. Появилось множество пророков, и каждый возвещал истину истин. Наибольшее число приверженцев собрало учение о Неисповедимости. Люди повторяли: "Я ничего не понимаю, но я и не должен понимать. Я ничего не могу поделать с Проклятым Хаосом, но если я уверую, Господь будет хранить меня и вести чрез Хаос". Логика: если хаос создан Богом с определенной, пусть даже известной только Ему, целью, то хаос перестает быть хаосом в абсолютном смысле, следовательно, перестает быть Хаосом. Осмысленный, прирученный хаос уже не так страшен. Возьмемся за руки, братья и сестры, и наша жизнь вновь обретет смысл,
  Комитет поддерживал все религиозные центры. Он оказывал негласную всемерную помощь всем церквям, общинам и сектам, как явным, так и тайным, которые поддерживали в людях дух единения и стремление к порядку. Совет придерживался той же политики. У него было меньше средств, но он мог использовать открытую пропаганду. Глава Совета встречался с Отцом Арсием, патриархом неисповедимых, каждый месяц и они вырабатывали совместную программу действий.
  Я не был лично знаком с отцом Арсием, видел его только издали. Но Ильда ходила в церковь неисповедимых. Она говорила:
  - Я не верю, не верую так, как они, но мне там хорошо. Там тепло и светло. Мне не хочется уходить оттуда. Кажется, что это заповедный уголок, защищенный от Хаоса.
  - Кажется, - поддразнивал я.
  - Ну да. Но это дает мне силы жить дальше. Отец Арсий необыкновенный человек.
  - Но даже необыкновенный человек бессилен против Хаоса.
  - Он... Он считает, что с Хаосом не надо бороться, то есть бороться в нашем понимании. Он говорит, что Хаос послан нам Богом как испытание. Ну, вроде потопа, описанного в Библии. Понимаешь?
  - Но у нас нет ковчега, чтобы выплыть на какую-нибудь вершину. Каждый барахтается сам по себе.
  - Ты не прав. У нас есть Союз Цивилизаций, Совет, Церковь. Мы сохранили культуру, искусство, науку...
  - Союз, который трещит по швам. Совет, который не имеет реальной силы. Церковь, в которую ты сама не веришь по-настоящему. Искусство, которое перестало ставить вселенские задачи, потому что ответ на все вопросы пришел сам собой - Хаос - и опустилось до уровня развлечения масс. Наука, которая обслуживает войну. Культура выродилась в свою противоположность! Наша культура привела нас к Хаосу...
  - Есть еще любовь. Вот мы любим друг друга. Мы любим друг друга, - повторила она, встревожено глядя на меня.
  Я молчал. Ильда опустила голову, несколько минут сидела, кусая губы и как будто сдерживая слезы. Потом сказала, что устала от споров и ушла.
  Тогда я еще не был призван в Комитет. Я работал в Совете и задыхался от бессилия. Но вскоре начал натыкаться на присутствие незримой силы, то поддерживающей Совет, то противоборствующей ему. Постепенно для меня прояснилась логика действий этих невидимок. Я догадался о существовании тайной координационной группы. Я также догадался, что она последовательно обнаруживает себя передо мной, подготавливает. Это могло означать только одно - меня скоро призовут. Я ждал этого со дня на день. Но ждать пришлось целый год.
  И вот теперь Комитет убил Ахка. И, косвенно, Эвида. И я сижу под Лиловыми Скалами Цетеры и думаю, что мне делать с моим чудовищным открытием. Одно ясно - я составлю полный отчет о расследовании и в конце его потребую от Комитета самороспуска. В случае отказа я выйду из игры. Идиот! Они сами тебя выведут. А твою тупую башку обработают еще раз, чтобы вытащить все, что делает тебя ходячим арсеналом. А заодно поковыряются в твоих мозгах. И чего ты будешь стоить после этого?
  И снова я подивился той легкости, с которой обратил в банду монстров тех, кого еще вчера считал избранными из достойнейших.
  Я сидел уже полчаса, ни до чего не додумавшись, когда раздались громкие голоса.
  - Не шевелиться! Сдать оружие!
  Я молча смотрел на окружавших меня полицейских.
  - Кто вы и что делаете здесь рядом с трупом?
  Я показал им удостоверение.
  - Как вы здесь оказались? Вы знаете этого человека? Кто его убил?
  - Я оказался здесь случайно. Вышел прогуляться. Этот человек мне знаком. Был. Это Эвид Денс, художник. Это его картина. Они прибили ее гвоздями.
  - Они?
  - МГТ.
  - Откуда вы знаете?
  - Гвозди. Они образуют символ МГТ.
  - Верно! Грязные ублюдки!
  - А что изображает эта картина?
  - В кафе был убит человек в Ночь Двойного Полнолуния. Моему другу рассказала об этом официантка. Эвида поразила эта история. Он изобразил ее на картине и поплатился за это жизнью.
  - Похоже, они боялись, что ему известно больше, чем на самом деле.
  - Да, по-видимому, так.
  - Почему вы не вызвали полицию?
  - Я был потрясен. Кроме того, я не хотел бросать его здесь, а личный трансфер у меня отобрали в таможне.
  - Вы поступили правильно, сэр.
  - С какой целью вы прибыли на Цетеру?
  - Я провожу здесь отпуск. У меня есть еще две недели, но мне могут его продлить. Можете располагать мной.
  - Это для нас большая честь, сэр. Хотите, мы подбросим вас в город?
  
  
  
  Прошло пять дней. МГТ не проявлял себя. Я послал отчет в Комитет и донесение в Совет, сопроводив его просьбой продлить мне пребывание на Цетере. Из Совета ответили согласием. Комитет молчал. Полиция, поняв, что больше я ничего им не скажу, оставила меня в покое. МГТ как в воду канул. Я был один. Я продолжал думать, перебирая факты так и этак. Каждый день ходил в кафе на побережье, а затем спускался к скалам. Ничего не происходило. Цетера безмятежно развлекала баловней судьбы со всего Союза.
  На десятый день заработал трансфер. В моей квартире зазвучал голос Первого, такой как всегда. Комитет благодарит меня за отчет. Экспертам поручено разработать программу комплексных мер против МГТ на основе моих сведений. Через месяц меня отзовут для участия в ее обсуждении и, по всей вероятности, поручат возглавить. А пока я должен оставаться на Цетере.
  Ни слова о моей приписке к отчету. Я не знал, что и думать. Новая загадка! Слишком много за последнее время... Или я отупел? Или сошел с ума? Мне не давала покоя черная мохнатая лапа с зеленым стаканом. Почему это порождение фантазии Эвида стоит у меня перед глазами день и ночь? - "Напьемся, Дон, компаньон!"
  - Ты прав, Эвид, напьемся!
  Я пил всю ночь. И только под утро забылся сном. Когда я открыл глаза, солнце пробивалось сквозь зашторенные окна. А в ногах кровати сидела Сцеола. Увидев, что я очнулся, она встала, склонилась надо мной и приложила руку к моему лбу.
  Я ненавидел ее. Она была мне отвратительна. Я хотел задушить ее. Но я схватил ее за руку и притянул к себе. Она не сопротивлялась, И даже не стонала, хотя я причинял ей сильную боль. Когда я отпустил ее, она прильнула ко мне, пытаясь заглянуть в глаза. Но я резко отстранился и, глядя на нее в упор, выпалил:
  - А теперь скажи, зачем ты явилась? Только не говори, что за этим.
  - Нет, Дон, не за этим. Хотя я люблю тебя. Я знаю, что ты мне не веришь, не можешь верить... Все так запуталось!.. Я запуталась, Дон.
  - Прекрати. Не пытайся задурить мне голову. Эти сказки о бедной девочке, втянутой в банду наркоманов и насильников, оставь для сопляков. Что тебе нужно?
  - Я знала, что ты мне не поверишь. Я... Но я и впрямь запуталась, Дон. Они использовали меня. Они... О, Дон, они заставили меня заманить его к скалам, а потом эти гвозди... Я ничего не могла сделать. Я кричала, умоляла, но они... Взбесившиеся убийцы, вот, кто они такие. Спаси меня, Дон. Вытащи меня отсюда. Я люблю тебя, Дон!
  Она попыталась меня обнять. Но для меня уже было слишком. Вся ярость, которую я подавлял в течение последних недель, бросилась мне в голову. Я схватил ее за горло и стал душить. Она вцепилась в мои руки, пытаясь оторвать их от своего горла. И вдруг... У меня потемнело в глазах. В мои руки впивались черные когти. Мохнатые лапы легко разжали смертельное объятие. Через минуту чудовище, все покрытое длинной черной шерстью, скатилось с моей кровати, оскалилось на меня и сгинуло.
  Волосы у меня встали дыбом. Я оцепенело сидел, глядя на то место, где оно только что скалило клыки. Я посмотрел на свои руки. На них были следы когтей. Значит, не привиделось. Оборотень! Сцеола - оборотень! МГТ - оборотни. Вот почему они не оставляют следов. Вот почему они неуловимы и всемогущи.
  Но как им это удается? Надо запросить Комитет. Нет! Я больше не могу доверять Комитету. Что-то забрезжило на дне моей памяти. Опыты... Запрещенные опыты на людях и животных. Окул! Я должен связаться с Окулом. Он был величиной в биологии, пока не открыл в себе дар и свихнулся.
  - Дон, дружище! Оборотни? А-а-а... Лон Фу. Сумасшедший гений, который наплевал на все запреты и продолжал свои богомерзкие опыты один. Он добился успеха и послал полный отчет Совету. Совет постановил уничтожить лабораторию со всеми ее питомцами и документацией, а Лон Фу сжечь на электрическом стуле. Лон Фу казнили, но информацию, видать, не уничтожили, раз она попала к МГТ.
  - Что можно тут предпринять, Окул? Как с ними бороться? Как справиться с чудовищем, меняющим облик у тебя на глазах и исчезающим в воздухе?
  - Не знаю, Дон. Старик Лон Фу об этом не подумал, когда творил зло в своей лаборатории.
  - Окул, помоги мне.
  - Что я должен делать?
  - Не знаю. Ищи. Ищи по всему Союзу. Вдоль и поперек. Найди что-нибудь. Какое-нибудь оружие против них. Должно же быть какое-то оружие!
  - Ты хочешь уничтожить МГТ? Ты... Хорошо, Дон, я буду искать. Хотя и не знаю, что. Но если найду, я дам тебе знать.
  Я испросил у Комитета разрешения на два часа покинуть Цетеру и телепортировал на Центральную.
  Отец Арсий был удивлен и, мне показалось, обрадован моим приходом.
  - Нет, сын мой, оборотни, о которых ты спрашиваешь, суть - порождения суеверий. Церковь всегда сурово преследовала суеверия. Оборотней не существовало, следовательно, не существует и каких-то особых мер борьбы с ними. Тем более, одобренных церковью. А "оборотни" МГТ - результат дела рук человеческих. Лон Фу был человеком. И в МГТ тоже люди, хотя и поправшие все человеческие законы. Но они уязвимы. Они должны быть уязвимы и в человеческом облике, и в звериной шкуре.
  Меня поразила простая логика его рассуждений.
  - Отец Арсий, вы знали о Комитете?
  - Я догадывался, но узнал только от тебя.
  - Как вы думаете, почему Комитет промолчал на мое требование о самороспуске?
  - Он его не получил.
  - Каким образом?.. Комитет и МГТ действуют заодно. Они все оборотни. И Первый....
  Острая боль кольнула меня в сердце при мысли о Первом. Я закусил губу.
  - Я не могу ответить на твой вопрос, сын мой, но, думаю, что ты поторопился, осудив Комитет. Писание учит нас не судить опрометчиво.
  Я вернулся на свой пост. Я больше не был один. Отец Арсий, Окул... Найдутся другие. Вселенная велика. Я нарисовал в воздухе лежачую восьмерку и послал воздушный поцелуй девчонке, глядящей на меня во все глаза. Чем-то она была похожа на Сцеолу.
  
  
  Министр был красив. Он улыбался, глядя из окна изысканного особняка на синие мундиры, рассыпающиеся по саду. Офицер, отдававший распоряжения, его старый приятель, время от времени бросал на него тревожные взгляды. Министр его понимал: офицеру предстояло арестовать своего министра, друга юности и самого страшного человека в стране. Министр прикрыл на секунду глаза. Он решался.
  Первый ответил не сразу. Несколько мучительных минут ушло на просмотр дела. Затем жесткий властный голос произнес:
  - Я ознакомился с вашим досье. Вы преступили общечеловеческие законы. Вас будет судить Интерсуд.
  - Я навел порядок в стране.
  - У меня нет времени на дискуссии.
  - У меня тоже. Прикажите отозвать полицейских.
  - Основание?
  - Я вас выведу на МГТ.
  - ...Хорошо.
  Министр подошел к окну. Синие мундиры, недоуменно озираясь, покидали сад, разбитый по проекту самого модного и дорогого архитектора. Министр бросился в кресло и стал ждать.
  
  
  - Мальчик мой, отправляйся на Наир. Немедля. Встретишься там с Министром Внутренних Дел; он уверяет, что может вывести нас на МГТ.
  - Как он узнал, что мы... и ваш код?
  - Вот это ты и выяснишь. Этому человеку грозит Интерсуд. Он потребует гарантий. Ты их дашь. С досье ознакомишься по дороге.
  Наир, глухая провинция, где недавно произошла смена власти. Все ключевые посты в стране занимали лидеры победившей партии, друзья-соратники, уже успевшие передраться и несколько раз обменяться портфелями. В стране же при этом царило полное спокойствие. Какой ценой? Искусно прикрываясь объективными причинами, власти поддерживали в стране настолько низкий уровень жизни, что люди могли думать только о том, как бы выжить. Жизнь вытекла из них, как вода из прохудившегося сосуда.
  Я смотрел на угрюмые обросшие лица, вялые апатичные движения, на детей, которые не играли, не смеялись, а лишь с несмелым любопытством рассматривали чужеземца. У меня сжалось сердце. Я показался самому себе отвратительно здоровым и сытым.
  Но человеку, который меня ждал, не было стыдно за свое гладкое лицо и холеное тело. Что, в сущности, отличало его от бандитов МГТ? В безумии МГТ никто не мог разглядеть системы. А его власть зиждилась на вырожденном порядке.
  На второй месяц вступления в должность он сформировал отряды спецназначения. За одну ночь, вошедшую в анналы как "Ночь Большой Охоты", они перебили всех главарей преступного мира, а обезглавленную, мечущуюся, мелкую рыбешку отловили сетями. Затем удачливые охотники переоделись в синие мундиры и заняли места королей черного бизнеса. И никто не вякнул. И все было бы преотлично, да Министр сплоховал, зарвался, перестал считаться с друзьями-соратниками. В результате - донесение в Совет. И спета была бы его песенка, если бы не Первый. Гнусно вступать с ним в сделку, но детская задачка "что такое хорошо и что такое плохо" неразрешима. Да и человек этот непрост. Он обладал опаснейшей информацией и не засветился, приберегал на черный день. Мало кому это бы удалось. Как же он должен презирать людей! Никогда мне не понять, что за удовольствие властвовать над теми, кого презираешь.
  Мои философствования прервал дворецкий. Глянув на удостоверение, он поклонился и проводил меня в кабинет, больше напоминавший гостиную.
  - Виски, коньяк, сигару?
  Мягкое кресло приняло меня в послушные объятия. Ворс ковра, высокий, как луговая трава, облепил ноги. По нему заструилось тепло. Я вспомнил иззябших, понурых детей на улицах, резко выпрямился и отмахнулся от золоченого столика с угощением, который подкатил было вельможный подонок.
  - Давайте к делу.
  Он печально усмехнулся. Темно-карие, с поволокой, глаза понимающе взглянули на меня и тут же прикрылись длинными густыми ресницами. По лицу его пробежала тень. Казалось, душа его плачет о содеянном... Падший ангел, да и только. - Красиво играет черт, - подумал я и добавил:
  - И, давайте, без театра.
  Проняло, наконец. В сузившихся глазах загнанным зверем заметалась ненависть. Ну вот, Дон, у тебя еще один враг!..
  - Мне обещали гарантии.
  - Ваше дело закроют. Это означает жизнь и свободу. Но не воображайте, что Комитет станет вашей нянькой. Все остальное - ваша забота. Кроме того, вы должны рассказать все о ваших связях с МГТ, а также, каким образом вы узнали код Первого. Впившись в меня глазами, он слушал.
  - Донесение уничтожат или всего лишь не дадут хода?
  - Я вручу его вам. Копии, как вы знаете, силы не имеют.
  Он вскинул голову, пружинисто вскочил.
  - Слушайте. Это было в Ночь Большой Охоты.
  Он рассказывал, и я воочию видел подвал казино, ополоумевших гангстеров, ручьи крови... Коротышка Чуни оказался проворнее других и чуть было не ушел потайным ходом. Припертый к стене, он успел начертить в воздухе перечеркнутую лежачую восьмерку. Его привели к Министру. Он купил себе жизнь, открыв Министру компьютерный ключ МГТ. Подключившись к локальной сети, Министр успел вытянуть Главный файл, покинуть помещение и взорвать его до того, как его засекли. Дома, в безопасности, он просмотрел содержимое файла. Это были списки членов МГТ и некоторая информация о Комитете, в том числе и код Первого.
  - Каким образом сам Чуни узнал компьютерный ключ? Для МГТ нехарактерно распылять информацию.
  - Чуни был уникальным специалистом...
  - Был?
  - Он погиб в катастрофе, - лицо Министра было безмятежно спокойным.
  - Ладно, продолжайте.
  - Так вот, Чуни, он же Гиж (Чокнутый), был взломщиком мозгов. Он снимал самые мощные блоки, забираясь глубоко в подкорку, и выуживал сокровеннейшие тайны. Но ему мешала чувствительность. Он не выдерживал эмоционального давления. Кошмары мучили его даже наяву. Он так и не смог поставить собственного дела и работал по найму. Компьютерный ключ МГТ он выудил, копаясь в мозгах очередного "пациента", и не успел придумать, как им распорядиться.
  - Вы не пытались связаться с МГТ?
  - Зачем?
  - ...
  - Вот, значит, как вы меня... Ну, так вот, я не разделяю их целей и идеалов.
  - Вы говорите об идеалах?
  - Да посмотрите вокруг! Эта ваша демократия - собачья чушь. Союз, Совет - чушь. Людям нужна твердая власть. Вы думаете, они несчастны? - он дернул головой в направлении окна, подразумевая своих сограждан. - Отнюдь. Каждый из них, кто способен думать, думает так: "Я ничтожен потому, что вынужден быть таким". А вы дайте им свободу выбирать и действовать, дайте им все свободы и отнимите при этом гарантированный минимум. Вот тогда они станут несчастными. Ибо станет ясно, что ничтожны они не по принуждению, а по своей сути... А людей, способных к действию, - единицы, и они выбиваются всегда. При всех режимах. Они легко погибают, но не прозябают никогда.
  Он замолчал, вызывающе глядя на меня. Я так и слышал: "Ну, давай, возражай конфетными истинами и глазированными декларациями".
  Мне стало горько. Я почувствовал пустоту.
  - Мне нечего ответить вам. Я не хочу становиться в позу. Я служу Комитету не потому, что у меня есть ответы на все вопросы, а потому, что я таков, каков есть. И потому я против вас. И против МГТ. И я не могу презирать людей. Мне их жаль. Хотя во многом вы правы. Но жизнь не укладывается в схемы, даже кажущиеся убедительными. За вами только один раунд. Мы еще увидимся.
  На обратном пути я наткнулся на сиротливую кучку репортеров.
  - Откупился! - констатировал один из них. Остальные засмеялись. Я усмехнулся:
  - А вы идите сейчас к нему, устройте пресс-конференцию.
  Я дошел до конца аллеи и оглянулся. Они медленно расходились.
  
  
  - Ильда? Как же я стосковался!
  Она засмеялась прежним счастливым смехом, но тут же отстранилась.
  - Йен исчез.
  - Йен?! Ильда, мы не виделись два года, а ты говоришь о Йене!
  Снова, как много лет назад, я задыхался в путанице любви, ненависти, ревности и унижения...
  - Замолчи! Ты не понимаешь: Йен исчез. Его не могут найти. Ни полиция, ни... никто.
  Нам было по пятнадцать. Йен был тонким и грациозным, а я с десяти лет накачивал мускулы. Он был бледным, с огромными золотисто-карими глазами и будто нарисованными бровями. А я подставлялся и солнцу и ветру, плавал в ледяной воде и обдирал шкуру, лазая по камням. Меня мучила скрытая во мне темная сила, которой я не понимал и которая сама находила себе выход в отчаянных каверзах, отравлявших жизнь всей округе. Йен же уже тогда знал, кто он и зачем. Он писал дивные стихи. Я поражался, откуда у него брались эти непонятные мне чарующие образы. Ильда называла его гением. Я бесился, но ничего не мог придумать и только вечно цеплялся к нему. Мы дрались почти каждый день. Пока однажды я не нашел в саду оброненный, сложенный вчетверо листок с посвящением Ильде и вызвал его на дуэль. Йен выстрелил в воздух, а потом стоял передо мной, глядя на меня с удивлением и ужасом. Мне казалось, он не верит, что я выстрелю в него. Я выстрелил. До сих пор не могу понять, почему я промахнулся. Луч бластера даже не задел его. Потом начался содом. Родители кричали. Ильда билась в истерике. Меня исключили из школы. Я уехал из страны и поступил в закрытую спецшколу для космопилотов. Три года я летал по галактике. Потом был допущен к межгалактическим полетам. Потом в мире все пошло кувырком, и я вернулся на Центральную. Йен был уже знаменитым поэтом. Но и за моими плечами реяли крылья славы. Я вступил в гостиные в ореоле героя-звездолетчика. И мы с Ильдой утонули во всепоглощающей, жадной и щедрой любви. Вселенную между тем лихорадило. Начались разговоры о Коррекции, и отец... Привычная боль при воспоминании об отце вывела меня из задумчивости. Я повернулся к Ильде.
  - Расскажи толком, что произошло. Что опять выкинул твой Йен?
  Против ожидания она не вскинулась, а как-то жалко заплакала.
  - Дон, его нигде нет, понимаешь, нигде. Он пропал. Неожиданно. И ничего не оставил. Записки или чего-то такого.
  - Когда?
  - Да уже будет полгода.
  - Что-о-о!
  - Да ведь, не сразу же встревожились. Думали, что он поехал куда-то инкогнито. Даже держали пари, куда. Я сама узнала совсем недавно.
  - Хорошо. Ты молодец, что сказала мне. Я его найду.
  - Я сразу бросилась тебя искать, но в Совете мне сказали, что ты на секретном задании...
  - Ладно, Ильда, это не важно. Давай подробности...
  
  
  - Как ты посмел задержаться? Что ты себе позволяешь, мальчишка! Комитет ждет тебя с отчетом, а ты милуешься с этой...
  - Не смей!
  Я похолодел от ужаса. В первый раз я забылся в разговоре с Первым. Вернее, впервые за многие годы вспомнил, что это мой дядя, родной брат отца. Но, видимо, он и сам это вспомнил.
  - Прости. Я не имею права вмешиваться в твою личную жизнь. Но как ты мог?
  - Дядя, - я снова похолодел, но это забытое обращение вырвалось само, - дядя, Йен пропал.
  - То есть как пропал? Это невозможно. Датчики комитета... Ты полагаешь, что?..
  - Да. Везде, где происходит нечто "невозможное", надо подозревать МГТ. Дядя, мы давно не разговаривали, я имею в виду, как родные...
  - Да, сынок, и я очень рад, что ты нарушил это нелепое табу. Я тебя очень люблю, Дон. И горжусь тобой.
  - Знаешь, дядя, я хочу, чтобы ты знал, я никогда не думал, то есть я всегда понимал, что меня призвали в Комитет не за особые заслуги. Во вселенной найдется немало парней подостойнее. Меня призвали из-за отца, ради отца?
  - Да. Мы все - все, кто прямо или косвенно был причастен к Коррекции, чувствовали... чувствуем вину перед ним. И больше всех я. Поэтому я и создал Комитет. Я кляну себя...
  - Не надо, дядя, это было общей ошибкой. Я тоже дни и ночи проводил на митингах и орал: "Даешь Коррекцию!"
  - Ты был мальчишкой, а я... Ну ладно, перейдем к делу. Надо еще раз прокрутить всю операцию.
  
  
  - Ты слышишь меня, Ариман, отвечай... ты слышишь меня, отвечай, Ариман, отвечай, ты слышишь меня...
  - Кто ты такой и почему я должен тебе отвечать?
  - Я - капитан Дон Гард, космопилот Первого Ранга. И я держу руку на кнопке. Если ты меня огорчишь, твое логово взлетит к небесам. И не думай удрать, приятель, ты засвечен. Мой жучок последует за тобой.
  - ...Чтобы навести персональный дистанционный жучок, нужно знать личные цвета спектра.
  - Умный мальчик! Слушай. Я передал ему последовательность чисел, уникальную для каждого человека.
  - Ладно. Чего ты хочешь?
  - Открой телепорт.
  - Напрашиваешься в гости?
  - А ты догадливый!
  - Не пойдет.
  - Даю тебе минуту. Или ты поймешь, что я не шучу, или отправишься прямехонько в ад. Там тебя примут по первому классу.
  - Ладно, подваливай.
  Благодаря тренировкам, я сразу прихожу в себя после телепортации. Но в этот раз я испытывал сильное головокружение. Меня шатало, комната, казалось, ходила ходуном. Так оно и было. Пол, стены, потолок, все двигалось, меняло размеры. Комната то вращалась, то тряслась. Я усилил защиту и стал ждать конца дурацкого аттракциона. Внезапно свет померк, и в то же время комната "успокоилась". Запахло чем-то едким. Из углов поползли змейки какого-то газа, который застелился по полу и засветился жемчужно-серым светом. Посреди комнаты стояло подобие трона. На нем восседал человек в маске, одетый в звериные шкуры.
  - Ты Ариман? К чему все это шоу? Поговорим серьезно, как мужчины.
  - А ты нервничаешь!
  Он был прав. Мне было жутко. Я ощущал присутствие кого-то невидимого и ужасного, как в раннем детстве, когда, зажмуря глаза, я бросался в темную комнату и включал свет, чтобы убедиться, что там никого нет. Я словно снова стал пятилетним пацаном, дрожащим от дикого страха и любопытства.
  - Я пришел не ради твоих дурацких трюков.
  - И зачем же ты пришел? Только говори так, чтобы я тебе поверил. Если ты мент, а по-моему, так оно и есть, тебе крышка. Подохнем оба.
  - Я не мент. Пропал мой друг, поэт Йен. Я знаю, что он у тебя.
  - Ты вообразил, что я его похитил и держу взаперти? Это не так, он здесь по своей воле.
  - Врешь! Что у него общего с такими, как ты, ублюдок!
  - А что у него общего с тобой? Тебе доводилось дышать горним воздухом Парнаса? Ты поил в Кастальском ключе Пегаса, взмыленного после целой ночи полетов? Ты появлялся между людьми нагим, одетым в одну только сверкающую пену Ипокрены? Ты...
  - Остановись, - взмолился я. - Ты прав, мне все это незнакомо. Но я сказал правду. С Йеном мы дружим с детства. Дружили. Мы были соседями. Я давно не был дома и ничего не знал до вчерашнего дня. Мне рассказала Ильда.
  - Кто это, Ильда?
  - Ильда Гейнор.
  - А-а-а... супермодель? У тебя губа не дура. Золотые волосы, аметистовые глаза, перламутровая кожа...
  У меня зачесались кулаки, вбить ему язык в глотку. Я шагнул вперед, и меня отбросило защитой.
  Он засмеялся.
  - Ты начинаешь мне нравиться. Я дам тебе увидеться с Йеном. Ты сам во всем убедишься. Поговорим потом.
  Я снова провалился в темноту. Голос за спиной приказал идти вперед. Я оказался перед дверью, слабо светящейся в густом мраке. Из-за двери доносились музыка, хлопанье крыльев, что-то упало и разбилось, послышался смех. Затем незабываемый волнующий голос произнес: "Потише, Стив!"
  - Йен!
  Я рванул дверь. Комната была пуста, если не считать подростка, который, опустившись на колени, подбирал с пола осколки. На его плече сидел огромный ворон. Подросток испуганно обернулся. Боже правый! Безобразное бесформенное лицо, как будто его вылепили и, не давши затвердеть, смяли, не оставив ни одной четкой линии. Но хуже всего были глаза - без ресниц, без бровей и почти без зрачков. Однако он не был слеп. Он смотрел прямо на меня, с настороженным ожиданием. Я шагнул в комнату.
  - Меня послал сюда Ариман. Я ищу Йена Олафсена. Я только что слышал его голос. Где он?
  - Его здесь нет. И ты его не увидишь.
  - Ариман...
  - К черту Аримана! Я сказал, ты его не увидишь.
  - Но почему?
  - Я его люблю. А вас всех ненавижу. Вы все должны умереть. И вы умрете!
  - Вы тоже умрете.
  - Что? А-а-а... ну да, ну и пусть. Весь этот гребаный мир должен погибнуть. Но раньше мы уничтожим вас...
  Он вскочил, задыхаясь и дрожа. Ворон вспорхнул на окно и сверкал оттуда бусинками глаз.
  - Успокойся, браток, разве я сделал тебе что плохое? Я только хочу поговорить со своим старым другом. Я беспокоюсь за него. Я тоже его люблю. И там, в городе, много людей тревожатся за него. Почему ты не хочешь, чтобы я с ним увиделся?
  - Я уже сказал: я ненавижу твой мир.
  - Но ведь и Йен из моего мира.
  - Он не такой. Он понимает.
  - Понимает тебя? А к какому миру принадлежишь ты?
  - Не твое дело! Кто ты воще такой? Пришел и спрашивает!
  Я вздохнул и, чтобы выиграть время, огляделся и не смог сдержать крика: передо мной стоял отец. Кровь застыла в моих жилах. Стереопортрет был выполнен с нечеловеческим искусством. Я сел и закрыл лицо руками, чтобы не видеть его.
  - Эй! Ты что? - Урод склонился надо мной. Его лицо выражало участие и тревогу. Он протянул мне бутылку. - На, хлебни и расскажи, в чем дело.
  - Это мой отец...
  - А-а-а... Вот оно что...
  Он замолчал и притих. И я отдался воспоминаниям, которые гнал от себя все последние годы.
  Отец был против Коррекции. Он не был членом Совета, но он был большим ученым, и с ним обычно считались. Он метался по всему Союзу, убеждал, умолял. Его не слушали. От него отмахивались. А я стыдился за него перед друзьями. Когда объявили начало Коррекции, он пришел в Совет и выступил по Центральному Вещанию. Пытался, пока еще было время, объяснить людям гибельность их намерений. Тщетно. И тогда он поехал на Вавиль - первую планету в списке на уничтожение. Его жители были признаны безнадежными выродками, погрязшими в страшных пороках. И отец поехал к ним и погиб с ними. О нем вспомнили, когда стало ясно, что Коррекция безмерно страшнее естественного хода жизни, каким бы ужасным тот ни представлялся раньше. Отца назвали пророком, поставили монумент на площади Совета и присвоили его имя улице, институту и станции, на которой он работал.
  Я выпрямился. Урод робко улыбнулся и сказал:
  - Прости, друг, я же не знал. У меня у самого...
  - Что?
  - Там была моя мать. На Вавиле. Она была безнадежной. Но я любил ее. Когда она стала... совсем плоха, меня взяла к себе тетя, сюда, на Центральную. Тетя работала на станции твоего отца. Я его знал, видел во дворе станции. Мы с тетей там и жили. Мать не приезжала ко мне, только иногда говорила по трансферу. Я очень по ней скучал. Когда объявили, что Вавиль... там все заметались, бросились в космопорты, но вся планета была заблокирована. Оттуда никто не спасся. Мы с тетей много дней не выходили из дома, и трансфер отключили, чтобы больше ничего не знать. Я потом очень жалел об этом, может быть, мама хотела перед смертью поговорить со мной.
  Я больше не мог. Я обнял худые дергающиеся плечи и прижался к нему щекой. Картины детства нахлынули на меня.
  Почему-то, больнее всего было вспоминать, как однажды отец, усталый после работы, попросил меня принести воды, а я не пошел. Мне было семь лет, я смотрел приключенческий фильм, и мне было неохота отрываться. Сколько раз я потом скрежетал зубами по ночам, шепча: "Папа, папа, подожди, я сейчас принесу тебе воды!"
  - Я принесу воды, принесу!.. - простонал я и очнулся. Урод гладил меня по голове, а у стола сидел Йен и смотрел на нас.
  - Привет, Дон.
  - Привет.
  - Как ты?
  - Хреново. А ты?
  - Тоже вроде того. Ты прости, старик, я же не знал, что из-за меня поднимется такой переполох. Но я рад тебя видеть.
  - Так это правда, ты пришел сюда сам?
  - Да.
  - Зачем?
  - ...Дон, видишь ли, когда я шел сюда, я еще не знал, куда я иду. Я понятия не имел, что это - МГТ.
  Это было примерно полгода назад. Я забрел в какой-то притон и там наткнулся вот на этого пацана, который смотрел на меня с такой лютой ненавистью, что я захотел узнать, за что он меня ненавидит. Я подошел к нему, заговорил. Понимаешь, Дон, я заглянул в мир отверженных, мир, в котором все параметры искажены. И я не мог остановиться на полпути. Я попросил его показать, где он живет, и он привел меня сюда.
  - Ну и как тебе тут?
  - Ужасно. Все, что я видел, пережил раньше, из-за чего страдал, сходил с ума, все поблекло. Здесь ад. Но здесь живет какая-то страшная правда. Узнав этих людей вблизи, я понял, что мы обманываем себя, пытаемся искусственно...
  - Стоп! О чем ты? Мы уже не "пытаемся искусственно". С Коррекцией покончено!
  - Да нет, Дон, не покончено, просто методы стали другими. Вместо того чтобы карать за определенные действия, нас ставят в условия, при которых мы не можем совершить эти действия. Тотальный контроль! Разумеется, пока только на Центральной - у них еще не хватает средств - но радиус охвата неуклонно растет.
  - Но таким образом искореняется зло!
  - А разве не зло, лишать людей возможности собственного выбора? Ты только представь, что это будет за мир в окончательной редакции. Мир теней, смирных, законопослушных, лишенных индивидуальности, ни в чем не отклоняющихся от установленных норм...
  - Наир!
  - Что?
  - Ты обрисовал Наир. Там уже почти так. Разве что, за ниточки дергают иные силы.
  - А цель все та же, старая как мир.
  - Власть?
  - Власть.
  - Но ведь, то же можно сказать и о МГТ! И они, если сдуть идейную шелуху про "прогнившую цивилизацию и слияние с Творцом", хотят все той же власти. Я имею в виду лидеров.
  - Ну конечно. Лидеры всех мастей едины по своей сути, поэтому они всегда могут договориться, при желании. А вот на нижних уровнях - фифти-фифти: можно найти и ложь и правду. Ты вот считал, что все они нелюди, а узнал Стива и почти побратался с ним.
  - Йен, насчет всех лидеров, ты... Я думаю, есть исключения.
  - Я тебя понимаю, Дон, мне он тоже не чужой.
  - Ox, устал я, Йен, как собака.
  - Пошли спать. Стив уже постелил.
  Во сне я видел отца. Он был весел, подшучивал над мамой. Я снова был семилетним малышом и сидел на ковре среди своих игрушек. Внезапно отец посмотрел на меня и посерьезнел. "Сейчас попросит воды!" - с ужасом подумал я. Но он сказал: "Оставь игрушки, Донни, я назначаю тебя ответственным!"
  - Ответственным? За что? За кого?
  - За дядю.
  - Но ведь он большой!
  - Не спорь, Дон, иди, мне некогда. - Он повернулся и вышел из комнаты под руку с мамой.
  Я проснулся и долго лежал без сна. Дядя... Утром он должен выйти на связь. Мне предстоит тяжелый разговор.
  Ровно в семь заговорил трансфер.
  - Все идет по плану, Дон. Немедленно забирай Йена и телепортируй с ним сюда.
  - Нет.
  - Что? Что ты мелешь, Дон! Дорога каждая секунда. Мы же с тобой все обсудили.
  - Нет. Я не дам вам их уничтожить, как уже было однажды. Вспомни Коррекцию!
  - Ну что ты, Дон! Коррекция - это совсем другое...
  - Нет, дядя, не обманывай себя. Все то же самое. Я не уйду отсюда. Мы не уйдем... Дядя, ответь мне на один вопрос.
  - Спрашивай.
  - Ты остановил бы уничтожение Вавиля, если бы знал, что там отец?
  - Я не смог бы. В ход были пущены мощные средства. Я не смог бы, если бы и захотел.
  - А ты бы захотел?
  - Дон, это было 12 лет назад. Я был другим. Я не могу с уверенностью сказать, что бы я сделал тогда.
  - А сейчас?
  - Что сейчас?
  - Что ты сделаешь сейчас?
  - Боже мой, Дон, ты совсем спятил! Ну конечно, я остановлю операцию. Ты можешь оставаться там сколько сочтешь нужным. Но возвращайся скорей. Я тебя жду. Вас обоих.
  Трансфер замолк. Я бросил взгляд на Йена и Стива. Оба спали. Часы показывали семь пятнадцать. Я натянул одеяло и тоже заснул.
  Но выспаться мне не удалось. Меня разбудили удары гонга, крики, топот. Я покосился на Йена и Стива, разглядел затычки у них в ушах, все понял, оделся, вышел и пошел на звуки.
  Голос принадлежал, несомненно, меркцу. Я подошел поближе. Похоже на спортивную площадку. Меркец, седоватый подтянутый джентльмен, давал инструкции, стоя на возвышении. Двое чернявых южанина внимательно слушали его. Они находились внутри вычерченного белой краской квадрата. В углу его было свалено всякое оружие. Поодаль стояла скамья для зрителей. Один конец ее занимал молодой светловолосый человек, рассеянно читавший газету, во втором дремал пожилой господин с потухшей трубкой в зубах.
  - Вот этот квадрат - ваша земля. Места здесь хватит для бейсбольной команды, но вас это не касается. Вы должны доказать, что это ваша земля и другому здесь не место. Ясно? Алле!
  - Это земля моих предков, - неуверенно начал один. Об этом упоминал еще Геродот...
  - К черту Геродота! - подхватил другой. - Здесь всегда жил я, а тебе дал место из милости. А теперь убирайся отсюда, свинья неблагодарная.
  Оба замолчали и оглянулись на меркца. Тот расхохотался.
  - Ну что за кретины! Да разве так доказывают права на землю? Вон оружие. На этой земле должен остаться только один из вас. Вам понятны условия игры?
  - Это игра, сэр?
  - Разумеется. Но для вас все всерьез. Проигравший умрет, а его права перейдут к третьему, тому, с газетой. Он будет драться с оставшимся в живых.
  - Зачем?
  - Чтобы вовлечь в игру четвертого, который еще спит.
  - Чем же все это кончится?
  - Идиоты! У этой игры конца нет. Ну как, согласны?
  - Да, сэр.
  Меркец ударил в гонг. Двое в квадрате набросились друг на друга. Третий отбросил газету и забегал вокруг, улюлюкая и давая советы попеременно то одному, то другому из сражающихся.
  Кто здесь более сумасшедший? - подумал я. - Эй! Стойте, он же обманывает вас всех!
  Я напрасно надрывал глотку - они меня не слышали. Воздух здесь звуконепроницаемый, догадался я и пошел прочь.
  Третью неделю я находился во владениях МГТ и ничего не понимал. Вблизи все это оказалось еще более непонятным. Безумный искаженный мир. Бессмысленная жестокость, бессмысленные игры. Даже порочность их какая-то бессмысленно-нормативная, почти апатичная. Или мое восприятие притупилось?..
  Со мной никто не считался. От меня не прятались, но и не принимали всерьез. То ли знали, что я безоружен, то ли я им был неинтересен... Ни разу мне не удалось вмешаться, как-то повлиять на происходящее. Я был невидимкой в этом зазеркалье. И только упрямство не давало мне признать поражение.
  
  
  - Стив другое дело - его я вытащу отсюда! И всех, кто захочет, тоже. Ну а остальные... безнадежны. Поливают грязью всех и вся, а если копнуть: кто-то когда-то сделал дитяти бобо. Нет такой обиды, нет такой беды, чтобы из-за нее обвиноватить и возненавидеть весь мир!.. Не хотелось говорить, но мне тоже сделали бобо. У меня убили отца. А мать умерла с горя. А все, во что я верил, рухнуло в одночасье. А любимая женщина всю жизнь, в тайне, любила другого - тебя.
  Так почему же я не стал в отместку убивать всех подряд? Или хотя бы тех, кто виноват в гибели моих родителей? Почему не сбросил парочку бомбочек на Совет? Почему не отправил к чертовой матери этих кретинов, прихватив заодно и с десяток миллионов близживущих сограждан, импотентов-конформистов? Почему? Или я тоже импотент-конформист?
  Йен пожал плечами.
  - За тобой поколения образованных предков. Ваша семья от века принадлежала к элите. Ты - белая кость. А такие как Стив...
  - Оставь Стива! Со Стивом я уже решил. Ну а этот, в маске, уж он-то - образованней не бывает. И происхождения не хуже нашего с тобой.
  - Ариман - компьютерный ребенок.
  - Что за хреновина, какой еще компьютерный ребенок?
  - Ты что, впервые слышишь? Это же было мировой сенсацией. Правда, двадцать лет назад.
  - Двадцать лет назад я был в закрытой школе. До нас не доходили никакие сенсации.
  - Ах да, я забыл. Так вот, в то время все помешались на компьютерной генетике. Беременную женщину подключали к монитору и задавали нужные параметры - способности, наклонности, характер и так далее. А внешний облик рисовали прямо на экране, на глазах у будущих родителей. Общество охватила эйфория: грядет Человек Совершенный, новая эра, золотой век и так далее...
  - И что, все закончилось Большим Блефом?
  - Хуже. Все опыты были удачными, от добровольцев не было отбоя, Совет дал добро. И возник новый бизнес - компьютерное акушерство и, как во всяком бизнесе, конкуренция. Так вот, фирмы стали заражать системы конкурентов вирусами.
  - Боже правый! И вместо заказанных ангелочков...
  - И вместо заказанных ангелочков стали рождаться кошмарные уроды с физическими и психическими отклонениями. В большинстве случаев их усыпляли. Но некоторые родители не давали согласия и забирали детей.
  Ариман всю жизнь носил маску. Как его ни оберегали, он с самого раннего детства знал, что с ним что-то не то. А когда узнал правду, порвал со всеми и ушел из дома. Здесь он среди своих. Он свободен, он пишет стихи, сочиняет музыку...
  - И ест на завтрак человеческие мозги, - подхватил я.
  Йен осекся.
  - Ну что же ты, продолжай. Или муторно стало? Да, ест мозги и запивает кровью. Расплачивается таким образом с человечеством... Хорош способ? Не хочешь ли попробовать?.. Что ты так странно смотришь?
  - Я... попробовал.
  - Что попробовал?
  - Кровь.
  - ...
  - Я должен был! Тебе этого не понять... Это жизнь! Я все должен пробовать на вкус. Все. Саму жизнь. Иначе я не смог бы писать.
  - А убивать - медленно, изощренно? Отрезать от живого человека куски и поедать у него на глазах? Или сдирать с него кожу заживо и смотреть, как он корчится? Насиловать младенцев, а потом высасывать из них кровь - все это ты тоже попробовал?
  - Ты не понимаешь!
  - А ты понимаешь? Ты понимаешь, что им нравится все это? И многое другое, такое же и похуже. И уже не важно, как и почему они стали такими. Они - такие, и это конец. И тебе тоже конец. Есть вещи, которые нельзя делать. Ни при каких обстоятельствах. Просто нельзя.
  - Не убий, не укради, не лжесвидетельствуй, не...
  - Иронизируешь? А ты подумай: в библии не написано, почему нельзя. Это выше логики: если начать разбираться в pro и contra, всей жизни не хватит. Поэтому - просто нельзя. Преступил - и ты уже не человек.
  - Но ведь ты убивал!
  - Врагов. По необходимости, а не в отместку за что-то. И не для удовольствия.
  - Лжешь! Ты любишь убивать. Ты любишь оружие. Тебе нравится быть сильным. Самым сильным. И побеждать. Побеждать всех.
  - Я - нормальный мужчина. И все это я люблю... в нормальных пределах. А ты... в тебе этого никогда не было, вкуса к жизни. И ты компенсируешь отсутствие здоровых инстинктов патологическими потребностями. Все равно что вместо нормальной пищи питаться падалью.
  - Патологическими потребностями? Вот ты и сказал - потребностями! Все, что потребно, естественно. Порок естествен. Преступление естественно. Уродство естественно. Так же как и красота, чистота, доброта. Это жизнь! Я стремлюсь ее понять. А ты хочешь обстругать живую ветвь... а ведь останется мертвый обрубок. А на живой ветви есть все - и цветы, и грязь, и плоды и черви.
  - Но ведь есть же предел!
  - А кто его установил? Тот, кто сажал этот сад? Ты берешь на себя эту роль?
  - ...Уйди, Иен. Или нет, я сам уйду.
  
  
  - А вот и ты, красавчик! Эй, что с тобой?
  - Только тебя не хватало!
  - Да погоди, что стряслось-то?
  - Спроси лучше, чего не стряслось.
  - Ну не хочешь, не рассказывай. Давай, лучше, потрахаемся.
  - Отстань, говорю.
  - Напрасно ты так. А я могла бы многое тебе рассказать. Ты ведь за этим сюда забрался. Не бойся, я тебя не выдам.
  - Я не боюсь. Я здесь никого не боюсь. Слышите, вы, ублюдки, упыри, сволочи!..
  - Да что ты разорался! Вон Бетховена напугал. Маэстро, идите сюда!
  - Ах, молодой человек, ну разве можно так распускаться? У вас какое-то горе? Да если бы вы знали мою историю, вы бы сочли себя баловнем судьбы по сравнению со мной.
  Я наизусть знал его историю. Но я также знал, что остановить его невозможно. Поэтому я лег в траву и стал думать. Сцеола примостилась рядом.
  Чокнутый маэстро наконец исчерпался и, вытащив откуда-то палочку, начал дирижировать невидимым оркестром. Я следил за его плавными движениями и думал: "Нет, я не Садовник. Не я сажал сад. Но мне вручены садовые ножницы. И это делает меня ответственным и опасным одновременно. И при этом мне самому угрожает еще неведомая опасность - стать чужим в этом саду".
  Я повернулся к Сцеоле.
   Так что ты хотела мне поведать?
  - Правду о смерти Ахка. Разве ты здесь не за этим?
  - За этим, детка, за этим. Я весь внимание. Она пристально посмотрела на меня.
  - Ты что-то задумал, Дон? Обещай, что ничего не предпримешь без меня.
  - Не волнуйся ни о чем, детка, рассказывай.
  - Ну ладно. Так вот, Ахк пришел к нам сам.
  - Не может быть! Я не верю тебе.
  - Это правда, Дон.
  - Но зачем? Почему? Я не понимаю. Каждого проверяли несколько лет. Его считали воплощенной честностью, прямым, неподкупным, преданным...
  - Он таким и был. Но его заклинило на Совете. Он хотел уничтожить Совет, хотел единовластия Комитета. Абсолютного, безупречного порядка. И еще одно: он не хотел власти для себя. Он хотел служить власти, но власти идеальной. Я думаю, он бы и Комитет уничтожил, если бы тот перестал соответствовать его идеалу.
  - Он бы не смог.
  - Ты прав. Структура Комитета не позволяет предательства. Всем вам известны только коды и неизвестно, кто за ними скрывается. Знает только Первый, а он неуязвим. Мы очень скоро поняли, что от Ахка толку мало и решили сделать из него приманку.
  - Погоди, ты не сказала, зачем он связался с вами.
  - Я думала, ты понял. Он хотел с нашей помощью свалить Совет, а потом уничтожить нас, выдав Комитету.
  - Складно.
  - Ты мне не веришь?
  - Как он вышел на вас? Комитет десять лет безуспешно пытался это сделать.
  - Проще простого, Дон.
  - ?
  - Ну да. Он взорвал супермаркет и, спасаясь от погони, забежал в "Черепаху". Рассчитывал, что там окажется кто-нибудь из наших. На случай неудачи он планировал взорвать выставку авангардистов. И так далее. Но ему повезло в первый же раз: в "Черепахе" сидел Удав, пас клиента. Удав его спрятал и сам предложил вместе взорвать больницу.
  - И Ахк согласился?
  - Конечно, он же хотел войти в доверие. После больницы Удав привел его к Кингу. А Кинг его расколол. И решил разыграть его как карту. Мне с Удавом и поручили это дело.
  - Сцеола!
  - Что?
  - Я схожу с ума. Где зло? Где добро? Кто друг? Кто враг? Или Ахк - сумасшедший?
  - Все сумасшедшие. Это сумасшедший мир.
  - А я?
  - Ты? Ты - просто дурак.
  - А ты?
  - Я? И я дура. Иногда. Слушай, Дон, ты убирайся отсюда подобру-поздорову.
  - Что так вдруг?
  - Здесь этот чокнутый с Наира.
  - Коротышка Чуни?
  - Он самый.
  - Но ведь он погиб!
  - Ни хрена подобного. Тот кретин, ну, большая шишка наирская, забыл, с кем имеет дело. Чуни его "прочел", когда они сговаривались в Ночь Большой Охоты. В аварию он подставил другого, а сам слинял с Наира. Кинг с него пылинки сдувает.
  - А Чуни открыл ему, чем он откупился?
  - Конечно. От Кинга не скроешь. Чокнутый сказал Министру, где Президент Наира хранит свой подлинный личный архив.
  - А-а-а... Ну а почему я должен бояться этого мозгляка?
  - Да ты и впрямь дурак! Он же "прочтет" тебя в два счета! Для тебя ведь не секрет, что Кинг знает, кто ты. Ты же засветился в деле с Ахком. Коротышка выудит из тебя все без усилий. А ты знаешь побольше Ахка, я это чувствую. Ты не только погибнешь сам, ты вообще все провалишь.
  - А тебе-то что до этого? Ты-то почему нам помогаешь?
  - Не знаю, не спрашивай... Дон, ты очень ее любишь?
  - Кого?
  - Да ладно. Я все знаю. Она красавица. Красивей меня в тысячу раз. Знаменитость! А я...
  - Глупая!
  - Заткнись! Не смей меня жалеть. Убирайся отсюда, слышишь?
  Я смотрел, как она бежит, смешно раскидывая ноги. Кто-то положил мне руку на плечо. Я вздрогнул.
  - Молодой человек, вам оказана величайшая честь - сам Кинг! - дирижерской палочкой Бетховен указывал на небо, на серебряную точку, которая стремительно росла, приближаясь. Через несколько минут серебристый флайер приземлился в трех метрах от нас.
  Откинувшись на спинку сиденья, меня разглядывал сероглазый, светловолосый красавец. Безукоризненный белый костюм, небрежный приглашающий кивок - и впрямь король.
  Он вел машину точными автоматическими движениями, почти не глядя на приборы и поддерживая непринужденный разговор о последних моделях флайеров. Внезапно он без всякого перехода спросил:
  - Мне передали, что вы хотели меня видеть. Зачем?
  Виртуоз! Но я был начеку. Я застыл с открытым ртом на полуслове, поморгал глазами и наконец выдавил:
  - Простите, я так увлекся, что не сразу врубился.
  Он слегка улыбнулся.
  - Да-да, я хоть и любитель, но могу понять профессионала.
  - Да нет, здесь я тоже любитель: флайеры всего-навсего хобби. По профессии я космопилот. Капитан Первого Ранга.
  Он опять улыбнулся.
  - Знаю. Разведка донесла. Но я полагал, флайеры тоже входят в вашу компетенцию. Так зачем вы хотели меня видеть?
  - Хотел понять... - я замолчал, как бы не находя нужных слов.
  Он тоже молчал, улыбаясь все той же мягкой улыбкой. Изысканная простота его манер была неподдельной. Этот человек, несомненно, принадлежал к сливкам общества. Или когда-то принадлежал.
  - Как вы уже, наверное, знаете от той же разведки, моим первоначальным намерением было вызволить отсюда Йена Олафсена, моего старинного друга. Но когда я узнал, что он здесь по доброй воле, я захотел понять, почему такие как Йен, как вы, - я слегка поклонился, - приходят в МГТ. О плебсе я не говорю, они меня не интересуют. Когда на корабле кто-то из экипажа чудит, я его просто выбрасываю за борт, в открытый космос.
  Он сощурил глаза, лицо его выражало напряженное внимание. "Только бы не перегнуть", - пронеслось у меня в голове. Я помолчал и продолжил:
  - Я привык понимать окружающий мир и подчинять себе.
  Все также пристально глядя на меня, он слегка кивнул.
  - Меня учили, что зло имеет социальное происхождение, что преступления совершают люди обездоленные или считающие себя таковыми. Они преступают закон, стремясь отнять у других то, чего их "несправедливо" лишили. И это мне понятно. Мне понятно, когда мальчишка, рожденный в бараках Гобо, убивает своего сверстника с Велфа, забирает его деньги, а изуродованный труп подбрасывает к порогу его собственного дома. Таким образом он одновременно и зарабатывает на хлеб насущный и сладко мстит. Для него существуют только два варианта: если доминирует жажда легкой наживы, он уходит к криминалам, если жажда мести - к вам. Повторяю, здесь мне все ясно. Но когда юноша из самой лучшей семьи, щедро одаренный природой и получающий от жизни все - одним словом, такой как мой друг или, - я опять слегка поклонился в его сторону, - тут я ничего не понимаю. А этого я не могу допустить, иначе все летит к черту.
  Я рубанул воздух рукой и замолчал. Он тоже молчал, как бы из деликатности.
  - Да-а-а... Ваша беда в привычке упрощать. В простом мире жить легко, но за то вы и расплачиваетесь сейчас. Столкнувшись с чем-то, не укладывающимся в схему, вы оказались беспомощны. Вы стремились к встрече со мной, чтобы понять меня и мне подобных. Но почему вы решили, что я откроюсь вам? Разве я прост, как флейта, чтобы играть на мне?
  - Датский принц ошибался. Играют не только на простых инструментах. Скажем так: на каждый инструмент найдется виртуоз-покоритель, а те, в свою очередь, подвластны дирижеру. Все вместе они играют лишь то, что сочинил композитор. А ведь есть еще и тот, кто заказывает музыку! Как видите, и я не так прост, как вы думаете.
  - Я не говорил, что вы просты, Я сказал, что вы желаете жить в простом мире. Это разные вещи. Что-то сильно потрясло, напугало вас в детстве или юности, и я догадываюсь, что. Судьба отца?
  - Не надо!
  Он посмотрел на меня с участием.
  - Хорошо. Поговорим о другом. Вы хотите понять природу зла. Но, милостивый государь, над этой проблемой бились величайшие умы человечества. И безуспешно. Но неужели вам всерьез это нужно, вам, космическому волку?
  Не дав мне ответить, он продолжил другим тоном:
  - Впрочем, мы уже у цели.
  Он приземлил флайер на крыше ничем не примечательного дома. Через минуту мы уже спускались в лифте и, судя по времени, апартаменты Кинга находились глубоко под землей. Дверь лифта открылась в просторный кабинет.
  - Располагайтесь, чувствуйте себя как дома, а меня прошу извинить, я вас покину минут на пять.
  Он исчез. Я огляделся. Кабинет Кинга напоминал убежище отшельника. Спартанскую скудость обстановки нарушали только несколько ярких пейзажей, написанных в авангардистской манере. Я попытался разобрать, что на них изображено (задача, кстати, не из легких), но что-то неотвязно копошилось в моем мозгу. Что-то непонятное было в словах Сцеолы, но что, я никак не мог ухватить. Ага! Вот оно - Сцеола сказала: "Первый неуязвим". Произнесла будничным тоном, вскользь, как нечто само собой разумеющееся. Но почему? Я никогда не считал Первого неуязвимым. Ни один человек, храни его хоть за семью замками, не может быть абсолютно неуязвим. Однако Сцеола говорила с абсолютной уверенностью.
  Я не успел додумать. Появился Кинг в костюме из коричневой замши, красиво оттенявшей светлые, почти белые, волосы. Сев в кресло, он принял классическую королевскую позу и с откровенной иронией принялся меня разглядывать. Но я решил продолжать игру как можно дольше.
  - Такая точная телепортация на малых расстояниях - потрясающе! Неужели вам удалось преодолеть парадокс телепортации?
  - Парадокс? Что вы имеете в виду?
  - Чем меньше расстояние, тем неопределенней координаты. Частный случай принципа неопределенности. Лучшие физики-спейсеры всего Союза бьются над этим.
  - Вот как? А я и не подозревал. Я просто приказал построить для меня удобный дом. Он усмехнулся и произнес в воздух:
  - Гижа ко мне!
  Почти в то же мгновение в комнате появился маленький щуплый человечек, чернявый, горбоносый, с большими выпуклыми глазами. Он не поклонился Кингу и даже не поздоровался, а просто стоял в выжидательно независимой позе.
  - Покопайся в нем, Чуни, - бросил ему Кинг.
  - Уже.
  - Ну и как?
  - Парень чист.
  - Конкретней.
  - Капитан Дон Гард, родом с Центральной. Космопилот. Отец - легендарный Уильям Гард. Мать...
  - Что с тобой, Чуни? Мне не нужна справка из "Кто Есть Кто". Зачем он здесь?
  - За Йеном Олафсеном, поэтом.
  Кинг внимательно посмотрел на коротышку.
  - Что с тобой, Чуни? - повторил он.
  Тот развел руками. При этом полы его куртки раздвинулись, и из кармана брюк выглянуло горлышко бутылки.
  - А-а-а-! Вот оно что - нализался... Подай сюда, что это у тебя?
  Чуни испуганно замахал руками:
  - Не надо это. Нельзя! Тебе нельзя.
  - Да ты спятил! Почему нельзя?
  - Это караундж!
  - Что за хреновина?
  - Караундж - особая водка, очень сильная.
  - Я знаю все водки на свете, и ни одна из них меня не свалит.
  - Караундж - особая. Ее делают только на моей родине, из тута, и выдерживают в камне, каменной печи.
  - Какая экзотика! Давай, тащи ее сюда. Не жадничай.
  Пожав плечами, с видом человека, не желающего спорить с сумасшедшим, Чуни подошел к бару, взял бокал и налил в него прозрачную жидкость.
  Кинг выхватил бокал, подмигнул мне и опорожнил его. В ту же минуту глаза его вылезли из орбит, он схватился за горло и, прохрипев: "Ну, Гиж, и пьют же у вас на Наире!" - свалился в кресло.
  Чуни метнулся к нему, убедился, что тот без сознания и повернулся ко мне.
  - Беги, парень, бери твой поэт и этот белоглазый и беги. Полчаса у тебя есть.
  Как все провинциалы, он коверкал слова интерязыка.
  - Нет.
  - Нет? Почему нет?
  - Я не могу. Он поймет, что это ты меня выпустил. Или бежим вместе или я остаюсь.
  Он посмотрел на меня дикими глазами. Наконец, лицо его прояснилось.
  - Понял! За меня не бойся. Мне он ничего не сделает.
  - Сделает. За то, что помог мне. Он не поверил ни мне, ни тебе. А почему ты мне помогаешь?
  - Ильда. Она же наша, наирская, только имя-фамилие поменяла. Правда, они уехали давно, когда Ильда была еще пацанкой. Но мы все ее любим. А ты - ее парень. Значит, я должен тебе помогать. Эта гнида Кинг такого в жизни не поймет... Наши многие уехали, не выдержали. Я тоже мог, но не уехал.
  - Почему?
  - Дурак был. Нравилось, как я жил. Сам себе хозяин. Свободный. Ничего не боялся. И мать не хотел бросать. А теперь все равно пришлось.
  - Ильда мне никогда не говорила...
  - Стеснялась, наверно... Кинг шевельнулся.
  - Скорей, парень, он сейчас очухается, раньше, чем я думал.
  - Нет, я уже сказал. Лучше дай и мне глотнуть твоего пойла.
  Острый нож вонзился мне в горло. В глазах потемнело.
  
  
  - Что, Красавчик, худо тебе? В черном вечернем платье, с распущенными волосами, блистая драгоценностями, Сцеола склонилась ко мне. В хмельных глазах ее светилась насмешка. Я обнял ее за плечи и усадил на колени. Она захихикала, а я, преодолевая дрожь, посмотрел в дальний, почетный конец стола. Там восседал Кинг, в черном трико и сверкающей черной же короне на светлых волосах. А рядом, поглаживая подбородок в обычной для себя манере, сидел Йен, тоже в венце, но белом. Их контрастное соседство было неотразимо притягательным. Йен что-то рассказывал, улыбаясь, играя красивым лицом. Кинг не отрывал от него глаз. Вдруг они оба рассмеялись, и Кинг наклонился и поцеловал Йена в губы, затем откинул голову и выкрикнул: "Тост! Слушайте все! Тост в честь нашего гостя". Раздались вопли - "Виват!", "Браво!", "За Йена!"
  Йен, молча, чуть улыбаясь, разглядывал толпу. Кинг, обнимая его одной рукой, другой высоко поднял бокал и провозгласил: "За короля поэтов!"
  - Пей! - Сцеола вставила в мою руку бокал, но я продолжал смотреть на эту парочку. Йен как будто не замечал меня. Он не то чтобы избегал моего упорного взгляда, он просто смотрел сквозь. А Кинг, казалось, видел только его.
  Внезапно он хлопнул в ладоши. Ему поднесли гитару. Он ударил по струнам, и за столом стало тихо. Полилась неистово-страстная мелодия. Когда музыка смолкла, к Кингу на коленях подполз маэстро, умоляюще простирая к нему руки. Кинг бросил ему гитару. Бетховен подхватил ее, отполз в угол и стал обрывать на ней струны. На него не обращали внимания. Кинг снова хлопнул в ладоши. Появились дети в белых туниках, с чашами в руках, и стали обходить гостей. Чашу поставили и передо мной.
  - Кровь! - прошептала Сцеола.
  - Кровь, - повторил я и взял в руки чашу. Я не отрываясь смотрел на Йена. Йен не спешил поднять свою. Опустив глаза, он будто старался что-то разглядеть на дне. Неожиданно он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. Я медленно поднял чашу, приветствовал его и поднес к губам. Теперь оба, Йен и Кинг, смотрели на меня.
  - Сейчас я сравняюсь с Йеном, - подумал я.
  И тут будто кто-то посторонний произнес в моей голове: "Интересно, чья это кровь?" Я вскочил и изо всех сил швырнул чашу в сторону коронованной четы.
  Что тут началось! Визг, вопли. На меня навалились Кинговы нукеры. Последнее, что я помнил, была Сцеола, острым каблучком заехавшая кому-то в глаз, и жуткий вопль этого несчастного.
  
  
  
  - Эй, парень, говорил я тебе, проваливай отсюда.
  Чуни осторожно ощупывал меня, проверяя, все ли кости целы.
  - Счастливо отделался. Кинг хотел убить тебя на месте.
  - А что, я в него попал?
  - Не-а. Не добросил. Мало каши ел.
  - Жаль. Так, говоришь, хотел убить. Чего ж не убил?
  - А черт его знает!
  Я встал.
  - Все, Чуни, спасибо тебе за все. Я ухожу. Передай Кингу...
  - Он сам придет. Сказал.
  - Когда?
  - Сказал, когда ты в себя придешь, значит, сейчас.
  Я вздохнул и снова сел. Кинг не заставил себя ждать. На этот раз он держался просто. Ни словом не обмолвясь о вчерашнем, он с места в карьер спросил:
  - А как вы, капитан Гард, узнали координаты Аримана?
  "Наконец, - подумал я, - вот и приехали. Готовься к допросу первой степени".
  - Разведка донесла!
  - Фи! Я ожидал лучшей домашней заготовки.
  - Домашняя заготовка с вами не пройдет.
  - Легенда о космическом волке тоже. Я знаю, с какой миссией вы явились, знаю, что передумали и сумели убедить Комитет. Знаю, что вышло у вас с Йеном и знаю, что Стив отказался уйти с вами.
  Он сделал эффектную паузу.
  - Небось ждете допроса по высшей категории? Нет, я не стану выпытывать у вас имя предателя. Я сам его вычислю.
  Он посмотрел на меня с усмешкой.
  - Ты ничего не добился здесь, капитан Дон Гард. Но ты уйдешь отсюда живым, а этого еще никому не удавалось. Из ада не возвращаются. А как, по-твоему, почему я тебя отпускаю?
  - Я тебе понравился цельностью натуры и верностью идеалам, а также трогательной простотой и прямотой.
  Он прыснул и стал похож на мальчишку.
  - А ведь так и есть! Стеб стебом, но ты мне и впрямь нравишься, капитан Гард. Передай привет дяде. Кстати, когда ты его видел в последний раз?
  Он впился в меня взглядом, потом опять улыбнулся, махнул рукой и исчез.
  Я остался стоять столб столбом. Еще один сюрприз, и какой!
  Чуни тряхнул меня за плечо:
  - Эй, парень, поторопись, пока цел. Выбирайся отсюда. Ильде привет передашь.
  Я пожал ему руку и вошел в телепорт.
  
  
  
  - Ты его бросил, бросил! Как ты мог? Они же убьют его! О-о-о, ты всегда его ненавидел, завидовал... А теперь бросил одного среди бандитов. Подонок! О-о-ох! Что же теперь делать, что делать? Я не могу, не могу!
  Ненависть изуродовала ее лицо, глаза потемнели до черноты, голос срывался на визг. Я не узнавал Ильду. Слышал жгучие обидные слова и ничего не мог сказать в свою защиту. Внезапно Ильда замолчала, потерянно огляделась и бросилась вон.
  Я рухнул в кресло, подобрал с пола бутылку бренди и вытянул залпом половину. В голове прояснилось, но боль не утихла... Эта ярость, отчаяние, чудовищные обвинения... Все эти годы она лгала... Но зачем? Бутылка опустела. Я отшвырнул ее. Меня охватило отвращение к самому себе и всему роду человеческому. Я потянулся за второй бутылкой. Сигнал хронометра напомнил, что пора послать отчет Комитету, а заодно и новые рекомендации взамен прежней программы, которую я провалил. К черту! К черту все!.. Кто взвалил на меня заботу о мире? Эта тяжесть не для меня! Я попытался ее сбросить, но она упиралась. Она вцепилась в меня тысячей щупалец и давила все сильнее и сильнее, пока я не перестал сопротивляться и погрузился в небытие.
  Золотой благовонный шелк окутал мое лицо. Горячие руки обхватили голову, прижали к груди. Ильда то целовала меня, то трясла. Я расслышал: "Любимый" и "Прости", напряг волю и стряхнул мерзкое оцепенение.
  Потом мы любили друг друга с нежностью и отчаянием уцелевших от кораблекрушения.
  Когда рассвет заглянул в окно хмурой улыбкой осеннего неба, я рассказал ей все. Она слушала, не перебивая, но когда я умолк, заговорила сразу:
  - Никто из них не достоин жизни. Никто! Их следует всех истребить. Но я тоже не смогла бы решиться на такое: уничтожить без предупреждения, не дав ни одного шанса, - это ужасно! Ты поступил правильно, но что ты будешь делать теперь? Никого из них не исправить. Они безнадежны. А Йен... Йен скоро вернется. Сам.
  Она оказалась права. Примерно через месяц Йен объявился в городе. Я не искал с ним встречи, но из новостей знал, что он не дал ни одного интервью и, даже вызванный в Совет, воспользовался "Правом на неприкосновенность личной жизни" и не ответил ни на один вопрос.
  Тем не менее, по городу поползли слухи о его пребывании в МГТ. Репортеры изощрялись, называя его "Новым Данте" и "Нашим Орфеем" и гадали по поводу Эвридики.
  Наконец, разорвалась бомба. Йен выпустил книгу стихов "Песни Ада". Она разошлась в мгновение ока и произвела фурор. Одни называли ее откровением века, другие гениальной мистификацией, и все сходились на том, что это лучшее его произведение. Йен выступал с концертами, на которых читал "Песни Ада", пел, аккомпанируя себе на гитаре, песни, написанные на его старые стихи, но по-прежнему отказывался отвечать на вопросы, связанные с недавним его исчезновением. Это еще больше интриговало публику, и его поклонницы совершенно обезумели. Спасаясь от них однажды вечером, он заскочил к Ильде, и мы столкнулись с ним в дверях.
  И вновь, как двадцать лет назад, мы спорили, перебивая друг друга и поглядывая на Ильду. А она молчала и только переводила взгляд с одного на другого. И вновь мне казалось, что она все еще выбирает между нами. Обида и ревность захлестнули меня. Я замолчал. Йен же не замечал ничего. Он говорил и говорил. Наконец он сделал паузу, перевел дух, посмотрел на меня своими яркими карими глазами, в зрачках которых всегда играло пламя, и выпалил:
  - Старик, помнишь, ты спрашивал меня, за каким чертом меня понесло в МГТ, а я не мог объяснить? Я и впрямь не знал тогда. А теперь знаю - вот за этим! - он хлопнул рукой по экземпляру "Песен Ада", который принес Ильде с дарственной надписью.
  Он сиял. Ликующая радость разродившегося творца переполняла его. Она передалась и нам. Последующие полчаса мы носились по комнате, хохоча и опрокидывая стулья. Потом извлекли из бара все содержимое и устроили сабантуй. Мы с Ильдой объявили Йену о своем решении пожениться, и Йен, напялив на себя сорванную портьеру, благословил нас, заставив поклясться друг другу в верности, положив руки на "Песни Ада". Уже совсем ополоумев, я вызвал по Ильдиному трансферу дядю и по всем правилам пригласил его на свадьбу. Сначала он потерял дар речи, потом выдавил, что не одобряет идею моей женитьбы как таковую. Это вызвало у нас новый взрыв веселья. Мы хохотали до колик: "Не одобряю идею!", "Не дам благословения!", "Лишу наследства!" - изгалялись мы, подражая резкому дядиному голосу.
  Расстались мы под утро. Перед тем как уйти, Йен предложил встретиться всем троим вечером после его концерта.
  Я зашел за Ильдой пораньше, чтобы успеть заскочить в бар, но не застал ее. Автосторож поведал, что Ильду вызвали на студию, и она просила ее не ждать. Мне некуда было деть себя, и я решил пойти взглянуть на Йена.
  Зал был переполнен. Сидели в проходах и стояли у стен. Йен уже заканчивал "Песни Ада". Я впервые видел его на сцене. В черном фраке, изящный, тонкий, он загипнотизировал публику мелодичным волнующим голосом, широко распахнутыми блестящими глазами, ритмичными жестами.
  Но перед тем, как мне погибнуть,
  Не дай мне, Боже, заблудиться,
  Пошли мне огненное слово,
  И я из Ада выйду с ним!
  
  Последние слова потонули в овациях. На сцену полетели цветы. Йен раскланивался. Вдруг он увидел кого-то в толпе, помахал ему рукой и спрыгнул со сцены. Я посмотрел в ту сторону. Там, прислонившись к стене, стоял Кинг и, не отрываясь, смотрел на Йена. Лицо его выражало муку.
  Йена окружили поклонницы. Он раздавал автографы, расточал улыбки и поцелуи, надписывал книги. О Кинге он уже забыл.
  Внезапно Кинг отделился от стены и опустил руку в карман. Я прыгнул в ту же минуту, но все же опоздал. Луч бластера прорезал толпу, в самой гуще которой стоял Йен.
  Раздались крики. Платья на девицах вспыхнули. Запахло горелым мясом. Я бросился туда. Йен и несколько девушек лежали вповалку, превращенные бластером в дымящееся месиво. Помочь им было нельзя. Я выбежал на улицу и, пробежав два квартала, увидел Кинга. Кинг шел открыто, не прячась. Заложив руки в карманы, сгорбившись, он брел, бормоча что-то под нос.
  Я подбежал и, схватив его за плечо, рванул к себе. Лицо его было залито слезами. Он посмотрел на меня без страха, явно не понимая, что мне нужно, потом сбросил с плеча мою руку и пошел дальше. Я последовал за ним.
  Иногда Кинг оборачивался и растерянно смотрел мне в лицо. Губы его шевелились, силясь выговорить что-то. Затем он снова продолжал путь.
  Так мы вышли к набережной. Кинг подошел к самой воде и заглянул в ее глубину. Я подошел ближе, чтобы не дать ему броситься в воду. Внезапно он повернулся ко мне, ухмыльнулся и спросил:
  - Ну как, ты встретился с дядей?
  Я остолбенел от удивления. Кинг захохотал. Отсмеявшись, он посмотрел мне в глаза и прибавил:
  - Ты плохо делаешь свою работу. Дерьмо ты, а не фараон. Он лежит там, мертвый. Я убил его! А ты не делаешь свою работу, - он застонал. - Я пропал!.. Йен был единственным, моим... как никто... Я тебе противен? - он с беспокойством посмотрел на меня и глубоко вздохнул. - Мне незачем жить дальше. Пусто. Но фараонам я не дамся. Я уйду. Скажи ему... Ах да! Ну и все!
  Он вскинул голову, улыбнулся ночному небу и исчез. Растворился в темноте.
  
  
  
  Гибель Йена потрясла всех. Ильда переехала ко мне. Она почти все время плакала, вспоминала Йена и ругала себя за то, что не была рядом в тот вечер: "Я бы его спасла, я бы увидела вовремя этого ублюдка.
  Нет, я просто не пустила бы его в толпу, я бы увела его сразу. Ведь мы договорились. Ах, я дрянь, ну зачем я пошла на студию, пропади она пропадом!"
  Я успокаивал ее и напряженно думал, пытаясь понять, что скрывалось за упорными намеками Кинга. Но вскоре последовали события, заслонившие трагический конец Йена.
  МГТ вышел из берегов. Каждый день приносил новые несчастья. Кинг лютовал вовсю. Казалось, он хотел унести с собой в преисподнюю как можно больше жертв. И при этом был непредсказуем и неуловим.
  Я догадывался, что убийство Йена поселило в его душе ту страшную пустоту, в которой гибнет все живое. Его невероятная, почти сказочная жизнь короля подпольного королевства потеряла для него смысл. Он начал уставать и совершал промах за промахом. И вскоре объединенные силы Комитета и Совета возымели перевес над агонизирующей организацией вселенских мятежников. Кольцо вокруг них сжималось. Большинство групп было обезврежено. Многие сдавались сами. Однако немало еще оставалось на свободе. И среди них Кинг.
  Кинг играл со смертью. Он дразнил преследователей, появляясь открыто в общественных местах и ускользая из-под самого их носа.
  Однако империя его развалилась, и он должен был сознавать, что рано или поздно ему нигде не останется прибежища, и тогда игре в прятки придет конец.
  Я думал об этом, возвращаясь домой после очередной неудачной погони. Войдя в дом, я услышал оживленные голоса. В тревоге я распахнул дверь и замер: Сцеола, Стив и Бетховен сидели на ковре среди подушек. Ильда разносила кофе и печенье. При моем появлении все замолчали.
  - Привет честной компании! Какими судьбами?
  Они заговорили все разом. Я вынужден был заставить их замолчать и кивнул Сцеоле.
  - Мы ушли. Кинг сошел с ума. Он предал идею. Он делает все это не для дела, как раньше, а горе заливает... кровью, как другие -вином. Мы не хотим сдаваться фараонам, а прятаться больше негде. Вот мы и пришли к тебе. Ты ведь нас не выдашь?
  Я оглядел всех. Маэстро сидел, обхватив руками тощие ноги, и смотрел на меня строго и печально. Он был в новой черной паре. Ботинки вычищены до блеска. В петлице гвоздика. Держался с неожиданным достоинством. Рядом с ним Стив казался совсем ребенком, потерянным и несчастным. Он не скрывал своего страха и смотрел на меня с ожиданием чуда. Сцеола была почти спокойна и, склонив голову набок, с легкой усмешкой наблюдала за мной.
  Вся троица выглядела необыкновенно живописной. "Эвида бы сюда", - подумал я, и у меня сжалось сердце. Смерть Эвида и Йена была на моей совести. Я не уберег их. А должен был, дерьмовый я фараон, как говорит Кинг.
  - Дерьмо я, а не фараон и именно поэтому я вас не выдам!
  Все задвигались, загалдели. Ильда заулыбалась. Я сидел молча, слушая вполуха их сбивчивые рассказы, и думал, что я стану делать, когда загоню Кинга в угол. Что-то ведь помешало мне застрелить или, хотя бы, задержать его, когда я нагнал его в ночь после убийства Йена.
  Сцеола между тем говорила, обращаясь к Ильде:
  - Только не позволяй ему рассказывать свою историю! Он нас всех застебал ею.
  - А что за история?
  Бетховен дернулся было, но Сцеола не дала ему раскрыть рот.
  - Нет, я не в силах еще раз ее выслушивать. Лучше я сама расскажу. Вот этот псих был когда-то уважаемым и даже знаменитым композитором. Только он ненавидел живых музыкантов. Я имею в виду исполнителей. У него был целый оркестр в компьютере. И он писал свою музыку в программных кодах.
  И вот однажды он досочинялся до того, что написал программу, которая сама сочиняла музыку по заданным параметрам. В любом жанре и на любой вкус. Маэстро объявил всему миру, что отныне люди в музыке вообще больше не нужны и приготовился к демонстрации своего чуда.
  И вот собралась публика. Бетховен вышел на сцену, подошел к машине, поколдовал над клавиатурой и заявил, что сейчас все услышат гениальную музыку, какая еще не звучала в пределах Союза Цивилизаций. Нецивилизованными мирами он пренебрег. Публика притихла. Маэстро нажал пуск, и зазвучала... "Пятая симфония" Бетховена. Маэстро заорал благим матом, бросился к машине, поколдовал еще раз, и снова раздалась "Пятая симфония". Тут-то он и свихнулся. От машины его оттащили санитары, напялили на него ту самую рубашку с очень длинными рукавами и водворили в психушку. Там его и окрестили Бетховеном. Его держали в звуконепроницаемой палате и не подпускали к компьютерам. От всего этого он сбежал и попал к нам. Толку от него никакого, но мы его все равно любим.
  Она погладила Бетховена по щеке, и он улыбнулся ей благодарно. Ильда покачала головой.
  - Музыка - дело даже не человеческое, а Божественное! Как же можно отдавать его машине?
  Маэстро виновато покивал головой и протянул ей руки, показывая, что в них ничего нет. Ильда поняла, что дискуссии уже не для него и стала звать всех к столу.
  
  
  Город был заблокирован. Все выходы были перекрыты, телепорты, в том числе частные, отключены. У Кинга не было шанса вырваться. Но даже, если бы ему это удалось, Интерпол был предупрежден. И все-таки Кинг продолжал игру в прятки. Он появлялся то в каком-нибудь баре, чаще всего в "Черепахе", то в казино, а то и просто в уличной толпе. Его узнавали, поднимался переполох, кто-то, изловчившись, вызывал полицию, и начиналась погоня. Кинг упивался всем этим. Он смеялся над преследователями, осыпал их оскорблениями, дразнил, подпуская совсем близко, и, наигравшись вволю, исчезал. Полицейские теряли рассудок.
  Я знал, в чем дело, но Комитет запретил мне посвящать в это полицию. В самом деле, известие о способности Кинга оборачиваться какой угодно тварью, деморализовало бы их вконец.
  От Окула я знал, что он не может пребывать в чужой шкуре больше четырех минут и хотя в пределах этих четырех минут он может еще несколько раз поменять обличье, по истечении их он должен вернуть свой собственный облик. Иначе, остаются необратимые изменения. "И ад законом связан"! Однако чтобы воспользоваться преимуществами, которые давали нам эти ограничения, нужно было припереть Кинга к стене. Пока же он обнаруживал себя только, когда сам этого хотел.
  Но вот уже третий день он не подавал признаков жизни. Полиция сбилась с ног. Я тоже терялся в догадках. И тут меня осенило.
  Я отправился к Пантеону, нашел фамильный склеп Олафсенов и открыл дверь отмычкой. Кинг стоял на коленях перед гробом Йена. Заслышав мои шаги, он вскочил. Выглядел он страшно. Был изможден и как-то ассиметричен. "Остаточная деформация!" - догадался я.
  Он силился что-то сказать, но только прохрипел: "Ты-ы-ы... Опять ты!"
  Я не успел ответить. Он бросился на меня, и тут произошло нечто невероятное: моя защита не сработала, хотя я восстановил ее, как только покинул логово МГТ.
  Однако думать об этом было некогда. Мы покатились по полу. Я был сильнее, но он изворотливее и гибче, и мне никак не удавалось подмять его под себя. Наконец мне удалось добраться до его горла. Что-то хрустнуло, и Кинг обмяк. Но только я ослабил хватку, как получил страшный удар в висок. Я упал, а Кинг вскочил на ноги и выбежал из склепа. Собрав силы, я бросился за ним.
  Кинг метался из улицы в улицу. Поначалу мне показалось, что он хочет измотать меня, но вскоре я понял, что он ищет вполне определенное место. Один раз он остановился, и я чуть было не налетел на него, но он увернулся и побежал дальше. Вдруг он ускорил бег, и я понял, что мы у цели. Это была церковь неисповедимых. Кинг издал торжествующий вопль и ворвался внутрь. У меня упало сердце. Проклятье! В церкви неисповедимых имелся телепорт, о котором все забыли. Я рванул дверь и вбежал в Храм.
  Кинг стоял у алтаря, лицом ко входу, сжимая в руках огромный серебряный крест. Он держал его как оружие. Я пошел на него. В это время откуда-то сверху раздался громкий властный голос:
  - Остановитесь! Именем Господа приказываю вам остановиться!
  - Отец Арсий, не подходите, не приближайтесь к нему! - закричал я.
  Но он, не обращая на меня внимания, подошел к Кингу, взял из его рук крест и положил на место. Он собирался что-то сказать, но не успел. Кинг оттолкнул его и бросился к стенной нише, над которой я только сейчас разглядел лиловый знак телепорта. И тут до меня дошла вся трагическая безнадежность ситуации.
  - Стой, Кинг! - заорал я, - сумасшедший! Ты никуда не сможешь телепортировать.
  - Почему?
  Он остановился. Сверкающие серые глаза глядели на меня в упор.
  - Отключены все телепорты Цивилизаций. А в нецивилизованных мирах телепортов нет. Автомат аннигилирует тебя и отправит в никуда. Без координат пункта назначения твоя матрица будет нестись в космосе по прямой, пока не встретит где-нибудь открытый телепорт. Вероятность - единица на миллион. Это означает бесконечную смерть.
  - А что меня ждет здесь?
  - Интерсуд и наверняка смерть, но настоящая, человеческая. Ты хотя бы умрешь как человек, по человеческим законам.
  - По-твоему, это выбор?
  - По-моему, ты заслуживаешь пожизненного заключения в клетке с бешеными волками. Или в серпентарии.
  Он усмехнулся.
  - Тогда почему ты удерживаешь меня от этого? Он кивнул в сторону телепорта.
  - Ты прав. Иди и сдыхай. Бесконечно.
  Несколько минут он молча смотрел на меня, потом проговорил тихо и неожиданно сердечно:
  - Я сожалею обо всем, что произошло, но я ни о чем не жалею. Прощай.
  Произнеся эту лишенную смысла фразу, он резко повернулся и скрылся в нише.
  Я не мог поверить в происходящее. На что он надеялся?.. Кинг сотворил столько зла, что никакая казнь не была бы для него слишком жестокой, но то, на что он обрек себя, выходило за рамки человеческого суда. Я должен был сознаться, что восхищаюсь им.
  Телепортация, даже между самыми отдаленными пунктами, происходит практически мгновенно. Промежуточное состояние до сих пор не изучено: приборы его не улавливают, а люди не помнят ничего. Просто вы только что находились в пункте А, а теперь находитесь в пункте Б. Инструкции требовали точно указать телепорт назначения. Автомат сначала проверял, не закрыт ли он, и в этом случае сообщал, что отправит вас в ближайший общественный телепорт (общественные телепорты работали круглосуточно). Случай отключения всех общественных телепортов одновременно не был предусмотрен. Он применялся крайне редко, как чрезвычайная мера пресечения против особо опасных преступников. И до сих пор никто не отваживался отправиться в никуда, предпочитая отдаться правосудию. Кинг первым решился на такое.
  Как бы то ни было, а с МГТ покончено. Империя террористов, парализовавшая общество в течение десяти лет, уничтожена. Отныне никто и никогда... Стоп! Чем это я занимаюсь? В чем пытаюсь себя убедить? Все это бред. Конец МГТ вовсе не означает конца злу как таковому. Оно просто примет другое обличье. Как мутирующий вирус. И понадобятся новые средства и силы для новой борьбы. Я всегда это знал, и дело не в этом, а в том, что я не могу заставить себя отойти от ниши, в которой скрылся Кинг.
  Я чувствовал, что теряю почву под ногами. Перед моими глазами стояла картина нашей первой встречи. Серебряный флайер. Кинг, улыбающийся, небрежно элегантный... Нет, я не жалел его. Но в сравнении с его беспрецедентным презрением к человеческому бытию мои понятия о долге и чести показались мне жалкими проявлениями ограниченного ума.
  До сих пор я гонялся за Кингом, охваченный одним только стремлением уничтожить его любой ценой. Впервые я задумался о необычайной силе его личности. Изощренный ум в сочетании с безграничной жаждой власти, создавший организацию, десять лет успешно боровшуюся против общества, и бросившийся со всем этим под колесницу Джаггернаута.
  Я не мог разобраться в своих мыслях. Я ощущал тоску и пустоту. Мир за стенами храма, моя нынешняя жизнь показались мне чужими и постылыми. Я начал вспоминать годы, проведенные в полетах, дальние миры, недоступную красоту звезд, исчезающую при приближении к ним. Меня остро потянуло в космос. "Все, - подумал я, - с меня хватит. Завтра же пойду в "Интергалактик" и запишусь на прием. И пусть дальше разбираются без меня".
  Домой я возвращаться не стал. Мне не хотелось объясняться с Ильдой, ни видеть кого-либо из знакомых. Не то что они могли поколебать мою решимость. Этого я не боялся. Просто все, что в моей прежней жизни связывалось для меня с понятием "я должен", утратило всякое значение. Это было совершенно новое ощущение - свобода ото всех обязанностей и привязанностей.
  Я снял номер в небольшом отеле на окраине, принял душ, растянулся на прохладных простынях и уснул сном младенца.
  С первыми лучами солнца я вскочил с постели, пробужденный радостным толчком. Это была та самая радость бытия, о которой я знал только понаслышке, ибо с самого детства каждый мой шаг был мотивирован долгом; менялись лишь параметры применения.
  Я принял душ, позавтракал, послал записку Ильде и отчет Комитету, присовокупив заявление об отставке, отключил трансфер и обложился учебниками.
  За неделю я восстановил в памяти подзабытые знания, прошел комиссию и был восстановлен в "Интергалактик" в своей прежней должности. Мне дали один из лучших кораблей и предоставили право самому набрать команду.
  Этим я и занялся. Я решил составить экипаж на две трети из старых товарищей, испытанных и закаленных в многочисленных полетах, и разбавить его новичками со свежими знаниями и молодой жаждой приключений. Я обегал все злачные местечки, излюбленные старыми космическими волками, и всюду меня узнавали и радовались мне так, что я сгорал от стыда за то, что ни разу не вспомнил о них с тех пор, как оставил космос. Я обошел с десяток космошкол и подобрал подходящих ребят из последнего класса. Я был поражен тем, что им известно мое имя. Оказалось, два-три моих полета вошли в учебник по практическим занятиям, а бортовые записи экспедиции к Кассиопее использовались как пособие для поступления в высшую школу.
  Две недели пролетели в этих занятиях. За это время корабль был полностью обследован и подготовлен к полету. Я хлопотал в управлении, отдавая положенную дань бюрократам, которые со дня моего ухода из "Интергалактик" отнюдь не изменились к лучшему.
  Покончив с этим, я отправился в отель, выспаться перед полетом. Однако в номер мне попасть не удалось. Взволнованный портье сообщил, что меня четыре часа кряду ожидал некий священник, твердивший, что ему необходимо увидеться со мной по делу, не терпящему отлагательств. Портье протянул мне карточку, но я и так уже догадался, что завтра мне не лететь.
  
  
  
  В церкви царил прохладный полумрак. Отец Арсий стоял на коленях перед алтарем. Я не знал, можно ли прерывать молящегося, но, вспомнив, что дело не терпит отлагательств, громко кашлянул. Отец Арсий оглянулся и тут же поднялся с колен.
  - Я рад видеть тебя, сын мой! Я знал, что не ошибся в тебе, хотя все говорило против тебя.
  - Что вы имеете в виду?
  - Об этом потом. Сначала главное: Кинг жив и на свободе.
  - Как? Каким образом? Где он?
  - Я отпустил его.
  - ?!
  - Я слышал ваш разговор и понял, что этого человека ожидает нечто худшее, чем смерть, а именно потеря всякой надежды на спасение души.
  - Спасение души? Вы полагаете, что этот монстр может иметь надежду на спасение души? Святой отец! Вы знаете, я не верю в Бога и все такое, но дело не в этом. Этот человек сделал столько зла, пролил столько крови, что ни один суд, даже небесный...
  - Не нам решать за небесный суд. Пути Господни неисповедимы. Наш долг сохранить душу создания Божия.
  - И как вам удалось... сохранить его душу?
  - Я отключил телепорт. Автомат аннигилировал Кинга, но не успел послать его в пространство, как ты описывал. Когда ты ушел, я вновь включил телепорт, и Кинг вышел оттуда целым и невредимым.
  - А потом?
  - Я отпустил его.
  - Но почему? Я могу понять то, что вы сохранили ему жизнь и так далее, но отпустить преступника на свободу! Почему вы не вызвали полицию? Ведь этот человек сверхопасен!
  - Дом Отца нашего небесного не место для задержания преступников.
  - Скажите еще, что он раскаялся, и вы отпустили ему грехи!
  - Нет, - серьезно ответил отец Арсий, - нет, он не каялся. Но он передал в дар церкви свое состояние. Огромное состояние.
  - И вы приняли?
  - Принял.
  - Это же проклятые деньги. На них кровь... О, я понял: вы приняли взятку! Ха-ха-ха! Вы... Ха-ха-ха!
  Меня трясло от хохота. Я никак не мог остановиться.
  Отец Арсий некоторое время смотрел на меня с тихим укором, потом положил мне руку на лоб. Я тут же успокоился.
  - А теперь послушай меня, сын мой, и постарайся понять. Никто не заставлял Кинга отдавать церкви эти деньги. Он мог убить меня, ограбить, осквернить церковь и бежать. Но он не только не сделал этого, но попросил меня молиться за своего убиенного друга.
  - Йена?
  - Да. Так его звали. Затем он поблагодарил меня за то, что я ни о чем его не спрашиваю и ничего от него не требую, подумал немного, попросил принадлежности для письма и составил дарственную. И дело не в том даже, что на эти деньги можно сделать много добра, а в том, что просьба грешника не была отвергнута. Ему была дарована возможность сделать доброе дело, может быть, единственное в его жизни. И это зачтется ему.
  - Куда же он направился, что собирался делать?
  - Я не знаю.
  - Почему вы не сообщили мне сразу?
  - Я не мог. Ты забыл, что сам... дезертировал. Ведь это именно так называется на вашем языке. Мне с трудом удалось разыскать тебя.
  - И все же, я не понимаю вас. Вы отпустили преступника из чувства долга и вы рассказали мне об этом опять же из чувства долга...
  - Понятие долга не такое простое, как тебе хотелось бы. Подумай о другом: почему тебе хочется упрощать. Не потому ли, что иначе ты не смог бы исполнять свои обязанности, то есть чужую волю.
  - Чужая не означает чуждая. И потом, я не безгласный исполнитель. Когда я не согласен, я...
  - Знаю. Ты не чужд размышлению, поиску, но ты не идешь до конца. Ты боишься вопросов, на которых нет ответов вне веры, а веры у тебя нет.
  - Я ничего не боюсь. У меня нет вашей веры, но у меня есть нечто не менее дорогое.
  - Что?
  - Движение вперед.
  - Вперед не означает ввысь.
  - Это я оставляю вам. Мое место на земле.
  - И поэтому ты бежишь в космос?
  Это всего лишь отпуск.
  - Ты изменил решение только что. Признайся.
  - Да. Признаюсь. Я признаюсь, что часто бываю не прав. И часто бываю жесток с... близкими. И... - внезапная догадка пронзила меня. - Отец Арсий! Неужели я для вас хуже Кинга? У него есть шанс на то самое спасение, а у меня нет?
  Он долго молчал.
  - Церковь всегда готова простить и принять в свое лоно раскаявшегося грешника, но атеист, даже добрый, совестливый и честный - чужой нам. Но ты мне симпатичен и дорог, несмотря ни на что. Я полюбил тебя, знай это и приходи ко мне в любое время, когда захочешь.
  Ноги сами привели меня к дому. Вся компания была в сборе. Когда я вошел, они сидели, склонившись над огромной картой галактики, и оживленно спорили.
  - Составляете заговор или ищете, куда забраться подальше?
  Казалось, у их ног разорвалась бомба. Они повскакали с мест и уставились на меня так, будто я явился с того света.
  - Ну, что вы так испугались? Я не привидение. Что во мне такого ужасного?
  Они продолжали молча смотреть на меня. По спине у меня поползли мурашки, но времени разбираться не было. Не прибавив ни слова, я прошел в кабинет и набрал код Первого.
  - Я ждал тебя, сынок. Я знал, что ты не сможешь дезертировать. Сейчас, когда столько работы. Хотя МГТ разгромлен, и Кинг погиб...
  - Кинг не погиб. Я потому и связался с тобой.
  - Объяснись.
  Я рассказал.
  - Итак, мы упустили Кинга. Город разблокировали сразу по получении твоего отчета. Ищи теперь ветра в ноле. Он наверняка уже где-то в Нецивилизованных мирах. Выждет какое-то время и начнет восстанавливать организацию.
  - Дядя, ты позволишь?
  - Говори все, что считаешь нужным.
  - Мне кажется, Кинг не станет делать ничего подобного. Боюсь, что не смогу аргументировать ничем, кроме интуиции. Я просто чувствую, что Кинг где-то здесь. Он не покинул Центральную. И он не станет восстанавливать МГТ. Он задумал что-то другое.
  - Так-так. Попробуй все-таки объяснить, почему ты так думаешь.
  - Хорошо. Насколько я изучил Кинга, он вообще не способен возвращаться к чему-либо, повторяться. Ему это неинтересно. И потом, он сломлен. Он испытал сильный шок. Все началось со смерти Йена. Я думаю, нам удалось разгромить МГТ только потому, что Кинг потерял к нему интерес. По сути, он сам его разгромил. И сейчас, чтобы восстановить себя, ему нужно нечто другое. Он пойдет ва-банк и либо погибнет, либо вернет былое могущество, но в другой форме. Я допускаю самое худшее.
  - Он посягнет на Комитет?
  - Он посягнет на тебя.
  - ...
  - Пойми, Кинг не удовлетвориться меньшим. Я беспокоюсь за тебя. Позволь мне быть рядом с...
  - Нет.
  - Ты не доверяешь мне?
  - Не в этом дело. Я надежно защищен. Займись лучше поисками Кинга.
  - А он в это время будет искать доступ к тебе. И найдет. Я должен быть рядом с тобой!
  - Нет.
  - Но почему?
  И тут пелена рухнула с моих глаз. Я понял все: намеки Кинга, упорное нежелание дяди встретиться со мной. Ужас парализовал меня. На той стороне тоже молчали. Наконец бесконечно усталый голос произнес из непостижимого далека:
  - Ты понял?
  Я молчал.
  - Я знал, что когда-нибудь ты догадаешься. Но я не хотел этого.
  - Кинг догадался раньше меня.
  - Кинг умен. Дьявольски умен. К сожалению, тебе до него далеко.
  - Я знаю.
  - Дон, мальчик мой!
  И тут меня прорвало. Я кричал, не помня себя, не тревожась, что меня услышат:
  - Как ты мог! Дядя, дядя, что ты наделал! Зачем?
  - Я стал неуязвим для врагов. У них нет ни одного шанса добраться до меня и поставить под угрозу мое дело. Порядок...
  - К черту порядок! Все это не стоит...
  - Замолчи! Твой отец отдал за это жизнь.
  - Жизнь? Да. И я тоже готов. И многие другие. Но то, что сделал ты, это... это чудовищно!
  - Я понимаю твое состояние. Но и ты пойми - это было необходимо. И я добился желаемого. Десять лет я правлю Союзом, и никто не мог добраться до меня каким-либо способом. К тому же, мои возможности возросли в сотни тысяч раз - знания, память, быстрота соображения. Ни один человек, ни в какие времена не имел такого могущества.
  - Но ты больше не человек.
  - Это было необходимо!
  - Я понял. Чтобы управлять людьми, надо перестать быть человеком.
  - О нет, нет. Все не так, не так трагично, сынок. Я...
  - Кого ты обманываешь? Себя или меня?
  - Я не пытаюсь обмануть. Но ты ошибаешься. Я сохранил себя, свою личность, свою душу. Разве ты хоть раз за все эти годы почувствовал, что говоришь с...
  - С призраком?
  - Ты жесток.
  - А как ты сам себя называешь?
  - ...
  - То, что ты сделал, - чудовищно. Отец всего-навсего совершил самоубийство. А ты...
  - Я хотел осуществить то, что не удалось ему. И никому другому. Вспомни, что творилось. Мир проваливался в тартарары. И только мне удалось стабилизировать положение и возродить Союз.
  - Но цена, дядя... Ты пожертвовал больше чем жизнью.
  - ...
  - А ты подумал?..
  - О чем?
  - Другая сторона медали, дядя. Всегда есть другая сторона медали. Твоя личность, безусловно, претерпела изменения. Они могут быть незаметны невооруженному глазу, но они необратимы и они будут прогрессировать. И в некий момент ты станешь новой сверхопасностью для человечества.
  - Я не параноик. Я регулярно тестируюсь у лучших психоаналитиков Союза Цивилизаций. Они работают независимо друг от друга, и я могу быть уверен на этот счет.
  - А если кто-то из них заметит отклонения?
  - Я это учел.
  - Каким образом? При наличии отклонений ты не сможешь контролировать себя и принимать должные решения.
  - Я учел это. Существует договоренность: у каждого психоаналитика имеется сообщение, закодированное кодом Комитета: обнаруживший внушающие опасения отклонения, незамедлительно пошлет его Девяти, Имеющим Голос. И я тут же передам правление преемнику.
  - Кому?
  - Тому, кто принесет такую же жертву.
  - Кто пойдет на такое?
  - ...
  - Неужели ты рассчитывал на меня?
  - ...
  - Нет. Никогда. Ни за какие царства в мире. Я хочу жить. Жить, дышать, любить. На меня не рассчитывай. Ты не можешь требовать от меня такого. Это уже не долг. Это безумие. Ты - безумец!
  - Дон!
  - Прости. Я не хотел. Но расскажи мне... нет? Просто скажи мне, как ты... себя чувствуешь?
  - Не надо об этом. Я давно со всем этим справился. И потом, ты упустил очень важный факт.
  - Какой?
   Я бессмертен. Освободившись от тела, трансплантировав свой мозг в контейнер с жидким кристаллом и создав тысячу копий, связанных между собой и способных к общению, взаимообогащению и совершенствованию, я стал бессмертен и неуязвим. Это грандиозно. Помимо задач управления, я решаю сотни задач по математике и кибернетике и публикую их под псевдонимами. Наука обязана мне сотнями открытий.
  - Компьютерная генетика твоих рук дело?
  - В том, что произошло, нет моей вины. Этого никто не мог предвидеть.
  - Ну конечно, машина и не могла усомниться в надежности других машин.
  - Я не машина!
  - Прости. Я забыл, что это произошло задолго до твоей метаморфозы. Я не могу сейчас... быть объективным. Дай мне время. Я сам свяжусь с тобой.
  Я вернулся в гостиную. Сцеола, Стив и Бетховен играли в карты. Ильда курила у окна. Когда я вошел, они повернулись ко мне как по команде и застыли, молча и выжидательно. Я коротко обрисовал ситуацию с Кингом и попросил их помочь мне найти его. Ни на чьем лице я не заметил энтузиазма.
  - В чем дело, вы не хотите помочь мне? Поймите, Кинга ничто не остановит. И вас он тоже не пощадит.
  - Мы понимаем. Мы понимаем, Дон, но мы не можем. Кинг был нашим, одним из нас. Мы не можем участвовать в охоте за ним. Мы решили уехать.
  - А ты?
  Я повернулся к Ильде. Она встретила мой взгляд неожиданно твердо. Глаза ее горели холодным презрением.
  - И ты смеешь просить меня о чем-то после того, что ты сделал? Выбросил меня как отслужившую вещь. После всего, что у нас было! Так легко, запиской из трех строчек. Но с меня хватит. Я тоже уезжаю.
  - Итак, вы предаете меня.
  - А ты, разве ты нас не предал?
  Что ж, справедливо. Я пошел к дверям. Уже выходя, я услышал:
  - Эй, Дон! Это был Стив. Я вернулся.
  - Чуни, вот кто тебе нужен.
  - Спасибо, Стив. Это дельная мысль. Где его можно найти?
  Стив растерянно заморгал глазами. Но тут Ильда поднялась, вышла из комнаты и через минуту вернулась, неся в вытянутой руке сложенную записку. Она положила ее на стол и, бросив: "Здесь", ушла, не простившись, ни на кого не взглянув.
  Указанный в записке адрес, привел меня в развалюху в квартале Гобо. Чуни лежал на грязной кушетке, глядя в потолок и пуская дым колечками. Судя по цвету и запаху, это был форгет, наркотик, примерно, в пять раз крепче табака. Его воровали со складов и продавали городской бедноте почти задаром. Власти закрывали на это глаза. Я остановился в дверях и тихо позвал его. К моему удивлению, Чуни отозвался сразу и смотрел ясно и осмысленно.
  - Привет, парень. Заходи, садись. Угощайся. Он протянул мне сигарету. Я отказался.
  - Помоги мне найти Кинга. Ты можешь нащупать его?
  - Могу. Только не хочу.
  - Почему?
  - Чтобы я работал на фараонов?
  - Ты хочешь, чтобы все повторилось, эта бойня, которую устроил Кинг?
  - Правду говоришь. Только я все равно не хочу.
  - Почему?
  - Чуни никогда предателем не был.
  - Найти убийцу, это разве предательство?
  - Найти убийцу - это твоя работа. Не моя.
  - Значит, пусть убивает?
  - А ты как меня нашел?
  - Ильда дала адрес.
  - Ильда? Хорошая девушка. Очень тебя любит. Очень плакала, когда я пришел. За тебя переживала. Ладно. Посиди тут пока.
  Он встал, выпрямился, закрыл глаза. Лицо его приняло отрешенное выражение. И тут я увидел нечто жуткое. Его волосы, курчавые от природы, распрямились и образовали вокруг головы черный нимб. Он стал водить перед собой руками, как бы нащупывая что-то в воздухе. Вдруг он весь напрягся, по телу его прошла судорога. В следующее мгновение он принял прежний вид и открыл глаза.
  - Все в порядке. Я нашел его и "прочел".
  - Где он? Что делает?
  - Думает. Думает, что хочет стать первым номером.
  - Номером Первым?
  - Да. Не знаю, что это значит, но он так думает.
  - А еще? Что он еще думает? Как он собирается это осуществить?
  - Он думает, что должен попасть в мозги, э-э-э, мозговой отдел. Что там должен быть телепорт. Он не знает какой. Это... координаты не знает.
  - Не знает?
  - Он думает, что надо узнать. Он думает...
  - Пытается сообразить?
  - Да. Это.
  - Где здесь трансфер?
  - Откуда? Это тебе не дворец.
  - Где ближайший?
  - У хозяина спроси.
  Хозяин, плотный низкорослый человек с раскосыми глазами, долго и недоверчиво разглядывал мое удостоверение. Наконец он неохотно пропустил меня в крохотную каморку, заполненную всяким хламом. Я вызвал Первого.
  - Первый, вам угрожает опасность. Кинг намерен проникнуть в мозговой отсек. Сейчас он занят поисками координат телепорта.
  - Он не найдет их. Мой телепорт не зарегистрирован.
  - Но кто-то же пользовался им, кроме вас, хотя бы рабочие, оборудовавшие мозговой отсек.
  - Их память стерилизовали после окончания работ.
  - И все-таки опасность велика. Не надо недооценивать Кинга. Я прошу вас, откройте мне координаты вашего телепорта. Потом вы сможете стереть их и из моей памяти.
  - Это исключено.
  Трансфер умолк. Я выругался.
  - Чуни, попытайся еще раз нащупать Кинга.
  Повторив свои манипуляции, Чуни изрек:
  - Его там нет. Ушел. А куда, не могу нащупать. След обрывается.
  - Неужели он нашел телепорт? Ах, черт! - я чуть не подпрыгнул. - Ну, конечно, просто и гениально.
  Я вернулся к хозяину развалюхи и набрал код Второго.
  - Мне нужны координаты телепорта мозгового отсека.
  - ?!
  - В чем дело? Вы не доверяете мне?
  - Но мы только что говорили с вами.
  - Когда?
  - Семь минут назад.
  - Этот дьявол опередил меня! Это был Кинг. Что вы сказали ему?
  - То же, что сказал бы и любому: я не знаю.
  - Не знаете?
  - Не знаю.
  - Что представляет собой мозговой отсек?
  - Там размещен главный компьютер.
  - Кто имеет доступ в отсек?
  - Никто.
  - Но так не бывает. Нет таких машин, которые бы не изнашивались, не выходили из строя, не требовали профилактики...
  - Мне ничего не известно об этом. Компьютер Комитета находится в ведении Номера Первого и только его. Полагаю, что все это производили автоматы.
  - Кинг нашел доступ, значит, он есть. Погодите, Если бы вам понадобился психоаналитик, к кому бы вы обратились?
  - Я понимаю вас. Я знаю совершенно точно, чьими услугами пользовался Номер Первый. Доктор Рази Бахтиари.
  Доктора дома не оказалось, уехал по вызову. Я поднялся в его кабинет. Подойдя к двери, я услышал стоны. Я вышиб дверь. Посреди кабинета, прикрученная к стулу, с кляпом во рту сидела девушка. Белый халат на ней был разорван. На лице и теле выделялись свежие ожоги. Я вытащил кляп, разрезал веревки и влил ей в рот немного виски.
  - Не бойтесь ничего. Вам сейчас помогут. Расскажите, что произошло.
  - Он ворвался в приемную. Схватил меня и притащил сюда. А потом связал и начал прижигать сигаретой. Я... Она разрыдалась.
  - Успокойтесь. Вам ничего не сделают. Чего он хотел?
  - Это было так больно! Я отдала их ему.
  - Что именно?
  - Записи бесед доктора с пациентами под литерой А.
  - Что это за литера?
  - Пациенты, которых доктор обслуживает заочно, по трансферу.
  - Сколько их?
  - О, всего семь человек. Большинство пациентов предпочитает непосредственный контакт.
  - Он забрал их? Когда?
  - Минут за двадцать до вашего прихода.
  - У вас есть копии?
  - Нет. Мы не держали. Зачем?
  - Что здесь происходит?
  Я обернулся. Высокий полноватый мужчина лет сорока. Смуглое лицо с мягкими чертами, пристальный, но не тяжелый взгляд. Доктор, безусловно, внушал доверие своим пациентам. Увидев его, девушка опять разрыдалась. Я объяснил доктору, в чем дело.
  - Дорога каждая секунда. Ваша ассистентка сказала, что копий вы не держите.
  - Правильно. Это нам ни к чему. У меня уникальная память. Я помню все свои беседы с пациентами.
  - Включая литеру А?
  - Разумеется.
  - Доктор, вы должны мне помочь.
  - Что я должен делать?
  - Перескажите мне по одной беседе с каждым из них. Возможно, я определю, кто мне нужен.
  Это оказалось совсем нетрудно. Воспроизводя беседы, Бахтиари невольно подражал пациенту, и я сразу узнал резкие, повелительные интонации дяди. Содержание беседы также не оставляло сомнений.
  - Остановимся на этом пациенте. Что вам о нем известно?
  - Помимо состояния его психики, ничего. Литера А предполагает сохранение инкогнито. В этом я иду навстречу пациентам, чтобы добиться полного доверия, иначе лечить их было бы невозможно.
  - И вы ничего не знаете о них?
  - Что конкретно вас интересует?
  - Должность, место работы, домашний адрес, координаты телепорта...
  - Только координаты телепорта.
  Я боялся поверить - неужели удача?
  - Я не понимаю логики: пациент отказывается сообщать о себе что-либо и при этом называет телепорт?
  - Не совсем так. Координаты телепорта я узнаю, погрузив пациента в гипнотический сон в самом начале курса. Надеюсь, меня никто не упрекнет в нарушении врачебной этики: я делаю это в интересах пациента, чтобы в случае острой необходимости, как, например, попытки самоубийства, прийти на помощь.
  - О, доктор, у меня и в мыслях нет упрекать вас в чем-либо, напротив, вы сделаете благородное дело, сообщив мне координаты телепорта этого пациента.
  - Только это?
  - Да-да.
  - И вы говорите, что ...
  - Доктор, ему угрожает опасность. Нам всем угрожает опасность. Преступник, который пытал вашу ассистентку и унес записи, искал именно телепорт этого пациента. Он намеревается проникнуть к нему и... это государственная тайна. Я не могу открыть вам ее. Ваш пациент - высокопоставленное лицо. От его безо...
  - Я все понял. Записывайте координаты.
  - Спасибо, доктор.
  
  
  
  Мозговой отсек напоминал... Черт! Этого не опишешь словами. Наверное, так чувствовал себя Иона в чреве кита. Я огляделся. Как разобраться во всем этом? Вокруг меня все двигалось: вверх-вниз, влево-вправо ходили какие-то стержни и трубки; по трубкам переливались разноцветные жидкости, вспыхивали и гасли огоньки на панелях. Черт! Надо сосредоточиться. Должна же быть какая-то система. Кинг ведь разобрался.
  - Итак, ты все-таки проник сюда.
  Громовой голос раздавался как будто со всех сторон. Я инстинктивно зажал уши.
  - Тебе страшно?
  Голос был полон сарказма.
  - Дядя, я не узнаю тебя! Почему ты разговариваешь со мной как с врагом? Ведь я оказался прав: Кинг здесь! Ты недооценил его.
  - Я и тебя недооценил.
  - Но сейчас нельзя терять ни секунды. Он где-то здесь. Я должен найти его, пока он...
  - Чепуха! Мне ничего не грозит. Я уничтожу его раньше, чем он что-либо предпримет. А также и тебя.
  - Что? Дядя, что ты говоришь?
  - Ты нарушил приказ. Ты проник в святая святых - мой мозг. Я должен защищать себя - этого требуют высшие интересы.
  Я молчал, потрясенный. Казалось, со мной говорит некто, кого я никогда не знал, и я понимал, что мне его не переубедить.
  - Я не хотел этого. Ты сам виноват. Прощай.
  Передо мной возникло дуло бластера. Металлические руки навели его точно на мой лоб. Я услышал свой собственный крик. Перед глазами вспыхнул ослепляющий свет. Но вместо обжигающей боли, я почувствовал, что кто-то изо всех сил дернул меня вниз. Я упал, и луч прорезал стену позади меня, образовав неровное отверстие почти в человеческий рост.
  - Вставай, идиот!
  Кто-то снова рванул меня за руку, поставив на ноги.
  - Кинг!
  - Скорей!
  В ту же минуту бластер прошил пол, где я только что лежал. Мы бросились к отверстию. Протиснувшись в него, мы оказались в полутемном помещении, напоминавшем улей. В бесчисленных ячейках лежали кристаллы Ли, мягко переливаясь в полумраке. "Архив", - догадался я.
  - У нас есть несколько минут. Здесь он не станет прибегать к грубости - побоится повредить записи.
  Я смотрел на Кинга и не верил своим глазам.
  - Что, глазам своим не веришь?
  Он усмехнулся. Вытащил сигареты. Мы закурили. Я продолжал молча разглядывать его. К Кингу вернулась былая уверенность. Глаза его блестели. Он вновь излучал царственное превосходство и готовность к борьбе.
  - Почему ты спас меня?
  - За мной был должок.
  - Я не верю в твое чувство благодарности.
  Он кивнул, глубоко затянулся. Глаза его потемнели.
  - Я хотел добраться до твоего дядюшки и занять его место. Так сказать, совершить вселенский дворцовый переворот. Мне казалось, что только таким способом я верну вкус к жизни. Власть - это единственное, что не может надоесть, Все остальное мне давно осточертело.
  Кинг кривил душой. Я мог бы напомнить ему недавние события, но предпочел не перебивать его.
  - Ей-богу, это было бы забавно, прибрать к рукам весь этот ваш Комитет, с которым вы так носитесь. И у меня бы получилось... Но когда я увидел все это, - сигарета описала широкий полукруг, - меня затошнило. И тут появился ты. Я знал, что ты пришел за моей шкурой, но не смог позволить этой машине убить тебя. Сам не знаю, почему.
  - Ладно, не извиняйся! Давай выбираться отсюда.
  - Выберемся. Никакая машина не справится с двумя такими парнями...
  - Тремя.
  Мы оглянулись. В дверях стоял невысокий коренастый человек с высоким лбом и серыми пронзительными глазами.
  - Профессор Гаррет!
  - Да. Я - Номер Второй. После разговора с вами, капитан Гард, я подумал, что положение слишком серьезно, и вам не справиться одному. Я задержался, чтобы прослушать все беседы доктора с Номером Первым, и понял то, о чем должен был догадаться давно. Я с вами. Машина не должна управлять человечеством. Пусть даже когда-то она была человеком. Превосходным человеком. Я любил его.
  - Ты меня растрогал до слез, Бенжамен Гаррет!
  - Персиваль? Я искренне сожалею о тебе. Твоя судьба трагична. Может, это самая великая трагедия в истории людей. Повторяю, мне жаль тебя. Но ты должен понять - мы не можем оставить все как есть. Ты проиграл.
  - Осторожно!
  Это кричал Кинг. Не успели мы разбежаться в разные стороны, как на то место, где мы стояли, обрушился огромный металлический контейнер. Кристаллы полетели из ячеек и рассыпались по полу. Я перевел дух и посмотрел наверх. Люк! Потрясающая реакция Кинга спасла всех нас. Профессор тоже задрал голову и заговорил, неожиданно зло:
  - Прекрати, Персиваль. Это бесполезно.
  Я оповестил остальных. Ты больше не властен над Комитетом. Твои приказы выполняться не будут. И здесь с минуты на минуту появятся войска спецназа.
  Молчание.
  - Персиваль!
  Молчание. И вдруг комната затряслась.
  Я потерял равновесие и ударился затылком об пол. Превозмогая боль, я подполз к стене и, цепляясь за стенки ячеек, поднялся. Кинг, стоя на коленях и держась одной рукой за ручку двери, другой подтягивал к себе профессора. Тому, видать, здорово досталось: голова его болталась как у паяца.
  Новый мощный толчок сотряс комнату. Мы снова покатились по полу. Меня понесло на контейнер, и я опять ударился затылком. "Еще один раз - и мне конец", - подумал я. Но тут нечеловеческий, полный смертной тоски вопль раздался в моих ушах, и все мое существо наполнилось ужасом. Так кричал бы Юпитер, смертельно раненный в облике быка и с каждой каплей крови теряющий свою божественную сущность, бессмертие и власть над миром. Внезапно вопль прекратился, и тот же голос, но обретший способность к членораздельной речи, прокричал:
  - Дон! Дон! Где ты? Помоги! Они убивают меня! Где ты, Дан? Скорее, они убьют меня!
  Прижавшись к контейнеру, еле удерживая равновесие, я заорал:
  - Стойте! Не делайте этого! Остановитесь, вы!
  Я сходил с ума от бессилия. Снова раздался жуткий вопль. Я стиснул уши. Но тут все прекратилось, и тряска и вопли. В отверстии люка показались черные мундиры, и я понял, что все кончено.
  Военные окружили нас. Офицер отдал честь профессору. Тот моментально пришел в себя и начал отдавать распоряжения привычно властным тоном. Спецназовцы засуетились.
  Я не двигался с Места. В ушах моих стоял крик дяди. Теперь, когда его не стало, я думал, что совершил роковую, непоправимую ошибку. Тот, кого я счел чудовищем, утратившим все человеческое, был все же человеком. Мы совершили убийство. И убитый был моим дядей, единственным близким мне человеком. Отныне я один во всем мире. Отчаяние жгло меня. Кто-то тронул меня за рукав. Кинг.
  - Пора смываться, Дон, пока нас не зацапали.
  Он был прав. Стараясь не привлекать внимания, мы пробрались к телепорту. Через пять минут я уже стоял под душем в своей квартире, смывая с себя грязь, боль и стыд. В соседней ванной Кинг насвистывал песенку рейнджеров. Это была бравада. Я знал, что он потрясен не меньше меня.
  Переодевшись, мы спустились в гостиную. Надо было решать, что делать дальше, но мысли путались. Наконец, Кинг стукнул кулаком по столу.
  - Хватит! Это бессмысленно. Я предлагаю ничего не решать сейчас. Надо выспаться. Завтра что-нибудь да придумаем.
  Мы разошлись по спальням. Я уснул как убитый и проспал до восьми часов утра. Когда я спустился вниз, Кинг уже ждал меня. Мы обменялись настороженными взглядами.
  - Что надумал? - резко спросил он. Я открыл было рот, чтобы признаться в полном отсутствии мыслей, как вдруг меня озарило. Решение было простым и прекрасным. Оно снимало все проблемы.
  - Я нашел решение для нас обоих.
  - ?
  - В "Интергалактик" меня ждет корабль, готовый к полету. Я представлю тебя как своего помощника, и мы стряхнем прах Центральной с ног своих. Полет рассчитан на пять местных лет. За это время остынут все следы.
  - И ты всерьез полагаешь, что я вот так вот куплюсь, превращусь в добропорядочного налогоплательщика и стану работать на какой-то там паршивый проект?
  - Да пошел ты! Нужна мне твоя работа как... Слушай, Кинг, я вытащу тебя отсюда, а там как знаешь. Я высажу тебя там, где ты сам захочешь.
  Его взгляд потеплел. Губы тронула улыбка.
  - Порядок, Дон. Не кипятись. Он помолчал.
  - И все-таки, неужели ты не боишься, что, я начну все заново, оказавшись на свободе?
  - Я тебя высажу голым, без оружия и пищи. У аборигенов, таким образом, будет фора, если они не дураки. А если дураки, если они поддадутся твоему тлетворному обаянию, значит, туда им и дорога.
  Он расхохотался.
  - По рукам.
  Мы выпили за успех начинания, переоделись в форму "Интергалактик" и вышли на улицу. Мы решили пройтись до ближайшего общественного телепорта, чтобы проститься с городом. Я оглядывал улицу, всматривался в лица, но ни в чем не видел и следа вчерашних событий. Я понял, что Комитет - то, что от него осталось, - решил сохранить случившееся в тайне. Люди так ни о чем и не узнают. Они не узнают о том, что двенадцать лет ими управлял одушевленный компьютер, который дал им относительную стабильность жизни за счет незаметно отнятой свободы воли. Они не узнают, кто ими правит теперь, а случись в верхах еще один дворцовый переворот, он будет скрыт от их глаз, как и нынешняя трагедия несостоявшегося компьютерного бога. Я думал, неужели ничего нельзя сделать? Неужели люди обречены брести впотьмах за поводырем-невидимкой. И тогда неведение для них - спасение. Я вот зрячий, а какой от этого толк? Что я смог? Больше напортил, чем... А теперь и вовсе вынужден бежать. Мне стало горько. И тут я вспомнил разговор с отцом Арсием. Что я сказал ему? - "Это отпуск, всего лишь отпуск". - В ту минуту это было вдохновенной ложью, но сейчас я твердо знал: я вернусь. Припаду к сосцам матери-вселенной, наберусь сил от молока вечности и вернусь. Я взглянул на Кинга. Он ответил мне взглядом, полным сомнения, но ничего не сказал и первым вошел в телепорт. Из-за угла показались двое в черных мундирах спецназа. Заметив меня, они ускорили, шаг. Опоздали, ребятки! Я начертил в воздухе лежачую восьмерку, послал им воздушный поцелуй и сопровождаемый криками "Стой! Стрелять буду!" последовал за Кингом.
  Через минуту мы были на корабле. Через десять минут весь экипаж был в сборе. Я скомандовал "Старт", корабль оторвался от земли и нырнул в подпространство. На экране я видел стартовую площадку "Интергалактик". По ней метались люди в черных мундирах. Выли сирены. Я поднял голову. Вся команда набилась в рубку. Я переводил взгляд с одного на другого. Хмурые, встревоженные лица старших, дерзко-веселые - молодых, сверкающие глаза Кинга. Я отключил экран.
  - Спокойно, ребята. У нас в запасе пять лет. Мы что-нибудь придумаем.
  
  
  
  
  ЧАСТЬ II
  
  СТРАЖНИК
  
  Они пришли неожиданно. Нет-нет, она знала, что придут, не могут не прийти, но они все равно пришли неожиданно. Когда ей наконец удалось погасить свет. В этом был расчет, и он сработал. С ней всегда было так. Она не только не использовала врожденного интуитивного предощущения близких событий, не только не готовилась к ним, но вела себя вопреки посылаемым ей знакам. И все портила. Да, она опять все испортила. И это уже конец, конец, конец. И она сама, сама... Нет. Все не так. Он! Вот записка, записка, записка...
  Это уже в третий раз. Первый - после дуэли с Йеном. Второй - после смерти его отца. И сейчас... Два раза она прощала его. Ну почему не простила в третий? Ведь он просил! Нет, он просил не о прощении, а о помощи. Ну и что? Он так смотрел... Он просил. Я была нужна ему. Вот оно! Это-то тебя и мучит, всегда мучило. Ты никогда не была нужна ему сама по себе. Только как приз в соперничестве с Йеном. Вся его жизнь - поединок с Йеном. И когда Йена не стало, он тебя бросил. Вспомни. Тот клочок бумаги, который ты обронила двадцать лет назад... Я помню, помню. Какое у него было лицо! Ненавидящее, слепое от ярости. Я уже не существовала для него. Только Йен. Убить Йена - вот и все, чего он хотел тогда. И убил бы, если бы не промахнулся. И как переживал свой промах! Требовал снова бросить жребий, не сознавая, что это абсурд. Йен-то выстрелил в воздух. И во второй раз тоже бы выстрелил в воздух. Тогда какой же это жребий? Убийство! Он любит убивать. Да, он не только способен, он и есть убийца.
  Как легко он тогда уехал. На восемь лет. Что было потом? Ничего, ничего, ничего. Работа, успех, слава. И ничего. Все казалось ненастоящим в сравнении с тем временем, когда мы трое жили в самом сердце грозы. Воздух был напоен электричеством, и мы купались в его плазменных потоках, поклоняясь солнцу как мистическому божеству. И все исчезло, когда он уехал. Мир стал пустым. Восемь лет не было ни солнца, ни дождя, ни дня, ни ночи, ни утра. Пока он не вернулся и не принес собой грозу, с грохотом разрядов и ливнем. Этот ливень отмыл мир до первозданности рая. И мы были счастливы, счастливы, счастливы...
  Потом началось это страшное - коррекция, ужас, хаос. Я была с ним. Я думала и чувствовала то же, что и он. Я так хотела помочь! Но он оттолкнул меня. Какие страшные у него были глаза... ледяные, невидящие, а в глубине - стыд и страх. И снова пустые годы. Сколько их прошло?.. Мне исполнилось двадцать девять. Пришли друзья, утешали: роковой возраст, еще чуть-чуть - и тридцать, но ты, старушка, еще ого-го! Я смеялась, а на сердце было тяжело, а в голове темно. Потом стало наоборот. И тут открылась дверь, и вошел Дон. Без цветов, без подарков. Сильный, уверенный, ироничный. И потянулась эта тягомотина с исчезновениями и возвращениями. То ли он не понимал, какими унизительными были для нее эти отношения, то ли не считался с ее чувствами. Она пробовала порвать с ним. Пробовала сходиться с другими. Не получалось. Ей ничего не стоило вскружить голову любому, очаровать, ослепить. Но дальше этого не шло. Новый роман начинал тяготить ее. Но, что самое удивительное, никто из неудачливых поклонников не пытался удержать ее. Они быстро смирялись со своим фиаско и исчезали. Что-то такое было в ней, или наоборот, чего-то не хватало, того, что заставляет мужчину добиваться любимой женщины. Я - никчемное, никому не нужное существо. Я - ничто, ничто! Меня все равно, что нет. И зачем "удлинять плохое"? Цепляться за жизнь, за видимость жизни, эрзац, бездарную копию с утерянного оригинала... Так. Все. Только не на любимую тему, благодарную и неисчерпаемую. Все. Спать, спать, спать.
  Она потянулась к выключателю.
  Именно тогда они и пришли. Двое. Один вертлявый и улыбчивый, второй - собранно-резкий, с глазами, похожими на наведенные дула.
  Начал вертлявый.
  - Мисс Гейнор, мы понимаем, как вам это неприятно. Я в отчаянии, я ведь ваш поклонник. Но вам следует рассказать все о ваших отношениях с капитаном Гардом.
  - Все? Помилуйте! Нашим отношениям двадцать лет, как я могу рассказать вам все?
  - О, вы меня не поняли. Ну, разумеется, не все. Нас не интересует ваша личная жизнь. Я буду откровенен с вами. Нас интересует, куда капитан Гард намеревался отправиться на корабле "Интергалактик". Вне всяких сомнений, все это было запланировано и подготовлено заранее. И не может быть, чтобы вы об этом не знали. Ведь вы собирались пожениться, нам это известно.
  Он остановился. Все это он произнес без нажима, улыбаясь, смарщивая при этом все лицо. И даже не фальшивил, она чувствовала. Для него действительно не существовало никаких сомнений.
  - И все-таки, вы ошибаетесь. Я ничего не знала о намерениях капитана Гарда. Более того, мы с ним расстались. Мы разорвали помолвку.
  Они встрепенулись. Второй, хранивший до этого молчание, резко повернулся к ней. Ее будто ударило тяжелой волной.
  - То есть как?
  - Как? А вы не знаете, как это бывает после двадцати лет... отношений?
  В его глазах что-то промелькнуло: она его удивила. Она поздравила себя с маленькой победой и хотела перейти в наступление, но вертлявый перехватил инициативу. Он чуть не трясся.
  - Мисс Гейнор, вы опять... ну как мне убедить вас? Ну, поверьте, мы не хотим, да и не имеем права вмешиваться в вашу частную жизнь. Но вы не хотите помочь нам. Вы нам лжете.
  - Я сказала правду.
  - Но объясните, мадам, простите, мисс Гейнор...
  - Что объяснять? Почему я должна это объяснять?..
  И тут вновь заговорил второй.
  - Хватит ломаться. Твой дружок - государственный преступник. Он бежал, и его надо найти. Ты должна знать, куда он собирался лететь. И ты нам все расскажешь, иначе тебя обвинят в соучастии.
  - Соучастии в чем?
  - В государственной измене.
  - Это Дон Гард изменник? Он же работал в Совете. А МГТ? Это же его заслуга. Это же он все сделал!
  - Хватит! Ты будешь говорить?
  - Успокойся, Берт. Мисс Гейнор поняла. Она все поняла. И все скажет. Oна волнуется. Нервы. Неприятности. Но у нас есть время. Вся ночь впереди.
  Боже! Они собираются мучить ее всю ночь... Нет. Этого она не вынесет.
  Она решительно выпрямилась.
  - Господа, я могу доказать вам свою непричастность к действиям капитана Гарда.
  Они переглянулись и уставились на нее ошалело. Торжествующе Ильда протянула им последнюю записку Дона (вот уж, пригодилась!). Вертлявый прочел ее вслух.
  "Прощай, Ильда. Я не прошу прощения. Я не чувствую себя виноватым. Я был счастлив с тобой, но мне этого недостаточно. Все в моей жизни не так. Я ухожу в космос. Не пытайся остановить меня. Не пытайся понять. Я и сам себя не понимаю. Я ясно чувствую только одно: я живу не так. Я должен изменить свою жизнь. Лишне говорить, что наша помолвка разорвана. Я понимаю, что причиняю тебе боль. Я не хочу быть жестоким. Ты замечательная женщина. Нет, ты - великолепная женщина. Я всегда любил только тебя, но мы больше не можем быть вместе".
  Вид у них был настолько обалделый, что она чуть не рассмеялась. Ей уже не терпелось избавиться от них. Она протянула руку за запиской. Вертлявый вздрогнул и открыл было рот, но второй остановил его. Уперев в нее брезгливо-недоверчивый взгляд, он процедил:
  - Это не доказательство. Это могло быть подготовлено для отвода глаз. Он же учился в спецшколе, твой хахаль.
  Он навис над ней. Ей стало страшно. Нахлынуло темное озарение: от них не уйти. И тут же в голову ударило эфирной легкостью последнего шага. Она вскочила.
  - Что я должна доказать? Я вам ничего не должна. И не скажу. Убирайтесь! Убирайтесь, вы!..
   Бластер остановил ее влет. Сердце ее уже болело так, что боли от выстрела она не почувствовала. Хотя, кто знает, что чувствуют те, кому в сердце направляют сверхфокусированный лазерный луч?..
  Ильда вскинула руки и, совершив некое подобие пируэта, упала на вертлявого. Тот не смог удержать ее, и она некрасиво, неловко сложилась на полу. Ни один режиссер не позволил бы ей так умереть на сцене. Вертлявый склонился над ней и тут же выпрямился.
  - Зачем ты это, Берт. У нас не было таких инструкций. Она и впрямь ничего не знала. Бедная девочка!
  - Обыкновенная шлюха. Подбери сопли и пошли.
  
  
  
   - Эй, что это у вас, порнуха-чернуха?
  Двое юнцов отпрянули от экрана. Сдерживая смех, я начал, как можно серьезнее:
  - Я в вашем возрасте, - я остановился и посмотрел на них в упор. Они покраснели до корней волос и совсем одинаково сжали кулаки. Я сдвинул брови и продолжил:
  - Итак, я в вашем возрасте умел отстоять свое право заниматься чем хочу в свободное время. Ведь сейчас ваше свободное время, так почему вы не посылаете меня к черту? Я ожидал, что они рассмеются, ожидал ответной шутки, но они продолжали молчать.
  - Черт побери, что это значит?
  Я подошел поближе. На экране сканировалась какая-то таблица - цифры, даты, проценты. Таблицу сменило изображение молодой женщины с ребенком на руках. Ребенок казался приросшим к телу матери. По лицу женщины катились слезы. К ней подошла медсестра и вытерла их. Господи! Да она не может отнять рук от младенца. Медсестра увела женщину. Появился человек с чемоданом. Поднял руку, разжал пальцы, потряс рукой: чемодан не падал.
  - Что все это значит? - повторил я.
  Они переглянулись. Я почувствовал их страх.
  - Бросьте, ребята, чего вы боитесь? Что это за записи? Говори ты, Тэд.
  - Это несчастные случаи, ну случаи нарушения правил при телепортации.
  - Черт побери! Откуда они у вас?
  - Мы... Мы их стащили, сэр. У доктора Фишера.
  - Великолепно! Вы понимаете, что вы наделали?
  - Простите, капитан.
  - Прощения будете просить у доктора.
  - Но... Капитан, может, мы просто положим их на место? Незаметно.
  - Ну нет. И дело не только в том, что за свинство надо отвечать, а... Говорите, несчастные случаи?
  - Не только. Там был еще человек, у которого рубашка приросла к телу. Похоже на первые опыты по телепортации.
  - Капитан, а почему ни в одном университете не читают лекций по телепортации? Мы интересовались.
  - По-видимому, существует негласный запрет на широкий доступ к изучению самого явления. Честно говоря, ребята, я не задумывался над этим. Меня занимали другие проблемы.
  Они опять совершенно одинаково усмехнулись. Черт! С этими юнцами надо держать ухо востро.
  - Чему вы ухмыляетесь? А-а-а, я состоял на страже закона и порядка и особо ни о чем не задумывался - так, что ли? Может, и так. Но, поскольку сейчас мы все вне закона, мы сделаем следующее. Мы проведем семинар. Устроем мозговой штурм и разберемся в этой чертовщине.
  Новость всколыхнула всех. Люди были рады отвлечься от гнетущего ощущения отколотости от общества. Просторный холл для занятий превратился в уютную кают-компанию. Скотт, третий юнга, принялся смешивать коктейли. Доктор сиял. От извинений юнг он просто отмахнулся. Не было только Кинга, но это никого не удивило. Кинг терпеть не мог дискуссий. Я представил, как он поднимает бровь и изрекает: "Суха теория, мой друг!" - и решил не посылать за ним.
  Фишер между тем подошел к экрану, но вдруг повернулся к слушателям и смущенно произнес:
  - Мне как-то неловко читать лекцию. Я знаю немногим больше вашего.
  Он поскреб подбородок, глубоко вздохнул.
  - Начну с главного. Телепорты существуют повсюду в Союзе Цивилизаций. Ими пользуются уже двести лет и за это время они почти не изменились. Мною установлено, что фундаментальные исследования феномена телепортации не ведутся нигде. Во всяком случае, открыто. Незначительные усовершенствования телепортов не в счет. Кроме того, не существует даже такого понятия - теория телепортации. Ни в одном колледже нет предмета с таким названием. Имеются только годичные курсы конструкторов телепортов и рабочих-ремонтников.
  - А спейсеров?
  Это в один голос выкрикнули Тэд и Пит - виновники торжества.
  - Вы попали в корень, ребята. Телепортация - в первую очередь задача спейсологии. Казалось бы, именно спейсологам или, как вы их называете, спейсерам и карты в руки, но они, насколько мне известно, занимаются только проблемой фокусировки на малых расстояниях, так называемым парадоксом телепортации. Вы можете что-то добавить по этому поводу, Гарри?
  Гарри, один из лучших спейсеров "Интергалактик", нахмурился.
  - Я думаю, вы правы, док. Я не занимался этой темой, так уж получилось, но, если бы где-то велись фундаментальные работы, я бы знал.
  Все снова повернулись к Фишеру.
  - Итак, я пришел к выводу, что существует негласное табу на исследования. Доктор переждал шелест, пронесшийся по аудитории, и, театрально воздев руку, спросил:
  - Как вы думаете, почему?
  - Может, они велись вначале, двести лет назад, но открытия в этой области сочли опасными для человечества и запретили? - медленно выговорил Льюис Кестер, эколог.
  - Открытия в любой области опасны для человечества, Лью, и это никогда не останавливало людей, - возразил Бен Дилан, первый пилот.
  - А может, открытия были опасны для властей предержащих? Испугались, что люди обретут слишком много свободы. Ну будут исчезать, скрываться от полиции и вообще избегать контроля...
  Это опять был Тэд. Он ткнул Пита в бок и победно оглядел собрание.
  - Интересная мысль, юноша. Какое-то время и я так думал. Но, оказалось, дело не в этом.
  - Да ладно, док, не томи, в чем там фокус?
  Вилли-механик стукнул кулаком по колену и сердито запыхтел трубкой.
  - А фокус, друзья, состоит в соглашении между Союзом и Гиадами.
  - При чем тут Гиады?
  - Вы что-то путаете, док. Я специализировался по межгалактическому праву и могу заверить, что такого соглашения нет.
  Менаджер по контактам Адам Хьюмен укоряюще смотрел на Фишера. Ему было неловко осаживать доктора, но тот отмахнулся от него. Он был на коне и несся во весь опор.
  - В каком году была открыта телепортация?
  - В 2790-м.
  - А в каком году Гиады вступили в Союз? Ну, догадались? Адам!
  - Я понял, к чему вы клоните, но...
  - Телепортация вовсе не была открыта Гербертом и Шлоссом. Мы заимствовали ее у гиадцев в 2790-м.
  - Черт побери!
  - Что дает вам основание так считать?
  - Это могло быть простым совпадением.
  - А зачем понадобилось наводить тень на плетень?
  - Герберт и Шлосс были блестящими учеными. Они не стали бы присваивать чужие открытия.
  Доктор сник было под этим градом, но обвинение в клевете вывело его из растерянности. Он кивнул геологу Анастасу Горлику.
  - Вы правы, Стас. Они и не делали этого. Открытие телепортации было приписано им, если можно так выразиться, посмертно.
  Он оглядел аудиторию. Голоса смолкли. На доктора с напряженным ожиданием смотрело двенадцать пар глаз. Никто уже не сомневался: двести лет назад произошла трагедия, и сейчас голоса жертв взывали к ним, требуя освободить их из-под спуда лжи. Фишеру казалось, что он явственно слышит их. Он прикрыл на секунду глаза. Сидевший к нему ближе всех астрофизик Поль Ланжевиль понял, что с ним происходит.
  - Фред, все это чертовски серьезно. Мы будем немы как рыбы. Начните с самого начала.
  - Спасибо, Поль. Да, с начала.
  Итак, семь лет назад я был ассистентом у профессора Вильневски. Старик был нелюдимым, даже прислуги не держал, но ко мне привязался. Я тоже был одинок и потянулся к нему всей душой. Он был для меня всем - отцом, учителем, духовником. И я старался как мог, чтобы скрасить ему остаток жизни. У него был прогрессирующий виброкардит. Каждый день мог оказаться для него последним, и он знал это. Временами на него нападали приступы яростной тоски. Он порывался рассказать мне о чем-то, но так и не решился. Только перед самым концом он призвал меня и передал эти записи. И вот что он сказал мне при этом: "Умоляю вас, - именно так, - умоляю вас, голубчик, займитесь этим. Я передаю вам, я верю в вас".
  Я спрятал записи и на некоторое время забыл о них. Я глубоко переживал свое горе. Но кроме этого меня мучило еще одно: я был единственным, кто оплакивал Вильневски по-настоящему и смутно чувствовал, что и меня ожидает такая же участь одинокого волка. Я решил бросить науку и зажить как все. После похорон профессора я ушел из лаборатории и занялся практической медициной.
  Вначале работа в больнице отнимала все мое время, но я был счастлив: я больше не был одинок. Вокруг меня были люди. Я был им нужен. И скоро я почувствовал себя одним из них, обрел уверенность в себе и решил, что пришло время выполнить последнюю волю учителя. Я принялся копать и раскопал следующее: эти записи относятся к началу 2790-х. Во время первых опытов людей телепортировали нагишом, и все кончалось благополучно. Не было ни одного неудачного эксперимента. За ними следуют эксперименты с предметами, и все неудачные. Ни один предмет не восстанавливался полностью, в своем первоначальном виде.
  Доктор сделал паузу.
  - Никто не заметил ничего необычного?
  Ланжевиль среагировал мгновенно.
  - Необычен порядок исследований. Вы это хотели сказать, Фред?
  - Совершенно верно. Если бы телепортацию открыли люди, они сначала испробовали бы ее на предметах, затем на животных, и только потом на людях. Я не знаю, откуда записи опытов попали к профессору Вильневски. Они почти не содержат комментариев. Слава Богу, есть даты, позволяющие установить хронологию. Я выделил три серии записей. Первая серия - телепортация нагих людей. Вторая - попытки (и все, как я сказал, неудачные) телепортации предметов. Третья - телепортация людей, полностью одетых и имеющих при себе различные мелкие предметы. Я выделил еще ряд записей, по моему мнению, являющихся фиксацией не опытов ученых, а нарушений людьми инструкций. Эти последние относятся ко времени, когда телепортация вошла в обиход. Но об этом потом. Главное же - последняя серия опытов не производит впечатления научного поиска, то есть продвижения от незнания, неумения к успеху. Вы понимаете меня? Все происходит как бы по мановению волшебства. Как будто кто-то показал людям, как это надо делать. По времени это совпадает с прибытием на Центральную делегации Гиад в 2792 году. Я сделал вывод, что между Союзом и Гиадами было заключено некое соглашение. Гиадцы дали нам телепортацию, а взамен получили нечто, о чем мы с вами не знаем. За короткое время телепортация прочно вошла в наш быт. Сейчас мы не представляем своей жизни без нее. И никто не задумывается над тем, как она досталась людям, какой ценой. Телепорты имеются повсюду. Периодически переиздаются инструкции для пользователей. Но нет ни одной публикации ни о природе феномена, ни об истории открытия, если не считать краткой справки в энциклопедии.
  - А Герберт и Шлосс, какова их роль в этой истории? И еще одно. Вы сказали, что мы пользуемся телепортами бездумно. Но это касается обывателей. А ученые? Спейсеры, в первую очередь. Научную мысль запретить нельзя.
  - Вы уверены?
  - Черт побери, что вы хотите сказать, док?
  - Хьюмен, поведайте этому идеалисту, что произошло в 2792 году, 23 июля.
  - Взрыв в лаборатории Герберта и Шлосса. Ученые погибли, а лаборатория сгорела без остатка. Но...
  - Вот именно, но! Все было очень правдоподобно. Взрыв произошел в июле, во время отпусков, причем ночью. В институте почти никого не было. Герберт и Шлосс были работоголиками, они даже ночевали прямо в лаборатории. Так что никто не заподозрил криминала. Состоялись пышные похороны. В печати появились статьи с перечислением заслуг. И впервые было упомянуто о якобы открытой ими два года назад телепортации.
  - Итак, вы утверждаете, что их убили?
  - Я не могу утверждать. У меня нет доказательств. Но я в этом уверен.
  - Продолжайте, Фред.
  - Хорошо. Проходит двести лет. Двести! И ни одного нового открытия в этой области. Никакого существенного продвижения вперед. Это было бы невозможно, если бы область исследовалась. Я думаю, кто-то тщательно и неусыпно следит за этим. И если какой-нибудь доброхот в научном мире обнаруживает нежелательную любознательность, его тем или иным способом заставляют прекратить изыскания.
  - Черт побери!
  - Но кто стоит за всем этим?
  - Вы говорили о каком-то соглашении, док.
  - Это моя догадка. Я подозреваю, что... Нет, попробуем иначе. Что вы знаете о Гиадах?
  Все повернулись к Полю Ланжевилю, но Фишер протестующе поднял руку.
  - Нет-нет! Я имел в виду цивилизацию Гиад. Что мы знаем об их культуре, науке, искусстве, обычаях?
  Собравшиеся молчали, переглядываясь.
  - Но, Фред, мы так же ничего или почти ничего не знаем о большинстве миров, входящих в Союз Цивилизаций, не говоря о Нецивилизованных мирах. Это просто не в человеческих силах.
  - Да, но вы можете узнать все, что вас интересует, о любом из этих миров, если дадите себе труд поискать информацию хотя бы в интербиблиотеке. А о гиадцах не можете. Я пытался. Те же самые сведения, что и в энциклопедии, то есть почти ничего.
  - Вернемся к гипотетическому соглашению, доктор. Что оно содержало, по-вашему?
  - Не знаю. Можно только гадать. А гадать я не хочу.
  - Но почему? - Хьюмен тонко улыбнулся. Глаза его азартно заблестели. Пусть каждый предложит свою версию. Вот моя: я думаю, гиадцы откупились от нас. Они подкинули нам телепортацию и потребовали, чтобы мы не совались в их дела. Железный занавес.
  - Но зачем? Так могут мыслить только дикари, но не люди, придумавшие телепортацию.
  - Они не люди.
  - Ну да, но в Союзе много негуманоидов...
  - Я не это имею в виду. Гиадцы, как раз, гуманоиды. Я предполагаю, что их ментальность, самая суть их культуры, настолько отличается от нашей, что взаимопроникновение грозило бы уничтожением.
  - Кому?
  - Мы подошли к самой сути. И это настолько страшно, что я предпочел бы думать, что в железном занавесе одинаково заинтересованы обе стороны - и Гиады и мы.
  - Не говорите мы, Хьюмен. Это решение верхушки, мы-то, как раз, ничего об этом не знаем.
  - Может, оно и к лучшему?
  - Как вы можете? Как может незнание быть к лучшему?
  - Вечный вопрос: а стоило ли изобретать колесо?!
  - Вы знаете ответ?
  - И даже несколько!
  - Но вся штука в том, чтобы найти один единственный - истинный.
  - Для этого всей жизни не хватит.
  - Чепуха! Попробуйте прожить без колеса хотя бы один день, и вы получите ответ.
  - Не упрощайте. Первичные потребности не снимают нравственной проблемы.
  - А куда вы денетесь?
  - То есть?
  - Как вы избавитесь от первичных потребностей?
  - И это еще не все. Представьте, что избавились. Кем вы будете? Останетесь ли человеком? Вам этого хочется?
  - Да, чего хочется именно вам?
  - Вот именно! Вам и в себе не разобраться, а вы беретесь решать за все человечество.
  - Я не берусь. Это оно берет меня за горло, и волей-неволей приходится что-то решать.
  - Решать надо всем вместе.
  - Кому всем? Кто это все? Большинство? А что представляет собой большинство? Подумайте хорошенько.
  - Вы считаете, лучше, когда решают за нас, а нас держат в неведении?
  - Ну, в нашем случае за нас решает правительство, которое мы же и выбрали, именно для этих целей.
  - Я не выбирал.
  - О ля-ля!
  - У вас было право выбирать. Сами виноваты, что не воспользовались им.
  - А вы воспользовались?
  - Нет, но я и не жалуюсь.
  - Тогда, что же вы делаете на этом корабле? Почему вы покинули ряды законопослушных граждан?
  - Потому что, потому что...
  - Так почему?
  - Дон, ответь ему!
  - Ага! Вы опять прячетесь за кого-то. Кто-то, но не вы опять же решает за вас.
  - Дон!
  - Я молчал. Какофония мыслей, высказанных моими друзьями, не занимала и не задевала меня. Я собрал их, я сделал их бунтарями, я обещал, что мы найдем путь к победе, но я не верил в это. Я, капитан, не верил. На мгновение мне стало темно и одиноко в светлом, заполненном людьми, холле. В эту минуту открылась дверь. На пороге стоял Кинг. Постепенно голоса смолкли, и все головы повернулись к нему. В полной тишине Кинг отчеканил, глядя на меня:
  - Они убили мисс Гейнор.
  - Что?!
  - Убили Ильду Гейнор.
  Он помолчал и добавил:
  - Я смотрел новости. Диктор заявил, что она покончила с собой вчера ночью. Сейчас показывают похороны.
  - Покончила с собой? Но ты сказал...
  - Не будь идиотом, Дон.
  Я почувствовал жестокую резь в глазах и закрыл их руками. Сердце остановилось и повисло тяжелым камнем над пропастью, куда я неминуемо упал бы, стоило мне пошевелиться. Я не шевелился. Ильда, девочка моя! Как я мог оставить тебя там? Как я мог подумать, что разлюбил тебя? Что я наделал? Ильда! Бедная моя, бедная, глупая девочка. Они ее пытали. Наверняка, так. И, конечно, не поверили, что она ничего не знает. Нет! Я отомщу! Вернуться! Надо немедленно вернуться!
  - Мы возвращаемся. Немедленно. Мы должны, - осекся, - простите, друзья. Я не имею права решать за всех. Но каково бы ни было ваше решение, знайте: я возвращаюсь. На разведчике.
  
  
  
  Я подготовил разведчик к возвращению на Центральную. Его конструкторы предусмотрели всяческие неожиданности, в том числе и длительное пребывание в нем трех-четырех человек. Так что шансов добраться до Центральной у меня было десять к одному. Я приказал себе ни о чем не думать и не давать воли чувствам. Сначала - убийцы Ильды. Я найду их и уничтожу. Потом... потом и подумаю. Я вернулся на корабль и направился в холл, попрощаться с экипажем. Там никого не было. Холл был пуст. Я не верил глазам. Неужели так вот просто разошлись по своим делам?.. Я побрел обратно.
  - Капитан! Где тебя черти носят? - Вилли-механик орал, высунувшись из люка, - жми в рубку. Без тебя не могут решить, куда пришвартовываться.
  Вилли исчез в люке. Я помчался к рубке. Хьюмен, Гарри, Кинг и Поль сидели над картой. Мимо пронеслись Тэд и Пит, едва не задев меня контейнером на колесах. Работа кипела вовсю.
  - Ребята, - у меня дрогнул голос, - Ребята, вы хорошо подумали?..
  - Нечего тут думать! - буркнул Гарри.
  Хьюмен остановил его.
  - Мы подумали, капитан. Конечно, первоначальный план - укрыться в Нецивилизованных мирах, сколотить армию и двинуть на Центральную - был лучше. Но тогда мы полагали, что у нас есть время. Теперь же стало ясно, что времени нет. Мы должны начать борьбу прямо сейчас. Иначе там, на Центральной, все зайдет слишком далеко.
  - Да и нашим близким, возможно, грозит опасность, - добавил Стас.
  - Опасность грозит всем! - отрезал Поль. - Если бывшие комитетчики успеют прибрать все к рукам, шансов победить у нас будет меньше.
  - Победить? - Кинг вскинул голову. - Ты надеешься победить?
  Остальные молча смотрели на него. Кинг усмехнулся и упрямо продолжил:
  - Я никогда не надеялся победить их. Я никогда не надеялся изменить мир. Я не сумасшедший. Я отрывал у них свой кусок власти, свое место под солнцем. Достойное меня место. И дрался за него. И готов драться со всеми, кто придет им на смену.
  - И с нами?
  - Вы до этих высот не доберетесь.
  - А если доберемся?
  - А если доберетесь, вы сами захотите уничтожить меня. Да. Первым делом, вы захотите уничтожить меня. И прочих иноходцев.
  - А ты что скажешь, капитан?
  - Скажу, что когда я думаю об этом, я прихожу к тому же, что и Кинг. Да, с какого бы конца я ни начинал, я приходил к тому же. Но когда доходит до дела, я забываю все, что передумал, и действую так, будто верю в то, что победа возможна и что я именно тот человек, от которого все зависит. Так было всегда, и я знаю, что так будет и впредь. Но я не сумасшедший, что бы там ни говорил Кинг.
  Кинг вздрогнул. Глаза его полыхнули голубым огнем. Несколько секунд он смотрел на меня, потом пожал плечами и сел, отвернувшись, нахмуря брови.
  Тяжелое молчание прервал Гарри. Он хлопнул по столу ладонью и осклабился.
  - Не заводитесь, парни, все мы малость того.
  - Позвольте мне, - Поль Ланжевиль аккуратно загасил окурок и выпрямился. - Я думаю, сейчас не время выяснять, верит ли каждый из нас в... окончательную победу разума. Главное то, что все мы сходимся сейчас в одном: мы должны вмешаться в происходящее. Мы должны пресечь преступные действия правящей верхушки, открыть людям правду и предоставить им решать, что делать. С этим все согласны?
  - Не полностью, но в общем, да.
  - В качестве чернового плана действий и я принимаю. За.
  - Вы прекрасно все изложили, Поль. Я - за.
  - Как план на ближайшие дни, пойдет. Я тоже за.
  - Да нет, на план это мало похоже. План нам еще предстоит выработать. Но в общем и я за.
  - Подождем остальных и проголосуем.
  Я посмотрел на Кинга.
  - Ты будешь голосовать?
  Кинг молчал.
  - Что для тебя важнее, твоя поза иноходца или дело? Наше дело.
  - А что для тебя важнее, принципы или человек?
  Меня будто кипятком ошпарило. Наш последний разговор с Первым! Кинг буквально вернул мне мой упрек дяде. Я до боли сжал кулаки.
  - Черт с тобой! Не хочешь, не голосуй. Но можешь ли ты предложить нечто лучшее?
  Кинг серьезно кивнул, повернулся на каблуках и вышел из рубки. Через минуту он вернулся и положил на стол передо мной несколько листков бумаги. Это был план нападения на Комитет. Вот дьявол! И когда он успел? План был грандиозен и прост.
  - Кинг, ты дьявол! Ты, черт тебя подери...
  - Качать, ребята!
  - Стойте! Ты предлагаешь ударить по Комитету с трех сторон одновременно. Направить на него Совет, которому мы откроем глаза на его ублюдочную марионеточную роль, общественное мнение, то есть гнев рядовых граждан, возмущенных многолетней профанацией демократии, этой возлюбленной богини современного мира, и остатки донной империи МГТ, затаившиеся в щелях.
  - Ты поэт, Поль!
  - Чепуха. Просто я давно понял, что "подгнило что-то в Датском королевстве". Я был готов к... бунту, но не знал, с чего начать. Поэтому, когда Дон собрал нас в "Интергалактик" и предложил бежать, меня не надо было уговаривать. Но не будем отвлекаться. Вернемся к плану. Его основная идея - ударить в ахиллесову пяту Комитета - тайну его существования.
  - Точно. Сила Комитета базируется на его сокрытости, но это одновременно и самое уязвимое его место.
  - Какие силы они могут двинуть против нас? Прежде всего тех, кто подчиняется, не спрашивая и не раздумывая, то есть полицию и войска спецназа. А этого недостаточно, если поднять весь народ.
  - А армия?
  - Среди генералов еще сохранились головы с кое-какими мозгами, которые способны что-то понять, если им объяснить. Главное - успеть заявить о себе сразу же, как только высадимся.
  - Стоп! Как только мы высадимся, нас тут же и арестуют. Забыли? Мы - беглые преступники.
  Парни растерялись. Гарри скорчил гримасу и протянул, ворчливо:
  - Эх, Кинг, тут ты дал промашку.
  И тут все головы как по команде повернулись ко мне. Они ждали. Я понял, что должен сейчас, в эту самую минуту найти выход. И я нашел его.
  - Порядок, ребята. Я знаю, где мы высадимся. Есть одно место в Нецивилизованных мирах, где нас никто не ждет.
  - А дальше? Вся штука в том, чтобы попасть на Центральную, минуя космопорты.
  - Там есть телепорт. Единственный телепорт в Нецивилизованных мирах. О нем знаю только я и тот, кто его построил.
  - Не тяни душу, Дон. Где это? Кто смог построить телепорт один, без инструкций и, главное, без ведома властей?
  - Я говорю о Нереиде. Это планета, почти вся покрытая океаном. Там живет мой друг, Окул. Он отшельник, если вам понятно, что это значит.
  - Он что, гений, твой друг?
  - В некотором роде. У него дар. Любую инструкцию, спрятанную в сейфе за тридевять земель, он может прочесть, не сходя с места. Так он и построил свой телепорт. Я его единственный друг. И только я знаю об этом телепорте.
  - А аборигены?
  - Это дикари. Они считают Окула одержимым и не мешают ему заниматься, чем он хочет.
  - А чем он занимается?
  - Ничем.
  - Вот это да!
  - А я его понимаю.
  - Бросьте, вы на такое не способны. Он сумасшедший, этот ваш друг, Дон.
  - Не больше, чем вы и я. Впрочем, вы сами с ним познакомитесь. Во всяком случае, благодаря ему мы можем осуществить наш план. Мы сядем на Нереиду незамеченные никем. Затем по одному телепортируем на Центральную и соберемся вот по этому адресу. Я положил на стол клочок бумаги с адресом Чуни. Ильда! Я погубил тебя, а ты помогаешь мне и после смерти, девочка моя золотая, моя Хризокома...
  - Перейдем к деталям.
  Голос Хьюмена вернул меня к действительности.
  - Погоди, Адам.
  - Бен и ты, Чак, займитесь программой полета к Нереиде. Посмотрите, можно ли весь курс проложить через подпространство. Это сэкономит нам время.
  - Есть, сэр.
  Бен Дилан и Чак Тау, первый и второй пилоты, бросились к карте.
  - Адам, садись за обращения к Совету, народу и Комитету. Пусть они будут краткими и убедительными. Нас должны расслышать прежде, чем убьют.
  Хьюмен сосредоточенно кивнул и направился в свою каюту.
  - Гарри, присоединись к пилотам. Помоги им проложить путь, избегая магистралей и маяков. Ни одна собака не должна зафиксировать нас. И ни в коем случае не через Чертово Болото - это ловушка для дураков.
  - Блуждающие огни?
  - Да. Это маяки Комитета.
  - Черт возьми! Сколько народу увязло там!..
  - Сейчас не время, Гарри.
  - Есть, капитан.
  - Тэд, Пит и Скотт. Займитесь одеждой для нас всех. Мы должны выглядеть так, чтобы не привлечь ничьего внимания раньше времени.
  Мальчишки бросились выполнять приказ.
  - Вы, доктор, уложите в контейнер все медицинские средства, какие есть на корабле. Они нам понадобятся. И не забудьте ваши записи. Вилли, осмотри корабль. Чтобы не было ни малейшей неисправности перед входом в подпространство.
  - Будет сделано, капитан!
  - Поль, Лью, Стас и Кинг, приступим к детальной разработке плана.
  Через час все снова были в сборе, бодрые, рвущиеся в бой.
  - Итак, каждый знает по минутам, что ему делать. Вы должны вызубрить наизусть основной и оба запасных варианта. Если же не подойдет ни один, у вас у всех есть головы на плечах. Решайте сами, как поступить, но при этом дайте знать остальным. Держите связь. Пусть даже придется умереть за это.
  - Один за всех, все за одного! - выкрикнул Пит.
  Тэд пихнул его локтем.
  - Заткнись, дурак! Это тебе не детская игра.
  Но все уже смеялись и хлопали Пита по спине. Я подождал, пока они отсмеются, и подал команду.
  Корабль вошел в подпространство.
  
  
  
  На Нереиде был полдень, яркий и светлый, как на Центральной весной. Бен и Чак посадили корабль точно рядом с жилищем Окула. Нам не пришлось долго его искать, рискуя наткнуться на туземцев.
  Как я и ждал, Окул сидел на берегу. Парни ошеломленно молчали, стоя полукольцом вокруг и глядя, как я привожу Окула в чувство. Наконец мне это удалось. Я поставил его на ноги и проорал ему в ухо:
  - Принимай гостей, старый пижон. Я привел друзей.
  Он медленно оглядел всех и снова повернулся ко мне. Лицо его выразило тревогу и озабоченность.
  - Дела плохи, Дон, очень плохи. Там такое, я такое увидел!..
  Я не верил ушам.
  - Окул, ты ли это? Тебя интересуют дела человеческие?
  Он отмахнулся. Шагнул к космонавтам.
  - Вы что-то задумали, ребята? Я прав? Вы против них? Их надо остановить!
  - О чем ты, Окул? Мы все время смотрели новости. Там ничего особенного...
  - Ерунда! Новости - чушь. Вранье для дураков. Они оплетают железной паутиной всю Центральную, весь Союз. Делают то, чего не сделал бы даже твой дядюшка, царствие ему небесное. Скоро во вселенной будет не продохнуть.
  - А Совет?
  - Что им Совет? Все делается в тайне. Совету, министерствам, генералам, средствам массовой информации, всем дается дезинформация, в меру отражающая правду и усыпляющая. Каждому своя, но дезинформация. Всем заправляет Гаррет. Он стал Номером Первым и единственным. Остальные подчиняются ему.
  - Так не было у дяди.
  - Да, так не было. Но сейчас - так.
  - Мы вовремя собрались обратно!
  - Если еще не поздно...
  - Не поздно. Если они врут, значит, еще есть кому врать.
  - Погоди, не время для словесных изощрений. Каковы их реальные силы?
  - В их руках основные жизненные артерии. Им достаточно будет перекрыть энергоснабжение на один час, и люди...
  - Люди поймут, что у власти Ирод. Это только будет нам на руку.
  - Он не дурак. До этого не дойдет.
  - Значит, с ним можно будет разговаривать.
  - И договориться? Ты это хочешь сказать? Нет! Никогда! Никаких компромиссов с ними. Иначе - смерть. Для всего живого и достойного.
  - Бенжамен Гаррет очень живой человек и очень достойный ученый.
  - Ну вот, теперь ты его защищаешь!
  - Надо понимать противника.
  - Ты же сам назвал его Иродом!
  - Я выразился образно.
  - Заткнись! Скажи лучше, что уже переметнулся.
  - Заткнитесь оба! Мы еще только начали, а уже готовы передраться между собой.
  Я растолкал их и подошел к Окулу.
  - Ты с нами, Окул, ты пойдешь с нами?
  Окул сник. Лицо его напоминало маску Пьеро.
  - Я?.. Нет... Я разучился действовать. Я даже отвык ходить. Боюсь, что...
  - Хорошо. Твоя стоянка будет явочным пунктом. Нашим тайным убежищем. Сюда ведь никто не сунется?
  - Никто.
  - Ну вот и решили. Спасибо тебе, старик. Мы не можем задерживаться.
  - Дон!
  - Что еще?
  - Вот. Здесь схема новой резиденции Комитета. И компьютерный ключ.
  Он протянул мне кристаллик.
  - Окул! Ты...
  - Я знал, что ты придешь, Дон. Я ждал тебя.
  Слезы выступили у меня на глазах.
  Я обнял Окула, на мгновение услышал стук сердца своего друга и прижался к колючей рыжей щеке.
  - Побрился бы, пижон!
  Он улыбнулся.
  - Я буду следить за всем, я буду в курсе. Обещаю.
  Мы выстроились цепочкой, отсалютовали Окулу и один за другим нырнули в телепорт.
  
  
  
  Я шел по улице и думал, уж не привиделись ли мне недавние события. Спускались сумерки. Из дверей баров доносилась музыка и смех. Фланировали искатели приключений. Торопливо шли припозднившиеся домохозяйки. У витрины остановилась парочка влюбленных. До меня донеслось:
  - Нет, вот этот, с блестками. Салли умрет от зависти!
  Наконец я добрался до перекрестка и свернул в сторону Гобо. Еще пять минут, и я утонул в его закоулках. Здесь сумерки были гуще, тени длиннее, а голоса грубее.
  Подходя к жилищу Чуни, я огляделся. Все было спокойно. Я толкнул дверь и вошел.
  Чуни не удивился, увидев меня. Молодец Кинг! Успел предупредить. Итак, все идет по плану. Я велел Чуни приготовить ужин на четырнадцать человек и растянулся на тахте. Ждать долго не пришлось. Один за другим ребята входили и рассаживались кто куда, хлопая друг друга по плечам, перебрасываясь шутками. Добрались все. Я поднял руку. Гомон стих.
  - Докладывайте по очереди. Сначала ты, Адам.
  - У меня полный провал, Дон. Линда Мейер, Патрик Дуглас, Эрик Экиньян, Хью Синклер - словом, все, на кого мы рассчитывали, больше не работают на Центральном Вещании. В целом со дня нашего отлета ЦВ уволило две тысячи человек.
  - Да-а-а. Комитет не теряет времени.
  Я постарался не выдать своего разочарования. Нужно найти иной способ пробиться на ЦВ. И как можно скорее.
  - Теперь ты, Поль.
  - У меня порядок. Ключ Окула - верный. Я забрался в компьютер Комитета, и теперь они все у меня на крючке. То есть здесь, - он вытянул ладонь с несколькими кристалликами Ли.
  - Отлично, Поль. Кинг!
  Я слушал Кинга вполуха. Я не сомневался, что он все сделает блестяще. Разыщет всех, кого надо, восстановит крысиные ходы и змеиные норы и найдет оружие.
  Кинг говорил красочно, пересыпая речь сленгом дна. Он глотнул воздуха родной стихии и преобразился. Остальные слушали его, как завороженные. Вилли, блестя глазами, наклонился вперед. Из расстегнутого ворота высунулась серебряная цепочка. Крест! Вот и решение. Я подождал, пока Кинг кончил говорить.
  - Отлично, Кинг. Продолжай действовать по своему плану. А теперь вернемся к гвоздю программы - ЦВ.
  Четырнадцать пар глаз смотрели на меня спокойно и весело. Они не сомневались: капитан не подведет.
  - Мы можем использовать церковь Неисповедимых. В девять часов утра у них постоянная передача на ЦВ.
  - А у тебя там есть связи? - недоверчиво протянул Вилли.
  Я переглянулся с Кингом.
  - Есть, Вилли. С самым главным там человеком.
  - С Отцом Арсием? Ты не рехнулся?
  - Все в порядке, малыш, мы с ним закадычные друзья.
  - Вот это да!
  - Виват, Дон!
  - Качать капитана!
  Последнему воспротивился Чуни, сказав, что его лачуга не выдержит столь бурного проявления чувств и что гораздо разумнее было бы взяться за ужин.
  - Ужинать, парни, и отбой. Завтра с утра за дело.
  
  
  
  В семь часов вся команда была на ногах.
  - Кинг, возьмешь Гарри, Вилли и юнг. Отбери самых надежных из своих людей. Пусть они займут все подходы к церкви, но так, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. Церковь должна быть защищена со всех сторон. И не забудь, чтобы следили за небом. Все летящее, едущее, ползущее должно быть остановлено до того, как станут ясны его намерения.
  - А священники или там монахи? - Вилли смущенно засопел.
  - Пусть хоть сам Святой Петр с ключами от рая!
  - Адам, Лью, Стас и доктор, разыщите Линду Мейер, Патрика Дугласа, Экиньяна и остальных. Достаньте из-под земли и доставьте в церковь. Поль, Бен и Чак, обеспечьте защиту канала. Передачу не должны прервать или заблокировать. Отвечаете головой. Я иду домой к Отцу Арсию. Сбор в 8:30, в церкви. Передача начнется в 9:00. По коням!
  В 8:30 церковь Неисповедимых заполнилась людьми, которых знали в самых глухих уголках Цивилизаций. Возбужденные опасностью, счастливые тем, что снова занимаются любимым делом, они за полчаса превратили келью Отца Арсия в студию. Каждому отвели роль, объяснили где стоять, когда говорить и как не растеряться перед невидимой аудиторией в ту единственную минуту, отпущенную для самых важных и нужных слов.
  Ровно в девять Отец Арсий после первых обычных слов приветствия возвысил голос и возвестил слушателям, что им предстоит услышать чрезвычайно важное сообщение и что он призывает их верить всему, что они услышат. В тот же миг он уступил место Линде и Патрику. Профессиональной скороговоркой Линда и Патрик сообщили, что они и еще двести бывших работников ЦВ будут отвечать на все вопросы по трансферу церкви.
  - Слушайте, слушайте и не говорите потом, что не слышали!
  Меня толкнули в спину. Весь в поту, с трудом преодолевая страшный гул в голове, я уставился на незрячий глаз камеры и начал говорить. Я говорил без перерыва сорок минут. Десять лет истории человечества за сорок минут.
  К концу речи у меня горело горло и сводило челюсти, но я сказал все. На экране параллельно шли цифры, даты, имена, крупным планом подписи на документах, лица правителей-невидимок, схемы тайных коммуникаций... Я сделал тайное явным и вернул людям право знать и решать. Каким будет их решение...
  - Каким будет ваше решение, таким будет ваше будущее. Соблазн неведения и безответственности велик. Он, как ржа, разъедает души, а тела превращает в автоматы, рефлексирующие на привычные раздражители. И помните: те, кто отнял у вас свободу выбора, сделали это потому, что они не верят в вашу способность и в ваше желание знать и решать. Докажите, что это не так. Докажите, что у вас есть добрая воля и ясный разум. Я и мои друзья, мы верим в вас и ждем вашего слова.
  Я замолчал. В келье Отца Арсия наступила тишина. Минута, вторая, третья, четвертая... Неужели все впустую и я обращался к призракам?
  - Капитан Гард!
  - Дон!
  - Мистер Гард!
  - Я потрясен!
  - Мы потрясены!
  - Ради Бога, повторите, подтвердите...
  - Скажите мне, что я не сошел с ума!
  - Мы должны немедленно что-то...
  - Скажите нам, что мы должны....
  - Можем мы что-либо...
  - Срочно! Срочно предпринять!
  Я отвечал на вопросы, десятки, сотни, тысячи вопросов. Снова и снова повторял сказанное. Линда и Патрик прокручивали записи, выделяя, выхватывая, фокусируя то одно, то другое лицо многоликого божества власти. Это продолжалось три часа. Наконец Линда объявила перерыв на переваривание информации и подготовку к дальнейшим действиям. Я встал. Линда улыбнулась мне.
  - Ничего-ничего, капитан, это с непривычки. То ли еще бывает и то ли еще будет!
  Она сияла. Она была в своей стихии. Мне же казалось, что вещи утратили четкие границы и размываются и перетекают друг в друга, а время остановилось. Так уже было однажды, десять лет назад. Я потерял ощущение реальности. Стоп! Десять лет назад я был сам по себе. Сейчас - другое дело. На меня смотрят. От меня ждут действий. Я прочистил горло и объявил:
  - Благодарю всех. Через два часа жду вас здесь. А пока - свободны.
  Черта с два! Меня обступили, жали руки, хлопали по спине, спрашивали, предлагали, требовали...
  Наконец, я заорал, подняв руки:
  - Баста! У меня башка трещит. Убирайтесь все и немедленно.
  Оставшись один, я понял, что меня мучило. Комитет. Гаррет. Они безмолствовали. Среди лавины голосов Цивилизаций не было ни одного из Девяти Избранных. Они молчат, и это хуже всего. Я вызвал Кинга. Он тут же явился, подтянутый, собранный, чуть усмехающийся.
  - Догадался, дьявол?
  - Гаррет молчит?
  - Да. Сообрази, гений, что он замышляет.
  - Опровержение?
  - Вряд ли. Фактов слишком много.
  - Открытая война?
  - Не в его характере.
  - Перебазирование, замена всех кодов, схем, связей и т.д.?
  - Требует колоссальных средств, а, главное, времени. Они уже не всемогущи
  - Последнее. Они в растерянности. Они не владеют ситуацией.
  - Вот сейчас в самое яблочко. И это хуже всего. Вместо борьбы с Комитетом, врагом страшным, но знакомым и предсказуемым, нас ждет война всех против всех. Разгул стихий. Ад.
  Странный блеск появился в глазах Кинга. Губы зазмеились в усмешке.
  - Что, дьявол, возрадовался? Не успел пропеть петух...
  - Я тебе не присягал. Я сел в твою лодку, когда ты задумал плыть против течения. Против порядка, который я ненавижу. Но если начнется Большая Буря, я подниму свой флаг и пойду завоевывать свой берег.
  - Уходи сейчас, Кинг.
  - Еще рано.
  - Я хочу, я должен знать, на кого могу рассчитывать.
  - А в остальных ты уверен?
  - Да.
  - И в себе?
  - ...
  - То-то и оно.
  Кинг вышел. До конца объявленного Линдой перерыва оставалось полчаса. Я закрыл глаза. У меня ныло сердце. Кинг задел самую больную струну. Я не был уверен в себе. Я не знал, как далеко я могу зайти. Одна половина моего существа вопила, что этот порядок аморален по сути, а вторая тихо скулила, что все-таки это порядок и пока никто ничего лучшего не предложил. Что имеется в наличии помимо прекраснодушных воззваний типа: так не должно быть, а должно быть не так? И, если даже знать, как должно быть, то как это претворить в жизнь? Допустим, тебя поддержат все те, на кого ты рассчитывал, и ты разрушишь порядок. Что потом? Разгул Хаоса? Свежо предание...
  Сигнал трансфера отвлек меня от унылых мыслей. Звучное контральто Линды Мейер подействовало освежающе.
  - С вами хочет говорить профессор Гаррет.
  Наконец то!
  - Я слушаю вас, профессор.
  - Капитан Гард, нам необходимо встретиться.
  - Я готов выслушать вас.
  - ...Встретиться наедине.
  - Вас не пропустят на территорию.
  - Выйдите вы ко мне.
  - Гарантии?
  - Черт возьми! Вы отлично понимаете, что я не могу дать гарантий.
  - Хорошо, я приду.
  - Через двадцать минут у Восточных ворот.
  - Идет.
  Я просигналил сбор.
  - Мне не дали гарантий, но я должен идти. Через три минуты конец перерыва. Начинайте без меня. Скажите людям правду. Скажите, что Гаррет сам предложил встречу. Заверьте их, что я не стану принимать никаких решений самолично. Что я считаю необходимым проведение всеобщего референдума.
  Я замолчал.
  - Звучит как завещание, - изрек Адам.
  - Да, что-то больно похоронный вид у тебя, капитан, - Гарри поскреб подбородок. - Не стоит тебе идти одному.
  - Это решено. Итак, что делать, вы знаете, а там... Линда, начинайте передачу.
  После полумрака церкви глаза заболели от яркого света. Солнце стояло прямо над головой. Во всю чирикали воробьи, то и дело вспархивая и снова опускаясь на ветки. С ними соревновались в легкости и легкомыслии флайеры всех марок и цветов. Я старался не думать о том, что из каждого может вылететь смертоносный луч. Я шел по городу, не узнавая его, и все во мне противилось признанию реальности происходящего. Я свернул к Восточным воротам. Под широкой аркой чернели две тени. Гаррет не сдержал слова. Я подошел. Поздоровался. Никаких приветствий в ответ, даже кивка. Гаррет и его телохранитель хмуро смотрели на меня.
  - Вы обманули меня, профессор.
  - На войне как на войне.
  - Я не объявлял войны.
  - Черт возьми, вы негодяй и изменник!
  - В чем вы меня обвиняете? Я подал в отставку. Я восстановился в "Интергалактик" законным путем. Мой полет был запланирован компанией. Я не нарушил ни одного закона. Тем не менее меня объявили преступником. И весь экипаж. Вы ожидали, что мы примем это со смирением и послушанием?
  - Прекратите демагогию. Вы отлично понимали, что служба в Комитете не предполагает отставки. Из Комитета есть только один выход - в смерть. Бежав, вы сами поставили себя вне закона. Но я не для этого вас вызвал. Все это уже в прошлом. К делу. Прекратите это бесчинство.
  - Что конкретно?
  - Вы должны немедленно отказаться от всех своих заявлений, признать, что исказили факты и ввели в заблуждение достойных людей, разоружить команду и сдать мне все то, что вы назвали уликами против нас.
  - Я не стану даже обсуждать ваших требований, но мне интересно, почему вы решили, что я подчинюсь вам, что я вообще стану вас слушать?
  - Потому, что вы не идиот. И вы уже меня слушаете. И очень скоро поймете, в какую пучину хаоса вы сталкиваете этот несчастный мир.
  Он умолк. Лицо его выразило печаль и боль.
  - Вы еще не знаете всего. Я не имею права раскрыть вам... всего, но вы должны уяснить, что толкаете всех нас к гибели. Решайте немедленно. У вас нет выбора.
  - Я уже решил. Я отвечаю нет.
  - Нет?
  - Нет.
  - Жаль. Очень жаль.
  Я пожал плечами и повернулся на каблуках. Боковым зрением я уловил движение руки телохранителя. Слепящая вспышка, дикий крик, несколько секунд агонии. Телохранитель вытянулся на земле, у ног Гаррета, уставившегося выпученными глазами куда-то за угол. Оттуда, поигрывая бластером, показался Кинг.
  Я схватил профессора за ворот и тряхнул.
  - Черт возьми, Гаррет, что это значит?
  - Прекратите орать. Я говорил вам, что не могу дать гарантий.
  - Но это ваш личный телохранитель! Возможно ли, что он действовал без ваших указаний?
  - Я не давал ему таких инструкций.
  - А кто дал? И кто дал инструкции убить Ильду?
  - Это был несчастный случай.
  Я молча смотрел на него. Гаррет опустил глаза.
  - Ильду убили. И это была ненужная жестокость. Вы уже не можете сдерживать ваших псов, Гаррет. Они сожрут и вас. За что вы стоите?
  - За что и раньше. Я не изменился.
  - Неправда. При... дяде такого бы не произошло.
  - И это говорите вы? Да если бы не вы, ваш дядя был бы сейчас в живых! Вы заварили эту кашу, и Бог ведает, чем это все закончится, если вы не остановитесь. Пока это еще возможно.
  - Невозможно. Я не отступлю.
  - Вы понимаете, что это война?
  - Не забывайтесь. Вы сейчас - никто. Вы не можете начать войну. Да и против кого? Союза Цивилизаций?
  - О чем это вы?
  - Возмущена вся общественность, включая этих ящеров в Совете. Вы же видели пресс-конференцию. Будет референдум.
  - Вы глупец. Эти... возмущенные - жалкая горсточка бездельников. Правительства, корпорации, армии - на нашей стороне. Уже ведутся переговоры.
  - А общественное мнение? Народы? Не забывайте: вы разоблачены, а что такое гнев народный вы знаете.
  - Вот именно. Вы развязываете гражданскую войну.
  - Черт побери, у нас, в конце концов, демократия! Референдум потребует суда над вами. Если вы сядете за решетку, кто захочет воевать за вас? Правительства, корпорации?
  Гаррет тяжело вздохнул.
  - Хорошо, я объясню. Вы ждете референдума? Ну так вот, его результаты вас очень удивят.
  - Вы не сумеете!
  - Сумеем.
  - Мы потребуем нового.
  - У вас ничего не выйдет. Разве что, горячие головы полезут в драку. И тут я ни за что не ручаюсь, поскольку мы лишились средств, позволявших говорить с уверенностью. Кроме того, есть еще фактор, которого вы не знаете. Назовем его фактор Икс.
  - Опять намеки? Выскажитесь же яснее.
  - Не могу. Во всяком случае, пока не могу.
  - Ну что ж, прощайте.
  - Дон!
  - Да?
  - Я сожалею. Я сожалею о мисс Гейнор.
  - Если бы не Кинг, вам пришлось бы сегодня сожалеть и обо мне. Профессор, вы ведь когда-то были ученым, порядочным человеком, совестливым. Как случилось, что люди, личности, стали для вас ничем? Вы говорите, что сожалеете, но я вам не верю.
  - Эффект лестницы.
  - Что?
  - Находясь где-то внизу, видишь только нижние ступени. Чтобы разглядеть, что делается наверху, надо очень сильно задрать голову. И когда вы взбираетесь наверх, ваша голова застывает под определенным углом к шее, который и становится вашим новым углом зрения. Вы неизбежно начинаете видеть все иначе. Кроме того, с высотой увеличивается и перспектива обзора.
  - Профессор, что такое фактор Икс?
  - Уже задумались? - хорошо!
  - Нет-нет. Я не отступлю. Все остается в силе. Мы по разные стороны баррикады.
  - Вы плохо знаете историю.
  - Я в нее не верю.
  - Напрасно. В любом случае, знайте: мы готовы к диалогу... Пока еще не поздно. Прощайте.
  Он протянул руку. Я оцепенел. Перед глазами ярко вспыхнуло видение. Ильда, вся в солнце, смеющаяся, идет по кромке воды. Я тряхнул головой. Тая, Ильда улыбнулась с грустным пониманием. Отражение этой улыбки я увидел на лице Гаррета, который спокойно ждал. Я шагнул вперед и пожал его руку.
  - Прощайте, профессор, меня ждут.
  Кивнув Кингу, я зашагал назад. Я совсем забыл о нем. Теперь же, поглядывая на него украдкой, я почувствовал, что он понимает меня как никто. Может, даже лучше меня самого. За всю дорогу он не произнес ни слова и только у самой церкви придержал шаг.
  - Мы скоро разойдемся, Дон.
  - Да.
  - Я тебе не враг. Но...
  - Это ни к чему, Кинг. Мы разойдемся, и этим все сказано. Никакие чувства не будут иметь значения, когда дойдет до войны. Ты столько раз спасал мне жизнь, что имеешь полное право ее отнять...
  - Взаимно, взаимно.
  - Погоди. Когда-то я ненавидел тебя, потом ты стал мне близок, как Адам или Поль. Но если начнется большая заваруха, мы будем стараться убить друг друга. Это противоестественно. Я не хочу этого!
  - Так не делай. Пойдем со мной. Плюнь на всех этих ублюдков.
  - Не могу. И ты не сможешь.
  - Я смогу все. Я смогу все, что захочу. И, если я захочу быть с тобой до конца, я так и сделаю.
  - Так захоти, Кинг, захоти! Не бросай меня. Я уже чувствую запах тины. С той минуты, как пожал руку Гаррету.
  - Не бери в голову, старик. Пошли, узнаем, как там дела.
  Линда втащила меня в келью-студию, не дав раскрыть рта. Она подтолкнула меня к камере и затараторила.
  - А сейчас вы из собственных уст капитана Гарда услышите о покушении на его жизнь во время переговоров с пресловутым главой преступного Комитета Бенжаменом Гарретом.
  Она выразительно посмотрела на меня.
  Линда делала свое дело. Подливала масло в и без того бушующий огонь, выхватывая из него и швыряя в невидимую толпу дымящиеся куски жареного.
  Я сжал кулаки и произнес твердым голосом.
  - Простите, друзья, но слухи о покушении на мою особу несколько преувеличены. Мы просто немного повздорили с господином профессором. Он предложил мне альянс, я отказался, и он в ответ погорячился. Вот и все. Поговорим, лучше, о наших планах. Я предлагаю...
  Я спиной чувствовал, как окаменела Линда Мейер, как напрягся Кинг. Я знал, о чем они думают. Линда определенно решила, что мы сговорились с Гарретом. А для Кинга эта ситуация - отличный шанс оттеснить меня и, заняв мое место, призвать толпу к мятежу. Я считал секунды. Ничего не произошло. Линда и Кинг смолчали. А я говорил и говорил, выплескивая в аудиторию свои страхи, сомнения, надежды и решимость идти до конца. Я взывал к их разуму, умоляя не поддаваться зову мщения и удержаться от самосуда. Я внушал им, что не так важно расправиться с виноватыми, как начать подготовку к референдуму. Когда я кончил говорить и отключил установку, Линда ахнула.
  - Краше в гроб кладут. Чем он вас запугал?
  Я придвинулся к ней вплотную и прошептал:
  - Крови жаждете? Красный цвет идет к вашим смоляным кудрям?
  Она вспыхнула.
  - Как вы смеете?
  - Это вы не смейте. Не смейте раздувать пожар. А если посмеете, то, клянусь Богом, сгорите в нем первая. Я повернулся к Кингу и прохрипел.
  - Собери всех. Надо вбить это в их головы.
  Они собрались, встревоженные, хмурые. Уже знали о моей стычке с Линдой и ждали разъяснений.
  - Я пересказал в подробностях разговор с Гарретом, акцентировав фактор икс, затем предложил задавать вопросы. Как я и думал, первой вскочила Линда Мейер.
  - Я сегодня достаточно слушала капитана Гарда. Его позиция мне ясна. У меня вопрос к Кингу. Скажите, Кинг, покушение было? Стреляли в Гарда или нет?
  Все головы повернулись к Кингу. Линда напряглась, как ракета перед стартом. Я тоже ждал. Я был опустошенно спокоен и готов ко всему.
  Судьба еще раз давала Кингу шанс, и какой!
  Кинг помолчал с минуту, глядя на Линду, потом, как бы нехотя, процедил:
  - Я что-то не пойму, мисс Мейер, вы что, хотите вбить клин между мной и капитаном? Слышал я, что для журналистов нет ничего святого, но не настолько же...
  Он даже развел руками характерным жестом парней из кварталов Гобо.
  Вздох облегчения пронесся по комнате. Ребята загалдели, послышался смех. Линда чуть не задохнулась от злости. Один миг я боялся, что она вцепится Кингу в волосы с криком: "А ты сам-то кто!" Но она была профессионалкой. Поняв, что проиграла, она отошла и села в углу, испепеляя нас оттуда презрением. Мне стало жаль Линду, но поделом ей.
  Я перемигнулся с Кингом и увлек ребят в ближайший бар. Мы снова были в одной команде.
  
  
  
  Референдум было решено провести через месяц. Репортеры, включая повеселевшую Линду, приступили к его подготовке по всему Союзу. Хьюмен, Поль и Фред подключились к ним. Кинг, прихватив Гарри, Вилли и юнг, работал с пестрым племенем кварталов Гобо и остатками МГТ. Я получил передышку и был рад временному одиночеству. Странное чувство охватило меня, острая тоска по Ильде и желание, чтобы обо мне все забыли. Мне хотелось уйти подальше от импровизированной студии, бродить по пустынному полю и слушать ветер. Я не заметил, как свернул на окраину. Куда я забрел? Боже правый! Склеп Олафсенов. Что ж, не зря ноги сами привели меня сюда. Взгляну на могилу Йена. В конце концов, это старинная человеческая традиция, и тут ни при чем, верю я или не верю в загробную жизнь. Я бормотал эту чепуху себе под нос, чтобы заглушить ощущение безотчетного страха и желание бежать без оглядки от этого места. Наконец, собравшись с духом, я толкнул тяжелую дверь. Женщина в длинном черном одеянии резко обернулась на звук.
  - Ильда! - закричал я. Она слабо вскрикнула, отшатнулась, вскинув руки, но я уже понял свою ошибку. Черные вьющиеся волосы, небольшой рост, хрупкое сложение. Незнакомка. И совсем непохожая на Ильду. Она вышла на свет, и у меня захватило дух. Бездонные черные глаза, надменный рот, изящный маленький носик. Эта женщина была прекрасна, но красота ее, в отличие от светлой красоты Ильды, причиняла боль.
  Молчание, однако, затягивалось. Я понимал, что должен что-то сказать, объяснить свое вторжение, извиниться. Но я онемел. Женщина между тем успокоилась. Она улыбнулась примиряюще и произнесла звучным мелодичным голосом:
  - Вы имеете столько же права находиться здесь, сколько и я. Вы, очевидно, его друг?
  - Да, я его друг.
  - Можете не называться, если не хотите. Я сейчас уйду. Не буду вам мешать.
  Она попыталась проскользнуть мимо. Что-то толкнуло меня. Я загородил ей путь. Она замерла. Я с усилием выдавил.
  - Останьтесь. Мне так одиноко. Я был бы рад, если бы вы составили мне компанию. Я сам не знаю, почему пришел сюда.
  Она кивнула. Села. Обхватила руками колени, нарушив траурную гладкость черного шелка. Я присел рядом и, согреваясь ее молчаливым сочувствием, забылся. Не знаю, сколько прошло времени, но, когда я очнулся, она сидела в той же позе. Я коснулся ее руки. Она медленно обратила ко мне лицо, и я увидел, что глаза у нее не были черными, как мне показалось вначале. Они были как выжженная земля, растрескавшаяся от солнца. И в глубине трещин угадывался адский огонь. Да, в этой женщине, несмотря на хрупкость, таился огонь, недоброе пламя Люциферовых владений. Она наверняка принадлежит к искусству, такому же чудно-ядовитому, как поэзия Йена. Я сейчас уйду и никогда больше ее не увижу. Зачем мне пытаться проникнуть туда, где я чужой и останусь чужим, даже, если меня примут с добром. Сейчас я уйду. Что напоминает эта женщина? Камею? Фреску? Драгоценный флакон с ядом? Сейчас я уйду. Она совсем не похожа на Ильду. Я ничего о ней не знаю. Может, у нее есть муж или любовник. Может, она одна из цариц богемы, и имя ее поклонникам легион. Сейчас я уйду. Сейчас встану и... Узкая мягкая ладонь легла на мое колено. Карие глаза смотрели встревоженно.
  - Что с вами? Вас что-то мучит?
  - Вы не догадываетесь, кто я?
  - Нет. Я должна вас знать?
  - Вы, наверное, единственная, кто не знает.
  - О-о-о! Ну, простите... Я, знаете ли, никогда не интересовалась текущими событиями. Я совсем не знаю, что делается в мире. И я никого не знаю, кроме родственников и собратьев-литераторов.
  Я был прав - она из тех.
  - А теперь скажите, кто вы. Мне это стало интересно.
  - Ну уж нет. Я, напротив, очень рад, что вы меня не знаете.
  - Но я настаиваю.
  - Что ж, капитан Дон Гард, к вашим услугам.
  Я церемонно поклонился.
  - Дон Гард... О Боже, Вы - Дон!
  - Если вам угодно, разумеется, вы можете называть меня Доном. А как зовут вас?
  Но она не слушала. Она вскочила и, встав передо мной, вскрикивала, заламывая руки.
  - Вы - Дон! Боже мой, Боже мой!
  - Да объясните, наконец, в чем дело? Вы видели пресс-конференцию?
  Она замахала руками.
  - Нет-нет! Вот!
  Она схватила маленькую изящную сумочку и извлекла из нее тетрадь в бархатной черной обложке с серебряным тиснением. Причудливая вязь букв складывалась в слова: "Йен Олафсен. Дневник".
  - Простите меня, я прочла... Я не должна была. Ее надо было вернуть наследникам. Но я не смогла удержаться. Это так прекрасно! И ужасно, одновременно. Это как развалины той башни, которую строили древние, желая добраться до неба. Здесь очень много о вас. Возьмите.
  Она сунула мне тетрадь и побежала к выходу.
  - Постойте! Подождите. Я прочту. Благодарю вас. Но я не стану отдавать ее родственникам. Я верну вам. Она ваша по праву. Как мне найти вас?
  - Оливия Фламенко. Каждую среду и субботу я бываю в кафе "Солитер". После семи.
  - Оливия Фламенко. Солитер. После семи. У вас прекрасное имя, хотя и необычное. Оно вам очень идет.
  - Это псевдоним. Я рада, что вам нравится. Мне надо идти, к сожалению. Приходите в среду.
  Она исчезла.
  Я сунул дневник Йена в карман и вышел на улицу. В ближайшем же баре я напился и, когда бармен намекнул, что пора и честь знать, спросил у него, где можно поблизости найти ночлег. Добравшись до номера, я свалился на не очень чистую постель и забылся в глубоком, как космическая впадина, сне.
  
  
  
  Где-то звенела, пела вода, текла, переливалась, тихо смеялась, голубинно ворковала, бормотала захлебывающимся шепотом. Из дальних земель с чистыми снегами и медвяными травами несла она свою песню, усладу усталого путника. Еще одно усилие, еще... Где же вода? Одна пустыня кругом. Сухая, растрескавшаяся земля. Из трещин полыхает жаром. Нельзя заглядывать внутрь. Обожжет глаза, и я не смогу найти воду. Надо идти. Прочь от этого гиблого места с его обманчивыми песнями и коварным огнем, заманивающим в бездну.
  Я открыл глаза, огляделся. Обшарпанные стены. В углу умывальник с протекающим краном. Я вспомнил. Усыпальница Олафсенов. Женщина с огнистыми глазами. Тетрадь в черном переплете. Дневник Йена. Где он! Я вскочил, включил свет. Тетрадь лежала на полу в ворохе одежды. Я поднял ее и раскрыл наугад.
  "Сегодня я наткнулся на изречение: "Две вещи потрясают меня неустанно - звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас". Про небо - это колоссально. Ведь и я одел свой дневник в ночное небо. А нравственный закон представляется мне стержнем, к которому я прикреплен тугой пружиной. Чем дальше я отхожу, тем сильнее натягивается пружина и тем больнее меня ударяет о стержень, когда, дойдя до предела, пружина возвращает меня назад. Интересно одно. Если пружина разорвется, будет ли это освобождением? А если кусок пружины застрянет в моих костях? Не был ли орел, терзавший печень Прометея символом больной совести? Наличие предела, отпущенного мне, - вот, что меня возмущает!"
  Я перевернул страницу.
  
  "О, не смотри так одиноко
  Из вознесенного окна
  На мир, распахнутый широко..."
  
  Дальше тоже были стихи. Это был, в сущности, не дневник. Йен даже не записывал дат, почти не упоминал о событиях. Только мысли и стихи, очевидно, черновые наброски.
  "Как мучительно иметь дар. Все, все вокруг причиняет боль. Люди, близкие и незнакомые, дома, предметы, небо, земля, самый воздух. Мне больно дышать, видеть, слышать. Но самое ужасное - страх потерять дар. Я боюсь этого все время. Стоит мне день, два не написать стиха, и я начинаю паниковать. Когда же я пишу многие дни подряд, то становлюсь безумным. Люди шарахаются от меня. Впрочем, от меня всегда шарахаются".
  Еще несколько страниц назад.
  "Она мучает меня сознательно. Использует как оружие. Или орудие. Я ей нужен только для того, чтобы держать Дона в постоянном напряжении. Я ненавижу его! Ненавижу его литые мышцы, упругую тигриную походку, его манеру глядеть свысока, чуть откинув голову, его смех, такой заразительный, победительный... Невозможно не поддаться его обаянию. От него исходят волны животной энергии. Боже мой! Я думаю о нем, как женщина. Чего же ожидать от Ильды? Не знаю, кого из них я ненавижу сильнее".
  Я захлопнул тетрадь. Йен, Ильда... Как слепы мы были и как жестоки друг к другу.
  Баста! Поздно об этом. Надо идти к ребятам, надо работать.
  Я оделся, засунул тетрадь поглубже в карман и пошел к церкви. По дороге я решил узнать адрес Оливии Фламенко и послать тетрадь по почте. Я решил не встречаться с ней. Подальше от этих глаз, полыхающих пустынным жаром, от голоса, звучащего как песня льющейся воды. Мираж пустыни. Меня ей не заманить.
  В церкви было прохладно и пусто. Я вспомнил, что накануне роздал всем задания, и космонавтам и репортерам. Я один остался не у дел.
  Я подошел к алтарю. Вот здесь несколько месяцев назад стоял Кинг с крестом, который чуть не послужил орудием убийства. Интересно, возможно ли такое? Если бы не вмешательство Отца Арсия...
  - Господь никогда не допустил бы такого, сынок.
  Как я не заметил его?
  - Простите, я не заметил вас. Вы молились? Я помешал вам?
  - Нет-нет. Ничего.
  - Отец Арсий!
  - Да, сын мой.
  - Вы прочли мои мысли или я разговаривал вслух?
  - Я старый священник. Я так давно исповедаю людей, что привык читать в их душах. И я никогда не полагался на одни только произносимые слова.
  - Хотел бы и я так!
  - Что тебя мучит, сынок?
  - Две тени. Дорогие тени. Когда-то мы были близки так, что... ближе не может быть. И я случайно узнал, совсем недавно, что мы трое мучили друг друга, как смертельные враги, и не подозревали об этом. Никто из нас не знал, что на душе у другого, а слова лгали. И даже мои собственные чувства обманывали меня.
  - Доверься Богу, сын мой. Бог исцелит твою душу. Ему ты можешь рассказать то, о чем привык умалчивать и что тяжким бременем лежит на твоей совести.
  Я вздрогнул.
  - Почему вы упомянули о совести?
  - Потому, что ты считаешь себя повинным в их смерти. Ты не подлежишь суду по человеческим законам, но казнишь себя сам судом совести и таким образом лишаешь себя надежды. Бог же бесконечно милосерден. Доверившись Его суду, покаявшись, ты в один прекрасный день поймешь, ощутишь всем сердцем, что прощен, и душа твоя обретет покой.
  Если бы я мог! Может, когда-нибудь...
  - Отец Арсий, что вы думаете о времени?
  - Я перестал думать о времени как о физической субстанции, с тех пор как решил посвятить себя религии. Человеку не дано постигнуть устройство мира. Мы должны принять его таким как есть и пройти в нем все испытания, нам предназначенные.
  Я вздохнул. Эта была заповедная область, в которой я не был, не мог быть на одной стороне с Отцом Арсием. Я промолчал и, посидев еще немного, простился с ним и засел за речь.
  Совет потребовал от меня выступить с подробным рассказом о моих последних похождениях. Они делали хорошую мину при плохой игре, пытаясь представить дело так, будто я все еще нахожусь у них на службе. Пустая затея, но речь будет транслироваться по ЦВ, ее услышат миллиарды людей в Союзе. Так что потешу напоследок оскандалившихся олимпийцев. Вчерашнее выступление было скорее информационным концентратом. Сейчас же от меня ждут пространного подробного изложения. Я включил компьютер и уставился на пустой экран. Один вид его вызывал у меня тошноту, но делать было нечего. Я продиктовал первые строчки. Стер. Потом восстановил. Потом свел их в одну фразу. Потом... я сам не заметил, как увлекся.
  Я писал два с половиной часа, не прерываясь. Глаза мои смотрели на экран, но видели улицы, сотрясаемые агонией МГТ, коридоры мозгового отсека, набережную и Кинга, отрешенно и обреченно бредущего по ней. Вновь на меня смотрели с диска глаза бывшего Номера Семь, исполненные черной тоски. Вновь раздавался в ушах предсмертный крик дяди. Лиловые скалы фосфоресцировали на белом песке. Клубы форгета окутывали нелепую фигурку с растопыренными руками, забивая ноздри будоражащим запахом.
  Когда я закончил, у меня было странное состояние, будто то, что я описал, произошло не со мной. Я ощутил отстраненность от событий, совсем недавно довлевших надо мной. Это было необычно и приятно. Еще приятнее было возбуждающее ощущение освобожденности. Мне захотелось на воздух, прошвырнуться по улицам. И еще - надраться в большой компании, громко крича обо всем, что я обрел. И сидеть в молчании где-нибудь на пустынном берегу, следя волны. И все это одновременно. Это совсем не было похоже на писание рапортов и программных разработок. Неужели эти писаки, которых я привык презирать, всякий раз испытывают такое?
  Деликатное покашливание за спиной вывело меня из задумчивости. Линда Мейер с любопытством всматривалась в экран из-за моего плеча.
  - Неплохо, знаете ли. У вас талант!
  - Ну, что вы. Ерунда. Я зверски проголодался. Составите компанию?
  - Нет, идите один. Я лучше прочитаю это с самого начала.
  Когда я вернулся, она сидела, откинувшись на спинку стула. Узкие глаза с прямыми ресницами глянули на меня, как полоснули ножом.
  - В чем дело, леди?
  - И вы еще спрашиваете? Отнимаете у нас хлеб и спрашиваете, в чем дело!
  - Линда!
  - Это лучший очерк, какой мне когда-либо приходилось читать. Такие сильные яркие образы, такие неожиданные переходы и параллели... Вы поэт!
  - Линда!
  - Да-да, не спорьте.
  - Линда, я не знаток поэзии, но у меня был друг. Вот у него был настоящий талант. Так что, признавайтесь, почему вы мне льстите?
  - Ничего я не льщу. Просто вы комплексовали рядом с вашим другом и подавляли свой собственный дар. Внушили себе, что писательство не для вас.
  - Это так и есть. Во всяком случае, я ни о чем не жалею. Я свой путь выбрал. Но раз уж мы заговорили на эту тему, знакомо ли вам такое имя - Оливия Фламенко?
  - Оливия Фламенко? Ну, конечно!
  Линда смерила меня насмешливым взглядом.
  - Пишет заумные рассказы и рифмованный бред. Бешено печатается. Издатели и читатели сговорились делать вид, что понимают эту жуть.
  - ...
  - О-о-о! Поняла-поняла-поняла. Итак, Оливия. Ну что ж, она далеко не монашка, но очень привередлива. Ей трудно угодить. Вернее, ей можно угодить, только искренне и неустанно восхищаясь ее творениями. А это не каждому по плечу.
  - За что вы ее не любите?
  - Женщина не любит другую за одно то, что та тоже женщина.
  - Ммм... Чересчур сложно для меня.
  - Да бросьте! Это же старо как мир. Так уж повелось, что нас выбирают. Не мы, а нас. И поэтому каждая женщина для меня - это прежде всего соперница, и я для нее тоже. Между нами идет непрерывная беспощадная война.
  - Ну и ну! Меня просто пот прошиб!
  - Да бросьте! Без этого жизнь потеряла бы остроту, а так - здорово мобилизует, заставляет быть на уровне.
  - Линда...
  - Ну?
  - Забудьте на минуту о вашей вражде и расскажите мне об Оливии.
  - Крепко же она вас зацепила!
  - ...
  - Ну хорошо. Оливия была замужем за, не помню точно, врачом или юристом, одним словом, не из наших. Я познакомилась с ней, когда они уже развелись. Она не любила распространяться о своем браке, но ходили слухи, что он бил ее в кровь. Я его понимаю.
  - Линда!
  - Все, все, все. Ну что вам еще рассказать? Отельный образ жизни. Много путешествует. Часто меняет машины и любовников. А вот чего у нее не отнимешь - пьет божественно.
  - То есть?
  - Ну любого мужика перепьет. Проверено и заверено. И, знаете, что, капитан...
  - Дон.
  - О-кей, Дон, кончай комплексовать. Она такая же баба, как и все, только хуже.
  - Линда, ты невыносима!
  - Ну, сам убедишься. Когда взвоешь, приходи. У меня найдется для тебя утешение.
  - Гвардия не сдается.
  - Слыхали!
  - Пари?
  - На капитанскую фуражку.
  - Заметано!
  Мы сцепили руки. Я почувствовал, что ее рука дрожит. Я заглянул ей в глаза. Она покраснела и чуть улыбнулась.
  - Что, думаешь, я сама на тебя запала? Есть немного. Так не забудь про фуражку!
  - И утешение?
  - И!
  Я поцеловал ее. Она прижалась ко мне порывисто и вдруг, всхлипнув, вырвалась и выбежала вон.
  Я пошел в бар.
  
  
  
  В среду я работал как одержимый, подгоняя время. И вечер наконец наступил. Я принял душ, тщательно оделся и впервые за много месяцев вгляделся в зеркало. На меня хмуро смотрел тощий долговязый незнакомец, то и дело хлопавший мохнатыми ресницами. Неужели у меня такая противная привычка? Ресницы у меня от мамы, а все остальное... "Краше в гроб кладут", - вспомнил я слова Линды. Я подмигнул ипохондрику в зеркале и храбро направился в "Солитер".
  Оливия уже была там. Я увидел ее сразу. Рядом с ней за столиком сидело еще трое. Девушка восемнадцати лет, воздушная и нежная, как клубничное мороженое, и два парня, один с длинными зелеными волосами, другой - в железном шлеме с рогами и забралом. Эти трое громко смеялись и поминутно целовались. Причем парень в шлеме умудрялся не поднимать при этом забрала. Оливия в этом не участвовала, что-то писала в блокноте, держа его на коленях.
   Я подошел к ним и поздоровался, глядя на Оливию. Мне пришлось дважды окликнуть ее, прежде чем она услышала. Карие глаза, два печальных безлюдных острова, глядели на меня, не узнавая. У меня упало сердце. Я пожал плечами и протянул ей тетрадь. Тотчас ее лицо расцвело в улыбке. Она вскочила и, не дав мне сказать ни слова, повлекла к выходу. На улице она взяла меня под руку, и у меня перехватило дыхание. Электрический разряд прошел между нами от соприкосновения наших рук. Я взглянул на нее, высматривая следы молнии, но не тут-то было. Она широко и светло улыбнулась и затараторила о каких-то пустяках, глупо хихикая и перескакивая с одного на другое. Внезапно она остановилась и проговорила скороговоркой.
  - Ох, я заболталась, а нам уже пора прощаться. Спасибо еще раз за дневник. Она кивнула и сделала движение, чтобы уйти. Я задержал ее. Придав голосу как можно больше мягкости, я спросил:
  - Оливия, что происходит?
  Бессмысленная улыбка слетела с ее лица. Ее сменило знакомое надменное выражение. Отступив на шаг, она бросила:
  - Я узнала, кто вы.
  - Кто я? Что вы имеете в виду?
  - Мы не должны встречаться.
  - Я ничего не понимаю.
  - Мы не должны встречаться.
  - Это я понял, то есть этого я как раз и не понимаю. Что вы такого узнали обо мне?
  - Вы - Дон Гард.
  - Я этого не скрывал.
  - Да, но я не знала, тогда я не знала, что вы... Ну ладно, слушайте. Я вообще не интересуюсь всем этим, внешней жизнью. Политикой и прочей мурой. Все это - рябь на воде. Я не смотрю ЦВ, не слушаю новостей... я занимаюсь глубинными процессами, вечными проблемами.
  - Внешние события - суть отражения глубинных процессов. А вечные проблемы решаются каждый день с сотворения мира.
  - Зачем иметь дело с отражениями, когда есть доступ к оригиналу?
  - А у вас он есть?
  - Хотите поймать на слове и напроситься в спутники? Не выйдет: по этому пути не ходят толпой.
  - Дорога избранных?
  - Дорога избравших.
  - Что?
  - Одиночество. Благостное и горестное.
  - Вы не были в одиночестве, когда я пришел.
  - Эти чудаки не в счет. И все это не важно.
  - А что важно?
  - Я сейчас много думаю о времени. Что для вас время?
  - Не знаю, хотя я тоже думал об этом и недавно задал такой же вопрос человеку, который занимается вечными вопросами профессионально.
  - И что?
  - Он ответил, что сие в компетенции одного Господа Бога.
  - Священник?
  - Да.
  - Вы дали маху. Священники занимаются не вопросами, а ответами. У них есть сборник ответов на все вопросы, и три тысячи лет они толкуют их так и этак.
  - А вы?
  - А я - думаю.
  - И что?
  - Ха! Так вот, вынь да положь?
  - Не желаете снизойти?
  - А стоит ли?
  - Я хочу этого.
  - И вас не интересует, хочу ли этого я?
  - ...
  - Молчите?
  - Не знаю, как быть. Со мной такое впервые. Я имею в виду, впервые мне отказывает женщина.
  Она оглядела меня с головы до ног.
  - Я вам верю.
  - И все-таки отказываете.
  - Вы напрашиваетесь!
  - Да. Уж очень хочется узнать, чем же я так вам противен.
  - Да нет, не то. Вы... мне нравитесь, - она стрельнула огнем из-под черных ресниц. - Не в этом дело.
  - А в чем?
  - Вы из тех, кто участвует.
  - ?
  - Ну вы человек события, вы находитесь в гуще, вы - лидер движения, вы заварили вселенскую кашу. А я не хочу вмешиваться, не хочу быть втянутой, впутанной. Если мы будем вместе, меня неминуемо затянет. А я хочу сохранить свою личную свободу, вернее, свободу личности. Это возможно только, если ни во что не вмешиваться. И наоборот, чем больше ты втянут, тем меньше у тебя свободы. Ты ничего не решаешь сам. Тебе диктуют обстоятельства. Ты подчиняешься чужой воле...
  - Ну и нагромоздили вы... Послушайте, я клянусь вам, что не стану ни во что вас втягивать. Мы не будем говорить о том, что происходит... во внешнем мире. Не надо вообще никакого мира. Только вы и я.
  Я обнял ее за плечи, прижался к губам. И снова ток прошел по всему моему телу. Я заглянул ей в глаза.
  - Пойдем ко мне.
  Она отстранилась, медленно, осторожно. Но произнесла твердо:
  - Нет, я этого не хочу.
  - Ты понимаешь, что ты делаешь? Какую пытку я сейчас терплю?
  - Прости.
  Она опустила голову и побрела прочь.
  Я не шелохнулся.
  Мне не хотелось возвращаться к себе. Совет выделил нам одно из своих зданий, и мы наконец освободили церковь. Но помещения на новом месте не были приспособлены для жилья. Все там было казенно-неуютным, хотя и комфортным.
  Я пошел в бар и напился. Ко мне подошла пухленькая блондиночка с выпуклыми, как у куклы, глазами. Я сказал ей:
  - Не сегодня, детка, - и сунул парочку кредов. Век не забуду, какое у нее сделалось лицо. Но деньги она взяла.
  Лучше мне не стало.
  Черт с ними со всеми! Я поговорил немного с барменом и вышел. На воздухе мне полегчало. Я вспомнил, что у меня есть дом. Я не был там со дня бегства в корабле "Интергалактик".
  
  
  
  Гарри влетел ко мне как смерч, сметая все, что попадалось по дороге. За ним, с неодобрением оглядывая облезлую роскошь офиса, следовал набычившийся Вилли.
  - Что у вас стряслось?
  - С меня хватит! Я отказываюсь!
  - И я тоже.
  - Объясните толком.
  - Они ничего не хотят слушать. Говорят, что не верят, мол, ни в какие референдумы. Совет, мол, с Комитетом заодно, а ты, то есть мы все попались им на крючок.
  - Что они предлагают?
  - Предлагают? Они хотят драки! Брать штурмом Совет или Комитет - для них все едино. А если мы будем против, то и нас в ту же кучу.
  - Так. Давай сначала. Кто конкретно эти "они"?
  - Да говорю тебе: все!
  - Так не бывает. Наверняка, кто-то мутит воду. Главари, назначенные Кингом, или старые авторитеты.
  - Да чихают они на главарей и на Кинга. Их только на один день и хватило - вокруг церкви на шухере стоять. А как поняли, что поживы не будет, разбрелись и за старое.
  - Так.
  Я набрал код Кинга.
  - Свободен? Будь ласков, осчастливь визитом.
  Кинг появился почти тотчас и сразу же развалился на стуле, уставившись куда-то мимо меня со скучающе-рассеянным видом.
  Я проглотил проклятия и, кивнув в сторону Вилли и Гарри, спросил:
  - Твоя работа?
  - Не понял.
  - Ребята, объясните ему.
  Кинг поморщился.
  - Не надо. Нет.
  - Нет?
  - Нет. Мне самому все это осточертело.
  - Почему же ты ничего не сказал мне?
  - Я должен отчитываться?
  - Я думал, ты в команде.
  Он обвел глазами кабинет, долго смотрел куда-то в угол и, наконец, изрек:
  - Они говорят все то, что и раньше, слово в слово. И старые волки, кто выжил, и пацанва. Те же чувства, желания, цели, все то же самое, что и раньше, до... трагедии падения моего королевства с тобой в главной роли.
  - Прошло всего несколько месяцев.
  - Да?
  - Это не так много. Ты сам здорово изменился, это правда, но ты и выше их всех на три головы. Им просто нужно больше времени. Я попросил тебя заняться ими, потому что надеялся, что тебе они поверят как своему и не чухнут, что ты уже не с ними.
  - Ты не понял. Я совсем о другом.
  - Так объясни.
  - Во все времена, в любом обществе был определенный процент недовольных. Недовольных всем и вся. Недовольных потому, что по натуре они не могут, не способны быть довольными. Они всегда -против. Против того порядка, который существует в данное время, в данном месте. Против порядка вообще. Я не осознавал этого раньше. А как только осознал, то понял и другое - больше не смогу. Мне противно входить в некий процент. Не хочу являть собой элемент статистики.
  - Я тебя понял, Кинг. Я не спрашиваю, почему ты не оповестил меня о том, что решил спрыгнуть. Ты и ответственность не совместимы. Хорошо. Пусть так. Мы сами разберемся с охвостьем МГТ. Но что ты собираешься делать?
  - Зачем тебе знать?
  - Ты мне дорог как воспоминание.
  - Угу! Не скажу.
  - Что, так серьезно?
  - Выходит, так.
  - ...
  - Черт с тобой! Я пишу музыку.
  - Музыку? Чего-чего ждал, но только не этого...
  - Почему? Не веришь, что у меня талант?
  - Да нет, - я вспомнил его игру на гитаре. - Скорее всего, талант у тебя есть. Просто не вяжется это с тобой, старик.
  - Приходи послушать.
  - Куда?
  - Да ко мне, тут. Я как-то по инерции остался в вашем бараке. Ты не против?
  - Не-е-ет. Ничуть. Знаешь, Кинг, я просто обалдел малость, не бери в голову. Я приду. Сегодня же вечером. А ты напрочь откололся?
  - Да. Противно мне все это. Возня мышиная. Суета сует. Я сейчас думаю о времени.
  У меня екнуло сердце. Медленно-медленно я взял со стола клочок бумаги, написал на нем имя, название кафе, приписал: "среда и суббота, после семи" и протянул Кингу.
  - Вот. Найди эту женщину. Вам будет о чем поговорить.
  Кинг внимательно посмотрел на меня, сунул записку в карман и со словами "Там видно будет" вышел.
  Я смотрел ему вслед. Зачем я это сделал? Зачем я свожу их?
  Я услышал деликатное покашливание. Гарри и Вилли! Я совсем забыл о них.
  - Что ж, ребята, Кинг спрыгнул. Кто еще с вами, юнги?
  - С ними особая статья. Они втянулись в эту бузу.
  - Что? Как вы допустили?
  - А как было удержать? Этих... охвостьев тьма тьмущая, а нас всего пятеро. Вот и пришлось разделиться. У каждого был свой участок. А пацаны, они же податливые.
  - Раньше надо было думать! Где они? Найдите их и приведите ко мне.
  - Они не придут, Дон.
  - То есть?
  - Они тоже уже ничего не слушают. Они стали совсем как те, охвостья.
  - Придут. Сделайте так, чтобы пришли. Я должен поговорить с ними.
  
  
  Я промаялся весь день в субботу и наконец понял, что просто жду вечера. Что было делать? Я пошел в "Солитер". Сел за одинокий столик в углу и отыскал глазами Оливию.
  Оливия Фламенко. Яркое искусственное имя. Красивая искусственная женщина, придумавшая для себя несуществующий мир. Оливия - шелест листвы, свежесть ливня, сверкание лезвия. Я то оглядывался на дверь, вздрагивая всякий раз, как она отворялась, то пожирал глазами Оливию. Чего я ждал? Зачем мне было видеть, как Кинг будет уводить женщину, которая не захотела меня. Или я пришел для драки? Дверь отворилась. Снова не он. Я взглянул на часы: 12:30. Оливия поднялась. Я вжался в угол. Она ушла, не заметив меня. Я досидел до закрытия. Кинг не пришел. Я не мог разобраться в своих чувствах. Что я испытывал? Облегчение, разочарование? Странная досада на Кинга не проходила. Я пошел к нему.
  Дверь в его комнату была приоткрыта. Я рывком распахнул ее. Кинг сидел за столом и писал. Он не ответил на мой привет и не среагировал на грохот, с которым я намеренно бросил на пол тяжелую сувенирную пепельницу. Я постоял еще немного, уже не тщась привлечь его внимание. Кинг снова уходил в иное измерение. Туда, куда нет хода ни закону, ни порядку, ни мне. Я попятился к двери и выкатился из комнаты.
  В среду я снова сидел на том же месте и следил за Оливией из своего укрытия. На дверь я старался не реагировать. И как-то так получилось, что я не заметил, как она подошла.
  Оливия стояла передо мной, улыбалась и повторяла:
  - Не понимаю, ничего не понимаю.
  - В чем дело, леди?
  - Вы сидите здесь уже три часа. И вы были здесь в субботу.
  - И что?
  - Вы - лидер мощного политического движения. Вы всколыхнули всю страну, нет, что я, весь Союз! Я слышала, будет вселенский референдум. И вместо того, чтобы отдавать каждую минуту своего времени делу, вы - тут!
  - Я бросил свое лидерство вместе с движением к вашим прекрасным ногам!
  - Фи! Я серьезно.
  - Что серьезно?
  - Не понимаю.
  - Да, не понимаете, хотя я уже объяснял. Я вовсе не политический лидер. Я всего лишь разболтал дерьмо. А теперь там все идет без меня. Подготовкой референдума занимаются профессионалы. А после все будет так, как решит референдум.
  - И вы так-таки не у дел?
  - Нет, конечно. Я слежу за тем, чтобы все шло как надо.
  - А вы знаете, как надо?
  - Я знаю, что должен следить. Быть настороже или на страже, как вам угодно.
  - Я поняла. Вы очень хорошо сказали, выразили самую суть.
  - Суть чего?
  - Стражник не знает, что, как и зачем. Он стоит, где велено, и сторожит, что велено. Но вот, кто вам велел?
  - Не знаю.
  - Но ведь должен быть кто-то!
  - Я не знаю.
  Она всплеснула руками.
  - Но это потрясающе! Изумительно! Вы как Вечный Жид. Нет, не то. Тиль Уленшпигель! Нет, и это не то. Шарль де Байярд!
  Я рассмеялся.
  - Я - Дон Гард, мэм. Я до обидного реалистичен и прозаичен. В вашем иллюзорном мире мне места нет.
  - Ха-ха-ха! Вы, значит, живете в реальном мире, а я в иллюзорном?
  - Так точно, мэм.
  - Ну, конечно, вам проще думать так, но в действительности все наоборот.
  - ?!
  - Да-да, наоборот. Реально только то, что принадлежит вечности: бессмертные произведения и деяния. Иначе говоря, проявления человеческого гения. А все остальное - рябь на воде, летучие облака, сны, миражи и кошмары.
  - Вы безжалостны.
  - Нет. Мне вас жаль. Всех вас. Вы ведь все несчастны. Плачете, стонете, суетитесь, не ведая, что гонитесь за пустотой. Никто из вас, ловцов пустоты, не получит того, что хочет. Все вы будете разочарованы. Вам покажется, что вас обманули, но это вы обманываете самих себя.
  - Вам приходилось заботиться о куске хлеба?
  - Да. И еще как! Я знаю и голод, и холод, и бездомье, и безденежье. Знаю, как горек чужой хлеб, знаю, что такое любовь без надежды и предательство самого близкого человека и многое, многое...
  - Не похоже.
  - И славненько! И не надо, чтобы было похоже.
  - Тогда почему вы об этом рассказываете?
  - Ответила на ваш вопрос.
  - Могли бы не отвечать.
  - Но зачем?
  - Сохранили бы имидж. А так я увидел вашу ущербность.
  - Ущербность?
  - Вы страдаете от своей обособленности. Вы держитесь за нее, но вам стыдно, что вы не с нами, что не разделяете наших иллюзорных страстей.
   - Мне нечего стыдиться. Просто у меня другое качество. Я не могу быть с вами, среди вас, одной из вас.
  - Если мы вам так противны, почему вы сейчас здесь?
  - Здесь, сейчас? Вы уверены?
   Кто достоверности судья?
   Что есть "сейчас и здесь"? Что я?
  Я щелкнул зажигалкой и поднес крохотное пламя к ее руке. Она вскрикнула и отдернула руку.
  - Что вы делаете!
  - Ответил на ваш вопрос.
  - У меня останется след!
  - Буду рад.
  - Что причинили мне боль?
  - Что оставил нечто непреходящее.
  Я встал.
  - Рядом с вами холодно и неуютно. Вернусь-ка я к родной суете. Простите, мэм.
  Я ушел, не оглядываясь.
  Я чувствовал себя обманутым. Мир за дверью был таким же холодным и неуютным, как душа этой женщины. Мне никуда не хотелось идти. Я постоял немного и пошел к реке.
  - Эй, красавчик! Куда спешишь, задержись, не пожалеешь!
  Сцеола! Худая, как скелет. А одежда... почти рванье.
  - Дон?
  - Ты что, в шлюхи подалась? Совсем спятила?
  - А что? Что мне оставалось?
  - Дура!
  - И ты же еще ругаешься!
  - Ладно, хватит. Пойдем.
  - Куда это?
  - Ко мне. А где Стив и маэстро?
  - Маэстро умер. А Стив попрошайничает.
  - Хороши! Завтра же найдешь его и приведешь.
  Мой дом ожил. Сцеола состряпала ужин. Она бегала по всему дому, хлопотала и болтала без умолку.
  - Сцеола!
  - Что?
  - Как это здорово, что ты преходящая, зато такая теплая и родная...
  - Чего-чего?
  - Долго объяснять. И не надо. Иди ко мне.
  
  
  
  Враги окружили дом. Они двигались бесшумно и ловко. Карабкались на стены, лезли в окна, подкрадывались к дверям, ближе, ближе... Что делать? В доме все спят. Может, и ей притвориться спящей? Она зажмурилась, но и с закрытыми глазами видела, как поддаются засовы, как медленно отворяются двери, и комната заполняется темными фигурами. Они окружают постель, заносят над ней ножи...
  Она дико закричала и открыла глаза.
  В комнате было светло, как днем. Прямо перед ней, почти вплотную к постели, стоял незнакомец, закутанный в лиловый плащ, и смотрел на нее. Она вцепилась в плечо спящего как ни в чем ни бывало Дона и попыталась его разбудить. Незнакомец не мешал ей. Было что-то нечеловеческое в его спокойствии; он выпростал руку из-под плаща и простер над ними, растопырив пальцы. Ее ужас дошел до предела, но зато проснулся Дон. Открыв глаза, он приподнялся и уставился на пришельца с изумлением и, как ей показалось, узнаванием.
  Я тряхнул головой. Наваждение не проходило.
  - Что здесь происходит? Кто вы?
  Голос гостя звучал резко и властно, как лязг засовов. И столь же угнетающе.
  - Самые важные точки во вселенной - пересечения путей. Там сгущается время и творятся переключения.
  - Переключения?
  - Эти точки - переключатели вселенной. Невозможно попасть в такую точку, если ты не избран, но нельзя и уклониться. Это чревато осложнениями. Не всегда выбор падает на мудрого. Будь осторожен.
  Он помолчал и, чуть не ткнув мне в лоб указательным пальцем, прибавил:
  - Ты предупрежден. Прощай.
  И в то же мгновение растаял в воздухе.
  - Что это было? Кто это был?
  Я посмотрел на Сцеолу. Она была ни жива ни мертва.
  - Не знаю. Мне снился кошмар. Будто в доме чужие. Я проснулась. Смотрю - он. Я стала тебя будить, а ты никак не просыпаешься. Тут он проделал над тобой какие-то пассы, и ты проснулся. И все. Нет, не все. Мне показалось...
  - Что?
  - Что ты узнал его.
  - Мне самому так показалось.
  - Так кто это?
  - Не знаю. Не знаю, Сцеола. Я видел его изображение на картинах одного художника из ваших.
  - Из каких "из наших"?
  - Ну, из МГТ.
  Сцеола кивнула, поморщившись.
  - Тебе неприятно вспоминать?
  - Да, но раз это важно, валяй. Расскажи про картины.
  - Странные картины... Штук двадцать пять-тридцать из них были с портретом этого упыря на фоне космических пейзажей.
   - Ты не спросил художника?
  - Тогда мне было не до того.
  - Что ты будешь делать?
  Я промолчал. Я еще не понимал, в чем дело, но не сомневался: меня опять хватают за шкирку и тянут в дерьмо.
  Весь следующий день я провел в поисках того художника. Безуспешно. Никто не знал, куда он подевался. Мне удалось выяснить только, что его звали Сантьяго Торрес, что ему было отроду двадцать два года и что большую часть этих лет, считая с пребывания в материнской утробе, он провел за решеткой, будучи зачат матерью-наркоманкой от лагерного врача, тоже наркомана.
  Торрес писал дикие безлюдные пейзажи, чаще всего космические. Единственным исключением из этого правила были картины с изображением моего ночного гостя. Но сколько я ни бился, я не узнал ничего, что бы пролило свет на эту загадку или помогло установить местонахождение самого Торреса. Либо люди, которых я опрашивал, врали из любви к искусству, либо сам Торрес развлекался, сочиняя о себе небылицы, но день близился к концу, а я так ничего и не добился.
  Я решил собрать главарей охвостья МГТ, вновь объединившихся под извлеченным из-под пепелища знаменем с перечеркнутым символом бесконечности. Они собрались, но, уверенные в том, что их вызывают для разборок, держались подчеркнуто независимо. К моему удивлению, пришли также и Тэд с Питом. Они не отдали мне положенных приветствий, хотя я намеренно явился в форме, но я решил никак на это не реагировать. Я подождал, пока все рассядутся, и обратился к ним проникновенно-дружеским тоном.
  - Друзья, вас удивит причина, по которой я попросил вас собраться, но, поверьте, это очень важно для всех нас. Мне нужна ваша помощь. Я ищу человека по имени Сантьяго Торрес. Мне не удалось самому разыскать его, хотя я потратил на это целый день. Я понял, что мне не обойтись без вашей помощи. Я прошу каждого из вас мобилизовать на розыски все силы. Этого человека надо найти.
  Я забавлялся про себя, глядя на их ошарашенные лица. Они приготовились к драке, и теперь им казалось, что над ними посмеялись. Краем глаза я заметил движение в группе, центром которой были бывшие юнги. Я продлил паузу и не ошибся - они клюнули. Начались вопросы. Я отвечал, подчеркивая свое доверие к ним и веру в их исключительную компетенцию в деле сыска. Наконец они разошлись, обещав перевернуть небо и землю, но этого сукиного кота разыскать. Как я и предвидел, Тэд и Пит не ушли со всеми. Помявшись немного, они подошли ко мне.
  - Капитан, объясните, пожалуйста, в чем дело. Чем так важен этот Торрес?
  - Мы полагаем, вы не стали бы из-за ерунды отвлекать нас от нашего исторического дела...
  У меня зачесались руки, дать им по шеям за их историческое дело, но я спокойно ответил:
  - Я скажу, если обещаете не трепаться.
  Они переглянулись и торопливо обещали. У мальчишек уже горели глаза в сладком предвкушении тайны. И глядя в эти полудетские лица, напряженные в извечном желании юных доказать, что они уже чего-то стоят, рассказывая им о загадочном визитере, я внезапно понял, кто это мог быть. Тогда впервые я произнес:
  - Думаю, что это был гиадец.
  - Гиадец! - выдохнули они одновременно.
  - Конечно, это только догадка. Моя воля была подавлена все время, пока он говорил. А закончив "дозволенные речи", он исчез. Я еще некоторое время был в шоке, а потом вспомнил картины Торреса. Теперь понимаете, как важно его найти?
  - Да, капитан. Мы обещаем! Сделаем все, что нужно. Но...
  - Что, ребята?
  - Что он хотел сказать, что он имел в виду под этими переключателями?
  - Я знаю не больше вашего. Одно ясно: он хотел предостеречь меня от неосторожного поступка, опасного для всех нас. Но какого? Не знаю. Может, Сантьяго Торрес тоже не поможет нам, но это пока единственная ниточка.
  - Мы найдем его, капитан. Положитесь на нас.
  Сантьяго Торреса не нашли. Нашли его подружку, которая после долгих уговоров и угроз, призналась, что ее любимый был убит в одной из недавних стычек между охвостьем и сторонниками референдума. Под выстрелы он попал случайно. Был так накачан наркотиками, что не смог убежать, когда началась заварушка. Потом вместе с другими убитыми его подобрал патруль.
  Мальчишки не смотрели мне в глаза.
  - Итак, мы никогда не узнаем этой тайны. Единственный, кто мог пролить на нее свет, убит. И так нелепо! Пусть он был наркоманом и сомнительным художником, но он был живым существом с душой и сердцем, со своими заботами и радостями, любовью и ненавистью, мечтами и планами... И все это погибло в один миг.
  - Вы не имеете права!
  - Да! Не имеете! Это была трагическая случайность. Когда вершатся судьбы...
  - Да бросьте вы! Еще скажите: "Лес рубят - щепки летят"! Свежо предание...
  Я ушел, оставив их готовыми разрыдаться от горя и злости. Я был жесток. Но другого выхода не было. Они должны были понять ущербность доктрины, гибельному очарованию которой поддались.
  
  
  
  Подружка Сантьяго Торреса, уразумев, что ей ничего не грозит, провела меня в чудом уцелевшую мастерскую. Она стояла в дверях, ревниво следя за каждым моим движением. Это меня раздражало. Я дал ей денег и выпроводил. Оставшись один, я огляделся.
  Картин было несколько сотен, прислоненных к стенам, лежащих на стульях или прямо на полу; лишь десятка два были обрамлены, да и то в явно самодельные рамы. И все они изображали космические пейзажи. Не знаю, был ли Торрес когда-либо в космосе, если нет, то у него было какое-то ясновидческое воображение. Мне даже показалось, что я узнал некоторые виды. Я отобрал те, на которых присутствовал незнакомец. Разложив их в ряд, я начал осматривать одну за другой, стараясь преодолеть чувство острой тоски, почти ужаса, который они нагоняли. Фон различался, но сам незнакомец, закутанный все в тот же лиловый плащ, находился в одной и той же позе - позе человека, который шел куда-то, поглощенный некоей целью, и внезапно обернулся, то ли на оклик, то ли по какой-то другой причине. Он был не то что встревожен, но, напротив, казалось, угрожал тому, кто прервал его путь. Я всей кожей ощущал его давящее, угрюмое высокомерие. Ледяной сверлящий взгляд пронизывал до мозга, как холод самого космоса. Но я все всматривался в него, в глупой надежде, что он вот-вот заговорит. Наконец я понял, что несколько кусков холста с мазками краски на них ничего мне не скажут. Если и была в них зашифрована какая-то информация, Сантьяго Торрес унес эту тайну с собой.
  Итак, ниточка оборвалась. Я позвал хозяйку, дал ей еще денег и попросил упаковать отобранные картины. Я решил отдать их экспертам. Авось, что и выявят...
  Эксперты установили странную вещь. Только одна картина была в полном смысле оригинальной; остальные представляли собой вариации, на которых менялся фон, а фигура пришельца копировалась с точностью до мельчайших деталей. Бог весть, зачем Торресу понадобилось это делать, но удивительнее всего было то, что фоном для оригинала служил Заповедный лес на Центральной. Я никогда в нем не был и поэтому принял его за инопланетный пейзаж. Напрашивалась мысль, что Торрес повстречал незнакомца в Заповедном лесу, догадался, что перед ним не человек, и начал примерять его к разным мирам, чтобы... черт знает, зачем. Глупость, конечно, но ничего другого в голову не приходило. Я снова разыскал подругу Торреса. Против ожидания, она сразу вспомнила поездку в Заповедный лес.
  - Как же, это ведь там он и свихнулся окончательно. Раньше он только был немного не в себе. Но художники ведь все такие. А в лесу... Санти говорил, что встретил там кого-то, и что тот угрожал ему.
  - Угрожал?
  - Да...
  - Как? Он что-то сказал?
  - Да... То есть Санти говорил, что не уверен, произнес ли тот тип эти слова или они сами родились у него в голове, ну вроде как по телепатии...
  - И что это были за слова?
  - Не по-нашему. Я ничего не поняла. Какие-то ментеки, фары...
  - Мене, текел, фарес?
  - Да, мистер, похоже...
  - Санти говорил еще что-нибудь?
  - Да нет, только все повторял это, как вы сказали? Мене... Он здорово испугался того чучела. И что-то у него в голове сдвинулось. Он перестал рисовать картины, а они были такие красивые!..
  Она мечтательно запрокинула голову.
  - Да, с тех пор он, если и брался за кисти, то только и рисовал, что того урода. Я не спрашивала, что с ним, он страшно не любил, когда к нему лезли... Мистер, что же теперь будет? Это все... она обвела взглядом мастерскую. Я за квартиру должна...
  Я оставил ей все деньги, что были у меня с собой, и ушел.
  
  
  
  - Мене, текел, фарес?
  Оливия прищурилась. Лунный свет стекал по тонко вырезанному лицу, смуглым плечам, точеным ногам, едва прикрытым серебристым платьем. Она склонила голову набок и закинула ногу на ногу. У меня перехватило дыхание. Оливия поймала мой взгляд и еле заметно усмехнулась. Черт, она меня дразнит! Я отвернулся. Молчание затягивалось. Зачем я привел ее сюда? Зачем вообще выпросил это свидание. Что она может сказать о художнике, которого не знала, незнакомце, которого не видела, и словах, которые он, может, вовсе и не произносил? Незачем врать самому себе. Я хотел ее видеть. Эта женщина сводит меня с ума. Ее лицо, тело, движения полны зовущей женственности, но взгляд, голос, слова отталкивют отстраненностью. Ее хочется потрогать, чтобы убедиться, что она из плоти и крови. Задумавшись, я бессознательно потянулся к ней. Рука сама собой легла на обласканное луной колено. Она замерла. Потом резко приблизила ко мне лицо, на котором уже не было усмешки. Глаза отяжелились ртутным блеском желания. Она подняла руку к плечу, коснулась серебряной застежки. Платье, слившись с лунным светом, стекло на землю.
  Я проснулся от холода. В шею больно впивалась какая-то колючая трава. Потянуло запахом реки. Оливия! Я огляделся. Ее нигде не было. На земле рядом со мной придавленный серебряной застежкой белел клочок бумаги. Резкие угловатые буквы. Строчки еле различались в предрассветных сумерках.
  "Я не думаю, что "мене, текел, фарес" произнес гиадец, явно или телепатически. Скорее, это библейское предостережение о возмездии возникло в сознании Торреса в результате наложения чувства ужаса, внушенного ему гиадцем, на его собственное сумеречное состояние души".
  И все. Не было даже подписи. Оливия Фламенко, женщина, обжигающая холодом, женщина-мираж. Я скомкал записку и вскрикнул от боли. Застежка! Чертыхнувшись, я и бросил ее в реку.
  Дома было тепло и тихо. Сцеола спала в кресле. Я перенес ее на кровать, раздел и прилег рядом. Не просыпаясь, она прижалась ко мне.
  Весь день я провел в поисках информации о Гиадах. Тщетно. Фред был прав. Я решил отправиться в Заповедный лес. Наудачу. Я сразу нашел место, изображенное на картине. Сел на замшелый камень, осмотрелся. Ничего вокруг не вызывало гнетущего чувства. Напротив. Жизнь творила свой вечный праздник для посвященных. Им были полны и деревья, и трава, и стрекочущий сброд, и даже облака, пронизанные жемчужно-серым светом, набухшие завтрашним дождем...
  - Туда нельзя, леди! Запрещено! У меня приказ!
  - Пусти, болван!
  Я махнул рукой.
  - Пропусти ее.
  Охранник досадливо поморщился и захромал прочь.
  Оливия подошла. Она была взволнована. Щеки ее пылали. Черная мужская рубашка чуть не лопалась на груди.
  - Ты нашел мою записку?
  - Да.
  - Ну и как? Ты не согласен с моей версией?
  - Потрясающе глубокая мысль! И когда она осенила тебя? До, после или во время?
  Она оцепенела.
  - Свинья!
  - Задело за живое?
  - Нет! Это тебя задело! Чего ты взбесился? Чего ты, собственно, ждал? Разве я говорила, что влюблена в тебя?
  - Ты не способна любить.
  - Как ты смеешь судить обо мне!
  - Я тебя вижу насквозь.
  - Ты - самовлюбленный недоумок!
  - А ты - бревно!
  - Что-о-о? Я-а-а? А наша ночь?!
  - Наша ночь! Ты... ты была со мной и думала о каком-то паршивом гиадце...
  - Ну и что?
  - Ну и что?! В такие минуты не думают... нормальные женщины.
  - Прекрати. В чем ты меня упрекаешь? Я не виновата в том, что для меня это не были "такие минуты". Меня к тебе просто потянуло. На минуту. Переспали разок и все. И все!
  - Ай-яй-яй! И куда подевался наш изыск, наша утонченность!
  - О простых вещах и говорить надо просто. А о том, что было между нами, не стоит и говорить. Я здесь не для этого.
  Я молчал.
  - Ладно, не хочешь обсуждать со мной серьезные вещи - не надо. Но, подумай, ты ведешь себя, как дикарь.
  Я молчал.
  - В этих вещах нет виноватых. Я не виновата, что не люблю тебя. Но почему между нами не может быть просто дружеских отношений? Почему мы не можем говорить о том, что интересует нас обоих? И что очень важно для всех.
  Я молчал.
  Она была права, но древний инстинкт во мне восставал против этого. Мне хотелось уничтожить ее, возобладать над ее волей, подчинить...
  - Ты права, Оливия, права во всем. Но я ничего не могу с собой поделать. Такие отношения не по мне. Я не смогу быть тебе... приятелем. Я буду хотеть тебя всегда. Я и сейчас хочу тебя.
  - Дон!
  - Что?
  - У тебя другая.
  - Нет. Откуда ты... Ты из-за этого?
  - Я пыталась связаться с тобой. Ответила она...
  - Она для меня ничто.
  - О Господи!
  Я шагнул к ней.
  - Не надо! Мы опять запутаемся.
  - Мы уже запутались. Это судьба... О чем ты думаешь?
  - Ни о чем.
  - Боишься признаться?
  - Да.
  - И все-таки?
  - О нас с тобой. О той женщине.
  - Не думай о ней.
  - Я не могу.
  - Я все улажу.
  - Как?
  - Не знаю еще.
  - Она любит тебя. Мне ее жаль. И я чувствую вину перед ней.
  - Ты же сама сказала - в этих вещах нет виноватых.
  - Виноватых нет, а вина есть.
  - Я люблю тебя! Ты должна быть моей. А все остальное уладится.
  - А я?
  - Что ты?
  - Я тоже улажусь?
  - Не понял.
  - Ну мое мнение тебя не интересует? Люблю ли я тебя, хочу ли того же, что и ты?
  - Я знаю.
  - Ха!
  - Да. Знаю. Ты уже принадлежишь мне. Тебе только кажется, что ты можешь делать, что вздумается. И, знаешь, почему?
  - Ну-ну...
  - В человеческих отношениях верх берет воля. Не ум, не интеллект, не сила, а воля, которая использует и направляет все перечисленное и многое другое... А моя воля сильнее твоей.
  Она посмотрела на меня со смешанным выражением ужаса и восторга. Я еле сдержался, чтобы не расхохотаться.
  - А теперь поговорим о гиадце.
  - О нет, только не сейчас, милый, люби меня...
  Утром я проводил ее домой и договорился о встрече на вечер. Домой я не заходил. День провел в офисе, разбираясь с накопившейся почтой.
  Вечером я зашел за ней в кафе. Ее там не было. Я прождал час и отправился к ней домой. Ее не было и там. Я обыскал весь город. Оливия исчезла.
  Я работал как одержимый, чтобы заглушить тоску и тревогу. Старался убедить себя, что ничего не случилось, что это всего лишь блажь. Дуреха пытается доказать мне, что сохранила независимость. Я не раз убеждался, что люди, даже самые умные и тонкие, поразительно глупеют в отношениях с близкими. Мне не хотелось обращаться в полицию, но я задействовал все свои личные связи. Ее искали по всему Союзу. Тщетно. Так прошли три недели. Домой я почти не показывался. Сцеола меня не расспрашивала и старалась даже не попадаться мне на глаза в те редкие часы, что я проводил дома. Я был благодарен ей за это. Наступила третья суббота после исчезновения Оливии. Я сидел в гостиной, уставившись в стену. Вошла Сцеола. Поставила передо мной чашку кофе.
  - Какое сегодня число?
  - Не знаю. А что?
  - Двадцать первое марта!
  - Боже! День рождения Ильды! Сцеола, спасибо тебе... Ты поедешь со мной?
  - Куда?
  - На кладбище.
  - Нет.
  - Почему?
  - Я давно хотела поговорить с тобой, Дон.
  - Только не сейчас, малышка.
  - Нет, сейчас. Я больше так не могу. Я все знаю.
  - Что все?
  - Все.
  - Прости.
  - Не надо.
  - Что ты решила?
  - А что я могу?
  - Оставайся здесь. Я перееду. Хочешь, я найду тебе работу?
  - Я ничего не умею.
  - Ну не хочешь, не надо. Я открою на твое имя счет. Ты ни в чем не будешь нуждаться.
  - Спасибо. Только зачем мне все это?
  - Я не хочу, чтобы ты опять пошла на панель.
  - До-о-обрый!
  - Прости.
  - Ха!
  - Я хочу помочь!
  - Как?
  - Хорошо. Скажи ты, как.
  - Я не хочу здесь оставаться. Это твой дом.
  - Хорошо, я найду тебе квартиру. И приведу Стива.
  Она заплакала.
  Мне было стыдно, но я испытал облегчение.
  На кладбище я поехал один. Положил цветы, постоял... Ильду не заменит никто, но вокруг была весна...
  В понедельник, когда я вернулся домой, автосторож передал мне записку: "В 9:35 у реки. Оливия".
  Она появилась ровно в 9:35. Сияющая.
  - Это потрясающе! Дон, ты только послушай...
  - Где ты была?
  - Но я же рассказываю, это...
  - Где ты была?
  - Но ты же не даешь мне рассказать! Слушай. Я собрала эти картины Торреса и повезла их к одному моему знакомому, старому художнику. И оказалось, что он из тех же краев, что и мать Торреса. Ты представь, он обнаружил то, чего не заметили эксперты! На каждой картине Торрес поместил по одной букве. Они замаскированы. Они складываются из узора листьев или камней, или просто из игры света и тени. Но это, несомненно, буквы, потому что они складываются в слово, которое на языке Торреса означает "переключатель". Переключатель! Ты понимаешь?! Переключатель - в Заповедном лесу! Надо ехать туда!
  - Нет, не стоит.
  - Как это, не стоит?
  - Мы же были там с тобой весь день и всю ночь. И ничего не произошло. Очевидно, все не так просто. Может, существуют определенные дни и часы, когда работает этот "переключатель". Я велю установить там круглосуточное дежурство. Ну спасибо за службу.
  У нее вытянулось лицо.
  - А ты... не хочешь меня поцеловать?
  - Почему? Заслужила!
  Я чмокнул ее в щеку.
  Она топнула ногой.
  - Дон!
  - Да.
  - Меня не было три недели!
  - Да? Ты считала?
  - Свинья!
  - А в чем дело, малютка? Ты хорошо поработала. Я доволен. Чего тебе еще?
  - Ничего. Все правильно. Пока.
  Она повернулась и пошла прочь.
  Я лег на траву и уставился в небо.
  Она вернулась через несколько минут. Опустилась на землю рядом со мной, взяла мою руку и прижала к груди. Ее сердце колотилось, как бешенное. Как мое.
  Я взял ее на руки и понес домой.
  
  
  
  Референдум наконец состоялся. Его результаты ошеломили меня. Люди решили сохранить существующую структуру, лишь несколько модифицировав ее. Сохранился Совет как выборный орган, в котором были представлены все Цивилизации. Сохранился Комитет из девяти человек, члены которого отбирались по довольно простой схеме. Каждой планете, входящей в Союз Цивилизаций, предлагалось выдвинуть список из девяти человек, причем кандидатуры отбирались не по признаку представительства, как в случае Совета, а исходя из заслуг данного индивидуума перед человечеством. По этим спискам компьютер должен был отобрать девять имен в соответствии с рейтингом. При этом если какие-то кандидаты будут иметь одинаковый рейтинг, предполагалось использовать жеребьевку. Затем компьютер ставил в соответствие каждому Избранному уникальный код и сообщал его по личному трансферу. Таким образом сохранялось инкогнито Девяти Избранных. От иерархии среди них решено было отказаться: все девять имели одинаковый голос, а дальше им предстояло набирать себе помощников по индивидуальной схеме. Обязательным было только требование секретности.
  В итоге, сохранялся принцип сбалансированного управления, а также секретность состава Комитета. Последний предполагалось обновлять каждые пять лет, по истечении которых раскрывались инкогнито и представлялся полный отчет работы Комитета. Схема явно обещала больше, чем могла, но это было решением народов.
  Охваченное предвыборной эйфорией человечество рьяно принялось составлять списки. А я, к собственному удивлению, совершенно потерял интерес ко всему этому. Я объявил в офисе, что считаю свою миссию законченной, и с головой погрузился в загадку Гиад.
  В Заповедном лесу установили датчики чуть не под каждым листом. За их показаниями следили круглые сутки и о результатах докладывали лично мне. За короткий срок было раскрыто несколько преступлений и с два десятка их удалось предупредить, но гиадец не появился. Да и то сказать, особых оснований ждать, что он там появится, у меня не было. Но не было и других зацепок. Дело остановилось на мертвой точке. Я решил собрать Поля, Адама и доктора и повторить мозговой штурм.
  К моему удивлению, собралась вся команда. Пришли даже Тэд с Питом. Эти держались нахальнее, чем обычно. Я понял, что им стыдно за свой нырок в анархизм и, улучив минуту, отвел их в сторону и спросил, как им живется. Оказалось, они вернулись в космошколу и записались на полный курс философии.
  - Понимаете, надо во всем этом разобраться, - серьезно заявил Тэд.
  - Чтобы больше не вляпаться! - добавил Пит.
  - Как разберетесь, - объясните мне, - хмыкнул я, и мир был восстановлен.
  Мы присоединились к остальным. Там, как всегда, кипели страсти. Перекрывая других, Поль почти кричал:
  - Ну почему невозможно? У вас все невозможно! Да, мы не знаем, что сказал гиадец Торресу, но мы можем это вычислить. Найти наиболее вероятную...
  - А, по-моему, здесь совершенно нечего вычислять!
  Оливия, незаметно проскользнувшая в комнату, спокойно смотрела на Поля, у которого от неожиданности отвисла челюсть. На минуту воцарилась тишина. Я подошел к Оливии и, обняв за плечи, подтолкнул к дверям.
  - Дорогая, мы заняты.
  Она фыркнула, сбросила мои руки и громко заявила:
  - Но мне тоже интересно! Я тоже об этом думала.
  - Кого интересует, что ты думаешь, женщина! - я улыбнулся, пытаясь свести все к шутке. - Лучше принеси нам кофе.
  Она метнула на меня негодующий взгляд, но согласилась.
  - Хорошо, кофе принесу.
  Я медленно повернулся к ребятам. Поль отвел глаза, хотел что-то сказать, но передумал. Молчали и остальные. Я знал, о чем они думают. Образ Ильды на мгновение возник передо мной. И я снова почувствовал острую резь в глазах. Я тряхнул головой, но по-прежнему не мог выдавить ни слова. Поль деликатно кашлянул.
  - Что же ты не сказал нам, что женился?
  - Я не женился.
  - Ага...
  - А она ничего, старик. Кто она?
  - Да я и сам толком не знаю.
  Вернулась Оливия с кофе и тостами. Поль галантно забрал у нее поднос и поцеловал руку.
  - Леди, я восхищен!
  - Чем это?
  - Вашей красотой и грацией.
  - Это еще не все. Я еще чертовски умна! И, в отличие от вас, я знаю, что сказал гиадец Торресу!
  Я застонал про себя.
  - Вот как? И что?
  - Ничего.
  - Ничего?
  - Ничего. Он ему ничего не говорил. Заповедный лес вообще ни при чем. Гиадец и Торрес оказались там вместе совершенно случайно. То есть у каждого из них была своя причина пойти туда, но вот то, что они оказались там в одно время, - случайность. Гиадец, по-моему, вообще не заметил Торреса. А вот на Торреса он произвел колоссальное впечатление, потому, что Торрес - художник. Его восприимчивость, впечатлительность на несколько порядков выше, чем у вас всех вместе взятых. Он почувствовал в гиадце нечто непонятное, чуждое и трансформировал это как угрозу. А "мене, текел, фарес" - это уже элементарно. Эти слова знакомы всем, умеющим читать, - Оливия с вызовом оглядела собравшихся. - Тем более там, откуда родом мать Торреса, где вера Неисповедимых особенно сильна. А его вариации - это попытки понять или освободиться от гнета тяжелого впечатления. Впрочем, для художника это одно и то же.
  - А почему вы говорите с такой уверенностью?
  - Потому, что я хорошо знаю, как устроены художники.
  - Вы психолог?
  - Нет, просто я тоже принадлежу к искусству.
  Фред, до тех пор молча слушавший, встал и по примеру Поля тоже поцеловал ей руку.
  - У меня вашей уверенности нет, но все это очень похоже на правду.
  - А как быть с переключателем? - вмешался Адам.
  - Переключатель? - Оливия прищурилась. - Переключатель тут тоже ни при чем. Вернее, гиадец просто думал о некоем переключателе, когда Торрес засек его и прочел это слово у него в мозгу благодаря своей повышенной восприимчивости.
  - Экстрасенсорная перцепция, - заключил Фред.
  Оливия кивнула.
  - А что же все-таки означает переключатель, по-вашему?
  - Еще не знаю. У меня слишком мало информации.
  - Ага! Вам все-таки нужна информация!
  - Ах, боже мой, вы невыносимы! Когда это я говорила, что мне не нужна информация? Информация нужна всем. Разница в способе и степени остроты восприятия. И, конечно, в том, как ее истолковывать. Вот вы носитесь с анализом и логикой, как дурни с писаной торбой, а это далеко не лучший способ познания!
  - А что лучше? Искусство?
  - Искусство? Пожалуй, да, лучше.
  - Можете вы с помощью искусства создавать приборы, строить дома, корабли и так далее?
  - Мы говорим о разном. Приборы, корабли и прочее - это утилитарно. Наука, даже фундаментальная, в конечном счете приносит только утилитарную пользу. К истине она не приближает! На вопросы высшего порядка наука ответов не дает и дать не может.
  - А искусство может?
  - Больше, чем наука. Потому что я все время имела в виду не что иное, как интуитивное знание. Оно часто бывает дано людям искусства. Вы понимаете, о чем я говорю? Озарение. Мгновенное проникновение в самую суть вещей. Знакомо вам это? Вдруг возникает ясная картина...
  - Леди, вы несправедливы. Научная интуиция - это обычная и весьма приветствуемая вещь в науке.
  - Ах, нет! Поймите, ну, даже если кого-нибудь из вас и посетит внезапное озарение, вы непременно должны проанализировать, доказать, поставить серию опытов, подкрепить километрами вычислений и т.д. и т.п. И только потом представить на суд научного мира.
  - Да, вынужден согласиться.
  - А художнику этого не нужно. Он просто знает, и все.
  - А убедить других? Разве вашему художнику этого не нужно?
  - Нужно. Но он убеждает с помощью своего искусства. Удается ему это или нет, зависит от таланта, отмеренного ему. Это жестоко, но факт. Многие художники кончали с собой из-за того, что таланта у них было меньше, чем того, что они имели за душой.
  - А, может, им, вам не достает критичности?
  - Что?
  - Ученый всегда критичен. Он должен, как вы красочно описали, проверить, убедиться и т.д., но это и спасает его от трагедии разочарования. Исследуя, ты готовишь себя к любому возможному варианту.
  - Вот именно, возможному. Вы руководствуетесь логикой: если так, то так, а если не так, то эдак! А искусство допускает невозможное!
  - В искусстве тоже есть законы.
  - Нету!
  - Ну-у-у... Леди, вы отрицаете общеизвестный факт!
  - Нет. В искусстве есть только один закон: у художника должен быть талант! Если художник обладает им, он создает искусство, если нет - барахло: поделки и подделки. И тех и других, кстати, великое множество. Но мы отвлеклись. Я ведь не собиралась говорить об искусстве. Я говорила об интуитивном постижении. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Я имею в виду мгновенный переход от незнания к знанию. Но это не ответ, вложенный в вашу голову кем-то извне. Вот вы живете, дышите, видите, слышите, все это время в вас идет подспудная работа. Набухает почка. И вдруг - бац! Она лопается. Это - чудо!
  - Ну, не думаю, что это такое уж чудо. И потом, чудо - это из области веры.
  - Да, вера тоже пользуется интуитивным знанием. Верующий знает. Ему не нужны доказательства. А ваш брат ученый без доказательств не может!
  - Что же в этом плохого?
  - Разве я сказала, что это плохо? Зачем вы приписываете мне то, чего я не говорила?
  - Затем, что в каждом твоем слове звучит беспардонное презрение к науке, - не выдержал я.
  Она замолчала испуганно.
  Я усмехнулся и продолжил:
  - И кофе ты подала холодным. И тосты у тебя перегорели. Я же говорил, надо пользоваться автоматами, если не умеешь готовить.
  Оливия совсем сникла.
  - Я боюсь этой автоматики... А готовить я умею. А ты, если не нравится, найми прислугу.
  Она затравленно огляделась.
  - Простите, господа, за семейную сцену. Мне пора.
  Неловко улыбнувшись, она вышла.
  - Крутовато, капитан!
  - И впрямь, ты вел себя, как дикарь, Дон.
  - И чего ты бесишься?
  - Тем более что она говорит интересные вещи. Не то что я с ней во всем согласен, но рациональное зерно в этом есть. Насчет интуитивного знания, например, многое правильно.
  - А насчет Торреса, так, по-моему, в самое яблочко.
  Я вздохнул.
  - Она меня раздражает. Не знаю толком, чем... Я ведь тащился от нее. А сейчас... Да ладно, это мои проблемы! Поль, так что ты говорил о наиболее вероятной...
  
  
  
  Когда все разошлись, я поспешил в спальню. Оливии не было. Я заметил свет, выбивавшийся из-под двери в мой кабинет. Я подбежал, рванул дверь. Никого. Ну, конечно, как я сразу не догадался. Письмо на столе. Прощальное письмо на шести листах. Я не стал читать.
  Неохота было ложиться в одинокую постель, но и тащиться за Оливией не хотелось. А, все к лучшему. Бабам не угодишь. Ильда, Оливия, Сцеола все чего-то требовали от меня. Хотя Сцеола, пожалуй, нет. Как она? Надо бы ее проведать. С этой мыслью я заснул.
  Сцеола мне обрадовалась. Сначала заплакала, правда, но быстро повеселела, а Стив так и вовсе чуть не приплясывал от радости. Я заказал в ресторане роскошный ужин. Не успели его принести, как засигналил автосторож, и на пороге появился Чуни. Увидев меня, он обомлел, потом долго тряс мою руку, повторяя: "Ну ты, парень, наш человек! Люблю, когда своих не забывают". Потом неожиданно воскликнул: "Эх, была - не была!" - И исчез. Через пару минут он снова появился, таща огромную бутыль.
  - Вот! Для такого случая не жалко.
  - Чуни! Неужели караундж? Вот это да!
  Пировали мы с добрых три дня. На четвертое утро меня разбудила встревоженная Сцеола.
  - Дон, там какой-то тип тебя требует. Говорит, срочно и очень важно.
  - Какой тип? Чего ему надо? Гони его в шею.
  - Он говорит, что ты должен...
  - Я никому ничего не должен! Я в отставке, понятно? Я сво-бо-ден.
  - Дон, он показал удостоверение. Он из Совета.
  - К черту Совет!
  - Если ты не спустишься, он придет сюда.
  - Пусть приходит, я ему башку оторву.
  - Дон, Совет...
  - Что ты заладила? Никакого Совета больше нет!
  - Нет, есть. Новый.
  - И эти меня достают!.. Хорошо, скажи ему, через десять минут буду.
  Через десять минут, приняв душ, счистив щетину и одевшись, я спустился в холл.
  Незнакомый молодой человек лет двадцати двух-двадцати трех, поднялся мне навстречу. Он протянул мне карточку с изображением радуги. Надо же, и символику сохранили...
  - Капитан Гард?
  - Слушаю вас.
  - Я уполномочен сообщить, что вы вошли в состав Девяти Избранных.
  - Ничего не понимаю. А как же инкогнито? Что за ерунда?
  - Новый Комитет приступил к работе три дня назад. Девять, простите, Восемь Избранных связались между собой для проведения первого совещания. Девятый не отозвался и не отвечал в течение трех дней. А в таких случаях посылается автоматический запрос на расшифровку кода.
  - Это нововведение?
  - Да. Но это было вызвано необходимостью.
  - Никакая необходимость не должна нарушать инкогнито, если этот принцип заложен в основу системы. Я возмущен.
  - Я понимаю вас, капитан, но...
  - Что еще?
  - Ваше инкогнито все равно бы не сохранилось. То, что вас изберут, было ясно как Божий день, а с вашим характером вам просто не удалось бы остаться неузнанным. Да и...
  - Говорите.
  - Вы правы, ерунда все это. Понадобится, никакое инкогнито не устоит. Все, что надо, узнают.
  - Кто?
  - Кому надо.
  - Так молоды и уже циничны?
  - Не хочу, чтобы меня дурачили.
  - Я потребую вашего отстранения. Вы не верите в то, что призваны исполнять, следовательно, долга своего не исполните.
  - Я вам не советую.
  - Что? Как ты смеешь, мальчишка!
  - Я все-таки состою в Совете, советовать - моя обязанность. А вам лучше дружить со мной. Я, по крайней мере, откровенен.
  - Убирайся!
  Он ухмыльнулся и вышел.
  Спустилась Сцеола.
  - Что, Дон, что-то плохое?
  - Хуже не придумаешь. Меня опять завербовали. Я должен идти.
  Она подавленно молчала.
  - Ты вернешься?
  - Не знаю. Ничего не знаю. Пока, малышка.
  Я вышел на улицу, где сверкал яркий солнечный день. Только у меня на душе кошки скребли. Что же это за напасть такая! Какие-то силы где-то там решили не давать мне покоя, пока я жив. А умирать мне не хотелось, несмотря ни на что. Ладно. Я пошел домой. Автосторож среди прочего передал мне приглашение на первое выступление Кинга. "Симфония Вселенной" - ни больше ни меньше! Ай да, Кинг!
  Я занялся делами. Их за три дня накопилось достаточно.
  
  
  
  Зал был уже полон. Я отыскал свое место и, плюхнувшись в кресло, огляделся. Публика была самая изысканная. Сплошь дамочки из тех, кто обновляет мебель, гардероб и собственную внешность примерно раз в месяц. Между тем на сцену вышел Кинг. Я впервые видел его во фраке. Он поклонился. Зал захлопал. Кинг кивнул оркестру, взмахнул палочкой. Звуков я не услышал. Я видел другую сцену. Другую публику. Йена, сияющего, счастливого, Кинга у стены, пляску бластерного луча в обезумевшей толпе, отвратительное месиво из тел, погоню, склеп Олафсенов, Оливию... Оливия! Я очнулся. И тут же чуть не оглох. Это заканчивалась первая часть. Объявили перерыв. Я хотел было встать, как вдруг расслышал свистящий шепот:
  - Да вон же! Не туда смотришь...
  - Да, так и есть, Оливия Фламенко! Совсем потеряла стыд...
  - Ей ведь под тридцать!
  - Да, все двадцать семь.
  - А ему?
  - Весь город знает, милочка, - пятнадцать!
  - А выглядит он...
  - Они все сейчас так выглядят. Моему старшему двенадцать. Недавно я заглянула к нему в комнату. Там такое творилось!..
  - И что ты?
  - А что я могу? Ой, Мэгги, смотри-ка, наши голубки...
  Я посмотрел, куда показывала эта стерва. Рядом с Оливией сидел Тэд.
  Я еще не знал, что скажу им, но уже шел по направлению к весело болтающей парочке, рассекая разодетую толпу.
  - Веселитесь?
  Они застыли, словно застигнутые на месте преступления. Мальчишка покраснел до бровей. Оливия закусила губу, но произнесла совсем спокойно:
  - Тэд, оставь нас на минуту.
  - Ты этого хочешь?
  - Да, нам с Доном надо поговорить.
  Мальчишка отошел.
  Я приблизился к ней вплотную. Мне не хотелось, чтобы нас слышали. Краем глаза я уже видел любопытные взгляды.
  - Это правда?
  - Нет.
  - Нет?
  - Я же сказала.
  - О тебе такое болтают!
  - Плевать.
  - Так что у тебя с ним?
  - Ничего.
  - Ничего?
  - Да что ты, как попугай!
  - И все-таки?
  - Мне с ним интересно. Он не боится думать и, что еще важнее, не боится думающих женщин.
  - В отличие от меня.
  - В отличие от многих.
  - Хорошо. Я тебе верю. Пойдем ко мне.
  - Нет.
  - Тогда приду я. Ночью.
  - Нет. Не знаю... Хорошо.
  Я зашел к Кингу, поздравить с успехом. Бурная радость переполняла меня. Кинг приписал ее воздействию своей музыки.
  Дождавшись полуночи, я пошел к Оливии. Дверь была не заперта. Я поднялся в спальню. Она была пуста. Я спустился в сад, прошел по дорожке и только хотел вернуться в дом, как услышал то ли стон, то ли всхлип. Я обернулся. Метрах в ста от меня в тени раскидистого дерева темнели два тела, слившихся в объятии.
  
  
  
  Зачем ты солгала мне?
  - Я не лгала.
  - Я вас видел. Я приходил тогда ночью.
  - Я знаю. Но я не лгала. В ту ночь это было в первый раз. Я не хотела больше оставаться в зале после разговора с тобой. Ушла домой. Тэд испугался, бросился меня искать и... Зачем ты подошел тогда на концерте? Ты все испортил. Это все из-за тебя!
  - Если ты не хотела... не хочешь...
  - Черт! Я сама не знаю, чего хочу. Я не хотела этого, никогда не хотела. Но когда это произошло...
  - Говори.
  - Я счастлива как никогда.
  - Это лучше, чем было со мной?
  - Лучше всего, что было в моей жизни!
  - Трудновато тебе придется.
  - Плевать.
  - Оливия...
  - Что?
  - Если я понадоблюсь, позови.
  - Хорошо, Дон, только...
  - Что?
  - Я боюсь.
  - Чего?
  - Не знаю. Всего. И больше всего - его.
  - Этого мальчишку?
  - Он не мальчишка. Для меня... Все изменилось. Еще вчера я вертела им, как хотела, а он меня бо... боготворил. А сейчас...
  - Что сейчас?
  - Все изменилось. Я стала его рабой. У меня морщинки, вот здесь. Я боюсь его взглядов, его молоденьких подруг, даже друзей. Я никогда ничего не боялась. А теперь... Все изменилось.
  - Если тебе так плохо, брось все это. Возвращайся ко мне.
  - Дон!
  - Ты не поняла. Я тебя пальцем не трону. Будешь просто жить у меня.
  - Нет. Это ты не понял. Я ни о чем не жалею. Я не хочу потерять то, что у меня сейчас есть. Знаешь, Дон, он сейчас придет, я это чувствую. Я всегда его чувствую. Тебе лучше уйти.
  Я скатился по лестнице, но не вышел, а укрылся за дверью. Почти тотчас же появился Тэд. Прыгая через две ступеньки, он взлетел наверх. Я окликнул его. Он застыл, потом медленно спустился. Ликующая улыбка на полудетском лице сменилась смесью страха, ненависти и боли.
  Наконец он выдавил:
  - Что вы здесь делаете?
  Прозвучало это не решительно и твердо, как ему хотелось, а довольно жалко. Почувствовав это, он выкрикнул:
  - Я жду ваших объяснений!
  Я пересилил себя и улыбнулся, примиряюще.
  - Успокойся, Тэд, я здесь по делу. Да и ты мне нужен.
  - Я? Зачем?
  - Звтра сбор. Тебя не смогли найти, - он покраснел. - Каждый должен доложить свои соображения по поводу Гиад. Если тебя это еще интересует...
  Он опустил голову. Мучительное напряжение исказило черты, еще хранящие детскую припухлость. Светлые загнутые кверху ресницы поднялись. Синие глаза - почему я раньше не замечал, какие они красивые, - смотрели упрямо, упрятав боль на самое дно.
  - Я приду.
  Я пожал ему руку и, не обращая внимания на то, что он весь передернулся, ушел.
  
  
  
  Мои обязанности в Комитете все еще были неясны. Мы совещались каждый день. Очертили круг проблем, установили приоритеты, но большую часть усилий мои коллеги тратили на то, чтобы узнать как можно больше о других, но самим при этом остатсья в тени. Ничего хорошего от этой игры в прятки ожидать не следовало. Мне она начала действовать на нервы. К тому же я понял, что большинство из них либо никогда раньше не обладали властью, либо были чересчур осторожными игроками. Я плюнул и решил идти напролом.
  - Господа, так у нас дело не пойдет. Ничего не получится, если мы не будем доверять друг другу. Мы не имеем права называть своих имен, хорошо, но мы можем рассказать о себе, о своем поле деятельности, возможностях и предпочтениях так, чтобы у каждого о каждом составилось определенное мнение. Это поможет нам и распределить работу.
  Молчание.
  Черт! Да что это, детский сад какой-то. Хороши избранники народов!
  - Окей. Я начну первым. Итак, я... Черт, не так-то это легко. Похоже на детскую игру: да и нет не говорите, белого и черного не называйте. Начну еще раз...
  - Не трудитесь, капитан Гард!
  - Черт побери!
  - Ну что вы! Хотя наши голоса искажены до неузнаваемости, но кто еще, кроме вас, способен на такое?
  - Все равно, это не по правилам. Вам следовало бы держать ваши догадки при себе. Кто еще догадался? Хотя это уже не имеет значения.
  - Да не огорчайтесь вы так! Стало как-то теплее, когда мы узнали хотя бы одного.
  - Тем более что вас и так уже каждая собака знает...
  Ну вот, теперь они резвятся, как дети. Возись теперь с этим детским садом!
  - Ну что ж, обо мне вы, действительно, знаете все. Добавлю только, что я готов взять на себя любую проблему из обозначенных. Поэтому предлагаю следующее...
  - Мы слушаем, капитан.
  - Устроем жеребьевку.
  - Прекрасно!
  - Просто и гениально.
  Задачи быстренько расхватали, и я предложил закрыть совещание и приступить к работе.
  - Минуту!
  - Мы слушаем.
  - Говорит Номер Пятый. Считаю долгом довести до вашего сведения, что есть еще одна проблема, которую следовало бы внести в список. Это не было сделано по объективным причинам, но ошибку не поздно исправить.
  Я смутно почувствовал подвох и угадал печенкой, что и остальные насторожились. Номер Пятый между тем продолжал:
  - Я говорю о загадке Гиад.
  Мне как обухом по голове ударило. Кто это? Кто еще, кроме нас, интересуется Гиадами? Я не допускал мысли, что Номер Пятый - кто-то из команды. У нас не было секретов друг от друга. О своем избрании в Комитет я рассказал им в тот же день. Непроизвольно я выкрикнул:
  - Объяснитесь, Номер Пятый.
  Он принялся рассказывать. Ему было известно все. Начиная с записей Фреда и кончая последним сбором команды. О Господи! Я верил им, как себе... Кто же из них? Я напряженно вслушивался в искаженный автоматом голос рассказчика. На мгновение мне почудились знакомые интонации. Вот опять... Еле различимые, но очень кого-то напоминающие, властные и чуть-чуть насмешливые нотки. Голова моя лопалась от напряжения, а рассказ подходил к концу.
  - Итак, господа, теперь вы уяснили важность проблемы. Я не спрашиваю капитана Гарда, почему он утаил столь важные сведения...
  - Ну почему же? Я отвечу. Все вышеизложенное всего лишь догадки и предположения. У нас нет доказательств. А я не привык выступать с докладами о призраках и снах. А вот откуда Номер Пятый знает то, о чем говорилось в моем доме, это интересно. И я жду объяснений.
  - Сначала ответьте, почему вы скрыли факты.
  - Какие факты?
  - Записи доктора Фишера.
  - У меня не было уверенности в их подлинности.
  - Но ведь вы доверяли Фишеру. Вы начали расследование.
  - Мое доверие к доктору не доказательство. Расследование, которое я веду, является частным. И я трачу на него собственные средства, а отнюдь не деньги налогоплательщиков.
  - Формально вы правы, но...
  - Что? Вы обвинили меня в нелояльности. Я требую извинений.
  - Не начинайте работу с конфликта.
  - Этот конфликт спровоцировали вы. Неужели вы рассчитывали, что я проглочу такое?
  - Хорошо. Я признаю, что ошибался.
  Я промолчал. Никто больше не высказывался. Я подождал еще и снова предложил закрыть совещание. Они согласились.
  Идиотская затея! Ничего не выйдет из этого доморощенного Комитета. Они боятся собственной тени. Боятся всего, инициативы, ответственности. Они позволят себя спровоцировать и не заметят этого. Номер Пятый! Кто же этот гад? Кто мог вызнать... Я кретин! Ну конечно, только один человек и мог. Бенжамен Гаррет, бывший Номер Второй, благополучно перекочевавший в Комитет-2. Но неужели за него проголосовало большинство? После всех разоблачений... я трижды кретин. Я должен был догадаться. Нет! Я должен был отказаться от участия в этой бодяге. Гаррет! Противостояние продолжается. Комитет-2 расколется на два лагеря со всеми вытекающими радостями жизни.
  
  
  
  Дома меня ждала Оливия.
  Она сидела на тахте, подобрав под себя ноги. В лице у нее не было ни кровинки, а руки безвольно лежали на коленях. Я окликнул ее. Она подняла глаза, набухшие слезами.
  - Он меня бросил.
  - ...
  - Ты слышишь? Он меня бросил! Молчишь?
  - Что же мне сказать?
  - Ну скажи хоть что-нибудь! Что этого и следовало ожидать, что так мне и надо, что я старуха!
  - Ты не старуха. Хотя этого следовало ожидать. Но... не так скоро. А ты не ошиблась? Что, конкретно, произошло?
  - Он не приходит. Уже два дня. А сегодня я больше не могла оставаться там и ждать. О, Дон! Я больше не могу. Не могу все время ждать. Только ждать, ждать и ждать...
  - Может, ты напрасно порешь горячку? Мало ли что? Просто не мог прийти.
  - Как это не мог? Что могло случиться, чтобы он не смог? Землетрясение? И потом, он ходит на лекции. Я узнавала.
  - Так поговори с ним, выясни.
  - Никогда!
  - Тогда тебе остается только ждать.
  - Но я схожу с ума! Меня всю ломает от одной только мысли о нем.
  Я поморщился.
  - Извини. У меня никогда такого не было. Я всегда... я никогда... Это меня!
  Она бросилась к сигналившему трансферу. Но она забыла, что ноги у нее были поджаты, и упала, ударившись со всего размаха подбородком об пол. Даже не вскрикнув, она вскочила и побежала к кабинету. Оттуда донесся ее счастливый смех и кокетливое грассирование.
  - Ты ревнуешь, малыш?
  Что это? - подумал я, - откуда в ней эта пошлость? Мне было стыдно за Оливию и жаль ее. Она между тем впорхнула в комнату, схватила сумочку, жакет...
  - Так что там было?
  - А, не знаю.
  - Как? Он тебе не объяснил?
  - Я не спрашивала. Какое это имеет значение?
  - Оливия!
  - Да?
  - Не приходи сюда больше.
  - О, прости, прости, я не...
  - Брось. Не в этом дело. У меня жучки. Надо их вычистить, а пока... я скажу, когда.
  - Но кому это понадобилось? Кто посмел?
  - Долго рассказывать. Иди. Тебя ждут.
  Я пошел в кабинет и объявил сбор команды на квартире Сцеолы. К себе я вызвал специалиста по вычищению жучков.
  
  
  
  - Гаррет? Ты спятил! Как мог Гаррет пролезть в Комитет-2? - Гарри весь покраснел от злости. Остальные подавленно молчали. Я вздохнул.
  - Он и не пролезал. Не понадобилось. Его избрали.
  - Как это, избрали?
  - Тайным голосованием. Как и всех остальных. Согласно процедуре, установленной референдумом. Что тебе еще объяснить?
  - Все равно не понимаю.
  - Чего не понимаешь?
  - Как за него могли голосовать? После всего, всех этих разоблачений? Они что, все идиоты?
  - Во-первых, почему все? Во-вторых, в мире очень много людей ратует за твердую власть. И в-третьих, ты забываешь, что Гаррет сыграл значительную роль в свержении Комитета. Старого Комитета.
  - Все равно он один из них, был и есть. Что, по-твоему, он изменился за несколько месяцев?
  - По-моему, нет. Но людям он нужен таким, как есть. Люди тяготеют к твердой руке. И они правы.
  - То есть? - подал голос Поль.
  - Есть качества, обязательные для правителя, и среди них инициативность и твердая воля. Так вот, среди восьми моих собратьев по Комитету-2 инициативностью не обладает никто, а волей только Гаррет. Остальные - совершенное барахло. Гаррет уже навязывает им свою волю. И распрекрасная идея паритета Девяти Избранных провалилась с треском.
  - Вернее, без треска, - сыронизировал Стас.
  - Да, все будет шито-крыто.
  - А ты?
  - А я еще не решил.
  - Хочешь спрыгнуть?
  - Да, пока еще не увяз.
  - А чем это грозит, ты подумал?
  - Плевать. Я ничего не боюсь.
  - Не о том речь. Ты сам сказал, что Гаррету ничего не стоит взять над ними верх. И ты - единственный противовес его влиянию. Если ты уйдешь, мы все опять окажемся по уши в дерьме.
  - Мы ему не по зубам. А остальные пусть заботятся о себе сами, раз они его выбрали.
  - Ты же сам сказал, что не все.
  - Большинство.
  - И все-таки подумай, Дон.
  - Я думаю. Я думаю изо всех сил. Башка трещит, так я думаю. Осточертело мне все, понимаешь?
  - Успокойся, - Фред, до сих пор сидевший молча, отвернувшись к окну, обвел всех своим мягким задумчивым взглядом. - Я не могу понять одного: почему Гаррет раскрылся?
  - Что значит, раскрылся?
  - Ну, позволил тебе догадаться, кто он. Ведь он сделал это намеренно. Он хотел, чтобы ты понял, что он - это он.
  - А ведь и впрямь. Захоти он остаться в тени, ему бы это ничего не стоило - знай себе, отмалчивайся, как другие.
  - Явно этот змей что-то задумал.
  - Что вы предлагаете?
  - Выждать до следующего совещания и спровоцировать его на действие.
  - Полагаю, этого и не понадобится. Он сам пойдет в атаку. И надо готовиться к худшему.
  - Prae monitas - prae munitas! Предупрежден - значит вооружен!
  Парни разошлись. Я задумался. Меня поразило, что ребята так горячо среагировали на мое заявление о желании бросить пост. Вдруг я почувствовал чье-то присутствие. Я вскочил, одновременно выхватывая бластер. Сцеола. Грустная. Синие глаза не горят, как обычно, а как-то слабенько мерцают на смуглом лице. Как гаснущие на рассвете звезды.
  - Давно ты тут стоишь?
  - Мне бы не надо... не надо мне с тобой... я... почему я с тобой такая... не я. С тобой я теряю себя. Ни гордости у меня не остается, ни... ничего. И глупею, как последняя дура. А ведь у меня в голове не опилки! Я многого стоила в МГТ.
  - Нашла, чем гордиться!
  - Да! Горжусь! У меня была идея. Смысл и цель. Ты у меня все отнял! Все...
  - Не надо, милая. В твоей бедной головке все перепуталось. Я ведь видел вас с самого близкого расстояния - и идеи, и цели и средства. Вспомни, ты сама ушла оттуда. Ты, Стив и маэстро.
  - Бедный маэстро!
  - Сцеола...
  - Что?
  - Ты красавица, Сцеола!
  - Что?
  - Ты чудо, радость моя! Ты - как родник в лесу. Нет, ты - родник в пустыне. Я весь истомился. Я жажду. Ну иди же ко мне...
  - Мерзавец!
  - Ого! Что-то новенькое.
  - Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Ты меня совсем за человека не считаешь? Родник! Небось этой своей поэтке ты таких пошлостей не говоришь!
  - Она не моя.
  - Да? Уже отделался!
  - Ты что, сплетен не слушаешь?
  - Она тебя бросила? Вот молодец баба!
  - А скажи-ка, милая...
  - Что?
  - Какая муха тебя укусила?
  - Я тебя ненавижу!
  - А где Стив?
  - Я тебя ненавижу. У тетки.
  - Надолго?
  - Ты мерзавец. До конца месяца.
  - Так это же прекрасно...
  
  
  
  Совещание началось так же, как и все предыдущие. То есть после приветствий наступило молчание. Подождав с минуту, я понял, что бывший Номер Второй не торопится проявиться, и взял инициативу на себя.
  - Господа, предлагаю начать отчитываться. По кругу.
  И тут такое пошло... От первых осторожных реплик они очень быстро перешли к резким взаимным обвинениям, а через полчаса уже лаялись вовсю.
  Мне стало смешно. Захотелось выкинуть какой-нибудь фортель. Я сунул в рот два пальца и что было сил свистнул.
  Мгновенно наступила тишина. Я кашлянул и произнес извиняющимся тоном:
  - Простите, господа. Это соседский мальчишка. Я сейчас не у себя.
  - Но это неосторожно! Как вы могли?
  Ага! Прорезался-таки профессор!
  - А дело в том, господа, что какие-то висельники начинили мою квартиру жучками. И пока ее не приведут в порядок, я туда не вернусь. Кстати, Номер Пятый, как, по-вашему, кто бы это мог сделать?
  - Кто угодно. Вы сейчас персона номер один, и много кто мог захотеть познакомиться с вами поближе.
  - Вы мне льстите. Вам что-то от меня нужно?
  - Ха-ха! В самую точку, капитан, в самую точку. Мне нужно, чтобы вы меня выслушали, сейчас и без эксцессов.
  - Свистеть больше не буду.
  - Отлично. Господа, я хочу вынести на обсуждение предложение чрезвычайно важного порядка. Я предлагаю установить во всех телепортах Цивилизаций, как частных, так и общественных, датчики, регистрирующие личные цвета спектра каждого телепортирующего, а также телепорт назначения. Информация с датчиков будет поступать на компьютер Комитета.
  У меня волосы стали дыбом. Я тщетно пытался выдавить хоть слово.
  - Тотальный контроль над передвижением?
  Это спросил Номер Третий. Гаррет спокойно подтвердил. Все молчали. Я по-прежнему не мог заставить себя заговорить. Такого я не предвидел. Это превосходило все, что я мог измыслить.
  Заговорил вновь Номер Третий.
  - То, что вы предлагаете, чудовищно. Это варварское нарушение конституционного права. Ради Господа Бога изложите ваши мотивы.
  - Я понимаю ваши чувства. И, поверьте, разделяю их. Прошу также поверить в то, что основания, веские основания, у меня есть.
  - Так поделитесь ими!
  Голос Номера Третьего зазвенел.
  - Извольте. Вам всем, господа, памятна многолетняя разрушительная война с МГТ, - он сделал паузу. - Так вот, анализ показал, что террористам удавалось ускользнуть от правосудия именно благодаря отсутствию такого контроля. И заметьте, мы не ограничиваем передвижение, мы лишь фиксируем кое-какие данные, совершенно безболезненно для граждан. С другой стороны, мы получаем возможность отследить и обезвредить преступника, минимизировав потери. Так не лучше ли слегка нарушить конституционные права граждан, но защитить их от жестокого беспринципного врага!
  Я задыхался от бессилия. Каков подонок! И ведь это у него пройдет!
  - Я не согласен.
  - А, капитан, я ждал этого. Так с чем вы не согласны?
  - Прежде всего, я требую доказательств. Представьте нам результаты анализа, на которые вы ссылаетесь.
  - Ну, это ребячество... Разумеется, я их представлю.
  - Вы должны были начать с этого, а не ожидать, что мы вот так вот, поверив вам на слово, откажемся от одной из наших основных свобод. А ведь наши свободы - это главные ценности Цивилизаций.
  - Не распускайте слюни. На другой чаше весов - мощнейшее средство борьбы с преступностью. Что против этого ваша демагогия. Если мы сможем наконец установить порядок..
  - Все равно, какой ценой?
  - Нет. Не все равно. Но из двух зол выбирают меньшее.
  - Это вы решили, что считать меньшим злом?
  - Нет, конечно. Решать будем мы все. Предлагаю голосовать. Вы, капитан, уже высказались, а остальные...
  - А остальные ждут тех доказательств, о которых говорил капитан Гард и которые вы обещали представить.
  Номер Третий! Дорого бы я дал, чтобы узнать, кто он. Нас уже двое. Похоже, Гаррету придется попотеть.
  Я угадал. Один за другим комитетчики высказались за то, чтобы Гаррет представил данные исследований, а до тех пор ничего не предпринимать.
  Гаррет потерпел фиаско. Держался он при этом на удивление спокойно. Но я был слишком рад, чтобы придать этому значение. Трижды болван!
  Я объявил сбор команды и рассказал все. В самый разгар обсуждения засигналил трансфер.
  - Говорит Номер Пятый.
  - Слушаю вас, профессор.
  - А? Ну да, нечего нам ломать комедию. Тем более что предстоит серьезный разговор.
  - Я думал, мы уже поговорили.
  - Недостаточно серьезно.
  - Бесполезно, Гаррет. Я своего мнения не изменю.
  - Измените. Обещаю. Нам надо встретиться.
  - А если я откажусь?
  - Мы будем вынуждены прибегнуть к крайним мерам.
  - Кто это мы?
  - Здравомыслящие люди. И, поверьте, нас много. И руки у нас по-прежнему длинные.
  - Вы прибегнете к методам МГТ, против которого столь рьяно боролись?
  - Что с вами, Дон? Опять демагогия. Раньше вы этим не грешили... итак, я жду вас. Завтра в двенадцать, у Восточных ворот.
  Трансфер умолк.
  Я посмотрел на ребят.
  - Что делать? Они приставили нож к горлу.
  - Идти, конечно. Хотя бы, чтобы узнать, что за камень у него за пазухой.
  - Но если я пойду, я тем самым покажу, что боюсь их. Что принимаю их правила игры.
  - А не идти равносильно самоубийству. Гаррет высказался недвусмысленно.
  - За свою шкуру я не дрожу.
  - Брось, Дон, в этом тебя никто не подозревает. Но если ему удастся тебя устранить, он приберет к рукам весь Комитет-2. Номер Третий один не устоит.
  - Ты должен, Дон.
  
  
  
  Гаррет здорово изменился. Он походил на человека, которого неожиданно столкнули в воду в глубоком месте и который, хоть и выплыл, но утратил способность нормально дышать. Заметив, что производит неприятное впечатление, он заторопился.
  - Не будем терять времени. Итак, я требую, чтобы вы поддержали меня в вопросе контроля телепортов. Остальные меня не заботят, как вы понимаете.
  - Сегодня вас не поддержал никто.
  - Чепуха! Ваш авторитет огромен. С вашей помощью я добьюсь своего очень быстро.
  - Почему я должен вам помогать?
  - В силу высшей необходимости.
  - ?
  - Слушайте внимательно. Разговор о Гиадах не был случайным...
  У меня заколотилось сердце. Фактор Икс!
  - Так вот, предложение, вернее, требование установки контроля над телепортами исходит оттуда.
  - Фактор Икс?
  - Я знал, что вы поймете.
  - Что нам грозит в случае отказа?
  - Они сотрут нас в порошок. В одно мгновение. Со всеми нашими свободами. Вы многого не знаете. Телепортация вовсе не предмет торговой сделки двухсотлетней давности. Гиады навязали нам свои телепорты под угрозой уничтожения.
  - Но зачем?
  - Телепорты нужны им. Прежде всего - им. То, что их используем мы, второстепенно. Они хотят обеспечить их безопасность.
  - Почему это всплыло только сейчас?
  - Не знаю. При данном раскладе сил вопросы задаем не мы и условия ставим также не мы. Быть бы живу!
  - Каким образом вы контактируете с ними?
  - Я не имею права отвечать на этот вопрос.
  - Но я хочу поговорить с кем-нибудь из них.
  - Исключено.
  - Я должен подумать.
  - О чем? У вас нет выбора. У нас нет выбора.
  - Я должен подумать.
  - Хорошо.
  Возвращался я, как во сне. Как во сне слышал голоса друзей. Смотрел вокруг, не узнавая лиц.
  - По всему видать, поимели они его...
  - Стойте! Принесите коньяк. Выпей-ка, Дон. Так. Теперь садись. Посиди. Все. Теперь можно. Чем они тебя?
  - Гиады.
  Я закрыл глаза. Когда я открыл их, я не увидел рядом с собой никого. Бесконечное одиночество, похожее на то, что я испытал после краха Коррекции, и которое, как я думал, никогда больше не вернется, обрушилось на меня. Ну нет, "не дважды об одном"! Я встал и сделал несколько шагов по комнате. Тотчас распахнулись двери, и парни окружили меня.
  - Куда ты, Дон?
  - К черту.
  - Погоди, что ты решил?
  - А что тут решать? У меня нет выбора. У нас нет выбора.
  - Нет, есть!
  Тэд. Руки сжаты в кулаки. Лицо красное и злое. Рядом Пит, как уменьшенная копия.
  Я молча ждал.
  - Мы можем, нет, мы должны рассказать это всем. Пусть люди сами решают.
  - Люди должны решать, жить им или умереть? Ты в своем уме? Представь на минуту, какая поднимется паника. Начнется хаос похуже прежнего. И тогда нас уничтожат, не дожидаясь нашего решения.
  - И все-таки я против! Мы с Питом против. А вы, неужели вы не понимаете, что они покупают вас? Так или иначе, но покупают!
  - Да, они покупают меня. И я пойду на это.
  - Капитан!
  - Они будут вечно собирать камни, а вы будете вечно разбрасывать камни. Я же буду между ними и вами. Я буду следить, чтобы здание не росло вкривь и вкось, и я буду заделывать бреши в его стенах, пробитые вами. Я буду сторожить.
  - Что?
  - Здание. Человечеству нужен дом. И я буду его охранять. Я буду на страже.
  
  
  
  ЧАСТЬ III
  
  ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЬ
  
  Отчаянный детский крик прорвался сквозь тяжелый ступор в моей голове. Я отбросил тщетные попытки в последний раз взвесить все pro и contra, остановился и посмотрел в небо. Синие, белые, оранжевые детские флайеры гонялись друг за другом, сшибались и затем разлетались врассыпную. Один потерял управление и упал в кучу песка неподалеку. Из него с трудом выбрался малыш лет семи и с ревом заковылял к дому. Идти ему не хотелось. Он то и дело останавливался и оглядывался по сторонам, в безотчетной надежде на чудо. Однако помощь не приходила, и он продолжал мучительное продвижение к заслуженной трепке.
  Я понимал его. Мне точно также не хотелось идти с повинной к папаше Гаррету . А сотворю-ка я это маленькое чудо для пацана, решил я, Гаррет подождет.
  - Эй, малыш!
  Он остановился, недоверчиво глядя на меня.
  - Что там у тебя?
  Я кивнул в сторону поверженного флайера.
  - Управление полетело. И крыло все помялось.
  - А ревешь почему?
  - Отец сказал, убьет!
  - Это-то понятно. Я спрашиваю, зачем ревешь, можно ведь починить.
  - А ты можешь?
  - Спрашиваешь!
   Он подбежал, чуть не врезавшись в меня с размаху, схватил за руку и потащил к флайеру.
  - Ага, понятно. Всего делов на десять минут.
  Я поковырялся в блоке управления, удалил неисправность, потом осмотрел крыло.
  - С крылом будет потруднее. Но если ты принесешь инструменты, я и его починю.
  Малыш сбегал куда-то, приволок пакет с инструментами, и я выпрямил крыло. Потом показал ему, как лучше управляться с машиной и научил нескольким славным приемам воздушного боя. Я так увлекся, что не заметил, как стемнело.
  - Ну все, друг, тебе пора домой.
  - Дядь, а ты кто?
  - А тебе зачем знать?
  - Ты очень здорово все рассказываешь. В тыщу раз лучше учителя.
  - А ты хочешь научиться летать по-настоящему?
  - Спрашиваешь!
  - Тогда держи, - я отцепил от лацкана значок "Интергалактик", - отдашь это отцу. Скажешь, чтобы отвел тебя в Космошколу.
  - Ух-ты! А меня возьмут?
  - С этим значком возьмут.
  - Вот здорово!
  - Ну беги, не потеряй значок.
  - Ага, не потеряю. А ты придешь еще?
  - Обещать не могу. Но ты мне вот что скажи. Почему ты так боишься отца?
  Он опустил голову, засопел.
  - Он что, бьет тебя?
  - Я сам виноват. Я все игрушки ломаю. А они, знаешь, какие дорогие? А папка, он ведь не по-настоящему сказал, что убьет, а так, блефовал по маленькой.
  - Что-что? А-а-а, твой отец картежник?
  - Ага...
  Что-то смутно-радостное забрезжило в моей голове.
  - Ну, конечно!
  Я вскочил, подхватил мальчишку и подкинул его вверх несколько раз. Он заорал от страха и восторга. Я поставил его на землю и легонько подтолкнул к дому.
  - Беги домой, малыш. Счастливо!
  И сам чуть не бегом припустился обратно.
  Ну конечно, блеф! Гаррет блефует. Не так бы он говорил со мной, если бы за ним стояли Гиады. Да и зачем было бы гиадцам выбирать его в качестве посредника? Они не могли не знать, что между нами борьба не на жизнь, а на смерть. Наконец, они могли бы и вовсе обойтись без посредника, выйти на меня напрямую. Ведь они сделали это однажды. Я даже замедлил шаг, вспомнив пришельца, холод и мрак космоса, свисавшие клочьями с лилового плаща, и свой оцепенелый ужас. Я тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.
  Надо выходить на Гиады! Должен быть способ.
  
  
  
  Гаррет посмотрел на часы.
  - Все. Он не придет.
  - Но вы же были уверены!..
  - Вы тоже были уверены. Вы же просмотрели запись. Но почему? Невероятно. Он должен был прийти, должен. С его психотипом!..
  - Может, что-то помешало?
  - Что могло помешать сыну Уильяма Гарда исполнить свой долг? Невероятно! Он уже был в наших руках!
  - Перестаньте причитать. Очевидно, он не так прост, как вы думали.
  - Как мы думали.
  - Психотипы не по моей части, Гаррет, и вы это знаете.
  - Но это вы убедили меня пойти ва-банк. А теперь...
  - Что теперь?
  - Не знаю. Впервые за всю жизнь я не знаю, что делать. Вернее, единственный возможный выход из нашего положения на самом деле невозможен.
  - Вы заговариваетесь, Гаррет.
  - О нет!
  - Скажите толком, что вы предлагаете?
  - Я не предлагаю. Я не могу предложить вам связаться с Гиадами и склонить их действовать с нами заодно.
  - Но почему?
  - Потому что это безумие.
  - Вы сейчас слишком подавлены, Гаррет. Вам надо прийти в себя. Отложим до завтра.
  - Завтра это будет таким же безумием.
  - Хорошо. Что вам известно о Гиадах?
  - Ничего.
  - Не драматизируйте, Гаррет.
  - Ну что ж, почти ничего.
  - ?
  - Информация о Гиадах хранилась в личном каталоге Номера Первого. Я не имел к нему доступа.
  - А кто имел? Я имею в виду, кроме самого Персиваля Гарда.
  - Не знаю, возможно, никто.
  - Но ведь вы были Номером Вторым.
  - Не имеет значения. Не имело. Персиваль единолично решал, кому чем заниматься.
  - Значит, был кто-то, кто занимался Гиадами?
  - Если и так, что это нам дает? Нам все равно неизвестно, кто скрывается под остальными номерами Девяти Избранных.
  - Гаррет, я давно хотел вас спросить, как получилось, что вы потеряли архив, даже не успев ознакомиться с ним, когда... приняли власть?
  - Вы хотели сказать, узурпировал?
  - Не ищите подвохов. Лучше ответьте на вопрос.
  - Слишком много всего навалилось сразу. Я не был готов. И остальные тоже. Мы все были в шоке. Поэтому самым лучшим тогда показалось продолжать все так, как было при Персивале. Я думал, еще успею, архив никуда не денется...
  - Непростительное легкомыслие! Как вам вообще удалось стать Номером Вторым? Почему Гард доверял вам?
  - Кибернетика.
  - Что?
  - Компьютерная наука. Он был помешан на ней. А я был единственным из магистров, кто не боялся рискованных экспериментов. Мы сблизились на этой почве.
  - Никогда не считал Персиваля Гарда любителем рискованных экспериментов.
  - Кибернетика была его стихией, его подлинной жизнью. Там он мог позволить себе все, и ему все удавалось. Там он был богом.
  Гаррет запнулся.
  - Ну?
  - Кончилось тем, что программам и механизмам он стал доверять больше, чем людям.
  - Считаете, он был не прав?
  - Я считаю, что политик должен обладать чувством меры. Если он его теряет, он становится опасен. Компьютеры хороши на своем месте, но нельзя передоверять им ответственность. Особенно, ответственность власти. Неуязвимых программ нет, также как нет совершенных людей. А неисправная машина нередко становится непредсказуемой и опасной, как маньяк. Черт побери, вы же помните!..
  - Но вы тоже играли в опасные игры. Вы сами признались.
  - Я этим переболел, а он нет.
  - Все это сейчас бесполезно ворошить. Хуже все то, что вы потеряли архив.
  - Да. Но с этим уже ничего не поделаешь... Послушайте, а какого черта мы с вами пытаемся спасти систему Персиваля Гарда? А может, хер с ним? Завалиться бы куда-нибудь в Нецивилизованные Миры и пожить на всю катушку...
  - Какая, к черту, система Гарда! Это была наша система! Мы держали ее в руках! Да, ее создал Гард, и мы все подчинялись ему, потому что он был хорош на своем месте. И каждый из нас был хорош на своем месте. Система отлично работала, и я считаю все случившееся случайностью. Чему вы смеетесь?
  - Да смешно у вас вышло - случившаяся случайность.
  - Послушайте, Гаррет, я военный человек и не мастак в речах, но я знаю одно: у меня отняли то, что принадлежало мне по праву.
  - По какому праву?
  - Не имеет значения. Я, вы и остальные, мы держали в руках этот говенный Союз, который развалился бы без нас к чертям собачьим. А мы поддерживали в нем порядок. И держали бы посейчас, если бы не этот племянничек.
  - Генерал...
  - Ну?
  - Остались только вы и я. Персиваль погиб, "племянничек" стал нашим врагом, а остальные скрываются. Умыли руки.
  - Ничего. Скоро они у меня умоются кровью.
  - Как вы рассчитываете найти их?
  - Предоставьте это мне.
  - У вас ничего не выйдет.
  - Перестаньте каркать. Или хотите выйти из игры? Только попробуйте, пожалеете, что родились на свет.
  - Идите к черту!
  Гаррет круто повернулся и пошел прочь.
  Генерал, однако, не отправился по указанному адресу. Постояв с минуту в задумчивости, глядя вслед удалявшемуся профессору, он запоздало пробормотал: "Я рад бы к черту провалиться, когда бы сам я не был черт!" Ибо генерал вовсе не был неотесанным солдафоном, каким представлялся, но искренне любил и хорошо знал поэзию, особенно Гете. И, может быть, заглянул бы сейчас с удовольствием в "Погребок Майера", но его отличало высокое чувство долга, и поэтому он потушил аккуратно сигарету, бросил окурок в урну и пошел закоулками к неказистому на вид серому строению, фасад которого украшало одно только цветовое пятно - радужное знамя Союза Цивилизаций.
  Подходя к зданию, генерал привычно восхитился хитроумной выдумке предков: радуга содержала в себе все цвета и оттенки и каждый мог найти в ней цвета своей родной планеты. Каждый мог встать под это знамя, как он встал бы под свое родное, каждый мог воевать под этим знаменем против какого-нибудь моно-, ди- или триколора, сохраняя при этом и честь и совесть.
  Генерал кивнул охраннику, скромно предъявил ему свой пропуск и, пройдя длинный коридор, вошел в высокие двери зала собраний. При его появлении все встали. Генерал пожал руки сидевшим впереди старым воякам, вгляделся пристально в дальние ряды и, отметив удовлетворенно возросшее количество молодых и даже безусых лиц, открыл собрание.
  
  
  
  Я влетел в дом и, не обращая внимания на верещание автосторожа, бросился в холл, но в дверях столкнулся со Сцеолой.
  - Ох, Дон, где ты пропадал? Тут такое...
  Я отстранил ее и вошел в комнату. Я сразу почувствовал накаленную атмосферу, краем глаза отметил свежий синяк под глазом у Тэда, но тут же забыл о нем. Меня охватила странная скованность. Вся моя уверенность улетучилась. Я не мог раскрыть рта. В самом деле, что я могу им сказать? Что, поддавшись бредовой идее, я не пошел на встречу, от которой зависело все?..
  - Говори же, Дон! Чем у вас там кончилось с Гарретом?
  - Что он сказал?
  - И кто с ним был?
  - Что ты молчишь?
  - Я не пошел туда.
  С минуту я наблюдал немую картину. Все оттенки изумления и досады. Только на лице Поля отразилось понимание. Я подмигнул ему и открыл было рот, но меня опередил Гарри.
  - Решил оттянуть, Дон, выиграть время?
  - Что это даст?
  - Ты не имел права решать за всех.
  - Сейчас уже все было бы известно.
  - Да, неизвестность связывает нам руки, ты об этом подумал?
  Поль продолжал молча улыбаться. Я снова подмигнул ему.
  - Что это вы перемигиваетесь? Ребя, они что-то скрывают!
  Вмиг все задвигалось, зашумело. Я оказался в плотном кольце напряженного ожидания. Я переглянулся с Полем, глотнул воздуха и выпалил:
  - Блеф, парни, Гаррет блефует. Голову даю на отсечение.
  - Погоди, погоди, погоди...
  - С какой стати, Дон?
  - Ты с ума сошел!
  Как ни странно, недоверчивые возгласы ребят вернули мне уверенность. Я огляделся в поисках бутылки, сделал добрый глоток и продолжил.
  - Он блефует во всем, и в отношении Гиад, и в отношении локальных сил, якобы сплотившихся вокруг него и преданных бывшему Комитету. Кое-кто с ним остался, конечно, охвостье, как и в случае с МГТ. Но они не могут быть силой. Мы вышибли почву у них из-под ног, главным образом средства контроля. Поэтому им и понадобился контроль за телепортами. А идею с Гиадами мы подсказали им сами. Черт побери, мы же только о них и говорили на моей квартире. Гаррету на радость.
  - Выходит, ты сложил два и два? Не слишком ли просто?
  - Нет. Взгляните на это с позиции Гиад. Допустим, они и впрямь решили навязать нам контроль над телепортами. С кем бы они вступили в переговоры? Уж никак не с Гарретом. Уж поверь, они не хуже нашего осведомлены о нынешней расстановке сил.
  - Гаррет прошел в Комитет-2.
  - Да, но набрал меньше всех голосов по сравнению с остальными, и для большинства он остается фигурой одиозной.
  Я замолчал и посмотрел на Поля. Поль сразу подключился.
  - Я думаю, Дон прав. Я пришел к тому же, когда поразмыслил на досуге после его ухода. Как только я успокоился, я понял, что самым уязвимым звеном в доводах Гаррета является он сам. Я вспомнил рассказ Дона о посещении гиадца, его намеки на "избранника". Мы все тогда согласились, что гиадец имел в виду Дона, особенно потому, что, как он сказал, избранники не всегда отличаются умом, - Поль переждал дружное, довольное ржание, - одним словом, мне стало ясно, что возникни у Гиад необходимость в контакте с Комитетом, они бы связались непосредственно с Доном. И я понял, что "фактор Икс" Гаррет попросту выдумал. Гаррет - тонкая бестия. Он ставил на гипертрофированное чувство долга нашего капитана и наш общий психоз в связи с Гиадами. Расчет почти безупречный. Почти, потому, что он все-таки просчитался. Как это произошло, черт побери? Как ты до всего дошел, Дон?
  - Я не дошел ни в прямом ни в переносном смысле. Мне просто было муторно идти к Гаррету и...
  Я рассказал про пацана.
  - ...Малыш даже не представляет, что он сделал для человечества.
  Я замолчал и оглядел всех. Даже у Тэда было потеплевшее, почти счастливое лицо. Я спросил:
  - Что это за фингал у тебя, Тед?
  Он сразу насупился.
  Гарри пыхнул трубкой.
  - Ну я ему врезал. Щенок собирался раструбить обо всем по всему свету.
  Я похолодел.
  Тэд опустил голову, но тут же упрямо вскинулся.
  - Ну хорошо. Я был не прав. Я рад, что все так кончилось.
  - Не кончилось!
  Адам. Как всегда самый хладнокровный и последовательный.
  - Гаррет не идиот. Он наверняка уже понял, что его раскусили. И он уже думает, что предпринять. Может, уже придумал.
  - А что бы ты сделал на его месте?
  - На его месте, где я не пожелал бы оказаться даже своей бывшей жене, я постарался бы сговориться с Гиадами и добиться своего не мытьем, так катаньем.
  - А какие у него шансы выйти на Гиады?
  - Думаю, не больше, чем у нас.
  - Тогда мы должны опередить его.
  И все головы опять повернулись ко мне.
  Я взмолился:
  - Черти, ну сколько раз вам повторять, я больше ничего не могу из себя выжать. Я был, как во сне. Я не мог ни шевельнуться, ни что-то сказать...
  - Все-таки попробуй еще раз. У тебя был шок от удивления или гиадец парализовал твою волю?
  - Слишком много прошло времени. Я не помню.
  Я уныло оглядел собрание и споткнулся глазами об откровенную усмешку Тэда. Это взбесило меня, но и встряхнуло.
  - Постойте, я знаю, что надо делать. Мы еще не использовали легальный путь.
  - Запрос в Совет?
  - Да.
  - Ты сошел с ума, Дон!
  - Есть другие предложения?
  - Не пори горячку, капитан, может еще...
  - Погоди. Дон прав. Мы еще ни разу не обсуждали этой возможности.
  - Какая же это возможность?
  - Вот и обсудим.
  - И обсуждать тут нечего. Как только мы пошлем запрос, Совет вцепится в нас мертвой хваткой и перехватит контроль над ситуацией.
  - А, собственно, почему?
  - Ну, док, ты даешь!
  - Постой, Гарри. Фред, что ты хотел сказать?
  - Вы все подразумеваете открытый, лобовой запрос в Совет. Так вот я и спрашиваю, почему, собственно?
  - Ты гений, Фред. Кажется, я знаю, что нужно делать.
  Я помолчал, пока все не стихли.
  - Я до сих пор не отправил в Совет отчет о референдуме и, честно говоря, не собирался этого делать, хотя получил уже три напоминания. Так вот, я напишу в Совет, что для отчета мне необходима информация от цивилизаций, не принявших участия в референдуме. Я пошлю им список, а он, естественно, включает Гиады, и попрошу помочь связаться с их правительствами или представительствами.
  - А если они откажут?
  - Я потребую объяснений.
  - А если тебе объяснят?
  - Я приставлю бластер ко лбу объяснившего и вытрясу из него ответ.
  - Бластер? Ты спятил! С бластером ты не пройдешь дальше предбанника.
  - Не цепляйся к словам. Я могу обойтись двумя пальцами.
  Я почувствовал, как напрягся Тэд, и глянул в его сторону. Мальчишка не смог скрыть досады и зависти. Это было приятно.
  Я поднялся.
  - Амба. Решено. Запрос я пошлю сегодня, еще не поздно. И уже завтра будет ясно, что к чему.
  
  
  
  - Что это такое?
  - Что? А, это. Это мне подарил Тохиро.
  - Тохиро Оява? Сам? А где ты с ним познакомился?
  - У него дома. Мы с Лив были у него на вечеринке.
  - Лив?
  - Ну Оливией. Что ты все переспрашиваешь?
  - Да ничего. Не заводись. Ну и как он?
  - Блеск. Сказал, что он тоже был худым в моем возрасте. Начал заниматься и накачался всего за три месяца. Сейчас ему девятнадцать, и он уже двукратный чемпион в своем весе.
  - А это тебе подарил сам Теннисон?
  - Что? А, да.
  - Тоже на вечеринке?
  - Нет, он приходил к Лив. Они давно дружат.
  - "Моему юному другу с восхищением". Чем это ты его восхитил?
  - Высказал несколько соображений о квазипространстве.
  - Квазипространстве? Но это же не твои мысли!
  - То есть?
  - То есть как это то есть! Мы же вместе читали монографию Гарри...
  - Ну и что? Какая разница?
  - Как, какая разница! Да ты совсем!
  - Откуда я мог знать, что Теннисон никогда не слышал о туннельных переходах?
  - Он же писатель, откуда ему знать?
  - Да ты просто завидуешь мне!
  - Я? Завидую? Да я никогда не пошел бы на такое!
  - На что бы ты не пошел?
  - Сам знаешь!
  - Нет, ты скажи!
  - И скажу. Приемы, обеды... Ты не только таскаешься за ней повсюду, ты еще и живешь на ее деньги.
  - Что? Она сама, сама предложила...
  - Вот-вот. Жиголо вонючий!
  - Повтори!
  - Что повторять? Это все говорят.
  - Пит!
  - Только не говори, что не знал и даже не догадывался.
  - Но что я могу поделать?
  - Работать.
  - А школа? Я не могу бросить школу. Я должен думать о своем будущем.
  - А в настоящем можно быть подонком?
  - Ты ничего не понимаешь. Она...
  - Что ты заладил "она, она"... А ты сам?
  - Это выше меня. Я не могу без нее.
  - Удобно устроился.
  - Заткнись! Убирайся, слышишь? И больше никогда не попадайся мне на глаза.
  - Подумаешь! И уйду!.. О, здравствуйте, мадам, добрый день.
  - Привет, Пит. Как жизнь?
  - Хреново, мэм, экзамены. Вот, пришел к Тэду позаниматься.
  - Занимайтесь, занимайтесь. Я не буду мешать.
  - Да мы уже закончили. А в ваше время, мэм, были экзамены?
  - В мое время? В мое время в школах царил хаос. Мои родители дали мне домашнее образование. Хотя экзамены я сдавала, правда, индивидуальные.
  - Как это интересно, мэм! Вы - живая история.
  - Да. Я - живая.
  - Что вы имеете в виду?
  - Что пока человек жив, ему больно.
  - Я вас обидел, мэм?
  - Ох, давайте пить чай.
  - Благодарю, мэм, но... мама будет волноваться. Салют, старик.
  - Салют...
  - Я должен был дать ему в морду!
  - Ты ничего не должен.
  - Я догоню его и набью морду!
  - Брось. Он твой друг. Я не хочу, чтобы ты из-за меня терял друзей.
  - А себя?
  - А меня?
  - Ты замкнула круг.
  - Этот круг воображаемый. Чтобы выйти из него, достаточно выйти за дверь.
  - Ты меня прогоняешь?
  - Я говорю, что ты свободен.
  - И смотришь на меня так, будто я тебя убиваю.
  - ...
  - Молчишь?
  - Что ты хочешь услышать?
  - Хотя бы, где ты была? Я ждал тебя весь день. Ты обещала, что мы пойдем в Золотой павильон.
  - Но ведь ты готовишься к экзаменам.
  - К черту экзамены. Золотой павильон того стоит. Так где ты была?
  - В "Солитере".
  - С кем?
  - Да так, ни с кем.
  - Не ври. Ты никогда не бываешь одна.
  - О-о-о! Мой мальчик ревнует! Мой сладенький, глупенький...
  - Лив, у меня завтра экзамен...
  - К черту экзамены!
  
  
  
  На мой запрос из Совета пришел отказ. Сухо и лаконично мне сообщали, что информация подобного рода выдается только работникам Совета, да и то рангом не ниже вице-директора департамента.
  Я призадумался. Дело было, конечно, не в инструкциях. Мне либо давали понять, что, пренебрегши работой в Совете, я стал персоной нон грата, либо, что хуже, на всем, что касалось Гиад, лежало табу. Я понял, какого свалял дурака, отказавшись от портфеля Директора по МежГалактическим Связям, своего бывшего шефа. С другой стороны, приняв членство в Комитете-2, я пальцем не пошевелил, чтобы наладить сеть агентов. По существу, я был никем. Популярность не есть власть. У меня мощные враги и кучка друзей-волонтеров. Что я могу? Я могу... Единственное, что я могу, это выполнить то, что обещал, - пойти в Совет и вытрясти душу из нового Директора МГС. Если меня к нему пропустят.
  Меня пропустили. Мне даже почудилась неподдельная симпатия за дежурной предупредительностью персонала. Но я рано обрадовался. В приемной меня все-таки попросили изложить, о чем, собственно, я собираюсь говорить с господином Директором. Я изобразил колебание и протянул, как бы взвешивая каждое слово:
  - О проблеме, серьезной проблеме, возникшей в межгалактических отношениях.
  Секретарь, всем видом выражая почтительное внимание, выслушал меня и повторил свой вопрос слово в слово. Я протянул руку и двумя пальцами схватил его за нос. Он задергался, замахал руками и промычал:
  - Что вы делаете, сэр?
  - Хотел убедиться, что имею дело не с автоматом.
  Я усилил зажим.
  - Мне нужно поговорить с твоим шефом, немедленно.
  - Что здесь происходит?
  Я выпустил нос секретаря и обернулся.
  В дверях стояли оба директора, бывший и новый.
  - Дон! Как я рад тебя видеть, мальчик мой. Заходи же.
  Кабинет почти не изменился со сменой хозяина. Да и новый директор казался почти точной копией старого. Разве что, моложе лет на десять. Хотя было и еще кое-что. Напряженность. Раскаленное беспокойство, обуглившее края бумажных масок доброжелательства. И запах паленого мешал моему бывшему шефу разыгрывать роль папы Карло.
  Тот между тем журчал:
  - Это очень удачно, Дон, что я оказался здесь. Боюсь, доктор Келлар с непривычки не выдержал бы твоего натиска. Ведь ты пришел по поводу своего запроса?
  - Совершенно верно, ваше превосходительство.
   - О, нет. Я уже старый изношенный башмак, - он подмигнул, - доктор Келлар, ваше превосходительство, - он снова подмигнул, - я полагаю, нет нужды представлять вам...
  - Ну, разумеется.
  Келлар чуть поклонился, и они оба выжидательно посмотрели на меня.
  Я решил рискнуть.
  - Вы наверняка уже догадались, что мой запрос был составлен исключительно ради Гиад.
  Они одинаково нетерпеливо кивнули, и я понял, что в Комитете-2 у них есть осведомитель.
  Я расписал в самых мрачных красках происки Гаррета. Подчеркнул, что если ему удастся опередить нас и первым установить контакт с Гиадами, ситуация полностью выйдет из-под нашего контроля, ибо никто не может знать, как поведут себя Гиады. И что поэтому Совет просто-таки обязан предоставить нам всю информацию. Я сделал паузу, но оба слушателя остались совершенно равнодушны. Моя тирада не произвела на них ни малейшего впечатления. Черт побери! Чего же они от меня ждали? Я терялся в догадках, и пауза затягивалась. Наконец, экс-директор изрек:
  - Ты можешь не волноваться, Дон, у него ничего не выйдет.
  - Почему?
  - Положись на меня, сынок. У него нет ни одного шанса. Разве только сами Гиады снизойдут до Гаррета. Но в этом случае мы никак не сможем помешать этому. Мы просто не узнаем об этом.
  - Я молчал, потрясенный.
  - Вы хотите сказать...
  - Да, ты понял правильно. У нас нет двусторонней связи с Гиадами. Когда им нужно, они посылают нам сообщение, "оседлав" какую-нибудь из наших информационных волн.
  - И за все это время...
  - За все время моего пребывания в должности я ни разу не удостоился их внимания.
  - Но неужели ни разу не возникло никакого конфликта, недоразумения, ничего такого, что нуждалось бы в разбирательствах?
  - Ни разу. И слава Богу.
  - ?
  - Так было договорено. Мы не должны давать никаких поводов к конфликту.
  - Значит, договор все-таки был!
  - Это тебе ничего не даст. Он был заключен двести лет назад.
  - Могу я взглянуть на него?
  - В этом нет нужды. Он содержит только два пункта. Первый касается телепортов. Во втором мы обязываемся не вмешиваться в дела Гиад, не делать никаких попыток проникновения на их территорию или установления контакта. Гиады сохраняют за собой право решать самим, когда им участвовать в союзных мероприятиях.
  - Что нам грозит в случае невыполнения?
  - Если они захотят, от нас останутся только устные предания в Нецивилизованных Мирах.
  - Что гласит первый пункт?
  - О, они любезно дарят нам эту безделицу в качестве удобного средства передвижения.
  - Дарят?
  - Мне бы очень не хотелось ворошить эту историю, но ведь ты не отстанешь. По чести говоря, мне стыдно.
  - ?
  - Да, мне стыдно за историю двухвековой давности.
  В то время наши предки только осваивали дальние полеты и впервые добрались до Гиад. Их встретили достаточно холодно, но отнюдь не враждебно. Техническое превосходство Гиад было ошеломляющим. Особенно тогдашнее руководство Союза заинтересовалось телепортами. За первой экспедицией последовала вторая, с четкими инструкциями, - он замолчал.
  - Мы попросили их поделиться?
  - Нет.
  - Мы попытались изобрести велосипед?
  - Хуже, Дон, хуже. Мы украли.
  - О, нет!
  - Да. Именно так. Были выкрадены инженерные схемы, но не совсем удачно - не в полном комплекте. Лучшие умы бились над ними, но безуспешно. Наконец гиадцы каким-то образом докопались до этого срама. Прибыла делегация в широком составе - дипломаты, ученые, конструкторы. Они научили наших строить телепорты и пользоваться ими. И заключили тот самый договор. С тех пор только их и видели.
  Я был раздавлен. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Заимф рухнул, обнажив вместо прекрасного и грозного лика тайны голый красный зад обезьяны.
  - Что было потом?
  - Приблизительно в это же время произошел взрыв в лаборатории Герберта и Шлосса. Это был несчастный случай, и правительство воспользовалось им...
  - Чтобы прикрыть свои грязные делишки?
  - Ну от этого никому не стало хуже. Дон, у меня такое впечатление, что ты обвиняешь меня в том, что произошло двести лет назад.
  - Нет, ваше превосходительство, нет. Так, что было потом?
  - Ничего. Или почти ничего. Со дня заключения этого договора Гиады не принимали участия в делах Союза. Во всяком случае, явного. И единственное, что напоминало о них время от времени, это слухи о появлении то там то здесь таинственных пришельцев, по описаниям точь-в-точь похожих на наших надменных соседей.
  Тут он замолчал, и оба вновь выжидательно уставились на меня.
  Я пожал плечами. В конце концов, чего ради скрывать от них секрет Полишинеля? Я рассказал о своем таинственном ночном визитере. Они слушали меня, затаив дыхание, ловя каждое слово. Я впервые видел своего бывшего шефа таким взволнованным. Он даже не пытался этого скрыть. Когда я закончил, он хлопнул ладонью по столу.
  - Та-а-ак, хорошо. Дон, мой мальчик! Я всегда говорил, что тебя ждет большое будущее. Вне всякого сомнения, они избрали тебя.
  - Они?
  Реплика Келлара прозвучала столь неожиданно, что экс-директор запнулся.
  - Что ты имеешь в виду, Хил?
  - Мне во всем этом видится нечто большее, чем внимание гиадцев к персоне капитана Гарда.
  - Ну-ну, продолжай.
  - Я согласен с вами, что капитан Гард избран для выполнения некоей миссии, но не гиадцами, а, ну скажем, третьей силой, перед которой склоняются даже наши, как вы выразились, надменные соседи.
  - Ну-у-у, это мистика. У тебя опять разыгралось воображение, Хил, это всегда было твоей бедой. Я прошу тебя не забывать, что это я рекомендовал тебя Совету, и ты обещал мне...
  Лицо Келлара приняло упрямо-замкнутое выражение. "А копия-то проявляет индивидуальность и неповиновение, - подумал я, - пожалуй, с ним можно будет иметь дело".
  Его предшественник между тем перестал буравить его взглядом и вновь повернулся ко мне.
  - Дон, ты совершил большую ошибку, отказавшись от работы в Совете. Погоди, не дергайся. Подумай еще. Я понимаю, ты не хочешь связывать себя сейчас должностью. Тебе нужна свобода. Пожалуйста. Я создам тебе все условия. Что ты скажешь о работе консультанта? Ты сохранишь свою свободу, ты будешь располагать всеми средствами Совета, тебе во всем будет зеленая улица. В ответ ты должен будешь помогать Хилу в тех случаях, когда кроме тебя не справится никто. Как видишь, от тебя многого не требуется.
  - Да, совсем немного. Всего-навсего предоставить себя полностью в ваше распоряжение, в награду за что меня не будут принуждать к протиранию штанов в ваших офисах.
  Он тяжело вздохнул.
  - Тебя никто не неволит. Ты можешь подумать. Недели хватит?
  - Не надо, сэр. Я согласен.
  И в самом деле, о чем тут было думать? Разве, заварись опять каша, я не пришел бы к ним сам, помогать расхлебывать. Так что я только выигрываю. Зеленая улица в Совете - это кое-что.
  Я повернулся к Келлару.
  - Я должен подписать что-то?
  - Ну, что вы, капитан, достаточного вашего слова.
  Да, с ним точно можно будет иметь дело.
  Я пожал им руки и вышел.
  Но в приемной мне пришлось остановиться. У стола секретаря избоченясь стоял какой-то молодой человек. Увидев меня, он загнусавил:
  - Алек, ты понял, что получил по заслугам? Разве можно так обходиться с господином капитаном, с нашим героем...
  Кровь бросилась мне в голову.
  Я подошел к столу и протянул руку.
  - Ваше удостоверение.
  Он выпрямился. И тут я узнал в нем наглеца, явившегося ко мне сообщить о моем избрании в Комитет-2. Тем лучше. Ублюдок между тем не сводил глаз с новенького значка Консультанта Директора, который я не успел отцепить с лацкана и спрятать.
  - Я жду.
  Он пожал плечами и протянул мне корочку. Я сунул ее в карман и отчеканил:
  - Найдите способ, как получить его обратно.
  Я повернулся к секретарю.
  - Я позабочусь о том, чтобы вам подыскали другую работу. Здесь вы не на месте.
  Выходя, я с трудом удержался, чтобы не хлопнуть дверью. Меня душили гнев и стыд. Я каждой клеткой ощущал презрение гиадцев.
  Да, мы заслуживаем только презрения. Мы - скопище отвратительных, грязных и низких тварей. Мы задыхаемся в собственной мерзости на своих вонючих планетах. Удивительно, как это гиадцы еще не раздавили нас, как клопов. Туда и дорога! В ярости я пошел, куда глаза глядят, не разбирая улиц.
  Внезапно я обнаружил, что забрел на самую окраину города. Позади остались даже маленькие самодельные домишки, которыми заканчивались кварталы бедноты. Еще несколько шагов, и передо мной раскинулось совершенно дикое поле, чей простор, одновременно и величественный и убогий, не радовал глаз, но бросал вызов вырожденцам, населяющим города.
  Я пошел вперед. Дул пронзительный ветер. Я продрог до костей, но продолжал идти. Безотчетная тревога гнала меня. Несколько крупных капель упало мне на лоб. Я посмотрел наверх. Там было также неспокойно, как в моей душе. Драные тучи стремительно неслись по небу. Сквозь дыры виновато проглядывало солнце. Я смотрел на него с неприязнью. Уж лучше бы пошел дождь. Он, конечно, не отмоет этот поганый мир, но хоть остудит мою пылающую от стыда и ненависти голову. Стоп. Что это? Какие-то странные, то усиливающиеся, то пропадающие звуки. Я прислушался. Где-то рядом плакал ребенок. Я пошел на плач.
  Он стоял на кривых ножках и плакал. Ветер раздувал на нем рубашонку. Увидев меня, он встал на четвереньки и пополз ко мне.
  Я подбежал и подхватил его на руки. Ему было от силы три года. Он был невероятно худым и грязным, но, видать, не успел одичать вконец, если признал во мне существо одной с собой породы. Черт! Он, наверное, голоден. У меня не было с собой никакой еды. Надо возвращаться в город. Я зашагал обратно.
  Малыш перестал плакать и вскоре уснул, прижавшись ко мне. Решил, наверное, что теперь у него все будет в порядке. Как бы не так, дурачок! Главные твои беды впереди. Кто были твои родители? Бросили тебя одного в поле... Впрочем, что я знаю о них? Может, они сами погибли.
  Показались первые лачуги. Я слишком устал, чтобы идти дальше пешком через весь Гобо, и вызвал флайер. Пока я ждал, вокруг собралась толпа. Малыш проснулся и завертел головенкой, разглядывая новые лица. Я испугался, что он снова заплачет, и несмело спросил:
  - Не найдется ли у кого молока. Я заплачу.
  Одна из женщин зашла в дом и вернулась с бутылкой. К моему удивлению, малыш сразу схватил ее и начал пить.
  - Ишь как оголодал мальчонка-то. Вот, мистер, возьми одеяло, а то застудишь его.
  Я завернул малыша в старое одеяло и покопался в кармане в поисках денег. Пусто. Я покосился на женщину. Она махнула рукой.
  - Да ладно, чего там. Сам-то женат?
  - Нет.
  - А ребенок чей?
  - Не знаю. Нашел его только что, в поле.
  - В поле? Да-а-а, сейчас многие так. Самим есть нечего, а они рожают. А потом бросают их подыхать. Хотя все едино. Она безнадежно махнула рукой и посмотрела в небо. Я тоже задрал голову. Там уже серебрился флайер. Наконец-то!
  Я вернул бутылку и, устроив малыша на сиденье рядом с пилотом, полетел домой.
  
  
  
  В офис я пришел поздно. Нужно было достать ребенку все необходимое и подыскать няню. Я забраковал нескольких старых дев с лицами, напоминавшими зацветший пруд, и остановился на молоденькой брюнеточке с блестящими раскосыми глазами. Она была похожа на маленький экзотический цветок, занесенный далеким случайным ветром. Малышу она тоже понравилась, но я порадовался тому, что Сцеолы не было дома. Оставив няню и малыша на попечение Стива, я отправился в офис.
  Что-то показалось мне странным, когда я подходил к двери, я не мог понять, что. Я прошел дальше по коридору, вошел в библиотеку и отыскал скрытую за полками кабину телепорта. Через несколько секунд я стоял перед своим непрошеным гостем с бластером, нацеленным ему в лоб. Если он и удивился при виде меня, то я удивился еще больше. За моим столом, поблескивая глазами на бластер в моей руке, сидел Бруно Хледвик, тот самый гаденыш, чье служебное удостоверение я арестовал вчера. А у его ног лежало чье-то тело, завернутое в плащ. Знакомый мне плащ. Я шагнул к трупу и откинул край, прикрывавший ему голову... Гаррет.
  Лицо профессора хранило выражение бесконечной усталости. Глаза были закрыты. Я выпрямился, достал арестованное удостоверение и бросил Хледвику. Тот поймал его на лету и ухмыльнулся. Он хотел что-то сказать, но я дернул бластером в сторону двери. Он понял, пожал плечами и встал. Ему нужно было перешагнуть через мертвое тело или обойти его. Но так ему пришлось бы столкнуться со мной. Я не двигался с места, и он решил перешагнуть через труп. Когда он занес ногу, я нажал на курок.
  Никто не видел, как я заходил в библиотеку. Меня видели внизу и видели, как я сворачивал в коридор. Это было удачей. Я вытянул из руки Хледвика удостоверение и снова положил его к себе в карман, затем достал из бара бутылку, отпил глоток, вылил на себя половину оставшегося, сунул ее в другой карман и выглянул в коридор. Ни души. Опять удача. Я осторожно закрыл дверь, потом громко кашлянул и бросил на пол тяжелый золотой портсигар, подарок Ильды. На миг ее образ возник передо мной, но его тут же сменило лицо Гаррета с закрытыми глазами. Я наклонился, подобрал портсигар и тут же снова выронил его, на этот раз не нарочно. Как ни странно, но именно на этот звук, не такой уж громкий, распахнулась дверь напротив, и Адам недовольно пробурчал:
  - Чем это ты гремишь тут, дьявол?
  Увидев портсигар, он поднял его и повертел в руках.
  - Да, я бы такими не разбрасывался.
  Он потянул носом.
  - Э, да ты благоухаешь, как пробитая бочка с джином.
  Я ухмыльнулся, сделал к нему шаг и пошатнулся. Он подхватил меня и поволок к себе, ругаясь под нос. Я самому себе не мог бы объяснить, почему я разыгрываю этот спектакль перед Адамом. Ведь Адаму, да и любому из ребят, я мог бы рассказать все, и никто бы из них меня не осудил. Но я продолжал изображать пьяного, пока Адам, махнув рукой, не уложил меня на диван "проспаться".
  Трупы обнаружили утром уборщики.
  Полицейскому комиссару я рассказал о встрече, назначенной мне Гарретом, о том, как передумал и не пошел на эту встречу, и высказал предположение, что тот, решив все же увидеться со мной, проник в кабинет, использовав незабытые навыки комитетчика. Я рассказал также о том, что произошло между мной и Хледвиком.
  - Я уже никогда не узнаю, каким образом он собирался добыть обратно свою корочку. Неожиданная встреча с профессором помешала этому. Очевидно, они не поладили...
  Я развел руками и замолчал. Я видел, что комиссар не верит ни одному моему слову, но прикусил язык. Комиссар принялся опрашивать свидетелей. Мои слова подтвердила вся команда во главе с Адамом, затем секретарь Хила Келлара и, наконец, Цинтия, няня малыша, подкрепившая мои объяснения по поводу позднего явления на работу.
  - Да, но все это не объясняет, почему вы безобразно напились. На этот вопрос я предпочел не отвечать, да и сам комиссар не настаивал на ответе. Он печенкой чувствовал, что дело нечисто, но понимал также, что ему в это лучше не вникать. Однако профессиональная гордость мешала ему поставить точку. Помог Келлар. Он послал секретаря осведомиться у комиссара, когда господин консультант Гард освободится и сможет приступить к исполнению своих обязанностей, которые, кстати, требуют его срочного присутствия.
  Комиссар понял. Велев помощнику позаботиться о трупах, он удалился, сохраняя достоинство старого служаки, получившего приказ не тревожить дерьма. Я горько усмехнулся. Я знал, что до того, как стать полицейским, он служил в наемных войсках в Нецивилизованных Мирах, и руки у него по локти в крови. Но мне было не до этого. Бросив последний взгляд на профессора, я выразил пожелание, чтобы мой офис привели в порядок как можно скорее, и пошел к Келлару.
  Похороны профессора прошли со сдержанной пышностью. Их почтил присутствием мой бывший шеф и удивил меня, выступив с речью, в которой сказал, что хотя личность профессора многими воспринималась как одиозная, вследствие последнего периода его деятельности, но, в конце концов, покойный по-своему служил общим идеалам и имел в прошлом немало заслуг. Затем он уступил место друзьям профессора, и я поразился, увидев среди них цвет научного мира. Оказалось, Гаррет был известнейшим ученым. Лучше бы он им и оставался.
  Я стал выбираться из толпы.
  Я пытался разобраться в себе. Еще недавно я страстно желал гибели Гаррета, но теперь, избавившись от страшного врага, я испытывал сожаление, чуть ли не скорбь. Кроме того, меня грызла досада, что нам не удалось вызнать, кто еще входил в его группировку. Что предпримут эти невидимки после смерти своего главнокомандующего? Черт побери, а ведь, если бы нам было известно, кто голосовал за бывшего Номера Второго, вычислить его тайных сообщников не составило бы труда. Да, в тяготении профессора к контролю над согражданами был определенный смысл. Я ощутил горькую тоску по тем временам, когда мог получить любую информацию, просто послав запрос в Комитет. Комитет-1.
  Внезапно, я почувствовал, что за мной наблюдают. Не останавливаясь, я огляделся. Ничего подозрительного. И все же чей-то недобрый глаз жег мне спину. "Кажется, я очень скоро получу ответы на свои вопросы, - подумал я. - Если только они не прикончат меня раньше". Я еще раз огляделся и, снова не заметив ничего подозрительного, повернул к ближайшему телепорту. Расчет сработал. Испугавшись, что я ускользну от них, невидимки вышли на свет. Четверо. Из тех, кто сначала учится стрелять, а потом сосать материнскую грудь.
  Я попятился к стене, чтобы не дать окружить себя.
  - Спокойно, приятель, не суетись и не делай глупостей. Нам велено доставить тебя живым, но если мы тебя слегка подувечим, это только пойдет на пользу делу.
  - Кто приказал вам доставить меня и куда?
  - А вот это ты скоро узнаешь, если будешь паинькой. Иди вперед и не делай резких движений. Я пошутил, когда сказал, что должен доставить тебя непременно живым.
  
  
  
  - Я никогда на ней не женюсь!
  - А она что, этого требует?
  - Нет, конечно, нет.
  - Тогда, чего тебе беспокоиться?
  - Ну как ты не понимаешь? Она об этом не говорит, но думает, ждет.
  - Чего ждет? Когда ты станешь совершеннолетним?
  - Да нет, ждет от меня обещаний, ждет, что я заговорю об этом, сам. Я все время это чувствую. Она же чертовски гордая, она сама ни за что ничего не скажет. Это я должен.
  - Почему это ты должен? Ничего ты ей не должен. Она же знала, на что идет.
  - Я тоже знал.
  - Ты - другое дело.
  - Так может думать только подонок.
  - Ну, ты!
  - Я о себе.
  - Послушай, а зачем ты мне все это...
  - Надо же кому-нибудь.
  - Скажи лучше ей.
  - Она не станет слушать. Скажет, что все это глупости и понесет в высокие сферы. Она ведь не говорит, а изрекает. Сплошной и бесконечный поток сознания.
  - Да, влип ты...
  - Понимаешь, я восхищаюсь ею, преклоняюсь. Да-да. Но... постоянный ослепительный блеск утомляет.
  - Хочешь правду?
  - Ну?
  - Она тебе надоела.
  - Не смей!
  - Ха!
  - Пошел к черту!
  - Я лучше пойду к Алексу. У него собирон сегодня. И тебе предлагаю.
  - Нет.
  - Да брось. Хочешь знать, что тебя действительно утомляет? То, что ты считаешь себя обязанным приходить каждый вечер, оставаться с ней и так далее.
  - Когда я не прихожу, она... она ничего не говорит, но я все равно чувствую себя подонком.
  - Да, ты прав.
  - В чем?
  - В том, что это утомляет.
  - Ты хочешь сказать, что я и вправду подонок?
  - А ты хочешь услышать: "О нет, Тэд Полески, ты - образец благородства и порядочности!"
  - Заткнись!
  - А что, не так?
  - Пит, меня убивает, что как бы я ни поступил, все будет плохо.
  - Вот-вот, сиди и убивайся, а я пошел к Алексу.
  - Пит!
  - Ну?
  - Подожди меня.
  
  
  
  Меня привели к мрачному приземистому зданию Клуба Ветеранов. На его фасаде ярким пятном выделялось радужное знамя Союза, указывая на межгалактический статус клуба.
  Клуб ветеранов. Мощное объединение, имеющее филиалы даже в Нецивилизованных Мирах. Благотворительность, помощь инвалидам войны и семьям погибших воинов, субсидии под проекты заселения пограничных планет. Надежная крыша для сомнительных дел. И все-таки кому я там мог понадобиться? До сих пор наши пути никак не пересекались.
  Пока я терялся в догадках, мы миновали несколько комнат и остановились перед дверью, на которой красовалась эмблема Общества Воинов-Патриотов. Меня втолкнули внутрь.
  Я оказался перед длинным узким столом, за которым сидело с два десятка людей в военной форме со множеством орденов и нашивок. Почетное место во главе стола занимал генерал-лейтенант десантных войск, полный кавалер ордена Радуги. Мясистое лицо, бритый череп, огромные выпученные глаза. Генерал смутно напоминал мне кого-то, но я не мог сосредоточиться.
  - Ну вот мы и встретились.
  Лающий голос с придыханиями тоже показался мне знакомым.
  - Ты узнаешь меня?
  Я покачал головой.
  - Отвечай как положено, мерзавец!
  Я пожал плечами.
  - Я не военный, генерал, и не обязан подчиняться вашим уставам.
  - Но ты скажешь мне все! Ты скажешь мне все и подохнешь. А не скажешь - тоже подохнешь, но под пытками, такими славными пытками, что у меня уже сейчас руки чешутся.
  - Что вам нужно?
  - Так ты и впрямь меня не знаешь?
  - Нет.
  - А имя "Бенжамен Гаррет" тебе тоже незнакомо?
  - О! Я понял. Вы полагаете, что это я убил профессора? Но это не так. Профессор Гаррет был убит в моем кабинете, но сделал это не я.
  - Закройся, ублюдок! Я все знаю про Бенжамена Гаррета. Он был кретин и слюнтяй. И Хледвик тоже был кретин. Я приказал ему подбросить труп в твой кабинет и уйти, а он остался, чтобы получить дырку в башку. Туда ему и дорога.
  Я невольно улыбнулся, вспомнив, чего ждал Хледвик в моем кабинете.
  - Чему ты ухмыляешься, падаль?
  - Если вы знаете, что не я убил Гаррета, то чего же вам от меня нужно?
  - Ты знаешь, где архив Комитета, и ты мне это скажешь. Говори, мразь!
  - Я хотел бы знать и сам.
  - Если не скажешь сейчас, заговоришь под пытками.
  - Но это глупо.
  - Что? Как ты смеешь! Я тебя...
  - Погодите, Хаммер, - заговорил сухощавый полковник, сидевший по правую руку генерала, - пусть он объяснит, почему это глупо?
  Хаммер, это имя кольнуло меня, но я все еще не мог вспомнить, откуда я знаю этого тучного человека, похожего на большую старую жабу.
  - Раз вы спрашиваете меня, значит даже Гаррет не знал, где находится архив Комитета, хотя он был Номером Вторым, правой рукой дяди, а я всего лишь Седьмым.
  - Но ваш дядя доверял вам, конечно, больше, чем остальным.
  - Мой дядя настолько не доверял мне, что мне пришлось свернуть горы, чтобы пробраться в мозговой отсек и остановить Кинга.
  - Это ничего не доказывает.
  - Какие вам нужны доказательства? Впрочем, вам нужны не доказательства, а какая-то информация. Какая?
  - Вы полагаете, что очень хитры, молодой человек? Да скажи мы вам, что нас интересует, и вы будете знать, что от нас скрывать.
  - Я сказал правду. Я не знаю, где находится архив. Я полагал, что его прибрал к рукам Гаррет.
  - Где ему, этому недоделку! Я только потерял с ним время.
  - Сейчас вы тоже его теряете, со мной.
  - Не гавкай, когда не спрашивают.
  Я пожал плечами и стал смотреть в потолок.
  Молчание затянулось. Генерал встал из-за стола и принялся расхаживать взад и вперед, не обращая внимания на остальных. Внезапно он резко остановился и мотнул головой, как будто хотел смахнуть со лба несуществующий чуб. И я узнал его. И потерял рассудок. Мне показалось, что я покинул собственное тело и видел со стороны все, что произошло потом. Я видел, как я или тот, кто оставался во мне, кричал, размахивая кулаками перед лицом генерала:
  - Негодяй, я узнал тебя! Это ты, Хаммер, это ты приказал взорвать Вавиль, хотя знал, что там мой отец. Это ты убил моего отца! Ты, Хаммер!
  Я видел, как генерал кивал головой и потирал руки от удовольствия.
  - Да, да, это я. Я рад, рад, что ты узнал меня. Да, это я убил твоего отца. Он тоже был слюнтяем, слабоумным болваном. И он получил свое. И Гаррет тоже. А сейчас - твоя очередь...
  Я видел, как я взревел и бросился на Хаммера, вцепившись ему в горло. Как мы покатились по полу, рыча, как дикие звери. Как повскакали с мест приспешники генерала, и один из них, вытащив бластер, целился, стараясь попасть в меня и не задеть при этом Хаммера. Как тело генерала вдруг обмякло в моих руках, и я встал, шатаясь, и двадцать высших военных чинов Союза окружили меня кольцом, сжимая его, и прямо в лоб мне уставилось дуло бластера. И я вытянул руки и пошел на него. И все провалилось во тьму.
  
  
  
  Глупые люди выдумали, что ад это пекло. Ад - это мрак и холод. И одиночество. Ад - это безумие, затаившееся в вашем мозгу. Вы страшитесь его и стараетесь запихнуть поглубже. Но в один прекрасный день оно вырывается наружу, вытесняет окружающий вас мир и заменяет его. И вы остаетесь один на один с вашим безумием, с самим собой. И пытаетесь убедить себя, что умерли, но знаете, что это не так, потому что чувствуете сильную боль там, где у вас был мозг. А боль - это признак жизни. И вы понимаете, что не существует никакого наказания после смерти, что ваша жизнь и есть самое худшее наказание за то, что вы так долго боялись самого себя.
  Боль не уходила. Я не открывал глаз. Я говорил себе, что расплатился наконец за смерть отца. Но боль не проходила. И я понял, чего боялся все эти десять лет. Все эти десять лет я боялся, что, даже найдя убийц и отомстив за отца, я никогда не избавлюсь от чувства вины перед ним, никогда не освобожусь от кошмаров, никогда не прощу самого себя.
  Вспыхнул свет, и я стиснул зубы.
  - Дон, старый бродяга, да открой же, наконец, глаза. Я знаю, что ты уже очнулся.
  - Окул! Ты! Это ты вытащил меня оттуда? Ты увидел меня в своих "созерцаниях"?
  - Нет, Дон. Тебя увидел Эрик Экиньян. Он снимал похороны профессора и увидел, как тебя окружили какие-то типы и куда-то повели. Он проследил вас до Клуба Ветеранов и сообщил твоим. Они успели вовремя. Еще миг, и ветераны растерзали бы тебя, аки львы, или как там.
  - А ты как здесь оказался?
  - Э, да ты открой глаза. Это не я, это ты оказался.
  - Узнаю характерную для тебя членораздельную речь.
  Но глаза пришлось открыть. Океан, пустынный берег, хижина. Окул не врал.
  - Ну хорошо, как я здесь оказался?
  - Очень просто. Ты долго не приходил в себя и бредил. В бреду часто произносил мое имя, ругался, наверное. Вот твои бедолаги и решили привезти тебя сюда, в здоровую обстановку.
  - Это твое общество здоровая обстановка, псих несчастный?
  - А что ты скажешь об этом?
  Окул нырнул в хижину и вернулся с подносом. Шампуры с дымящимся мясом, печеные овощи, коньяк...
  - Ты прав, старый пижон, это самая здоровая, нет, это - божественная обстановка...
  
  
  
  Океан околдовал меня. Впервые мне показалось, что я понимаю Окула, показалось, что я тоже смог бы остаться здесь навсегда. Величие сине-зеленого простора, его необъятность, открытость и в то же время погруженность в себя напоминали мне космос. Я любил космос, я помнил изумительные минуты единения с многоглазой пустыней, непередаваемое ощущение бесконечного движения. Но у океана было преимущество: я мог войти в него, ощутить всей кожей ласковую поддержку сине-зеленой теплой волны. Я мог даже попробовать его на вкус. Что я и сделал однажды. Правда, тут же пожалел об этом.
  Окул только посмеивался. Странным образом, мы будто поменялись ролями. Я часами просиживал на берегу или покачивался на волнах, лежа на спине. А Окул хлопотал по хозяйству и придумывал для меня развлечения. Почему-то он вбил себе в голову, что я не выдержу месячного срока, предписанного мне врачом, и удеру с его планеты.
  Я вспомнил свою первую встречу с туземцами. Я набрел на одного из них, блуждая по берегу.
  - Что бы вы ни говорили, я для вас - грязный дикарь.
  - О нет.
  Он усмехнулся.
  - Ну как же нет, ведь вы и называете нас не иначе как "нецивилизованные". Нецивилизованные Миры - вот кто мы все для вас, все мы!
  - Не прибедняйтесь. Ваша речь выдает образованного человека.
  - У меня нет образования, я просто люблю читать.
  - Все-таки, у вас достаточно широкий кругозор, чтобы понять, что упрямство, с которым вы отказываетесь от... ну да, цивилизации, глупо и гибельно.
  - Почему?
  - Вы лишаете себя множества возможностей.
  - Каких?
  - Например, высокоскоростного передвижения.
  - А зачем оно нужно?
  - Для сбережения времени.
  - Время невозможно сберечь. Чем бы ты ни занимался, время все равно утечет.
  - Но ты успеешь сделать больше.
  - А что ты успел сделать?
  Я задумался.
  Он подождал немного и снова хмыкнул:
  - Ясно.
  - А наука? Тебе разве не хочется узнать больше о ...
  - Не разоряйся, я читал ваши воззвания.
  Мне стало неловко. Я вгляделся внимательней в человеческое существо передо мной. Пепельные волосы, отливающие голубоватым блеском, синие глубокие глаза, смуглая кожа. Нет, ничего общего не было у меня с этим безмятежным творением природы.
  - Как тебя зовут?
  - Ар.
  - Странное имя.
  - Не больше, чем твое.
  - Что оно означает?
  - Хочешь меня вычислить? А твое имя? Что оно означает? Есть ли кто-нибудь, кто называет его с любовью?
  - Я потерял их...
  - Не грусти. Я помогу тебе, если ты не струсишь.
  - О чем ты?
  - Не побрезгуешь спуститься со мной в деревню?
  - Нет.
  - Тогда пошли.
  Типичная туземная деревня. Я перевидел сотни таких за время службы в "Интергалактик". Время не значило для них ничего. Они пили его медленными глотками, как пили свое темное вино, пахнущее землей, из глиняных чаш, которые разбивали с последним глотком.
  Мне освободили место у костра, ничего не спрашивая, не выражая удивления. И тотчас от группы женщин отделилась одна, девочка-подросток, поднесла мне чашу, поклонилась:
  - Выпей, загляни на дно, а потом разбей сразу же. Все печали твои уйдут в землю.
  Я взглянул на нее. Такие же пепельные волосы, только длиннее, чем у Ара. А глаза, еще более светлые, казались почти серебряными на темном лице.
  - Пей, забудешь свою печаль, джено.
  Вино было прохладным, с горьковатым привкусом, который не понравился мне сначала. Но, заставив себя преодолеть первое неприятное ощущение, я уже не мог оторваться от чаши и выпил ее до дна.
  - Смотри, смотри на дно, джено.
  Я вгляделся в коричневую влажную глубину. Она посветлела, и дно чаши будто выровнялось. И, как на экране, на нем появилось лицо. Оно сияло перламутровой нежной белизной, оттененной золотыми кудрями. Аметистовые глаза улыбались, вспыхивая то голубыми, то зелеными, то фиолетовыми огоньками. Ильда глядела на меня и звала куда-то, не разжимая чуть растянутых в улыбке губ. Ильда звала меня.
  - Разбей! Разбей чашу, джено. Что же ты? Ну! Бей!
  - Разбей чашу, Дон! Похорони свою тоску, свою боль, свою потерянную любовь. Обмани судьбу свою, неудавшуюся, нескладную, оставь душу неприкаянную на дороге бесконечной. Мы дадим тебе росы с соком свеженародившихся трав, с молоком пенных кобылиц, лепестками утренних лилий.
  - Разбей, разбей чашу!
  - Разбей чашу.
  - Разбей чашу, Дон.
  - Разбей, джено!
  В моих ушах звенели требовательные голоса, то вкрадчивые, то властные. Они слились сначала в нестройный хор, а потом в тяжелый нарастающий гул. Я оторвал взгляд от мерцающего лица и поднял чашу высоко над головой. Мне показалось, что я слышу вопли ада и перекрывающий их чей-то смертный жалобный крик. И я закричал сам и изо всех сил швырнул проклятый сосуд вверх, над толпой. Я смотрел, как он летел и упал за спинами туземцев. И я пошел вперед, а они расступались, освобождая мне путь.
  Чаша не разбилась. Лежала, невредимая, на охапке лунной травы, будто специально подложенной кем-то.
  - Это я собрала латук. Я не знала, прости, джено.
  Давешняя девочка-подросток всхлипывала, не вытирая слез, катившихся по смуглым щекам.
  - Видно, время твое еще не пришло. Мы не смогли помочь тебе, джено.
  Я коснулся ее лица, нежной влажной щеки, заглянул в глаза. Она неловко переступила ногами, и я с ужасом понял, что ищу в этой девочке-полуребенке Ильду. Ильду, привидевшуюся мне под воздействием варварского зелья. Я взглянул на валявшуюся у моих ног чашу. Она была пуста и казалась совершенно безобидной гончарной поделкой. Девочка отбросила ее носком расшитого бисером башмачка. Тряхнула волосами.
  - Прости нас, джено, - повторила она. - Не уходи, посиди с нами. Мы тебе споем... Ой! костер почти догорел. Надо сучьев набрать.
  Я помог ей и пошел к костру, куда потянулись и остальные, с гитарами и маленькими скрипками...
  
  
  
  Окул отправился к туземцам добыть еды. Прохиндей этот сообщал им, где находятся их потерянные или украденные вещи, а также сбежавшие мужья и жены, и получал за это превосходную еду. Правда, откуда он добывал коньяк, оставалось для меня загадкой. Сам он утверждал, что соорудил установку, при помощи которой выжимал сок из местных ягод и делал из него вино, а потом выдерживал его в специальных бочках в земле и получал коньяк.
  Однако сколько я ни просил, он наотрез отказался показать мне свой доморощенный винный завод. "Пусти козла в огород", - приговаривал он. Наконец я смирился, но, отправляясь гулять по берегу, не терял надежды найти эту чудо-установку.
  Я остановился, вглядываясь в волны, вдыхая ни с чем не сравнимый соленый океанский воздух. Меня потянуло в сон.
  Я уже решил было вздремнуть до прихода Окула, как вдруг нечто странное начало твориться перед моими глазами. Воздух утратил прозрачность и будто пришел в движение, или с неба заструились волны неведомого мне газа или... но напрасно было бы искать аналогий. То, что я видел, не было похоже ни на что. Эти струи, замедляясь и уплотняясь на моих глазах, обрели черты человеческой фигуры. В то же время к воздуху возвратились его обычные свойства. Через несколько секунд передо мной стоял мой ночной гость, посланец чужого мира, кошмар Сантьяго Торреса и объект наших бесконечных поисков и споров.
  Но на этот раз я уже не ощущал ни ужаса, ни оцепенения, хотя облик незнакомца по-прежнему казался мне жутким. Он был в том же плотно запахнутом лиловом плаще. И так же резко и властно звучал его голос.
  - У тебя есть вопросы. Спрашивай.
  - Кто вы?
  - Разве ты не узнал меня?
  - Конечно, узнал. Но, прошу вас, ответьте, вы в самом деле с Гиад?
  Он кивнул.
  - Кто вы, куда идете, чего хотите и почему вы так далеки?
  - Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов. Разве ты можешь сказать о вас, людях, кто вы и к чему стремитесь?
  - Нет.
  - Разве вы понимаете друг друга или самих себя? Вам понятна ваша жизнь, ваш собственный мир?
  - Нет.
  - Чего же ты ждешь от меня?
  - Мы не знаем, но мы стремимся понять, как устроен наш мир, и стремимся понять друг друга. Правда, всегда безуспешно. Но мы не можем остановиться, мы всегда в поиске. Так мы устроены. Иногда нам кажется, что мы обрели понимание и близость, и это делает нас счастливыми. И даже, когда иллюзия рассеивается, мы понимаем, что ради этого стоит жить и продолжать искания. Но вы, вы бесконечно далеки от нас. Вы так захотели. Почему? Неужели ваше презрение будет длиться вечно? Это недостойно великой цивилизации.
  - Ты хорошо сказал, но все это не так.
  - ?
  - Причина не презрение. Нам нужно было защитить себя.
  - От чего?
  - От вашей воли.
  - Не понимаю.
  - Вы концентрируете в себе волю, которая опасна для нас.
  - Но каким образом? Какую опасность мы представляем для вас, когда вы обогнали нас во всем на много веков.
  - Это не важно. Тебе трудно это понять... Мы отличаемся от вас. В вас доминирует индивидуальное начало, а в нас - всеобщее.
  - Коллективный разум?
  - Не совсем так. Каждый из нас вполне самостоятелен, но мы обладаем способностью обмениваться мыслями на любом расстоянии.
  - Телепатия?
  - Не то. У телепатии другая природа. Мы не проникаем в мысли друг друга, мы уважаем неприкосновенность личности, но мы можем любую свою мысль сделать общей для всех. Любая информация по нашему желанию становится общей мгновенно. У нас нет того, что вы называете социальным устройством общества. У нас нет правительств, объединений, организаций. Каждый и так знает, что он должен делать. У нас никто никого ни к чему не принуждает. Это не нужно. Всем хорошо, когда каждый делает то, что он должен и умеет делать.
  - И у вас не бывает ни споров, ни конфликтов, ни преступлений?
  - Есть трудности, но они другие.
  - Хорошо, но как вы, не имея специальных структур, принимаете решения? Я имею в виду касающиеся всех.
  - Интерференция. Это - волновое явление. Ты сталкиваешься с ним повсюду в природе. Взгляни на океан. Когда на его поверхности встречаются волны, противоположные по фазе, они гасят друг друга. Совпадающие же усиливаются, сливаясь в одну общую волну. В нашем случае - волну общей воли.
  - И таким образом вы можете двигать горами?
  - Горы - пустяки. Мы можем зажечь звезду. Или погасить.
  - О Боже!
  Я понял, что имел в виду мой бывший шеф, когда говорил, что от нас могут остаться одни воспоминания. Я смотрел на океан, на мирную рябь на его поверхности, и вдруг представил картину шторма, гигантскую волну, нависшую над утлым суденышком - нашим миром. Я услышал вопли ужаса, треск ломающегося судна, увидел смыкающуюся над ним черную бездну...
  Гиадец молча наблюдал за мной. И впервые я подметил на его лице нечто, напоминающее любопытство.
  Мне стало досадно.
  - Ну а чем мы опасны для вас?
  - Наше индивидуальное начало намного слабее вашего. Каждый из нас, общаясь с вами, рискует заразиться чужой волей и передать другим. И тогда все мы погибнем.
  Я невольно содрогнулся.
  - Но ведь вы общаетесь со мной, и не первый раз. Были и другие случаи...
  - Мы защищаемся при этом. Сейчас у меня очень сильная защита. Но риск остается. Чтобы не рисковать, мы решили отказаться от постоянных контактов с вами. Разве вы поступили бы иначе?
  - Не знаю. Может быть, на вашем месте, мы решили бы уничтожить вас. Почему вы этого не сделали?
  - Вы нам интересны. Вы обладаете большой ценностью для всех, кто стремится познавать мир.
  - Какой? Какой ценностью?
  - Переключатели. У вас есть переключатели.
  Я рванулся вперед.
  - Ради всего святого, что такое переключатель?
  Он покачал головой.
  - Не могу ответить. Очень рискованно. Может быть непоправимый вред.
  - Но...
  - Это все. Будь осторожен.
  Он исчез. Но в отличие от прошлого раза, я уже знал, что Гиады, если и не друзья нам, то и не враги.
  
  
  
  На другой день я вернулся на Центральную. Я собрал ребят и пригласил на встречу Келлара и своего бывшего шефа. Оба директора держались подчеркнуто просто, и мне даже показалось, были рады, что их приняли в команду. Последнее меня позабавило. Мой рассказ о второй встрече с гиадцем вызвал сложную реакцию. Большинство ребят выразило бурную радость, как по поводу уязвимости гиадцев, так и их заинтересованности в сохранении нашего мира. Мой бывший шеф заявил, что впервые за последние тридцать лет он уснет спокойно. Но доктор Келлар, Поль и, как ни странно, Фред молчали и казались подавленными.
  Я попросил каждого, кто имеет особое мнение или, еще лучше, предложение, высказаться, не скрывая ничего, пусть даже самых бредовых мыслей.
  - Начинайте вы, ваше превосходительство.
  Келлар поморщился.
  - Я начну с того, что попрошу вас называть меня Хилом. А теперь о моих опасениях. Они связаны с тем, что, как я считаю, очень опасно иметь соседа, который тебя боится и при этом может в любой момент стереть тебя в порошок. Где гарантия, что в один прекрасный день они не передумают, и тогда конец нашему обществу. Человечество погибнет.
  - Гарантия - переключатели.
  - Но мы не знаем, что это такое. И, возможно, не узнаем никогда.
  - Значит, мы должны это выяснить.
  - А до тех пор пребывать под угрозой уничтожения? Как долго?
  - Но совсем недавно мы не знали ничего!
  - Гарантии. Нам нужны твердые гарантии.
  - А вы сами? То есть, простите, - мы. Можем ли мы дать кому-либо такие гарантии? Можем ли мы гарантировать, что завтра к власти у нас не придет какой-нибудь Хаммер со всеми вытекающими?..
  - Все это справедливо, но не делает нашу задачу проще.
  - Смотря, что считать нашей задачей.
  - В том-то и беда, господа, - заговорил, наконец, Поль, - в том-то и беда, что мы не гиадцы с их усредненным мировоззрением. Мы - люди. И каждый из нас по-своему трактует и задачи, и цели и идет к ним своим собственным путем.
  - Поэтому мы и стоим там же, где стояли тысячу лет назад.
  - Больше, дорогой, значительно больше.
  - Тем более.
  - Ну не так уж плохи наши дела.
  - Особенно, если учесть переключатели.
  - Особенно, если учесть, что мы не знаем, что это такое.
  - Разговор пошел по кругу.
  - Значит, надо закругляться.
  - Ну тебе округляться некуда. И так пузо отрастил, хоть куда.
  - Так некуда или хоть куда?
  Его превосходительство Хил ошалело крутил головой, переводя взгляд с одного на другого. Не привык, чиновная душа, к таким переходам от обсуждения вселенских проблем к бессовестному трепу.
  Я решил добить его.
  - У меня идея в связи с переключателями: предлагаю нам всем переключиться в "Веселый погребок". Там новая программа варьете, да и горло промочить не помешает.
  Краем глаза я заметил, как переглянулись оба директора, и приготовился к худшему, а именно, к тому, что меня попросят отправиться вместо погребка в Совет. Но произошло обратное. Бывший директор МГС коротко попрощался со всеми и удалился, а его превосходительство доктор Келлар, или попросту Хил, захромал с нами.
  
  
  
  Домой я добрался поздно ночью. Но, к моему удивлению, там не спали. Неужели ждут? Меня кольнула совесть.
   Не спала Сцеола. Она имела необычайно серьезный, даже торжественный вид. У меня упало сердце. Меньше всего я сейчас был готов к упрекам. Но обороняться мне не пришлось. Меня встретили объятия и поцелуи. Однако, когда я, успокоившись, уселся на свое обычное место, Сцеола, снова посерьезнела.
  - Дон, нам надо поговорить.
  - А завтра нельзя, детка?
  - Я не могу ждать до завтра.
  - Ну ладно, что у тебя там?
  - Дон, мы решили... Я больше не могу так.
  - Ты не можешь, а решили все? Хорошее начало.
  - Ох, помолчи, мне и так трудно. Дон, мы уходим.
  - Вот так-так. Куда, зачем и почему?
  - Мы нашли квартиру. Мальчика я усыновлю. Цинти будет, как и сейчас, няней. А Стив будет ей помогать.
  - По-моему, ты сошла с ума.
  - Нет, Дон. Я люблю тебя, но я не могу так больше. Я знаю, что ты никогда не станешь относиться ко мне всерьез. А я хочу, чтобы меня кто-нибудь любил всерьез. Малыш меня любит. Он давно зовет меня мамой. Вот, ты даже не знал. Он тоже для тебя не больше, чем игрушка. Нет, нет, не обижайся. Я не хотела тебя обидеть. Мы тебя любим, Дон, мы все тебя любим. Но мы решили. И ты не отговаривай нас, пожалуйста.
  - Хорошо, я назначу вам содержание. Оставь адрес.
  - Не надо, Дон. Спасибо, но в этом нет нужды.
  - Как так? Как же вы собираетесь жить?
  - Я получила наследство, Дон.
  - Ты ведь говорила, что у тебя нет родственников.
  - У меня их и не было. А, все равно ты узнаешь. Это Хаммер, Дон. Я его внучка. Была.
  Я окаменел.
  - Нет-нет, не бойся, Дон. Я тебя ни в чем не виню. Я бы сама его убила...
  - ...
  - Мой отец... был... Нет, надо начать с его матери, жены Хаммера. Она ненавидела своего мужа и оставалась с ним только потому, что Хаммер не давал ей развода. Они жили, как кошка с собкой, и каждый из них старался перетянуть сына на свою сторону. Отец разрывался между ними и в конце концов сбежал из дому. Хаммер нашел его и вернул домой, но он опять сбежал. Хаммер ничего не мог с ним поделать и махнул бы рукой, если бы отец не вступил вскоре в одну из молодежных групп протеста. Там он и сошелся с моей матерью. Хаммеру донесли об этом, и он снова взялся за отца и потребовал, чтобы тот вернулся домой. Отец отказался, и тогда Хаммер сделал так, что его посадили в тюрьму. А мать уже была беременна. Хаммер приходил к нему в камеру, говорил, что, если отец не одумается, то сгниет в тюрьме. Через полгода отец повесился. Потом... ох, этого не расскажешь. Мать старалась, как могла, но она... ничего не умела и... сам понимаешь. И однажды, мне было тогда двенадцать, я пришла домой, а она лежит, вся синяя. Я побежала на улицу за помощью и столкнулась с принцем из сказки. Таким он мне тогда показался... Кинг привел врача, но было уже поздно. Маму увезли, и я осталась совсем одна. Я не знаю, что бы было со мной, если бы не Кинг. Родители не были расписаны. Я не была зарегистрирована нигде. И никому во всем мире не было до меня никакого дела. Кинг предложил мне жить у него, и я согласилась... Нет, не думай, ничего такого не было. Кинг меня пальцем не тронул... Знаешь, мне всегда было муторно в МГТ, но я думала... мне казалось тогда, что так я мщу деду.
  - А он... знал о тебе?
  - Не знаю, вряд ли.
  - Как же ты доказала свои права на наследство?
  - Кинг помог. Я услышала про Хаммера и сказала Кингу. И он все сделал.
  - Да уж, сказочный принц! Что он сейчас делает?
  - Читает библию. Хочет разыскать то место, куда упал Падший Ангел.
  - Зачем?
  - Не знаю, я не спросила. Знаешь, будь у нас с мамой хоть одна сотая этих денег тогда!..
  Зато теперь все будет по-другому. У моего ребенка будет все.
  - Сцеола, это несерьезно. Ну какая из тебя мать? Ты же ничего не умеешь.
  - Цинти умеет. И меня всему научит. А денег у нас теперь на все хватит.
  - Сцеола...
  - Я знаю, что ты думаешь. Что я - дрянь и что он не сможет гордиться такой матерью.
  - Нет, детка, нет. Но мне кажется, ты обманываешь себя.
  - Может, и так. Наверное, так. Да, я знаю, мне и сейчас уже иногда кажется, что это твой ребенок, то есть мой ребенок от тебя.
  - Замолчи!
  - Да! А ты и не знал, Дон? Я хотела ребенка от тебя. Больше всего на свете хотела этого. Не получилось...
  И не для того, чтобы удержать тебя. Я знала, что это невозможно. Но мне хотелось иметь кого-нибудь, кто бы любил меня, кому была бы нужна именно я.
  - ...
  - Что же ты молчишь? Ну, скажи же что-нибудь!
  - Разве я имею право?
  - Ты спас ему жизнь.
  - А что ты скажешь ему, когда он станет задавать вопросы?
  - Э, придумаю что-нибудь... Поцелуй меня на прощание...
  
  
  
  И снова я был один в большом пустом доме. Я ходил в Совет, подолгу беседовал с Келларом. Стал снова подумывать о космосе, о возвращении в "Интергалактик". По вечерам переходил из бара в бар, чтобы оттянуть возвращение домой. Ребят я не видел. Они были заняты в каком-то проекте, связанном с пограничнными планетами. Дружки Хаммера притихли до поры до времени. Но среди этой тиши да глади меня грызла тоска. Я не знал, куда себя деть по воскресеньям, и пристрастился к долгим бесцельным прогулкам.
  Я подошел ближе. Глядя прямо на меня, но не видя или не узнавая меня, сидела Оливия. На паперти, среди нищих. Я со страхом оглядел ее. Не грязная, не оборванная, и блюдечка для милостыни рядом с ней нет. Тогда что все это значит? Я тихо позвал ее. По ее лицу пробежала тень, но она продолжала сидеть, все так же выпрямившись, глядя прямо перед собой. Я протянул руку и тронул ее за плечо.
  - Оливия, ты не узнаешь меня? Что ты здесь делаешь? Пойдем, пойдем отсюда. Пойдем, Оливия!
  Я сильнее сжал ее плечо. На нас уже стали обращать внимание. Я решил не дожидаться неприятностей, подхватил ее на руки и заспешил прочь из царства убогих. Я миновал несколько частных владений и спустился к реке. У самого берега лежало огромное толстое бревно, возле которого виднелись остатки недавнего пикника. Я осторожно усадил на него Оливию, примостился рядом и заглянул ей в лицо. Оно оставалось таким же неподвижным. Руки безвольно лежали на коленях. Глаза казались мертвыми. Уж не сошла ли она с ума? Я похолодел. Вскочив, я схватил ее за плечи и затряс, как я это делал с Окулом. Наконец она застонала. Я остановился. Она посмотрела на меня почти нормальным взглядом и прошептала:
  - Это ты, Дон?
  Она хотела сказать что-то еще, но вдруг вся затряслась, забилась в рыданиях. Я обнял ее и стал тихонько гладить по волосам.
  Наконец, она успокоилась и, силясь улыбнуться, протянула:
  - Ох, Дон, родной!..
  - Все хорошо, милая. Знаешь...
  Она вдруг приложила палец к губам и оглянулась, потом прошептала:
  - Подожди, подожди, - и, вскочив, побежала к реке.
  Я бросился за ней.
  - Оливия, что ты задумала? Стой!
  Она остановилась, задыхаясь. Я чуть не налетел на нее.
  - Брось, Оливия, я тебе не позволю.
  Она посмотрела на меня исподлобья, глазами попавшей в силки птицы.
  Мне снова стало страшно. Я отвернулся.
  Она сделала еще несколько шагов вниз, к берегу и остановилась. Я ждал. Она глубоко вздохнула.
  - Нет, Дон, нет, это не то, что ты подумал. Я просто поплаваю немного, а ты подожди.
  Я кивнул. Она улыбнулась и побежала вниз.
  Я видел, как она сбросила одежду и долго стояла, не шевелясь, у самой воды. Потом медленно вошла в реку и поплыла, легко и грациозно, так, что я забыл свои страхи и залюбовался ею.
  Потом она сушила волосы, набросив на себя мою рубашку, а я старался не смотреть на нее.
  Она подошла, заглянула мне в глаза.
  - Я все понимаю, Дон, но не надо, родной, пожалуйста. Я не могу.
  - Ты так хороша, Оливия! Но, если... Куда тебя отвезти.
  - Домой.
  На пороге своего дома она опять долго стояла, не шевелясь, как там, у реки, потом повернулась ко мне.
  - Все в порядке, Дон, ты можешь идти.
  - Ты уверена? Может, мне побыть с тобой?
  - Нет, нет. Я в порядке. Иди.
  - Хорошо.
  - Знаешь, приходи вечером. Я позвоню тебе.
  
  
  
  
  Вечер опускался медленно и нехотя, как осенний лист. Почему-то я волновался. Нетерпение и беспокойство, желание увидеть Оливию и страх за нее наполняли меня тоской. В сердце нарастала ноющая боль. Но она все не звонила. Наконец я решил не ждать больше. Я вызвал флайер и через несколько минут был у ее дома.
  В ответ на мой осторожный стук звенящий, почти ликующий голос позвал:
  - Входи, Дон, открыто. Входи же!
  Я нашел ее сидящей на тахте среди разбросанных бумаг и дисков, с портативным компьютером на коленях. Лицо ее сияло.
  - Я пишу, Дон, понимаешь, я снова пишу. Значит, я жива. Я жива!
  - Прости, я не хотел мешать. Ты не звонила, и я...
  - Пустяки. Ты вовремя. Подожди, я переоденусь, пойдем куда-нибудь.
  - Идет.
  Через полчаса богиня в сверкающем платье жемчужно-серого цвета, с алмазной диадемой на черных волосах, вышла ко мне. Я застонал:
  - Леди, это нечестно! Я не достоин идти рядом с вами.
  Она засмеялась.
  - Ерунда, Дон, ты в любой одежде великолепен.
  Я подал ей руку и повел, подражая движениям старинных кавалеров.
  Внезапно она выдернула свою руку из моей и застыла, как изваяние.
  - Что, дорогая, что?
  Она медленно повернула ко мне лицо со странным выражением благоговейного изумления.
  - Дон, я поняла!
  - Что?
  - Я поняла, что такое переключатель.
  Она схватила меня за руку и потащила вперед.
  - Куда ты хотел меня повести? Пойдем, я тебе все объясню там, а пока не спрашивай, я пока подумаю.
  Я молчал, потрясенный. Я повел ее не в "Колоссеум", как собирался, а в тихий маленький кабачок, где можно было спокойно поговорить.
  Я не ошибся. В кабаке было пусто, и официант, обрадовавшись первым посетителям, быстро принес заказ и испарился по моему знаку.
  Я взглянул на Оливию. Она кивнула и улыбнулась.
  - Я не смогу сразу. Мне надо по порядку...
  Знаешь, сначала, когда он бросил меня... было так плохо! Больно, пусто темно... И все вокруг... Столько злобы!.. Я думала, меня больше нет, и ничего больше не будет. Я не могла сидеть дома и не могла никуда пойти. Понимаешь, везде люди... И я пошла к нищим. Я себя чувствовала такой же, как они. У меня тоже ничего не было. Я все потеряла... Я сидела среди них и, знаешь, стала успокаиваться. Я перестала думать о своей беде. Просто сидела и смотрела на облака, на листья... И постепенно ко мне вернулись думы о времени, которые меня занимали до... Помнишь? И я просто сидела и думала. И я поняла кое-что... Ты слушаешь?
  - Да, дорогая, да. Ты продолжай.
  - Я поняла, что времени нет. Вернее, оно есть только для нас, людей. Те, кто создали наш мир, создали и время.
  Понимаешь, тот мир, который мы называем реальным и естественным, на самом деле создан искусственно. Его создатели установили в нем определенные связи и параметры - то, что мы называем законами природы, и предоставили миру развиваться дальше самостоятельно. Так же и со временем. Для того чтобы мы ориентировались в нем, они разделили его для нас на прошлое, настоящее и будущее. И поставили заслонки, благодаря которым прошлое и будущее для нас стало недоступно. Однако то ли им не удалось сделать эти заслонки безупречными то ли так и было задумано, но время от времени к нам просачивается будущее - и тогда у некоторых, особо чувствительных людей, возникают пророческие видения - или прошлое - и тогда, опять же у особых людей, появляются воспоминания о далеких временах, которые люди приписывают генной памяти.
  На самом же деле и прошлое, и будущее, и настоящее существуют одновременно. Прошлое никуда не уходит, а будущее уже есть. Представь, что ты плывешь по реке, и она делает поворот. Ту часть реки, которую ты преодолел, ты уже не видишь, а ту часть, которую тебе предстоит проплыть, еще не видишь. Тебе доступен только крохотный участок на повороте. И так все время на протяжении всей жизни. Кажется, что вот-вот выплывешь на широкий простор, все-все увидишь и поймешь, но перед тобой только очередной поворот реки. A...
  - А бесконечный поворот есть спираль!
  - О! Ты имеешь в виду "спираль времени"? Это можно будет обмозговать в новом контексте. Но я не то хотела сказать. Я хотела добавить, продолжая аналогию с рекой, что сверху видна вся река, вместе с тобой. То есть для наших создателей время вообще не существует, так же как и пространство.
  Она замолчала и молчала так долго, что я не выдержал:
  - Продолжай же, Оливия.
  - Только не спрашивай меня о создателях, к этому я не готова...
  - Нет-нет, расскажи о переключателе. Ты же сказала, что поняла, что это такое.
  - Да. Это пришло внезапно, как озарение, когда мы выходили из дома... хотя в тот момент я вовсе об этом не думала... Мне вдруг стало все ясно.
  Понимаешь, эти заслонки устроены так, что с одной стороны отгораживают от нас прошлое и будущее, а с другой стороны, между всеми тремя компонентами осуществляется постоянная связь и взаимовлияние. Но не в банальном смысле, не так, как обычно говорят, что, мол, прошлое определяет настоящее, а от настоящего зависит, каким будет будущее. На самом деле все не так. То есть зависимость есть, но она не поступательная, а единовременная. Все три компоненты существуют одновременно, и настоящее всегда только такое, каким оно должно быть, чтобы будущее было таким, какое оно есть. Черт! не получается объяснить это, пользуясь нашими глагольными формами.
  - Ничего, я понял.
  - Понял?
  - На практических занятиях в Космошколе, когда я видел, что ошибся в расчетах, я менял курс и тут же корректировал план полета, причем не только у себя, но и в компьютере куратора. Ни разу не попался!
  - Молодец, Дон, хорошая аналогия.
  - Оливия, переключатель!
  - Так вот, переключатель. Я поняла, что несовершенство этих заслонок имеет еще одно последствие или, если хочешь, назначение. Нет, начну с другого конца: чтобы такое устройство времени могло функционировать, люди рождаются с заранее заданными свойствами, определяющими все их поступки, и, следовательно, всю жизнь. Люди сами это заметили еще в глубокой древности и создали всевозможные гадательные книги, гороскопы и тому подобное. И многие, многие умы от века бились над конфликтом между свободой воли и предопределенностью.
  - Не отвлекайся.
  - Да, так вот, иногда рождаются люди с такой сильной волей, так сильно желающие чего-то, что им не было суждено, что они могут изменить себя и поступать вопреки заложенной в них программе. И тогда соответственно меняется будущее... Этим, кстати, можно объяснить и неполное попадание в предсказаниях великих пророков. Дальше все зависит от масштабов личности: одни, замкнутые на себе, изменяют только свою собственную судьбу. Те же, кто озабочен судьбами мира, способны вызвать глобальные изменения в мире. Это и есть переключатели. Переключатель - это человек, способный изменить будущее мира.
  Ну что же ты молчишь?
  - Я потрясен, Оливия, ты... Я потрясен не только твоей, твоим, черт!
  - Перешагнем это, Дон, не это главное.
  - А что?
  - Главное - это ты, Дон.
  - Я?
  - Ты еще не понял? Переключатель - это ты!
  - Я-а-а?!
  - Да. Это все объясняет, особенно появление у тебя гиадца. Приходиться думать, что они обо всем этом знают, и давно.
  - Оливия, этого не может быть.
  - Почему?
  - Но я ничего не знаю, я всегда в потемках, всегда мучаюсь, сомневаюсь, я - тугодум! И Поль, и Кинг, и еще сотни людей умней меня во сто крат...
  - Значит, не это главное.
  - А что?
  - Когда придет время, и надо будет решать, то не Поль, не Кинг, и не сотни других, а именно ты примешь решение, которое сможет изменить мир.
  Ты - переключатель.
  - А ты?
  - Я - нет. Я не умею желать с такой силой. Часто, прокрутив что-то в воображении, я отказываюсь от этого в жизни, в так называемой реальной жизни, потому, что для меня это одно и то же.
  - К счастью, не всегда!
  - Что? А-а-а... Ну вот, ну как тут перед тобой устоять? Ты... - Я твой раб и слуга, и кто там еще... Детка, поехали ко мне!
  
  
  
  
  ЧАСТЬ IV
  
  ВОЛНОВАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
  
  Кен соскочил с волны-носителя и поспешил избавиться от энергокапсулы. Хоть и невидимая, она настолько искажала его облик, что ему лучше было избежать посторонних глаз. Потеряв хозяина, капсула свернулась в энергосгусток и спряталась в складках его лилового дорожного плаща.
  Теперь - смыть с себя все, что могло проникнуть сквозь капсулу, - наложения чужих волн, паразитные излучения и, главное, нервное напряжение последних часов.
  Но он успел только скинуть плащ.
  - Ты опять ходил в Запрещенный мир?
  Как всегда, Ментек поймал его на месте преступления. Как всегда, его вопрос прозвучал как утверждение. И, как всегда, Кен не ответил на него. Только чуть-чуть наклонил голову, что было почти дерзостью.
  - Привет тебе, Ментек.
  - Ты не ответил.
  - Ты и не спрашивал.
  - Я предупреждал тебя! Это смертельный риск.
  - Я достаточно осторожен.
  - Нет.
  - ...Кто?
  - Твоя жена.
  - Не может быть! Когда?
  - Уже полгода.
  - И она молчала так долго?
  - Женщина способна на все, чтобы сохранить семью.
  - Она говорила с тобой?
  - Не пори чепухи.
  - Но как ты догадался?
  - Она справлялась, что бывает с теми, кто нарушил запрет.
  - У нас не один запрет.
  - Неужели?
  - Ты прав. Сама Тильда исключается, Тиль слишком мал, а из моих прегрешений только это и могло вызвать у нее тревогу...
  - Итак?..
  - Итак, у меня верная и преданная жена.
  - Ты все сказал?
  - Что ты хочешь услышать? Что я перестану ходить в Запрещенный мир? Я не могу.
  - Но почему, почему?
  - Мы много раз говорили об этом.
  - Поговорим еще.
  - Бесполезно.
  - Это так глубоко?
  - ...
  - Кен, позволь мне прочесть тебя.
  - Нет.
  - Это единственный способ уберечь тебя от гибели.
  - Почему ты так уверен, что я погибну?
  - А разве ты так не думаешь?
  - За пять лет только двое - ты и Тильда. Наставник и жена. Самые близкие мне люди. Больше никто не пронюхает. Я буду еще осторожнее.
  - Хорошо. Я не стану читать тебя без твоего согласия. Но я в тревоге. И не только из-за тебя.
  - Тильда?
  - Гораздо серьезнее, Кен. Я опасаюсь за наше единство.
  - Что может угрожать нашему единству? Во всяком случае, не жалкие запрещенные. Они сами боятся нас, как чумы.
  - Что такое чума?
  - Неважно. За двести лет ни одного нарушения! Чего ты опасаешься?
  - Двести лет прошли. А впереди - неизвестность... Кен!
  - Да?
  - Сегодня ты столкнулся с чем-то опасным. С чем?
  - Ты ошибаешься.
  - Ты вступил в контакт с запрещенными?
  - Нет.
  - Ты говоришь правду?
  - О-о-о! Да, да, да, я говорю правду.
  - Ты солгал. Я засек рефлекторные защитные блоки. Тому, кто говорит правду, защищаться нечего.
  - Я устал, Ментек.
  - Хорошо, я уйду. Но помни: ты ходишь по самому краю.
  Старик удалился, излучая крайнее негодование. Там, где волна коснулась живых обоев, лепестки почернели и сморщились. Кен подошел к стене и сосредоточенно оборвал все испорченные цветы. Потом, прислушавшись и не уловив знакомого излучения, вышел наружу.
  Понтина очень напоминала Нереиду, планету из Запрещенного мира, которую он только что покинул. Большую часть ее покрывал океан, а жизненный цикл обитателей казался продолжением его жизни. Как оно и было когда-то.
  Сородичи Кена, интерференты Берегов, были подвержены резкой смене настроений в зависимости от погоды на океане. И самое их поведение напоминало динамику океанских волн. От полного штиля, когда население казалось вымершим, до грандиозных бурь, когда высвобождалось колоссальное количество энергии, рассеянной во время празднеств, и направленной во время Единения.
  Кен поежился при мысли о Единении. Ментек прав. Он уклоняется уже очень давно. Это безумие. Надо непременно наверстать упущенное. Но сейчас главное - Тильда. Тяжело вздохнув, Кен повернулся и пошел к дому.
  Тильда уже ждала его. Завидев мужа, она встрепенулась, и Кена обожгло шершаво жаркой волной ее затаенной радости. Тильда любила его немеркнущей любовью уже семь лет, но была всегда непонятно сдержанной. И сейчас стояла, внешне совершенно спокойная, ожидая, когда муж подойдет. "Ты как глубинное течение", - часто говорил он. "Хорошо, что не воронка", - отшучивалась она.
  - Привет тебе, Тильда.
  - Привет тебе, Кен.
  - Где ты была?
  - Так, гуляла по бережку.
  - Ты же не любишь.
  - Люди меняются, Кен.
  - Что случилось?
  У нее нервно дернулось лицо.
  - Смещение? Еще увеличилось?
  Она кивнула, хотела что-то сказать, но только вздохнула судорожно.
  - Что-то еще, Тильда?
  Она напряглась.
  - А этого мало? Ты ведь знаешь: если оно перейдет черту, нам придется...
  - Ну-у-у, Тили, перестань. Они никогда не настаивают.
  - Они? Вот ты уже и говоришь, как несогласные.
  - Ради Бога, Тили, я устал.
  - Устал? А ты не думаешь, что Тиль попадет в Замкнутые круги. Как только мы расстанемся, его заберут. Отнимут! Мы никогда его больше не увидим!
  - Да замолчи ты, наконец! Посмотри, что ты наделала! Посмотри на индикатор.
  Стрелка дрожала уже совсем близко от красной отметки.
  Кен стукнул по индикатору кулаком и вышел.
  Оставшись одна, Тильда заставила себя не смотреть на прибор. Она проглотила непролитые слезы и отправилась искать Тиля. Она ходила по комнатам, заглядывая во все углы, и звала его, пока не поняла, что делает это бессознательно, пытаясь успокоиться, и, что дома его наверняка нет.
  А Тиль в это время был в саду, в дупле своего любимого старого-престарого дерева. Он вспотел и тяжело дышал. Телепатические контакты давались ему нелегко, но это было его любимой игрой. Тиль ничего не знал о телепатии, даже ее названия, но инстинктивно догадывался, что занимается чем-то нехорошим, и что ему несдобровать, если его за этим застукают. Поэтому он забирался в глубокое дупло и там, свернувшись клубочком на мягком мху, подглядывал за жизнью родителей и других людей, которых он знал. Это было жгуче интересно, хотя многого он не понимал. Например, почему его родители боятся прибора, висящего на стене в их спальне. Он знал, что мать сейчас думает о нем, об этом индикаторе. Что это, все-таки, такое? И что такое Замкнутые круги? Мать спрашивать бестолку. Она только пугается и никогда не говорит правды. А отец... Похоже, ему не до этого. Отец думает о синеглазой женщине из Запрещенного мира.
  
  
  
  Закрыв глаза, Кен предавался воспоминаниям. Черные волосы, разметавшиеся по подушке, горящие синие глаза, смуглые точеные плечи. Видение, безжалостное в своей недоступности, мучило его. И всякий раз, как оно возникало перед ним, Кен закрывал глаза и застывал, чтобы через несколько секунд очнуться и в страхе оглядеться по сторонам, не прочел ли кто его мыслей. Хотя и знал, что это запрещено. Вторжение в частную жизнь считалось у интерферентов тяжким нарушением общественных правил и каралось остракизмом.
  Плотно сомкнув веки, Кен всматривался в пугающе прекрасное лицо женщины из чужого мира.
  Где-то, за сотни парсеков, Сцеола, почуяв непонятную, ноющую тоску, подошла к окну и долго стояла так, глядя на звезды.
  Где-то в доме, Тильда, расчесывая у зеркала волосы специальным массирующим гребнем, пыталась таким образом утихомирить расходившиеся нервы.
  А совсем рядом, в саду, Тиль старался настроиться на синеглазую запрещенную, чтобы узнать, о чем думает она. Когда он понял, что у него ничего не получится, он вздохнул и вылез из своего убежища.
  Тилю было четыре года, и весь мир был его владением, в которое взрослые вторгались, как докучливые гости, а иногда и грозные интервенты. Он интуитивно чувствовал, что от них надо скрывать все самое важное, и давно научился выстраивать защитные блоки. Он только не знал, что родился с сильными отклонениями: по шкале здоровья он попадал под категорию МС: мутации от смещения. Это было очень серьезно. Гораздо серьезнее, чем мутации от случайных помех или стимуляторов. Категория МС не оставляла надежды. Ребенка полагалось отдать наблюдателям и забыть о нем навсегда.
  Но Тиль не подозревал об этом и был счастлив. Своей исключительности он еще не понимал и не страдал от одиночества. Оно входило в правила игры. А играл он самозабвенно, целыми днями. Заселяя свои владения диковинными фантазиями из кусочков подсмотренных чужих жизней и собственных выдумок.
  Тиль постоял еще немного, крутя головой, - нет ли где чего интересного? - и заковылял к дому.
  Оторвавшись от еды, Кен поднял глаза на сынишку. Почудилась ему или нет затаенная усмешка в ответном взгляде Тиля? Да нет, четырехлетний малыш, что он может понимать?.. Кен отвел глаза. Его охватило чувство вины. Встав, Кен подошел к жене и потерся о ее плечо носом, кося при этом глазом на Тиля. Это было их любимой забавой. И хотя он почувствовал, как неприязненно напряглась Тильда, но продолжал игру. Тем более что Тиль, взвизгнув от удовольствия, подлетел к ним и уткнулся в другое плечо Тильды.
  За стеной, в спальне, стрелка индикатора оставалась на прежнем месте, совсем близко от критической отметки.
  
  
  
  Кен сосредоточился, снял поверхностные блоки и, преодолев неизбежный после отвычки легкий шок, вошел в Единение. И тотчас потонул в бурлящих, играющих всеми частотами, потоках волн со всего единства. Все клеточки его тела завибрировали в органичном ритме, как струны, влюбленные в смычок, отдаваясь музыке объединенной воли. Единение творило грандиозную симфонию психоэнергии и питалось ею. Это была самая суть их мира, его основа основ и заповедная тайна. Вечное волшебство природы, как утверждали воронкийцы, или дар Создателя, как учили хранители света.
  Кен не понимал, как он мог так долго уклоняться от Единения. От этого счастья принадлежать всем, быть открытым всему миру и сливаться с ним всем существом.
  Он откликался на мириады эмоций разнообразнейших оттенков, впитывал в себя энергию эмоциональных выбросов, отвечал на вопросы, лежавшие в сфере его компетенции, одобрял либо отвергал предлагаемые решения проблем, выслушивал великое множество приветствий и предложений, договаривался о встречах, узнавал новости... И все это время и тело его и душа омывались живительными волнами энергии Единения.
  Через положенное время он отключился и восстановил защиту. Он чувствовал себя обновленным и помолодевшим... Если бы только не это смутное ощущение неловкости, возникавшее у него в последнее время по выходе из Единения. Из-за этого ощущения он и стал уклоняться, хотя и не мог распознать его причины.
  Как бы то ни было, а долг свой он выполнил, и наблюдатели, авось, спишут ему уклонение последнего времени.
  Так. Что еще? - Тильда!..
  Кен припомнил, как у них начиналось.
  Девушка с замкнутым лицом и сдержанными манерами тихо и незаметно вошла в его жизнь. Казалось, она хранила какую-то тайну, бережно и ревниво скрывала ее от постороннего любопытства. Это волновало и притягивало и, как он вскоре заметил, не только его одного.
  Она была из прекрасной семьи береговых интерферентов. Кен начал ухаживать. Но тут возникло неожиданное препятствие. Их сравнительные характеристики обнаружили значительную разницу. При таком смещении браки не рекомендовались. Наибольшей опасностью при этом являлось появление детей с сильными отклонениями от нормы. Это не было неизбежным, но вероятность была очень велика. И в случае рождения аномального младенца, родители были обязаны сообщить об этом наблюдателям. Однако такое случалось редко. Как правило, интерференты инстинктивно избегали союзов при наличии сильного смещения характеристик.
  Для вступления в брак молодым интерферентам не требовалось ничьего разрешения. Но, поженившись, они вселялись в новый дом, где на стене висел хитрый прибор с небольшой шкалой, имеющей у правого края жирную красную отметину. Индикатор смещения. Прибор денно и нощно фиксировал смещение энергетических характеристик супругов, и оповещал наблюдателей, когда стрелка переваливала за роковую черту. Прибор нельзя было обмануть или вывести из строя. Он не поддавался никакому воздействию, ни лучевому, ни механическому. А многочисленные анекдоты, посвященные войне супругов с индикаторами, свидетельствовали о смирении перед превосходящим противником.
  Тупое, давящее отчаяние навалилось на Кена. Возбуждение, вызванное Единением, схлынуло, сменилось предчувствием назревающей катастрофы и противным сознанием необходимости что-то предпринять. Кен тряхнул головой и огляделся.
  После Кен никак не мог объяснить, почему он не сразу вызвал наблюдателей. Как мог он так долго не замечать труп у себя под носом. Кен присел перед ним на корточки. Мертвец не был похож на утопленника. Да и лежал он слишком далеко от кромки берега, чтобы его могло выбросить волнами. Это был молодой человек лет двадцати двух, ничем не примечательной наружности, если не считать необычайной худобы. И еще. По некоторым, почти неуловимым признакам, Кен угадал в нем интерферента Континента и подивился, что его занесло на Берега.
  Поборов желание бежать отсюда без оглядки, Кен вызвал наблюдателей. Они явились тотчас же и, задав ему несколько обычных вопросов, забрали труп. Кена поразило, что они даже не осмотрели место, где тот лежал. Похоже, для них это было не в диковинку. Что же происходит? Что изменилось в его мире, пока он искал Переключателя? Кену припомнилось, как он сказал Переключателю, что у них каждый знает, что ему делать, и каждый хорош на своем месте. И вот он вернулся на родину и не знает, что ему делать. И не находит себе места. И тому парню, которого только что унесли, видать, тоже пришлось несладко... Кен запоздало пожалел, что не осмотрел его. Может, что-то в его вещах пролило бы свет на его смерть.
  
  
  
  Из своего высокого окна Ментек внимательно следил за группой юношей, игравших в саду в "кто собьется". Игра заключалась в том, чтобы водящий прошел через лабиринт мыслей-подач, выстроенный остальными игроками. Каждая такая подача могла быть либо ловушкой, либо шагом на пути к выходу из лабиринта. Задача состояла в том, чтобы ни разу не сбиться. Стоило игроку угодить в расставленную ловушку, и он выбывал из игры. Кроме того, игрок был ограничен во времени, отпущенном на обдумывание хода. Игра требовала изворотливости ума, изощренного чувства опасности и вырабатывала инстинкт недоверия. Ментек с удовольствием следил за подростками, радуясь каждому удачному ходу.
  Внезапно юноши, как по команде, вытянулись и, прислушавшись к мысленному приказу наставника, потекли струйкой к павильону для занятий. Ментек залюбовался слаженным ритмом их движений. С высоты казалось, что это были многократные копии одного и того же человека. Разумеется, это было обманом зрения, но Ментеку стало не по себе.
  Как бы отвечая его мыслям, по ряду студентов пробежало волнение. Будто неожиданный резкий порыв ветра вздыбил волну. Несколько минут спонтанные движения то одного, то другого, отражали обмен противоречивыми мнениями. Затем, договорившись, они бросились в рассыпную. И тут же до Ментека докатилась волна возмущения - это взбесился наставник, распоряжение которого было нарушено.
  Ментек поймал себя на том, что его обрадовал маленький бунт студентов. Это было нехорошо, это напомнило ему о сомнениях, мучивших его в связи с Кеном. Очевидно, пора было поделиться ими с хранителями.
  В Храме, сразу же, как он вошел, его пронизала ликующая радость бытия. Преисполнясь благодарности к Создателю, он пал на колени и так стоял, пока яркое, горячее чувство не сменилось ощущением покоя.
  Ментек осторожно приподнял веки. Свет Храма уже не ослеплял, но ласкал зрение. Одновременно, его обволокло уютным теплом. Свет Храма был чудом. Законсервированным чудом, как злословили несогласные, но даже они не шли дальше беззлобной иронии.
  Давным-давно, многие тысячелетия назад, мир посетил Учитель. Он оставил заповеди и свет истины. Этот свет люди, которых Он избрал в ученики, сохранили в аккумуляторах энергии и основали первый Храм Света. Свет исцелял больных, восстанавливал душевные силы, заряжал энергией, но, главное, заставлял забыть о терзающих душу демонах страхов и сомнений и возвращал утраченную радость жизни.
  Однако отношение к Храму не было одинаковым в мире. На Понтине настоящих почитателей можно было найти только среди береговых интерферентов и, как ни странно, обитателей Воронки. Несогласные не признавали религии. Жители Топких Островов избегали света в силу своей природы. Интерференты Континента были, в большинстве, равнодушны к вере. А о Замкнутых кругах ему ничего не было известно.
  Будто легкое дуновение свежего ветра коснулось Ментека. Будто зазвенели тихие струны. Голос, такой чистый и мелодичный, что при звуке его спирало дыхание, произнес:
  - Привет тебе, Ментек.
  Ментек торопливо поднялся.
  Юный хранитель света, один из двенадцати, давших обет отречения от сомнений, ласкал его взглядом, чуть улыбаясь уголками губ.
  - Привет тебе, хранитель.
  - Ты тревожишься за ученика. Он нарушил запрет. Ты не знаешь, как помочь ему.
  Ментек молча ждал. От хранителей нет тайн. Они видят насквозь, и любая защита для них ничто.
  - Ты ему не поможешь. Его болезнь неизлечима. Неутолимая жажда. Жажда вырваться за установленные пределы. Он должен пройти весь путь. Не препятствуй ему. Посторонись. Там есть еще что-то, чего ты не знаешь. Следовательно, не могу знать и я. Твоему ученику лучше прийти самому.
  - Он не придет, хранитель.
  - Жаль. Он интересный человек. Ему дано больше, чем другим. Ты хорошо сделал, что пришел. Ты доволен?
  - Прости, хранитель, не совсем.
  - В чем дело?
  - Я не привык стоять в стороне.
  - Это от суетности. Если ты не можешь помочь, твое вмешательство только внесет суету.
  - Хранитель!
  - Спрашивай.
  - Почему нельзя посетить Замкнутые круги? Побывать там и вернуться.
  - Потому что они - замкнутые.
  - ... да-да, разумеется. Прости, хранитель, я злоупотребил твоим временем и терпением.
  - В Храме нет времени, а терпение безгранично. Ты желанный гость, Ментек. Оставайся на вечернюю трапезу.
  
  
  
   Кен злился на себя. Собирался серьезно поговорить с женой, а вместо этого вызвал ссору. Да еще этот труп...
   Кен оттягивал принятие решения, хотя давно понял, что объяснения не миновать, и размолвка только отдалила его на время. "Все, - проговорил он вслух. - Хватит ходить из угла в угол. Надо все выяснить и сейчас же". Но он остался на месте.
  Так было всегда. Если Тильда молчала, это вызывало в нем глухое раздражение, и он уходил. Если же говорила, то всякий раз ее мнение совершенно расходилось с его; они ссорились, и он уходил. Так он привык уходить из дома и уже не понимал, что его привлекло в Тильде семь лет назад. Может, и в Запрещенный мир он стал ходить только потому, что его тянуло прочь из дома? Стоп. Еще немного, и он обвинит Тильду во всех своих грехах и несчастьях. Хотя так оно и есть. Если бы не она... О, черт! Опять!..
  Присев у кроватки сына, Тильда рассеянно гладила его по волосам. Тиль уже давно уснул, но она не уходила. Чего она боится? Вопросов Кена? Новой ссоры? Ерунда. Она боится, что он не придет в спальню. Проклятое смещение! Сколько это еще будет продолжаться?..
  Они не могли добиться совпадения фаз целых три года. Резонанс возник только тогда, когда по совету соседки она нарушила запрет и осторожно, слой за слоем, пройдя все защиты, проникла в святая святых - нижний, глубинный частотный уровень.
  Каждый житель единства с детства знал, что клетки живого организма представляют собой миниатюрные биофизические приборы, работающие на определенном частотном спектре. В пределах этого спектра клетка излучает либо поглощает энергию. По частоте излучения можно судить о состоянии клетки; воздействуя на частоту, можно стимулировать ее активность, либо затормозить жизненный процесс; можно исцелить больную клетку или вызвать у нее болезнь; можно делать с ней все что угодно. А в совокупности излучение клеток живого существа составляет дивную композицию, присущую ему и только ему, с вариациями, зависящими от состояния здоровья, души или просто настроения. И, дирижируя этим идеальным оркестром, можно добиться чего угодно, вплоть до полного порабощения. Поэтому, частотные характеристики считались неприкосновенной личной тайной каждого. Запрет на проникновение в них был наложен в единстве испокон века. А нарушители лишались права на участие в Единении. И таких было очень мало. Считанные единицы осмеливались рискнуть тем, что было основой основ их жизни. Никогда раньше Тильда не задумывалась, какой должна быть причина, способная заставить человека пойти на такое. Никогда раньше она не предполагала, что когда-нибудь сама встанет перед подобным выбором.
  Как все девчонки на свете она ждала любви. И она знала о любви все, что должна знать девушка. Между двумя любящими возникает особая связь. Их глубинные частоты настраиваются друг на друга, ведомые древним инстинктом. И рано или поздно наступает резонанс. Высшая степень близости. Тысячи тысяч песен описывают это блаженство. И только энергия резонанса способна вызвать к жизни новое существо.
  Все это Тильда знала давно. Она только не знала, что полюбит человека, неподходящего ей. И что, встав перед проблемой несовместимости и решившись нарушить запрет, она должна будет сознательно выполнить то, что обычно делается инстинктивно, само собой.
  После Кен говорил, что никогда еще не был так счастлив. А она не помнила ничего. Только лихорадочный страх, что ее обман раскроется и все сорвется. Ни разу потом она не осмелилась повторить опыт, и ни разу больше между ними не наступал резонанс. Зато появился Тиль. Крохотный сгусточек энергии, который на их глазах обрел формы человеческого существа и уже через несколько секунд потребовал к себе внимания. Тиль оправдывал все. Он стал средоточием ее жизни и, когда во время первой проверки шкала здоровья показала категорию "МС", Тильде показалось, что она умирает. Решение тогда принял Кен. Взглянув в глаза жены и увидев в них смерть, он сбросил показания шкалы и, взяв Тиля на руки, сказал ей: "Успокойся, никто ничего не узнает. Пойдем отсюда". И она последовала за ним.
  Как она была благодарна ему, как любила... А теперь, откуда это отчуждение, эта неприязнь. Он хотел о чем-то поговорить, объясниться. Зачем она наорала на него? Какой раздраженной, несдержанной она стала. Почему? Что произошло? С ней? С ними?
  Тильда поднялась. Кен, наверное, сидит у себя и переживает ссору. Надо пойти к нему.
  
  
  
  Ментек был польщен и взволнован приглашением. Юный хранитель уже удалился, а он все сидел и сидел, не зная, чем объяснить неожиданную честь. Хотя долго ждать ему не пришлось. Появился служка и проводил его в трапезную.
  Ждали только Ментека. Когда он вошел, все встали и вознесли молитву. Краем глаза он успел заметить, что трое-четверо присутствующих не принимали в ней участия. Сев, он огляделся внимательней. Кроме двенадцати хранителей, за столом было двое его друзей-наставников и еще несколько незнакомых ему интерферентов. Но прямо напротив него (Ментек едва сдержал возглас удивления) чему-то громко и весело смеялся молодой красавец с сумасшедшими глазами. Гез, некоронованный король Воронки. Что он тут делает? Возможно ли, что он тут частый гость. Судя по его поведению, да. Впрочем, кто он такой, чтобы судить! Но кто это там, в глубине стола? Ну да, так и есть. Серые плащи с низко надвинутыми капюшонами могли скрывать только жителей Топких островов. Что за испытание ему предстоит!
  За свою долгую жизнь Ментек ни разу не общался ни с кем, кроме сородичей. С прочими обитателями Понтины он был знаком только по записям, как если бы они жили на далеких звездах. Поэтому он и не мог понять Кена. Его жажду путешествий, его стремление ко всему неизвестному и, главное, его тягу к Запрещенному миру.
  Вспомнив, зачем он пришел в Храм, Ментек помрачнел. И тут же к нему обратился один из хранителей.
  - Ты все еще во власти страхов, Ментек? Разве Меррит не развеял их?
  Меррит, так, очевидно, звали юношу, встретившего его в Храме...
  - Прости, хранитель, но...
  - Меня зовут Оган.
  Говоря, он повысил голос, и теперь их уже слышали все.
  - Твой ученик нарушил запрет, и ты мучишься двойным сомнением - прав ли ты, покрывая его, и правилен ли сам запрет, если он стоит на пути познания?
  Ментек помертвел. Что он наделал? Теперь Кену конец. Он предал своего ученика. И как теперь его предупредить? Как...
  Он беспомощно завертел головой, но неожиданно на слова Огана откликнулся Гез.
  - Если запрет нарушают интерференты - ханжи и зануды, то уж точно он никуда не годится.
  Его слова вызвали бурю.
  - Ты бы не говорил так, Гез, если бы знал, в чем дело!
  - Ты хочешь сказать, что, если запрет нарушают, то никуда не годится сам запрет?
  - Абсурд, абсурд!
  - Запретов, которые бы никогда и никем не нарушались, не существует в природе. Но если их отменить, то...
  - То каждый будет руководствоваться целесообразностью. Так, как он ее понимает.
  - И наступит хаос!
  - О нет!
  Голос, одновременно властный и мягкий, принадлежал одному из топких и привлек внимание всего застолья.
  - Нет, потому что, несмотря на различия, этнические и индивидуальные, на которые намекал хранитель Оган, угрожая хаосом, все мы принадлежим к единству.
  - Это означает, что все мы плавимся в тигле Единения, - подхватил Гез, - или, если хотите, нам периодически промывают мозги, или, еще вернее, нас усредняют. Нас периодически усредняют. Какой уж тут хаос!
  - Ты, что же, против Единения, Гез, - с любопытством спросил топкий.
  Тот вздохнул.
  - Не знаю, Толень. Единение претит мне. Оно возмущает мое я. И хотя я отдаю себе отчет в том, что интерференция является естественным регулятором Единения, так как исходит из глубин нашей природы, но все во мне протестует...
  - Против чего? Подумай хорошенько.
  - Я тебя понял, хранитель. Да, да, да! Мои мнения, мои решения неизменно гасятся Единением как все яркое, оригинальное и сильное.
  - Маргинальное!
  - Но почему решение большинства лучше, когда оно хуже?
  - Потому что оно лучше для большинства.
  - Но почему это большинство должно выигрывать, неизменно выигрывать у меня, если мое решение лучше?
  - Кто это может знать?
  - В частности ты, Оган. Ты не раз с глазу на глаз одобрял меня. Признайся.
  - Признаюсь.
  - Но во время Единения никогда не поддерживал.
  - Откуда ты знаешь?
  - Справлялся у наблюдателей. Не ожидал?
  Все засмеялись.
  Ментек вконец растерялся. Непринужденная атмосфера застолья, простота обращения поразили его. Сам он привык относиться к хранителям с благоговением. Что же все это означает?
  Но тут снова заговорил топкий, и он весь обратился в слух.
  - Я хорошо понимаю тебя, Гез. И твою правоту, и твою неправоту.
  - Свою правоту я и сам понимаю. Объясни, в чем я не прав.
  - В Воронку стекаются одержимые со всего единства. Страстные, одаренные натуры, но, с другой стороны, неизлечимо инфантильные. Именно инфантилизм заставляет вас искать признания, одобрения. Одним словом, вам нужна публика.
  - При чем тут публика? Я говорил о глобальных проблемах.
  - Брось, Гез, тебе нет дела до глобальных проблем. Тебе нужно, чтобы люди слушали твои песенки. Тебе нужна слава. И ты ревнуешь ко всякой чужой славе. Поэтому и лезешь в глобальные обсуждения, напрягаешь мозги. А они тебе даны не для этого.
  Последние слова произнес сородич Ментека, береговой интерферент, и Ментека неприятно поразила грубость его высказываний. Гез оскорбленно замолк. Нависло неловкое молчание. И тут робко заговорил Ментек.
  - Я не могу понять одного. Как вы можете спорить в Храме? В Храме не должно быть места сомнениям. Написано ведь: оставь все сомнения и страхи...
  - Если ты оставил все страхи, почему ты боишься нас слушать?
  Ментек не нашелся, что ответить, но его ответа и не ждали. Спор снова подхватили топкие. Говоривший, представившийся Сваном, откинул капюшон, обнажив бритую голову с высоким матово-гладким лбом. Как и у всех топких, у него были вкрадчивые манеры и завораживающий, богатый модуляциями голос. Ментек заставил себя преодолеть поднимающийся со дна души ужас и слушать.
  - Согласитесь, что в основе нашего миропорядка лежит страх. Мы приходим в мир, заполненный страхом, и всю свою жизнь проводим в тщетных попытках защититься от него.
  - Мы защищаемся от опасностей!
  - Ерунда. Мы боимся самого страха. Иначе говоря, боимся жизни. Этим и только этим обусловлены все наши запреты.
  - Мы защищаемся потому, что мир к нам враждебен. С первых минут жизни нас стремятся уничтожить - убрать с дороги либо поработить.
  - Мир таков, каким мы его принимаем.
  - Воспринимаем?
  - О нет, я сказал - принимаем. Только то, что вы принимаете, имеет над вами власть.
  - Ты можешь волевым усилием выкинуть из системы какой-либо из определяющих параметров?
  - Могу.
  - Какой?
  - ...
  Когда стало ясно, что топкий не ответит, раздался дружный смех, к которому присоединился и сам Сван.
  - Браво, Гез! Признаю, что обольщался на свой счет. Я еще не освободился от своего страха, если не смог признаться, от чего я хотел освободиться.
  - Ты, топкий, говоришь о свободе?
  - Почему нет?
  - Семантика: топкий, вязкий, связанный. Вам суждено вязнуть в ваших болотах. Темная сила испарений делает для вас то, что для нас Единение. Вы точно так же не способны перерезать пуповину, связующую с питающим чревом. Какая уж тут свобода?
  - А кому она нужна?
  - Что ты говоришь, Толень?
  - Мы связаны не только с питающей нас средой. Мы тысячей нитей связаны со всеми, кто зависит от нас, кого мы любим, кому мы нужны. Если у тебя есть близкие - жена, дети, родители, сестры, братья, друзья, наконец, то ты уже несвободен. Ты несвободен от того, что ты любишь, в такой же мере, в какой от того, чего боишься или ненавидишь. То есть мы пришли к той же формуле: над тобой имеет власть то, что имеет для тебя значение.
  - Странный подход к понятию свободы.
  - Подойди иначе, и ты увидишь, что лишь выдаешь желаемое за действительное.
  - Выходит, если хочешь быть свободным, ты должен оборвать все свои связи?
  - Да.
  - И остаться в абсолютном одиночестве? Сомнительная победа.
  - Потому я и спросил, кому она нужна.
  - Позволь, я изменю направление вопроса - кому она не нужна?
  - Мне. Нам, - густой низкий голос принадлежал пожилому континентянину. - Мы на Континенте довольны всем, как оно есть. И пусть все так и остается.
  - Тогда почему у вас появляются трупы?
  Повисло напряженное молчание. Выпучив глаза, континентянин уставился на Геза. Наконец он выдавил:
  - Трупы появляются не у нас, а на Берегах.
  - Чепуха. Это одни континентяне. Они почему-то идут к океану, чтобы умереть там.
  - Да, подхватил Сван, - сплошные загадки: почему умирают, почему континентяне и почему идут к океану?
  - Добавь еще, почему наблюдатели не дают эту проблему на обсуждение Единения.
  - Рассчитывают справиться своими силами.
  - Такой ценой? Трупы появляются каждый день. Десятками.
  - А что думают по этому поводу хранители?
  И снова повисло неловкое молчание.
  Ответил Оган.
  - Мы видим в этом Божий промысел. Мы не должны вмешиваться.
  - Я не спросил, почему Храм бездействует. Я спросил, что вы об этом думаете.
  - Больше всего это похоже на болезнь эпидемического характера.
  - Вирус самоубийства! Действует только на интерферентов Континента.
  - Не паясничай, Гез.
  - Это от бессилия. Я бы сам хотел заняться расследованием, да я на плохом счету у наблюдателей. Они мне не дадут и шагу ступить.
  - Гез, спой свою новую песню про наблюдателей.
  Король Воронки не заставил себя долго просить.
  Ментек сидел совершенно подавленный. Он устал. Вместо успокоения Храм окончательно выбил его из колеи. Ментек дождался конца трапезы и хотел было ускользнуть, но его остановил топкий, Толень.
  - Я хотел бы познакомиться с вашим непослушным учеником. Это возможно?
  - Я передам ему.
  
  
  
  Примирения с женой не получилось. Они поговорили о последних новостях, о Тиле и разошлись, так и не заговорив о главном. Кен думал о вчерашнем трупе, о странном поведении наблюдателей. Утром он снова вошел в Единение и пробыл там больше положенного времени, но ничего не услышал о мертвом континентянине. Спросить он не решился. Слишком долго он отсутствовал на родине. Ему пришло в голову пойти на берег и снова осмотреть место происшествия.
  Кен без труда нашел его. Опустился на теплый песок. Стал разгребать его, складывая в кучку разноцветные камешки, ракушки, осколки, потерянные безделушки. Он перебирал незатейливые вещицы, пытаясь представить, кому они могли принадлежать и где сейчас их хозяева. Браслет из тяжелого темного металла, украшенный символом энергии, привлек его внимание. Он надел его. Легкое покалывание, затем усиливающийся ток. Э, да это стимулятор! Кен сорвал браслет. Осмотрев прочие вещи и не найдя ничего интересного, он зачем-то зарыл их обратно в песок. Стимулятор он, размахнувшись, бросил в океан подальше от берега. Потом и сам прыгнул в воду.
  Кен любил океан. Любил прикосновение волн, одновременно и успокаивающее и бодрящее. Это чем-то напоминало Единение, но было более интимным и не требовало отдачи. Кен лег на спину и закрыл глаза. Еще некоторое время он слышал крики морских птиц, затем погрузился в сон. Когда он проснулся, рядом с ним на волнах покачивался труп.
  Это было уже слишком. "Вы, ребята, перебарщиваете", - непонятно к кому обратился он. Он пригляделся. Тело утопленника распухло настолько, что ничего нельзя было сказать наверняка. Однако Кен был уверен, что и этот подброшенный ему, как в дрянной пьесе, покойник - континентянин. Кена замутило. Ему не хотелось вызывать наблюдателей, не хотелось снова отвечать на вопросы. Он выбрался на берег.
  Что теперь? Океан молчал. Кен ощутил прилив гложущей тоски. Домой ему не хотелось. Там безрадостно и скучно. От друзей он отвык за свои долгие скитания. Встречу с океаном ему отравили загадочные покойники. И само собой выплыло решение - Запрещенный мир.
  Провались все к черту, он отправится туда!
  
  
  
  Незнакомец появился снова, когда она сидела в баре за бокалом тоника. Вот уже несколько дней, как он выслеживал ее повсюду. И вот теперь лавировал между столиками, отыскивая свободный.
  Сцеола присмотрелась. Не особенно красив, но чувствуется порода. Дорогой костюм, легкие свободные движения. В душе Сцеолы шевельнулась неприязнь. "Где ты раньше был, когда я подыхала от голода?" - со злостью подумала она. Ну и рожу же он скорчит, когда узнает, что она богата и независима!
  Когда ее преследователь, наконец сев, посмотрел на нее, она не отвела взгляда. И тут какое-то колебание прошло по его лицу и фигуре, на доли секунды смазав весь облик. "Робкий охотник", - пришло ей в голову неожиданное сравнение. Хотя, скорее всего, иностранец.
  Тот между тем, решившись, уже подходил к ее столику. Остановился, попросил разрешения присесть. Она небрежно кивнула, улыбнувшись одними глазами. Ободренный, он сел и произнес странное приветствие. Точно, иностранец! И выговор странный и голос. Такое богатство оттенков! От мягчайших, нежных переливов до резковатой хрипотцы. "Как старинный узорчатый бархат, чуть-чуть кое-где потертый", - подумала она и заставила себя вслушаться в слова. Боже! Что он говорит? Гиадец? Тот самый? Чушь какая-то!
  - Погодите! Но вы совсем не похожи! Как вам удалось так измениться? Или я вижу перед собой проекцию?
  Она кокетливо улыбнулась.
  - Нет, я не проекция. Вот, можешь убедиться.
  Он взял ее руку, чуть сжал и поднес ко лбу.
  Руки у него были, несомненно, живые, горячие, а лоб так просто пылал.
  Сцеола чуть погладила его тыльной стороной ладони и отняла руку. Он встревоженно замер.
  Сцеола кивнула.
  - Продолжайте.
  - Это капсула. Дело в капсуле. Я в ней прилетел. Мы в них путешествуем, ну передвигаемся на дальние расстояния.
  Брови Сцеолы поползли наверх.
  - Но никакой капсулы я тогда не видела. Я хорошо помню, вы были в плаще, таком длинном фиолетовом плаще.
  - Она невидимая. Мы ее носим как... Она как одежда, только невидимая. Это энергокапсула. Их изобрели около ста лет назад. До этого пользовались телепортами.
  Сцеола начала что-то понимать.
  - А как она действует?
  - По тому же принципу, что и телепорт. Только телепорт, распылив объект, посылает информацию для обратной сборки в телепорт назначения, а сам остается на месте. А капсула движется вместе с объектом. Она заключает его внутрь себя и защищает. Ото всего. Потом, на месте, собирает, как телепорт назначения.
  - А сама сворачивается и полезает в карман? - ехидно спросила Сцеола.
  - Да, если ей приказать, - невозмутимо ответил Кен.
  - И все-таки, я не понимаю, как это все... как она движется? С вами, то есть с объектом?
  - По свету. Со светом. Ну берет свет от любого источника. Может взять от звезды или от космических лучей. Фокусирует и направляет волну в нужную сторону. И ложится на нее. Или садится. Как лучше сказать?
  - Все равно. Я все равно этого не пойму. Хотя я и в телепортах совсем ничего не понимаю. Просто привыкла к ним, знаю с детства. А почему вы всегда один? И зачем вы здесь? Вы выполняете миссию? Ну задание вашего правительства.
  - Нет. Я - нарушитель.
  - Не понимаю.
  - Я сам себя не понимаю. Чего мне стоило в первый раз нарушить запрет и отправиться сюда, к вам!.. Но меня тянуло неудержимо. Ваш мир притягивает, как магнит. Вы - необыкновенные люди. Живете так, будто вы на равных с жизнью и смертью, хотя знаете гораздо меньше нас и о том и о другом... А больше всего я хотел найти Переключателя. Это сводило меня с ума. Я думал, найду его, увижу и все пойму. И я его нашел.
  Он замолчал.
  - И что?
  - Ничего. Не понял. Я ничего не понял. Тайна осталась. Самое удивительное, что он сам ни о чем не подозревает.
  - И ты ему не сказал?
  - Нет. Это опасное знание. Для всех. Хотя... Он очень достойный человек, и я рад, что это он, а не кто-то другой.
  - Это... это Дон?
  - Ну, конечно. Я приходил к вам, когда вы еще жили вместе. Тогда я и увидел тебя впервые. Ты же сказала, что помнишь!
  - Да, помню.
  - За это я тоже благодарен Переключателю.
  Он посмотрел ей в глаза долгим взглядом.
  Сцеола промолчала. Пришелец пробудил в ней не самые лучшие воспоминания. Не стоило ему этого делать.
  Он понял ее молчание по-другому и заторопился.
  - Но в этот раз я прилетел только ради тебя. Это правда. Ты как вон та синяя звезда. Синеглазая. У наших женщин таких глаз не бывает. У моей жены глаза золотисто-карие. А у сына совсем золотые. Как два маленьких солнца.
  Он улыбнулся.
  Улыбка была замечательной. И сказал он все это хорошо. Так сердечно, естественно...
  Сцеола усмехнулась про себя. Знаем все это. Как же, проходили. По принципу "я с тобой честен". А звезда и прочий треп... Красиво, соблазнительно, но... видела она таких звезд. Плавают потом в сточных канавах или лезут в петлю. Слава Богу, она не из таких. Ее-то жизнь кое-чему научила. Господи, как все обрыдло! Ах, Дон, чтоб ты там сдох! Хотя... при чем тут Дон? Он тоже был с ней честен. И он не виноват, что ее не любит. Не-лю-бит!.. А этот? Путешественник хренов...
  Она подняла глаза. Гиадец смотрел на нее с таким восхищением, что у нее защемило сердце.
  Ну что ж, звезда так звезда!
  Она засмеялась и встала.
  Кен, все это время с тревогой наблюдавший за ней, тоже засмеялся и подал ей руку.
  
  
  
  - Тобой интересуются топкие.
  Ментек был хмур и подавлен. Кен впервые видел его таким, и впервые в нем шевельнулась жалость к наставнику. Но Кен промолчал, только отгороженно пожал плечами.
  - Я встретился с ними в Храме.
  - Откуда они меня знают?
  - От меня.
  - Что-о-о?!
  - Кен, я тебя не выдал. В Храме знают только то, что ты нарушил запрет, но не знают, какой.
  - Вычислят.
  - Не думаю.
  - Почему?
  - Никто, ни хранители, ни гости не пытались это выяснить. Меня никто не заставлял сказать больше того, что я сказал. Кен, я тебя не выдал!
  - Хорошо, наставник, - голос Кена потеплел, - что же им нужно?
  - Думаю, ты их заинтересовал способностью рисковать.
  - Вот как? А что там вообще было? Расскажи.
  - Много говорили о запретах, о свободе и несвободе...
  Ментек пересказал споры в трапезной Храма.
  Кен напряженно слушал.
  - Человек несвободен, пока он кого-то любит или ненавидит? Иначе говоря, пока ему кто-то нужен... Знаешь, Ментек, нечто подобное мне говорил Переключатель в Запрещенном мире. Он цитировал одну их древнюю книгу - "Путешествие в Икстлан"...
  - Ты нашел Переключателя и говорил с ним?! Ты... Ты сказал ему?
  - Нет-нет. Нет!
  - Все равно это чудовищный риск. Кен, ты погубишь нас всех. Я должен сообщить наблюдателям.
  - Погоди. Погоди, Ментек.
  - Хватит! Я и так слишком долго терпел.
  - Выслушай меня!
  - Ну хорошо, говори.
  - Он... Он нам не опасен. Напротив, если и есть кто, способный решить наши проблемы, так это он.
  - Ты говоришь так, будто хорошо его изучил. Как ты можешь знать чужую душу. Человека из чужого мира!
  - А вот знаю. Я в нем уверен больше, чем в любом из наших, больше, чем в себе.
  - Каким образом?
  - Он пошел против страшной системы, довлевшей над их миром. И не один - он не сумасшедший. Представь, ему удалось найти единомышленников. Сначала кучку друзей, потом половину всего населения. Он превращает в друзей своих лютых врагов. И даже те, кто остаются ему врагами, уважают и считаются с ним. А главное - он не боится быть самим собой. Не боится жить.
  - Такой, если, конечно, портрет верен, такой может быть Переключателем. И нам...
  - Ты боишься произнести "нечего опасаться"?
  - А ты не боишься?
  - Я хочу избавиться от страха. Я хочу перестать бояться всего и вся. Я хочу быть свободным, насколько это возможно.
  - Поезжай на Топкие острова. Тебя там ждут.
  
  
  
  Тоска гнала Тильду из дома. Голова ее пылала. И повсюду, куда она ни бросала взгляд, ей чудился серо-желтый туман, в котором копошились какие-то безглазые существа цвета гноя. Она постояла на пороге, потом вернулась, удвоила защиту вокруг дома и сада, чтобы Тилю ничего не угрожало, и вышла за ворота. Куда теперь? Куда ей идти? К кому понести свою беду? Единение? Ни за что! Никто не должен коснуться ее мыслей, отравленных черным ядом. И в Храм она не пойдет, такая. И тут она вспомнила о подруге, когда-то давшей ей бесценный совет. Она облегченно вздохнула. Да. Вот кто ей нужен.
  Подруга жила в Воронке, хотя родом была с Берегов. В Воронку ее затянул неблагодарный дар прорицания. Добропорядочные интерференты морщили носы и отворачивались от гадалки, предсказывающей судьбу по чему угодно - от обрезков волос до свечения ауры. В образовавшемся вокруг нее вакууме Дарита увидела перст судьбы и переселилась в Воронку, где сразу стала важной персоной.
  Тильде она обрадовалась. Она помнила, что Тильда, не посчитавшись с мнением соседей, обратилась к ней за помощью еще в период ее жизни на Берегах. Она приветствовала ее радостно, без усвоенного за годы занятия ремеслом оттенка иронично-ласковой снисходительности.
  Тильда улыбнулась через силу.
  - Привет тебе, Дарита.
  Гадалка внимательно посмотрела на нее.
  - Что, худо тебе?
  Тильда молча закивала головой.
  - Ладно, попей моей водички и давай рассказывай.
  Она протянула Тильде пузатый толстостенный стаканчик с темной, пахнущей водорослями жидкостью. Тильда выпила его залпом. Перевела дух. Обвела взглядом комнату. Серо-желтый туман исчез. Ушла и боль. И голова больше не горела.
  - Боже мой, как просто! Два глотка воды.
  - Не так просто. Эту воду нельзя пить часто. А тебе надо налаживать жизнь.
  Тильда скривилась.
  - Кажется, все пропало.
  - Бывает.
  - Но почему со мной?
  - Не о том говоришь, милая.
  - Да... Ну, слушай. Он уходит.
  - Он это сказал?
  - Нет. Ты не поняла. Он часто и надолго уходит из дома.
  - Говорит, куда?
  Тильда закусила губу.
  - Ходит в дальние миры. У него тема - "Сравнительная эволюция гуманоидных цивилизаций". Он работает над темой.
  Тильда замолчала. Она сама не знала, почему лжет. Кен был звездным структурологом и понятия не имел о сравнительной эволюции.
  - И ты веришь?
  - Нет. То есть про тему - это правда. Но...
  - Но ты думаешь, это не главное?
  - Да.
  - Правильно думаешь. Завел он себе там кого-то.
  Откровенная грубость выражения, отразившая ее затаенные страхи, больно ударила Тильду.
  - Нет. Он не такой!
  - Все они не такие.
  - Нет, я бы знала. Тут что-то другое.
  - Да? А скажи, когда вы в последний раз?..
  - ...
  - Ну вот, видишь!
  Тильде стало стыдно. Не слушая больше вкрадчивого бормотания гадалки, она тяжело поднялась и, натыкаясь на какие-то вещи, пошла обратно. Пусть лучше гнойный туман и огонь в голове. Она пойдет домой и будет ждать мужа.
  
  
  
  Кен сбросил капсулу, огляделся. Топкие острова совсем не изменились. Когда-то он облазил всю Понтину и помнил здесь многое. В мрачных пейзажах островов была разлита темная красота. А колдовские силы, таившиеся в неясном говоре ручейков, сладком шелесте ядовитых трав, тяжелом дурмане цветов и особенно в завораживающих танцах испарений, притягивали не меньше, чем кипящие страсти Воронки.
  - Привет тебе, Кен.
  - Привет тебе. Ты, наверное, Толень.
  - Как тебе острова?
  - Совсем не изменились.
  - Прозвучало как-то оскорбительно. Или мне показалось?
  - Не показалось. Я был здесь когда-то очень давно. И здесь ничего не изменилось. Не только у вас. На всей Понтине. Нет движения. Нет жизни. Понтина умирает. Ты знаешь о трупах? Хотя, что я? Конечно, знаешь.
  - Я знаю все.
  - Я так и думал.
  - Ответ прост и страшен.
  - Но мне не было так уж просто понять. А как только я понял...
  - Ты пришел к нам.
  - Да. Догадался, что вы знаете. И что меня вы позвали именно поэтому.
  - Потому что и сами больны тем же недугом. Вас, береговых, и Воронку поддерживает Единение. Нас - силы болот. Несогласные питаются энергией протеста. А у Континента нет ничего. Это всегда было самое дохлое место на Понтине. И именно с него она начала гнить.
  - А почему они идут к океану?
  - Инстинкт. Жажда выжить. Океан породил нас всех. Их толкает к нему подспудная надежда выжить. И это ждет всех нас. Если мы ничего не сделаем.
  - Почему ты не обратился к несогласным?
  - У несогласных за душой нет ничего, кроме протеста. По сути, они создали у себя то же Единение, только в миниатюре, и даже не догадываются об этом. Они не представляют никакой силы и разделят общую участь. Если, повторяю, мы ничего не сделаем.
  Кен молчал. Ему не хотелось признаваться, что мысли его были далеко отсюда, за сотни световых лет.
  Толень подождал немного и заговорил снова.
  - Ты почувствовал эту болезнь давно, много лет назад. Поэтому и стал уходить... в Запрещенный мир?
  - Ты знаешь?
  - Нетрудно было догадаться.
  - Я говорил старому болвану!
  - Он печется о тебе.
  - Он хотел рассказать наблюдателям. Я еле его удержал.
  - Старик цепляется за то, во что верил всю жизнь. Отними у него веру, и он умрет, как эти с Континента.
  - Мне он тоже дорог, несмотря ни на что. Но он бесит меня.
  - Нас всех держат на помочах.
  - Только не меня!
  Толень улыбнулся.
  - И тебя держат, только другие помочи. Взгляни!
  Он махнул рукой.
  Кен обернулся.
  По болоту, как посуху, шла Сцеола, в развевающихся одеждах, с цветами в распущенных волосах. На ее лице блуждала рассеянная улыбка.
  У Кена застучало в висках. Он рванулся было вперед, но сдержался, вовремя догадавшись, что это хитрая ловушка топких. Болотная магия!
  В ярости, Кен повернулся к Толеню.
  Тот продолжал улыбаться.
  - Хорошо. Ты прав. Мы страдаем от зависимости и мечтаем освободиться, а, освободившись от одной, попадаем в другую. Согласен. А ты свободен?
  - Никто не свободен.
  - Но что связывает тебя?
  Толень обвел рукой пространство вокруг них.
  - Все это. Я люблю наш мир. Его злую красоту, темное вино болот, таинство зла. Красота зла так же способна вдохновлять, как и благодать небес. Погости у нас, и ты убедишься, что воронкийцы посещают болота так же часто, как и Храм.
  - И Гез? Я когда-то дружил с ним...
  - И что?
  - Они тщеславны и суетны. Вечные дети. Публика нужна им, как воздух. Они готовы на унижение, лишь бы пришли послушать их песенки или посмотреть их картинки. Забавно видеть, как они трепетно заглядывают вам в глаза, ожидая отзыва, как приговора. Мне надоело вечно выражать восхищение.
  - Они создают бессмертные произведения.
  - Но не делаются от этого лучше.
  - А ты сам? Почему ты забросил работу?
  - Тебе и это известно?
  - ...
  - Надоело исследовать звезды. Люди, их жизнь и взаимоотношения, интереснее. Особенно непохожие на нас. Они притягивают, как магнит. И ты прав: там меня держат. И, надеюсь, ждут.
  - Значит, ты нашел, что искал?
  - Да. Что?
  - Я спросил, ты нашел то, зачем ходил в Запрещенный мир?
  - А почему ты спрашиваешь?
  - От твоего ответа многое зависит.
  - А если я не отвечу?
  - Ты не доверяешь мне?
  - Почему я должен тебе доверять?
  - Чтобы не остаться одному.
  - Я не один.
  - Но можешь оказаться в полном одиночестве.
  - Угроза?
  - Призыв к разуму.
  Мозг Кена лихорадочно работал. Топкие не сильны в прощупывании. Там им положен естественный предел. Их стихия - чары - наваждение, внушение, дурман. Им никогда не докопаться до того, что он не желает открывать. Следовательно, они ничего не могут знать о Переключателе. А если догадываются, то это им ничего не даст. Ментеку известно совсем немного. А вот Сцеола... Откуда они знают о Сцеоле? Непроизвольно он обернулся в сторону болот. Призрак исчез. На том месте клубился черный пар. Кен повернулся к Толеню.
  Тот спокойно ждал.
  - Откуда вы знаете о ней?
  - Ты не доверяешь мне. Почему я должен открывать тебе наши секреты?
  - Что вам нужно?
  - То, что ты нашел в Запрещенном мире.
  - Не зная, что именно?
  - Нарушить такой запрет можно только ради одного.
  - Если ты знаешь, зачем спрашивать меня.
  - Мне нужно знать, кто он.
  - Ты хотел сказать, она?
  - Брось. Ты ходил туда не ради нее.
  - Ты прав наполовину. Вначале меня привлекал тот мир сам по себе, его тайны. Но когда я встретил ее, все другое отступило.
  - Ну что ж, мне жаль. Жаль, что разговор не получился. Прощай.
  Топкий ушел.
  Кен вызвал капсулу. Она не среагировала. Кен повторил мысленный приказ, но уже в следующую секунду понял, что это лишнее. Капсула исчезла.
  Вокруг, сколько хватало глаз, простирались болота. Исчезла даже тропинка, по которой он вышел сюда. Кен двинулся наугад и тут же больно ударился о невидимую преграду. Выругавшись, он пошел в противоположном направлении. Но уже через десяток шагов почувствовал, что его удерживает непонятная сила. Трава, только что мягко ластившаяся, обросла щупальцами и цеплялась за одежду. Струйки черного пара угрожающе вытянулись к нему, наползая со всех сторон, уплотняясь и принимая формы кошмарного зверья. Оскаленная морда нависла над ним, капнула коричнево-зеленой слюной. Кен содрогнулся, и в тот же миг его всего пронизала адская боль. Кен упал на землю, затрясся в судорогах. Боль была невыносимой, но он не терял сознания. Собрав всю свою волю, он попытался встать. Сверху послышался свист рассекаемого воздуха. Кен заставил себя взглянуть. На него падала гигантская скала. Кен оцепенел. Во все глаза смотрел он на приближающуюся смерть, и уже не слышал адского свиста, не чувствовал ни страха, ни боли. Когда скала прошла сквозь него, он даже не удивился. Мерзавец топкий! Проклятый ублюдок!
  Однако надо было выбираться с островов. Чары отступили. Как видно, топкий не хотел его убивать, только потешил злую душеньку. Но капсулу не вернул, подонок. Оставалось одно - ползучий мост, единственный мост, связывающий Топкие острова с Континентом.
  Мост назывался ползучим, потому что был узким и склизким, и без перил. Так что тому, кто не имел тренировки, приходилось продвигаться ползком, прижимаясь всем телом к сучковатому кривому стволу поваленного дерева, который, собственно, и был мостом. Но Кен был хорошо тренирован. Опыт исследователя и путешественника кое-что да значил. Кен без труда перешел мост и, раздобыв в первом же пункте новую капсулу, махнул к зазнобе-запрещенке. Лечить старую тоску и новые раны.
  
  
  
  Синие широко распахнутые глаза смотрели на него с восторгом и ожиданием... Чего? Какого-то знака, слова, движения? Был только один способ узнать. Но Кен медлил. Древний запрет тяготел над ним. Секунда, вторая. Еще немного, и ожидание в ее глазах сменится разочарованием. Стыдясь самого себя, Кен легко проник в ее ничем не защищенные мысли. И ужаснулся. Будь он проклят! Как он мог забыть? Ведь он изучал записи. Все пропало! Ему остается уйти. Потерять ее навсегда. Как она будет его презирать, возможно, возненавидит... Еще не сознавая, что делает, Кен двинулся дальше. Какие слабые частоты! Еле уловимые. Но он нащупал их. Поймал главный ритм, второй, третий. Через пять минут он уже знал ее всю. И медленно, ошупью начал импровизировать, вернее, угадывать симфонию ее тела. Он был один там, где должны быть двое. Ему приходилось самому сделать то, что обычно делает инстинкт. Но он должен показать этой гордой чужеземке, что такое любовь. Она забудет примитивную акробатику, которой упиваются ее сородичи, не имея представления об истинном, глубинном наслаждении...
  Стоявшая неподвижно Сцеола вдруг ахнула и пошатнулась. Ей показалось, что все клеточки ее тела завибрировали, как под воздействием волшебной свирели Пана. И она сама, ее тело стало живой музыкой. Расплавилось и заструилось раскаленным плазменным потоком.
  В какую-то долю секунды Кен почувствовал, что она начала отвечать ему и, отбросив роль пассивного инструмента, заиграла высокое соло. В тот же миг она шагнула к нему и обхватила его руками. Кен не успел удивиться. Поток подхватил его.
  - Что это было?
  - Любовь.
  - Я думала, что знаю о любви все. Я ведь была шлюхой, если ты понимаешь, что это такое. И я любила, очень любила одного человека. Но я никогда, никогда... ты мне не веришь?
  - Верю.
  - Что же это было?
  - Плазма. Четвертое состояние вещества. В нашем языке любовь и плазма называются одним словом.
  - Я не понимаю.
  - Этого никто не понимает.
  - Погоди, я не о том. Я знаю, что такое четвертое состояние. Я видела плазменную струю на энергостанции. Я не понимаю - как...
  - Такова наша природа. А мне непонятно ваше...
  - Ты можешь не стесняться в выражениях. По сравнению с вами мы - жалкие несмышленыши.
  - Я бы так не сказал!
  - Спасибо. Ты мне льстишь. Но...
  - Что?
  - Это было прекрасно, несравнимо ни с чем. Но я не люблю тебя.
  Сказав это, Сцеола запрокинула голову и расхохоталась, весело и свободно.
  Кен не верил ушам. Он-то думал, что навсегда покорил и привязал к себе чужеземную красавицу. А она смеялась.
  - Ты еще мало знаешь меня.
  - Нет. Дело совсем не в этом. То, что ты показал мне... У нас для этого другое слово. Мы называем это сексом. Правда, это был самый высокий класс. Но это не то. Я люблю Дона. Это у меня навсегда и безнадежно. А секс сам по себе меня никогда не интересовал. Я всегда искала любви. Тебе этого не понять. Мы разные.
  - Мы не разные. И ты права. А я - последний дурак. Думал тебя поразить и...
  - А мужики все дураки! И мне вас не жаль. Поделом. За все наши слезы.
  Она снова засмеялась, и Кен улыбнулся в ответ, хотя и не понимал, что происходит, почему его отталкивают.
  - А ты не тужи. Пройдет. Знаешь, как у нас говорят - "и это пройдет!"
  - Я не хочу.
  - Вот как? Чего же ты хочешь?
  - Хочу, чтобы моя Синяя звезда была со мной.
  - Звезда? Говоришь, звезда? А сам хочешь стянуть меня с неба и привязать за лучик к колышку. Сделать этаким ручным солнышком. Не бывать этому! Звезда так звезда! К тому же солнышко у тебя уже есть. Забыл? А ведь небось любишь жену? Не смей говорить, что нет. А даже если и нет, все равно это подлость. И я не хочу в этом участвовать. Мне ее жаль, хотя я ее совсем не знаю. Зато я знаю, что это такое, когда тебе лгут и уходят. И не смотри на меня так - переживешь!
  Сцеола усмехнулась ему в лицо и ушла, стуча каблуками.
  Кена захлестнула обида. Как жестоко! Разве он виноват? Он был с ней честен. Рассказал все. Ни разу ни в чем не солгал. Соблазнял? Играл на ее одинокости, обреченности ее чувства к Переключателю? Да. Но разве он виноват? Он тоже одинок. И он нравился ей! И сейчас нравится. А Тильда - это совсем другое...
  Хорошо, он уйдет. Вернется домой. Сердце его сжалось тоской при этой мысли. Но в одном она права - его дом там, на Понтине.
  Послушная мысленному приказу хозяина энергокапсула ожила и стала разворачиваться, обволакивая его тело.
  Затаив дыхание, Сцеола наблюдала из-за дерева, где она спряталась, как на ее глазах недавний возлюбленный превращался в монстра и исчезал в колеблющемся воздухе.
  Ну вот и все! Сцеола заплакала. Она чувствовала себя брошенной. Даром что она сама дала ему от ворот поворот. Невелико утешение! Размазывая косметику, она говорила вслух, обращаясь к безмолвной аллее: "Эх, дура я, дура! Ну почему я плачу? Почему мне так плохо? Он мне чужой, совсем-совсем чужой. А у меня есть Вилли! Самый лучший малыш на свете. А мужики? Да пропади они все пропадом!"
  
  
  
  Дома было пусто и пыльно. Его не встречали, не ждали. Кену стало досадно.
  Он походил по комнатам, вышел в сад, прислушался. Что-то не то, но что? Он подошел к дереву, сорвал плод. Дерево закивало ему ветвями, зашумело благодарно листьями. Кен улыбнулся. Но беспокойство не проходило. И тут он понял. Не было защиты. Тильда ушла, не позаботясь о защите вокруг дома. Это могло означать только одно: она ушла, забрав Тиля. Дура! Он бросился обратно в дом. Где-то должно быть оставлено сообщение. Что-нибудь вроде "Я так больше не могу"... Нигде ничего. Ни записки, ни знака. Кен в изнеможении сел. Жизнь разваливалась, как будто кто-то невидимый, воспользовавшись его отсутствием, выдернул опорный камень из-под шаткой постройки.
  В дверях раздалось покашливание. Кен встрепенулся. Бент. Старый знакомец Тильды. Друг детства, к которому Кен когда-то здорово ревновал. Сейчас он стоял у порога и, как показалось Кену, смотрел на него сочувственно. У Кена перехватило в горле.
  - Где моя жена? Где Тильда?
  - У меня. У нас, - поправился Бент.
  - Что случилось? Тиль тоже у вас?
  - Кен...
  - Ну!
  - Тиля забрали наблюдатели. В Замкнутые круги. Мы с Мэлли узнали случайно и взяли ее к себе. Хочешь повидать ее?
  - Не-е-ет. Нет! Сначала я должен вернуть Тиля. Я пойду туда!
  - Я с тобой.
  - Эй вы, парочка сумасшедших! Или вы знаете, где это? Куда вы собрались?
  В комнату ввалился Гез, таща за собой рогатого зверя с рыжей шерстью.
  - Я узнал от Толеня. Он идет сюда вместе со Сваном. Ментек тоже в курсе.
  Кен только крутил головой.
  Гез не обманул. Пришли и Толень со Сваном, и Ментек.
  Кен кивнул топким, показывая, что не держит зла, покаянно поклонился старому наставнику.
  Тот взволнованно забормотал:
  - Ты уже все знаешь? Тебе рассказали? Ты виделся с Тильдой?
  Кен покачал головой. Посмотрел вопросительно на Бента.
  Тот вздохнул.
  - Я могу пересказать со слов Тильды. В тот день она, как всегда, - он осекся, виновато глянул на Кена.
  Кен продолжил за него:
  - В то утро она, как всегда, подошла к индикатору, будь он проклят. Ты можешь не стесняться - мне уже скрывать нечего. Доскрывались.
  Бент кивнул.
  - Ну вот. И индикатор стоял на критической черте. Тильда еще говорила, что очень удивилась, почему она ничего не почувствовала. Никаких изменений в себе или... словом, ничего. Потом она опомнилась и бросилась искать Тиля. Она решила бежать. Куда, и сама не знала.
  Кен стиснул зубы. Его не было рядом!..
  Бент посмотрел на него с жалостью.
  - И тут появились они. Были вежливы, деликатны. Выразили сочувствие. Сказали, что Тилю никто не причинит зла, но оставаться дома он не может. Что так будет лучше для него и для них. Для вас, то есть.
  - И все? Они больше ничего не сказали? Не оставили? Ни следа, ни одной зацепки?
  Бент покачал головой.
  - Забрали Тиля и исчезли.
  - Они упомянули Замкнутые круги? Может, Тиль не там?
  - Больше негде. Мы с Мэлли сделали запросы повсюду, где только можно.
  - Давайте действовать по системе. Кто что знает о Замкнутых кругах, пусть выкладывает.
  Все посмотрели друг на друга.
  - Так, - заключил Сван, - никто и ничего.
  - Хорошо. Давайте, с другого конца - где? Где они могут быть расположены?
  - Гениально, Гез! В самом деле, они должны занимать какое-то пространство. Скорее всего, защищенное. Надо найти на планете достаточно протяженное место с постоянной сильной защитой.
  - Почему на планете? Они могут находиться вне Понтины.
  - Сначала поищем на Понтине, потом дальше.
  - Сколько лет ты собираешься искать?
  - Но, может, нам повезет?
  - Надо действовать наверняка.
  - Это как?
  - Хранители. Они должны знать. От хранителей нет тайн.
  - Как ты собираешься их заставить?
  - Можно пригрозить им, что мы расскажем все Единению.
  - Угрожать Храму? Ты спятил!
  - И, потом, Единение дружно осудит Кена и Тильду. Как дважды нарушителей.
  - А если попросить? Понимаете, не угрожать, а попросить?
  - Еще один идиот! Просить хранителей! Да они не поступятся ни одной крупицей своей избранности.
  - А я думал, ты любишь их, Гез.
  - Я и тебя люблю, Толень.
  - В чем дело? Не время для нежных признаний.
  Все рассмеялись. Даже Кен улыбнулся. И тут распахнулась дверь и вошел Меррит.
  В комнате стало светлее. Повеяло свежим благодатным ветром. Юному хранителю освободили самое почетное место. После приветствий все молча воззрились на него, ожидая чудесного решения. Но Меррит, если и имел его, не торопился поделиться. Поглядев пристально на Кена, он проговорил:
  - Все тайное становиться явным. Тебе не надо больше скрывать. Расскажи о Запрещенном мире.
  - Что именно, хранитель?
  - Главное. Чем они отличаются от нас? Наши знания о них относятся к периоду двухсотлетней давности. Никто, кроме тебя, этого не расскажет. Мы навели справки. Ты - единственный нарушитель.
  - Можно послать капсулу с записывающим устройством.
  - Зачем, когда есть Кен?
  - Но он, может быть, необъективен!
  - Зато у него есть интуиция. С ней он нашел Переключателя. Ни одна капсула на такое не способна.
  Все, кроме Ментека и Толеня, были поражены.
  - Переключатель? Возможно ли?
  Гез в волнении ломал руки.
  - Но тогда чего же мы медлим? Надо его вызвать. Если кто и способен помочь нам, так только он!
  Кен поразился - Гез слово в слово повторил то, что он сам недавно говорил Ментеку. Но сейчас эти же слова вызвали в нем внутренний протест.
  - Как мы можем ожидать, что чужой разберется в нашем мире лучше нас. Пожалуй, я отвечу на твой вопрос, хранитель. Главное в них то, что они думают своим умом и во всем полагаются на самих себя.
  Гез понял намек и умолк, закусив губу.
  - У них нет Единения? Чем же они поддерживают свои силы?
  - Они черпают их в самих себе.
  Несколько минут все молчали, переваривая услышанное.
  Кен продолжил:
  - Правда, у них есть отдаленное приближение к нашему единству - тот самый Союз Цивилизаций, в который и мы формально входим.
  - А Единения нет?
  - А Единения нет, - раздраженно повторил Кен. Ты что же, совсем не можешь представить себе мир без Единения?
  - Не могу, - честно признался Ментек.
  - Я тоже не могу, - присоединился к нему Бент. Как же они живут без...
  Он не смог сформулировать.
  - Они не лишены его совершенно, но только в самой зачаточной форме. И они относятся к нему по-разному. Одни называют это стадным чувством и стыдятся его. Другие - чувством локтя и гордятся им. Есть у них и системы коллективного управления, но они примитивны и коррумпированы. Еще есть такие группы, где они все вместе молятся и любят друг друга. Но остальные их презирают.
  Кен замолчал. Его слушатели тоже молчали, потрясенные.
  - А в большинстве каждый живет сам по себе, - заключил Кен.
  Толень усмехнулся.
  - Кен, я весьма ценю твои впечатления, но они, скорее всего, поверхностны. Ты сам говорил об управлении. Какая же может быть свобода при наличии управления?
  - Я не говорил о свободе. Я говорил о свободе выбора.
  Он замолчал, почувствовав, что запутался.
  Вмешался Гез.
  - Вы отвлеклись. Мы здесь для того, чтобы найти путь в Замкнутых круги.
  Ментек, до этого молча слушавший отвлеченные споры, произнес с упреком:
  - Я полагал, что хранителю... хранителю-то уж будет это известно. Ведь вы, ведь у вас свет истины!
  Меррит нахмурился.
  - У тебя неверные представления. Свет не есть информационная система, куда можно обратиться с запросом. Мы никогда не делаем ничего подобного.
  - Что же вы делаете?
  - Служим Создателю. И мне было трудно, очень трудно покинуть сегодня Храм.
  - Мы ценим твою жертву, хранитель, но чем же ты нам поможешь?
  - Мы надеялись, что ты знаешь.
  - Я не смог остаться в стороне. Помнишь, Ментек, ты сам говорил?
  - Кажется, я знаю, кто может привести нас в Замкнутые круги, - наблюдатели.
  - Вот это да!
  - Браво, Гез!
  - И впрямь, как просто!
  - Не так уж и просто. Наблюдателей надо еще заманить сюда и потом еще вышибить из них их тайну.
  - Это мы берем на себя.
  Топкие, Толень и Сван, перемигнулись и засмеялись чему-то своему.
  - Сколько вам нужно времени?
  - Завтра утром приведем тепленькими.
  
  
  
  Не снимая капсул, Толень и Сван внимательно обследовали побережье. Они не спешили. До утра было еще далеко. Кроме того, они были утомлены длительным общением с чужаками, а также свежим воздухом и ярким дневным светом. А здесь запах водорослей и гниющих останков океанской мелочи, мокрый, пружинящий под ногами песок и тени, пляшущие в приглушенном свете, напоминали болота. Оба они, хоть и хорохорились перед чужими, чувствовали себя неуютно вдали от Топких островов, без поддержки болотных сил.
  - Что ты скажешь о Меррите, Сван?
  - Черт их разберет, этих хранителей. А что ты имеешь в виду?
  - То же, что и ты.
  - Когда у тебя возникли подозрения?
  - Когда он заявил, что ничего не знает о Замкнутых кругах.
  - И что храмовый свет нельзя использовать.
  - А это, кстати, можно проверить.
  - Ха-ха-ха! Великая топь! Это мысль! Украсть свет из Храма! А почему не весь Храм вместе с обслуживающим персоналом?
  - Все сказал? А теперь подумай.
  Сван изумленно посмотрел на друга.
  - Великая топь! А ведь это мысль! Как это раньше не пришло мне в голову?
  - Утешься. Меня тоже осенило только что. Но об этом потом. Вернемся к Мерриту. Я подозреваю, что он солгал не только по поводу света.
  - Не сомневаюсь. Он преследует какие-то свои цели. Я не верю в бескорыстную помощь хранителей. Я вообще не верю в бескорыстную помощь.
  - А Гез?
  - Гез - дурак!
  - Еще вчера ты восхищался этим дураком.
  - Гез чертовски талантлив. И не только в своей области. Чуть прикоснувшись мыслями к совершенно новой для него проблеме, он выдает блестящие неожиданные решения. Но это не мешает ему оставаться дураком.
  - Наивным?
  - Это не наивность. Он прекрасно видит и ложь и грязь, но ведет себя так, будто не замечает. Не хочет признавать. Потому к нему ничего и не прилипает.
  - Но Меррит - совсем другое дело.
  - Но и тут могут быть вариации. Либо Меррит подослан Храмом, либо ведет собственную игру.
  - Надо учесть возможность и того, и другого.
  - Надо учесть возможность и того, что все это - плод нашего воображения.
  - Что ты мелешь?
  - Не забывай, мы, топкие, тяготеем к черным тяжелым мыслям, мрачным подозрениям...
  - Все это так. Но если такова наша природа...
  - Она такова. И мы рискуем попасться в ловушку собственных измышлений. Перемудрить. Надо об этом помнить.
  - Стой! Кажется, есть.
  В десяти шагах от них покачивался прибитый к берегу и застрявший в водорослях труп.
  Топкие не стали приближаться к нему. Укрывшись за скалами, они вызвали наблюдателей и тут же максимально усилили защиту, чтобы не быть обнаруженными.
  Наблюдателей было двое. Они сразу направились к утопленнику. Один начал обрабатывать его, с тем чтобы поместить в капсулу. Другой же недоуменно озирался, очевидно, в поисках того, кто их вызвал.
  Больше медлить было нельзя.
  Толень выхватил миниатюрный музыкальный инструмент в форме раковины и приложил к губам. Полилась медленная завораживающая мелодия. Наблюдатели застыли. Мелодия постепенно убыстрялась, все более уступая место ритму. И вот уже остался один ритм, простой и сильный, против которого не могло устоять ничто живое. Это был древний ритм праотцев волновой цивилизации. Он считался утерянным несколько тысячелетий назад. О нем ходили легенды, рассказывающие чудеса, и было известно, что не один воронкиец, начиная с Геза, продал бы душу за то только, чтобы разок услышать его. Никто не подозревал, что его сохранили на островах. Топкое братство свято стерегло свои сокровища - древние знания, тайны болотной магии, кирпичики торфа, служившие аккумуляторами болотной силы и многое другое.
  Между тем древний ритм сделал свое. Наблюдатели, бросив несчастную жертву, приблизились к ним, подергиваясь в такт музыке, и угодили прямехонько в капсулу, приготовленную Сваном.
  Толень спрятал раковину.
  - Светает. Нас уже, наверное, ждут.
  - Жаль, что мы не можем сами прочесть их.
  Толень остро поглядел на сородича.
  - Нам не хватает только этого, верно? Наши знания, наша сила, если приплюсовать еще и телепатию, - абсолютная власть!
  - Ты, как будто не жалеешь об этом?
  - Как ни странно, не жалею. Власть - ненадежный дар. Бремя ответственности - раз, потеря личной свободы - два, тягостный долг выбора - три, необходимость защищать ее от всех прочих - четыре.
  - Тогда чего же ты хочешь?
  - Представь себе, я хочу помочь этому бедолаге вернуть сына.
  - Слышу шелест ангельских крылышек!
  - Ты против?
  - Хм...
  - Это не мешает мне, то есть нам, вести свою игру.
  - Ты меня запутал, Толень. Ты меня запутал. Я говорю, я перестал тебя понимать.
  - Не заводись. Ты ведь согласился со мной, что островам угрожает та же опасность, что и всей Понтине.
  - Ну да.
  - Ты согласился, что настала пора подобраться к Замкнутым кругам, так?
  - Ну так.
  - Вот мы этим и занимаемся. А то, что мы при этом поможем Кену, меня не смущает. Парень мне симпатичен.
  - А вот это смущает меня! Топкие не должны...
  - Брось! Должны, не должны... Снова запреты? Меня тошнит от тебя.
  Сван задохнулся от возмущения. Толень примиряюще поднял руку.
  - Замнем. У нас впереди еще храмовый свет. Забыл?
  Сван повеселел. "Все равно, один я ни на что не способен", - подумал он.
  Друзья-приятели подключили к себе капсулу с наблюдателями, образовав нечто вроде прицепа, и взяли курс на жилище Кена.
  
  
  
  Это были очень странные взрослые. Они молчали. Молчали всю дорогу. Даже между собой не обменялись ни словечком. Но что было еще хуже, Тилю никак не удавалось их прочесть. Он напрягался изо всех сил, но проникнуть в их мысли не смог. Ему пришло в голову, что люди, которых он встречал до сих пор, друзья его родителей, не подозревали о его способностях и, соответственно, не защищались. А эти, значит, все знают? Тогда почему его не наказывают? Все ведут и ведут куда-то. И молчат. Тилю стало страшно. Он всхлипнул. Наблюдатели остановились. Внимательно осмотрели его. Один присел перед ним на корточки.
  - Что с тобой, мальчик?
  - Хочу к маме!
  Наблюдатель выпрямился.
  - Идем. Там тебе все объяснят.
  Тиль отступил назад.
  - Не пойду! Никуда не пойду. Маму хочу-у-у! Мама-а-а!
  Никто не показался на его крик. Наблюдатели стояли, как изваяния. И Тиль понял, что они просто ждут, когда он замолчит. И понял, что надо идти. Тиль сжал кулаки. Ничего, он еще им покажет! Наконец преодолен последний коридор. Тиля ввели в огромную светлую комнату, заставленную всевозможным оборудованием, возле которого крутились дети всех возрастов. Увидев Тиля, они оставили свои занятия и окружили его. Два десятка лиц. Любопытство всех оттенков, от высокомерно презрительного до слегка сочувственного. Тиль запомнил их все, вместе с характерным для каждого излучением.
  Между тем один из ребят, высокий мускулистый подросток лет четырнадцати, подмигнув остальным, мол, готовьтесь к представлению, хлопнул его по плечу и гаркнул:
  - Ну, покажи, на что ты способен.
  Тиль не шелохнулся.
  Паренек недоуменно огляделся.
  - Эй, ты что, не слышишь? Покажи нам, что ты умеешь.
  Тиль опустил голову. Он уже с трудом выдерживал направленную на него волну неприязненного интереса.
  - Э, да ты и впрямь не понимаешь? Ну скажи, за что ты сюда попал?
  Тиль медленно поднял на него взгляд, выдохнул:
  - За индикатор.
  Раздался дружный смех.
  - Вот балда! Факт, за индикатор. Мы все тут из-за индикатора. И все мы - особенные, ну не такие как все. Поэтому и мы тут. А ты? Чем ты отличаешься от других?
  Тиль понял: он здесь потому, что он не такой, как все дети. Поэтому его забрали из дома и не пускают к маме. Значит, надо разуверить их в этом. Ни за что на свете нельзя открывать им своих секретов. Пусть решат, что он обыкновенный мальчик.
  Не дождавшись от него реакции и поняв, что забава не удалась, дети потеряли к нему интерес. "Да ты еще совсем малявка!" - резюмировал вожак, и они разошлись по своим местам.
  Тиль остался один. Никто больше не обращал на него внимания. Он тихо вздохнул и подумал: "Почему так долго не идет мама?" И тут же вспомнил, что маме сюда нельзя, так же как и ему нельзя домой. Тиль огляделся. На него никто не смотрел. Вжав голову в плечи, он пошел к двери. Ее не было. Тиль подумал, что ошибся направлением, и пошел вдоль стены. Он обошел весь зал. Двери не было нигде. Тиль сел под стеной и заскулил. Это снова привлекло к нему внимание детей. Когда Тиль увидел, что вокруг него опять собирается толпа, он заревел во весь голос.
  - Во дает, малявка!
  - Ты чего сопли распустил?
  - Мамочку захотелось?
  - Сейчас дадим тебе мамочку!
  Тиль посмотрел на них сквозь слезы. То, что он увидел, он не мог забыть никогда. Сжатые кулаки, глаза, горящие ненавистью. Он зажмурился и не увидел, кто ударил первым. Били больно, старались попасть по голове. Но их было слишком много. Они толкались, мешали друг другу и скоро передрались между собой. Тиль выбрался из свалки, отполз в угол и смотрел оттуда на драку. Дети дрались с таким ожесточением, будто не они только что спокойно работали на машинах.
  Наконец драка пошла на убыль. То один, то другой отделялся от ее ядра, пыхтя и отдуваясь. И вот уже они возбужденно говорили все разом, обсуждая перипетии схватки. Внезапно в комнате появились наблюдатели. Тиль не заметил, как они очутились рядом. Наблюдатели осмотрели всех по очереди, но против ожидания Тиля, никто не был наказан. Наблюдатели даже не упрекнули их за беспорядок. Им просто велели пойти помыться и продолжать работу. Тиль поплелся следом за всеми.
  С этой минуты жизнь Тиля стала невыносимой. Дети травили его. Изобретательность и жестокость их были неиссякаемы. Тиль не понимал, за что они его ненавидят, и первые дни ему казалось, что, если он убедит их в том, что он совсем не плохой и ничего плохого им не сделает, его оставят в покое. Но у него ничего не вышло. Увидев, что он старается им угодить, дети разошлись еще больше. Его толкали, пихали, подставляли подножки, отпускали ехидные шуточки, отнимали все, что замечали в его руках, пачкали одежду. Но Тиль заметил, что они никогда не мешали его занятиям. Как только он становился к машине, его оставляли в покое.
  Тилю в первый же день выделили машину, объяснили, как с ней управляться, и дали задание. Оно было очень простым. Тиль сразу понял, как его надо выполнить. Но он не знал, достаточно ли оно простое для обыкновенного мальчика, и решил притвориться, что оно ему не по силам. На другой день ему дали новое задание. Тиль и его завалил. Так шли дни. Он приходил в зал, получал задание, делал вид, что думает над ним, в конце дня выдавал нелепое решение, которое придумывал в самый последний момент, и ждал, когда погаснет экран. Он приучил себя не реагировать на издевательства. Это не уменьшило пыла его преследователей, они продолжали изощряться в выдумках, но Тиль уже не боялся их так, как раньше. Постепенно он понял, что детям нравится их жестокая игра. Нравится иметь жертву, на которой можно выместить все свои обиды и горести. Он понял также, что им все равно, какой он на самом деле - хороший или плохой. Они хотели, чтобы он был плохим. Они хотели иметь общего врага. Он догадывался, что они увечны и глубоко несчастны, хотя почти все время смеялись и вселились. Они все были необыкновенно способными и состязались друг с другом в скорости и оригинальности выполнения заданий.
  Дети весь день проводили в обществе друг друга. Обедали тоже в одном зале. После занятий отправлялись в комнату для игр. Только спальни у них были отдельными, и только тут Тиль мог сбросить напряжение дня. Ему очень хотелось спать. Но он заставлял себя сосредоточиться, чтобы припомнить все виденное и слышанное за день - не было ли чего, что помогло бы ему сбежать отсюда.
  Однако дни проходили за днями, не принося ничего нового. Четкий, неизменный распорядок дня выполнялся неукоснительно. Завтрак, занятия, перерыв на обед, занятия, игры, легкий ужин, сон. Если не считать время от времени вспыхивавших споров и потасовок, которые, видимо, принимались в расчет, жизненный цикл группы не давал никаких сбоев. Никто ни разу не пытался его нарушить. Ага! Тилю аж стало жарко от этой мысли. А что если попытаться нарушить железный распорядок? Может, таинственные хозяева наконец проявят себя. Он получит хоть какую-то информацию.
  На другой день он после завтрака не пошел на занятия, а направился в комнату для игр. Он, правда, не знал, что сделает, если дверь окажется заперта или ее не окажется вовсе, но на его счастье, золотой диск был на своем месте. Тиль нажал на него. Часть стены исчезла, и он вошел. И сразу оглянулся назад. Стена восстановилась, но и золотой кружок поблескивал там, где положено. Тиль подошел к игрушкам. В первый раз он был здесь один. Он не забыл о своем плане разнести в пух и прах игровую комнату, во всяком случае, изломать как можно больше игрушек, пока его не застукают. Но они были такими чудесными. Тиль решил сначала поиграть немного. Он взгромоздился на изумительного косматого и рогатого зверя, сделанного так искусно, что его нельзя было отличить от настоящего, и поскакал. Он забыл обо всем на свете и не заметил, когда появились наблюдатели. Счастливое выражение на лице Тиля сменилось ужасом. Он сжался в комок и не шевелился, ожидая наказания. Наблюдатели подошли ближе.
  - Почему ты здесь?
  Вопрос прозвучал спокойно, даже вполне доброжелательно. Тиль пришел в себя.
  - Мне захотелось поиграть.
  - Разве ты не знаешь, что в это время ты должен находится в комнате для занятий?
  - Да, но мне захотелось поиграть, - упрямо повторил Тиль.
  - Ступай в комнату для занятий.
  - Не хочу. Я туда не хочу.
  - Ты должен.
  - Почему? Почему я должен?
  - Таков порядок.
  - А я не хочу! Не хочу вашего порядка. Я хочу домой.
  - Твоего дома больше нет. Твоих родителей больше нет. Есть только то, что есть здесь. И ты должен...
  Тиль одновременно и испугался и не поверил страшным словам. Как это, нету дома и мамы с папой? Они были всегда! Куда они могли подеваться? Врут эти морды!
  - Все равно хочу домой!
  Наблюдатели недоуменно переглянулись. Они не знали, как реагировать, столкнувшись с таким нарушением логики.
  Тиль торжествовал. Ага, задницы, попались! Будете знать, как врать!
  Наблюдатели исчезли. Тиль бросил взгляд на стену. Золотой диск был на месте. Но он решил остаться. Он вернулся к косматому зверю и сел, обняв его за шею. Играть ему больше не хотелось. Он ждал, что будет дальше, но ничего не происходило. И Тиль незаметно уснул. Это его подвело. Он не слышал, как появились его одногруппники, и очнулся, только когда его оттащили от мохнатого друга и окружили, как в первый день.
  Снова его разглядывали с любопытством, как диковинку, и снова, как в тот раз, Морли, главарь группы, начал, подмигнув остальным:
  - Ба, кого я вижу! Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Маменькин сынок! Тупица!
  И тут Тиль забыл про всякую осторожность.
  - Сам ты тупица, дурак!
  Морли оторопел. Этого он никак не ожидал от всегда молчаливой, запуганной жертвы.
  Он занес кулак, чтобы ударить, и Тиль весь сжался. Но неожиданно за него заступился Норт, мальчик, следующий за Морли по возрасту. Он и прежде почти не принимал участия в травле Тиля, хотя и не выказывал явного сочувствия.
  - Оставь его, Морли. Он умнее нас всех.
  Морли дернулся к нему.
  - Что? Этот тупарик?
  - Говорю тебе, он умнее нас всех. И он прав, - ты дурак. Также, как и мы все.
  - Ну-ка, объясни, что это ты там несешь! А не то я...
  - Отдохни! И подумай.
  Морли сел. Лицо его стало задумчивым и ясным, как во время работы на машине.
  - Ты хочешь сказать, что он дурит их? И... всех нас?
  - Наконец-то!
  - Этот малявка?
  - Этот малявка додумался до такого, что никому из нас не пришло в голову.
  Морли уставился на него. Остальные тоже притихли и расселись вокруг.
  Тиль напряженно ждал.
  Морли поманил его пальцем.
  Тиль посмотрел ему прямо в глаза и не сдвинулся с места.
  - Ишь ты! Он прав? Он говорит правду? - Морли ткнул пальцем в Норта.
  Тиль кивнул, не сводя с него глаз.
  - Во дает, малявка!
  - И что ты собирался делать? Ну ясно, что удрать отсюда. Мы все этого хотим. Но как?
  - Не знаю. Я все время думаю, но пока не знаю, как. Но я сразу понял, что нельзя показывать им, что я умею. Потому что это... - он не знал, как выразить.
  - Потому что они возьмут над тобой верх, - подсказал Норт.
  Тиль кивнул.
  - А что ты умеешь? - снова спросил Морли.
  - Многое. Например, знаю, откуда у тебя этот синяк, хотя я не был в...
  Морли вспыхнул до корней волос.
  - Хватит! Я верю. Но, - Морли обвел глазами группу, - теперь мы должны быть заодно. И придумать, что делать дальше.
  Он посмотрел на Тиля, но Тилю нечего было предложить. И снова заговорил Норт.
  - Для начала мы должны вести себя так, будто ничего не произошло. Чтобы они ни о чем не догадались.
  - Правильно, но этого мало. Мы так далеко не уедем.
  И тут Тиля осенило.
  - Я знаю, что! Мы должны устроить наше единство. Как у взрослых.
  - Откуда ты знаешь, как у взрослых?
  - Знаю и все.
  Тиль покосился на Морли. Тот снова покраснел и буркнул:
  - Он знает.
  До самого ужина Тиль объяснял ребятам, что и как им надо делать. По дороге на ужин его, как и раньше, пихали и щипали, но он уже знал, что это понарошке, и отвечал тем же.
  
  
  
  Прибытие импровизированного поезда встретили с восторгом. Наблюдатели, бесцеремонно вытряхнутые из капсулы, обалдело озирались.
  - Как вам это удалось? - спросил за всех Кен.
  Толень ухмыльнулся.
  - Островная магия. Но больше я не скажу ни слова.
  - Магия? - Меррит бросил взгляд в сторону потайного кармана, куда Толень спрятал раковину.
  Толень похолодел. - От хранителей нет секретов, - пронеслось в его голове. - Может, Мерриту известно и об их планах похитить храмовый свет?
  Меррит наконец отвернулся. Толень понял, что разоблачения опасаться нечего, во всяком случае на этот раз, и произнес как ни в чем не бывало:
  - Ну, Меррит, приступайте, от вас, хранителей, ведь никто ничего не скроет! - он нагло ухмыльнулся в лицо Мерриту. Тот улыбнулся в ответ своей обычной мягкой улыбкой и повернулся к пленникам.
  Некоторое время лицо его оставалось напряженно сосредоточенным, но вскоре на нем проступило удивление. Вдруг он вскочил и замахал руками. Это было так не похоже на служителя Храма, что и остальные повскакали с мест. Только пленные наблюдатели оставались невозмутимы.
  - Ничего нет! Совершенно ничего!
  - Как это? Что ты говоришь?
  - Как ничего?
  - Это невозможно!
  - И, однако, это так. Там, - он указал на головы наблюдателей, - пустота. Они стерильны.
  - Может, какая-то особенная, очень сильная защита?
  Меррит только поглядел на спросившего.
  Всем стало жутко.
  - Они... Они не люди? Это андроиды? - неуверенно спросил Бент.
  - Нет. Андроидов сразу бы вывели на чистую воду. Еще не создан такой искусственный мозг, чье излучение не отличалось бы от настоящего.
  - Может, в Замкнутых кругах это удалось?
  - Говорю тебе, это люди! Только со стерилизованными мозгами. Они способны только выполнять приказы. Идеальные исполнители.
  - Впрочем, какая нам разница? Наш план провалился. С их помощью нам не удастся найти Замкнутые круги, - Кен понурил голову.
  - Да, - Сван почесал подбородок, - надо вернуть их на место, а самим подумать, как быть дальше.
  - Остается одно - искать. Прочесать для начала планету.
  Проходили дни, недели, месяцы. Они прочесывали уже второй десяток планет. Друзей охватило уныние. На Кена было страшно смотреть. Очередной сбор проходил в подавленном настроении. После краткого, ставшего привычным, обмена неутешительными новостями, они сидели, молча глядя в пол.
  Тишина отчаяния тяжело давила в уши. Гез засвистел модный мотивчик, для того только, чтобы нарушить ее. Ментек заворчал было, но король Воронки, отмахнувшись от него, завопил:
  - Мы идиоты! Кучка безмозглых идиотов!
  На него обернулись недоумевающие лица, с проступающими сквозь уныние проблесками надежды: Гез что-то придумал!
  - Ну да! Мы же все время ищем защищенное, нигде не отмеченное место. Да ведь такого просто не может быть. Такого места не может и не должно быть. Иначе его давно бы засекли другие. Кто-нибудь. Да оно бы бросалось в глаза, как... я не знаю, что!
  - Гез, ты - гений! А мы все и впрямь идиоты, и ты в том числе. Как мы могли так глупо и так долго заблуждаться?
  - Ладно, хватит причитать. Давайте мыслить логически.
  - Нечего тут мыслить, и так ясно - Долина несогласных.
  - Погоди, Гез, Почему ты...
  - Все правильно. Гез прав. Где могут укрываться ревнители системы, как не за спинами тех, о которых никогда никто не подумает? А это и есть несогласные.
  - Но тогда получается, что несогласные - это самые лучшие их орудия?
  - В точности так. Хотя, конечно, посвященных, должно быть, очень мало. Основная масса, конечно, такие же обманутые дураки, как и мы.
  - Здорово придумано! Ну что ж. Надо действовать.
  - Не спешите, ведь это только догадка. Ее надо сначала проверить.
  - Заодно и проверим!
  
  
  
  Мальчики сели в круг, закрыли глаза и сосредоточились, кто как мог. Некоторые держались за руки, хотя Тиль и говорил, что это вовсе не нужно. Было решено, что первым начнет Тиль. Интуитивно он пытался нащупать общий диапазон. Одновременно Тиль сформулировал и послал на первой же пойманной частоте вопрос:
  - Почему они ничего не делают?
  Ближайший к нему мальчик, то был Морли, встрепенулся и произнес вслух:
  - Ясно почему: их провести не так-то легко, малявка. Они выжидают, когда ты расколешься.
  Мальчишки завопили от восторга.
  - Получилось!
  - Здорово!
  - Только не надо говорить вслух. Давайте еще раз.
  - А вдруг за нами следят? - донеслась до Тиля чья-то мысль.
  - Не следят. Я подслушал один из их разговоров через стену. Они считают, что слежку мы можем засечь по излучению. Они считают нас очень чувствительными к излучению и очень способными вообще.
  - И, черт возьми, они правы!
  - Давайте выработаем план.
  - У кого есть предложения?
  - У меня. Наблюдатели... они... у них нет своих мыслей. Поэтому их нельзя прочесть, как других людей. Но им можно приказывать, как это делают главные замкнутые. Правда, у меня не получилось. Я пробовал. Наверно, я еще маленький, потому что у меня и раньше не получалось, ну дома. Я не всегда был хорошим раньше, - виновато добавил Тиль.
  - Ладно-ладно, малявка, не плачь. Валяй дальше.
  - Ну вот, я подумал, что нам надо всем вместе послать им мысленный приказ. Понимаете? Дождаться, когда они придут, и послать.
  - Правильно!
  - Нет, неправильно! Зачем дожидаться? Они ведь приходят, когда это им надо или когда мы выкидываем какой-нибудь фортель.
  - Вот и надо выкинуть!
  - Давайте придумаем.
  - И думать не надо. Пусть малявка решит завтра свое задание. Вот это будет фортель! Сразу примчатся.
  Тиль так волновался, что заснул только под утро, чуть не проспав завтрак. Он поспел в самую последнюю минуту, когда все уже расселись по местам, и тут же схлопотал подзатыльник от Морли,
  - Смотри, малявка, сорвешь весь план!
  Чувствуя себя виноватым, Тиль даже не огрызнулся в ответ. Он еле дождался конца завтрака.
  Наконец они перешли в комнату для занятий, и Тиль, плюхнувшись на свое место, всмотрелся в экран. Но что это? Разноцветные знаки плыли у него перед глазами. Он ничего не понимал. Ужас! Тиль вспотел. Закрыл глаза, открыл. То же самое. Разноцветная бессмыслица. Круги, квадратики и какие-то закорючки всех цветов танцевали на экране и, казалось, строили ему рожи. Тиль в отчаянии чуть не прилип к экрану. Вдруг в голове его возникло (он так и услышал ехидные интонации Морли): "Спокойно, малявка, ты просто очень волнуешься. Успокойся, и ты увидишь, что случайно запустил программу стереоживописи. Убери ее, и все будет в порядке".
  Тиль кивнул Морли и удалил программу. Через минуту он уже читал свое задание. Оно было таким же легким, как и всегда. Тиль быстро решил его, послал ответ и стал ждать. На экране появилось новое задание. Что же это? Может, они не проверяют ответы сразу, а только в конце дня? Тиль решал все новые и новые задания. Он надеялся до самого конца. Уже в комнате для игр стало ясно, что никто к ним не примчится, вопреки тому, что утверждал Морли.
  - Что же это, выходит, они перехитрили нас?
  - Выходит, так.
  - Что же теперь будет?
  - Что будет, что будет!.. Малявка будет решать задания, как все мы, - вот, что будет! Они победили!
  - Ну уж нет. Мы должны придумать что-то другое.
  - Они поймут, чего мы хотим, и насторожатся.
  - Тогда пусть кто-нибудь заболеет.
  - Вот это мысль!
  - Кто?
  - Я!
  - Нет, я!
  - Лучше я. Я еще никогда не болел, мне поверят.
  - Наоборот, балда!
  - Сам ты балда!
  - Заткнитесь! Разорались!
  Мальчишки переглянулись. У них возникла одна и та же мысль. Через минуту они самозабвенно дрались, в пылу драки, забыв о высокой цели. И когда появились наблюдатели, ребята уставились на них во все глаза. Они растерялись и забыли, что должны были делать. Спас положение Норт. Схватив за руки двоих товарищей, кто был ближе к нему, Норт изо всех сил сосредоточился на приказе для наблюдателей, который они придумали. Остальные тоже пришли в себя и присоединились к нему. Окружив наблюдателей полукольцом, открытым к выходу, они повторяли и повторяли мысленный приказ. И вот один из наблюдателей неуверенно направился к двери и исчез за ней. Через пять минут он вернулся, а еще через минуту каждый из ребят стал обладателем новешенькой энергокапсулы. Теперь им никто не был страшен. Капсула защищала ото всего. Оставалось только задать нужные координаты и выбраться из проклятого места. Но никто этого не сделал. Сейчас, когда они могли мгновенно обмениваться мыслями, они, не произнеся ни единого слова, знали, что все думают одно и то же: нельзя удирать, оставив все как есть.
  - Что мы можем сделать?
  - Не так. Что мы должны сделать?
  - Найти их.
  - Как?
  - Чтобы что?
  - Чтобы что, пока не ясно. Хотелось бы, конечно, захватить их в плен и привести домой. Но, может, их очень много, или это какие-то чудовища...
  - Но мы хотя бы узнаем, кто они и где, и расскажем все дома.
  - Вот это правильно.
  - Теперь осталось, как.
  Но это решилось само собой. Забытые ими наблюдатели, до этого стоявшие неподвижно, зашевелились и направились к двери. Мальчишки потянулись за ними.
  - Эй, постойте!
  - Что еще?
  - Капсула! У нас лишняя капсула! Этот идиот Грем ошибся - сосчитал на одну больше.
  - Как раз то, что нужно. Как только увидим одного, хватаем и суем в капсулу. И линяем отсюда. А дома он все расскажет сам.
  - Расколется, как миленький!
  - Тихо!
  Наблюдатель нажал на золотой кружок.
  Дети подтянулись, но вместо коридора, ведущего в столовую и комнату для игр, они оказались в зале, заставленном машинами, на которых работали похожие на них ребята. Дети замерли от неожиданности. До сих пор им не приходило в голову, что у них есть товарищи по несчастью.
  Обитатели зала заметили вошедших, но против ожидания не проявили любопытства и повернулись обратно к своим пультам. Почему-то это произвело тягостное впечатление на маленьких бунтовщиков. Кто-то рванулся вперед.
  - Надо сказать им!
  Норт удержал его.
  - Стой! Только все испортишь. Они же не умеют так, как мы. Пусть пока остаются тут.
  - Правильно. Нам надо попасть к главным замкнутым.
  - Идем!
  Наблюдатели, внимательно осмотрев зал, двинулись к выходу. Так они обошли с десяток комнат. Дети недоумевали.
  - Что это? Просто обход? Или они что-то ищут?
  - Или кого-то?
  - Сколько еще они будут так скитаться по залам?
  - А что если там заметят пропажу капсул? Надо что-то делать.
  - Что?
  - Похоже на "кто собьется"
  - Ага, точно!
  - Что мы делаем в "кто собьется", когда не знаем, что делать?
  - Я иду наугад.
  - И что?
  - Почти всегда сбиваюсь.
  - Ну и дурак.
  - Тихо!
  - Почему "тихо"? Мы и так думаем молча.
  - А мне кажется, что мы кричим.
  - Помолчи. Тиль, а ты?
  - Что я?
  - Что ты делаешь в "кто собьется"?
  - Я? Я говорю, то есть я в уме говорю: "Иди к выходу!"
  - Кому?
  - Самому глупому. Я ему внушаю идти к выходу и иду за ним.
  - И получается?
  - Всегда!
  - Тогда давай.
  - Что? С наблюдателями? Не получится.
  - Почему?
  - Они не знают. Они ничего не знают. Они пустые.
  - Но откуда они знают, куда им идти и что делать?
  - Им посылают приказ.
  - Надо его запеленговать и пойти на источник.
  - Правильно.
  - Правильно? А как?
  - Стойте!
  Тиль впился глазами в наблюдателей. Шевеля от напряжения губами, он изо всех сил внушал им:
  - Повтори приказ! Повтори последний приказ!
  Ребята поняли и поддержали его. Один из наблюдателей вдруг произнес вслух: "Общий обход классов".
  - И все?
  - Общий обход классов. Общий обход классов.
  - Хватит! Идиоты!
  - Зачем ты? Они не виноваты.
  - Мы идиоты! "Повтори приказ"! Вот он и повторил!
  И тут они услышали. Вернее, в их головах, уже натренированных на перехват мыслей, явственно возникло: "Явиться к распорядителю! Всем явиться к распорядителю".
  Дети возликовали. Держа наготове пустую капсулу, они двинулись вслед за наблюдателями.
  
  
  
  В Долине несогласных друзья решили разделиться, так как необычная пестрота их группы не могла не привлечь внимания. Топкие выбрали местом действия заболоченный участок Долины, заявив, что сходство климата неизбежно порождает родство душ. Меррит и Ментек наметили начать разведку со Школы альтернативного развития, которую периодически посещали наставники со всей Понтины. Бент и Гез решили объединиться, так как первый в Долине был совсем чужим, а второй везде был как дома. Наконец, Кен помнил здесь двух-трех товарищей со времен своих давних путешествий по планете. Договорившись обмениваться всякой добытой информацией без промедления, они разошлись.
  Школа альтернативного развития представляла собой эксперимент, длившийся уже несколько десятков лет, оставаясь неизменно в центре внимания всего единства. Дебаты по поводу применяемых методов, кстати, тоже непрерывно меняющихся, велись, не утихая, со дня ее основания. Она была детищем необыкновенного человека, единственного в истории Понтины хранителя, отказавшегося для этой цели от сана.
  Особенность школы заключалась в том, что каждый ее воспитанник с поступления до окончания был объектом эксперимента и одновременно получал возможность экспериментировать с собственным образованием. За его развитием пристально следили, в конце каждого года подводили итоги и обсуждали их вместе с учеником, снова и снова предоставляя ему право нового выбора. Споры вокруг школы не стихали. Результаты поражали нестабильностью. Но выпускники, даже те, кто, использовав все шансы, так и не нашел дороги к себе, стояли за нее стеной. И Школа не закрывалась, несмотря на многочисленных врагов.
  Визит разведчиков пришелся как нельзя кстати. Школа проводила семинар по поводу гипномоделирования - новой методологии, разработанной молодым наставником. Визитеры были приняты с почестями. Им не пришлось ничего объяснять, так как их посещение автоматически приписали новой разработке. К чести обоих надо сказать, что теме диспута они отдали должное внимание.
  Суть предлагаемого метода сводилась к тому, что в течение срока, отпущенного для очередного выбора пути, и, следовательно, учебных курсов, ученик мог сообщать в центр моделирования новые варианты, и там для него готовились модели его будущего, с учетом его личных качеств и тенденций развития общества. Эти модели воплощались в виде фильмов с учеником в роли главного героя и подавались ему во сне. При этом активно участвовало подсознание, вплетая фильм в привычную для ребенка парадигму его снов. Яркость и убедительность фильма-сна должна была, по мнению автора, показать ребенку во всей полноте, чего он может ждать от своего выбора.
  Автора засыпали вопросами. Хуже всего ему пришлось, когда его спросили о статистике результатов. Вопрос был безжалостным. Результат обучающей программы - это вся жизнь испытуемого. Для убедительной статистики необходимы десятки лет. Автору же было двадцать три года от роду. Пока автор мучился с ответом, Меррит воспользовался ситуацией и спросил, как обстоят дела со статистикой в самой школе. В частности, что школа может сказать о судьбе своих одаренных выпускников.
  Позже Меррит клялся, что никакого знака свыше он не получал и вопрос задал потому, что он его давно интересовал. Однако результат оказался потрясающим. Об авторе с его темой сразу забыли. Оказалось, Меррит попал в больную точку. Статистика свидетельствовала, что каждый год определенное число выпускников школы бесследно исчезало. Поиски их не давали никаких результатов. Школу пока не обвиняли в этих исчезновениях, но сами наставники не сомневались, что собака зарыта именно здесь.
  - Не было ли чего-то, общего для всех них, - спросил Меррит. То, что он услышал в ответ, послужило недостающей деталью в мозаике. Оказалось, пропадали студенты, отличавшиеся исключительной интуицией и инициативностью.
  Меррит и Ментек переглянулись. Несомненно, та же ненасытная утроба из года в год заглатывала выпускников школы с необычной наследственностью. Дети несогласных с ярко выраженной интуицией и инициативностью, читай, способностью к нестандартным решениям, и потомство неудачных браков, то есть также неординарных ребят. С какой целью?
  Юный хранитель и старый наставник, прочитав в глазах друг у друга один и тот же вопрос, сидели, совершенно ошеломленные. Наконец Меррит предложил поделиться страшными подозрениями с ядром работников Школы. Меррит ручался за них, как за самого себя, а Ментек слепо доверял служителю Храма. Оставалось только дождаться конца семинара.
  
  
  
  Толень и Сван были разочарованы. Их, правда, встретили, как важных и дорогих гостей, но держались весьма осторожно, уклончиво и отметали всякие попытки друзей навести разговор на загадочную деятельность Замкнутых кругов. Дети от несовместимых родителей? Помилуйте! У них нет этой проблемы. Несогласные не признают несовместимости. Они уважают право выбора. У них нет этих постыдных индикаторов. Дети все равны. Интерференты сами виноваты, что подчиняются бесчеловечным, недостойным древней цивилизации запретам. Когда им возразили, что запреты по древности равны цивилизации, хозяева ответили, что в этом-то и все дело.
  Топкие поняли, что на поле софистики они встретили достойных противников. Толень решил зайти с другой стороны.
  - Хорошо, но почему вы так уверены, что вас обошла печальная участь.
  Молчаливое удивление было ему ответом.
  Толень вдохновенно продолжал.
  - Да-да. То, что проделывается на Берегах и Континенте с использованием индикаторов, может происходить и у вас, но незаметным для вас образом. Например, не было ли у вас в Долине странных происшествий с детьми, которые чем-то отличались от других?
  - Странных происшествий? Что ты имеешь в виду?
  - Ну, например, может, их помещают в какие-то закрытые заведения или как-то еще изолируют от общества?
  На этот раз общее волнение показало Толеню, что он попал в точку.
  - Кажется, ты прав насчет странных случаев.
  - И какие же это случаи?
  - Дети исчезают.
  - Как?
  - Просто исчезают. Без следа. Непонятно, как и зачем.
  - Вы обсуждали это? Ах да! У вас же нет Единения...
  - При чем тут Единение? У нас есть э-э-э собрания. Мы обсуждали на собраниях.
  - Ну и?
  - Ни к чему не пришли.
  - Ясно.
  - Что именно?
  - Все пути ведут в Замкнутые круги.
  - Хотя в действительности мы не знаем, где они, - подхватил Сван.
  - Да. И поэтому мы здесь.
  
  
  
  Геза заметили сразу. Не успела тройка заговорщиков выйти к Площади Несогласия, как их окружила толпа и повлекла за собой к Символу Отъединения. Символ Отъединения представлял собой вышедшее из употребления стародавнее запоминающее устройство, куда несогласные, с тех пор как они откололись от единства, помещали все, что считали нужным донести до сограждан. Поговаривали, правда, что эта информация никем не просматривалась и периодически стиралась. Решения же в Долине несогласных принимались единолично неким Дженером, который и оповещал о них остальное население посредством все того же мыслеобмена. Как бы то ни было, но Символ Отъединения оставался главной достопримечательностью Долины, и троим друзьям ничего не оставалось, как отдать ему требуемую дань. Кен искусал себе все губы от нетерпения, пока несогласные, которых хлебом не корми, дай поораторствовать перед толпой, не наговорились и дали слово Гезу. И тут Кену пришлось признать, что король Воронки не напрасно носит свой титул.
  Гез, безошибочно попав в нужный частотный спектр, мгновенно овладел толпой. Еще несколько минут назад собрание, в котором каждый слышал только себя и только и ждал своей очереди выступить, затаив дыхание, впивало в себя голос артиста. Гез начал с заявления о том, что попал на родине под опалу за свою новую песню, и что они видят перед собой преследуемого изгоя. Ему восторженно зааплодировали и потребовали песню. Гез запел. Это была история Тиля, ребенка, отнятого у родителей и брошенного в пасть адского чудовища. Гез загипнотизировал публику. Кончив петь, он, не переводя дыхания, не дав слушателям остыть, разразился страстной речью, в которой призвал их вот сейчас, немедленно, помочь несчастному отцу (не забыв при этом трагическим жестом указать на Кена), иначе будет поздно. Толпа с криками двинулась к дому Дженера. Кен и Бент старались не отставать.
  Вышедший на крики Дженер, оказался высоким, статным красавцем, дико взлохмаченным и совершенно растерянным, - его вытащили из постели. Едва услышав о Замкнутых кругах, он затрясся и пробормотал, что им лучше обратиться к его ближайшему помощнику Грею. Тут он прикусил язык, но было уже поздно. Не дав ему опомниться, Гез моментально выяснил, кто такой Грей, и подал знак Кену и Бенту выбираться из толпы.
  Грей, когда-то один из лучших наставников Школы альтернативного развития, бросил карьеру, чтобы стать правой рукой при Дженере, когда тот прочно утвердился в роли лидера Долины.
  Круг замкнулся.
  Даже самая продуманная система имеет слабину. Грей не ожидал гостей. Он не был готов к тому, что в его дом ворвутся непрошеные гости в капсулах, оглушат его мощным зарядом объединенной воли и потащат в неизвестном направлении.
  Когда Грей очнулся, ему показалось, что он видит кошмарный сон или попал в компанию мутантов. Но уже через секунду он догадался, что все дело в энергокапсулах. Грей попробовал пошевелиться и сделал еще одно неутешительное открытие: он находился в мощном кольце объединенной воли. Грей понял, что ему придется напрячь все силы. Нападение было совершенно неожиданным. В чем же они просчитались? Как могло провалиться так хорошо продуманное дело? Грей напрягался изо всех сил, но не мог пробиться сквозь кольцо. Итак, он не сможет оповестить Круги. Это значит, что он не получит помощи. И значит, он один против единства. Грей стиснул зубы. Ему предстояла беспрецедентная схватка.
  Единство не помнило такого за всю историю своего существования. В Единение включились, помимо постоянных участников, вся Долина несогласных, Топкие острова и несчастный вымирающий Континент. Первым в мыслеобмен вступил Меррит. Авторитет Храма, стоявшего за ним, мгновенно привлек внимание всего единства и заставил его с первых же секунд проникнуться важностью сообщения. Свою лепту внесли и наставники Школы альтернативного развития, и лидер несогласных, в ретроспективе пересмотревший деятельность своего советника. Перед потрясенным единством, как в кривом зеркале, встало его собственное жуткое отражение, в центре которого маячило зловещее пятно - Замкнутые круги. То, что последовало за этим, напоминало бурю на поверхности океана, вызванную землетрясением, точнее, сотрясением дна. Люди мгновенно осознали, что заколебались самые устои их общества, но тысячелетняя культура Единения сыграла смягчающую роль водной толщи и не позволила вспыхнувшим страстям перерасти в безумие стихии. Буря улеглась, океан вернулся в привычные берега дискуссии.
  - Наше единство зиждется на добровольном соблюдении запретов, наших запретов.
  - Не согласен. Настало время признать, что мы выдаем желаемое за действительное. Люди подавляли в себе протест. Какое же это добровольное соблюдение?
  - Все, кроме несогласных.
  - Но именно в среде несогласных завелась порча.
  - Это не так. Нас использовали.
  - Не вижу большой разницы. Само существование несогласных позволило использовать их, как прикрытие, а эта роль не намного лучше активной.
  - И все-таки, Кен и Тильда нарушили запреты. Наши запреты. И тут ни при чем ни несогласные, ни Замкнутые круги. Запреты существовали до появления и тех и других.
  - Отвечу тем же: само их существование способствовало возникновению Замкнутых кругов.
  - Запреты регулируют жизнь общества.
  - Напоминаю: общество смертельно больно.
  - Правильно, но это есть следствие не запретов, а их нарушения.
  - Отвечу тем же: не вижу большой разницы.
  - Кен и Тильда нарушили запреты, и это помогло вскрыть язву.
  - Не уверен, что это нам во благо.
  - Ну, конечно, благо - это всеобщее вымирание!
  - Не уверен, что такова цель Замкнутых кругов.
  - Напоминаю: среди нас - их представитель. Надо дать ему слово.
  - Этого представителя выявили нарушители и привели на Берега силой.
  - Хорошо, хорошо, признаю. Тем не менее пусть Грей выскажется.
  - Отвечай Грей. Отвечай единству.
  - Что хочет знать единство?
  - Главное - ваши цели.
  - Спасти наше единство.
  - Наглый цинизм!
  - Вы спокойно следили, как мы вымираем!
  - Вы исподволь подавляли нашу волю.
  - Вывернули единство наизнанку. Загадили идею.
  - А наблюдатели? Стерилизация мозгов? Преступление против человечности!
  - И подумать только! - мы слепо доверялись нелюдям!
  - Столько лет дурили нам головы!
  - Губили все самое лучшее!
  - Напоминаю: мы хотели дать слово Грею. Говори, Грей!
  - Я понимаю ваши чувства. Я разделяю их. Вернее, разделял бы, если бы не знал правды.
  - Без дешевых эффектов, Грей!
  - В чем она состоит?
  - А мне не нравится постановка вопроса: почему у Замкнутых кругов должна быть какая-то своя правда?
  - Почему вообще должны быть Замкнутые круги?
  - Правильно! Общество, наше единство, должно быть открытым.
  - Напоминаю: Грею так и не дали высказаться. Это только на руку Кругам.
  - Говори, Грей.
  - Итак, я повторяю: Правда и цель Замкнутых кругов состоит в спасении единства. И дело не только в медленном вымирании. Это лишь одна из проблем. Это болезнь, которую можно приостановить и вылечить. На худой случай вырезать язву.
  - Эй-эй! Полегче!
  - Да дайте же ему, наконец, высказаться!
  - Да ведь он говорит, черт знает что!
  - Прекратите! Никто не бросится никого вырезать только по одному слову из Кругов.
  - А ведь прозвучало! Прозвучало, братцы!
  - Бросьте ерничать. Еще одно слово, и вас отключат!
  - Вот-вот! Это начало.
  - Напоминаю: Грей еще не высказался до конца.
  - Он еще не высказался, а мы уже передрались.
  - Я начинаю подозревать, что вы не хотите, чтобы единство узнало правду.
  - Чушь!
  - Тогда не мешайте. Говори, Грей.
  - Постараюсь быть кратким, чтобы не раздражать Континент. Основная опасность грозит единству извне. Мы уязвимы. Мы катастрофически уязвимы. Наше единство - это одновременно и сила и слабость. Доминирующие волновые свойства, неразвитое индивидуальное начало делает нас легкой добычей для всех, кому мы уступаем в этом. А мы уступаем многим цивилизациям, и, подчеркиваю, мощным цивилизациям.
  Такова наша природа. Но естественный ход развития вел... ведет нас к гибели. И нашлись люди, которые захотели вмешаться в естественный ход. Может, их можно обвинить в самонадеянности, в том, что они присвоили себе прерогативы Господа Бога, но они действовали на благо единства, как они его понимали... Они... они...
  - Ну, что же ты, Грей? Так красиво начал.
  - Я знаю, какое слово застряло у него в глотке. Даже отпетому мерзавцу трудно признаться в похищении детей.
  - Это не так!
  - А как вы это называли?
  - Искусственный отбор. Люди, о которых я говорил, разработали и внедрили в единстве такие условия, при которых можно было выделять и отбирать детей с доминантой волевого начала. Этих детей собирали в... у нас и обучали в специальных школах, развивая у них качества, позволяющие противостоять внешнему врагу. Это долгосрочная программа. Предстоит колоссальная работа. Много работы. А конечная цель... нашей конечной целью является выведение новой породы людей. Людей с развитой волей.
  Грей замолчал. Эффект от его речи был таким, что впечатлил даже его оппонентов с Континента. Молчали и семеро виновников событий. Казалось, еще немного, и Грею зааплодируют. Это означало бы победу Замкнутых кругов и возвращение всего и вся на круги своя. И надолго. А для Кена и Тильды означало бы потерю последней надежды. Кен почувствовал, что он должен что-то сказать. Он не знал, что, но он ярко и сильно чувствовал: замкнутый лжет. Все это убедительная, рассчитанная ложь.
  - Это ложь!
  Он не слышал, что ему ответили, и он снова выкрикнул:
  - Это ложь.
  Кен не знал, что сказать дальше. В полной тишине он в третий раз прокричал:
  - Это ложь, ложь!
  - Не волнуйся так, Кен. Разумеется, все это ложь.
  - Только надо это доказать.
  - Кен слишком взволнован. Потому что это у него отняли сына. Но я ќ- могу.
  Позже Гез говорил, что он до самой последней минуты не знал, что он будет говорить. Только ощущал необходимость рассеять впечатление от слов Грея и поддержать Кена. И его осенило. Пелена спала с глаз.
  - Да, Замкнутые круги осуществляли планомерное похищение одаренных детей. Но вовсе не для спасения единства. Новую человеческую породу они выводили исключительно для себя. Для восполнения своих человеческих ресурсов. В противовес единству. Судите сами. С одной стороны - постоянно усредняемая, оболваниваемая масса единства - идеально управляемая масса. С другой стороны - инициативные волевые, талантливые правители, держащие в своих руках все нити. И, наконец, Единение - великолепный рычаг для управления болванами, которым можно внушить все что угодно. Простая и устойчивая структура. Вспомните, как естественно единство приняло появление Замкнутых кругов. Ни у кого не возникло вопроса, зачем они, чем занимаются. Мы приняли их существование, как данность, и, больше того, нам внушили, что Круги были всегда. Мне хочется крикнуть: "Браво!" А вам?
  Впоследствии Гез утверждал, что только энергия озарения помогла ему устоять против им же вызванной волны ярости. Лишь хранителям и наставникам высших школ удалось сохранить ясность ума, и они, объединив силы, утихомирили стихию возмущения. Однако, когда единство, придя в себя, потребовало Грея к ответу, отвечать было некому. Грей был мертв.
  И снова потрясенное единство молчало, теперь уже покаянно. Это было катастрофой. Объединенная воля сожгла единственный мост, ведущий к Замкнутым кругам. Было решено на время прекратить дискуссию. Пристыженные, люди один за другим выходили из Единения.
  Кен был опустошен и полностью лишен способности думать. Машинально он направился домой и не удивился, когда рядом собрались и остальные шестеро.
  - Мы должны были предвидеть это и окружить замкнутого защитой.
  - Мы должны были сами сначала вытрясти из него все, что нужно, и только потом представить единству.
  - Может, Дженер знает еще кого-нибудь?
  - Дженер кусает локти.
  - Но ведь Грей не мог быть единственным на всю Долину.
  - Ищи иголку в стоге сена.
  - Можно сузить круг поисков. Начать с альтернативной школы.
  - Ну-ка, ну-ка...
  - Ну да, самое подходящее место. Иначе, как они узнавали, кто из выпускников им подходит.
  - А ведь верно!
  - Так. Завтра с утра в школу. Выше голову, Кен!
  - Мы их одолеем, слышишь, Кен?
  Но Кен не слышал. Весь напрягшись, он пытался поймать ускользающий, еле уловимый сигнал. Друзья притихли. Меррит первым понял, в чем дело, и присоединился к Кену. Когда объединились все семеро, им удалось локализовать и усилить сигнал. Кену показалось, что он слышит живой голос Тиля. Узнав родную частоту, встрепенулись завядшие обои покинутого дома. Появились и начали распускаться бутоны. Зашелестели листья. Из сада донесся шум, похожий на прибой. Это запели соки в деревьях. Дом ожил.
  А Тиль тем временем говорил, вернее, кричал во всю мочь:
  - Папа! Папа! Папа! Дай наши координаты. Координаты дома! Они их стерли. Никто из ребят не знает, куда надо бежать. Они стерли у всех. Мы в капсулах. Не знаем, как выбраться. Папа! Папа!..
  
  
  
  Кен держал Тильду за руку и смотрел прямо в глаза, но она чувствовала, что он ее не видит. Что он видит? Она нахмурилась, но тут же улыбнулась, поймав краешком сознания теплую волну детских снов, докатившуюся из сада. Тиль спал в своем любимом дупле и видел сны, которые она для него выбрала.
  Тильда закрыла глаза, и Кен, не видя больше угнездившегося в них упрека, решился. Если он смог сделать это ради женщины из запрещенного мира, он сделает это еще раз, ради Тильды. И спасет семью. И никто ничего не узнает. Даже Тильда. Она ни о чем не догадается. Надо только быть очень осторожным в защитных слоях. Тильда такая чуткая. И хрупкая. Как ребенок. И это, конечно, никакой не обман. Вернее, он обманет ее ради нее самой.
  Но ему не удалось обмануть Тильду. А когда она потом подошла к индикатору, то увидела, что и его они не обманули. Проклятая стрелка по-прежнему стояла на красной отметке. Зато она знала, что скоро у Тиля появится брат.
  
  
  
  ЧАСТЬ V
  
  РАЗУМНОЕ СООБЩЕСТВО
  
  - Чему вы не можете поверить? Вам кажется невероятным, что человек не стремится к власти?
  - Дон, для начала успокойтесь, - Номер Третий сконфуженно умолк.
  - Хм! Хорошо. Я спокоен. Но я не желаю даже обсуждать эту хрень!..
  - Но обсудить, тем не менее, надо. Эта "хрень" - основной вопрос повестки дня.
  Ремарка принадлежала неофиту - Номеру Пятому, заменившему убиенного профессора. Я напрягся. Глупо, конечно, было надеяться распознать голос, но спокойная, с легким налетом барственности манера, выдававшая птицу высокого полета, заинтересовала меня. Невольно я начал перебирать знакомых. Два-три человека, пожалуй, подошли бы под этот образ. Один - Ги де Треоль, ученик отца. Отец очень любил его, обращался с ним как с равным, и у меня он, понятное дело, вызывал смешанное чувство восхищения и ревности. А вот Йен и Ильда недолюбливали Треоля, причем ничуть этого не скрывали и постоянно устраивали ему каверзы. Но тот только посмеивался в холеные модные усики цвета осиного меда. Второй - Паоло Урбино, глава трансгалактической сети космопортов. Семья Урбино уже полтора века владычествовала над этой извозчицкой империей, и ни один состав Совета не обходился без ее отпрыска. Третий - Влад Слободин, математик, увлекшийся в последнее время применением целевого программирования в политике. Правда, поначалу и государственные мужи, и администраторы от науки отнеслись к его экспериментам, как к шалости гения, но когда Влад вычертил программу органичного интегрирования Гиад в Союз Цивилизаций, и те и другие прикусили языки. Хорошо, если Гаррета сменил именно он. Но, как бы там ни было, похоже, что в Комитете-2 появился альтернативный лидер. Неожиданно меня кольнула ревность и тут же - стыд за нее. Нет, надо выбираться отсюда, уносить ноги, пока цел.
  Вложив в голос как можно больше сарказма, я прервал затянувшуюся паузу:
  - Хорошо, Номер Пятый, я вас слушаю со всем вниманием и почтением.
  - И ситуация заслуживает того. Это уникальная ситуация - впервые за многие века появилась возможность создать в Союзе реальный паритет Цивилизаций, и мы...
  Нет, это не Влад. Игра в политику не сделала его политиканом. И не Ги. Тот, хоть и прохиндей, но элегантен во всем. Урбино? Ну, чтобы совладать с таким типом, надо выказать адекватный напор.
  - Позвольте прервать вашу казуистику.
  - Как? Что вы себе...
  - Сдуйте официозную шелуху, и ваше предложение прозвучит так: надо воспользоваться тем, что гиадцы переживают смутные времена, занявшись переустройством своего общества, и навязать им закамуфлированную контролирующую структуру со мной в главной роли. Это вы называете паритетом?! А моя роль доморощенного Хитроумного Одиссея не может вызвать ничего, кроме отвращения.
  Наступило молчание. Я чувствовал тревогу одних и досаду других. Уже празднуя победу, я хотел было закрыть тему, но чертов Пятый опередил меня:
  - Мы поняли вас, капитан Гард...
  - Мы? - тут же вставил я, решив не давать ему спуску ни в чем.
  - Простите, я оговорился. Разумеется, я не могу выступать от имени всех, но, думаю, тем не менее, что выражу общее мнение, сказав, что вас совершенно напрасно смущает, что вашу популярность, доверие к вам хотят использовать в интересах Союза Цивилизаций. Ведь, согласитесь, если Гиады входят в него, то интересы Союза - это в такой же мере их интересы, как и наши.
  Я мысленно зааплодировал. Но это было еще не все.
  - Что же касается вашего отвращения к роли э-э-э... царя Итаки, то, уж не обессудьте, в действительности под ним скрывается подсознательное неприятие власти как таковой. А это, батенька, - инфантилизм, который подлежит...
  - ...принудительному лечению, - продолжил за него я, спародировав его интонацию.
  - Хе-хе! Остроумно, но клоунада ваша неуместна. Вы ведете себя как мальчишка.
  - И мальчишке вы хотите доверить такой пост? Признайтесь, что, будь ваша воля, моя кандидатура даже не обсуждалась бы.
  - Вы ошиба... Так вас это смущает? - казалось, он искренне удивился и обеспокоился.
  - Нет. И вы правы - мне отвратительна самая мысль о власти, тем паче - политической власти. Для таких, как вы, это лакомый кусочек, хотя и не более того. Для миллионов аутсайдеров - цель целей. А для меня - профанация цивилизованных взаимоотношений в разумном сообществе.
  Прежде чем Пятый смог возразить, мне на помощь неожиданно пришел Восьмой. Это был самый молчаливый из Девяти Имеющих Голос. То ли ему вообще претили говорильни, то ли мешала неуверенность, но он ни разу не подал голос по своей инициативе, и только когда обращались непосредственно к нему, отвечал подчеркнуто кратко и сухо. А тут вмешался в самое время и повернул безнадежный базар в нужное русло:
  - Что же предлагаете вы, капитан Гард?
  - Я? О, у меня не та подготовка, чтобы выступать с собственными идеями по вопросам мироустройства. Но я могу... - слова не шли, однако я чувствовал захватывающую дух уверенность, что нежданно-негаданно судьба подарила мне возможность озвучить сокровенную мечту отца. Я проглотил комок.
  - Мне трудно говорить... "Начни с главного" - "Кто это сказал?" - чуть было не выкрикнул я и тут же понял, что то была любимая фраза отца, тысячу раз слышанная мной в детстве. И сразу ощутил прилив сил.
  - Итак, я выдвигаю концепцию миропорядка, завещанную моим отцом, - общество без политики, без государств и границ...
  - Впервые слышу, что Уильям Гард был анархистом и призывал к хаосу.
  Это вступил Седьмой. Этот, да еще, пожалуй, Девятый были самыми лояльными к правительству членами Комитета-2 и всегда лоббировали проправительственные проекты. Зато не проявляли явных симпатий к Номеру Пятому (ни бывшему, ни нынешнему). Тем не менее я всегда чувствовал некоторый холодок со стороны обоих. В сущности, в этом Комитете у меня было только один союзник - Третий. Второй и Четвертый в большинстве случаев разделяли мою точку зрения, но я довольно часто ошибался, пытаясь предугадать их действия. Шестой и вовсе был непредсказуем. Мне даже казалось, что его больше волнует не решение задачи, а стремление поразить нас. Да и молчуна Восьмого нельзя принимать в расчет. Кто его знает, с какой целью он сегодня отверз свои уста.
  Однако надо было отвечать Седьмому.
  - Отец никогда не призывал к хаосу. И, простите за ликбез, Седьмой, анархия и хаос вовсе не тождественные понятия... - Я запнулся. Угадав мое затруднение, Третий тут же пришел на подмогу.
  - Дон прав. Анархизм - несправедливо оболганная философская доктрина. От века его суть искажают и смешивают с вульгарной вседозволенностью. Но это учение ни в коей мере не подразумевает отсутствия принципов, так как "анархия" (от греческого αναρχία) означает "безвластие", но отнюдь не произвол.
  Так что говорил ваш отец, Дон?
   - Он любил повторять, что люди не должны делегировать власть кучке избранных, пусть даже избранных большинством народа и на ограниченный срок. И потому что механизмы выборов несовершенны. И потому что, приняв бразды правления, люди так или иначе перестают быть теми, кем они были, когда их выбирали. Причем часто они утрачивают именно те качества, за которые их выбрали. В последнем я убедился сам на печальных примерах моего дяди Персиваля Гарда и профессора Бенжамена Гаррета. Отец говорил, что общество должно не управляться, а направляться. То есть его развитие - развитие всех сфер жизни - должно направляться периодически созываемыми форумами специалистов. Отец говорил, что только тогда человечество можно будет называть разумным сообществом...
  И в этот момент отключился мой трансфер. Я никогда так и не узнал, был ли это случайный сбой системы или механизм наших посиделок предусматривал возможность блокирования извне на случай нежелательного развития событий. Во всяком случае, когда связь возобновилась, Номер Пятый уже благодушно журчал:
  - Ну что ж, капитан Гард внес довольно экстравагантное предложение, однако, согласно нашим правилам, мы должны, по крайней мере, обсудить его, хотя бы из уважения к славному Уильяму Гарду, что, по тем же правилам, требует как минимум недели на обдумывание...
  
  Когда я пересказал содержание этого смехотворного совещания Оливии, она молчала так долго, что я испугался. Неужели я дал маху, заговорив об отце. "Не мечите бисера"... Меня захлестнуло чувство вины. И тут же обожгло другим подозрением. А вдруг Оливию разочаровал мой отказ от феерической карьеры? Вдруг ей польстила бы роль посольши?
  Я покосился на нее. Она отвела глаза. Губы, утонченным рисунком которых я не уставал восхищаться, исказила непонятная усмешка. Вся ее поза - она сидела, откинувшись в кресле, небрежно скрестив ноги, - выражала холодную отстраненность. Внезапно она показалась мне такой чужой, что меня обуял ужас. Где моя жена, которую я знал и любил всю - от перламутрового пробора на макушке до изящных, хотя и твердых, как камень, из-за занятий танцами кончиков ног? Где родное, самое близкое мне существо? Кто эта женщина, с которой я делю постель, кров, победы и поражения, разочарования и надежды - все? Нахлынувшее чувство одиночества придавило меня. Я сидел ни жив ни мертв. А она молчала. Вдруг я подумал, что это была первая размолвка в нашей супружеской жизни. За все два года. Может, я напрасно запаниковал. Семейная ссора - эка невидаль, вполне невинная банальная вещь. Да и ссоры-то нет. Просто пауза в разговоре. Пауза. Надо прервать паузу. Надо просто прервать паузу. Надо сказать что-нибудь этакое, небрежно-иррелевантное. Но ничего подобного на ум не шло. И я, промычав "ммм-дааа", хлопнул ладонью по ручке кресла, поднялся и пошел к дверям. И тут мне в спину раздалось резкое, как выстрел: "Ты куда?" - "Пойду, пройдусь", - не оборачиваясь, бросил я и заспешил прочь.
  Мир за воротами дома тоже был холодным и неприютным. Пустынные улицы, порывистый, пронизывающий до костей ветер. Индивидуальная теплорегулирующая система не каждому по карману, и в ненастную погоду люди покидали свои убежища только для того, чтобы добежать до ближайшего телепорта или вскочить во флайер. Однако в нашем квартале телепорты были во всех домах, а у доброй половины его обитателей имелись и личные. Сюда не забредали бродяги. Здесь не водились неприкаянные души, которых в стремлении сбежать подальше от родных пенатов, не останавливает даже дурное настроение небес. Я был такой один. И впервые пожалел, что когда-то в детстве, решив стать космолетчиком, дал себе слово никогда не пользоваться ИТС в повседневной жизни. Мать тогда была вне себя. Умоляла не рисковать здоровьем, даже плакала. Убеждала, что современная техника позволяет обойтись без телесных самоистязаний во всех профессиях, включая космические. Но я был неумолим и демонстративно выбрасывал новенькие комплекты ИТС, которые она покупала мне, пока не смирилась. А отец... он не то чтобы осуждал меня, но я постоянно ловил на себе его недоуменный взгляд. Кажется, он не понимал значения физической закалки. Да и вообще моего увлечения космосом. Он был камерным человеком, кабинетным ученым. И не раз, переживая какую-то детскую обиду, я думал горько и зло, что лучше бы его сыном был Йен и что я не хочу и не буду таким, как он. Ох, я дурак, дурак... Впрочем, я ни о чем не должен жалеть. Даже и о тех моих ювенильных демаршах. Тем более что, сломись я тогда, Хаммеровских пыток я бы точно не выдержал...
  Странное дело, ни отца, ни Йена, ни Ильды уже давно нет в живых, а я все еще помню свои обиды на них и чуть что переживаю их заново. Инфантилизм? Неужели Номер Пятый прав? И то, что я отказываюсь от должности, сулящей фантастические перспективы, - ребячество. Но антивластие или, как там сказал кореш Третий, безвластие, - было заветной мечтой отца. С другой стороны, недруги упрекали его именно за незрелость гражданской позиции и как только не клеймили - от Дон Кихота до идиота...
  И что, черт возьми, означало молчание Оливии?
  Сердце у меня заболело так, что я остановился. Может, и тут я был не прав? И тут поступил, как мальчишка, иными словами, как дурак? Не следовало мне уходить. Я вспомнил фразу, поразившую меня в одной древней книге: "Ты так чертовски важен, что можешь позволить себе уйти, если вещи не складываются так, как тебе хотелось бы. Я полагаю, ты думаешь, что ты имеешь характер. Это чепуха! Ты слаб и мнителен!"
  Надо вернуться. Вернуться в наш дом и поговорить с Оливией начистоту.
  Я огляделся. Куда меня занесло? Передо мной во всей своей хваленной эклегармонии высилось здание Нового Геликона - самого модного пристанища богемы. Оливия много о нем говорила. И не раз пыталась заманить меня сюда. А вот, кстати, и выход из дурной ситуации: закажу столик и попрошу метрдотеля послать за ней флайер. И пусть завалит его цветами - ее любимыми лотосами. Я решительно шагнул к ресторану. И тут меня обдало жаром. Мимо прошла, нет, пронеслась, как видение, невообразимо прекрасная женщина. Синие звезды глаз сияли беспокойным огнем на матово смуглом лице, вишневый чувственный рот был зазывно приоткрыт, длинные темные волосы, развевались на ветру, переплетясь с голубым шелковым шарфом. Шарф сорвался, и его подхватило вихревым кружением, но она так спешила, что не заметила потери. Я поймал шелковую змейку и почти побежал за синеокой богиней. Я был уверен, что она торопится, опаздывая на свидание, и пытался представить ее избранника. И лихорадочно думал, что сказать ей, когда она наконец остановится, и я подойду с чертовым шарфом и идиотской улыбкой, которую так и вижу на своем лице. Тем временем она стремительно пересекла зал и, похоже, собиралась нырнуть в служебный отсек. И я не выдержал. "Сцеола!" - закричал я. Она застыла, будто внезапно увидев перед собой пропасть. Медленно обернулась и несколько секунд смотрела на меня, стоя недвижно, как статуя. Потом протянула ко мне руки и через мгновение уже была в моих объятиях. Я выронил шарф. Мы стояли, сплетясь телами и воспоминаниями, на виду у всех. А потом Сцеола потянула меня в самый укромный уголок зала. Она плакала и сквозь слезы, не отрываясь, смотрела на меня, и только повторяла: "Дон, это ты!" И все же, когда подошел официант, она встрепенулась, вспомнив о цели своего прихода, и первым делом попросила передать "ее другу", чтобы он сегодня ее не ждал. Официант понимающе кивнул, и Сцеола, прерывисто вздохнув, наконец улыбнулась.
  - Шампанского. Самого лучшего. У нас праздник.
  Официант, снова кивнув, исчез.
  - Праздник? - переспросил я.
  - Праздник, Дон, праздник. Я так соскучилась, Дон! Я так счастлива сейчас! Нет, мне сейчас больно, очень больно, как в тот день, когда ты ушел. Нет, не так. Хуже. Потому что тогда я была зла -на тебя, на себя, на нее, на весь мир... и это помогало мне. А теперь... Выходит, ничего не прошло. Не понимаю, как я могла выдержать целых два года. Как я их прожила? Или мне казалось, что я живу...
  Она явно не сознавала, что говорит. Ко мне ли были обращены эти шокирующие признания или она просто произносила вслух то, что повторяла про себя, когда выпадала одинокая ночь. Словно прочитав мои мысли, она поджала губы и произнесла неожиданно низким грудным голосом:
  - Напрасно я это говорю. Ведь пожалею потом. Уже жалею. "Что он Гекубе? Что ему Гекуба?"
  Непроизвольно мои брови дернулись от удивления - Сцеола цитирует Шекспира!.. Она же, истолковав мое удивление по-своему, запальчиво воскликнула:
  - Да, не смей отрицать! Я тебе не нужна! Ты меня не любишь! Я тебе совершенно безразлична!
  Я вздохнул. Что ж, сам виноват. Черт меня дернул пойти за ней. Попал из огня да в полымя.
  - Я тебя не люблю. Но ты мне не безразлична. И ты мне нужна. Очень нужна.
  И тут она так побледнела, что я испугался. Уставившись на меня расширенными от ужаса глазами, она пробормотала:
  - Забыла, я забыла...
  - Что? Что ты забыла? - ничего не понимая, переспросил я.
  - Я забыла, забыла! Я ведь решила... Я столько раз представляла себе эту встречу и думала, как же я себя поведу, что скажу... Решила держаться спокойно и гордо, как твоя... Кстати, как она? Как вы с ней?
  Я постарался не выдать охватившего меня смятения.
  - Да вот, как видишь, увидел тебя и забыл, что женат!
  Она усмехнулась и продолжала вопросительно смотреть на меня. И я рассказал ей все. Сам не знаю, зачем я это сделал. Где бедняжке Сцеоле понять такую женщину, как Оливия? И нашу жизнь с ней, похожую на полет среди звезд, которые каждую ночь меняют свое расположение, и наутро ты не понимаешь, что произошло, почему картина так изменилась, и гадаешь, карты ли звездные врут, твои глаза тебя обманывают или ты попросту не проснулся, но видишь странный сон, а вернее, кошмар. Погруженный в горькие мысли, я совсем забыл о Сцеоле. Но она напомнила о себе, да так, что у меня челюсть отвисла. Положив свою руку на мою и слегка сжав ее, она заглянула мне в глаза и изрекла:
  - Дело в том, Дон, что ты разочаровал ее, - и торопливо добавила: - Прости, милый.
  Потрясенный, я смотрел на Сцеолу, ожидая объяснений. Она же, откинувшись на спинку кресла, отвернулась и надолго замолчала. Я ждал, не сводя с нее глаз. Но Сцеола никак не реагировала на немой вопрос, а произнести его вслух было для меня слишком. И тут я впервые понял, как она изменилась. О нет, дело было не в ошеломляюще расцветшей красоте и не в пленительной маске-вамп, притянувшей мое внимание, но и слетевшей с нее, как только она узнала меня. Я понял, что бурный всплеск эмоций у нее был кратковременной реакцией на встречу. Явился человек из прошлого, и она рефлекторно повела себя так, как когда-то. Сейчас же она успокоилась, и эти два года, что мы не виделись, дали о себе знать. Передо мной сидела совершенно незнакомая женщина. Умудренная несладким опытом, узнавшая себе цену, научившаяся жалеть. И на всем облике - отпечаток элегантности, смягчившей ее врожденное диковатое изящество. Внезапно меня охватил интерес к ее жизни. Я подался вперед
  - Расскажи теперь ты о себе, Сцеола.
  Она встрепенулась, улыбнулась, но так ничего и не сказала, только растерянно пожала плечами. Не желая дать ей опомниться, я продолжил натиск:
  - А может, поедем к тебе? Отметим встречу по-нашему. Тряхнем стариной...
  По ее лицу прошла тень. Брови изломились. С усилием она выговорила:
  - Не-е-ет. Это невозможно.
  - Почему? Ты замужем?
  Она засмеялась.
  - Нет.
  - А-а-а, друг! - я кивнул в сторону служебного коридора.
  Она снова засмеялась, теперь уже насмешливо.
  - Нет, Дон, это из-за Джонни.
  - Джонни, малыша Джонни? Так ты...
  - Да, Дон, да. Я его усыновила, как и обещала, так что у меня есть сын, а у малыша Джонни - мать. Помнишь, ты не верил, говорил, что у меня ничего не полу...
  - Не надо! - взмолился я. И так понимаю, что кругом ошибся. Не надо мне было уходить от вас. От тебя, Джонни, Стива...
  - Стив уехал. Завербовался механиком на торговое судно. Вернется через восемь месяцев. Вдруг она покраснела и с вызовом посмотрела на меня.
  - А впрочем, почему бы и нет? Поедем к нам. Увидишь Джонни и... я вас заново познакомлю.
  Дом Сцеолы поразил меня. Это был старинный добротный особняк, очень удобный и уютный. Внутри никаких излишеств, ничего вычурного типа невесомой мебели или вещей, поддающихся только голосу или прикосновению хозяина, из-за чего гости то и дело попадали в дурацкое положение. Все было комфортно и просто. Правда, это была не та изысканная простота, которую так любила моя мать и к которой она приучила Ильду. Оливия, та вообще не признавала такого понятия, как интерьер. Наш с ней дом вовсе не был домом в общепринятом смысле. Скорее, он походил на обнесенные стенами уголки природы, как обихоженной, так и дикой. Комната Оливии напоминала горную пещеру. Гостиная, по сути, была садом, где под деревьями стояли столы и кресла в виде пней, а между ними текли ручьи, сходившиеся к центру, где был устроен круглый ступенчатый водоем, выложенный лунным камнем. Зеркальные стены создавали иллюзию того, что сад простирается бесконечно, а потолок, имитировал небо, картина которого менялась по прихоти хозяйки. Единственным моим убежищем в этом заповеднике была библиотека. Кстати, Оливия сама проводила там большую часть времени, но о том, чтобы отказаться от вывернутого наизнанку дома, и слышать не хотела...
  Я еще раз огляделся. Да, настоящая комната для пацана: и поиграть, и позаниматься, и мышцы размять. Где же, наконец, он сам? Сцеола отправилась на его поиски и тоже пропала... Я заложил в рот два пальца и свистнул. И тут же, будто в ответ на долгожданный сигнал, послышался топот; дверь распахнулась, и малыш лет пяти, голубоглазый, с льняными волосами неловко переступил через порог. Держа руки за спиной, он смотрел на меня со страхом и любопытством. Я ухмыльнулся.
  - Хочешь, научу так свистеть?
  Он кивнул.
  - Вот, смотри. Я снова свистнул.
  Он подошел поближе.
  - Ну, давай, попробуй. Ах, у тебя руки заняты. Что это ты прячешь?
  "Это" оказалось безупречно выполненной моделью космолета.
  - Вот это здорово! Неужели сам?
  Он фыркнул.
  - А кто же? Сам, конечно. У меня таких много! А я знал, что ты п"идешь.
  Я непроизвольно нахмурился.
  - Ты очень долго не п"иходил. Но мама сказала, что у тебя работа, и что потом ты п"идешь.
  Я вопросительно посмотрел на Сцеолу, которая прокралась в детскую вслед за ребенком и примостилась на краешке софы. Но Сцеола отвернулась, и я вынужден был спросить:
  - Ты рассказала ему?
  Тут она посмотрела мне в лицо и отрицательно качнула головой.
  - Не рассказывала я, Дон, ничего не рассказывала. Он сам помнит. Все помнит.
  Я ошарашенно повернулся к малышу, и тот с трогательной серьезностью повторил слова матери:
  - Я помню. Все помню.
  - Что все?
  - Все. Как ты меня спас. А потом учил делать кошмоеты.
  - Что? Космолеты, черт побери, космолеты! Так. Где он учится?
  Сцеола дернула плечом.
  - В подготовительной. В этом году заканчивает. Я уже думаю, куда его...
  - И думать нечего. В Космошколу Дэвиса Кестера - лучшую в галактике. Дэвис - брат моего эколога Льюиса, и я...
  Сцеола протестующе подняла руку.
  - Спасибо, Дон, не надо. Нам не нужна протекция. Он у меня отличник. А то, что он не выговаривает какие-то буквы, это ерунда. Зато он - первый в группе по основным предметам!
  Она посмотрела на мальчика с такой гордостью, что у меня кошки заскребли на сердце от какого-то противного чувства - то ли зависти, то ли жалости наполовину со стыдом.
  - Ты не знаешь, какая туда очередь, а я все устрою прямо сейчас.
  Я переговорил с Дэвисом. Не выказав удивления, не задав ни одного вопроса, он попросил данные малыша. Я отправил их ему и через полминуты услышал, что Джонни Сван принят в класс А и должен явиться в 7:30 1 сентября сего года на торжественную церемонию.
  - Ну что, Джонни Сван, будешь космолетчиком!
  Я ожидал восторгов, но пацан, опустив голову, молчал. Я заметил, что кончики ушей у него покраснели.
  - Ну, в чем дело? Ты что, не рад?
  - Это... Это нечестно, сэр! - голубые глаза полыхнули робким гневом.
  Ну и ну - настоящий маленький лорд Фаунтлерой! У меня отлегло от сердца. Я наклонился к нему.
  - Чудашка! Ничего подобного! Это была моя законная очередь, и я просто уступил ее тебе.
  - Жаконная?
  - Жаконней не бывает! Будь я проклят!
  Малыш бросился мне на шею. Я заставил себя не думать о неродившемся сыне и его теперь уже потерянном праве. Плевать. Если и будет у меня сын, то когда еще ему поступать в школу!.. Ах, Оливия, Оливия... Двух вещей я не пойму никогда - почему она вышла за меня замуж и почему не хотела детей...
  Однако, судя по знакам Сцеолы, пора уже было покидать владения маленького лорда Фаунтлероя. Я встал, но мальчишка вцепился в меня и не желал отпускать. Я подхватил его под мышки и пару раз подбросил к потолку. Он завизжал от восторга, но, опуская его осторожно на пол, я заметил странное выражение на лице Сцеолы. Не зная, как его толковать, и стремясь поскорее завершить затянувшуюся мизансцену, я соврал, что смертельно проголодался. Сцеола тут же обрела озабоченный вид.
  - Мужчины, марш в столовую! Будем ужинать.
  За столом прислуживали роботы, и это удивило меня. Человечество переболело роботоманией еще во время оно и вернулось к использованию людей во всех сферах, где требовались чисто человеческие деликатность и чуткость. Механических нянь, поваров, слуг можно было встретить только в глухой провинции или у чудаков-мизантропов. Впрочем, ужин был совсем неплох. Особенно рыбный пирог из Понтины - следствие интеграции Гиад, которое гурманы явно оценят.
  После ужина Сцеола отправила малыша спать, а меня поволокла в гостиную и принялась болтать о всякой чепухе, игнорируя все мои попытки поговорить о делах - ее и Джонни. Через полчаса я не выдержал и снова прибегнул ко лжи, заявив, что устал и не прочь на боковую. Цирцея моя улыбнулась насмешливо, но тут же встала.
  - Пойдем, я провожу тебя и покажу, что и как.
  - Да ладно, чего там, это может сделать любой латник из твоей рати, - я кивнул ближайшему роботу, и тот шагнул вперед.
  - Ни за что! - вскричала Сцеола, - я сама, ты - гость особенный. И снова мне почудился странный блеск в ее синих глазах, теперь казавшихся почти черными.
  Ночью в мою дверь заскреблись. Я ухмыльнулся удовлетворенно. Все повторяется. Только вместо третьеразрядного гостиничного номера на Цетере эта милая старомодная спальня.
  - Заходи, моя прелесть, я заждался, - промурлыкал я.
  Поскребывание прекратилось, однако дверь, странное дело, оставалась закрытой. Я вскочил и распахнул ее. Черная пантера с горящими, как угли, глазами, рыча, бросилась на меня. Однако служба в Комитете не прошла даром. Мое тело отреагировало раньше, чем я успел что-либо почувствовать. Не то плохи были бы мои дела: ужас ли, страх ли причинить ей вред помешали бы мне защититься. Но тренировки и многократно усиленная чувствительность нервных рецепторов сработали как надо. Я отпрыгнул назад и в сторону, так что острые изогнутые когти только скользнули по одежде. Чудовище взвыло от досады и, ощерившись, прижалось к полу, готовясь к новому прыжку. Но я уже выхватил бластер и нащупал нужную кнопку. Пучок усыпляющего излучения вырубил его. Зверь распластался на янтарного цвета ковре и затих. С ужасом, но и не в силах оторваться от жуткого зрелища, я смотрел, как менялись контуры монстра, исчезала блестящая черная шерсть, втягивались когти. Через несколько минут на его месте, утопая в золотистом ворсе ковра, безмятежно посапывала моя belle ami.
  Док Фишер прибыл без промедления. Осматривая спящую красавицу, он восхищенно прицокивал языком и бормотал что-то весьма далекое от медицинских терминов. Я терпеливо ждал, зная, что усыпляющего действия хватит надолго. Наконец Фишер закончил священнодействовать над своей обольстительной пациенткой и подсел к столу, где я, обойдясь без помощи Сцеолиных роботов, приготовил для него коктейль и сигары.
  Удобно расположившись в кресле, доктор глубоко затянулся и вперил в меня пристальный взгляд, будто хотел проникнуть в мою душу.
  - Док, - взмолился я, не выдержав, - не смотрите на меня так, ваш пациент не я!
  - Как знать, как знать, - отпарировал он, - рецидив-то вызвали вы.
  - Я?! - вскричал я, не веря свом ушам.
  - Вы, батенька мой, вы. Сейчас ее состояние не внушает никаких опасений. Но...
  - Док, выкладывайте, что там у вас?
  - Причиной метаморфозы - metamorphosis bestialis - явился сильный стресс. А стресс в свою очередь был вызван страхом. Страх же ей, по всей видимости, внушили вы.
  - Это невозможно, док. Какой страх, откуда, я же вам рассказал, мы...
  - Не надо повторять вашу историю, я все помню. Дело вот в чем: она испугалась за ребенка.
  - Но я только хотел помочь! Хотел сделать для него то, что могу только я. Чтобы всего лишь записаться в очередь на место в Космошколе Кестера, нужна сумма, на порядок превышающая все состояние Сцеолы, и внести ее надо задолго до рождения ребенка. Бедняжка не может дать ему то, что могу я.
  - Вот-вот, она испугалась, что вы таким образом отнимете у нее ребенка. Поймите, Дон, Сцеола не только полюбила Джонни всей душой, она любит его, как, простите, все матери-одиночки: ребенок - средоточие всей ее жизни. И наоборот. До сих пор все для него делала она. И гордилась плодами своих усилий. И вот являетесь вы - ее несчастная любовь. Вы для нее - нереальная цель и, соответственно, причина ее несчастья. Нереальная цель же у большинства людей, когда они осознают тщетность своих надежд, вызывает ненависть, часто подавляемую, отчего она только усиливается. Иными словами, она испугалась, что вы снова разрушите ее мир.
  - Сцеола меня ненавидит? Не-е-ет. Я не могу в это поверить, док.
  Я сам понимал, как жалко звучат мои слова, но продолжал упорствовать, не желая признать очевидного. Ибо признание его означало для меня окончательный разрыв со Сцеолой. Я должен был расстаться с изрядным - и дорогим для меня - куском прошлого, сжечь корабли. И, наконец, - док и в этом был прав - потерять только что обретенного сына, пусть даже не родного. И я упрямо повторил:
  - Она любила меня. Сейчас я понимаю, что по-настоящему меня любила только она. Учитывая, сколько ей приходилось прощать. Другие не прощали. И, док, она уверяла, что любит до сих пор.
  Доктор усмехнулся.
  - Ну, разумеется, все, о чем я говорил, спрятано глубоко в подсознании. Находясь в здравом уме, она будет (и совершенно искренне) отрицать все, что вы или я скажем. Если скажем. Чего я вам не советую. Чтобы вам стало еще яснее: все, что произошло здесь, все, что она натворила, - он кивнул на спящую, - она проделала как бы во сне. Это особый род сна. Нечто вроде самогипноза. Защитная реакция, как я уже сказал.
  - Но в таком случае, док, она опасна!
  - Не более чем вы или я.
  - Как так? - я с недоумением воззрился на Фишера.
  - Практически любой из нас может впасть в состояние аффекта и наломать дров. По вашей логике, подавляющее большинство людей представляет потенциальную угрозу для окружающих. Так что же, упрятать две трети человечества в психушку? Или ввести моду на смирительные рубашки? Абсурд.
  - Но она не обыч... вы не видели... Это кошмарно!.. - я замолчал, подавленный видением оскаленной морды, глаз, горевших дикой яростью в нескольких сантиметрах от моего лица.
  - Окститесь, батенька, бластер в руках разъяренного человека, заметьте, вполне здорового в общепринятом смысле, может наделать бед больше, чем стадо пантер.
  - Так что же вы предлагаете, оставить все как есть? И Джонни?
  - Можно подумать о лечебном курсе для нее. Скажем, попробовать методики, разработанные для случаев атавизма. А она - любопытнейший экземпляр. Только представьте, если ее способности передались бы детям. Это были бы уникальные объекты для исследования - мифологические персонажи, древние боги во плоти. Да, да, когда-то люди поклонялись таким полулюдям-полузверям. Наука последующих тысячелетий низвела их в область вымыслов. В действительности же это были вполне научные техники структуральной модификации, применяемые в древности активно и с большим искусством. Лон Фу удалось воспроизвести их в самом грубом приближении. В вашем же случае мы имеем фантастическую возможность для наблюдения за уникальной особью...
  Глаза доктора сверкали фанатичным блеском, характерным для вошедших в раж ученых. Мне стало не по себе. Я решил прервать поток исследовательской фантазии.
  - Док, вы меня только что убедили в СВОЕЙ потенциальной опасности для общества!
   Несколько секунд лицо доктора хранило абсолютно обалделое выражение. Потом он хлопнул себя по лбу и разразился хохотом. Отсмеявшись, он залпом опорожнил свой бокал и заговорил уже в своей обычной мягкой манере, и, кстати, впервые за весь визит назвал меня капитаном.
  - Благодарю, капитан, благодарю за урок. Эх! Да, все мы... Однако же о лечении для вашей подруги можно подумать. Обещаю заняться этим в самое ближайшее время. А пока, дайте ей вот это, когда проснется, - он протянул мне упаковку пилюль. - За сим разрешите откланяться, у меня еще пациенты.
  В его прощальном рукопожатии я почувствовал совершенно несвойственную ему теплоту и доверительное уважение. Бедняга док! Почему он мотается по пациентам, когда ему впору заведовать собственной клиникой? А как остальные ребята? Что поделывают? Надо бы связаться с ними, встретиться...
  Послышалось невнятное бормотание. Сцеола! Я в панике наклонился над ней. Она изогнулась в сонной истоме. Мохнатые ресницы распахнулись, и из влажной сини на меня полилась такая радость узнавания, что я только успел отшвырнуть пилюли доктора.
  
  
  
  Джонни не удивился, найдя нас сидящими в столовой в обнимку, перед нетронутым завтраком. Наверное, считал такое развитие событий совершенно естественным. Взгромоздившись на стул напротив, он, отклонив услуги робота, принялся деловито накладывать на тарелку салат. Сцеола с комическим упреком поджала губы, наморщив при этом подбородок.
  - Уже успел тлетворно повлиять на невинное дитя!
  - Пацан, состроив точно такую же гримасу, покачал головой.
  - Нет, мамочка, я сам. В космошколе обслуги нет, мне надо п"ивыкать. И, метнув на меня прелукавый взгляд, добавил:
  - Я уже могу гово"ить правильно: коссссмо"ет!
  - Святая бездна! - как говорит мой друг Окул. Вот это характер! Быть тебе юнгой на "Красотке Амели" у Вилли в ближайшие же каникулы. Это я тебе обещаю. При одном условии.
  Малыш напрягся.
  - Если позволит мама.
  - Мама! - Отбросив вилку, пацан подбежал к матери и уткнулся к ней в колени. Сцеола обняла его и еле слышно выдохнула:
  - Посмотрим еще.
  Малыш поднял на нее посерьезневший взгляд и совсем как взрослый произнес:
  - Да, мам, обсудим потом.
  Сцеола счастливо улыбнулась. Я поцеловал ее в теплую шею и тоскливо подумал, что надо идти домой объясняться с Оливией. И лучше не откладывать - не удлинять плохого, как любила повторять она сама.
  Я проглотил завтрак и заторопился домой. Дом - причудливая имитация уайльд-лайф, отгороженная от мира толстостенным куполом из горного хрусталя, - встретил меня хмуро и отстраненно, точь-в-точь, как его хозяйка, когда бывала не в духе. Впрочем, сегодня у нее для этого были все причины. Да, разговор предстоит еще тот. Я живо представил себе Оливию, изливающую на меня ледяной дождь силлогизмов. Впрочем, так рано она никогда не встает, так что у меня добрых полтора часа на подготовку к активной обороне. Я вздохнул. Безумная это затея - брак, вообще и в частности. Два года, проведенных словно в неприятельском тылу, - в вечном страхе провала и ожидании подвохов. А эти ее друзья... Я поежился, вспомнив последнюю вечеринку. Как они попрыгали в бассейн, и их одежда медленно растворилась в воде - последний писк моды. Они барахтались нагишом, визжа и гоняясь друг за другом. Я заметил, что Оливия напряженно следит за мной, видимо, ожидая от меня выражения недовольства. Поняв это, я схватил бутылку и, попивая из горлышка, чего она терпеть не могла, принялся откровенно разглядывать резвящихся красоток. Им, впрочем, было наплевать. Наигравшись, вся компания устремилась к напылителям, заботливо расставленным хозяйкой на бережку. Под разноцветными струями газа, облекшего влажные тела клубящейся оболочкой, мгновенно затвердевшей и засверкавшей всеми красками радуги, они оказались одеты в фантастические трико и стали напоминать труппу заезжего театра пантомимы. Я сказал им об этом, и мои слова привели их в восторг. Они решили разыграть пантомиму и тут же загалдели, распределяя роли. Я энергично подавал советы и в конце концов уволок пухленькую сероглазую блондиночку в грот - репетировать, как она объявила, надув перламутровые губки. Оливию я в тот вечер больше не видел. И - quod erat demonstrandum - больше в нашем доме ювеналии не устраивались.
  Однако даже для такого раннего в представлении Оливии часа в доме было необычно тихо - не было фоновой музыки. Каждый уголок дома имел свой музыкальный фон, реагирующий на настроение присутствующих. Это была очень сложная музыкальная программа. Когда в помещении находился кто-то один или у собравшихся было схожее эмоциональное состояние, подобрать подходящую мелодию было просто, но при наличии диссонанса в чувствах гостей создание композиции, приятной для всех, становилось труднейшей задачей. Автор этой программы получил две высших награды - от музыкального сообщества и ассоциации программистов. Фоновая музыка в доме не отключалась никогда. Даже во время наших отъездов. Что случилось? Я бросился в "пещеру" Оливии. На торчащем у самого входа причудливо изогнутом "сталагмите" белела записка.
  "Мне надоело быть женой Питера Пэна. Прощай".
  Я осмотрел обитель Оливии. Несмотря на полную иллюзию естественной пещеры, в ней было все необходимое для комфортного проживания. С дизайнера семь потов сошло, прежде чем ему удалось угодить моей женушке. Но результат потрясал. Оливия могла пользоваться всеми современными удобствами, и при этом они были замаскированы так искусно, что самые взыскательные любители уайльд-лайф не находили к чему придраться. А потолок был поистине оптическим чудом: в любое время суток над головой Оливии было звездное небо, причем такое, какое бывает только высоко в горах. Она уверяла, что эта обстановка позволяет ей, уединившись здесь, восходить духом к горним высотам. Что ж, блаженны нищие духом! По мне же все это было жалкой бутафорией. Поначалу я спорил: "Хочешь подышать горним воздухом - поднимись в горы! Хочешь по-настоящему увидеть звезды - выйди в космос. Такой грандиозной необъятности, такого контраста ослепительной яркости и первозданной черноты никакие дизайнеры не создадут. И нигде ты не найдешь такого уединения, как в открытом космосе!" Но она только пожимала плечами и, глядя одновременно и на, и сквозь меня, отвечала отчужденно, глухим низким голосом: "Приблизиться к звездам можно, просто почитав стихи. Для этого не надо напяливать на себя скафандр и мчаться куда-то. Я могу все это увидеть и прочувствовать здесь" - "Никакое изображение не может заменить живые звезды!" - возражал я. "А воображение может", - следовал спокойный ответ. И я сдавался. Хотя и чувствовал, что правда на моей стороне. Я напоминал себе, что ее "искусственность" не была для меня секретом, что я раскусил ее в самом начале нашего знакомства, и именно ее непохожесть, оторванность от мира сего заставили меня добиваться ее так упорно. Наши споры кончались ничем. Похоже, тем же закончится и брак. Что ж, в любом случае, надо найти ее и узнать, что она надумала делать. Я пошел к себе и дал поиск по трансферу. Безрезультатно. Тогда я вызвал адвоката Оливии. Он отозвался сразу, и после обмена любезностями я без обиняков спросил, не поможет ли он найти мою сбежавшую благоверную. Он хмыкнул.
  - О, на этот счет у меня твердые указания: ни под каким видом не открывать местопребывания моей клиентки.
  По агрессивной бодрости его тона я понял, что он в курсе событий и что я имею дело уже не с радетелем интересов любящей супруги, а с "противной стороной". Тем лучше. Играть в кошки-мышки сейчас я был бы не в силах.
  - Брюс, мы с Оливией повздорили, но она все еще моя жена.
  - Не совсем так, Дон, вернее, совсем не так. Моя клиентка поручила мне начать бракоразводный процесс. Я уже дал делу ход. Детей у вас нет. Из всех прав за вами сохраняется только право на свою долю в общем имуществе. Таков закон.
  - Хорош закон! Меня разводят, а я об этом ничего не знаю?! И законников не интересует, как я к этому отношусь?
  - Закон "О правах супругов" был принят пятьсот лет назад. Сфера его действия распространяется на Союз Цивилизаций и Первый Пояс Нецивилизованных Миров. Согласно этому закону, любой из супругов может начать бракоразводный процесс и получить развод не только без согласия, но и без ведома другого. Закон только обязывает уведомить бывшего супруга о его новом матримониальном статусе не позднее, чем через час после принятия вердикта.
  - "Первым делом, давайте убьем всех стряпчих!"
  - Что вы такое говорите?
  - Шекспир. "Генрих VI".
  - А-а-а-а... Хм! Я вам сочувствую, Дон, но интересы клие...
  - Черт возьми, какие интересы? Вы что, всерьез предполагаете, что я могу... погодите, а когда она успела... Когда Оливия попросила вас запустить эту адскую машину?
   - Э-э-э-э... неделю назад.
  - Что? Неделю назад?!..
  Я молчал, оглушенный. И перестал слышать, что говорил адвокат. Впрочем, может, он ничего и не говорил. Я открыл бар и достал бутылку Караунджа, которым Чуни исправно снабжал меня после приснопамятных событий в доме Кинга. Отхлебнув огненного пойла, я немного пришел в себя и попытался собраться с мыслями. Тщетно. Известие не поддавалось никакому объяснению. С момента, как мы расстались, не прошло и суток. Я выпил еще. Видимо, адвокат почуял неладное или ему просто надоело ждать, и он спросил, чем он еще может быть мне полезен.
  - Скажите, Брюс, а что вы делали в течение этой недели?
  - То есть... что вы имеете в виду?
  - Ваши действия в аспекте нашего развода.
  - О, это! Обычная рутина: дети, общее имущество, общий бизнес, претензии...
  - Хм! Детей, как вы только что констатировали, у нас нет. Общих дел тоже. От своей доли в имуществе я отказываюсь. От претензий тоже. Так что можете ставить точку в вашем богопротивном деле. И успокойте свою клиентку: я не буду ее искать.
  Странно, я отдал бы голову на отсечение, что он был разочарован...
  Оставаться в доме, который никогда не был мне родным, я не мог. Но и к Сцеоле не хотел заявляться в полной фрустрации. Прихватив бутылку, я вышел и, как вчера, снова побрел наугад. Два года прошли в суете сует. Мои обязанности в Комитете и Совете, несмотря на всю их кажущуюся актуальность, не только не удовлетворяли, но раздражали меня донельзя. "Наступательный и оборонительный союз" с Оливией выродился в глухое противостояние. И, что совсем непростительно, я забросил друзей. Хотя и они могли бы давать о себе знать. Один только Вилли исправно шлет поздравления в каждый праздник, подозреваю, что большей частью ради удовольствия рассказать об очередных приключениях на своей "Красотке Амели". Право, то, что я помог ему приобрести корабль за полцены, самое лучшее, что мне удалось сделать за этот срок.
  Квартал, который облюбовала Оливия для нашего совместного проживания, остался далеко позади. Обитателями его были по преимуществу аристократы от богемы, меценаты, искусствоведы - публика взыскательная, хотя мне в них чудилась ущербность. Казалось, их разъедает сознание того, что к настоящему искусству они не принадлежат. Меня всегда удивляло трепетное отношение к ним Оливии. Может, и она всего лишь одна из них? Я принципиально не читал ее сочинений, а доходившим до меня критическим отзывам как хвалебным, так и нелестным, не придавал значения. Уж не в отсутствии ли таланта причина ее взбалмошности? Однако от этой мысли мне стало стыдно и я постарался прогнать ее. Да и поздно, бессмысленно пытаться что-то понять, когда...
  Что же случилось неделю назад? Что я такого натворил, что сам не заметил, а ее это толкнуло на роковой шаг? И почему в тайне от меня? Может, она колебалась и хотела иметь возможность все отменить?.. А наша ссора послужила последней каплей... Хорошо, эта дурацкая размолвка - повод. Ну а причина? Питер Пен? Вечный подросток? Говорите, леди, вам надоело?.. Интересно, как этот бдительный страж ее интересов преподнес ей наш диалог. Впрочем, нет, не интересно. Никакого значения это не имеет. Ничего уже не имеет значения. Кроме, разве что, изменения в моем матримониальном статусе. Дойдя до этой точки в своих размышлениях, я неожиданно развеселился. И впервые за все время огляделся по сторонам. Я забрел в район, который городские острословы прозвали "зоопарком". В нем селились переселенцы из других миров, которым природные условия Центральной подходили настолько, что они могли жить здесь достаточно комфортно без спецодежды и регуляторов силы тяжести, но которым тем не менее был нужен специфический микроклимат для полноты жизни. Район был разделен на сектора, в каждом из которых воспроизводились эти самые специфические особенности схожих с нашей рас. Разумеется, любые проявления ксенофобии карались законом, но не для кого не было секретом, что переселенцы чувствовали себя в полной безопасности только в пределах "зоопарка". И все же Центральная манила их как магнит. Невеселое зрелище. Я круто повернулся и зашагал прочь. Вскоре вселенская эклектика сменилась на строгую выдержанность старинных улиц. Дома здесь были просты. Вкусы у жителей - незатейливы. Самый большой чудак украсил ворота своего дома черно-красным флажком. Подойдя поближе, я увидел на нем изображение солнца, а внутри солнечного круга букву А. Ого! - эмблема анархистов. Дверь в дом была полуоткрыта. Очевидно, сюда не требовался специальный пропуск. И я вошел. В фойе не было ни души. Направо мраморная лестница с широкими продавленными ступеньками вела на второй этаж. Прямо напротив еще одни двери вели во внутренний дворик. А налево шел коридор, откуда слышались голоса. Я пошел на них. Там оказался кафетерий, посетители которого были заняты оживленной общей беседой. На меня никто не обратил внимания. Я присел за свободный столик в форме гриба и, увидев вмонтированное в столешницу меню-панель, понял, что здесь нет никакого обслуживания. Угощение при этом могло быть только самым простым, но я внезапно осознал, что чертовски проголодался, и был благодарен и за эту ветхозаветную автоматику. Я быстро набрал комбинацию кодов, благо, выбор был небольшой, и через несколько минут в центре столешницы открылось круглое отверстие, из которого выплыл поднос с заказом. Ножка стола-гриба, по всей видимости, скрывала шахту лифта. Что ж, ломтики ветчины с сыром выглядели вполне аппетитно. Я принялся за еду. Утолив голод, я вылил из бокала дрянной виски и наполнил остатками Караунджа. Отпив добрую половину бокала, я закурил и прислушался. Собравшиеся обсуждали план свержения властного режима. Всей как есть системы, основанной на оси Комитет - Совет. Я осмотрелся. Их было человек пятьдесят. Юнцы. Самому старшему, как я понял, -председателю собрания, было от силы двадцать два-двадцать три. Кого-то он мне смутно напомнил - и чертами и осанкой, и привычкой повелевать, проступавшей сквозь любезность и благородную простоту манер. Мелодичным, богатым модуляциями голосом он живописал несостоятельность Совета в его нынешнем составе и подчеркнул, что именно это обстоятельство и делает настоящий момент особенно подходящим для решительных действий. Захваченные врасплох, работники громоздкого заржавелого аппарата растеряются, а познакомившись с доводами повстанцев, один из которых - самое мощное современное оружие (он сделал паузу, переждав довольный хохоток аудитории), откажутся от своих портфелей без борьбы. Затем - обращение к народу, который, вне всяких сомнений, придет в восторг от близкой перспективы установления царства свободы и дружно примется за его строительство. Он замолчал, и тут же с соседнего со мной столика, где, похоже, собралась оппозиция, раздался вопрос:
  - Ты ничего не сказал о Комитете. Совет - это только одна голова гидры, и самая уязвимая. Но как ты собираешься захватить Комитет, ведь они - невидимки!
  Председатель вперил взгляд серых, окаймленных черными прямыми ресницами глаз, в спрашивающего.
  - Хороший вопрос, Дик, малыш. (Я заметил, что у того дернулся кадык - бедняга действительно был невысок и тщедушен.) Комитет по привычке считается проблемой номер один в современном обществе, и потому я оставил его напоследок. На самом деле с ним будет справиться легче всего, - он снова сделал паузу и обвел присутствующих чуть обеспокоенным взглядом. Убедившись, что владеет всеобщим вниманием, он продолжил:
  - Их всего девять человек, и большинство из них - умные люди, сами стыдящиеся настоящего положения дел. Они либо примкнут к нам, либо, воспользуются своей "невидимостью" и отойдут в сторону. А остальные, будучи вынуждены прибегнуть к активным действиям, неизбежно разоблачат себя сами, и мы заставим их отречься от постылой власти, также как и мнимых глав Союза.
  - А если они откажутся? - не отступал Дик. Он вызывающе откинул голову и, сощурив глаза, усмехаясь, ждал ответа. Я почувствовал, что председателю стоило труда сохранить спокойствие. Он закусил губу. Серые глаза в кайме темных прямых ресниц гневно блеснули.
  - А если они откажутся, мы прибегнем к силе.
  - И совершите ту же самую ошибку, что и ваши собратья всех времен и народов, - сказал я, решив, что пора мне вмешаться.
  Возникла такая трагическая тишина, что я похолодел. Но ее тут же взорвали испуганные крики. "Кто это такой?", "Среди нас крыса!", "Нас предали!" - раздавалось со всех сторон. Председатель поднял руку, и под действием этого, очевидно привычного для них успокаивающего жеста, заговорщики понемногу стихли. Несколько секунд председатель стоял молча, опустив глаза, уголки его рта подергивались, ноздри трепетали. Я с любопытством ждал, как он поступит в эту крайне тяжелую для него минуту. Наконец он вскинул голову, мотнув темно-русым чубом, и произнес неожиданно глухим тихим голосом:
  - Друзья, нас выследили или предали, но для паники нет причин. С этими словами он приблизился ко мне и протянул руку.
  - Я узнал вас. Вы - Дон Гард. Спасибо, сэр, что пришли предупредить нас. Сколько у нас времени для того, чтобы замести следы и рассеяться в Нецивилизованных Мирах?
  Я пожал протянутую руку, но продолжал молчать. Он опешил. Внезапная догадка смела угрюмое выражение с полудетского лица.
  - А как вы сюда проникли? - вскричал он.
  Я пожал плечами.
  - Через дверь. Она была открыта.
  - Какая, к черту, дверь?! Это - частная территория, и она находится под самой мощной силовой защитой, какая только есть в Цивилизациях. Я сам выкрал схему у отца.
  И тут я понял, почему парень показался мне знакомым. Это был сын экс-Директора по МежГалактическим Связям и моего бывшего шефа Милана Кальдеры. Кажется, его звали Патрик. Шеф однажды жаловался, что сынок, блестяще закончив философский факультет, упорно отказывается от самых лестных предложений работы. Значит, сынуля под самым носом у папаши готовил революционный заговор. Дела-а-а!.. Мальчишка между тем продолжал сверлить меня острым, как луч лазера, взглядом. Я вздохнул.
  - Патрик, вы забыли, кто я? Для меня нет замков в Союзе. Вернее, у меня универсальный ключ ко всем замкам, известным Интерполу. А поскольку у него самообучающаяся программа, небольшие отклонения для него не составляют проблемы. Разве что, нечто принципиально новое может поставить его в тупик, но тогда подключается это устройство, - я приложил палец ко лбу и состроил гримасу. Послышались смешки, и напряженность спала. Но Патрик оставался серьезным.
  - Если вы пришли не для того, чтобы сообщить нам о провале нашей организации, то есть провала нет, то есть о нашем деле известно только вам, - я правильно понимаю, сэр? - я кивнул, - то какова ваша цель, ваши намерения?
  - Дело в том, что ты, Патрик, прав в главном: кризис власти не секрет ни для кого, и в первую очередь, для Комитета и Совета. Прав ты и в том, что сейчас - критический для Цивилизаций момент. И от того, кто и как им воспользуется, зависит будущее. И именно поэтому я и пришел к вам. (Я, разумеется, не стал посвящать мальчишек в то, что набрел на них совершенно случайно, а свой взломщик включил, чтобы проникнуть в "пещеру" Оливии, да так и забыл выключить.)
  - Что же вы предлагаете?
  Это спросил Дик, и его вопрос подхватили остальные. Многие повставали со своих мест и пересели поближе. Только Патрик оставался стоять передо мной, безмолвный, потерянный, явно не разделявший общего ажиотажа.
  Я усмехнулся.
  - Минуту терпения. Сначала - небольшой, но очень важный акт. Я вижу у вас, Патрик, значок председателя, - я указал на отворот его воротника, где посверкивала выполненная из драгоценных металлов и камней эмблема - точная копия изображенной на флажке у входа. - Отдайте мне его.
  Он побледнел как мел и пошатнулся. Страдание и ненависть исказили красивое лицо. Губы задрожали - то ли силясь удержать проклятия, то ли, наоборот, не в силах произнести признание в поражении.
  Я молча ждал. Наконец он сорвал значок и резким движением швырнул в угол. Потом отошел к своему - уже бывшему - председательскому столу и рухнул в кресло, обхватив голову руками. Я спокойно отхлебнул Чунинского зелья, раскурил потухшую сигарету и заговорил, стараясь не звучать оскорбительно патерналистски.
  - Вот я только что показал вам, как сладка власть и как трудно от нее отказаться. Ясно как день, что, если допустить, чисто умозрительно, что вам удалось бы свергнуть правительство, никакого "царства свободы" народы бы не увидели. Вы просто заменили бы одних на других, как это уже было не раз. Вам, Патрик, изучавшему историю, это следовало бы знать.
  Он выпрямился. Слабая улыбка засветилась на сникшем лице.
  - Спасибо за урок, сэр.
  Я вспомнил, что совсем недавно слышал то же самое от Фишера. Черт, кажется, развод с Оливией заставил меня поумнеть - неожиданное последствие распавшегося брака! Я невесело улыбнулся этой мысли, и Патрик, приняв мою ухмылку за знак примирения, добавил совсем уже спокойно, хотя и с горечью:
  - Вы правы, сэр, это действительно смешно: истории известны случаи полного несоответствия между истинами, проповедуемыми философами, и их поступками - Аристотель, Сенека, Ленин... Было бы адски глупо впасть в тот же маразм!
  Я остановил его.
  - Довольно самобичевания! Давайте перейдем к конструктивному диалогу.
  И я передал им содержание последнего совещания Комитета.
  Они слушали в полном изумлении, которое в конце моего рассказа выразил Дик:
  - Выходит, мы ломились в открытые двери!
  - Ну не совсем так, - возразил я. Мне очень не нравится Номер Пятый и еще Седьмой и Девятый. Хотя у меня нет явных причин для этого, но я печенкой чую в них Хаммерово семя...
  - Разве вы не покончили с Хаммером и его осиным гнездом два года назад? - удивленно спросил сосед Дика, хрупкий, изнеженный юноша с длинными каштановыми кудрями до плеч, напомнивший мне Йена.
  - Ну что ты, Ян, Хаммеры размножаются спорами!
  Это сказал Патрик, и по живому блеску в его глазах и смеху, раздавшемуся в зале, я понял, что с парнем все будет в порядке. Я смотрел на улыбающиеся молодые лица, и мне стало не по себе при мысли о том, каких дров они наломали бы, не приведи меня к ним случай. Странное чувство охватило меня. Может, прав был Йен, утверждавший, что в мире нет места случайностям, и что всякий раз, когда в его жизни происходило нечто незапланированное, это бывало неспроста. Оливия и вовсе заявляла, что чувствует некие особенные импульсы, диктующие ей сделать что-то или, наоборот, удерживающие от каких-то поступков. Я приписывал все это экзальтированности творческих натур и никогда не принимал их откровений всерьез. Но если подумать... Однако времени для этого сейчас не было. Надо было действовать. Увидев, что я задумался, ребята притихли. Я повернулся к Патрику.
  - Перво-наперво, покажите мне ваш арсенал. Где он у вас?
  - В бункере. Это рядом. Мы можем пойти сейчас, если желаете.
  Арсенал, действительно, мог поразить любое воображение. Очевидно, мальчишка много лет подряд пользовался слепотой своего отца. Неужели старик не менял кодов? Или среди этих юнцов есть гениальный хакер? Я посмотрел на Патрика. Тот вспыхнул.
  - Мы еще не пускали его в ход, клянусь, сэр!
  - Поклянитесь, что и впредь не станете. Ни при каких обстоятельствах. Насилием вашего желанного "царства свободы" не добьешься. Об этом свидетельствует вся история революционного движения, не исключая анархистов. Вам ли, обладателю диплома философского факультета этого не знать? За прекрасной риторикой о свободе и всеобщем благоденствии следовала эскалация насилия, и на долгие годы, а иногда и столетия устанавливался еще более жесткий режим подавления инакомыслия. Перечитайте сравнительную историю цивилизаций и классические труды философов об анархизме.
  - Я их изучал, сэр! - вскипел Патрик. Вскинув подбородок, он принялся читать на память:
  - "Только анархизм решительно формулировал заветную мечту человеческого сердца - соединение людей не насильственное, а свободное, не внешней необходимостью, а внутренним влечением человеческой природы. Кто не анархист в сердце своем, тот любит насилие и власть как начало самостоятельное и цель. Кто свободу любит больше насилия, любовь ставит выше власти, внутренно-организованное общество предпочитает всякому внешне-организованному государству, тот должен признать себя анархистом, хотя бы в мечте. Ведь анархизм как радикальное отрицание власти, государственного союза и насилия в нем над личностью, не есть непременно анархия и хаос" .
  - Так-так, - подзадорил его я, - но у этого же философа есть более близкие к предмету нашего спора высказывания. Поднапрягите память. Или вам помочь?
  Он покраснел до корней волос. Я хмыкнул и продолжил за него:
  - "В анархизме, как он до сих пор складывался, есть одно разъедающее противоречие: он хочет уничтожить всякое насилие, но в распоряжении своем имеет для этой цели насилие же, он хочет уничтожить всякую власть, но прибегает для этого к власти же, он хочет организовать общество изнутри, из природы личности, а не извне, не из государственно-общественной необходимости, но ничего внутреннего не имеет, вынужден опять прибегать к тому же внешнему. Анархисты-практики прибегают к самым ужасным насилиям над личностью, желая уничтожить всякое насилие, насилуют с именем свободы на устах; анархисты-теоретики ничего, кроме материи и внешней необходимости, не могут назвать для обоснования безграничной свободы личности в свободной, безгосударственной общественности" .
  - Вы изучали философию, капитан?
  - Нет, но я готовился к предстоящему совещанию Комитета. В частности, прочитал записи отца.
  - О, вот кто был истинным анархистом! - звенящий от волнения девичий голос прорезал напряженную тишину, сопровождавшую нашу с Патриком дуэль. Высокая, стройная, платиновые волосы стянуты в тяжелый узел на затылке; на тонком лице правильного овала ни следа косметики; легкое бежевое платье без украшений, если не считать вышитую шелком у правого плеча красную букву А, заключенную в круг. Оказавшись в центре внимания, она зарделась, но, взглянув с вызовом на Патрика, продолжила:
  - Анархисты в большинстве своем профанировали идею - прекрасную изначальную идею безвластия - αναρχία. (Последнее слово она произнесла, как пропела.) Для них анархия означала произвол, вседозволенность. Это те самые насильники, о которых вы говорили. И я называю их вульгарными анархистами. А Уильям Гард - ваш отец - он понимал самую суть анархии, он был врожденным, интуитивным анархистом, каким и должен быть каждый порядочный человек.
  Она перевела дух, и я задал вертевшийся у меня на языке вопрос:
  - А откуда вам известны взгляды моего отца? Его дневники не публиковались...
  - Я - Инга Сторм. Моя мать Гудрун была его студенткой. И вот ее мать тоже, - она ткнула локтем сидящую рядом миниатюрную темнолицую девушку с большими глазами и длинными черными косами, - это Падма Дакши. Наши матери дружили и много рассказывали нам о вашем отце. Они его боготворили. И еще... - она помедлила.
  Поняв, что она не решается сказать что-то, я сделал поощряющий жест.
  - Мама говорила, что вы стыдитесь своего отца...
  Против воли я вздрогнул, и она снова замолчала.
  - Почему ей так казалось? - я через силу улыбнулся, стараясь не выдать того, что она попала на самое больное. - Простите, я не помню вашей матери... к отцу постоянно приходили студенты, но я не участвовал в их разговорах.
  - Не знаю... не знаю, почему моя мама так решила, но она говорила, что вы считали его слабым человеком. Вы тогда ратовали за Коррекцию...
  Перед моими глазами вновь возникли страшные картины уничтожаемых миров. Усилием воли я отогнал жуткое видение и поднял обе руки ладонями вверх - жест, который в Союзе Цивилизаций и Нецивилизованных Мирах означал признание прошлых заблуждений и желание прийти к взаимопониманию.
  - Был грех, был. Но...
  - О, я сказала это не в упрек вам! Тогда все, ну почти все, думали, что кровавым дождем можно смыть зло с лица мира. Нашим матерям повезло, что они встретили такого человека, как ваш отец. А он... Он был на самом деле очень сильным, самым сильным человеком своего времени, но он не сумел довести до людей свои взгляды, убедить. И погиб... Но мы... - она запнулась, и я закончил за нее:
  - Но мы должны смочь. И поэтому я здесь. Я знаю, как это надо сделать, ќ- я остановился, почувствовав, как наэлектризовалась аудитория. - Но для начала я хочу выяснить, одинаково ли мы понимаем сущность анархии. Я дам вам прослушать основные тезисы отца. Тех из вас, кто не согласится с ними, я попрошу покинуть собрание, с полным правом, разумеется, оппонировать нам, когда мы предложим их urbi et orbi. С остальными же я буду работать.
  Меня охватило лихорадочное волнение. Я щелкнул ногтем по клавише с инициалами отца на панели личного трансфера и еле унял дрожь, услышав его ровный мягкий голос.
  
  "Разумное сообщество в моем понимании - это общество, основанное на свободном сотрудничестве равных в своих правах и возможностях индивидов. Это безгосударственное децентрализованное общество: в нем отсутствует политическая иерархия, в нем нет места подавлению личности. Единственные формы подчинения, причем разумно регламентированного, это отношения типа руководитель - подчиненный, учитель - ученик, врач - пациент... Говоря о руководстве, я имею в виду креативное управление внутри отдельных сфер человеческой деятельности - науки, искусства, производства, торговли, образования и так далее. Также не должно быть никакого подавляющего влияния в отношениях между этими сферами. Например, экономика не должна довлеть над наукой, коммерция - заправлять искусством, производство - конфликтовать с сохранением экосистем, но все сферы должны развиваться самостоятельно и свободно, а взаимовлияние возможно только в направлении обогащения, усовершенствования, стимулирования. Что же касается управления, то его структура должна быть простой и гибкой. Например, через форумы специалистов. Главным управляющим органом внутри сферы должен быть регулярно созываемый форум специалистов, призванный выслушивать отчеты и планы высших руководителей в сфере, а затем - мнения и предложения всех, желающих высказаться. Технически такой широкий и свободный обмен мнениями реален уже сейчас. Хотя бы через трансферы. Определенное неудобство может представить разница во времени, но не для того, кто заинтересован в своем деле. Особенно подчеркиваю: форум ни в коем случае не должен выродиться в съезд представителей каких-то групп населения, ибо как только это произойдет, почти неминуемо начнется коррупция. Каждый индивид должен сам реализовать свое право выражения мнения, а не делегировать его ближнему своему, вводя его таким образом в соблазн. С другой стороны, это право не должно вырождаться в обязанность, то есть в свою противоположность. Если человек не желает принимать участия в каком-либо процессе (процессах), то его нельзя принуждать к этому. Но он при этом должен сознавать, что таким образом оказывается в частичной, а то в и полной изоляции.
  Решения должны приниматься форумом на основе всеобщего голосования. Но тут следует проявить большую осторожность, учитывая, что оппозиционное меньшинство, даже один-единственный человек, может оказаться прав, в то время как большинство, включая даже лучших экспертов, может ошибаться. Здесь я могу предложить очень простой принцип: если после голосования кто-то будет настаивать на своей правоте, ему надо будет предоставить возможность смоделировать тестовую ситуацию и попробовать с ее помощью убедить форум.
  Кроме того, должны действовать координационные центры, через которые будет осуществляться междусферная деятельность - совместные проекты, регулирование конфликтов и так далее.
  Разумеется, форумы будут решать вопросы глобального масштаба. Задачи помельче должны быть в компетенции внутрисферных или междусферных специализированных структур. Здесь особенно важно, чтобы все должности в системе распределялись на конкурсной основе, с учетом как квалификационного, так и психологического соответствия.
  Наконец, финансирование. Не будучи финансистом, я позволю себе только самое общее суждение по этому поводу: полагаю, что здесь не следует отдавать предпочтение какой либо сфере или координационному центру в ущерб другим. Никто не должен говорить, что здравоохранение, к примеру, важнее искусства, а торговля актуальнее фундаментальной науки. Кто знает, музыкант может сочинить мелодию, излечивающую болезни, а историк, изучающий древности, вдруг обнаружит что-то, такое, что можно будет, смыв пыль веков, с выгодой применять сегодня.
  Пауза.
  Вот, пожалуй, и все".
  
  Эти записи были последним, что сделал отец перед тем как отправиться на Вавиль. Если не считать вечера, который он устроил в "Волосах Вероники", как я тогда думал, ради нас с Ильдой. Наши отношения были на грани разрыва, и я вообразил, что отец взялся помирить нас. Я злился. Ильда была грустна. Отец, меланхолично улыбаясь, рассказывал байки из своей экспериментаторской жизни, тщетно пытаясь втянуть нас в разговор. Только мама веселилась, как никогда, и ради нее я сдерживался и не выдавал досады.
  Ресторан этот отец выбрал неспроста. Маму звали Вероникой, и у нее были длинные густые волнистые волосы цвета тусклого золота. В тот вечер она их распустила и покрыла накидкой из тончайших золотых нитей, усыпанных крохотными желтыми алмазами, которые сверкали, как звезды. Потом она сказала, что надевала ее всего два раза - на их с отцом помолвку и на ту вечеринку в ресторане, носящем название самого романтичного созвездия - Coma Berenices. Может, мама что-то подозревала и веселостью хотела прогнать дурное предчувствие? Или напомнить отцу об их любви и удержать от рокового шага?.. Ильда удивленно посматривала на них обоих, даже спросила, не юбилей ли у них. Только потом мы поняли, что отец так попрощался с нами.
  Громкие всхлипывания Инги и Падмы заставили меня стряхнуть набежавшие воспоминания. Я встал.
  - Итак, прошу всех, кто не согласен с только что озвученной концепцией, покинуть собрание.
  Я подождал, обводя взглядом столики, ряд за рядом. Серьезные, напряженные лица. Никто не дрогнул, не отвел глаз, даже Патрик, от которого я, честно говоря, ждал какого-нибудь финта.
  - Что ж, тем лучше, значит, все мы здесь хотим одного - построить общество без политической власти, - я сделал паузу и, подойдя к Патрику, спросил, глядя на него в упор:
  - Это так?
  - Вы сомневаетесь во мне? Почему? Потому что я не хотел отдать вам этот проклятый значок?
  - Потому что вижу в вас все задатки и замашки именно политического лидера. Фантом власти будет мучить вас постоянно. Что если вы не удержитесь от соблазна и, думая, что работаете на идею, на самом деле будете действовать ей во вред? С другой стороны, если в вас так сильна жажда главенствовать, зачем вам тратить жизнь на пленивший вас, но по сути чуждый вам идеал? Зачем обрекать себя на перманентную пытку? Не лучше ли честно уйти сейчас? Чтобы не стать Иудой через какое-то время.
  - Уйти? И что делать? Перейти в стан врагов, к эпигонам Хаммера? Я не понимаю вас, сэр!
  Несколько человек заговорили разом в разных концах зала. Другие пылко возражали им. Возник жуткий гвалт. Я молчал, не делая попыток утихомирить их. Они стихли сами, почувствовав, наверное, что эту "дуэль" с Патриком я устроил неспроста. Когда наступила относительная тишина, я сказал:
  - Три тысячи лет назад основатель религии, современными последователями которой являются неисповедимые, пожелав искоренить в зародыше стремление к первенству среди своих учеников, показал им пример: опоясался полотенцем и вымыл ноги им всем.
  - Вы хотите, чтобы я сделал то же самое?! - вскричал отпрыск моего бывшего шефа. На его лице отразился такой неподдельный ужас, что я, не выдержав до конца роли, расхохотался. По лицам присутствующих пронеслась гамма эмоций - от недоумения до восторга, и добрых пять минут в зале стоял гомерический хохот. Не смеялся только лишенный регалий председатель. Он сидел, задумчиво опустив голову. Почувствовав мой взгляд и убедившись, что я уже не смеюсь, он тихо сказал:
  - Вы правы, сэр, мне надо подумать - о себе... и всем этом...
  Я протянул экс-председателю руку, которую он пожал с горячностью легко воспламеняющейся юности.
  - Подумать надо всем нам. Первейшая задача сейчас - подготовиться к предстоящему совещанию Комитета.
  
  
  
  Сцеолу и Джонни я застал на террасе особняка, который с потушенными огнями напоминал старого отца семейства, недовольно косящегося на молодняк, спешащий его покинуть. Оба его обитателя, нарядно одетые, высматривали в небе флайер. "Вон тот, с золотыми солнышками", - закричал Джонни. Сцеола набрала код на миниатюрном пульте, отделанном огненным сердоликом. Я поймал ее руку, вывернув пультом к себе. Камень заиграл оранжево-красными всполохами под лучами солнца. Искусно вырезанная пятиконечная звезда с буквой А в центре, казалось, ожила и сама начала излучать свет.
  - Изящная вещица. Откуда она у тебя?
  Надо отдать ей справедливость, она и бровью не повела. Ей-ей, ни одного упрека, ни даже вопроса по поводу моего исчезновения. Зато Джонни с восторженным воплем бросился ко мне, сразу же забыв о флайере с солнышками.
  - Куда путь держите? - спросил я, не дождавшись ответа на первый вопрос.
  Она пожала плечами
  - Да просто на прогулку. У Джонни каникулы.
  Малыш, уцепившийся за мою руку, тут же ожидающе вскинул мордочку.
   Я остро взглянул на Сцеолу. Она снова пожала плечами и отвернулась. Джонни, не замечая "непогоды" в сотворенной его детским воображением семье, теребил мой рукав. Я наклонился и, подхватив его на руки, прижал к себе, ощутив хрупкость и бесконечную доверчивость прильнувшего ко мне маленького тельца. Повернувшись к Сцеоле, я прогремел с комическим недовольством:
  - Где наши солнышки, Диспетчер? Мы заказали солнышки!
  Сцеола только махнула рукой.
  Прогулка удалась на славу. Долетев до Долины пикников, мы высмотрели уютное местечко у ручья под раскидистой ивой. Сцеола принялась готовить ланч, а мы с Джонни снова взмыли в небо. Я отключил автоуправление и стал обучать его азам вождения. Пацан схватывал науку на лету. К тому времени, как он утомился, я уже был спокоен: случись что, он сможет справиться с любой маркой общественного летательного транспорта. А там освоит и более сложные приемы. Посадив машину неподалеку от нашей ивы, мы пошли по ручью, выискивая гладкие разноцветные камешки и причудливых форм ракушки, поблескивающие на солнце бело-розовым или синевато-серым перламутром. Набрав их полные карманы, мы повернули назад и застыли в изумлении перед неожиданным очаровательным зрелищем. Сцеола, распустив волосы, склонилась над водой и под шатром ветвей казалась феей из старинных легенд. Я услышал, как Джонни за моей спиной шмыгнул носом и, обернувшись, поймал тоскливый затравленный взгляд. Видать, Сцеоле не удалось скрыть от малыша свою одинокость. Плохо. Выхватив из кармана горсть собранных камней, я бросил их в воду. Фонтан брызг окатил нашу Лорелею. С громким визгом она вскочила, и мы принялись гоняться друг за другом. С Джонни слетела вся грусть, "расстреляв" свои запасы, он перешел на сладкую кукурузу, приготовленную для завтрака. Но этому воспротивилась Сцеола и потребовала немедленно приступить к еде, пока вся она не ушла на снаряды. Наевшись, Джонни растянулся на солнце и уснул. Сцеола вызвала робота-уборщика и меланхолично наблюдала, как он копошится, смешно растопыривая щупальца. Я пощекотал стебельком травы высокую смуглую шею, попробовал просунуть его глубже в вырез платья. Она выхватила травинку и бросила в ручей.
  - Не так это делают, милый. Нужно мягкими листьями, а еще лучше - лепестками. Лепестками бархатной розы.
  Она смотрела на меня с томной задумчивостью, и я в который раз отметил про себя, как здорово она изменилась. Мне не хотелось разрушать очарование дня, но иначе было нельзя.
  - У меня к тебе разговор, дорогая, серьезный разговор.
  Мгновенно она вся подобралась. Глаза сузились и потемнели. Пальцы сжались в кулаки.
  - Это касается Джонни?
  Я кивнул.
  - Это касается Джонни, тебя, меня, а по большому счету - всех наших ближних и дальних и, наконец, грядущих поколений.
  - Не паясничай, Дон, сам же сказал, разговор серьезный.
  - Детка, вам с малышом надо скрыться на некоторое время.
  По тому, как округлились ее глаза и одновременно разжались кулаки, я понял, что доктор был прав, и она действительно с затаенным ужасом ждала, что я захочу забрать у нее ребенка. Однако в ту же секунду смысл моих слов дошел до нее во всей полноте, и она испугалась уже новым страхом.
  - В чем дело, Дон?
  Я рассказал ей. Услышав про "Хаммеровские споры", она горько усмехнулась.
  - Так я и знала, что дедуля достанет нас и с того света. Только вот что я тебе скажу, милый: Джонни - да, его надо спрятать, и я уже знаю, где, но обо мне не может быть и речи. Я останусь с тобой.
  Я дернулся было, но она зажала мне рот душистой, мягкой и такой сильной ладонью, что я против воли зарылся в нее лицом. Свободной рукой она погладила меня по голове и притянула к себе.
  
  
  
  Я проснулся от незнакомых, буравчиво лезущих в уши позывных. Нащупав на столике у изголовья личный трансфер, я перевел его в режим диалога. Тотчас в комнату вплыли вкрадчивые речи, профессиональная неискренность которых не оставляла сомнений.
  - Крепко спите. Завидую. Однако у меня для вас новости.
  Адвокат Оливии сделал паузу, явно ожидая всплесков нетерпеливого любопытства с моей стороны. Я усмехнулся.
  - Извещение о моем новом матримониальном статусе?
  - Н-н-нет, - он не смог скрыть удивления, - все не так плохо, я имел в виду хорошие новости. Моя клиентка выразила желание встретиться с вами.
  - Да-а-а? Вот как...
  Я помолчал. Мне нравилось его дразнить, хотя, какого черта!
  - Когда же и где состоится встреча высоких договаривающихся сторон?
  - Через час в моем офисе вас устроит? - он перешел на деловой тон.
  - Нет. Предпочел бы нейтральную территорию. И без... третьих лиц.
  - Но мое присутствие не может считаться посторонним на данном этапе...
  - Этапы - это у вас. Мы с Оливией были мужем и женой. Если она хочет поговорить со мной, я готов. Если же речь идет об обсуждении "процесса развода", то, как я вам уже сказал, делайте что хотите и без меня.
  - Хорошо, хорошо, моя клиентка не возражает.
  По поспешности, с которой он согласился, я понял, что Оливия слышала разговор. Я представил ее рядом с адвокатом, печально-надменную, отстраненно-изысканную и стиснул зубы, чтобы не застонать, но глухая боль в сердце не отпускала. Стремясь сократить мучительные переговоры, я, почти не слушая, согласился на все ее условия. Да, в таком-то баре, в такой-то час. Да, адвокат будет в соседнем помещении. Да, встреча прервется, если и как только ей того пожелается.
  Я отбросил трансфер и пошел в душ.
  Брюс - высокий худощавый блондин - заметил меня первым и приветственно замахал рукой. Я подошел, мы обменялись рукопожатием, и он исчез. Я посмотрел на Оливию. Она была именно такой, как я представлял, - холодной и далекой. Не улыбнулась, не протянула руки. Только чуть-чуть наклонила голову, отягощенную высокой прической. Гладко зачесанные кверху волосы открывали строгое тонкое лицо. Только две змейки локонов спускались с висков, доходя до середины ушей, в которых покачивались длинные серьги из нефрита.
  - Тебе идет.
  - Спасибо.
  Она вскинула ресницы и жаркие карие зрачки снова напомнили мне подземный огонь.
  - Ты не особенно рад...
  - Как прикажешь себя вести мужу, который, возвратясь домой, обнаруживает себя в "новом матримониальном статусе"?
  Она поморщилась.
  - Так ли уж вдруг? И ты забыл, что вернулся этот муж домой через сутки. Или рядом с твоей пассией время летит незаметно?
  - Не думал, что ты станешь слушать сплетни.
  - Сплетни? Обниматься среди бела дня в "Новом Геликоне"! Да весь город говорил об этом уже через пять минут.
  Какой-то фальшью повеяло на меня от этой ее вспышки. Не похоже это было на нее. И также не подходило, как эта новая прическа, делающая ее еще более неживой. И тут пелена спала с моих глаз.
  - Брось, Оливия! Ты обратилась к адвокату за неделю до того дня. Кто он?.. Нет, не надо, я не хочу знать... Говори, зачем ты меня вызвала?
  Она потерянно молчала. Две слезинки выкатились из-под опущенных ресниц и поползли по щекам. У меня сжалось сердце. Черт возьми, это все-таки была Оливия. И хотя за два года брака мне раз тысячу хотелось ее убить, вида ее страдания я вынести не мог. Я погладил ее по щеке, стирая слезы. Она поймала мою руку и прижала к глазам.
  - Что с тобой, детка? Во что такое ты впуталась? Что я должен сделать?
  - Ничего, Дон, ничего.
  - Погоди, Оливия, ты же захотела меня видеть с какой-то целью. Тебе нужна помощь? Я сделаю все, что надо, несмотря на...
  - Несмотря на что?
  - Прости, я оговорился.
  - Нет, это была не оговорка. Что ты имел в виду?
  - Да просто мне предстоит уехать в скором времени.
  Она выпрямилась, в глазах сверкнули молнии.
  - Могу я узнать, куда и надолго ли?
  - На Понтину, главную планету Гиад. Я принял предложение Комитета.
  - А-а-ах!
  - Да, я вырос. Как ты там меня назвала? - Мальчик-с-пальчик?
  Она вздрогнула.
  - Прости!
  - Прощу, если скажешь, зачем звала.
  - Но это уже не имеет значения в свете твоего отъезда.
  - И все-таки.
  - Ну хорошо. Дело в том, что я хотела тебя предупредить. Твоя э-э-э...
  - Хорошо, я понял, о ком идет речь. И что она?
  - Ох, да не она, а ее э-э-э... друг... прости... ну, в общем, он может быть опасен... для тебя...
  - ?
  - Он из тех, кто не останавливается ни перед чем. О, он очень известная личность в богеме. Он талантлив и разносторонен - художник, скульптор, ювелир, дизайнер. Отделка "Геликона" - его работа. Они предоставили ему пол этажа под мастерскую, он и живет там.
  Я вспомнил Сцеолу, стремительно пересекавшую ресторанный зал в "Новом Геликоне", спеша к незаметному входу в служебный отсек.
  - Но дело не в этом. Он - страшный, опасный человек. Вот, взгляни, это говорит тебе о чем-то?
   На ее ладони лежала крохотная шкатулка из огненного сердолика, на крышке которой была вырезана буква А в центре пятиконечной звезды. Точно такая же, какую я разглядел на флай-пульте Сцеолы.
  - Пятилучевая звезда - знак дьявола, а буква А - начальная буква имени Аримана - древнего бога зла.
  - Почему ты так решила?
  - Мне не пришлось решать - он сам мне это сказал.
  - Это подарок?
  - Да, он подарил мне ее давно, еще...
  - Я понял. Спасибо, Оливия. Я учту. И...
  - Что?
  - Будь счастлива.
  - Да, да, да, да. Ты тоже.
  - Ну что ж, зови своего Цербера.
  Я встал.
  - Погоди.
  - ?
  - Я тебя поздравляю!
  - С чем? - я недоуменно уставился на нее.
  - Джонни. Чудесный малыш. Я вас видела. Не говори ничего! Уходи. Уходи! Прощ-щ-щай.
  
  
  
  Сердолик - камень солнца. Любовный талисман. Приносит владельцу удачу, славу, богатство. Радость навсегда поселяется в сердце носящего его.
  - Так ты не скажешь мне, откуда это у тебя? Я вертел в руках карманный пульт дистанционного управления детскими флайерами, который вместе с остальными вещами, не нужными ей в отсутствие Джонни, Сцеола выложила из сумочки, чтобы до поры хранить их в особой шкатулке. Такими пультами обычно обзаводятся родители, чтобы иметь возможность, случись что с их детьми в воздухе, перевести управление на автопилот или переключить на Диспетчера. Этот же, украшенный отделкой из камня, в котором, как говорили древние египтяне, "застыл закат солнца", больше похож на подарок любви.
  Сцеола нахмурилась.
  - Если бы я не знала, что ты меня не любишь, я бы подумала, солнце мое, что ты ревнуешь.
  - А тот, кто подарил тебе этот пульт, любит тебя? На что он способен в припадке ревности? Что он, скажем, станет делать, узнав о нас?
  Она молчала, закусив губу. Выражение ее лица я не мог разгадать, но оно, скорее, походило на досадливое недоумение, чем на испуг. Терпение мое лопнуло. Ткнув пальцем в символ, который Оливия назвала сатанинским знаком, а я узнал в нем разновидность эмблемы анархистов, я взревел:
  - А это что? Меня предупредили о человеке, отмечающем этим знаком свои работы. Мне сказали, что он чрезвычайно опасен.
  Внезапно Сцеола разразилась хохотом.
  - Это Аристидес опасен? Да он мухи не обидит! Постой, а кто наплел тебе про него эту муть?
  - Не важно. Значит, Аристидес. Это к нему ты спешила в "Геликоне"?
  - Ну да, ну и что? Какое тебе вообще дело, к кому я хожу и кто мне делает подарки!
  - Вообще, может, и нет. Но в частности - сейчас - это самое что ни на есть мое дело. Подумай, ты ставишь под удар Джонни!
  - Что? Да что ты, белены объелся, в самом деле? Аристидес - самый лучший человек из всех, кого я знаю! Если бы я могла... А это - его клеймо. Многие художники ставят личное клеймо вместо подписи. "А" - первая буква его имени, а звезда - просто звезда, это красиво, возвышенно, вот и все.
  - А почему ты так решила?
  - Ничего я не решала, он сам мне это сказал.
  Я положил пульт в карман. Она закусила губу, прищурилась.
  - Зачем он тебе? Что ты собираешься делать?
  - Мне надо с ним увидеться.
  - Ах-х-х! Ну хорошо, я скажу.
  - Я весь внимание, детка.
  - Не хотела я бередить все это, но... в общем, он был одним из наших. Его очень ценил Кинг, а Ариман так просто души в нем не чаял. Называл его Закатным Гением. Аристидес, вообще-то, в основном художник, такие работы он делает походя и чаще всего из сердолика. Это его любимый камень. У него, я имею в виду - у камня, куча всяких чудесных свойств. Во всяком случае, Аристидес в это верит. Только, все равно, тот, кто тебе наговорил про него эту чушь, совершенно его не знает. Аристидес... на нем ничего нет. Я имею в виду, на нем нет крови. Он не участвовал ни в чем таком. Он просто был среди нас, жил, работал. Как... - она запнулась.
  - Ты хотела сказать, как Йен?
  - Ну да. Только Йен побыл среди нас совсем недолго. А Аристидес - до самого конца. Не знаю, почему. Он - самый добрый, самый мягкий... у него самое нежное сердце на свете! Хотя я понимаю: одно то, что он был среди нас... Неужели люди помнят об этом до сих пор?
  Она вскочила, заходила по комнате. Потом резко остановилась, усмехнулась, в синих глазах заплясали чертики.
  - А и то! Я сведу тебя с ним. Точно. Тебе надо с ним познакомиться. Во-первых, увидишь сам, что его оболгали, а во-вторых, кое-чему научишься.
  - Как ласкать лепестками роз? - ухмыльнулся я, вспомнив ее дремотный шепот.
  Она вспыхнула.
  - У тебя одно на уме!
  - А у тебя - нет?
  - А у меня - да!
  Расстегнув блузку, она прижалась ко мне обнаженной грудью так сильно, будто хотела сквозь толщу мышц и костей добраться до моего сердца. Бедняжка! Дальше звезд и обманчивее миражей чужое нелюбящее сердце. Кажется, еще один шаг, одно усилие, и оно твое. Вотще! Сколько ни старайся, это расстояние непреодолимо. Я-то хорошо это знаю. Как наверняка знает и "самый нежный на свете" Аристидес, раздаривающий направо и налево маленькие шедевры из "камня счастливой любви".
  
  
  
  К моей радости, Сцеола не стала тащить меня через парадный вход на потеху богемному сброду, а подвела к торцу здания, к гладкой, на первый взгляд, стене, в которой, как только мы подошли, раздвинулись потайные двери. "Самый нежный" встречал нас в конце длинного коридора с множеством поворотов и ответвлений, которые я по привычке отмечал в памяти. Он был невысок - на пол головы выше Сцеолы и на голову ниже меня, но хорошо сложен; явно тренированные мышцы и горделивая осанка выдавали атлета. Приветствовал он нас очень просто, что, несмотря на мою настороженность, сразу расположило меня к нему. Публика, собиравшаяся вокруг Оливии, тяготела к словесным изыскам и вычурным церемониям, и я был рад, что дружок Сцеолы не таков. Окинув меня внимательным взглядом серых спокойных глаз, он спросил, пришел ли я с готовой идеей заказа или хочу сначала посмотреть его работы. Я взглянул на Сцеолу, но, наткнувшись на неожиданно отчужденное, непроницаемое лицо, пожал плечами.
  - Я предпочел бы ознакомиться с вашими работами.
  - Вас интересуют только ювелирные поделки или...
  - Меня интересует все. Возможно, я сделаю большой комплексный заказ.
  Он кивнул.
  - Хорошо. Прошу вас.
  Владельцы "Нового Геликона" не поскупились - мастеру были предоставлены три огромных экспозиционных зала, не считая собственно студии. Первый зал - вытянутое длинным прямоугольником помещение - был предназначен для холстов и стереопортретов. Я просмотрел их все, но если бы меня попросили сказать что-либо определенное о личности автора, я бы не знал, что ответить. Бесспорно было одно: необычайный талант, отточенный исключительной разносторонностью интересов. Я вспомнил отзыв Оливии. Но мог ли этот человек входить в сатанинскую секту, как полагала Оливия, или в анархистскую организацию вульгарного толка, как подозревал я, увы, мне так и не стало ясно.
  Аристидес и Сцеола ждали меня, расположившись на канапе у входа. Художник прервал разговор и бросил на меня вопросительный взгляд. Я пожал плечами.
  - Интересно, но не то.
  Он усмехнулся.
  - Что ж, может, скульптурам повезет больше, - он сделал приглашающий жест.
  Зал, отведенный под скульптурные работы, был похож на фантастический парк, где собрались представители многочисленных миров и все почему-то застыли при виде меня. Казалось, они вот-вот сдвинутся с места, заговорят, окружат меня плотным кольцом тел, оглушат разноголосым гомоном. Чем было вызвано это впечатление, я не мог поначалу понять. Но, приглядевшись, догадался, что все дело было в естественной простоте поз и необычной, во всяком случае, незнакомой мне, технике окрашивания скульптур. Я загляделся на композицию, где в волнах из голубовато-зеленого аквамарина плескалась девушка-амфибия. Алебастровое тело поблескивало позолотой чешуи. Зеленые глаза лукаво щурились в немом призыве. На мгновение, вероятно, из-за игры света, мне показалось, будто она ударила по воде хвостом, и я инстинктивно отшатнулся, чтобы избежать брызг. Мне стало смешно и досадно. Я стряхнул наваждение и пошел дальше, к арочной нише, которую заметил еще издали. И тут уже не смог удержать удивленного возгласа. Передо мной стояла Сцеола. Она была обнажена, и сходство - и лица, и тела - было совершенным. И в то же время я не узнавал своей подруги. Она стояла выпрямившись, в свободной позе, опустив одну руку вдоль тела, а вторую подняв перед собой - то ли повелительным останавливающим жестом, то ли в странном приветствии. В качестве материала скульптор почему-то избрал черный мрамор; на отполированном до блеска лице глаза из синих сапфиров грозно горели, губы, покрытые бордовой краской, отдававшей фиолетовым, были сомкнуты и чуть вытянуты вперед в выражении непреклонной решимости. Черная богиня. Никогда мне не понять людей искусства! Откуда он это взял? Как мог увидеть Астарту в бывшей бродяжке? Правда, он может и не знать о ней того, что знаю я. Или ему это не мешает, не в пример мне... Но почему это мешает мне? Почему, даже увидев Сцеолу с Джонни, даже лицезрев (два раза!), как она в буквальнейшем смысле превращается в зверя, чтобы защитить то, что ей дороже всего, я все-таки не могу принимать ее всерьез?
  Под наплывом этих мыслей я забыл о цели своего прихода и очнулся, только когда услышал негромкий вопрос-утверждение:
  - Нравится?
  Аристидес, расставив ноги, уперев руки в бока и склонив голову на бок, рассматривал свое творение.
  - Я потрясен. Пожалуй, я не стану делать заказ, а возьму эту вещь. Во сколько вы ее оцениваете?
  Он нахмурился.
  - Эта вещь не продается.
  - Вот как? Почему?
  - Она не принадлежит мне. Я посвятил ее Черной Венере.
  - А что это значит, вы входите в какую-то секту? - как можно небрежнее спросил я.
  Он рассмеялся.
  - Да нет, просто все художники немного язычники.
  Внимательно взглянув на меня, он продолжил:
  - Но вы правы. Я действительно поклоняюсь Венере. Я даже взял ее знак - пятиконечную звезду - в основу своего личного клейма. Да, да, - повторил он, в ответ на мое удивление. - Если вы взглянете на линию, которую вычерчивает посвященная ей планета в своем движении за восемь лет, вы увидите четкий пятилистник. Именно поэтому пятилучевая звезда почиталась символом Венеры. А последующие религии, объявившие войну язычеству, назвали ее сатанинским знаком.
  - Значит, сходство вашего клейма с древним символом анархистов совершенно случайное, даже, несмотря на то, что вы состояли в МГТ?
  Я и сам не знал, почему иду ва-банк, просто испытал мгновенное отвращение перед игрой в кошки-мышки под многоглазым взглядом всей вселенной, пусть даже не самих братьев по разуму, а их искусных подобий.
  - Что, карты на стол?
  - ?..
  - Помилуйте, я с самого начала понял, что вы пришли не за этим, ќ- он обвел руками зал. - Я ведь видел вас тогда, у Кинга. О вас много рассказывал Йен, - он помолчал и добавил: - и Оливия.
  - А она? - глупо спросил я, кивнув на статую Сцеолы.
  - О ней мы говорить не будем.
  - А если я пришел для этого?
  - Нет, ты пришел не для этого.
  Он посмотрел по сторонам, как бы призывая в свидетели обитателей своего "парка". Но я понял его жест: человеку, видевшему так много, лгать бессмысленно.
  - Что ж, может, догадаешься сам?
  - И догадываться нечего - мое прошлое. Так?
  - Так, да не так. Твое прошлое меня интересует в призме настоящего, а еще больше - будущего. Всего этого зоопарка под названием Вселенная, макет которой ты тут состряпал.
  Мгновенно его взгляд смягчился, и на лице отразилось такое сосредоточенное внимание, какое я видел только у своего бывшего шефа. Видать, парень считает вселенную своей волостью, за которую он в ответе перед Господом Богом. Что ж, тем лучше. С его познаниями и связями он вполне может пригодиться. И тут я мысленно прикусил язык. Что ж это такое, братцы, ведь и я впадаю в столь же бесчеловечное стремление осчастливить мир, как и многое множество его "спасателей" всех времен и народов. В самом деле: я хочу, или думаю, что хочу, создать свободное общество, и вот только что собрался использовать человека как орудие, приоткрыв ему только самый краешек правды. С другой стороны, человек этот - умный, сложный, олимпийски спокойный, что само по себе редчайшее качество, - мне совершенно незнаком и может оказаться врагом. С третьей стороны, что такое враг в обществе без власти? Логически, только тот, кто посягает на свободу других. Как бы самому не скатиться в такие враги! Я представил себя в хвосте длинной процессии благодетелей человечества, бодро топающих по вымощенной их благими намерениями дороге в пекло, и хмыкнул.
  Аристидес спокойно ждал, наблюдая с очевидным профессиональным интересом за сменой гримас на моей физиономии.
  - А нет ли у вас тут помещения поуютнее?
  Он пожал плечами.
  - Можем перейти в мою студию... или в кабинет.
  - Лучше в кабинет, - сказал я, решив, что изящных искусств на сегодня с меня достаточно.
  Прихватив по дороге порядком приунывшую Сцеолу, мы пустились в обратный путь. И тут меня ждал еще один сюрприз. Вернее, нас всех. В запертом кабинете, дверь в который Аристидес отпер на моих глазах, спиной к нам стоял человек. Я отметил новенький с иголочки костюм, правда, без модного золотисто-коричневого блеска, а темный, с едва уловимым фиолетовым оттенком, и странную неподвижность позы. Он не обернулся на звуки нашего вторжения, ни даже на громкое "Ах!" Сцеолы и мое "Черт побери!", от которого я не удержался, бросив быстрый взгляд на Аристидеса и убедившись, что тот ошеломлен не меньше нашего. Только когда хозяин кабинета произнес принятую в межгалактическом общении формулу приветствия, он медленно и, как мне показалось, неловко повернулся. Светлые, почти прозрачные глаза, скользнув по мне и Аристидесу, приковались к лицу Сцеолы. В тот же миг моя подружка рванулась вперед, откинув голову и подняв руку с растопыренными пальцами - точь-в-точь как изваянная с нее статуя Черной Венеры, - и выкрикнула, как я понял, имя незнакомца: "Кен!" Незваный гость опустил голову, но тут же вскинул ее. На долю секунды льдистые глаза сузились, как от сильной боли, а затем его лицо, надо сказать, довольно приятное, приняло холодно-замкнутое выражение. И по этому выражению, а также по особенному сочетанию мелодичности и четкости в голосе, которым он выговорил ответное приветствие, я узнал его. Гиадец. Тот самый, чья почти преступная в его стране страсть к путешествиям повлекла за собой столько перемен в нашей жизни. Отмахнувшись от мгновенно налетевшего досадливого роя вопросов и опасений, я шагнул к нему, протянув руку. Он пожал ее и впервые на моей памяти улыбнулся. К моему удивлению, улыбнулась и Сцеола. Напряженный страх, переполнявший ее с момента, как мы зашли в кабинет, исчез. Она хлопнула по плечу Аристидеса и затараторила в своей обычной манере:
  - Познакомься, Ар, мой старый друг Кен. Он с Гиад, с Понтины.
  - Если не ошибаюсь, это главная планета вашей системы...
  - Уже нет. И поэтому я здесь.
  Непроизвольно мы переглянулись. Неожиданный ответ на ничего не значащую реплику, которой художник хотел завязать беседу, вновь привел нас в смятение. Чтобы прогнать неловкость, а также вспомнив о своих обязанностях хозяина, Аристидес принялся рассаживать нас и распорядился об угощении. За этим церемониалом прошло минут десять, в течение которых гость и Сцеола успели обменяться несколькими словами - торопливым взволнованным шепотом. Их смущение, а еще больше неотрывно следующий за ней взгляд гиадца не оставляли сомнений - отношения между этими двумя были более чем дружескими. Вот так-так! Выходит, у моей пассии, как выразилась Оливия, от меня тайны, и какие... Впрочем, кровь Хаммера...Стоп! Меня бросило в жар от стыда. Какого черта! Что за гадостная ревность к женщине, которую я не люблю, и которую, как выяснилось, совсем не знаю. Сцеола открылась мне в трех новых и совершенно ошеломительных ипостасях - примерной матери, черной богини Аристидеса и возлюбленной гиадца, возможно, полномочного посла могущественной цивилизации. А от меня, по видимости, потребуется привыкнуть к этому. О, черт! Какая муть лезет в голову... Надо сосредоточиться. Гиадца сюда примчала не тоска по любовным утехам. И, кстати, как он здесь оказался? Очевидно, этот же вопрос не давал покоя и Аристидесу. Закончив объяснять гостю значение символических рисунков на кассиопейской цветочной вазе, он с сожалением (искренним) произнес:
  - А вот с искусством и обычаями ваших краев я совершенно незнаком. Даже то, как вы смогли проникнуть в запертое помещение, да и в само здание, для нас всех - загадка.
  Гиадец, видимо, уловил скрытый упрек.
  - Прошу простить. Я должен был учесть, что обыкновенный для нас способ перемещения, к которому мы привыкли за более чем сто лет, вам не известен.
  - Как, для вас не существует преград? Вы проникаете сквозь стены? - в голосе Аристидеса прозвучал восторг, смешанный с ужасом.
  - Можно и так сказать, хотя это и неверно по сути. Но не по результату, - добавил гиадец, видимо, из вежливости.
  - Капсула! - воскликнула Сцеола, очевидно, вспомнив что-то из их общего прошлого.
  - Энергетическая капсула, - подтвердил гиадец, весь засветившись. - Она снимает информационную копию объекта, аннигилирует его, переносит в заданный пункт и там восстанавливает.
  - Мобильный телепорт! - догадался Аристидес. - Действительно, не нуждаясь в телепортах назначения, вы можете переноситься куда угодно, в любую точку вселенной... грандиозно!
  Озорно сверкнув глазами, Гиадец кивнул.
  - Вы сформулировали весьма точно, но это сейчас не так важно.
  - Да, - решил вступить я, - вы сказали, что столь приятной для нас встречей мы обязаны переменами на вашей родине.
  Гиадец перевел на меня сразу посерьезневший взгляд.
  - Переменами на моей родине, но еще больше - переменами у вас. Грядущими переменами, - добавил он в ответ на наше недоумение. - Это будут великие перемены, и снова благодаря тебе, Переключатель.
  Прозвище всколыхнуло во мне давние воспоминания, отдавшиеся болью и потому смазавшие изумление, если не сказать шок, в который повергли меня его слова.
  - Последнее совещание вашего Комитета Девяти Имеющих Голос. Нам стало известно о нем, и мы поняли, что вы, ваши народы, созрели для того, чтобы вступить в наше Единение. Да-да. Интеграция, о которой шла речь раньше и которая предполагала всего лишь более полное включение Гиад в жизнь вашей системы, теперь потеряла всякий смысл.
  - Вам стало известно?.. Вы проникаете не только сквозь наши стены, но и черепные коробки? Но это нарушение одного из фундаментальных прав человека!
  - О нет, мы могли бы, но мы не нарушаем этого вашего права, впрочем, и нашего тоже. Нам сообщили.
  - Погодите! Я все понял! Влад Слободин! Ваш консультант от Центральной и, стало быть, один из Девяти. И который? Впрочем, глупый вопрос, простите.
  - Ничего, я вас понимаю, мне тоже было бы интересно, - гиадец ухмыльнулся неожиданно по-мальчишески. Но все это действительно уже не имеет смысла - Комитет и все прочее. Ваша идея об обществе без политической иерархии созвучна нашим вековечным стремлениям.
  - И у нас этой идее тысяча лет, она вовсе не моя. Я всего лишь во время вспомнил о заветной мечте отца.
  - Верно, - мягко улыбнулся гиадец, - но у вас ее воплощению мешали многие причины, а у нас всего одна...
  Я уловил нетерпеливое движение художника.
  - Прошу прощения... э-э-э...
  - Кен.
  - Кен, надо бы объяснить Аристидесу и Сцеоле, о чем мы говорим, тем более что, как вы сказали, пришла пора всему тайному стать явным.
  
  
  
  Влад Слободин, долговязый блондин с резковатыми манерами и острым, пронзительным взглядом, мгновенно разобрался в новейшей аппаратуре ЦВ, позволявшей медийщикам следить за настроением многомиллиардной аудитории, выявлять самые актуальные высказывания зрителей и оперативно на них реагировать. Линда Мейер только глазами захлопала, когда Влад, не дожидаясь ее объяснений, хищно прищурился на огромное табло.
  - Так, все ясно. Здесь - результирующая кривая эмоций, слева три самых популярных вопроса, а справа - самых редких. Остальное - фигня. Ну что, поехали?
  Линда надула было губки с оранжевой флюоресцентной помадой, такой яркой, что, даже отвернувшись, вы продолжали видеть перед собой апельсиновую дольку, но рассмеялась и махнула рукой: "Валяй!"
  Влад подмигнул ей и повернулся к невидимой публике. Чертики еще плясали в его весело-злых глазах, когда он начал говорить, но очень скоро гений целевого программирования посерьезнел.
  - Когда-то я, подобно герою Достоевского, верил, что стоит мне только "четверть часа в окошко с народом поговорить", и он тотчас же за мной пойдет. И настанет всеобщее счастье. Вы знаете, что история Цивилизаций кишмя кишит такими чудаками. Многие так и не докричались. Но даже когда кому-то действительно удавалось увлечь за собой людей, иногда даже целые народы, обещанное благоденствие не наступало. Напротив, сравнительная история цивилизаций свидетельствует о том, что повсюду и во все времена происходило одно и то же: замена одной формы тирании на другую. Часто с еще более ужесточенным контрольно-репрессивным аппаратом. Как следствие, развенчивалась очередная мечта, дискредитировалась очередная идеология. - Оратор сделал драматическую паузу, впившись взглядом в кривую эмоций, движение которой все это время напоминало мерное дыхание моря. - Из всех политических теорий только одна выступает против любых форм иерархического контроля и доминирования. Это - анархизм.
  И тут кривая выдала такой пик в отрицательную сторону, что я испугался за Слободина, но ученый только усмехнулся.
  - Я понимаю реакцию большинства аудитории. Дело в том, друзья, что об анархизме бытует донельзя искаженное мнение. У многих из вас слово анархия ассоциируется с вседозволенностью, разрушением всего и вся. Для одних оно означает бунт низов, объявивших "войну дворцам", другими словами, разнузданное безудержное насилие; для других - беспощадный политический террор. К сожалению, у этого весьма распространенного заблуждения есть основания: случалось, что именно так понимали анархизм и сами анархисты, вернее, люди, называвшие себя таковыми. От вождя крестьянского повстанческого движения начала XX века Нестора Махно до лидеров МГТ - МежГалактической террористической организации, еще недавно наводившей ужас на Цивилизации и разгромленной всего два года назад. Эта порочащая анархистов репутация сложилась в глубоком прошлом. Когда некоторые анархические объединения конца XIX - начала ХХ века перешли к террористической деятельности, то именно она и привлекла наибольшее внимание общества и осталась в памяти поколений, хотя в действительности на путь террора встала только незначительная часть анархистов. Но позитивные деяния, как известно, не производят на общественное сознание сильного впечатления, и клеймо терроризма так и осталось на мировом анархическом движении. И это несмотря на то, что политические убийства чаще проводились не по инициативе анархических групп, но были актами одиночек, не понимавших самой сути анархии.
  Слободин покосился на табло. Отрицательный пик исчез. Снова установился штиль. Влад удовлетворенно хмыкнул.
  - Однако этот, так называемый, вульгарный анархизм на самом деле не имеет ничего общего с анархизмом истинным. Настоящие анархисты отвергают всякое насилие. Знаменитый практик анархического движения русский анархист Сергей Бакунин говорил: "Я считаю священным долгом восставать против всякого притеснения, откуда бы оно ни приходило и на кого бы ни падало". Яркой иллюстрацией неприятия истинными анархистами насилия является то, что им претило даже требование обязательного выполнения решений, принятых большинством, то есть альфа и омега классических демократических институтов. Сохранились программные документы анархистских объединений конца ХХ века, в которых для их членов четко оговорено право неисполнения решений, с которыми они не согласны (наряду с обязательством не противодействовать их исполнению).
  Тем не менее, роковая подмена понятий возымела место: антиэтатизм анархистов стал восприниматься как апология хаоса, провозглашение безвластия - как призыв к произволу.
  Истинный же анархизм путем уничтожения государства и полной децентрализации общественной жизни и производства призывает к созданию общества, лишенного какой-либо эксплуатации, общества, в котором отношения между индивидами можно определить как свободное сотрудничество равных.
  Анархическое движение имеет долгую, яркую и трагическую историю. На Центральной анархизм как политическое движение сформировался более тысячи лет назад. Некоторые авторы называют родоначальником анархизма английского мыслителя XVII века Джерарда Уинстенли, который утверждал, что человек может быть вполне счастлив только в обществе без собственности и политической власти. Другие считают "отцом" анархизма французского философа XIX века Пьера Жозефа Прудона, который государственной власти противопоставил принципы федерализма, свободного договора и самоуправления. А вот что писал о государстве Бакунин: "Государство - это самое вопиющее, самое циничное и самое полное отрицание человечности. Оно разрывает всеобщую солидарность людей на земле и объединяет только часть их с целью уничтожения, завоевания и порабощения всех остальных". Наиболее убедительно антиэтатистский взгляд обосновал признанный теоретик анархизма, русский ученый конца XIX - начала XX века Петр Кропоткин. Одним из универсальных законов бытия он считал биосоциологический закон взаимопомощи. С его точки зрения, человеку присуща врожденная нравственность, а отступления от нее связаны с дурным влиянием авторитарных социальных институтов, прежде всего государства. По его мнению, народным массам свойственно создавать, воспроизводить и поддерживать в обществе горизонтальные связи и, соответственно, учреждения, основанные на координации и на согласовании интересов, в то время как государство душит либо полностью уничтожает эти учреждения, стремясь к их окостенению, централизации и иерархизации. На передний план Кропоткин ставил личность и федеративный союз общин, целью производства объявил удовлетворение потребностей человека, а одним из основных экономических приоритетов определил абсолютный примат потребления над производством.
  Очень интересны анархические идеи американского мыслителя XIX века Генри Дэвида Торо, который призывал к гражданскому неповиновению - отказу от уплаты налогов и воинской службы, то есть от сотрудничества с государством. Бездушной мещанской цивилизации он противопоставил жизнь в слиянии с природой. Позволю себе напомнить, что спустя сто лет его взгляды воодушевили мощное молодежное движение хиппи. И хотя оно вскорости угасло, его всплески время от времени будоражили общество на протяжении девяти веков, которые я, уж простите за вольность, называю капиталистическим средневековьем. Последний такой всплеск наблюдался не далее как полгода назад на Мерке - гнездовье ханжествующих демократов.
  Анархисты сыграли видную роль в грандиозном выступлении народных масс - Парижской коммуне. Декларация "К французскому народу", принятая ею 19 апреля 1871 года, провозгласила федерализм, децентрализацию, самоуправление и автономию коммун, то есть явно анархические идеи, а сама Коммуна вполне походила на прудоновские и бакунинские модели общества. В XX веке мощный размах получило анархо-синдикалистское движение. Во многих странах создавались профессиональные союзы, которые посредством самоорганизации трудовых масс стремились прийти к распределению по труду и даже по потребностям.
  Примерно так же обстоят дела с антиэтатистскими взглядами и в других мирах Союза. Если, разумеется, не считать Гиад, но об этом особый разговор. Что же касается миров, которые мы в высокомерии своем называем Нецивилизованными, то там, при отсутствии государства как феномена, наличествуют другие формы притеснения.
  Однако я не хочу, чтобы мое выступление превратилось в доклад по истории анархизма. Я только хотел дать непосвященным, а таких большинство, верное представление о его идеях.
  Ого! - я вижу, на табло высветился очень интересный вопрос: почему анархистам, несмотря на очевидную привлекательность их идей, не удалось достичь значительных побед, но, напротив, везде в мире революционное движение приводило к диктатуре?
  - Хм, полагаю, здесь и заключается парадокс анархизма: чтобы одержать основательную победу, нужна мощная организация, способная свергнуть существующий порядок и противостоять конкурирующим политическим партиям и организациям. А именно это, то есть создание сильной системы, и противоречит самому духу анархизма. Сильная система подразумевает вертикальную иерархическую структуру, жесткую дисциплину, безоговорочное подчинение. Идя на это, анархисты перестают быть таковыми, а отказываясь, неизбежно отдают плоды побед конкурентам. Порочный круг! Так, анархо-индивидуалисты не способны объединяться и организовываться, а анархо-коммунисты и анархо-синдикалисты с легкостью поддаются соблазнам системы и оказываются по ту сторону баррикады. К примеру, в декабре 1936 года четыре ведущих испанских анархиста вошли в правительство, впав в компрометирующее противоречие с фундаментальным принципом анархизма - отрицанием государства.
  Кроме того, беда в том, что большинство людей не представляет себе жизни, в которой нет места государству, то есть довлеющей над ними централизованной власти, и антиэтатизм анархистов отпугивает их. Анархизм непопулярен именно потому, что призывает человека стать по-настоящему свободным. Анархисты (достаточно наивно) полагают, что именно это нужно людям - всем людям. А это не так. Многие предпочитают эрзац свободы и даже явную несвободу при обеспечении так называемого порядка, защиты. Подавляющее большинство людей хотят не свободы, а безопасности, стремятся не к счастью, а к обеспеченности, стабильности, защищенности. И верят (или хотят верить), что государство дает все это. Но вспомните, сколько раз на протяжении только вашей жизни вы засыпали в одном мире, а просыпались в другом. Государство не защитило вас ни от посткоррекционного хаоса, ни от террора МГТ, ни от спрута, грозившего задушить все наше общество, - тайного Комитета Девяти. На борьбу с этим монстром поднялись люди, превыше всего ценившие свободу.
  Кривая оставалась относительно спокойной, но я печенкой чуял, что Владу не удалось убедить аудиторию. Скорее всего, его продолжали слушать благодаря, хотя и недавней, но очень громкой славе - из одного только интереса узнать, куда он гнет. Влад же, казалось, ничего такого не подозревал и разошелся вовсю. Видать, цэвэшная игра в вопросы и ответы пришлась ему по вкусу.
  - Вот милый вопросик: кто же откажется от власти? И в самом деле, возможно ли противостоять соблазну власти? Чтобы не впадать в спекулятивное теоретизирование, приведу примеры. Это всегда убедительнее. Когда Кропоткину, а он, между прочим, был по происхождению аристократом - князем, предложили занять любой министерский пост в тогдашнем правительстве, он ответил: "Я считаю ремесло чистильщика сапог более честным и полезным делом". Кстати, Бернард Шоу называл Кропоткина "одним из святых столетия", а Оскар Уайльд считал его жизнь "совершенной". А вот и свежее предание: наш с вами современник, всеобщий кумир, которого и называть нет нужды, - Влад, ехидно оскалившись, сверкнул на меня глазами, - дважды в жизни отказался от предложения воистину фантастической власти, именно сознавая ее бесчеловечность, предпочтя ей свободу - свою и вашу. Ибо понимал, что власть одинаково угнетает и того, кто облечен ею, и тех, кто ей подневолен. Жезл власти - это палка о двух концах. И по обоим бьет пребольно, хотя и по-разному.
  - Ого! - вопрос, которого я давно жду: анархизм как массовое движение в мире перестал существовать еще в первой половине XX века, зачем говорить о нем сегодня? - На глазах миллиардов зрителей знаменитый математик почесал в затылке. - Но это второй по популярности. А первый звучит еще конкретнее: что вы предлагаете? Я отвечу сразу на оба. Во-первых, один только анализ умонастроений молодежных субкультур доказывает, что идеи анархизма живы. А во-вторых, сегодня у нас появилась возможность воплотить их в жизнь не посредством борьбы (этот путь обречен, как показывают логика и история), а путем мирного свободного выбора. Как? Думаю, на этот вопрос должен ответить Дон Гард - баловень удачи, которому и принадлежит эта идея.
  Только когда Влад, кивнув мне, ушел в спасительную тень и отер лоб заботливо протянутым Линдой тампоном, смоченным специальной эссенцией, я понял, в каком напряжении он находился, и вспомнил свое первое выступление на ЦВ. Правда, тогда ситуация была намного драматичнее, но, с другой стороны, перемены, которые сулит Цивилизациям момент сегодняшний, не менее грандиозны. И я подивился самому себе - своему внутреннему спокойствию. Где-то в глубине глубин шевельнулось подозрение - уж не признак ли это старости? Мысль растеклась по дну души мутной холодной лужицей, и я наклонился над ней, чтобы разглядеть свое отражение. Но вместо того увидел лицо Линды. На невидимом для публики экране оранжевые губы призывали меня кончать валять дурака и собраться. Что я и сделал.
  - Здесь говорили о соблазне власти. Да, от нее трудно отказаться тем, кто преисполнен сознанием собственной сверхзначимости, кому она необходима как воздух. И это вопреки тому, что власть имущие, по их собственным признаниям, глубоко несчастные люди. Но несчастны и те, кто им подчиняется, вынужденно или добровольно. И это логично: истинное счастье дает только свобода. А настоящая свобода возможна только в антиэтатистском обществе. Во всяком случае, в одном я уверен: мыслящему человеку для счастья нужна свобода. Но свободу, по самому ее определению, нельзя навязать. Невозможно сделать человека свободным против его воли! Поэтому я предлагаю всем, кого устраивает существующий в Союзе порядок вещей, оставаться под его эгидой, а несогласным - последовать за мной на Гиады.
  Мне показалось, что табло испортилось, - кривая эмоций выродилась в прямую горизонтальную линию. Я оглянулся на Линду. Она сделала знак продолжать, прошептав одними губами: "Ничего страшного - шок".
  - Там сейчас проводится самый крутой эксперимент в истории Союза - переустройство общества в направлении максимальной децентрализации. И, уверяю вас, у них, это получится. Это реально прежде всего в силу их природных особенностей. А помогая им, мы поймем, как помочь себе... Хм! Тут меня попросили перестать говорить загадками. О-кей, друзья. Я передаю слово Кену - посланцу Гиад. Он и объяснит все, что вам непонятно.
  Кен серьезно кивнул и, произнеся установленную регламентом формулу приветствия (чем Влад и я пренебрегли), перешел к существу дела.
  - Мы сейчас заняты рассредоточением жизненно-важных объектов. У нас не будет больше главных и неглавных планет, важных и неважных областей деятельности... Задумайтесь, планета, пять веков назад инициировавшая создание Союза Цивилизаций, тотчас же стала именоваться Центральной. Такова тенденция в вашем мире. И многие объясняют ее тем, что вы "так устроены". Только что Полномочный Посол Центральной на Гиадах Дон Гард сослался на природные особенности. Однако когда-то и у жителей ваших миров, и у нас на Гиадах оба начала - индивидуалистическое и коллективистское - были одинаково развитыми. Но у вас в процессе эволюции возобладало первое, а у нас - второе. Почему так произошло - это предмет другого разговора. Нам же сейчас важнее, приняв этот расклад как данность, повернуть тенденцию в сторону золотой середины. Тогда мы и добьемся гармоничного и справедливого социального устройства. Наша способность к всенародному телепатическому общению (мы называем это Единением) дает нам колоссальное преимущество - мгновенный непосредственный обмен информацией и мнениями. Мы не нуждаемся в промежуточной среде типа массмедиа, которые требуют громадных затрат энергии и времени и при этом весьма редко служат по прямому назначению. В реальности ваши средства информирования - это орудие манипулирования общественным сознанием. Причем, как ни парадоксально, они оказывают влияние даже на тех, кто им не доверяет.
  Я украдкой бросил взгляд на Линду, но она и бровью не повела. Настоящий профессионал! Успех передачи превыше всего, даже если она - последняя в истории Цивилизаций. Гиадец между тем продолжал:
  - У нас каждый, кто не хочет быть пассивным поглощателем информации, имеет возможность активно участвовать в любых начинаниях. Это то самое прямое и конкретное народное участие и контроль над всеми общественными институтами, влияющими на человеческую жизнь, о которых говорили ваши анархисты. С другой стороны, у всех вас в зачатке имеются способности к телепатии, у значительной части - довольно сильные. Их можно развить. А мы уступаем вам в независимости суждений. Этот недостаток чуть не привел нашу цивилизацию к социальной катастрофе. Проанализировав ее причины, а также ваши и наши возможности, мы и пришли к идее золотой середины.
  Дальше. Тысячелетия назад наши предки, пойдя по пути доминирования коллективного сознания, начали вырабатывать в себе способность объединять психоэнергию. И постепенно мы научились получать результирующую колоссальной силы, сравнимой с энергией, высвобождающейся при взрыве сверхновой звезды. Только у нас она направленная, точнее, управляемая. Кстати, ваши бывшие лидеры знали об этом, но не говорили вам всей правды, а только держали вас в страхе. Я имею в виду пресловутый фактор Х. Вижу, многим знакомо это словосочетание - вас им запугивали. Но сейчас это уже не важно. Нам надо создать систему, защищенную от социальных угроз. Эти мы и займемся. Приглашаю всех, - гиадец впервые за все время передачи улыбнулся. Помолчав немного, он задумчиво произнес:
  - Простите, я не привык к вашему способу общения. Тут было много вопросов. Я отвечал на них, по привычке, мысленно, забыв, что вы не можете меня слышать...
  Тут Линда встрепенулась, на мгновение в ее глазах вспыхнул безумный страх, но она тут же взяла себя в руки и с ослепительной, вернее, слепящей улыбкой произнесла:
  - Вы можете легко исправить невольную ошибку, ответив всего на один вопрос - тот самый, что сейчас на табло. Открою вам секрет: в то время как вы видите только отобранные компьютером и динамично сменяющие друг друга на табло вопросы, я слежу и за числом зрителей, задавших их. И у меня такое впечатление, что этот вопрос задали буквально все! Итак, вопрос-рекордсмен: вы читаете наши мысли?
  Кен удивленно поднял брови.
  - Разумеется, нет! Мы пользуемся мыслеречью только по взаимному согласию - такова этика общения. Даже в Единение каждый из нас вступает, только если сам этого хочет. Оно не абсолютно обязательно. Можно уклоняться, хотя нельзя и перебарщивать.
  - Прекрасно! И последнее, Кен, это уж моя личная просьба: ответьте, пожалуйста, на вопрос, который не задал никто, но его задаю я, ибо считаю очень важным в свете грядущих перемен. Ответьте, прошу вас, вы счастливы?
  - О да, очень.
  - Почему? - объясните, если можно.
  - У нас отменили закон, запрещающий путешествия в некоторые миры, в том числе и ваш. Нарушая его, я глубоко страдал... - Кен осекся, увидев, что кривая заплясала, как безумная, но Линда тут же пришла на помощь:
  - Успокойтесь, Кен, это всего лишь смех. Они смеются!
  
  
  
  Линда Мейер стряхнула пепел сигареты в чашку с остатками кофе и устало потянулась. Глаза ее загадочно блестели. Это заинтриговало меня и я решил подразнить ее.
  - Ну, старушка, скоро тебя спишут на слом - как устаревшее орудие манипуляции.
  К моему удивлению, она презрительно фыркнула:
  - Это еще мы поглядим, кто раньше устареет.
  - ?!
  - А как, по-твоему, почему я не чухнула, что наш высокий гость игнорирует все вопросы, хотя я предупредила его, что надо ответить хотя бы на несколько? Э-э-э, то-то и оно! Я услышала его мысленные ответы. Латентная экстрасенсорная перцепция - вот как это называется... Надо же, я когда-то делала передачу об этом и не подозревала, что сама скрытый экстрасенс. И профессор тот, эксперт хреновый, не учуял.
  При этих словах Кен, до этого обеспокоено прислушивавшийся к разговору, подошел и церемонно склонился к руке Линды.
  - Я прошу прощения. То, что я говорил о массмедиа, не относится к вам. Вы - другая.
  Линда, не привыкшая ни извиняться, ни выслушивать извинения, скорчила презабавную гримаску, но ответить не успела - вмешался Влад.
  - Я, как выяснилось, не телепат, и хотел бы, Кен, чтобы вы озвучили ответ на вопрос, который и меня заинтересовал: почему вы сохранили звуковую речь в условиях фантастически развитой мыслеречи.
  - Хм... А вы бы отказались от ходьбы, научившись летать? - лицо Кена осветила озорная улыбка, и я почувствовал досаду на себя за то, что не изжил связанных с гиадцем мрачных ассоциаций. Не будь их, гость, несомненно, вызвал бы у меня живейшую симпатию. Его глаза между тем подернулись печалью, а голос зазвенел с особенной мелодичнстью:
  - Потом - поэзия, красота звучания слов. Разве можно лишить себя этого? Наконец, живое общение с жителями других миров, не владеющих мыслеречью, ведь иначе пришлось бы прибегать к приборам!
  - Кен, я сражен: посол-поэт - это по-нашему, по-анархистски! - Влад с комической серьезность склонил голову. Впрочем, мне показалось, что иронизировал он, скорее, по привычке и был по-настоящему тронут.
  Уловив характерный вибрационный сигнал, я извлек из кармана личный трансфер. Оливия и Сцеола. Обе хотели меня видеть и немедленно. Я сделал Линде знак и незаметно ретировался из студии.
  Интересно, как с этим справляются гиадцы? Что, например, делает наш "высокий гость", когда его домогаются две женщины одновременно? Хотя, кажется, наш пострел везде поспевает, даром что женат... Однако, к черту шутки, что действительно интересно, так это как они проводят это свое Единение. Как умудряются, например, не потонуть в океане чужих мыслей, лавировать, выходить на нужного собеседника, от кого-то блокироваться... А эмоции! Даже вообразить страшно обрушивающуюся на тебя лавину эмоций. Бррр! Впрочем, мать-природа наверняка позаботилась об этом, и там, где у нас глухая заглушка, у них - гибкий защитный механизм. Странно. У меня нет и тени сомнения в том, что будущее за мыслеречью, но мне даже думать противно о том, чтобы пустить кого-то в свой мозг. Даже самых близких людей. Впрочем, где они, эти самые близкие люди, есть ли они у меня вообще?.. Трансфер снова завибрировал. На этот раз была одна Оливия. Ну что ж, по крайней мере не надо самому делать выбор.
  Оливия была как всегда элегантна и как никогда свежа. Приглядевшись, я понял в чем дело: на ней не было косметики и после Линдиной флюоресценции это радовало глаз.
  - Что это ты меня так рассматриваешь?
  - Любуюсь.
  - Не поздно ли спохватился?
  - Не-е-ет, не поздно - успеем до прихода твоего блюстителя интересов.
  - Шшшут!
  - Ну вот я и в родной семейной обстановке.
  - Прекрати, ради Бога! - Оливия схватилась за виски.
  Я замолчал и, демонстративно отвернувшись, принялся разглядывать пейзаж за окном. Однако то, что там происходило, заставило меня забыть обо всем. Три флайера с поразительной синхронностью описали круг и начали снижаться над домом. Острое чувство опасности заставило меня отпрянуть от окна раньше, чем я разглядел на серо-стальных крыльях эмблему Общества Воинов-Патриотов - Хаммеровского прикрытия.
  - Оливия, в телепорт, быстро! Я их задержу.
  - Что случилось? Кто это они?
  - Хаммеровские последыши. Оливия, дорога каждая минута. Отправляйся в Офис МежГалактических Связей и жди меня там.
  - А ты?
  - Меня они не тронут. Я им нужен на свободе - в статусе посла, усмиренный и управляемый. Они ищут заложников. Дальше объяснять?
  Боковым зрением я уловил, что флайеры приземлились, из них посыпались люди в серо-стальной форме.
  - Оливия, беги!
  - Нет. Или бежим вместе, или я остаюсь.
  Секунду я смотрел в прекрасное непреклонное лицо и, решившись, повлек ее к телепорту.
  Вынырнув в своей приемной в МГС, я объяснил в двух словах секретарше, в чем дело, и оставил Оливию на ее попечение.
  - Никто не должен знать, где она, слышите, Фэн, никто - ни родственники, ни друзья, ни адвокаты. Никто!
  - Поняла-поняла, капитан Гард. - Фэн - дюймовочка с маленьким большеглазым личиком - смешно всплеснула руками.
  - Ящеры! Конец III тысячелетия, а они все со своими варварскими приемами.
  Оливия устало опустилась на диван. Я потрепал ее по щеке и прошел в кабинет. Закрывшись, я набрал код Сцеолы.
  - Девочка моя, ты где?
  - Дон? Я тебе звонила предупредить, что они...
  - Я знаю. Где ты?
  - У Аристидеса.
  - Свяжись с Кеном. Отправляйтесь на Понтину. Немедленно! И пусть никому здесь ничего не сообщает и ни с кем не прощается. Вы должны просто исчезнуть.
  - А Джонни!
  - Джонни я привезу сам.
  - О, Дон, что же это? Что теперь будет?
  - Успокойся. Мы же все равно собирались на Гиады. Просто наш отъезд ускорился. Все, Сцеола, не теряй времени.
  Я связался с Кингом.
  - Бери малыша - и ко мне в МГС.
  - Сколько у меня времени?
  - А в чем дело, Кинг?
  - Да ничего, просто Джонни в бассейне. Я, конечно, могу схватить его за шкирку и притащить мокрого...
  - Ух, не надо, - у меня отлегло от сердца, - не надо его пугать. Даю пять-семь минут, максимум десять.
  - Успеем.
  Я отпустил Фэн и принялся обзванивать друзей - ребят из Интергалактик, кое-каких соседей. Отозвались все. И, уверенные, что я звоню в связи с недавним выступлением на ЦВ, с ходу пускались в полемику. Я давал каждому тридцать секунд на излияния, прерывал поток возмущенного сознания и заявлял, что всего-навсего хочу предупредить о возможной опасности со стороны еще больших апологетов этатизма, чем они сами. Действовало безотказно. Затем я просил присмиревшего оппонента передать предупреждение по эстафете троим-четверым общим знакомым, сокращая себе таким образом работу и увеличивая вероятность оповещения потенциальных жертв. Большего я пока сделать не мог. Прибегать к помощи правоохранительных структур ни тем более силовых ресурсов Комитета я не хотел, ибо то была среда самая питательная для "спор" Хаммера. Как бы то ни было, убедившись, что предупредил всех, я вернулся в приемную. И вовремя. Там Оливия уже вовсю флиртовала с Кингом, а Джонни, примостившийся на краешке дивана, изо всех сил удерживался от рева. Увидев меня, он просиял и вскочил на ноги, но подойти не решился - отвык, что ли?.. Я подхватил его на руки и пару раз подбросил к потолку, вызвав восторженный визг. Потом крепко поцеловал и, усадив на диван, сел рядом. Все это время я краем глаза наблюдал за Оливией и прекрасно видел, что она изменилась в лице и еле отвечает на разглагольствования Кинга об особенностях музыки на рубеже тысячелетий. Джонни между тем опять приуныл.
  - Что, сынок, хочешь спросить, где мама?
  Малыш кивнул.
  - А чего ж не спрашиваешь?
  - Мама велела быть мужчиной и не приставать к тебе.
  - Хм! Мама у тебя молодец. И не беспокойся, она в надежном месте. Скоро и мы отправимся туда. Только вот как? Прямой связи с Гиадами у нас еще нет: свои телепорты они сто лет как ликвидировали, а для нас еще не построили. Интегранты, мать их! - я прикусил язык.
  - А как же мама поехала?
  - Маму переправил дядя Кен, с помощью энергокапсулы, помнишь, я тебе рассказывал? Постой, что это у тебя, амулет для сглаза?
  - Не-а, это кристалл Ли - мама попросила записывать все, что я без нее увижу интересного. Там уже столько записей! Ей на месяц хватит.
  Кристаллы Ли, записи... ну, конечно, как я сразу не сообразил!
  - Оливия, мы отправимся на Нереиду, к Окулу - у него там незарегистрированный телепорт, а что делать дальше, решим на месте. Главное сейчас - выбраться отсюда.
  Но моя бывшая жена смотрела на меня пустыми глазами, как никогда напоминавшими выжженную землю. Я подумал было, что она не решается воспользоваться сомнительным телепортом.
  - Ну, пойми, официальные пути сообщения сейчас не для нас: я в верхах, если еще и не персона нон грата, то уж фигура достаточно одиозная. А что до телепорта Окула, опасаться нечего - проверенный. Спроси вон у Кинга.
  Но Кинг только покрутил указательным пальцем у виска. Я озадаченно умолк. Оливия, слушавшая меня, опустив голову, неожиданно выпрямилась. Длинные прямые ресницы затрепетали. На смуглых щеках вспыхнул лихорадочный румянец.
  - Нет, Дон, я не поеду.
  - Но почему, почему?
  - Я не хочу, не могу. Я буду там чужой.
  - Чушь! - мы все... о, черт, прости, может, ты и права, но это же не навсегда! Главное - нельзя оставаться здесь. Я не смогу защитить тебя здесь.
  - И не надо. У меня есть друзья. Поживу кочевницей, пока...
  - Оливия...
  - Нет.
  - Я беспомощно обернулся на Кинга, но тот только пожал плечами, выразительно кивнув на малыша. И тут пелена спала с моих глаз, но не успел я что-то сказать, как Джонни, тоже уловивший движение Кинга, подбежал к Оливии и, заглянув ей в глаза, заявил, забавно смарщивая личико:
  - Это ничего, что вы - папина жена. Мама говорит, что у взрослых такое часто бывает. Мама говорит, это в порядке вещей.
  - Я уже не папина жена, малыш, - Оливия горько улыбнулась.
  - А-а-а, вы развелись, - в глазах Джонни блеснул промельк торжества, но Фаунтлерой в нем тут же взял верх. - Ну и что? Мама говорит, если люди хорошие, они расходятся мирно и остаются друзьями.
  - Мудрая женщина твоя мама.
  - Да, очень! Она очень хорошая и добрая. А когда мы поедем к ней?
  Я молча посмотрел на Оливию.
  - Нет, Дон, я не поеду, не теряй времени.
  - Ну хорошо. Но при одном условии: никаких кочевий по друзьям. Кинг, повезешь Оливию к Полю. Оливия, помнишь Поля Ланжевиля?
  - Ну, конечно, помню. Я все помню.
  Я резко повернулся к Кингу.
  - У Поля обсерватория высоко в горах - настоящая крепость. Думаю, туда они не сунутся, но если что, там одна пробирка перетянет весь мыслимый арсенал хаммерцев.
  Кинг наконец встал. Я видел, что ему было не по себе. Между Оливией и Кингом с первых же минут, как я познакомил их на нашей помолвке, установилось молчаливое признание друг друга. Я не раз отмечал про себя совпадение их мнений по самым разным вопросам. Иногда же они просто молча обменивались глубоким долгим взглядом. Немой диалог свидетельствовал о глубинном взаимопонимании, и я в такие минуты удивлялся, почему они не делают попыток видеться чаще. Возможно, между ними стояла тень Йена, хотя Оливия и утверждала, что не винит Кинга в его смерти. Она говорила, что Йен явился той самой жертвой, которую нужно было принести, чтобы остановить зло. И хотя я не принимал мистической трактовки событий, но тут признавал ее правоту. Гибель Йена положила конец царству Кинга и заставила переродиться его самого. Во всяком случае, уже два года как бывший враг - в числе моих самых верных друзей. И ни разу не подвел. И по крайней мере дважды спас мне жизнь. Да какое там мне! Сколько раз, когда дело глобального значения висело на волоске, именно Кинг спасал положение... А сейчас он, конечно же, догадался - хотя бы по неестественному кокетству Оливии, - что наш семейный корабль дал крен, и ему было неловко. Как знать, может, эти двое... Я стиснул зубы, чтобы не выдать приступа глухой боли. Будто прочитав мои мысли, Кинг бросил на меня хмуро-ироничный взгляд и процедил: "Будь спок, капитан, все будет тип-топ". Я облегченно вздохнул. Мы обменялись рукопожатием. Я кивнул Оливии и, подхватив Джонни, сиганул в телепорт.
  На Нереиде было утро - свежее, сверкающее всеми красками восхода. Окул, как я и ожидал, был на своем посту - восседал с выпученными глазами на сплетенной туземцами циновке. Я покосился на Джонни, пожалев, что не рассказал малышу о странностях своего друга. Но мальчишка, похоже, был в восторге.
  - Ух ты, вот здорово! Неужели он нас совсем не видит? А куда он смотрит? А можно подойти поближе?
  - Можешь даже потрогать.
  Но не успел Джонни коснуться отполированного солнцем и океаном колена, как изваяние ожило и, скорчив свирепую гримасу, схватило его мертвой хваткой. Джонни завопил благим матом, а, услышав, что самый лучший завтрак на Нереиде это любопытные пятилетние мальчики, задергался так, что я поспешил на помощь.
  - Полегче, старый пижон, бедный ребенок незнаком с твоими дикими повадками.
  - Да я просто хотел пошутить, - Окул отпустил малыша. Еще весь дрожа, мальчишка прижался ко мне.
  - Смотри ты, и впрямь испугался!
  - А ты как думал. Ты только посмотри на себя, совсем одичал, от туземцев не отличишь.
  Окул растерянно развел руками.
  - Ну, Джонни, познакомься с моим лучшим другом. Только учти: поговорка "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты" в нашем случае не работает.
  Окул хмыкнул. Джонни, оправившийся от испуга, храбро подошел к нему и протянул ручонку. Присев на корточки, Окул сжал ее своей лапищей и, заглянув в глаза пацану, улыбнулся своей обычной улыбкой, такой бесхитростной, что благодаря одной ей мог бы втереться в доверие к аборигенам и облапошивать их даже и без своего дара ясновидения. Джонни, видать, тоже это понял. Обвив ручонками шею "людоеда", он повис на нем, как обезьянка. Окул победно посмотрел на меня и махнул рукой в сторону своей хижины.
  - Пойдем, я вам завтрак приготовил - праздничный!
  Я совсем забыл о еде и только сейчас почувствовал дикий голод, а ведь малышу нужно регулярное питание. Неважный из меня отец...
  Разделавшись с поистине отличным завтраком - отборными устрицами под соусом из черной икры, - мы вернулись на берег и, избавившись от одежды, которая на этой райской планете казалась совершенной нелепостью, бросились в воду. Убедившись, что Джонни плавает, как рыба, я самозабвенно отдался океану. Все тревожащее и гнетущее - война не на жизнь, а на смерть с хаммерцами, разрыв с Оливией, предстоящие глобальные перемены - ушло, растворилось в необозримом, очищающем душу просторе. Не знаю, сколько прошло времени, когда Окул окликнул меня. Они с Джонни уже загорали под ласковыми лучами нереидского солнца. С сожалением я выбрался из воды и растянулся на песке рядом с ними.
  - Как ты это делаешь?
  - Что?
  - Ну как ты узнал, что мы с Джонни направляемся к тебе?
  - А-а-а... Это пришло с годами... Сначала я просто шнырял там и сям и, напав на что-то интересное, записывал на кристаллы Ли. Потом у меня как бы появился нюх на интересные события. Выходя на "охоту", то есть, переключаясь на психовидение, я уже чувствовал: надо заглянуть туда-то и туда-то. Затем я начал замечать, что, стоит мне во время "охоты" хоть раз подумать о ком-то с тревогой, любовью...
  - Брось трепаться - ты и с любовью?! - Еле увернувшись от пригоршни песка, полетевшей мне прямо в глаза, я набросился на Окула. Минут пять мы барахтались у самой кромки воды к немалому удовольствию Джонни, пока Окул не запросил пощады. Отдышавшись, он продолжил:
  - Одним словом, память психовидения выделяет из частотного хаоса излучение людей, к которым я проявляю серьезный интерес, и записывает их данные в отдельных клетках. И когда с ними или в связи с ними происходит что-то особенное, тем более угрожающее, я это вижу.
  - И спокойно сидишь на своей паршивой циновке?!..
  - Опять за свое? Я и сам был бы рад помочь ближним своим, но как? Предостеречь об опасности я не могу - не умею посылать телепатемы, нет у меня такого дара. А использовать трансфер - засекут, и прощай мое вольное житье на Нереиде.
  - А отправиться на выручку "ближних своих", - подхватил я, - тоже не можешь, ибо как сделать выбор между нуждающимися в помощи, даже двумя? А их тьма тьмущая, подумать страшно. Если уж помогать, то либо всем, либо никому. Всем ты не можешь - не вездесущ. Остается - никому. Впрочем, какой от тебя толк в наших Палестинах!
  Окул смотрел на меня озадаченно, не зная, как понимать мои слова. Я хлопнул его по плечу.
  - Не бери в голову, старый пижон. А вот что касается телепатем, не хотел бы ты проконсультироваться с нашим старым знакомцем с Гиад? Ручаюсь, в тебе куча латентных экстрасенсорных способностей.
  Окул еще больше помрачнел и опустил голову. Мне стало стыдно. В конце-концов, свой выбор он сделал давно - ушел в отшельники - и не виноват, что мы, оставшиеся в суете сует, то и дело вляпываемся в дерьмо. И не мне судить его или тянуть обратно в суету - сколько раз я спасался в его логове! Взять хотя бы его уникальный телепорт... и тут меня осенило.
  - Окул, - заорал я, вскочив, - пижон ты старый, вспомни, как ты сконструировал телепорт!
  - А что?
  - А то! Залазь еще раз в гиадские тайники и сваргань энергокапсулу. Идеальное для нас с Джонни транспортное средство до Понтины! А то я уж думал вызвать на подмогу Вилли с его "Красоткой Амели", - при этих словах глаза Джонни загорелись надеждой и я свирепо сдвинул брови. - Но энергокапсула несказанно лучше. И не только тем, что неизмеримо быстрее и надежнее, но и потому, что... не грех показать нашим могущественным друзьям, что и мы не лыком шиты.
  По особенному, застылому взгляду Окула я понял, что он уже начал приводить мой план в действие. Я потянул Джонни за руку и увлек подальше, чтобы ненароком не спугнуть нашего гения научного воровства.
  
  
  
  Понтина встретила нас почти приветливо. Почти, потому что, хотя капсула высадила нас на таком же обласканном солнцем песчаном берегу, но здешний пейзаж не производил впечатления безмятежного праздника природы, а напротив, вызывал глухую тревогу. Джонни, очевидно, почувствовавший то же самое, притих. Не теряя времени, я позвонил Сцеоле. Надо отдать ей должное, она обошлась без ахов и вздохов, только четким, звенящим от волнения голосом назвала свои координаты. Когда мы материализовались в предоставленном ей доме, мне показалось, что я попал в оранжерею. Приглядевшись, я понял, что стены и потолок помещения были покрыты слоем некоего органического вещества, в котором росли, переплетясь в причудливых композициях, диковинные цветы. Я протянул руку к золотистому бутону и чуть не вскрикнул от удивления, когда цветок отстранился, зазвенев нежным кокетливым смехом. Да, это почище "пещеры" Оливии. Хотя мебель была самая обыкновенная. Я оглянулся на Сцеолу, но та, забыв обо всем на свете, обцеловывала Джонни. Я тихонько выскользнул и оказался в коридоре, сплошь покрытом мягким изумрудным мхом, в котором сновали, перепархивая с место на место, мириады светящихся насекомых, создавая, тем не менее, достаточно ровное освещение. Я пошел по самому лучшему на свете ковру, стараясь ступать как можно осторожнее. Однако опасения мои оказались напрасны: светлячки, очевидно привычные к повадкам двуногих, бросались врассыпную из-под моих ног. Коридор, довольно длинный, заканчивался винтовой лестницей. По обе его стороны тянулся ряд дверей. Одна из них была приоткрыта, и я заглянул внутрь. Обставлена она была так же, как и предыдущая, отличалась только растительностью, которая здесь была сочнее и ярче. Мое внимание привлек огненно-красный цветок, напоминающий орхидею. Я повторил эксперимент. "Орхидея" отпрянула с почти змеиным шипом. Смех же - очень мелодичный - раздался за моей спиной. Я обернулся. В дверях стояла прелестная молодая женщина в простом свободном одеянии из тонкой материи в серо-коричневых тонах.
  - Это живые обои.
  - Вот как?
  - У нас не принято рвать цветы. Кто хочет украсить свой дом, выращивает их на стенах, потолке, некоторые даже на полу. Но не я. Не понимаю, как можно топтать цветы; мох - другое дело.
  Я оглядел цветочный покров комнаты и вспомнил Оливию, которая меняла убранство всего дома каждые полгода.
  - Красочная композиция, но что если она надоест?
  Женщина съежилась, как от удара, но тут же вскинула голову и произнесла с вызовом:
  - Как может надоесть такая красота? - и в то же мгновение сникла. Золотисто-карие глаза потухли. Я пожалел о неосторожных словах, по-видимому, задевших некую чувствительную струну очаровательного создания. Гиадка между тем овладела собой и уже другим, официальным тоном произнесла, слегка поклонившись:
  - Привет тебе, высокий гость. Я - Тильда, жена Кена, с которым ты уже знаком.
  - Привет тебе, Тильда.
  - Я пришла узнать, нет ли у вас в чем нужды.
  - Благодарю, но лучше, наверное, спросить у Сцеолы...
  - Твоей жены? - с затаенной надеждой спросила она.
  Я заколебался.
  - Она мне не жена. Она...
  - Мать твоего сына?
  - Да, то есть - нет. Я всего лишь усыновил его, впрочем, и она тоже, только раньше. Мы его приемные родители, - я сам не понимал, зачем говорю все это...
  Она покрутила головой.
  - Как сложно! Впрочем, в каждом мире свои сложности. Но, прости, тебе надо отдохнуть.
  Я энергично запротестовал, и она, сдавшись, объяснила, как найти ее мужа. Решив для начала пообсмтреться инкогнито, я засунул свернутую капсулу - прозрачный темно-фиолетовый кристаллический восьмигранник - поглубже в карман и пошел пешком.
  Водянистые глаза Кена, смотревшие, казалось, и на и сквозь меня, его улыбка, доброжелательная и одновременно напряженная, напомнили мне первое впечатление от Понтины, к которому прибавились и наблюдения во время прогулки. Гиадцы мне показались угрюмыми, погруженными в себя. Они ходили как по струнке, глядя либо прямо перед собой, либо в землю. Я не поймал на себе ни одного любопытствующего взгляда, хотя весьма выделялся из толпы. Даже дети вели себя, по нашим меркам, чересчур чинно. Весь мой опыт космолетчика говорил, что никакие пособия не дают правильного представления о незнакомом мире. В случае же Гиад таковых и вовсе не существовало. Чтобы не поддаться возможному обману чувств, я поделился сомнениями с Кеном. К моему удивлению, тот довольно рассмеялся.
  - Ты очень чувствителен, это хорошо.
  - ?
  - Это значит, ты легко сможешь развить дремлющие способности к экстрасенсорной перцепции. И с впечатлениями у тебя все в порядке. Объясню. Сначала пейзаж. Дело не в нем. На самом деле ты почувствовал тревогу, разлитую в воздухе. Общую тревогу, которой охвачены сейчас мы все, от мала до велика. Ты просто ошибочно связал это с видом местности. На самом же деле, вникни, идет перестройка всего нашего мира, всей жизни. Это касается всех. Не надо думать, что, у нас все безоблачно. О, есть такие проблемы! Взять хотя бы топких - их и раньше не удавалось склонить к Единению, а теперь они ухватятся за вашу идею и вовсе отколются. Даже несогласные, чьи взгляды совпадают с вашим анархизмом один к одному, вместо того чтобы принять его на ура, выискивают, с чем бы не согласиться! - он снова засмеялся.
  - У нас таких тоже хватает, - усмехнулся я в ответ.
  Он понимающе кивнул.
  - Прибавь еще континентян с их тупым консерватизмом, и поймешь, почему все мы кажемся жующими смолу арахвы.
  Последнее, по-видимому, было идиомой. Из наших предыдущих бесед я уже знал, что население Понтины состоит из трех рас: береговых интерферентов, континентян и топких. Кен относился к первым, и, судя по тому, что он не назвал своих сородичей в числе проблематичных, считал их оплотом реформ. Несогласные же, строго говоря, отдельной расой не были. Исторически это был социум, составившийся из инакомыслящих, традиционно изгонявшихся из родных краев, а в последствии покидавших их добровольно и оседавших в уже обжитых такими же изгоями местах. Община разрасталась на протяжении веков. Ген вольнодумства закрепился и усиливался от поколения к поколению. Сейчас это была большая страна, народ которой по своему менталитету был более близок нам, централам. Я бы, в отличие от Кена, поставил на него. Мой радушный хозяин не назвал также хранителей - нечто вроде жреческой касты, чей авторитет был очень высок во всем обществе. Если они воспротивятся реформам, нам придется нелегко. Однако Кен, когда я напрямик спросил его об этом, удивленно поднял брови.
  - Храм не вмешивается в мирские дела. Напротив, их надо просить, и очень убедительно, оказать влияние на какой-либо социальный процесс. Даже свое мнение по вопросам, не связанным с религией, они высказывают с большой неохотой. Другое дело - оказание помощи попавшим в беду, но и тут они действуют с изрядной осторожностью.
  - Необычно для церковников. В чем смысл такой... отстраненной позиции?
  - Они утверждают, что свобода выбора - дар свыше, и негоже Храму отнимать у людей то, что им дал Бог.
  - Ого! Ваши священники - без пяти минут анархисты. Хорошо бы и наши думали так же.
  - Тебя ждет сюрприз.
  - ?
  - Хранители приглашают тебя на свой Совет. Это очень большая честь. Кстати, это вовсе не каста. Так у нас называют высших священнослужителей, и их всего двенадцать.
  - Польщен. Когда?
  - Ты успел пообедать?
  - Я не голоден, спасибо.
  - Тогда мы можем пойти сейчас.
  Храм Света оправдывал свое название. Построенный из полупрозрачного белого камня с золотистыми прожилками, он, казалось, светился сам. Напоминающая нашу готику устремленность ввысь и отсутствие архитектурных изысков придавали зданию удивительное величие. У входа нас ждал подросток, очевидно, инок. Совсем еще детское лицо с широко расставленными глазами цвета подзлащенного солнцем облака выражало плохо скрываемое любопытство. Одет он был в длинное одеяние из мягкой белой ткани, перепоясанное плетеным кожаным ремешком. Голову венчал витой серебряный обруч, из-под которого выбивались шелковистые льняные пряди. Я видел, что парнишке очень хочется что-то сказать или спросить, но, наверное, это запрещалось уставом, и он, молча поклонившись, чуть не вприпрыжку устремился вперед, указывая нам путь. Как быстро он ни шел, я успел оценить во внутреннем убранстве Храма то же радующее глаз и возносящее душу сочетание аскезы и праздника.
  Инок провел нас в просторное помещение, где за длинным овальным столом сидели двенадцать хранителей - как успел объяснить мне Кен, высший совет духовенства. Я отметил, что одеты они были точно так же, как и наш проводник, только обручи у них были золотыми. Когда мы вошли, в зале шла оживленная дискуссия, которая сразу же прервалась. Двенадцать пар глаз, все янтарных оттенков - от золотисто-коричневого до бледного золота, - обратились на нас. Восседавший во главе стола седовласый старец наклонил голову и, произнеся: "Привет вам, долгожданные гости", жестом указал нам наши места за столом.
  - Мы не смеем, хранитель, - ответил ему Кен положенной для таких случаев формулой.
  Старец улыбнулся и повторил:
  - Мы ждали вас. Садитесь, - он подождал, пока мы усядемся, и продолжил:
  - Мы - хранители Света. Я - Горан. Справа от меня Верс... - последовал ряд имен; их владельцы кланялись, улыбались, я отвечал тем же.
  Я заметил, что хранители сидели в порядке убывания возраста, так что по левую руку от старца оказался самый младший. Меня также удивило, что Горан, представляя храмовников, не называл никаких званий - так, как если бы все они были одного ранга. Когда весьма простая церемония закончилась и он спросил, нет ли у меня каких-либо вопросов или пожеланий, я рассказал о своих наблюдениях. Хранители переглянулись, раздался негромкий, но дружный смех, затем Горан ответил:
  - Ты наблюдателен, впрочем, как тебе и положено. Что касается глаз, то священнослужители отнюдь не подбираются по цвету зрачков, но у тех, кто проходит искус и попадает в Храм, глаза постепенно начинают светлеть. Далее. В Храме существуют ступени служения, продвижение по которым совершенно добровольно. Каждый решает сам, идти ли ему выше или оставаться на какой-то ступени. Мы же, хранители Света, равны между собой. Так заповедано Учителем. Расположение по возрасту - всего лишь дань традиции, возникшей естественно, и не имеет никакого значения. На нашем Совете голоса всех двенадцати звучат одинаково.
  - Что же происходит в случае разногласия?
  - Такого не бывает.
  От изумления я онемел, но, наверное, мой вид говорил красноречивее слов, поскольку хранители снова переглянулись и рассмеялись. Вообще, обстановка за столом Совета была самая непринужденная. Даже Кен, вначале державшийся настороже, расслабился настолько, что смеялся вместе со всеми. Поняв мое недоумение, он впервые вмешался в беседу.
  - Позвольте, хранители, напомнить вам, что Дон не знаком с нашим Единением.
  - Да, - подхватил я, - интерференция для меня - всего лишь заурядное волновое явление.
  Горан кивнул и неожиданно спросил:
  - Надо ли карать преступника?
  - Да! - выпалил я и тут же внутренне съежился, вспомнив жуткий опыт Коррекции.
  - Как?
  - С учетом всех обстоятельств, - уже осторожнее ответил я.
  - Как учесть все обстоятельства?
  - На то и существует законодательство, - уверенно заявил я и хотел продолжить, но почувствовав устремленные на меня пристальные взгляды собравшихся, включая Кена, умолк. И тут в моей голове возникла не моя мысль. Ей-ей! - иначе не скажешь. При этом у меня было полное ощущение, что я слышу голос Меррита - молодого человека напротив, ќ- произносящий с характерной интонацией: "Законодательство несовершенно". Почти мгновенно последовала мыслереплика его соседа Огана: "Несовершенны и служители закона: возможны ошибки или злоупотребление властью" - "То, что считается преступлением по закону, может оказаться благом для всех", - это Кен. Я перестал следить за тем, кому принадлежала та или иная мысль. За считанные минуты я увидел проблему во множестве ракурсов, а перед моим внутренним взором пронеслись образы, иллюстрирующие какой-то довод или предполагаемое развитие событий.
  Вор ограбил лавку; хозяин уволил продавца; расстроенная жена - ассистентка аптекаря - перепутала рецепты; погибли люди; жену казнили; муж покончил с собой; их дети стали ворами.
  Грабитель, отнимая у жертвы бумажник, случайно убил его; никто не узнал, что убитый намеревался заразить смертоносным вирусом всю округу, чтобы затем сбывать по высокой цене вакцину; грабителя казнили.
  Финансист провернул мошенническую операцию, принесшую ему миллионы, и умер от инфаркта, когда партнер попытался его шантажировать; дети финансиста перессорились из-за наследства и переубивали друг друга; шантажист пришел к вдове; спускаясь по лестнице, он упал и раскроил себе череп; обвинили вдову и она понесла наказание.
  Мне было ясно, что все эти примеры хранители почерпнули из истории права на моей родной планете, чтобы облегчить мне понимание, а довольно хорошее знакомство с отправлением правосудия в других мирах, где я бывал по поручениям Комитета, позволяло сделать обобщение. Когда Горан, снова перейдя на звукоречь, спросил, что я думаю теперь, я не колеблясь ответил, что людское правосудие - нелепость. Горан повторил вопрос, обращаясь ко всем. Двенадцать кивков убедили меня во всеобщем единодушном согласии. Более того, меня переполняло чувство безграничного доверия ко всем участникам необыкновенного действа. И возникло неизъяснимое ощущение того, что у нас всех одна душа - мудрая и могучая. И что, закрываясь друг от друга, мы тем самым раздробляем, измельчаем эту душу, а открываясь, возвращаем ей, а значит, себе, первозданную мощь. Я понял, почему гиадцы называют свои собрания Единением, и все-таки что-то во мне сопротивлялось эйфории духовного консонанса.
  - Это было чудесным опытом, хранитель, но, прости, я не убежден полностью. Мы можем повторить его с другой темой?
  - Разумеется, но позже. Сейчас - обещанный сюрприз.
  Почти в то же мгновение хранители потеснились, освободив за столом место одесную Горана, и два инока почтительно ввели зал старика в знакомом мне священническом облачении.
  - Отец Арсий! - изумленно вскричал я, - глазам не верю!
  - Но почему, сынок? - весело сморщил глаза патриарх неисповедимых.
  - Вы здесь, значит, поддерживаете нашу идею, а я думал, что Церковь - самый консервативный институт на свете, уж, во всяком случае, - всегдашняя поборница власти.
  Отец Арсий покачал головой.
  - "И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов.
  И не понравилось слово сие Самуилу, когда они сказали: дай нам царя, чтобы он судил нас. И молился Самуил Господу.
  И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними...
  И созвал Самуил народ к Господу в Массифу и сказал сынам Израилевым: так говорит Господь Бог Израилев: Я вывел Израиля из Египта и избавил вас от руки Египтян и от руки всех царств, угнетавших вас. А вы теперь отвергли Бога вашего, Который спасает вас от всех бедствий ваших и скорбей ваших, и сказали Ему: "царя поставь над нами".
  - Вы хотите сказать, что отказ от царя, а говоря вообще, централизованной власти, - это возврат к Богу?!
  Отец Арсий молча закивал. Я был потрясен не меньше, чем только что испытанным мини-Единением. По улыбкам, которыми мой старый знакомец обменялся с хранителями, я понял, что в гиадском Храме он уже свой. Но, странное дело, я не испытывал радости от открытия. Недавнее ощущение гармонии исчезло, сердце сдавила тоска, захотелось уйти, побродить в одиночестве или затеряться в безликой толпе.
  - Однако наш гость загрустил, - Горан прервал завязавшуюся было беседу. Снова взгляды всех обратились на меня. Я пробормотал что-то невразумительное. Желание сбежать стало нестерпимым. И тут меня выручил Кен.
  - Это естественная реакция индивидуалиста на Единение, хранитель. Нужно дать ему отдохнуть от общества - уединиться, поменять обстановку...
  - Тебе виднее, Кен, - ответил Горан, чем, к моему удивлению, вызвал за столом взрыв смеха.
  Со смешанным чувством печали и благодарности я покинул Храм и побрел к морю. Кен молча шел рядом. У берега я постоял в нерешительности. Чувство одиночества стало еще острее, всплыло ненавистное мне гнетущее осознание того, что старик Харон изрядно попользовался за мой счет, и на белом свете я один-одинешенек. В затуманенном мозгу замелькали идиллические сцены из детства, яростные ссоры юности, картины романа с Ильдой, где хватало и того и другого... Сколько я так пробыл в забытьи, не знаю, но, очнувшись, увидел, что Кен исчез. Я разделся и бросился в воду. Море всегда было для меня лучшим лекарем. В нем была и по-матерински нежная безграничная доброта, и мощная, возвращающая утраченные силы, энергия, и очищающая отстраненность космоса. Я лег на спину и, глядя в небо чужой планеты, впервые задумался, почему я так остро чувствую ее чужесть. Я, который затеял все это, заварил вселенскую кашу, сам-то, оказывается, и не вписываюсь в мозаику! Почему мне в итоге захотелось взвыть от этого их Единения? С непривычки, как сказал Кен? Или глубинное общение с чужими всколыхнуло, извлекло из-под спуда сжатую в безобразный комок память о по-настоящему родных и близких людях? Я, конечно, снова скомкаю это все, засуну поглубже и вернусь в стойло, но, Боже, какая тоска!.. Глотнув как можно больше воздуха, я нырнул. Мир под водой принял мое вторжение невозмутимо. Мелкие рыбки, змейки, крылоногие моллюски упоенно маневрировали среди водорослей. Твари покрупнее меланхолично отплывали в сторону. Удовольствие от ощущения невесомости, несравненно более приятного, чем в космосе, сделало свое дело. Я вынырнул освеженным. И, услышав голоса с берега, поплыл на них уже без досады. Сцеола и Джонни. Вне всякого сомнения - работа Кена. Ну что ж, пикничок - это неплохо, почему бы и нет. Сцеола, уже бронзовая от загара, стоит, закинув руки за голову, красивая, почти как статуя, сделанная с нее Аристидесом. Джонни - счастливая мордочка перемазана соком - машет мне шампуром с печеными овощами. Спасибо, друг Кен, но неужели жизнь - это всегда эрзац?!
  
  
  
  Первые курсы для желающих развить телепатические способности возглавил Ментек - старый учитель Кена. Услышав его имя, я сразу вспомнил наши мучительные попытки разгадать значение последних слов Сантьяго Торреса. Оливия даже измыслила муки совести, якобы вызвавшие в истерзанной памяти художника зловещие письмена "Мене, текел, фарес". В действительности же бедняга Кен всего-навсего думал о нахлобучке, которая ожидала его у наставника. Жаль Торреса, был бы сейчас у Ментека первым учеником, впрочем, нет, Чуни бы перещеголял...
  Как я и ожидал, после оповещения об открытии курсов на Гиады хлынули потоки энтузиастов с периферии Союза. Централы же оставались безучастными, если не считать пары тысяч сомнительных личностей. Однако все понимали, что без Центральной проект не будет иметь успеха. Линда Мейер порывалась развернуть мощную кампанию по призыву экстрасенсов, но я запретил ей даже думать об этом. Ибо и враги, и, что хуже, друзья как пить дать усмотрели бы в агрессивной рекламе давление на умы, сиречь насилие. Это загубило бы идею на корню. С другой стороны, хотя я был уверен, что сородичи мои, как только чухнут, что остались "на обочине прогресса", опомнятся и устремятся в первые ряды, теснясь и толкаясь, я не знал, как скоро это произойдет. Ментек приуныл. И тут Линда сделала поистине гениальный ход. Она устроила так, что коллега пригласил ее гостьей в свое шоу, и на классический вопрос о творческих планах заявила, что собирается оставить ЦВ для участия в проекте "Единение", который она считает самым грандиозным и многообещающим начинанием за всю историю Цивилизаций. Заявление вызвало шок. Линду любили. Ее передачи неизменно занимали первые места в рейтингах. Она считалась лицом Центрального Вещания, и без этого самого лица с резковатыми, чуть-чуть вульгарными, но такими живыми и смелыми чертами многие люди не представляли своей жизни. За без малого пятнадцать лет Линда стала родным человеком для миллиардов, и услышав, что она намеревается их покинуть, централы почувствовали себя брошенными, осиротевшими. Большинство, как показали опросы, не поверили ее заявлению и с нетерпением ждали очередного выпуска ее собственного шоу в надежде услышать опровержение. Когда же Линда в конце передачи торжественно попрощалась с аудиторией, это произвело эффект разорвавшейся бомбы. На Понтину потянулись первые цепочки добровольцев. Когда на одном из кораблей прибыл почти в полном составе научно-исследовательский отдел Министерства МежГалактических Дел, я понял, что Ментеку больше не о чем беспокоиться.
  Вечером меня ждал еще один сюрприз.
  На подходе к дому меня с таинственным видом встретил Джонни и потащил в сад, весь залитый огнями. Там - в беседках, под деревьями и даже на деревьях - расположились юные анархисты, на которых я так удачно набрел, разругавшись с Оливией. Сцеола и Тильда обходили гостей с напитками. А на центральной лужайке стояли Кен и Патрик. Джонни выпустил мою руку и помчался к одной из беседок, где я разглядел детей Кена и Тильды в окружении сюсюкающих вокруг них несостоявшихся террористок. Кен замахал мне рукой. Я подошел. Патрик не разделял общей веселости, он был взвинчен и нервно оглядывался по сторонам. Я догадался о демонах, терзавших душу экс-лидера, и поздоровался с ним, как мог сердечно. Мальчишка мне обрадовался. Передал привет от отца и, помявшись, добавил, что, мол, за других не в ответе, но сам он еще ничего для себя не решил и хотел бы серьезно поговорить со мной. Я кивнул и предложил перейти в кабинет. К моему удивлению, парень заявил, что подразумевал коллективное обсуждение.
  - Ты уверен, что хочешь этого, Патрик, - переспросил я.
  Он вздохнул.
  - А иначе, зачем я здесь? Надо же когда-то начинать... Чем скорее, тем лучше...
  - Не думаю, что тебе следует ломать себя, подожди, пока это станет внутренней потребностью, - я взглянул за поддержкой на Кена. Но тот только улыбнулся с мягкой и чуть ироничной отстраненностью. Патрик продолжал смотреть на меня в напряженном ожидании. Я хлопнул его по плечу.
  - Собирай свою шоблу, а я переговорю с хозяйкой.
  После краткого совещания решено было переместиться в Зал Приемов в доме Кена, благо, он был неподалеку. Я думал, что первым возьмет слово Патрик и выльет на возбужденные путешествием и предстоящим участием в проекте головы сотоварищей полный бочонок ядовитых сомнений. Но тот снова меня удивил. Забившись в угол, он весь обратился в слух, с особенным вниманием вслушиваясь в высказывания Кена и Тильды. Сведенные брови, раздувающиеся ноздри, конвульсивно сжатые переплетенные пальцы - все говорило о мучительно сдерживаемом страдании. "Не хочется вожаку в стадо, не хочется, - подумал я, - и пастуха он не любит и никогда не полюбит, и сторожевых псов ненавидит, а вот с волками, как ни скверно, чувствует глубокое внутреннее родство, которое и приведет его прямо к ним в пасть, если..." - "Дон, очнись!" - Сцеола пихнула меня локтем в бок. Незнакомая мне девушка с лукавой улыбкой повторила вопрос:
  - Так что вы будете делать, капитан Гард, когда освоите здешнюю премудрость?
  Я обвел глазами зал. В который раз под перекрестьем взглядов аудитории, ждущей моего ответа, как откровения оракула, я не знал, что сказать. Видя, что я медлю, публика посерьезнела, шепотки и смешки стихли. Кен оторвал тоскливый взгляд от Сцеолы и воззрился на меня с напряженным любопытством. Тильда перестала делать вид, что ничто из происходящего вокруг ее не волнует, и устремила на меня тихий задумчивый взор. Сцеола сидела опустив глаза, но я видел ее нервно подрагивающую руку. Девушка, задавшая вопрос, оглядывалась по сторонам, забеспокоившись, не допустила ли она бестактность... И тут я заметил странный огонек в глазах Патрика. "Эге, да ты такой же, как я, и тебе невмоготу становиться в круг, взявшись за руки", - читалось на его лице. И, незаметно подмигнув ему, я сказал:
  - Так вот, когда я выжму из местных наставников все, что они могут дать, я соберу команду и отправлюсь в глубокий космос. С такими знаниями и умением, как у наших любезных хозяев, - я поклонился в сторону Кена и Тильды, - мы станем искать и найдем общий язык со звездами. Видите ли, я всегда подозревал, что звезды - мыслящие существа высшего порядка. Быть на ты со звездами - это же мечта каждого стоящего космолетчика!
  Мои слова потонули в аплодисментах и восторженных возгласах. Даже хозяева отбросили обычную сдержанность и хлопали вместе со всеми. Отыскав взглядом Патрика, я снова подмигнул ему. Парень вспыхнул и отсалютовал мне как капитану.
  Я понял, что запись добровольцев могу начинать хоть сейчас - недостатка в них не будет.
  
  КОНЕЦ
  
  ЕРЕВАН
  1996 - 2007
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"