Непросто писать о художниках, с которыми доводилось дружить или просто бывать в их мастерских. Непросто потому, что могут и обидеться, если что не так скажу. Поэтому заранее приношу извинения.
Речь же пойдет о 70-х годах прошлого столетия, когда известность армянских живописцев вышла далеко за пределы республики и в Ереван приезжали со специальной целью посетить мастерские художников. Для советского времени армянская живопись и скульптура были уникальным явлением.
Все художники гении
Художники иногда кажутся ученому инопланетянами. Они совершенно иначе видят мир. Ученый долго собирает доказательства своей идеи и всегда немного сомневается в результатах своего труда. Это порождает у многих из нас достаточно скептическое отношение к своей персоне.
Художники иные. Каждый художник убежден, что равных ему нет. Например, однажды Генрих Элибекян, с которым мы дружили и о котором речь пойдет ниже, ругал каких-то бесчувственных чиновников из какого-то советского министерства, а потом в сердцах добавил:
- Я же гений, как они этого не понимают!
Мы с женой искренне ему сочувствовали. Кто бы сомневался, что все художники гении.
Или вот такая история о гениальности художников.
В кафе 'Художник', которое было в те времена на улице Абовяна у кинотеатра 'Москва', каждый день собирались люди искусства, в том числе и художники вместе с Левоном Нерсесяном, которого они очень уважали.
Несколько слов об этой необыкновенной фигуре. Левон Нерсесян, сын Грачия Нерсесяна, великого армянского артиста театра и кино, занимал особое место в культурной жизни Еревана. Официально он был преподавателем античности в Ереванском государственном университете, но знания его в области литературы и искусства были настолько обширны, что с ним советовались многие известные в то время люди. Он часто сидел в кафе 'Художник', откуда и пошли полулегенды о его высказываниях. Я не встречал человека, умеющего столь точно и афористично сказать о смысле того или иного явления в искусстве, как это умел делать Левон Нерсесян. За это мы питали к нему те же чувства, что и древние испытывали к оракулам.
Ну так вот, продолжим наш рассказ. В том же кафе часто бывал и Ерванд Кочар, который просто по недоразумению не введен в число выдающихся мастеров мирового искусства. По крайней мере, в альбомах рядом с Жаком Липшицем и Хуаном Грисом я его не встречал, хотя они вместе выставлялись в двадцатые годы прошлого столетия в Париже. При этом Кочар был безусловно равен им, если не более талантлив, так как был не только выдающимся скульптором, но и отменным художником.
Однажды в кафе 'Художник' собралось много народу, и был там наш замечательный маэстро Кочар. Когда народ уже основательно разгорячился, Левон Нерсесян взял слово, встал и произнес:
- Я хочу предложить тост за нашего дорогого маэстро, выдающегося скульптора и живописца. Вы являетесь тем мостом, который соединяет прошлое и будущее армянского искусства. Я хочу пожелать ...
Тут Кочар прервал его нервно и возбужденно:
- Я и прошлое, и будущее, и соединяющий мост.
Кочар победоносно оглядывал художников, сидящих за столом: равных ему не было, нет и не будет. Левон с высоты своего огромного роста молча и как-то с интересом смотрел на маленького, сморщенного, пожилого маэстро, как будто увидел его впервые. Потом поставил свою рюмку с коньяком на стол и медленно распрямился. Все с интересом ждали, что Левон скажет художнику.
- Маэстро, я вас закрываю. Отныне вы больше не маэстро, а просто Ерванд Семенович, советский художник.
Это было остроумно и смешно, но жестоко. Однако сказано было в интересах равенства и братства всех художников. Пусть история вершит суд, а не ты сам. Кочар стал оправдываться и объяснять, что он имел в виду, остальные тоже обратились к Левону со словами примирения, но Левон проглотил коньяк, встал из-за стола и вышел из кафе. Неужели можно было обидеться на художника за то, что тот считал себя гением? Левону это было позволительно - все так думали тогда.
Но это разные байки про художников. Таких историй тысячи в летописи мирового искусства. А теперь о некоторых художниках, которых я очень чтил в те далекие годы, когда армянское искусство было признано счастливым отклонением в удушающей атмосфере большевистского правления.
Минас Аветисян
Если бы не преждевременная трагическая смерть Минаса, то он, без сомнения, стал бы новым маэстро в армянской живописи. Маэстро Сарьян и маэстро Кочар были разные, но оба значительные. Они не были признаны великими мастерами мирового искусства, так как жили за железным занавесом, хотели выжить, приспособившись к новому времени вдали от художественных центров. Не помню, чтобы кому-то удавалось сохранить уровень, не будучи причастным к потоку времени. Действительно, если сравнить Сарьяна египетского периода с его советскими работами, то, без сомнения, можно сказать, что революция сгубила мастера, заставив его изменить самому себе.
Минас привнес в живопись то, что утерял Сарьян - богатую и яркую цветовую гамму фовиста, контрастный колорит и рисунок, уходящий в цвет. Нет, я не берусь судить о нем профессионально. Это не дело любителя. Просто таково мое впечатление, impression.
Минас такой, какими были его глаза на фотографиях. Глаза армянина, принявшего свою трагическую судьбу. По-моему, у многих армян есть эта скорбь в глазах. Говорят, Мартирос Сарьян однажды философски заметил, что если мы, армяне, до сих пор живы, значит судьбой нам предназначено сделать что-то необыкновенное.
Трагизм нашей судьбы заключается не только в том, что нас физически уничтожали, но и в том, что из-за этого нам никогда не удавалось подняться во весь рост, распрямиться. Например, у нашего народа были претенденты на Нобелевскую премию, такие как Леон Орбели, братья Алиханяны, Виктор Амбарцумян, Уильям Сароян и ряд других выдающихся людей, но по разным причинам им так и не была присуждена эта почетная премия. Почему нам не удается то, что мы часто заслуживаем?
Минас блестяще начал свой путь в искусстве, но был убит судьбой. Аршил Горки достиг мирового уровня и все равно очень рано ушел из жизни, тогда как его друг Виллем де Коонинг (Кунинг) прожил долгую жизнь и стал классиком. А у Аршила Горки даже мастерская сгорела со многими работами. Рок преследует армян. Горели в огне работы Сарьяна, Аршила и Минаса. Что это, судьба?
Минас много работал, чтобы достичь полной выразительности, чтобы встать во весь рост. Особенно над рисунком. Есть такая идея у некоторых живописцев, что если убрать цвет и посмотреть снова на картину, то только тогда можно сказать, достойна ли она похвалы. Я не разделяю этой точки зрения. Думаю, что она восходит к Энгру, который пытался ограничить живопись классицизмом. Минас был великий мастер контрастного колорита, но ему хотелось еще рисунком обогатить свои работы. Судьба распорядилась иначе. Помню, что даже когда у нас шла оживленная беседа, он продолжал напряженно работать над рисунком. Очень тщательно изучал Аршила Горки, и не напрасно. Взгляните на картину Минаса, условно названную мной 'Художник в мастерской', 1972 года, где видится справа от художника изображение быка на холсте. Работа мне кажется шедевром. Здесь он довел контрастность в колорите до совершенства, обогатив его контурами в духе посткубизма. У трех художников я видел столь блестящую работу с черным цветом: Фра Анжелико, Аршил Горки и Минас Аветисян. Когда я увидел эту работу, я понял, что в лице Минаса Аршил нашел достойного преемника. Аршил органически вписался в Минаса именно в этой работе.
Когда художник блестящий колорист, то вполне может за этим последовать приглашение в театр. Хороший сценограф тоже довольно редкое явление. Минаса Аветисяна, естественно, пригласили для оформления балета 'Гаянэ' Арама Хачатуряна. Наверное, по конгениальности.
Помнится, что Минас позвал нас на спектакль, чтобы показать свои декорации и костюмы. Что сказать? Нет слов, так это было красиво, а еще музыка Хачатуряна.
Не знаю, как сейчас, но тогда мне показалось, что балет в Армении заметно хуже в сравнении с оперой, особенно на фоне музыки Хачатуряна и красочных декораций Минаса. Порой я пригибался к коленям, чтобы подавить смех, когда танцовщики заваливались на бок или балерины не удерживались на пуантах, или кордебалет дрожал в арабеске наподобие кинетической групповой скульптуры. Смешно, но обидно. Я рассказал Минасу о своем впечатлении, когда мы провожали его домой. Он стал тихо, приглушенно хихикать в кулак, как только он мог это делать, не желая высказывать своего мнения. Он был весьма деликатен к коллегам по труду.
Странная все же была ситуация с балетом в Армении. Ведь выдающимся балетным композитором нового времени стал Арам Хачатурян.
Мы беседовали на эту тему как раз там, где вскоре случилось несчастье. После смерти Минаса я снова пришел на то место, где машина съехала на тротуар и смертельно ранила художника. Я не мог понять, как 'Москвичу' удалось проскочить в узкий проход между ограждениями, да еще с шофером, потерявшим сознание. Я задал этот вопрос Паталову, министру МВД Армении, но он ответил, что милиция провела следственный эксперимент и подтвердила случайность происшедшего. Загадочная история по своей нелепости, по совпадению множества деталей, которые привели к трагическому исходу. Похоже на мистику.
Незадолго до этого происшествия мы были в гостях у Минаса. Я снова попросил его продать мне пару его работ. Он сказал, что основная масса работ находится на выставке за границей, чтобы я подождал. Я ответил, что не могу ждать, так как такой зуд, что становится плохо. Тогда он переглянулся с женой, и вскоре они принесли работу экстра-класса из цикла 'Подруги'.
- Она висела у нас в спальне, - сказал художник, - и я не собирался расставаться с ней. Но для тебя сделаю исключение.
Я купил две работы. Тогда он подарил мне рисунок, один из подготовительных к его знаменитому циклу 'У порога'. Я был счастлив. Позже оказалось, что если бы он не уступил моим настойчивым просьбам, то было бы уже поздно.
Он пролежал в больнице почти неделю. В те времена реанимационная служба в Ереване была не на уровне. Это требует денег. Может, и врачи не были готовы к таким сложным травмам. Не знаю. Минас умер, спасти его не удалось. Незадолго до смерти он сказал, что вернется в Джаджур, если выживет, чтобы жить и работать у себя на родине. Судьбе было угодно другое.
У него было много подражателей, но ни одного продолжателя. Довольно деликатное дело создавать контрастный колорит, напоенный солнцем. Для этой цели Матисс и Сарьян ездили в Египет. Минас такое себе не мог позволить в советское время, да это и не нужно было. Солнца Армении вполне хватило, чтобы Минас Аветисян навеки вошел в историю своего народа.
Мартин Петросян
В семидесятые годы Мартин Петросян был очень популярен. Одна наша знакомая как-то призналась:
- Я восхищаюсь Минасом, но когда смотрю на работы Мартина Петросяна, то у меня дух захватывает.
Многие из любителей живописи разделяли это мнение. Мартин открыл такую грань в живописи Армении, которая уходила своими корнями в трагическое прошлое армянского народа, а еще соприкасалась с миниатюрами Тороса Рослина. Искусство любит трагедию. Там оно достигает остроты и эмоциональной насыщенности. Не только греки понимали это, но и все истинные творцы литературы и искусства.
В пору моего маниакального увлечения живописью одна знакомая дама повела нас в мастерскую Мартина. Прием был почти враждебный. Его все раздражало. А на вопрос о цене работ он ответил, не задумываясь: 'каждая моя работа стоит 60 тысяч долларов'. Он не шутил. Он действительно так думал, хотя в его словах был и вызов всем покупателям. Я ему осторожно заметил, что таких денег не найдется у любителей живописи в рабоче-крестьянском государстве. Он стал подробно объяснять, что вот Минас, например, пишет 'раз-два, и работа готова, а я кропотливо тружусь несколько месяцев над одной работой'. Я ушел от него расстроенный. Контакта не получилось. Художник явно был не в лучшей форме. Конфуций считал, что к старости люди обретают смирение. Может, и Мартин стал теперь помягче, но тогда он был ершистый, негативный и неприветливый. Словом, совершенно был не похож на многих армянских художников, доброжелательных и гостеприимных. Однако важен всегда талант. А Мартин был чертовски талантливый живописец.
Колорит он давал нехотя и как бы для фона, как бы за сценой. Ему удавалось придать своей кропотливой работе глубокую духовность, страдальческие черты. Центральное место у него занимала линия, выписывание мелких деталей, условные элементы выступали как части ребуса. Мне кажется, что современный его интерес к японской графике неслучаен. Он нашел в их гравюрах нечто сродни своему творчеству. Разве только больше деталей и желания заполнить все пространство картины орнаментированными элементами реальности: листки, веточки и прочие детали, столь необходимые для стиля этого мастера. В современных работах Мартина господствует условный портрет женщины, взятый из иконографии. Красиво, но однообразно, как и вся иконография.
У меня тогда было три картины Мартина, о которых один уважаемый художник сказал, что таких работ даже у автора нет. Действительно, если посмотреть сейчас на Интернете, что пишет Мартин, то, несомненно, можно сказать, что он и сейчас интересный автор. Но слова 'захватывает дух' уже к нему не приклеиваются. Не исключаю того, что у меня к Мартину Петросяну слишком строгие требования. Новое собрание его работ разделено на группы, среди которых есть и 'японский цикл'. Словно художник взял Утамаро и добавил элементы из своего вдохновенного прошлого. Я не поклонник такого рода картин, так как люблю национальные корни, тепло и вдохновение. Почему я позволяю себе рассуждать не в восторженных тонах о живом выдающемся художнике? Наверное, сожалею о переменах, которые происходят с художниками с течением времени. Мартин был узнаваем за версту, а теперь его иногда можно спутать, скажем, с Гарзу. Мне кажутся такие работы поисковыми. Слово за специалистами.
Великий японский художник Хокусай говорил, что только к восьмидесяти годам он понял, как писать хорошо. Я что-то не припомню, чтобы с годами люди стали делать лучше свои работы в любой области культуры. Нечто прагматическое, запланированное появляется в их трудах, наступает разработка метода, открытого в молодости. Пропадает эмоциональное напряжение. И Мартин Петросян не исключение из правила. Невозможно делать открытия всю жизнь. Поэтому без особого доверия отношусь к высказыванию великого японца. Не встречал исключений из правила. Кстати, эти мои размышления относятся ко всем художникам семидесятых, которые и сейчас успешно творят.
А теперь главное. Мартин Петросян выдающийся армянский живописец. Разные люди бывали у меня. Но если они чувствовали суть живописи, ее национальные корни и эстетическую ценность, то никогда не оставались равнодушными к его работам. А между тем не припомню, чтобы был издан тщательно и профессионально подготовленный альбом картин этого мастера. Не верю, что мы, его современники, ошибались в своих оценках. Поэтому считаю, что он либо недооценен, либо у меня не имеется под рукой соответствующей информации за последние двадцать пять лет его жизни.
Акоп Акопян
О нем я не могу не написать, хотя был знаком с ним не так близко, как с остальными художниками. Чтобы понять, что олицетворял Акоп в армянской живописи в те годы, начну издалека.
В Бюракане прошла конференция по внеземным цивилизациям, на которой присутствовал и Фримен Дайсон, выдающийся физик-теоретик, работавший в Принстонском институте перспективных исследований. И вот от него мир узнал, как армяне получили землю, на которой и живут веками:
'Господь распределял земли между разными народами, а в это время представители армянского и грузинского народов увлеченно играли в нарды и прозевали это важное событие. Узнав о случившемся, они бросились к Господу с мольбой пересмотреть заново Его решение. Господь виновато развел руками. Они так долго и настойчиво просили его, что Он по своей великой милости улыбнулся грустно и оповестил их:
- Оставил я для себя на Земле уголок, подобный раю. Но ваша мольба тронула мое сердце. - Господь тяжело вздохнул. - Кто из вас выиграет в нарды, тому и достанется этот райский уголок.
Грузин выиграл. Тогда армянин стал жаловаться, что не к лицу Господу такая несправедливость - оставить только армянский народ без участка земли. Господь снова вздохнул и виноватым голосом произнес:
- Есть на Земле клочок каменистой почвы, где летом бывает иссушающая жара, а зимой лютый мороз, где надо трудиться денно и нощно, чтобы выжить. Ни одно живое существо не захотело жить в тех местах. Если хочешь, возьми. Все-таки, хорошее или плохое, а будет у вас отечество'.
Вот так мы и стали жить, работая в поте лица, чтобы выжить. А еще Господь не сказал, что через эту землю непрерывно будут идти орды завоевателей, которые будут отнимать у армян их хлеб и даже жизнь.
Я не уверен, что Акоп знал эту притчу, живя в Египте, где начинал свой творческий путь и где пустыня вдохновила его и помогла найти и тему, и палитру, которая оказалась сродни нашей земле и нашей судьбе. Но оставим историю. Я знал много поклонников Акопа Акопяна. Неопытному глазу видится в картине то, что видится, а именно, пейзаж: пустыня, зной, чахлые деревья и полное отсутствие воды. Огромный талант живописца подает вам этот скудный мир в виде картины, от которой не оторвать глаз. Но это лишь часть задуманного. У Акопа это еще и средство донести до зрителя ту обиду, которая сидит в каждом из нас. Не будь Акопа Акопяна, неизвестно, удалось бы кому-нибудь из художников найти путь к этой пустыне в нашей душе, которую оставили варвары и убийцы после себя.
Мы с женой были как-то у Акопа, и я попытался рассуждать на эту тему, но после первых же слов пришлось надолго замолчать. Художники неделями сидят в одиночестве у мольберта, поэтому они начинают пространно рассуждать на разные темы. Вот что они делают неумело - так это философствуют. Простительное заблуждение. Вся их мысль находится на кончике кисти, на мазке, который надо нанести на холст - вот где они неповторимы.
Однако на этот раз Акоп не философствовал, а скорее жаловался на свою физическую слабость, которую сам себе и выдумал.
- У меня огромное желание писать и писать холсты, но физически мне это трудно. Я не выдерживаю долгой и напряженной работы. Художник так не может жить. Вот возьмите Пикассо. Ему было уже за девяносто, а он написал около ста работ. Подумайте только, какая энергия.
По-моему, у него просто было плохое настроение, а еще доля кокетства. С тех пор прошло свыше тридцати лет, и, к счастью, Акоп продолжает плодотворно работать. И дай бог ему много лет жизни. У него свой путь в искусстве, и за это мы ему благодарны.
В связи с Акопом я не могу не упомянуть один из сайтов Интернета, где даются живописные холсты армянских художников. Удивительно плохо и непрофессионально сделано. Работы Акопа Акопяна представлены только группой сюрреалистических фигуративных композиций, где художник демонстрирует свое удивительное мастерство. И ни одного из его замечательных пейзажей. Поначалу я подумал, что это случайный прокол. Я тут же на сайте посмотрел работы Сарьяна и был удивлен и обижен до глубины души, что наш маэстро представлен там только как автор букетов в вазах. Вот тут уже напрашивалось хорошее многоэтажное русское упоминание мамы. Вы поймёте, почему хочется выругаться, когда познакомитесь ниже с моим визитом в реставрационную мастерскую.
Московские искусствоведы повезли меня в какой-то монастырь, где находилась реставрационная, и нам довелось увидеть работы выдающегося конструктивиста Татлина в период, когда он старался не высовываться и писал только цветы в вазах на подоконнике и играл на мандолине. Работы были выполнены мастером, тонко чувствующим натуру, в точности как у Сарьяна. В тридцатые годы было очень опасно отклоняться от пошлой идеологии соцреализма. Мне было безумно жалко Татлина, которого весь мир знал как одного из выдающихся конструктивистов, но даже не догадывался о том, что конструктивист вынужденно пишет букеты в вазах на подоконнике. Сталкиваясь каждый раз со страшной сутью советского режима, я ощущал безнадежность. Тогда же мне вспомнились красивейшие цветы в вазах у Мартироса Сарьяна. Невозможно было заниматься искусством. За каждым твоим шагом следили так называемые 'искусствоведы в штатском'. Один донос, и конец.
И вот организаторы этого сайта дали только того притихшего Сарьяна, который боялся писать то, что умел. Скрывал свое дарование, как и Татлин, чтобы выжить. Воистину на Интернете есть многое, что сделано крайне плохо и совершенно некомпетентно.
Акоп хорош, что бы он ни писал. И все же мы любим его не за это, а за талантливое отображение нашего духовного пути. Да, завоеватели оставляли пустыни в цветущих городах и селениях Армении, но наш талант и нашу веру в красоту жизни им не удалось испоганить. Этой мыслью и сильна кисть Акопа Акопяна. Мы даже в пустыне умеем выжить и увидеть красоту.
Элибекяны
У каждого народа есть не только горе, но и праздники. Чтобы ощутить жизнеутверждающее начало нашего народа, надо обратиться к семье Элибекянов. Три выдающихся мастера. А то, что они являются большими художниками, видно по тому, что ни один из них не похож на другого. Каждый пришел в искусство со своим видением мира, со своей темой и со своим живописным методом.
Роберт Элибекян. Я не встречал художника и даже не читал ничего о художниках, в отношение которых употреблялось бы такое понятие, как 'скромный человек'. Наоборот, любой талантливый живописец был абсолютно убежден в своей гениальности. И все же Роберт Элибекян, будучи столь знаменитым армянским художником, оставался весьма скромным человеком, который никогда не говорил о себе. Даже художники, подобные Дали, Пикассо или Шагалу, сделавшие эпоху в живописи, отличались болезненной завистливостью и нездоровым самомнением, хотя ни то ни другое им было совершенно не нужно. В частности, при одной из встреч Шагал и Пикассо обменивались колкими замечаниями друг о друге, а Дали не мог сидеть в одной комнате с Гарсией Лоркой, так он завидовал своему другу. Нелепо и даже противоестественно. Но это факты. Роберт никому не завидовал и никогда не произносил напыщенных слов о себе. Могут сказать, что мой опыт общения с Робертом ограничился несколькими визитами в его мастерскую и еще потрясающим пикником с семьей Элибекянов, где присутствовали семьи всех трех знаменитых художников. Дело не в этом. Роберт был виден уже при первом знакомстве с ним. Он не смотрел на себя со стороны, особенно прилюдно. Игнорировал похвалу, хотя его красочная живопись порой захватывала целиком.
При каждом нашем визите в его мастерскую он и его милая жена вели беседу так, будто к ним пришли самые дорогие гости. Никогда не было напряжения. Праздничность и скромность. Подкупает. Ну а когда начинался показ его последних работ, то у меня захватывало дух. Я всегда испытывал понятный восторг при виде этой красочной толпы на его холстах. Сделано мастером настолько реально и выпукло, что лучше было помолчать, чтобы запомнить и впитать в себя настроение этих работ.
Сейчас лучше всего продаются в галерее Рослин в Лос-Анжелесе художники, пишущие в идеологии Ватто: театр, цирк, скоморохи, красочно разодетая публика и прочее. Оказалось очень много таких художников-армян. Смею утверждать, что два источника послужили толчком для распространения подобной темы в армянской живописи. Роберт Элибекян в Ереване и Гаянэ Хачатрян в Тбилиси. И все же мне думается, что основоположником этого направления в армянской живописи в новые времена стал Роберт Элибекян, хотя они с Гаянэ почти одногодки.
Он вырос в театре, и весь реквизит театра и бутафорское восприятие действительности стало той основой, на которой развился его талант живописца. Смотря на его работы, мы прекрасно понимаем, что эти люди на картинах вышли из театров и карнавалов Тбилиси, художником-оформителем которых часто бывал его отец.
Гаянэ Хачатрян перенесла театр в сюр, добавив в него фантастический элемент Шагала и некоторые особенности манеры Бажбеука-Меликова, хотя я и не знаю, как она пришла к столь сложной композиции своих работ. Удивительная фантазия, но чрезмерно перегруженная деталями, которые отвлекают. Теперь это направление настолько замечательно разработано армянскими художниками, что многие любители живописи, кто хотел бы украсить стены своих офисов и домов 'живой' живописью, а не репродукциями, покупают художников этого 'театрально-циркового' направления. Безусловно красиво.
В те же далекие годы мы знали только одного талантливого живописца этого направления. Им был Роберт Элибекян. Чуть позже к нему присоединилась Гаянэ, которая увела это направление в мир фантазии, заменив лица масками, а теплый фон фантастическими элементами. Она называла свои работы 'магическим реализмом', но такое название скорее относится к Роберту. К реализму ее работы не имеют отношения. Скорее это фантасмагория масок. Картины буйной фантазии одаренной художницы.
Роберт не только живописец, он и сценограф, что вполне естественно для его мировосприятия. И вот тут я позволю себе заметить, что, в отличие от многих других театральных художников, он одновременно и живописец, и сценограф. Сцена - это продолжение его живописных полотен. Можно сравнить его с Бакстом или Бенуа, но это было бы неправильно. Он все же истинный мастер станковой живописи в отличие от многих театральных художников, для которых живопись была продолжением театра, изготовлением костюмов и декораций.
Генрих Элибекян. Обычный человек работает и получает за это зарплату. И никому не приходит в голову надеяться, что он будет часть своей зарплаты дарить случайным встречным на улице. Ну, как бы идешь по улице и раздаешь заработанные тобою деньги. Почему же, приходя в мастерскую художника, случайные люди надеются, что художник подарит им что-то из своих трудов, то есть надеются получить у художника задарма часть его 'потенциальной зарплаты', часть его труда? Не буду осуждать их. И у меня было это желание. И мне было не стыдно. Хотя уже само по себе разрешение посетить мастерскую художника стоит глубокой благодарности. А я знаю, почему хотелось что-нибудь унести с собой.
Кругом, даже на полу, валяются наброски и рисунки, по которым художник ходит. Можно даже прочитать в истории живописи, что, переезжая с места на место, они использовали свои шедевры в качестве оберточного материала, оставляли картины или даже подтирались замечательными рисунками. Обидно, ведь всего один рисунок мог бы стать украшением в любом доме. Поэтому мы и хотим, чтобы художник был так добр и отдал часть своей 'зарплаты' нам. Для него эти рисунки были подготовительным материалом, без которого невозможно было бы создать качественное полотно. Несколько преувеличенно и в комических тонах мне видится сейчас, как Мартин Петросян поднял с пола рисунок, сделанный на грязном обрывке оберточной бумаги, и нехотя подарил мне. Потом, поразмыслив, дал еще один малюсенький рисуночек, залитый водой. Спасибо. Главное в них для меня - почерк художника.
Обычно художники не любят дарить свои работы даже людям, которые им нравятся. И правильно делают. И все же бывают исключения. В этом отношении меня всегда поражал Генрих Элибекян. Его щедрость была неподражаема. Он мог написать маслом портрет и подарить модели. Если бы получающий свой портрет оплатил ему хотя бы цену холста и красок, то художнику было бы много легче жить. И все равно это был бы подарок. Генрих был щедр, и щедрость - это его натура, его личность. Ему доставляло какую-то радость дарить свои работы. Я ничего подобного не видел и ни о чем подобном не читал и не слышал. Для меня он был примером человека, который на первое место ставит сам творческий процесс, а потом уже созданное им полотно.
Мы часто навещали его в мастерской и наблюдали, как он работает. Мы приходили с нашей маленькой дочкой Зарой, с которой он любил беседовать. Однажды он вдруг стал долго и пристально вглядываться в Зарочку. Она смущенно оглянулась на нас. И вот в этот момент он предложил ей позировать прямо в пальто и шерстяной шапочке. Он решил написать ее портрет. Прошло много лет. Но работа смотрится так же прекрасно, как и тогда, когда он пришел к нам в гости и принес ее. Сделано было с огромным вкусом, тепло и эстетично.
Прошло еще немного времени, и он написал совсем другой портрет дочери. На этот раз Генрих сделал его не в сероватых тонах зимы, а в коричневом тоне, каким-то образом передав через колорит, что ребенок повзрослел. Потом он написал портрет моей жены. Мы смотрели на этот красивый портрет и не верили своим глазам. Не будучи знакомым с ее сестрой, он передал фамильные черты. Художники видят то, что нам недоступно.
Как и все Элибекяны, он прекрасный колорист, но, в отличие от них, у него нет избранного направления. Он пишет так, как ему подсказывает момент, душевный настрой. Поэтому он так хорошо разрабатывает и абстрактные картины. Просто замечательно. А писать абстракцию довольно непросто. Вот Джиотто Григорян тоже пытался поработать с абстракцией, но у него не получалось. А Генрих работал в любом ключе, оставаясь самим собой. У Пикассо была такая манера письма. Он изобретал, но всегда по-разному.
И все же, как и Пикассо, Генрих всегда узнаваем, независимо от того, пишет ли он портрет или делает абстрактную работу. Дело в манере письма, дело в таланте. А дальше даю слово специалистам. Скажу только, что Генрих очень эстетичен во всем, начиная от еды и манеры одеваться и кончая каждым мазком на своих замечательных полотнах.
Однажды поздно вечером мы с женой сидели в коттедже академика А. И. Алиханяна в компании выдающихся математиков: академика Колмогорова, профессора Синая и некоторых других профессоров МГУ. Когда разговор перекинулся на армянскую живопись, а это было естественно в то время, я предложил им посетить квартиру Генриха Элибекяна. Я позвонил Генриху, и он любезно согласился, хотя время было позднее. И вот тут началось то, что до сих пор стоит у меня перед глазами.
Генрих жил на десятом этаже, и лифт там не работал. Зная это, он преспокойно предложил нам подняться на лифте в соседнем подъезде, а там по крыше и через чердаки проникнуть в его квартиру. Наша большая компания так и поступила. Мы продирались через пыльные чердаки, ползли по крыше дома по-пластунски под проводами, чтобы добраться до Генриха. Я все время наблюдал за Колмогоровым, но он держался молодцом. Для меня Колмогоров был человек с той математической вершины, которую достигают единицы в истории человечества. А теперь этот пожилой академик продирался с нами через разные препятствия, чтобы посмотреть образец армянской живописи, прославленной по всей стране.
Никто, естественно, не был разочарован. Мы ехали обратно и вспоминали гостеприимство художника и его работы. Я-то, честно признаюсь, надеялся, что кто-то отважится купить что-нибудь у художника, но такое случалось крайне редко. А ведь повесить у себя работу такого живописца, как Генрих Элибекян, все равно что повесить в квартире волшебный фонарь, который будет светить вам и вдохновлять вас каждый день.
Вагаршак Арутюнович Элибекян. Он появился сразу и как бы ниоткуда, как бы для того, чтобы заполнить недостающее звено в армянской живописи. Я имею в виду ностальгический элемент, тоску по старым временам, природа которой мне непонятна, но в каждом сидит это воспоминание о прошлом. Когда у художника нет темы в современности, он обращается к прошлому. Но как только он прикладывает к этой теме технику 'прямолинейного топорного реализма', он обречен на провал. Вместо живописи появляется плохая литература, переданная живописными методами. Это уже не двадцатый век, это уже живопись не для музеев, а то, что подойдет для присутственных мест, офисов и кабинетов партийных деятелей. Такая живопись рассчитана на полное непонимание сути искусства, на отсутствие вкуса и даже на пошлый мещанский уют. А вот когда ностальгия приходит в живопись через красочные полотна прирожденного мастера 'примитивизма', она никого не оставляет равнодушным. Работы Вагаршака Арутюновича стали недостающим звеном в нашем искусстве.
В. А. долгие десятилетия был директором армянских театров в Тбилиси. Как мне помнится, его художественное образование проявлялось в организации и оформлении знаменитых карнавальных шествий Кееноба в старом Тифлисе. А вот живопись как смысл жизни пришла к нему уже на пенсии. Но как?
Примитивизм нелегко и непросто вошел в музеи мира. Вспомните, как потешались Пикассо и другие художники над великим примитивистом Анри Руссо, основателем метода. Вспомните, как умер Пиросманишвили, великий примитивист Грузии. Печально. Часто современники слепы и даже завистливы. Теперь этот метод широко используется в живописи двадцатого века, но по-разному и для многих целей. Однако не припомню, чтобы у кого-нибудь было столь блестящее использование метода для передачи нашей ностальгии. Каждый раз, рассматривая новые работы В. А., я его спрашивал, как ему удалось удержать в памяти такое количество деталей из прошлого (ведь он, по-моему, писал по памяти), хотя, честно говоря, мне хотелось спросить его, как он, профессионально обученный художник, пришел к примитивизму. Не просто пришел, а нашел свой путь и блестяще воплотил его в своих холстах. Жаль, что постеснялся спросить. Теперь, разглядывая его работы, я постоянно думаю о том, что без живописных работ В. А. армянская живопись лишилась бы очень важного компонента. Ностальгия, в которой тема и метод абсолютно адекватны.
То, что он много лет был администратором и руководителем, сказывалось в сдержанности и обдуманности всего, что он говорил и делал. Я смотрел на него и не верил, что человек со столь деликатной конституцией, которая проглядывалась в его картинах, мог быть деятелем советской номенклатуры. Как же глубоко были упрятаны в нем в течение десятилетий его способности живописца. Должен сказать, что немало примитивистов в разных странах мира начинали писать очень поздно. Его сыновья, Генрих и Роберт, уже были знаменитыми живописцами, когда он начал свой путь в армянской живописи. Но он сумел подняться на их вершину и стать рядом с ними.
Мне иногда кажется, что было бы целесообразным выделить зал в Национальной галерее Армении и назвать его 'Элибекяны'. Они же явление в армянской живописи.
Джиотто и Диана
Геворг Степанович Григорян (Джиотто) принадлежал к поколению армянских художников, живших в Тифлисе и формировавшихся в 20-30-е годы прошлого столетия. Ерванд Кочар, Александр Бажбеук-Меликов, Джиотто и Каралов - я помню четверых, работы которых были в моей коллекции. Время для независимых художников было страшное, катастрофическое. Я это особенно остро ощутил, когда побывал в комнате, где жил Бажбеук-Меликов в Тбилиси. Как можно было творить такую роскошь на полотнах, живя в подобных условиях? Об ужасах того времени приведу один трагикомический пример.
Джиотто бедствовал. Глубокая нищета и отчаянное желание творить были несовместимы, но он держался. Наконец его друг и коллега, знаменитый грузинский художник Гудиашвили, занимавший какой-то пост в Союзе художников, получил правительственный заказ на картины о Ленине. Он не забыл Джиотто и предложил ему написать портрет Ленина, чтобы бедствующий художник немного подзаработал. Через некоторое время Джиотто принес заказанный портрет. Гудиашвили побледнел:
- Отнеси домой и немедленно уничтожь, если хочешь остаться живым.
Джиотто всю жизнь дрожал над каждой своей работой и неохотно с ними расставался даже за хороший гонорар. Когда директор Русского Музея в Ленинграде забрал у него пару работ для своего музея, он еще долго всем жаловался, что не должен был отдавать ему свои лучшие работы. Так что он спрятал 'Ленина', вместо того чтобы сжечь портрет вождя.
Когда он мне рассказывал эту историю, я с интересом стал оглядывать стены его квартиры, чтобы найти портрет вождя мирового пролетариата. Джиотто тяжело встал со своего места, и они с Дианой повели нас в другую комнату. И что я увидел? Портрет восточного деспота, безжалостного маньяка. Всего-то лицо, всего-то статический элемент, краткий миг в жизни этого человека, изменившего историю Российской империи. Но какой внутренней силой обладал этот небольшой портрет, какая честность художника, преданного искусству. И вот с таким портретом Ленина голодающий Джиотто хотел подзаработать на жизнь. Как он осмелился в те времена сказать правду о вожде? Я понял, почему Гудиашвили предостерег Джиотто. Для меня это был яркий пример того, что истинный художник не умеет лгать.
Художники часто видят истину, которую мы просто не в состоянии даже отдаленно представить себе. Платонов, преданный рабочему классу и революции, написал гениальную книгу о революции - 'Чевенгур'. Это была правда о революции, страшная, безжалостная и трогательная правда о заблуждении простых людей. Джиотто смотрел на традиционные портреты Ленина, но не скопировал их, а передал внутреннюю суть безжалостного деспота.
Художники видят, а мы слепые. Мы прозреваем только под их влиянием. Например, пока Сарьян не стал советской иконой и героем соцтруда, мелкие и крупные гнилозубые собаки соцреализма безжалостно покусывали его. Они утверждали, что цвета гор и долин Армении нарочито искажены в угоду западному модернизму: 'Где это вы видели в Армении сиреневые горы, фиолетовые деревья и траурные краски вечера?' Когда я однажды в компании десяти-пятнадцати человек возвращался из Гарни в открытом грузовике, я вдруг возбужденно стал выкрикивать, что только Сарьян мог разглядеть эту красоту. До него армяне были слепые. Горы на пути следования нашего грузовика были сиреневые, деревья фиолетовые, заходящее солнце полностью изменило колорит местности, сделав его фантастическим, марсианским, т. е. сарьяновским. Я тогда подумал, что сарьяновское видение Армении лучше всего просматривается на закате по дороге из Гарни в Ереван.
Большой талант не врет. Пракситель потерял любовь куртизанки Фрины, так как не в состоянии был лгать. Делая с нее скульптуру Афины, он не мог богине-воительнице придать меланхолические черты лица своей любовницы. Лицо он сделал с другой, более подходящей модели. Фрина ему этого не простила. Такова легенда или полуправда, не знаю, но верю, что большой мастер не врет, а если да, то его принудили под гильотиной.
Рассказ о выдающихся мастерах будет неполным, если я не расскажу об одной случайной встрече с дочерью художника-академика Ханджяна. Будучи сама художницей, она прекрасно разбиралась в армянской живописи. Узнав о моей любви к искусству Армении, она пригласила нас к себе на кофе и показала нам красивейший пейзаж Сарьяна. Это была одна из тех работ маэстро, которая захватывает дух. Мне захотелось узнать биографию этого пейзажа.
Увидев мой вопросительный взгляд, она сразу же пояснила, что Сарьяна и Ханджяна, художника нового поколения, связывали самые добрые отношения.
Однажды Ханджян застал Сарьяна за уничтожением своих работ. Маэстро старательно разрезал ножницами один из известных своих холстов со словами:
- Никому это не нужно. Я кончился как художник.
Ханджян бросился к нему и выхватил ножницы из его рук:
- Вы не имеете права этого делать. Ваше искусство принадлежит нашему народу. Прошу Вас, не торопитесь принимать решение. Да и уничтожив работы, Вы ничего не измените. Потерпите немного. Время Вашим работам придет.
Прошли годы. Однажды академик и Герой социалистического труда Мартирос Сарьян прислал Ханджяну в подарок пейзаж в знак благодарности за спасение своих шедевров. Я все это рассказываю, чтобы те, кто помнит эту историю, более точно рассказали ее. Моя память удерживает суть, но, возможно, не детали этого происшествия. Прошло много лет, и весь мой архив погиб в Ереване после нашего отъезда в Нью-Йорк.
Уничтожением своих трудов пытались заниматься многие творцы. Достаточно сказать, что великий поэт Древнего Рима Вергилий приказал своему слуге уничтожить мировой шедевр 'Энеиду', которую древние считали равной творениям Гомера. Вергилий же считал, что не закончил и не отшлифовал 'Энеиду'. Такие работы он не признавал. К счастью, слуга ослушался и не сжег рукопись.
Булгаков сжег свой шедевр 'Мастер и Маргарита', а потом, опомнившись, вынужден был восстановить роман по памяти. Тулуз-Лотрек просто мог оставить все свои работы и переехать на новое место жительства. Бажбеук-Меликов уничтожал свои работы, когда они ему не нравились. Его дочери чудом сберегли некоторые куски замечательных холстов. Причины, по которым наступало отчаяние, были разные. Очень непросто быть творцом. Господи, за что творцам такие муки! Мало того, что они сами себя распинают во имя искусства, их так и хотят распять чиновники, завистники и недоумки.
Джиотто же берег все, что сделал. Он так неохотно расставался со своими работами, будто они были живые, будто совершал преступление, продавая их. Я чрезмерно был удивлен, когда он подарил мне две свои акварели с трогательной надписью. Это была щедрость на грани подвига. Когда мне подарил две прекрасные свои работы Вагаршак Арутюнович Элибекян, мне и тогда показалось это величайшей щедростью. Однако он был человеком широкой души и с манерами хозяина судьбы. Для него такой подарок был естественным шагом, хотя и чрезмерно щедрым. Мне дарили художники. Бывало. Однако я уже говорил, что щедрость Генриха Элибекяна была редчайшим явлением в этой среде, и не только по отношению ко мне. А вот подарок Джиотто был подвигом, он перешагнул через себя. Вам сразу же станет это понятно из такого случая.
Был у него в гостях коллекционер с Запада, знаменитый Лобанов-Ростовский, который пожелал купить у него некоторые картины для своей коллекции. Джиотто не дал. Он рассказал мне о встрече с иностранцем русского аристократического происхождения, и я с трудом сдержался, чтобы не наговорить ему всяких неприятных вещей. Я попытался ему объяснить, как это важно, чтобы его работы вышли на Запад. Но он и Диана привыкли к скромной жизни, а их мечтой было открыть персональный музей в Ереване. Мне эта идея была не по душе, так как художник ограничивал сам себя рамками бытия маленького народа. Это неправильно. Армяне всегда были интернациональны, они волею трагической судьбы даже стали диаспорическим народом, хотя и сумели сохранить на века клочок своей земли. Джиотто и Диана твердо придерживались желания сохранить все работы на территории Армении.
В беседе с искусствоведами и профессиональными художниками о Джиотто я часто слышал пренебрежительные нотки. Его считали дилетантом. Это отношение к нему было и со стороны его приятеля Ерванда Кочара. Все это было несправедливо и обижало художника. Его женские портреты двадцатых годов, на которых из темноты проступают печальные или задумчивые лица, мне кажутся очень теплыми и живыми. Кочар и Бажбеук-Меликов тоже начинали писать в этой манере, которая восходит к светотени Рембрандта. Почему в Тбилиси, в период высшего подъема модернизма в мире, художники обратились ненадолго к этой технике письма? Не знаю.
Джиотто и Диана были удивительной парой. Въедливый, резкий армянин и терпеливая и добрая грузинка. Без умиления невозможно было наблюдать за ними. Диана всегда держалась в тени в присутствии Джиотто. Только после его смерти мы узнали, какие трогательные стихи она пишет и как хорошо владеет кистью.
До сих пор из разных стран приходят вести о женщинах, которые, освободившись от бремени своих женских забот, вдруг начинают демонстрировать необыкновенную одаренность. Всем известная несправедливость женской судьбы. Анахронизм, связанный с обязанностями хранительниц семейного очага.
Надеюсь, что музей Джиотто все еще функционирует. Милости просим, дорогие посетители. Есть что посмотреть в Ереване.
Арто Чакмакчян
Арто был единственным скульптором, с которым я дружил. Он вобрал в себя все наследие Генри Мура и Джакометти, чтобы создать нечто национальное, но как часть мирового искусства. Только его огромный талант позволил ему достичь цели. Это то, что мы теперь знаем под названием 'скульптура и графика Арто Чакмакчяна'.
С Арто и Наири мы дружим и теперь, хотя они живут в Монреале. Уехал он из Армении после неслыханного вандализма армянских властей. Но давайте по порядку посмотрим, что же произошло.
Еще в начале 60-х молодой скульптор, основываясь на мировых достижениях в этой области культуры, пытался изменить традиционный подход к скульптуре в Армении. Для Арто композитор Комитас был символом, духовным олицетворением не только трагедии нашего народа в 1915 году, но и творческой неувядаемой силы армян.
В связи со 100-летием со дня рождения Комитаса скульптору Чакмакчяну было предложено создать за пять дней четырехметровую гипсовую скульптуру композитора. Ее собирались установить в сквере в районе перекрестка улиц Барекамутян и Комитаса.
Место было выбрано неплохо, так как там же, во дворе Института математических машин, была установлена замечательная скульптура Ерванда Кочара. 'Комитаса' установили, и все могли теперь отдать дань памяти великого армянского композитора, разум которого не выдержал геноцида 1915 года.
Скульптура была величественной в своем трагизме. Арто, который создал много различных работ, посвященных этому великому культурному символу армян, подобное предложение казалось сном, превратившимся в действительность.
Однако через неделю к его мастерской подъехал самосвал и сбросил скульптуру у подъезда, будто сбрасывал мусор на свалке. 'Комитас' разлетелся на мелкие куски. Турки не смогли убить Комитаса, его убили власти Еревана. Так было уничтожено замечательное творение выдающегося скульптора. Что добавить к этому?
Пытаясь оправдать свой вандализм, власти заявили скульптору:
- Почему ты изобразил Комитаса в балахоне психически больного человека?
Арто понимал, что говорит с людьми, которые не имеют даже отдаленного представления об искусстве, но все же постарался объяснить:
- В таком виде моя работа более правдиво отображает геноцид армян и то, что случилось с Комитасом. Кроме того, философское и эмоциональное воздействие я вижу только через скорбного Комитаса.
- А вот и неправильно, - важно заметил один из чиновников, - Комитас ходил в костюме и при галстуке. Вот смотри на эту фотографию композитора. Переделай скульптуру, чтобы Комитас выглядел прилично, - начальник важно поправил свой импортный галстук.
Арто вспомнил, как обнаженного 'Бальзака' Огюста Родена потребовали 'одеть'. Роден неохотно согласился 'одеть' скульптуру, Арто отказался 'переодеть' Комитаса и с презрением ответил:
- Я думаю, что вы обратились не по адресу. Я не портной и костюмов не шью. Я художник и скульптор.
Как же было дальше оставаться в советской Армении?
Однако и теперь художнику такого масштаба нет места на родине. Его скульптуру 'Шагающий человек', символизирующую движение к прогрессу, так и не захотели установить в Ереване.
Арто давно уже считают замечательным продолжателем традиций Джакометти, а Ереван так и не принял его. Видимо, масштаб этого художника слишком велик для 'правителей', контролирующих историю нашего народа. Это не первый случай, когда одаренность прогоняется из Армении или подвергается преследованию и забвению. Вспомните, что сделали власти с гордостью нашего народа Давидом Анахтом, которого считали за честь приглашать к себе великие цари и императоры. Список выдающихся армян, отвергнутых родиной, огромен. Будто перед армянскими властями всегда стояла важная задача изгнать талантливого армянина на простор мировой культуры, подальше от затхлой и завистливой атмосферы захолустья. Неплохо задумано. И главное, передается из поколения в поколение. Но шутки в сторону. Подобное безобразие в культуре называется 'обрыв в преемственности поколений'. Стоит над этим задуматься.
В январе 2010 года успешно прошла ретроспективная выставка Арто Чакмакчяна в Париже, в здании ЮНЕСКО. Дай бог скульптору здоровья. По-видимому, 'Шагающий человек' обретет свое истинное место на территории ЮНЕСКО.
Он до сих пор много работает, и, главное, очень успешно. Его скульптуру 'Умирающий воин' (1983) вместе с графикой 'Сидящая фигура' (1993) я мечтал бы видеть каждое утро, просыпаясь для нового дня. Но на самом деле эти работы не для скромной квартиры, а для музея или богатого дома. Вот где воистину нужны деньги. Его работы я всегда воспринимаю на фоне мирового искусства. Довольно непросто было жить вдали от мировых центров искусства и сотворить то, что сделал Арто. В частности, в его скульптурах, подобных 'Комитасу', совершенно гениально найден синтез родного, армянского, и мировых достижений скульптуры. Город Нью-Йорк украшают скульптуры больших мастеров, но не много работ такого уровня, как ряд скульптур Арто Чакмакчяна.
***
Когда Арто с Наири навещают нас в Нью-Йорке, мы часто вспоминаем то далекое замечательное время в художественной жизни Еревана.
Но самая большая радость, что искусство нашего народа, сумевшего в суровые советские годы создать то, чем можно гордиться и поныне, живет и продолжает развиваться вопреки тем, кто злоупотребляет властью. Пожалуйста, не мешайте творцам. Они же творят историю культуры армянского народа. Не разрушайте преемственности поколений.