Когда я думаю о кинорежиссере Сергее Иосифовиче Параджанове, мне не удается отделить фантазию от реальных событий. Однако хочу подчеркнуть, что и легенды, и реальные события, которые действительно имели место, - это реальный Параджанов. Почитайте воспоминания других людей, и вы убедитесь, что я прав.
Я никогда не коллекционировал знаменитостей, и все же мне не раз приходилось встречаться с людьми, которые оказали огромное влияние на ту или иную область культуры и науки. Но мне ни разу не приходило в голову, что я общаюсь с гением, за исключением С. И. Параджанова. Это не оценка человека. Я говорю о впечатлении, о пронизывающей мысли, которая приходит вам в голову в качестве обобщающей идеи.
Если сказать кому-либо, что Моцарт или Достоевский гении, что Микеланджело, Ньютон или Гете являются великими людьми, никто не станет оспаривать ваше мнение - оно принадлежит человечеству. Но если спросить, как узнать, почувствовать, что видишь гения, в обычной атмосфере всеобщего трёпа, во время беседы или просто глядя со стороны, никто вам не ответит. Речь идет о впечатлении. В обычной, а тем более домашней обстановке гении не видны. Океанский корабль не в состоянии плыть в мелководье, ему нужен океан мировой культуры. Но вот Параджанов производил впечатление гения даже на мелководье, превращая бытовую сцену в глубокую воду творчества. Возможно, это было связано с его профессией кинорежиссера и способностью превращать все вокруг в действие на съемочной площадке. Мне кажется, что такими были некоторые выдающиеся деятели литературы и искусства (вспомните, например, Оскара Уайлда или Булгакова).
Ко времени нашего знакомства я уже несколько раз видел его нашумевшие ленты "Тени забытых предков" и "Цвет граната". Может быть, только после Параджанова я почувствовал, что кино может быть искусством в том смысле, в каком мы вообще понимаем искусство, - вечное и нетленное творение человека. И еще как нечто чрезвычайно уникальное, как выражение яркой индивидуальности большого таланта.
Второе свойство искусства современник может найти и в кино, когда смотрит картины таких мастеров, как Чаплин, Эйзенштейн, Бергман, Феллини, Куросава и др. Но не потомок. Даже наши дети уже не в состоянии разглядеть "вечное и нетленное" в кинофильме, которым восхищались их родители. Всего-то 20-30 лет. Они смотрят старые картины лишь как милое историческое прошлое киноискусства. Время технически расширило и улучшило выдающиеся находки мастеров прошлого. Время - это смертельный враг игрового кино. Открытие состоялось, но оно было много раз осмыслено и улучшено, потеряв истинное лицо первооткрывателя.
Такое происходит и в науке. Вряд ли кому-либо сейчас интересны замысловатые построения Ньютона, предназначенные для доказательства законов механики и тяготения. Сейчас их можно записать кратко и изящно. Индивидуальность исчезла. Открытие осталось.
С. И. Параджанов собрал сложный реквизит прошлого Украины, Грузии, Армении и Азербайджана и сделал коллажи о жизни и смерти, о любви и ревности, о страхе и насилии, о мечте и поэзии. О человеке, его содержании и окружении.
Затем он оживил эти коллажи с помощью киносредств. Родилось новое искусство, я бы сказал, "статического" кино. Вроде бы иногда сдвигаются с места актеры, животные и облака, льется даже кровь невинных жертв цвета граната, но это уже не игровое кино. Просто мы смотрим нечто наподобие кинетической скульптуры, инсталляции. Не исключено, что Параджанов заложил фундамент кино будущих времен, когда будут играть не актеры, а компьютерные образы. Вообще его попытка вмешаться в массовое производство героична. Я считаю, что он пытался положить конец фельетонной эпохе, о которой писал Гессе, когда число любовников кинозвезды является главной новостью для большинства зрителей.
Создатель афоризмов, лектор по эстетике и античной литературе, знаток кино Левон Нерсесян сказал о Параджанове:
- Он открыл миру поэтогенную ситуацию.
Левон сидел со своей традиционной рюмкой коньяка в кафе "Художник" на углу улиц Саят-Нова и Абовяна в центре Еревана и наблюдал, как Сергей Параджанов идет по улице в окружении поклонников и бездельников, рвет на части свою выдающуюся ленту "Цвет граната" и раздает обрывки окружающим. Но вот он увидел Левона и закричал, театрально подняв руку с обрывками ленты:
- Лёва, эти суки похерили мою работу.
Это было сразу после того, как члены ЦК КП Армении и чиновники кинокомитета не пропустили картину к тиражированию в ее первоначальном виде. Мне об этом рассказывал сам Левон. Это не легенда, но Параджанов быстро обрастал легендами. Поэтому, когда я тоже получил возможность познакомиться с "легендой кино", то не отказался. Обожаю легенды.
Синяк под глазом
Вчера я прилетел в Киев и поселился в гостинице Института Теоретической Физики в пригороде Киева, где должна было проходить наша профессиональная конференция по биофизике клетки. А сегодня Сурен Шахбазян, один из главных операторов Киевской студии, снявший "Цвет граната", пригласил меня на вечер к Параджанову.
Мы пришли пораньше, чтобы помочь ему подготовиться к приему гостей, которых он ждал через пару дней. Некоторое время никто не отвечал на звонки. Я уже подумал, что его нет дома, хотя при мне Сурик предварительно договорился о встрече. Но вот дверь осторожно открылась, появился распухший нос, а потом и синяк под глазом. Мы вошли в почти темную комнату, куда стремительно удалился хозяин дома. В полумраке я разглядел еще молодого человека, бледного и застенчивого, который теребил край скатерти на столе.
- Я его маму ..., гад, что сделал со мной, - говоривший показал на синяк и распухший нос, - скоро придет Гиви. Да ты знаешь, что он сделает с ним?
Я смотрел и глазам своим не верил, так как в говорившем я не мог не узнать Параджанова. Я посмотрел на Сурика. Он успокаивающе кивнул головой, давая ему выговориться. Потом сказал спокойно:
- А это Сережа Мартиросов, ученый, мой друг из Еревана.
- Тезка? - сказал хозяин дома отсутствующим голосом и неожиданно обратился к молодому человеку, - Остап, отодвинь гардины. Дай света побольше, чтобы взглянуть на людей.
Молодой человек раздвинул гардины, и мы оказались в лавке антиквара. С этого момента я уже не мог отделить реальность от плодов фантазии.
- Суро, деньги принес? - хозяин дома обошел стол и приблизился к нам.
Сурик выложил на стол все деньги, которые успел собрать. Надо было помочь другу принять очередную партию гостей. Позже пришел высокий грузин с богатым перстнем на безымянном пальце. Он сразу же стал успокаивать хозяина:
- Не волнуйся, Сережа, я его ...
Мы обещали завтра снова зайти, так как Параджанов решил показать мне свои коллажи. На улице Сурик мне пояснил, что его так отделал один фарцовщик, с которым Параджанов не нашел общего языка. Моему удивлению не было границ, и мне позже один приятель печально объяснил:
- Ему дай миллионы, и он тут же потратит их на прием гостей или покупку антиквариата. Иначе он жить не может. Поэтому он постоянно пробавляется фарцой, чтобы как-то жить. У него же годами не бывает заработка. Другой бы запил и потерял себя как личность, а Сережа - оптимист. В нем столько энергии, что на весь Союз хватит. Он постоянно что-то творит.
Вскоре я в этом убедился. На следующий день Сурик был занят осмотром натуры, и я пришел к Параджанову один. С ним за столом сидел видный мужчина, не припомню имени, который показывал ему линогравюры с портретом Параджанова. Они были сделаны в эдаком орнаментальном западно-украинском стиле. Довольно неплохо. Я сразу же сказал, что портрет мне очень нравится, так как в нем выражен напор и энергия. Параджанов тут же взял один из оттисков и заявил, что дарит его своему тезке. Но этого показалось ему мало. Он подозвал сидящего в стороне мужчину, одетого в смокинг и в белую сорочку.
- Дай авторучку.
Тот протянул шариковую авторучку, которая почему-то не хотела писать под портретом. Тогда Параджанов взял его руку, вытянул из-под пиджака сорочку и старательно стал водить авторучкой по белой ткани сорочки, пока авторучка не стала писать. После этого он долго водил авторучкой по своему пальцу, а потом сделал оттиск своего большого пальца на картине и протянул мне.
И этого показалось ему мало. Он вышел в соседнюю комнату и вскоре возвратился с фотографией, где были изображены он сам в длинном халате, две женщины и мальчик с саблей, стоящие на наружной лестнице, типичной для старых грузинских домов.
- Это из моей ленты "Исповедь".
Он размашисто подписал: "Серго от Серго, Тбилиси, Мама, сестра Аня, Гарик и я, 1970 год". Присутствующие с удивлением смотрели на меня, хотя я уверен, что все знали, как Сергей Иосифович любил одаривать гостей.
Параджанов, видимо, заметил, что все смотрят на меня и пытаются понять, что это еще за фрукт, которому Параджанов уделяет такое внимание. Он поторопился объяснить художнику:
- Ты не смотри, что Серго такой молодой. Он уже великий ученый. Профессор, академик.
Я совсем недавно защитил докторскую диссертацию, поэтому чуть не рассмеялся, но сдержался. Художник был членом академии художеств, и поэтому Параджанов пытался убедить его, что он дарит портрет достойному. Сурик позже одобрил мое поведение, сказав:
- Не мешай ему переделывать сценарий. Он и на съемочной площадке ведет себя как тиран. Все время вмешивается в мою работу, заставляя поставить камеру тут или там.
- И что, портит операторскую работу?
- Я бы не сказал. Как только я подумаю о чем-то, он тут же подскакивает и говорит мне то же самое. Это очень раздражает. Но мы прощаем Сереже его слабости. Он видит то, что другим просто не под силу.
Я сберег его подарки, и теперь они в рамках висят на стене в моей нью-йоркской квартире, хотя, знает бог, чего стоило мне уберечь их, таскаясь с чемоданом в первые годы эмиграции.
Гости
Через два дня Параджанов и двое его друзей из Грузии накрывали на стол. А мы помогали им. Должно было быть много гостей из Москвы и, главное, супруги-кинокритики из Польши, которые опубликовали замечательную статью о запрещенном фильме Параджанова "Исповедь" в каком-то известном американском журнале.
Весь последующий вечер выглядел как очередная легенда о Параджанове, если бы я не видел это действо своими глазами. Уже в самом начале он стал настойчиво расспрашивать гостей, из какого бокала они хотели бы пить, и показывал на полки с кубками, принадлежащими королям, князьям и графам прошлых столетий. Все скромно отказывались, предпочитая обычные граненые стаканы, из которых пьют любители "на троих". Когда очередь дошла до меня, я понял, что если и я откажусь, то испорчу спектакль. Я решительно сказал, что хотел бы пить из кубка князя Потоцкого. Я давно, еще до прихода гостей, облюбовал этот позолоченный и богато инкрустированный кубок.
- Молодец, Серго, ты что, родом из армянских князей?
- Нет. Я родом из семьи служащих. Армянских князей вырезали много столетий назад.
Сергей Иосифович с любопытством посмотрел на меня и, подав кубок, сказал:
- Будешь сидеть рядом со мной и ухаживать за дамами.
С этого момента началось театральное представление, не отснятое на пленку.
Я запомнил две сцены, в которых мне пришлось сыграть роль статиста.
Когда речь зашла о Малом театре, Параджанов перебил кого-то и попросил внимания. Он сказал, что недавно у него в гостях побывал народный артист Л. Он назвал имя выдающегося артиста театра. А дальше стал рассказывать следующее. Когда тот уже был на взводе, то на него нашел порыв откровения, и, встав, Л. начал говорить неподобающие вещи о театре и о многих знаменитостях. Все это Параджанов рассказывал в лицах. И каждый раз, как только он подносил стакан ко рту, я должен был дергать его за руку, в которой он держал граненый стакан, до краев наполненный водкой. Я изображал супругу народного артиста. В ответ на мои подергивания "Л" медленно и театрально всем телом разворачивался и смотрел на "жену" мутными глазами так, как будто пытался узнать, кто же осмелился перебить его. Наконец, узнав, он также медленно разворачивался в обратном направлении, капризно и брезгливо отдергивал руку, и водка разливалась на белую скатерть. При этом он каждый раз произносил одно и то же:
- Убери руку, старая блядь.
Несколько позже я понял, что никто из гостей не верил, что все происходило именно так, как изображал Параджанов. Но что-то в поведении Л., видимо, ему подсказало представить все так, как мне довелось увидеть. При этом Параджанов каждый раз выпивал полстакана водки и не пьянел. Я был растерян, впрочем, как и все гости.
Уже во втором часу ночи, когда все гости собрались разойтись, началось обычное параджановское раздаривание подарков. Когда очередь дошла до поляков, он поцеловал руку даме, а потом стал пристально смотреть ей в глаза. Она растерянно и виновато улыбалась. Тут он оставил ее руку, прошел в другую комнату и принес приталенное женское пальто восемнадцатого века, чтобы одарить гостью из Польши. Ее растерянность еще больше возросла, она посмотрела вопросительно на мужа, потом на других гостей, держа в руках пальто, с которым, видимо, не знала, как поступить. Тогда Параджанов сказал ей с оттенком неодобрения:
- Сейчас ты увидишь, что женщины не отказываются от такого подарка.
Он позвал меня, своего статиста, в другую комнату. Там он натянул на свое плотное тело это женское пальто, накинул на шею шелковый платок с необыкновенным для мужчины изяществом, потом перед зеркалом пристроил на голову широкополую женскую шляпу.
Когда он снова вернулся в комнату для гостей, держа меня под руку в качестве кавалера, все ахнули. Он с неопровержимостью доказал, что дарил женщине-искусствоведу произведение искусства, а она восприняла красоту лишь как старомодное пальто. Она покраснела, но не растерялась, заметив, что никогда не сомневалась в том, что нет ему равных в мире по пониманию рукотворных ценностей. Все стали хлопать и смеяться. Обстановка разрядилась.
Когда гости ушли, мы с Суриком Шахбазяном тоже собрались покинуть этот гостеприимный дом. Вдруг Параджанов вернулся к столу, взял кубок Потоцкого и протянул мне:
- Бери, ты заслужил.
Я категорически отказался и заметил, что такому сокровищу место в музее. На что он ответил, что так оно и будет в будущем.
Прощаясь с нами у лифта, Параджанов галантно поцеловал мне руку. Я нахмурился. Что-то в моем лице подсказало Сурику, что мне неприятно такого рода взаимоотношения между мужчинами и я не в состоянии отнестись к этому с юмором. В лифте Сурик рассмеялся и сказал:
- Параджанов весь в этом. Он должен эпатировать окружающих. Он сразу понял, как тебя можно смутить, и тут же воспользовался этим. Поверь мне, он уже забыл об этом.
Была ночь. Мы шли по Киеву. И пока у Сурика было время, он рассказывал мне различные истории из жизни С. И. Параджанова, которые теперь мне кажутся легендами. Поэтому за их достоверность я не ручаюсь, да и пишу не для истории, а из глубокого уважения к этому великому мастеру киноискусства.
Полулегенды
Однажды известная актриса попросила Параджанова зайти на минутку в универмаг. Ей нужно было взглянуть на что-то. Она так долго рассматривала это "что-то", что нетерпеливому Параджанову это надоело. Он прошел в отдел женского белья взял в охапку несколько серо-голубых, серо-зеленых, серо-розовых женских трико, встал в самом людном месте и начал примерять их. Эти зимние женские трусы грязноватого оттенка были символом убогой советской экономической мысли и плодом примитивной монополистической индустрии. Это были те женские трусы, которые Жерар Филипп увез из СССР в Париж и демонстрировал их Парижу с репликой удивления:
- Как может мужчина соблазниться женщиной, одетой в такие трусы. Наверное, он должен быть сильно на взводе. Россия - великая страна.
Собралось много женщин, которые с любопытством следили за манипуляциями Параджанова. Он выбрал одну из них, высокую, дородную даму самоуверенного вида, и попробовал примерить трико на ней. Раздался смех.
Женщина возмутилась:
- Как Вам не стыдно?
- Мне? Стыдно? Да разве эти трусы для такой красавицы, как Вы???
Он отошел от нее на шаг, приложил это уродство к груди, склонил голову к плечу и грустно посмотрел на женщину. Наступила тишина.
- Нет, это не для Вас. - Он демонстративно швырнул трико на пол, достал из кармана изящнейшие импортные женские трусики, приложил их к своему тому самому месту и жеманно сказал, - вот что такой красавице, как Вы, подойдет. Они совершенно новые. Дарю их Вам.
Женщина тут же постаралась скрыться в толпе. А он подходил к каждой из женщин и протягивал им изящество частного предпринимательства. Но все отказывались брать. Советский человек был зомбирован испугом до предела.
Актриса, уже пару минут наблюдавшая за этим лицедейством, подошла к нему, чтобы прекратить балаган. Параджанов поднял с пола трико. Держа в одной руке грязно-серые "Советы", а в другой соблазнительный "Капитализм", он обратился к ней:
- Катенька, что тебе больше нравится? Скажи, чтобы люди знали.
Многие узнали известную актрису кино и, как завороженные, смотрели, чем закончится этот спектакль. Актриса стала внимательно и долго рассматривать каждое изделие. Она знала цену паузы, чтобы напрячь зрителя. Параджанов уже нервничал.
- Спасибо, Сережа, наше советское производство мне больше по душе, - она поцеловала его в щеку, все больше входя в роль, положила трико в свою сумку и взяла его под руку.
Когда они выходили из универмага, Параджанов не выдержал:
- Ну и стерва ты, Катька.
Дальше Сурик попытался пояснить:
- Я не знаю, откуда у него в кармане оказались импортные женские трусики. Но я подозреваю, что, имея даже минимальный реквизит, Сергей искал ему сценическое воплощение. Правда, он не предвидел такого конца сцены, - добавил Сурик, смеясь, - но на съемочной площадке такое отклонение от сценария случается.
Параджанов был из семьи тбилисского антиквара. Реквизит был его привязанностью. Он был великий знаток вещей, начиная от их эстетической ценности и кончая стоимостью на черном рынке. Характерно его замечание по поводу картины Ежи Кавалеровича "Фараон": "Прекрасное использование реквизита". Эти знания частично помогали ему отыскивать деньги, чтобы тратить на прием гостей со всего мира. Ведь он был из Тбилиси и считал своим долгом принимать гостей по достоинству, широко и щедро. И люди, которые обладали миллионными состояниями, не задумываясь, принимали гостеприимство человека, у которого никогда не было денег и который всегда был безработным, как и положено гениальной личности в стране "победившего" социализма. Паломничество в Киев к Параджанову тяжело давалось ему и его преданным друзьям. Но эта была его жизнь. Поэтому, когда великая балерина Майя Плисецкая надписывала пуанты по его просьбе, чтобы он мог их потом, по-видимому, продать, ей следовало оставаться снисходительной к нему. Что она и сделала, как мне кажется.
Выхода никакого не было. Ему не могли помочь даже официальные лица, завороженные этой личностью. Советская власть - это собака на сене. Если другие диктатуры мешали развитию личности, то гений уезжал в другую страну. Особенность большевиков заключалась в том, что они панически боялись одаренных людей. Главная их задача заключалась в геноциде одаренности: "Мне они не нужны, но и ты, Западный мир, не получишь их". Все должны быть похожи друг на друга, как бездомные животные в сумерках, в сумеречной стране. А гений ... это уж совсем ни к чему. На всеобщую серость Советского Союза впервые обратил внимание Рабиндранат Тагор.
Любопытно, что среди его поклонников был один из влиятельных министров украинского правительства. И произошла между этим министром и Параджановым такая история.
Однажды днем у себя в квартире за чашкой кофе Сергей Иосифович обсуждал с известным украинским художником заказ, полученный тем от правительства. Параджанов как раз излагал свое мнение по поводу того, как лучше выполнить работу, когда зазвонил телефон. Звонили из приемной министра. Тот хотел бы навестить опального режиссера ближе к шести-семи вечера. Параджанов отменил все встречи и визиты. Потом позвонил Сурику и другим своим знакомым, пытаясь собрать некоторую сумму денег, чтобы принять министра достойно. Не потому, что это был министр, а потому, что он вообще так встречал гостей. А тут даже было любопытно, зачем министру понадобился безработный кинорежиссер.
Министр пожаловал в окружении свиты, но захотел поговорить с Параджановым наедине. Он отпустил помощников, но двое мордастых остались у двери, и все соседи, проходя мимо, испуганно смотрели на двух серолицых плечистых молодцов. Все тут же стали звонить Сурику или киевским друзьям, чтобы предупредить: "Сережу пришли забирать", и успокаивались, когда им объясняли, что пока ничего страшного не предвидится.
О чем говорили наедине советский министр и безработный режиссер, никто не знает. Через несколько часов дверь отворилась, и на пороге появился Параджанов в своих шароварах, снятых с какого-то пьяного запорожского казака, и украинской расшитой рубахе времен Кочубея, босиком и, по-видимому, хмельной. Он обратился к телохранителям:
- Ребята, по стакану армянского коньяка с бутербродом. А потом заберите Г. О. , - он назвал по имени-отчеству министра и показал на широкий диван, где тот лежал пьяный, почти в отключке.
- Не положено ... При исполнении ... - Они застенчиво отводили глаза. Но договорить не успели, услышав с дивана:
- Давай, быбыратва, по одной.
Комментируя этот визит, но не рассказывая, о чем они беседовали несколько часов, Параджанов сказал:
- Свойский парень. Только дурак.
Слушатели понимающе кивали.
После этого визита прошло совсем немного времени. Параджанов по-прежнему использовал приглашения приехать на Запад и восторженные отзывы кинокритиков и писателей всего мира для своих живописных коллажей. Но не все, некоторые берег, как драгоценные реликвии. В один из моих визитов с Суриком он показал мне письма от Феллини и Апдайка, а потом попросил меня прочитать письмо, которое было написано на английском. Позже я узнал, что у него были переводы этих писем, но ему почему-то захотелось, чтобы я заново переводил устно письмо Апдайка. Он выглядел очень трогательно и ... даже беспомощно. Трудно слышать похвальные и даже восторженные отзывы выдающихся современников, а самому быть лишенным съемочной площадки.
Но вот министр пригласил его к себе в кабинет для беседы о возможном получении заказа на новую ленту. Беседа не получилась. Временщика раздражал созидатель.
- Чего же ты хочешь? - Не выдержала Советская власть.
- Билет в одну сторону до Парижа, - это был вызов, а не реальное желание эмигрировать. Получив возможность жить за границей, он не уехал, а остался жить в своем родном Тбилиси.
Много позже, уже в Ереване у нас дома, Сурик рассказал мне еще одну историю, которую уместно было бы пересказать сейчас.
Скончался отец Параджанова. Он вылетел в Тбилиси, чтобы похоронить отца и побыть вместе с матерью и другими родственниками. Сурик знал, когда он вернется. Но в тот день, как на зло, он был очень занят с утра на съемках и опоздал на студию. Когда он пришел, то увидел в дальнем конце одного из павильонов Параджанова в окружении большой группы украинских коллег. Сурик принял печальное выражение лица, приличествующее моменту, и направился выразить свое соболезнование. Однако взрывы гомерического хохота, которые то и дело раздавались в этой группе, несколько смутили и насторожили его. Он подошел сзади и встал в отдалении за спинами сотрудников.
Оказывается, все, как и он, подошли к Сереже, чтобы выразить свои соболезнования. Подошли и уже не смогли отойти. Параджанов в лицах изображал, как проходила панихида и похороны. Это была замечательная трагикомедия, не снятая на пленку. Смотреть и слушать его можно было, только смеясь до слез.
- О мой дорогой, почему ты покинул нас, которые так любят тебя, - причитала мать, обращаясь к покойнику, а потом тихим голосом добавляла рядом стоящей дочери, - добавь еще черного перца в мясо, а то шашлык будет пресным на поминках, и не забудь сказать Гогиашвили, что вино уже привезли, - тут Параджанов снова изображал поворот к покойному мужу и голосом, полным горя и слез, вскрикивал, - возьми меня с собой, я не хочу больше жить без тебя.
Сотрудники студии приседали от смеха. Все знали, как сильно Сережа любил своих близких, но все понимали, что мир для него это продолжение съемочной площадки, и исключений нет. Вспомните, как Чарли Чаплин в своей автобиографии описывает, что он испытывал при посещении одной панихиды. Ему все мерещилось, что он сел на шляпу соседа, а потом он стал разыгрывать эту сцену в уме. Он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. И он все-таки где-то вставил эту сцену в фильм.
Уважаемые читатели, как же мне отделить легенду от исторической истины? Просто вы тоже посмейтесь. В конце концов, эти кудесники кино проделывали все эти фокусы ради нас. Это была их миссия на Земле.
Эпилог
Следующий раз я уже увидел его через несколько лет в Тбилиси на улице Месхи, где он жил со своими родственниками.
Однажды нам в Ереван позвонила Светлана Иванова из Москвы и сообщила, что они с мужем, академиком Вячеславом Всеволодовичем Ивановым, едут в Тбилиси на психологический конгресс. С ними поедут и Роман Осипович Якобсон с женой Кристиной Поморска. Роман Якобсон впервые через долгое-долгое время приехал в Россию (помните, у Маяковского: "напролет болтал о Ромке Якобсоне". Это тот самый Якобсон, выдающийся лингвист и профессор Гарвардского университета). Мы давно уже не виделись с Ивановыми, поэтому решили съездить в Тбилиси на моем новеньком "Запорожце". Я не собираюсь рассказывать, какая то была прекрасная неделя, а только скажу, что Ивановы узнали, что Театр на Таганке находится с гастролями в Тбилиси и Параджанов намеревается устроить прием в честь театра у себя дома.
И мы пошли посмотреть на это грандиозное зрелище. Попали как раз тогда, когда он помогал бросать в дворовый бассейн фрукты, так что поверхности воды не было видно. Каждый бери себе, что душе угодно. А потом я увидел, что Сергей Иосифович спускается во двор по наружной лестнице, той самой, которая изображена на подаренной им фотографии. Я направился туда, чтобы поздороваться с ним. Он милостиво протянул руку, но, по-моему, не узнал меня. К тому же он отвлекся. По лестнице грациозно спускалась Алла Сергеевна Демидова. Он что-то горячо стал ей говорить по поводу зонтика, который, видимо, она не приняла в подарок. И вдруг ...
С неба стал медленно опускаться белый зонт, прекрасное шелковое творение старины, которое вскоре оказалось у нее в руках. Демидова выглядела очаровательно. Параджанов вынужден был отступить и воскликнуть:
- Все приветствуйте великую актрису.
Ну, хватит. На этом я хотел закончить свой очерк, но вспомнил еще одну встречу.
Через некоторое время после возвращения из зоны он приехал в Ереван на свою персональную выставку коллажей. Я стоял в толпе его почитателей и смотрел, как он медленно идет к сцене, внимательно приглядываясь к зрителям. Я хотел крикнуть ему "строгим" голосом:
- А привез ты мне мой кубок Потоцкого?
Но вместо этого я улыбнулся и помахал ему. Он внимательно посмотрел на меня, но, видимо, снова не узнал. Калейдоскоп людей и гром фанфар. Браво, Сергей Иосифович! Я рад за Вас. Вы победили!