Аннотация: Мне уже написали, что это рассказ о неудачном освоении планеты. Да, конечно...
Пыль
Каждую ночь мельчайшая красная пыль забивает мне рот, оседает в суставах, прокрашивает волосы морковно-рыжим. Каждое утро я, пошатываясь, бреду от постели к зеркалу, чтобы увидеть в нём собственное лицо. И говорю себе, что грязь Тхукана вышла из моего организма много лет назад, что никакие изменения в мышцах, костях и мозге не могут сделать из меня натта. Или кзора.
Тхукан - имя уже мёртвой планеты. Имя, данное наттами. Кзоры звали её иначе, но всем нам было безразлично - как. Именно натты выжгли на ней всё живое, превратив поверхность в красную пыль. Не люди, хотя в этой войне мы были союзниками.
Я по-прежнему не думаю, что в предложении наттов заселить её было какое-то двойное дно. У них совершенно иная технология, почти целиком построенная на использовании полей. Свойства материалов для наттов почти безразличны. И состав их собственных тел практически неизменен - нечеловеческий обмен веществ отберёт из любой среды лишь то, что всегда присутствовало в теле наккха. Мы, люди, куда более изменчивы и зависимы от окружения. Иногда мне кажется, что именно эта разница заставляет нас воспринимать отношение наттов к миру как жестокость.
Просто дар верному союзнику. Совершенно стерильная планета, без чужой жизни, без радиоактивного заражения, без вредных для человека веществ. Идеальный полигон для терраформирования, для того, чтобы заселить своими бактериями, создать свою атмосферу, посадить свои растения, развести своих животных. Наша родина считала, что людей у нас и так слишком много. А мы с Ким хотели, чтобы их стало больше. Совсем чуть-чуть. На одного или на двух.
Огромный транспортник был набит такими же, как мы. Монтажниками, микробиологами, агротехниками - работы хватало на всех. Но сначала на Тхукан должен был сесть небольшой шлюп. Возвести несколько куполов, обеспечить для начала устойчивый состав атмосферы под ними, подготовить космодром, на который могли бы садиться и стартовать с него транспортники.
Мы садились в облака кирпичной пыли, скрывавшие спёкшийся базальт. Посадка оказалась не слишком мягкой, но всё, что от нас требовалось - остаться в живых и не расколотить большую часть оборудования. От шлюпа ожидали одной успешной посадки - первой и последней. Ким оставалась на транспортнике - она была агротехником...
Первые дни после посадки удача была на нашей стороне. При разгрузке выяснилось, что оборудование цело. Быстро поставили первый купол, начали собирать жилые модули и строить космодром. Вот только эта вездесущая пыль, от которой даже под куполом не удавалось избавиться... Когда на грунт, годами не знавший дождей, проливали воду, она превращалась в поразительно липкую красную грязь, и непонятно, что было хуже. Постепенно всё в лагере приобретало кирпичный оттенок - прозрачный материал купола, наша кожа и волосы и даже металл.
Потом начались неприятности. Сплав металлов, обладавший огромной твёрдостью, гнулся, как мягкая медь. Пластиковые рычаги механизмов трескались, обнажая сталь. Купол начал пропускать газы - не очень сильно, однако заметно. БОльшая часть нашей техники стала неработоспособной, и самое страшное - никто заранее не знал, на что можно полагаться. Хорошо, что на случай аварийной посадки нас готовили и к такой жизни - на чужой планете с голыми руками, не считая запасов кислорода, воды и концентратов. Основная часть кислорода, по счастью, была у нас в связанном виде. Порошок не мог просочиться сквозь трещины в стенках баллонов, внезапно ставших хрупкими, как просочился бы газ. Он просто стал красным от пыли. Концентраты тоже.
И в нас самих что-то было не так. Суставы хрустели и становились непослушными, кожа мгновенно обветривалась и сохла.
Никто не понимал тогда, что происходит. Большинство считали, что на Тхукане выжили какие-то чудовищные бактерии, научившиеся на пустынной планете использовать почти любой ресурс. Для нас это звучало смертным приговором. Даже если транспортник мог бы сесть и забрать нас, это было бы невозможным риском для всех, находящихся на борту.
Всем нам снились кошмары, хотя никто не говорил о них. Не говорил, даже когда сосед по жилому модулю будил тебя криком. Мне снилось, что я роюсь в красной пыли и ищу, то, что осталось от погибших. Почему-то это были совершенно человеческие предметы - осколки чашек, консервные банки, голографии, сношеная обувь.
Преодолевая то собственную апатию, то подступаюшее безумие, я настоял на том, чтобы заново собрать из уцелевших деталей примитивный наноскоп. Это оказалось невообразимо сложным занятием, отдававшим абсурдом. Большая часть усилий уходила на отбор пригодных деталей - для точнейшего прибора приходилось приспосабливать всё, что хоть как-то работало. Мне читали хороший курс материаловедения, и я понимал, что чудовищное оружие наттов могло измельчить всё до пылинок, состоявших всего лишь из сотен или десятков тысяч атомов. Такие способны проникнуть в любой материал, радикально и непредсказуемо изменив его свойства.
Я надеялся доказать, что дело в этом, только в этом. Сначала мне не верили, потом тоже стали надеяться, робко и осторожно.
Я не говорил им о другой возможности, которой боялся гораздо больше, чем предполагаемого бактериального заражения. Кзоры во многом были безумцами, это правда. Вместо обычных нанороботов, которых использовали почти все цивилизации, они могли создать репликаторов, не разрушаемых даже ударом по планете и сохранивших способность размножаться. Такое создание по размерам намного меньше бактерии, и обнаружить его куда труднее. Не исключено, что и обычные наниты кзоры могли наплодить в количествах, во много раз превышающих предел Сонди. Даже не размножаясь, эти частицы начинают тогда присутствовать и действовать повсеместно. Как те атомы, которые были когда-то частью последнего вдоха Александра Македонского, а теперь рассеялись по всей земной атмосфере.
Я обязан был убедиться, что никаких нанитов в грунте нет. Ради себя. Ради своих товарищей. Ради оставшихся на транспортнике. До сих пор мне снится, что я совершил ошибку. Не разглядел мельчайшие нанороботы, и теперь они рассеяны по геосферам множества планет. Но проснувшись, я вспоминаю правду, заурядную и постыдно выгодную для нас. То, что держало нас здесь в плену, было просто мёртвой пылью - идеально, образцово мёртвой. Натты довели уничтожение планеты до логического конца.
Наши попытки оборудовать место для посадки транспортника напоминали старые земные байки про возведение пирамид и прокладку линий в пустыне Наска для инопланетной навигации. Это мы были теми дикарями, которые зачем-то строили сооружения, расчитанные на использование высокоразвитой цивилизацией. Вместо техники - растянутые мышцы и сорванные ногти. И всё-таки мы это сделали. О высадке на Тхукан больше не было и речи - спасший нас транспортник спешил поскорее убраться отсюда.
Каждое утро я, пошатываясь, бреду от постели к зеркалу, чтобы увидеть в нём собственное лицо. И говорю себе, что грязь Тхукана вышла из моего организма много лет назад. Но такие слова звучат убедительно только когда их повторяют губы кого-то ещё. Ким отшатнулась, когда меня выпустили из изолятора. Я, как заведённый, повторял, что мои красные волосы и медная кожа - это не страшно, это скоро пройдёт. Я не знал тогда, что она успела перезаключить брачный контракт с одним из корабельных техников.
На Тхукане многие покончили с собой. Особенно в первое время, когда мы не надеялись на транспортник и не хотели стать обузой. Я не сделал этого лишь по одной причине. Связь работала ещё надёжно и я думал, что каждые сутки Ким читает списки погибших. Я не хотел, чтобы она прочла там моё имя.
Я не стал похожим на кзора, но, как безумный антиквар, собираю все оставшиеся после них предметы. Среди них нет ни одного, вывезенного с Тхукана. Почему собираю? Наверное потому, что я чувствую себя преданным, как и они. Кзоры были опасными сумасшедшими, но внезапный и смертоносный удар без предупреждения - это всё-таки предательство.
Мы не обрели своего дома, Ким, нам обоим пришлось много путешествовать, но разными маршрутами. То ты становилась намного старше меня, то я снова тебя обгонял. И всё же я продолжал на что-то надеяться, хотя это было и глупо. Но недавно ты совершила своё окончательное предательство - умерла. Я так и не узнал, любила ли ты меня тогда, или я и тут принимал за живое безнадёжно мёртвую пыль.