Как обычно, мы сели в круг, чтобы каждый мог хорошо видеть учителя. Сегодня Синий Бык рассказывал о войнах Шелковичного края с Глиняной поймой. Во время последней из них он служил Яростному Льву, нашему последнему правителю.
Движения его рук были неторопливы и полны достоинства. Человек подобен животному - страдающий кричит от боли и страха, супруги стонут, захваченные волной наслаждения, мать воркует над малышом. Но то, что отличает его - слово и речь - совершается в беззвучных жестах, как будто для того, чтобы он всегда помнил о своей высшей природе. Какое всё-таки счастье, что я нашёл учителя, вернее, Синий Бык нашёл меня, оторвав от постыдных дел моей юности. Всегда готовые предать друг друга людишки, грязные развлечения - вино, нас, зернь. Впрочем, зернь, особенно двое-на-двое, была ещё и способом вытянуть деньги из доверчивых простаков, переговариваясь под столом пальцы-в-пальцы. Мои родители были из лучших людей города и лишь потому меня избавили от наказания. Прочие же мои знакомцы уже давно гнили на общественных работах. Я не жалел ни о ком из них - для этого они были слишком ничтожны. Я обвёл взглядом наш круг и подивился разнице. Привычка к занятиям и размышлениям оставила след на их лицах, осталась в спокойных движениях их рук, как остаётся на глине след печати. Вот люди, занятые тем, что можно твёрдо считать достойным.
Среди нас тоже есть принадлежащие не к самому высокому роду. Но даже им полученные знания помогут хотя бы устроиться на службу купцу, у которого они будут вести счёт. А более родовитые могут стать и приближёнными правителя. Но Синий бык постоянно повторял нам, что важней всего знание и мудрость, пусть даже сами по себе они не обещают ни благ, ни радости.
Вот и сейчас рассказ его был печален. Учитель рассказывал всё как было, не приукрашивая ничьих дел. Воины Высокого Паводка были безжалостны, как мясники. Они перебили четверть жителей нашего города, не пощадив даже благородных. Правитель Глиняной поймы не собирался захватить Жемчужину навсегда. Его целью было ослабить Шелковичный край, потому он и не останавливал резню. Высокий Паводок ушёл, получив дань и деньгами, и людьми. Но все понимали, что когда Жемчужина вновь окрепнет, он вернётся.
Яростный Лев упредил следующее его выступление, устроив засаду на пути войска врага. Победа позволили ему присоединить Глиняную пойму, и владения других соседей. Но и от него во время войны напрасно было ждать милосердия. Чтобы добиться верности новых подданных, ему казалось самым простым их запугать. И случилась новая резня - уже на улицах Сердца поймы, оставшегося без защиты. Был ли то трезвый расчёт, месть за прежний страх или потворство собственной кровожадности - кто знает? Во время мира Яростный Лев оказался разумным правителем, усмирил разливы рек, имел нужные запасы зерна на случай голода, оплачивал из казны городских врачей, чтобы избежать мора...
Учитель закончил свою речь, морщинистые руки устало повисли. Его волосы, усы и борода уже давно стали совсем белыми, но только сейчас я подумал о том, что он всё-таки очень стар. Рассказ об истории войны вымотал его, а ведь он собирался продолжать занятия. По вечерам мы наблюдали звёзды, и Синий Бык учил нас, по каким созвездиям узнают о таянье горных снегов, о времени жары, об удачном сроке для посева пшеницы и хлопка. Всё в этом мире полно знаков, даже деревья, кажется, хотят заговорить с нами о чём-то важном, поднимая ветви. Сейчас небо только начало наливаться синевой, до первых звёзд было ещё долго, и он отпустил учеников поесть. Гюрза настойчиво звал меня с собой, подняв правую руку почти к макушке. Но тут я заметил жест учителя. Он хотел, чтобы я остался.
Когда прочие ушли, я поднял на него взгляд.
- Сегодня я рассказал вам всё, что знаю сам. О делах более давних я запомнил лишь часть того, что узнал от своего учителя. Он обладал удивительной памятью, но тоже, я думаю, сохранил не всё из рассказанного ему. Былые события и найденная другими мудрость теряются в тумане прошедшего.
- Вы даёте нам безмерно много, учитель. Мудрость передаётся лишь от человека к человеку, может ли быть иначе?
- Мудрость - да, но память и знание? Те расчёты, что начертил на глине один купец, всегда поймёт другой. Почему того же нельзя сделать с памятью о войнах, о ремёслах, о звёздах? - его движения стали по-юношески порывисты.
- Самое главное и сохраняют - для правителей. У них есть художники, которые изображают человеческие фигуры так искусно, что понятно, о чём ведут речь нарисованные. Но cтоит ли подобных усилий обычная низменная жизнь? В нашей речи так много жестов, они так сложны. Разницу между "рассказал я" и "рассказали мне" не передаст ни один художник, поскольку она заключается лишь в направлении движения.
Жесты Синего Быка стали мягкими и осторожными:
- Любимец Родника, тебя назвали так по дереву, которое в юности растёт криво и неровно, а потом отращивает мощный прямой ствол. Человеку важней достойно жить сейчас, чем вспоминать об ошибках молодости. Но не говорил ли я вам, что новое знание надо искать даже у Владыки Демонов?
Учитель хотел, чтобы я о чём-то догадался сам. Капельку времени я стоял, как столб от ворот, потом сообразил:
- Вы говорите о воровском толке? О речи "пальцы в пальцы"? Он, конечно, проще, чем обычный чужой язык, но там тоже много знаков. На палец можно надавить быстро или медленно, можно отвести его в сторону...
- Я знал двоих, которые придумали, как записать его на глине.
- Вы, учитель? Вы имели дело с подонками, знавшими воровской толк?
- Они не были подонками, Любимец Родника, - вырубили в воздухе руки учителя. - Я хочу, чтобы ты разобрал со мной таблички... этой женщины. Тебе будет проще, чем другим.
Синий Бык повёл меня в соседнюю комнату, куда никто из нас не заходил. Там стояли вдоль стены большие глиняные таблички. На каждой из них длинной полосой шли десять знаков, чуть ниже - ещё десять, и ещё, и ещё... Одну из них учитель положил на стол.
Я нагнулся и поглядел на первую десятку знаков, не рассчитывая понять что-то без объяснений, и вдруг, неожиданно для себя, выпрямился и показал:
- "Смотри". Тут сказано: "Смотри". Вот этот знак должен обозначать отведённый палец, этот - ходящий взад-вперёд.
Так, мало-помалу, я стал разбирать с учителем записи Шиповник. Она показала ему большую часть обозначений, и кое-где Синий Бык подсказывал мне, но обычно я догадывался о смысле целого быстрее учителя. Последние десять табличек я разобрал всего за один день и почувствовал, что со мной творится что-то странное, если не страшное. Когда мы глядим на рассказ очевидца, красноречивый, наполненный множеством жестов, изображающих вещи и события, то нет ничего удивительного в том, что мы живо представляем себе рассказанное. Но мучиться переполняющими тебя картинами, разговорами, звуками всего лишь проглядев две сотни неровных значков на высохшей глине - в этом действительно есть что-то непостижимое. Всю ночь я видел сны, возвращавшие прочитанной истории плоть, краски, запахи. Сны из жизни низких и незначительных людей, которой я сам никогда не стал бы интересоваться...
Купцы прибыли к полудню. Им позволили выгрузить товары прямо перед дворцом Яростного Льва - не то что в столице Глиняной Поймы, где кое-какую торговлю разрешали теперь только за городскими воротами, опасаясь лишних глаз. Привезённые из Поймы кувшины с маслом понесли в хранилище правителя, куда зачем-то был послан их осмотреть его советник, Синий Бык.
Мудрец занимался странным делом. Он запускал руку в горлышко и пытался нащупать что-то внутри кувшинов. На четвёртом он позвал слуг, которые слили масло и, недолго думая, грохнули сосуд об пол. Синий Бык услал их, составил вместе черепки и начал рассматривать то, что было внутренностью кувшина...
- Правитель, они пойдут войной сразу после праздника сбора урожая, по нижней дороге, и мы можем устроить засаду. Воинов с мечами и копьями у них больше, чем у нас. Но лучники слабее, а расстрелять их сверху нам будет легче.
- Так! Мы победим! И когда их армия не сможет преградить нам дорогу, мы возьмём и разграбим Сердце Поймы, как они разграбили Жемчужину.
- О великий лев! Пославший речь издалека утверждает, что жители Сердца Поймы будут вам добрыми подданными, если не ожесточить их грабежами. Высокий Паводок правит ими куда менее разумно, чем это могли бы делать вы.
- Я правитель этого края, а скоро буду правителем всех земель вокруг. И какая-то жалкая полунемая не посмеет мне указывать.
Синий Бык, склонившись, отошёл. Он с горечью наблюдал, как придворная жизнь делает его ловким льстецом, но сегодня лесть плодов не принесла. Думал ли он, что пожалеет о смерти Острого Сука, начальника охраны? Бывший вор, человек жестокий и бесчестный, тот обладал влиянием на правителя и мог бы отговорить его от разграбления Сердца Поймы. Не из сострадания, конечно, но хотя бы приняв в расчёт то, что посылающую им известия в кувшинах можно потом отправить и в другой враждебный город...
Голова кружилась от слабости, но даже сейчас, когда думалось только о еде, деревенская девчонка останавливалась, поражённая, то перед роскошным многоярусным садом, окружавшим какой-то храм, то перед дворцом с голубыми как небо стенами. Она даже не представляла себе, из чего это сделано - у них домà строили из глины, смешанной с навозом. Даже здешние ремесленники жили чище и веселее, чем крестьяне у неё на родине. За низенькими глинобитными заборами были выставлены словно напоказ их изделия - горшки, деревянные лари, набивные ткани. Хозяева, подняв руки повыше, бодро переговаривались друг с другом, и их, казалось, совсем не волновало, что, как и крестьяне, они назывались "полунемыми" - поскольку проводят весь день в трудах, освобождаясь лишь к вечеру, когда слишком темно для долгих разговоров.
Первые две ладони лет после рождения или даже чуть дольше Шиповник везло. Они жили, не бедствуя, и хотя для неё, старшей, всегда находилась какая-то работа, вечером мать могла и приласкать её, и сунуть лишний кусок. Девчонка была бойкой и крепкой и считалась в семье любимицей. Потом пришла та страшная весна, когда саранча съела посевы. Шиповник не знала, кто из богов прогневался на селян, но хуже всего пришлось их полю. Летом отец заговорил о том, что еды на всех не хватит и кого-то из детей надо продать. Почти наверняка продали бы Колосок, а не её. Колосок была неловкая, хотя послушная, и Шиповник её жалела. Ей хотелось, чтобы еды дома хватило на всех, поэтому ближе к осени девочка пошла в город, хоронясь по дороге от других голодных прохожих.
Она надеялась стать женщиной для утех при храме Жестокой богини - рассказывали, что им даже удаётся скопить денег для своей семьи. Но жрицы быстро объяснили Шиповник, почему она не годится, выразительно потрогав её за те места, где ещё ничего не выросло. Она боялась, что умрёт от голода, но маленькую, гибкую и ловкую девчонку подобрали те, другие...
Я читал значки и никак не мог понять, почему она ушла из дома, на верную погибель. О себе Шиповник писала мало и скупо, но отчего-то мне впервые было легко представить себе чужую жизнь, убогую и бедную. Наверное, в детстве многие способны на поступки, непостижимые для взрослых. Когда-то и я был готов на всё ради старшего брата, он казался мне самым ловким и самым храбрым. И только когда взрослые объяснили, что семейное состояние наследует он, мы отдалились друг от друга. Потом я связался с ворами и мошенниками, окончательно потеряв его уважение.
Шиповник никогда раньше не думала, что от бега можно задыхаться. Она уже пронеслась мимо Острого Сука с его страшной рожей и швырнула ему в щель между заборчиками то, что взяла в доме купца, но купеческие охранники не отставали. Самое страшное, что Шиповник сдуру обернулась, когда её нагоняли, и преследователи могли разглядеть её лицо. Девочке уже стало казаться, что легче вытерпеть кнут и каторгу, чем бежать дальше, но тут кто-то втащил её за руку в открытую калитку и, закрыв собой и пригнув её голову, поволок к дому.
В подвале её оставили очень надолго. Шиповник слышала, как кто-то вошёл и потом вышел, но не могла видеть этих людей и их речь и от страха даже начала, чтобы успокоиться, говорить сама с собой...
Верный Пёс считался среди гончаров счастливцем. Он унаследовал от отца и деда маленькую мастерскую и надёжное ремесло, и уже к тридцати пяти годам скопил денег на выкуп невесты. Пёстрый Тюльпан выросла в соседнем дворе, у него на глазах. Она доверяла ему, как доверяет девочка доброму знакомому и любила его первой любовью, едва созрев и торопясь стать из девочки женщиной. Пёстрый Тюльпан носила их первого ребёнка легко, и ничто не предвещало, что, родив сына, она умрёт от кровотечения вечером того же дня.
На следующее утро Верный Пёс вернулся с базара, волоча за собой на верёвке козу. Доить он научился, разбив всего пару горшков. Гончары посудачили и успокоились. Никто не знал, что это лишь начало его бед...
Верный Пёс закрыл все ставни, выбрал лучину побольше, зажёг. Потом спустился в подвал за девчонкой. Когда они уселись за столом, он сказал ей:
- Я знаю, кто ты. Я видел тебя на базаре. Ты воровка, водишься с ворами и должна знать их разговор.
Девочка сидела ни жива ни мертва, боясь нечаянным жестом согласиться с его словами или возразить им.
- Я хочу, чтобы ты вырастила моего сына и говорила с ним на пальцах. Он родился слепым.
Вспышка лучины выхватила из темноты колыбельку, в которой кто-то завозился и закряхтел. Девочка подошла, привычным движением размотала тряпки, в которые был завёрнут младенец, нашла в углу сухие, поменяла, и взяла на руки, укачивая. Даже в полутьме было видно, что глаза у мальчика совершенно белые. Один такой ребёнок родился у них в деревне, в доме соседа, и мать сама удушила его.
Младенец выпростал из тряпок ручку и стал шарить в темноте, пытаясь нащупать её лицо или грудь. "Какие маленькие пальчики, - подумала Шиповник, как же я говорить-то с ним буду?"...
- Ещё яблока. Яблоко хорошее.
- Хорошее, хорошее. Чего лыбишься?
- "Лыбишься" - что это?
Шиповник взяла маленькую руку, провела по своим губам:
- Хорошо. Я улыбаюсь.
Потом скорчила жалобную рожу, для верности вспомнив, как Подорожник упал и разбил коленку, и опять провела пальчиками по своим губам:
- Грустно. Я плачу.
Подорожник нашёл подушечки её пальцев:
- С тобой хорошо. С тобой улыбаюсь. Ты хорошая...
Сын Верного Пса рос тихим и красивым парнем. Он уже научился так ловко управляться с гончарным кругом, что никто, глядя со стороны, не подумал бы, что он слеп. Даже воровская речь выходила у него спокойной и вежливой, а когда ему не хватало этого грубого и бедного языка, чтобы объясниться, он сам придумывал новые слова.
Верный Пёс уже давно перестал относиться к Шиповник с брезгливой осторожностью, отучил её по-деревенски широко размахивать руками при разговоре, показал, как лепить самые простые горшки и кувшины. Первые два года она носу не показывала за ограду, потом вытянулась, округлилась и, осмелев, решила, что её никто уже не признает в ней прежнюю воровку.
Хозяин старел и стал частенько посылать Шиповник с товаром - сначала на городской базар, а потом и в окрестные деревни. Однажды, вернувшись из поездки, она увидела, что Подорожник перебирает глиняные таблички вроде тех, на которых купцы помечают свои расчёты.
- Что это? - спросила она, прикоснувшись к его пальцам.
- Твои рассказы. Я скучаю без тебя и без них и делаю отметки, чтобы не забыть. Вот это - про то, как наша коза съела твою рубашку. Это - про то, как сосед сел на горшок с мёдом. Здесь я записал, как делают кувшины, которые остаются холодными в жару. Отец говорит, что когда лепишь такой, есть много важных мелочей, о которых нельзя забывать.
Шиповник широко раскрыла глаза. Она в жизни не представила бы себе, что можно до такого додуматься.
- Жалко, что никто, кроме тебя, этого не поймёт, - сказала она.
- А ты? Хочешь, я буду писать для тебя?
Порой она в запальчивости говорила хозяину:
- Я никогда не оставлю Подорожника. Никогда.
Тот мудро возражал:
- Ты ему как вторая мать, а от матери человек рано или поздно уходит, чтобы жить своим хозяйством. Найдём ему жену, ты останешься на время с молодыми, научишь её речи "пальцы-в-пальцы". А там и тебе пора будет мужа поискать. Не такая уж ты и старая. Ну, а после этого мне и помирать будет не страшно.
Всё это казалось таким правильным и разумным, что Шиповник даже спустя много лет не могла смириться с тем, что жизнь сложилась совсем иначе.
Верный Пёс простыл, меся зимой холодную глину, и сгорел всего за одну луну. К весне Шиповник уже научилась сама управляться с их несложным хозяйством и даже сговорила за Подорожника девушку из гончаров, которая уже после Длинного Дня должна была перебраться к ним в дом...
В то утро она была на базаре, и бежала оттуда так, как бежала когда-то от стражников, задыхаясь, с заходящимся сердцем. Их дом уже окружили вражеские всадники, и она на ходу изо всех сил замахала руками Подорожнику, чтобы тот бежал или прятался, от страха не помня даже того, что он этого не видит. Он встал и прислушался, но шум и вой слышались отовсюду, и скрыться было некуда. Всадник, уже вломившийся в калитку, снёс ему голову одним ударом. Потом ловили Шиповник. Она изворачивалась, кусалась, царапалась, била коленкой в пах, тыкала пальцами в глаза, убегала и пряталась, вспомнив жестокие уроки своего детства. Невеста Подорожника этого не умела, и Шиповник только на третий день нашла тело девушки в придорожной канаве, и, заворачивая её в саван, старалась не смотреть.
Это оказалось так легко - их убить. Сколько стоит жизнь маленькой воровки? Надо ли выхаживать калеку, неспособного к человеческой речи? Много ли значит смерть одной полунемой, когда погибло столько лучших людей города? Верный Пёс пытался уберечь их и сохранить, но за одно утро всё обрушилось...
Войска Высокого Паводка оставили Жемчужину, вернее, развалины города, уже на следующий день, потому что правитель обещал выплатить дань - и деньгами, и мастерами, которые должны были переселиться в Сердце Поймы. Никто не желал оставлять родные места добровольно, поэтому Острый Сук очень удивился, когда к нему пришла женщина из квартала гончаров со странной просьбой.
- Почему ты этого желаешь? - спросил он.
- Я хочу, чтобы враг никогда больше не явился в мой город нежданным, чтобы не вышло, как теперь, когда они обманули стражу и ворвались в ворота, - ответила Шиповник. - И я знаю, как мы сможем это сделать. Я вспомнила прежние времена, я умею обходить замки, прятаться и подсматривать. А ещё я должна рассказать тебе, что придумал мой названный брат...
Дойдя до этого места, я спросил учителя:
- Но разве низкие люди в своих действиях могут исходить из чего-то, кроме собственной выгоды?
Синий Бык поглядел на меня с удивлением:
- Все люди, и высокие и низкие, исходят из своей выгоды так редко, что лучше бы, право, это случалось почаще. Обычно их ведёт сила традиции и привычки, иногда - жажда сиюминутных удовольствий, гораздо реже - твёрдая и долговременная выгода, ещё реже - польза своего рода, своего города или своей страны. Но даже в этом случае боги обычно смеются над надеждами людей...
На улицах Сердца Поймы убивали. Яростно, весело, не останавливая руки. Рубили с плеча хозяев, пытавшихся защитить своё имущество, вытаскивали прятавшихся из подвалов, со звериным воем гонялись за женщинами. Вгорячах прошлись даже по тому кварталу, где жили переселённые из Жемчужины мастера, но тут к сотнику подъехал Синий Бык, и тот затрубил в сигнальный рог, остановив своих людей. Не случись этого, мечники зарубили бы безумную старуху, кинувшуюся им наперерез. Старуху через некоторое время увёз на родину Синий Бык, и с тех пор её мало кто видел...
- Я попросил её оставить случившееся на табличках, для памяти, - движения учителя были очень медленными. - Людям бывает легче, когда они всё кому-то расскажут. А она..., ей казалось, что так она снова говорит со слепым сыном гончара. Шиповник умерла в ту же зиму, я успел лишь записать основные её обозначения...
До сих пор я вспоминаю последние надписи на глиняных табличках:
- Я не хотела этого.
Не хотела.
Не хотела.
За что мне эта тяжесть чужой жизни, мучительной и неблагородной? Что она делает со мной?