Аннотация: Повесть. Ох, как не просто быть начальником отдела в воинской части, особенно, если твои подчиненные гражданские лица.
АЛЕКСАНДР МАРТОВСКИЙ
ДЕНЬ НАЧАЛЬНИКА
ОТ АВТОРА
Есть такая штучка, она называется молодость. Сохранить ее невозможно, удержать ее бесполезно. Вот плыла и сплыла. Вот приходила, и не заметил, в какое время рассыпалась по помойкам. Позавчера еще здесь, вчера еще под руками, а сегодня уже в совершенно другом месте. Засыпаешь вроде бы свежим, невинным и бестолковым младенцем. Просыпаешься дряхлым, сплошь виноватым и все равно без ума пердуном. Последний пункт не меняется. Ну, разве в худшую сторону, как и первые два, а в лучшую ни за что не меняется. Твой юношеский максимализм поредел. Раньше ах какой юношеский, теперь только ох. Раньше много чего проповедовал под этот максимализм, теперь ничего. Даже для касты начальников не то отношение, что оно раньше.
Было время, согласен. Классифицировались людишки по производственному признаку, согласен опять. Человечество подлежит классификации, как любой из представителей животного и неживотного мира природы. Другой вопрос, только ли по производственному признаку классифицируется человечество? Есть и дополнительные признаки. Признак номер один - агрессия. Признак номер два - живучесть. Признак номер три - доброта. Впрочем, не самый худший классификатор, если в основе его доброта. Но классифицирующая сторона часто передерживает свои полномочия, и тем самым замылились хорошие признаки. Существовала вчера доброта, теперь агрессия и живучая падаль.
Но не ругайтесь товарищи, я человек технический, я из пресловутой цивилизации технарей, я уважаю технические методы, я не выстраивать классификацию на основе чего-то абстрактного, покуда так много конкретного. Признак номер четыре - пища. Признак, под пятым номером - выпивка. Признак под номером шесть - мебель. Отчего бы и нет? Наше доброе человечество существовало, в который раз существует, будет всегда на лихом коне по признаку мебели, занимаемой представителями этого человечества. Для юношеского максимализма никакая другая классификация, никакие другие подразделения не дадут более четкой картины внутреннего или скрытого движителя нашего общества и всех его винтиков. Только мебель, только в полном наборе дает нечто такое, что называется 'четкость' или 'конкретность', и безоговорочно принято юношеством.
Ничего личного. Вот мягкое кресло, вот табурет. Рассмотрел кресло, рассмотрел табурет. Не знаю, какая фигня получается, но первый шаг сделан. Оценил кресло, оценил табурет. Это следующий шаг. Может шаг из поспешных, но все равно. Кресло мягкое, его достоинства выше всяких похвал. Табурет шершавый, затертый, занозистый. Есть извращенцы, которые считают табурет мягким. Ну, сколько подобным козлам объяснять, это стул бывает мягким и даже жидким, а табурет никогда. Зато кресло не бывает с занозами, но повторяет изгибы твоего тела. Только присел, тут же и окочурился в кресле. Табурет никакого черта не повторяет. Вот разве что газоотводное отверстие в нем. Оно для вывода газов из работающего органа прямо в космическое пространство. У кресла такого отверстия нет. Зачем тебе орган? Зачем тебе работающий? Если не шатко не валко доклассифицировался до кресла.
Дальше можно не объяснять. Подчиненному товарищу пристало одно, начальнику пристало иначе. Ты еще юноша, ты еще маленький человек, ты совсем человечек. Ты начинаешь свой путь по земле практически из пустоты. Больше того, тебе повезло, что пустота не совсем абсолютная пустота. Есть там рубаха с чужого плеча, есть там штанишки с чужого бедра, есть еще то местечко, на который не год, и не два, и, скорее всего, не одно поколение падали газы. Путь обыкновенный, хотя не совсем чтобы скорый. После чужого табурета свой табурет. Затем стул облегченной конструкции. Затем утяжеленной стул в рюхах и бархате. Затем еще много этапов и разновидностей стульев, покуда усталый, самодовольный, зажравшийся и отупевший от очередного из этих этапов или очередной разновидности не завершаешь положенный круг на положенном кресле.
Высшее достижение, снова черт. Но юношеский максимализм тут не совсем соглашается. Для юноши высшее достижение все равно, что кусок дерьма на помойке. Не верю, не поддерживаю, наплевать. Пускай полудурки поддерживают. Пускай эти развалины, которые настолько пропахли газами, что в газоотводной системе теперь не нуждаются. Их право, их интерес, их обязанность, наконец. Свояк свояка поймал в закутке бардака. Но юноша ни в какую не соглашается. Он максимален во всем, он со своим табуретом, что с куколкой или с птенчиком. Вот выйду из юношеского возраста, и тогда... А сегодня пускай залезает углами мой табурет в обалденные телеса более важных товарищей.
Черные полковники
Для любимой родины
Упыри-любовники,
Лешаки-уродины.
Тянут из посудины
Зубками кровавыми
Кашицу иудину
С орденами-славою.
Тянут-наслаждаются,
Брякают заслугами:
'Пусть Россия мается
Смертными потугами.
Пусть трещит проклятая
Слезами обильными.
Все равно сопатая,
Все равно партийная'.
Не открываем подоплеки подобного действа. Так было, так будет, пока не проснулся однажды товарищ юноша повзрослевшим и подурневшим, запутавшимся и ухудшимся взрослым товарищем, пока не попробовал поколупать пальчиком чего там положено в его возрасте. И простить. В юношестве ничего не прощал. Вы ко мне не приставайте, все равно не договоримся на ваших условиях. Юношеская философия не совсем чтобы пляска дебилов, хотя все максимальные величины кажутся родственницами дебилизма. Зачем кажутся? Вот твое место, охраняй его честно. Только бесчестные выходки порочат человека и его человечество, даже если юношеское человечество и та самая цивилизация технарей, о которой практически ничего не рассказывается, но которую из песни не выкинешь.
Теперь постарел, теперь легче, теперь на табурете мешают мозоли, и на стуле не так чтобы очень крепко сидится. Пора приготовить себе нечто поспокойнее и помягче. Сначала с моральной точки, затем в виде натуральной материи. Точка моральная не совсем правильная, но от юношества к материи так просто не перейти. Еще колется вышеупомянутая материя, еще не совсем обнаглел, еще стыдно. Хотя ничего страшного, но стыд есть. Не все в хороших руках, что относится опять же к материи. И руководящее кресло не всегда мягкое, и руководящий ковер усеян не только розами. А если только? Что же, на это свой подберется ответ. Розы с шипами, лепестки увядают и превращаются в слякоть, а шипы они не увядают и не превращаются опять-таки никогда. Шипы есть шипы. Как подумаешь про шипы, так передумаешь подготавливать кресло. Может и не надо ничего подготавливать. Табурет перед глазами, стул опять же заждался в своем уголке. Не юноша и не старик. Между табуретом и стулом поделите внимание. Плевать, что мозоли. А для более мягкого места скупая слеза. Может и мягкое место вожделеет твоих деревянных сокровищ.
6 ЧАСОВ
Обе стрелки, жирная и худая, выстроились друг против друга. Как говорится, пятки вместе и носки не совсем, чтобы врозь. Обе стрелки обменялись армейским приветствием. Это мне, а это тебе. Хотелось добавить, это опять-таки мне, но не добавил, но не успел. Нечто треснуло, булькнуло, задребезжало в железном желудке будильника, затем завелось, затем разорвалось пронзительным клекотом, столь недобитым, таким несуразным, что дохлая муха задергала лапками.
- Каждый день, каждый день горбатиться.
Майор Дубов очнулся. Обыкновенный майор и фамилия его обыкновенная. Что вы хотите, из самых русских фамилия. Вырос дуб, а от дуба произошел майор. Не совсем чтобы дуб, но почти. Вон он какой дородный, вон какие у него крепкие ляжки, вон как чешется, черт подери. Это не чудеса, это армейские телеса. Белые и волосатые. Ей богу, сейчас проклюнется белая кость, а может и голубая кровь в белесых прожилках.
- Чертова жизнь...
Снова майор Дубов. У товарища офицерская голова, где стальной механизм. Ну, может не самый стальной из самых стальных механизмов. Например, полковники, подполковники, генералы, они стальнее. Но и у майора присутствует сталь. Даже чувствуется, как присутствует сталь, как она работает в форме забритых висков. Думал предупредить про сталь под висками, но там забрито, хотя все равно, если что-то работает. Сначала маленьким инструментиком, затем шестерней покрупнее, наконец, тяжеленной кувалдой.
- Жена? - все еще Дубов.
- Прекратить! - в который раз он.
Призыв, конечно, начальственный, но никто не откликается с первой попытки. Будильничек верещит, а товарищ мемекает. Не самые хорошие у него ощущения между печенью и поджелудочной железой. Вот если бы хорошие ощущения, тогда еще ничего. Но ничего хорошего не замечаю, его просто нет. Гаденький звоночек вгрызается в печень. Р-раз по печени. Дв-ва по печени. Третьего, четвертого и пятого ударов не выдержит слон. А чертова баба, которая, между прочим, жена, она не слон, она выдержит.
Так всегда. Каждый день сам. Для чего выбивался в начальники, если самостоятельность первое правило. Начальник не обязан действовать самостоятельно. Его оружие приказ. Его действие скорее словесное, чем физиологическое. Кто уповает на физиологию, тот в большей степени исполнитель или раб. Подцепил, прихватил, утащил всякую гадость. Майор Дубов не раб, но какая досада, все приходится доводить до ума своими белыми ручками. Не выполнил ты, и никто не выполнит. Словно на Малой земле, словно в твоем подчинении пни да коряги.
Просто невыносимо. Рука пошарила и нашарила. Она могучая, она армейская, как всегда она дотянется до армейской фуражки. Вчера дотянулась, позавчера дотянулась, сегодня не исключительный признак. Есть фуражка, есть армейским размах, есть навыки опять же не из самых паршивых. Год назад, два года назад, четыре года подобные вещи происходят с закрытыми глазами. Бросил, попал, сковырнул. Ты, значится, так, а я сяк. Ты зловредное верещащее насекомое, а я профессиональный военный. Ты решил вытряхнуть мою душу, а я все равно не поддамся. Годы занятий не прошли впустую для офицера Дубова.
- Пи-пи-и, - по крайней мере, будильник заглох.
- Не шуми, - зато сынок заскрипел на соседней койке, - Ух-ты, юх-ты начальник.
Старая история. Каждый день в одну щель. Нет, чтобы с подобострастием: 'здравствуй папа'. Или почтительно: 'как здоровье родной'? Или по-детски: 'горячий привет'! Ничего подобного, никакой реакции. Каждый день хамство, склока и грязь. Так и хочется поругаться:
- В нашей прекрасной стране, в нашем человеколюбивом отечестве каждый клоп или крохотный человек должен, ну просто обязан знать свое место...
Ничего особенного, лекция минуты на три, может на четыре минуты, в крайнем случае, на пять или шесть. Встречаю день полезным делом. В Дубовском дневнике это дело отражено. Молодежь необходимо воспитывать. Чужую молодежь и тем более свою. Какой ты отец, если не воспитываешь? Какой ты начальник, если упустил молодежь? Плевать на ответную и даже на негативную реакцию со стороны молодежи. Молодежь не знает, чего творит, а ты знаешь, с тебя и спросится. Поэтому оценивается только твоя реакция. Материал известный, задача есть, пора приносить пользу. Можешь отказаться на последнем этапе, но в стотысячный раз говорю, какой ты отец и начальник.
- Понеслось,- реплика молодежи.
Противней того, наглая молодежь залезла под одеяло, на ухо подушку и ну через нос распевать какую-то ерунду. То ли 'хру', то ли 'хрю', то ли 'хряк'. Чертова наглость, говорить не о чем. Чертово безразличие к своей же собственной судьбе. Молодежь всегда одинаковая, то есть всегда безразличная. Офицер ненавидит подобный подход. Будь грубым, но с огоньком в глазах. Грубые товарищи иногда становятся передовиками производства. Они по глупости грубые, а как натолкаешь правильной идеологией, как в достойный возраст войдут, тогда одно удовольствие. Посмотри, какие бутончики и какие розанчики. Это ты своими ручищами, голубыми или белыми, или черт его знает, откуда, но ты сотворил подобное чудо. Только не надо ворчать на четвертой, пятой, максимум пятой с довеском минуте:
- Чертовы дети, чертова молодежь.
Не надо, однако, приходится. Ненормальная опять голова. Не печень, не поджелудочная железа, но самый бесполезный для офицера предмет зудит и звездит без будильника. Хорошо под рукой полотенце. Замотал, узлом завязал, чуть ли не до крови, которая голубая, и на кухню. Полотенце обязано быть под рукой. Вот если бы его не было... Но полотенце - вторая одежда майора Дубова после семейных трусов за рубль сорок. Трусы есть первый номер. Без них как-то совестно и не совсем уютно. А номер три это майка за девяносто копеек. Без нее вполне можно обойтись в теплое время и не всегда нужно в холодное. Хотя на кухне не совсем чтобы нужна майка.
- Проспался? - жена почувствовала приближение властелина и деспота.
Оно самое время.
- Продрыхся, старый сапог? - жена еще уважает, хотя по-своему, то есть не совсем, чтобы литературным языком.
Оно как полагается.
- Ну конечно, - снова жена, - Концерты с кошками надоели, помойные ямы достали, лужа подсохла еще неделю назад. Кто в этой луже сидит, тот не знаю, какого звания, но видит бог, пора заниматься делом.
- А я занимаюсь, - это ответ да еще во-от такими губищами, - Любовь дорогая моя, мышонок мой ласковый.
Правда в мышонке пуда четыре и более. И от ласки осталась одна только пыль, если была когда-нибудь ласка. Но как вы представляете, литературное слово против нелитературного многое значит. Литературным словом лужи высушиваются, канавы засыпаются, коты улыбаются. Кто сказал, что неулыбчивые коты? А вы беседовали с ними литературно? Нет, не беседовали никогда. Только гав на каждое мяв. Вот бы с вами так побеседовали. Именно таким тоном, именно таким слогом. Кто тогда подойдет под улыбку? А если выражаться литературно? Первое слово, пускай сипящее. Второй оборот, пускай харкающий. Еще метафора из самых заштампованных, но литературная, черт подери. Поглядите, чего там творится. И откуда мышонок. И капризничать нечего. И угрюмое соединение рта вовсе не соединение, а начало игры:
- Отвяжись.
Вот именно, все игра, все одно и то же, все каждый день. Дубов полез целоваться. Опять полотенце мешает. Да ты отбрось полотенце. Ни в какую не отбросит полотенце бравый майор Дубов. Что мне тряпки, что мне ваши порядки. Я офицер, я народный герой, я главная сила в отечестве. Офицер для женщины это мед. Наплевать, умелый он офицер или не очень неумелый. Родина приказала, значит умелый. Если бы не приказала, тогда другой вариант. А здесь умелость высшего сорта. Ну зацепил сковородку, ну посыпались останки или зачатки армейского завтрака. Сковородка армейская, сам притащил из одной из подотчетных военных частей, значит и завтрак армейский. Он не поганый завтрак, могем и с пола собрать. Главное, чтобы приказ дошел до конца и никакой обиды для родины.
А еще фартук в позицию номер восемь.
- Экий шалун, - Маша удовлетворенно причмокнула, - Ишь присосался, совсем как молоденький.
В семье воцарились покой и порядок.
7 ЧАСОВ
Прекрасное утро. Не то чтобы самое нежное из самых нежных произведений искусства на ленинградской земле, но подойдет для товарища Дубова. Как нечто среднее между девственной свежестью зарождающегося рассвета и состоятельной слякотью ленинградских болот. Болота сохли, сохли, да не просохли. Для них, что холодный период, что мокрый, что самый сухой, оно все едино. Как не подсыхает верхняя корка, под коркой все та же болотная жижа. Радуйся, чтобы не так парило да туманило, да гнилостью не воняло. А капелюшки росы на асфальте оно только маленький плюсик среди многочисленных минусиков. Особенно если подпрыгивают капелюшки под первым лучиком все того же болотного солнца.
- Не положено, - буркнул майор, зажмуривая то правый, то левый глазок под непрерывной бомбардировкой лучами, - Если партия и правительство не разрешили, значит не разрешили. Если закон не вошел, значит не вышел обратно. Если форма одежды старая, значит ничего нового. И не надо подначивать своей якобы естественной красотой. Если сказал ничего, оно и есть ничего, а не булка с котлетой.
Дальше мысль приостановилась и забарахлила.
- Не положено, - снова буркнул товарищ.
Не представляю, кого он решил отпугнуть, но во второй его серии или в этом аристократическом бурканье еще меньше металла и много меньше огня с пороховыми дымками. Неплохо бы обзавестись бронебойным зарядом, чтобы земля задрожала, а все ваши солнышки выстроились на асфальте мелкой рысью по росту. Но откуда найдешь бронебойный заряд? Что-нибудь жалкое, скажем, без ножек, без ручек, какая-нибудь ерунда пока еще есть под фуражкой. Но армейского материала мало в самой ерунде. Не сконцентрироваться, не доложить по уставу, полная остановка мысли.
А была ли чертова мысль? Да что вы товарищи? Да что вы плетете? Дубов невольно поморщился. Вишь, какая штуковина. Против природы ничего не имею, но соблазняет природа. Какого черта она соблазняет? Этот свет и эта тень, но еще больше смешанное состояние света и тени. Оно не по правилам. Глаза должны смотреть открыто и прямо. Прищуренный глаз не есть принадлежность офицера советской армии. А прикрытый лоб есть его принадлежность. Глаза вперед, фуражка на лоб, чтобы кокарда аккурат поперек носа. И что такое? Глаза закрываем, фуражку сдвигаем, кокарда почти до уха дошла. А еще капельки пота, что подобно осколкам росы заблестели в седеющих волосах офицера.
- Все равно 'не положено'.
Минутная слабость такая мелочь для Дубова. Врага не боюсь, ни перед кем не склонюсь, ну разве кроме устава или приказа, или еще там какого начальника. Вон поднимается солнце, прямо гляди на него. Солнце воспитывает волю, солнце воспитывает храбрость. С Поклонной горы солнце красное, даже более красное, чем твое офицерское знамя. Значит гляди на красное солнце. Ах, не просто глядеть на красное солнце. Конечно, не просто. Для этого и существует фуражка. То есть спасительный инструмент. Надвинул на лоб инструмент, перекрыл дорогу лучам, захлопнул окошечко в мир, который тебя не касается. Стало сыро и мрачно, пускай. Внутри не то что тюрьма, но отдушина. Еще лучше, ты защищенный, ты подготовленный, ты боец и настоящий солдат. Где там солнце? Сыграло труса оно или что? Так точно, спряталось солнце.
Вот офицерское правило:
- Не отклоняйся, не уклоняйся, не изобретай ничего. Все изобрели до тебя. Не дураки сидели в изобретателях, а если и дураки, не твоего ума дело. Армия не требует перестройки. Страна может и требует, там правители решат, а армия нет. Если перестраивать хорошую величину на очень хорошую величину, то не получится ничего хорошего. Правильный курс потеряешь в поисках наивысшей степени хорошести, затем ничего не найдется. А может и наоборот. Если выставлены на посмешище святыни из прошлой жизни твоей, грех не рассмеяться в надежде на более хорошую жизнь. Но, посмеявшись единственный раз, грех не застыдиться, что же такое ты совершил. Стыд похвальная вещь. Но до конца жизни один этот стыд... Нет, не желаю. Лучше не стыд, только гордость.
Дубов замер на следующем шаге:
- Хорошего мало, плохого много. Перестройка армии есть конец армии. В результате проиграет народ, в результате пострадает отечество. Мы пока еще не одни на этой планете Земля или в этой вселенной, чтобы экспериментировать, чтобы перестраиваться. Великое множество сволочи рядом. Я не ошибся, сволочь загадила Землю, сволочь затмила солнечный свет, сволочь подкрадывается и подбирается к нашей собственной родине. Мыслишки гнилые, поступки тупые. Ничего общего с идеями марксизма-ленинизма, ничего повторяющего единственно верное учение партии. Как оно так? Учение верное, оно основа для мирной жизни на планете Земля. Все понимаем учение и принимаем его, если даже не понимаем. Для спокойствия, для той же мирной формации, которая жизнь, можно и поступиться своими божками. Богатство есть хлам, только горб напиваешь да живот нажираешь. Главное мир во всем мире. Так говорит партия. Это волнует, не может не волновать разум и душу настоящего патриота, это первопричина твоей службы и противостояние сволочи.
Теперь примеры. За ними не надо ходить далеко и есть о чем волноваться. Впереди солнечный свет, впереди светлое будущее, впереди счастливая судьба человечества. Но между ними и между тобой крохотная точка. Что еще за точка? Что еще за мразь? Ага, понимаю, та самая сволочь, вынырнувшая неизвестно откуда, неизвестно зачем. Или известно зачем? Ничего не случается просто так. Армия в положении боевой готовности, армия бдит, ее бдительность проверяется. На конкретных примерах, согласен. На сопливой поганке, которая враг или сторонник врага, согласен опять. Пуговицей гимнастерки, которая расстегнута. Ремнем, который висит ниже пуговицы. Сапогами, которые все равно что в дерьме... Вы говорите, точка. Вы говорите, мальчишка. Вы говорите, сопля. А я говорю, проверяется армия.
- Опять 'не положено'...
И пилотка такая похабная, и морда такая унылая. На каких еще блядках торчало подобное чмо это не спрашивают, это твои проблемы, а теперь гляди молодцом. Сапоги в скрип, шаг по линеечке, вся земля должна радоваться, Ах, она не радуется. Да и честь своей бабе оставил. Кто ты такой? Отдавай честь! Нет ничего, не получается, не отдается вот так честь. Разве что костяшками пальцев щелкануть у пилотки, словно согнал в коробок жирную надоедливую скотинку с жужжащими крылышками, словно выполнил некий занудливый долг, слишком позорный для эдакой величины, слишком противный.
Дубов побагровел от натуги:
- Что такое, тов-варищ рядовой!!!
Дубова вытошнило:
- Смирн-но!!!
И еще один раз передернуло:
- Р-раз-говорчики!!!
Вот уже хорошо, вот это по-нашему. Каждой сопле спускать или каждую пакость не замечать почти что предательство. А здесь никакого предательства, оно служба. Маленький негодяй скончался на месте. Ты мне попробуй хамить. Ты это не мне хамишь, но хамишь своей родине, которая сделала такого подонка защитником и разрешила себя защищать по приказу. Неужели до сих пор не вырос из детства? Неужели еще не дошло, что значит защитник родины? Ах, не дошло! Вот постой и послушай, чтобы дошло. Улыбка ехидная, но мы ее выправим. Осанка скабрезная, но мы ее сделаем. Должен быть вроде палки, а не вроде куска студня. Но не расстраивайся, студень мы уберем. И прыщи уберем. Что за такие прыщи? Родина чистая, отечество настоящее, даже не боюсь более крепкого эпитета, оно солнечное. А тут сволочь, а тут мразь, или самое мерзкое и позорное существо, что еще можно увидеть в нашем отечестве и пожелать нашей родине.
- Товарищ майор...
Ну, молодчага, в звездах пока разбираешься. А почему не назвал капитаном? У тебя, скотина, на морде написано, хочу назвать капитаном. Ну, ничего, что хочу. С этим мы сами когда-нибудь разберемся. Дубов не простак, его на пушку не возьмешь и танком его не подмажешь. Дубов много чего понимает. Хоть назови подполковником или выше того полковником, оно пустая затея. Сначала за родину. Вот тебе пряник, вот тебе калачик, вот тебе ушаты помоев. Они ослепительные, отрезвляющие, освещающие, черт подери. Не помню только чего, ушаты или помои, не суть. Всяк для такого как ты. Ах, не переводится! Ах, не идентифицируется! Ах, это не русский язык! Нет, ошибаешься, он очень русский язык. Может, излагается не совсем литературным слогом, но здесь не твое дело. Докажи преданность родине, будет литературный язык. Покуда не доказал преданность родине, ты словно в бочке затычка и не пентюхай, пока не сломали.
Всего восемь минут. На каждые четыре минуты по одной переводимой фразе:
- Как стоишь?
- Трибунал!
- Против родины?
- Вольн-н-но!!!
Может я где ошибся во фразах или минутах, но полный порядок. Задача выполнена, чистка проведена, мордоворот у солдата заблеял иссиня-мертвецкими пятнами. Зато для майора теперь никаких пятен, и все 'положено'.
8 ЧАСОВ
Вот тебе кресло, вот тебе сейф. Дубов водворяется в кресло и трогает сейф. Этот сейф железный, конечно, не девушка, но его приятнее трогать. Секреты там всякие, полезные вещи, бумаги. Не уточняю, секреты в бумагах, или бумаги в вещах. Оно опять же секрет. На такое дается подписка, чтобы никакой отсебятины. У врага длинные уши, у тебя короткий язык. Вот враг доберется до сейфа, вот с риском для жизни, вот за большие деньги, а значит... Ну, нет, здесь ему никакого навара. Только по помойкам да по забегам навар. Там авось повезет. У Дубова не повезет. Дубовский сейф со множеством отделений. А в каждом отделении еще отделение, а в том которое 'еще' есть потайная пружина или ящичек или коробочка. Оно от прежнего хозяина осталось, и Дубов не до конца изучил, как всем этим пользоваться. А вы говорите, враг. Если прежний хозяин не разобрал этой самой механики.
Ладно, потом разберемся. Сейф закрыт, за ним диктофон:
- Леночка, кофе.
Оно правильно, оно так и должно быть. В кабинете никого постороннего плюс односторонняя связь:
- Леночка, передай остальным, до двенадцати занят.
Если бы двусторонняя связь - споры там, разговоры всякие, изъявление почтительности и предупредительности, а это мешает. Мы не базар-вокзал, у нас каждая минута на счету. Мы считаем минуты, мы переводим минуты в человекочасы. Человекочасы в свою очередь дают человекодни. Из человекодней вырастают человекогоды и крепнет обороноспособность родины. Кто-то сказал, не крепнет обороноспособность родины? Ах, мне послышалось. Знаю, что послышалось. Ты в присутствии Дубова такое не ляпни, чего доброго и человека обидел, и сам пострадал, и родина в убытке вместо прибыли.
- Разрешите поздравить с началом текущего дня.
Черт подери, это парторг Михаил Исаевич Рашпиль. Диктофон его не касается. Даже лицо перекосило. Ты бог, а он парторг. Черт подери, думал поработать до двенадцати. Вот мягкое кресло, вот бумаги. Некоторые важные бумаги, некоторые не очень. Следовало выяснить, какие важные бумаги, а какие потерпят до завтра и послезавтра. Важные бумаги на подпись. Задерживающий важные бумаги товарищ ухудшает обороноспособность родины, то есть подкапывается под идеологическую и общественно политическую подготовку личного состава. Не ухудшай и не подкапывайся. В данном деле многое на твоих плечах. Думал, что голова на плечах, но снова не так. Во-первых, родина. Во-вторых, оборона. В-третьих, партийный наказ. Но как бы не подпирали бумаги, опять-таки не прогонишь парторга.
- Входите, Михаил Исаевич, - это Дубов,
- А я уже вошел, - снова парторг.
И дальше скороговоркой:
- Разрешите пожелать успеха в вашем нелегком труде, чтобы каждый день не пропал даром, чтобы как яркий подвиг вложил свою лепту в наше общее и нелегкое дело...
Дубов поежился. И так четыре года, два месяца, две недели с довеском. Ритуал какой-то, масонство какое-то. Ну не знаю, хотя грех возмущаться против этого. Партия тебе не масонство. Буржуи напридумывали масонскую партию, чтобы обгадить общее дело. Но вот без ритуала нельзя. Труд и впрямь нелегкий, дело и впрямь общее. Только голова своя, она дура, она тяжелеет под вашим нелегким привеском, она становится ни чуть не лучше огромного чугунка, набитого мокрой землицей заместо сладкой и вкусненькой кашки. Пора бы и мимо. Все-таки новый день, все-таки боль отечества новая, все-таки фимиам вчерашней попойки...
Нет, не вспоминаю, не стоит.
- Садитесь, Михаил Исаевич.
Ритуал почти завершенный, однако придется выдержать еще несколько пассов.
- Простите, Виктор Иванович, - снова парторг, - Прошу вас, простите за это вторжение.
И дальше без церемоний:
- Ваши заботы знаю. Все на благо отечества, все для страны. Рабочий день рассчитан не то чтобы по минутам, но по секундам. Так должно быть, только так и никак иначе. Вот сидим мы с вами, вроде как белые люди, вы в кресле и я в кресле. Вроде мы ничего не делаем, а на самом деле голова работает. Что ты страна, как ты страна? Если голова работает, нельзя сказать, что ты ничего не делаешь. Голова есть первое орудие офицера и человека. Головой человек отличается от животного, а офицер от человека. Убери голову, оставь только руки, и что? Нет, я вас спрашиваю, что? И сам же вам отвечай, да ничего. Рукам свое место, голове свое место. А я не для того пришел на рассвете, чтобы вам помешать, но очень срочное дело для головы привело меня в стены вашего кабинета.
Мы рассуждали про церемонии, да куда уж тут церемониться? Если на первом этапе майора передернуло, на втором он поежился, то на третьем его глотка распухла и воздуха что-то в ней маловато. Не он говорил, он только слушал, но все равно маловато. Через ушное отверстие выкачался воздух. Я ничего не поставлю против высокоидейной, политически грамотной и подкованной речи парторга. Не размазня с тумаками, это правильная подкованная речь, она организовалась в свое время и на своей грамотной почве. Но для майора лучше бы речь безграмотная и безыдейная. Не так за горло берет, не так прихватывает, не так выворачивает наружу. Я вас узнал, вы меня знаете. Я вас послушаю, только, пожалуйста, произносите слова через рот. Это ваша работа, а это моя работа. Только попроще произносите слова, полегче и меньше всяких эпитетов насчет родины.
- Тринадцать-тринадцать, - почти бессознательно брякнул майор, - Неужели крыша слетела с объекта?
Вот до чего доходит, когда голова думает. Еще ничего не случилось, а в голове выключатель. Но успокоились, дорогие мои, парторг не такой кровожадный и деспот:
- Крыша она целая, и на объекте полный порядок; По крайней мере, с утра доложили, что там опасаться нечего. Хотя бывали загвоздочки. Во-первых, недостаточный энтузиазм молодого специалиста Мурашова. Во-вторых, некомпетентность и разгильдяйство того же специалиста. В-третьих, халатное отношение молодежи в лице опять-таки Мурашова к своим правам и обязанностям, внутреннему распорядку части и армейским традициям, которые заложены, по крайней мере, не нами, но нам за них отвечать. Теперь подумайте, сколько всего за один раз, это почти чепэ государственного масштаба, которое в простейшем из вариантов потянет на масштаб нашего города. Хотя могло быть и хуже. Такой пэпээр, понимаете.
Парторг проглотил плевок, словно проглатывал с булкой весь свой масштаб со своим пэпэером:
- Неподкованный специалист Мурашов двоякомысленно отказался поехать на север. Больше того, он подбивал молодежь к отвратительному неповиновению властям. Его агитационные выходки выше всякого понимания и против всяких традиций советской армии. А, следовательно, против социалистического строя, обороноспособности родины, нашего народа, нас с вами, как представителей народа, то есть лично меня и лично вас, как непосредственного начальника товарища Мурашова. Но это еще допускается. Молодежь гордится, что без нее никуда, да мы ее по носу. Мы и без молодежи любое дело сошьем. Кадры у нас хорошие, кадры у нас испытанные. Они на верном пути. Кто тридцать, кто двадцать пять лет, в крайнем случае, двадцать четыре года прослужил своей родине. Одно слово ветеранские кадры. Маргарита Семеновна, Елизавета Абрамовна, Исаак Моисеевич. Все наши ребята. Да для части родной, да для дела, да жизни не пожалею... Вы не сомневайтесь, Маргарита Семеновна четыре часа в дороге. Объект устоит и целой останется крыша.
Майор едва отошел:
- Ну, если Маргарита Семеновна...
И лицо майорское отошло:
- Ну, в таком случае...
И голос командный прорезался:
- Так какое у вас дело?
Вот вам уже настоящий майор. Не рохля, не мямля, не паршивый зануда или чернушник с соплями на мордочке. Но настоящий майор, но с майорским лицом и майорского звания. Время мое дорогое, мысли мои дорогие, все у меня дорогое и не терпит какого-либо вмешательства и отлагательства.
Теперь побледнел политолог:
- Не поверите, Виктор Иванович, опять в сотый, нет, в пятитысячный раз негодяй, зазнайка и пакостник Мурашов. Мало позорному ренегату баламутить отдел, отрывать законопослушных сотрудников от работы и их обязанностей. Он же лежебока, слюнтяй и пацан. Еще не исправили в нашей кузнице, еще сыроват, я понимаю, скучно оно, вот и балуется. Поругал святыни, ох хорошо. Обложил перестроечное пространство, ох молодец. Наплевал на парторга, какое позорище. Он думает для парторга позорище, а это для него самого. Позорный, гадкий, мелочный, просто червяк Мурашов, никак не уймется. Разоблачает и оскорбляет совершенно непонятные пакости правильных граждан, все оно мало, напал на командира части.
- Что такое? - Дубов выдавил с гноем.
Парторг додавил с отчаяньем;
- Вот именно, что? На самого командира, на самого благодетеля, на отца родного. Ни в какие ворота не проходят позорные выходки вашего подопечного Александра Сергеевича, это на заборе не написать, и то обсмеешься. У командира тяжелый сон, у командира плохое здоровье, тем более никакой выгоды от командования частью. Ей богу, отец родной. Вы не думайте, что я верующий. В бога не верую, но в командира пожалуй. Все потерял, все раздал, это не я, это он командир, ради ничтожного 'я' неких ничтожных существ, ради благополучия сопленосой, недееспособной, недоразвитой молодежи. Или вы не согласны? На одних весах командир, на других молодежь. Командир в одном экземпляре, а молодежь кучами и пачками. Положил на весы, ее не жалко. К уже существующему барахлу можно добавить еще барахла в еще большем количестве. Сколько не подкладывай молодежь, все равно не перевесит свою чашу. А командир один, другого командира не будет. Чем более его убавляется, тем хуже для вас и для нас, и для вашей дрянной молодежи.
Тут подкованный голосок изменил парторгу. Оно дело, я ничего не имею взамен. Даже подкованному партийцу, когда рассматривается высокая материя. А если материя не совсем чтобы высокая, но высочайшая, но гиперпространственная материя, но черт его понимает какая? Как тут сохранить голос, как не сбиться на истеричное нечто вплоть до свинцового шепота:
- Совсем переврался, совсем обнаглел ренегат Мурашов. Чувство меры есть у животного из самых наглых, из самых безмерных экспериментов природы. У волка есть, у крысы, у таракана. Животное и то с понятием. Кто твой кормилец? Кто твой даритель? Кто для тебя отец или мать? Животное знает, кто еще кто. Его не обманешь, не закомпостируешь, не извратишь. Если вокруг хорошее, ласковое, добротное и бескорыстное нечто, то самый лютый волчища станет щенком, самая лютая крыса поднимется на задние лапки и приведет к тебе таракана, который придет по своей воле и подставит под тапок вонючую спинку.
Парторг сломался до хрипа:
- Такого стоило ожидать. Не ужучили подлеца в свое время. Все оно зарубежное либеральничание. Вот тебе молодежь, вот ты ее воспитывай, но не так чтобы дубиной. Дубина есть дедовский метод, а сегодня метод во всем перестроечный. Кто ударил дубиной, тот повредил перестройке. Как же ей повредить, перестройке? Скорее наоборот. Перечитайте в который раз Домострой, книга теперь разрешенная, в ней все сказано. Если воспитываешь с лаской, то не оберешься греха. Если воспитываешь дубиной, то можешь и промахнуться, но греха за тобой нет. Просто такой гад, просто такая мразь, как Александр Сергеевич Мурашов, уже не воспитывается. Обругал политотдел и меня лично. Обругал начальственные органы и вас в том числе. Всех и всяк обругал. Маргариту Семеновну, Елизавету Абрамовну, Исаака Моисеевича... А ты стоишь с правильной рожицей, будто так и должно быть. Ругайтесь, кривляйтесь, товарищ молодой специалист, только, пожалуйста, сберегите силы свои, чтобы иногда поработать. Вот какие интеллигенты вокруг, так называемые наши либералы, перестройщики и всякое прочее. Не задеваем легко ранимую душу молодого специалиста. И где-то затерялась дубина...
Там еще что-то было. Но Дубов не слышал и, кажется, вовсе не слушал товарища парторга с весьма знаковой фамилией Рашпиль. Капля за каплей яд распирал благородное сердце.
9 ЧАСОВ
Теперь телефон. Не звонил, не звонил, наконец, зазвонил. Прямая связь, черт возьми со всякими потрохами. Ой, простите, я что-то не так говорю. Прямая связь, сами представляете откуда. Это не детский сад, не школа для малолетних хулиганов, не гастроном или рынок. Прямая связь только одна, только оттуда, сами на данный момент догадались. Она бы доставала пореже эта прямая связь или вообще никогда не действовала. Впрочем, она и так достает не особенно часто, но для напоминания есть, но на самом почетном месте. Гляди и не забывайся, товарищ майор. Чувствуй, и не засыпай, верный слуга отечества. Враг не находится в состоянии дремоты, его глаза такие жучковатые, такие острые, а глаза майора обязаны быть острее. Значит, не засыпай, твою мать. Черный телефон всегда перед глазами, ужо если он зазвонил...
Дубов не выдержал, Дубов подпрыгнул в своем генеральском кресле, машинально схватил трубку:
- Майор Дубов, - это Дубов.
- Товарищ майор, - это в ушах неприятный, точнее торжественный рокот, - Отвлекитесь на пару минут.
Вот повезло. Сонливость, как после бани. Задумчивость без всяких прикрас скончалась под офицерским ковриком. Прочие прибабахи и закидоны отпали от офицерских мозгов. Им бы не выскакивать и не высовываться, но они скок-поскок и разом под стол, где торчит провод. Говорят, на проводе тупая машинка. Говорят, слепое устройство. Говорят, вообще ерунда. А кто его знает, а кто проверял? Техническая революция изменила весь образ жизни советских граждан. Научный прогресс перевел 'невозможное' ничто в разряд 'обыденных' вещей и предметов. Даже сокровенные мысли, невысказанные и непродуманные, становятся достоянием общественности. Каким путем, не твое дело. Но есть над чем поупражняться, прежде чем замутить воду.
- Полковник Врулев на проводе.
Видит бог, повезло. Начальник политотдела. Дубов приподнялся миллиметров на сорок от мягкой поверхности кресла. Сам начальник, черт его в рот. Тут не абы как приподнимешься, тут полетишь. Видит бог, еще куда полетишь! Или кубарем вверх, или по наклонной, но вверх тормашками. Нет, не хочется по наклонной куда-то лететь, а только вверх, не обязательно кубарем. Еще миллиметров на сорок, даже на пятьдесят приподнялся майор Дубов. Это не страшно, это не больно. Даже ох тебе здорово, как идеологическая жила среди самых простых и отстойных кусочков материи. Идеологическая жила на проводе! Мозг России на проводе! Гений и поводырь, снова черт! Далее голова на куски, в том числе и широкий ленинский лоб товарища Дубова:
- Слушаю, товарищ полковник.
Фуражку натягиваем до самых ушей, а лицо не лицо, но подобострастная рожа. И как нечто подобное выносит родная земля? Хотя постойте, почему не выносит? Неужели навытяжку перед телефоном стоять? И так более чем достаточно приподнял офицерский зад Дубов. Хотя кое-кто говорит, не достаточно. Пока при маленьких звездах, то бишь майор, можешь и постоять, невелика важность.
- Не слушаю, а слушаюсь, - опять же оттуда.
Самое время сойти с ума. Но провод паршивый, халтурщик из рабочей (то есть неофицерской) среды делал. То скрипит, то рокочет, то заливается соловьем, черт его разберет, этот провод. Может, обругали, может, похвалили, а может, к награде представили, и несколько слов пронеслось мимо. Они конечно важные слова, даже очень важные, но не будешь же переспрашивать. Не зациклился на подобной тупости Дубов. Тем более не бабка на базаре товарищ майор. Бабка всегда переспрашивает. С бабкой и глухо и в ухо, а тут тебе величина ого-го какого масштаба. Чего уловил, на том и ладно:
- Поступило распоряжение отыскать понимающего электрика. Самосознательного, молодого, здорового, энергичного, опять-таки с образованием и руками. Отыскать и немедленно доложить по инстанции.
Еще один перерыв технического свойства. Он как передышка. Хлопает, булькает, зудит на другом конце провода. То ли там наливают, то ли решили повеситься, то ли прошлись пилой по зубам, то ли секретная защита сработала. Неужели секретная защита сработала? И весь разговор будет записан, отредактирован, подвергнут более детальному пересмотру или анализу, после чего попадет на стол командира части. Лучше бы пилой по зубам. Ах, вы зубы, мои зубы. И чего оно так заболело под левой скулой, словно к врачу не ходил двадцать лет некто майор Дубов. Не правда ваша, каждый год ходил и ходил майор Дубов, хотите справку из сейфа:
- Есть другие вопросы?
Пожалуй, от того и заболело, что вопросы есть, а отвечать обязан не в пример базарной торговке:
- Никак нет, товарищ полковник.
Вот это ответ не мальчика, но офицера. Собрался все-таки, выдержал, отстоял свою гордость товарищ майор. На сорок миллиметров плюс еще сорок от поверхности мягкого кресла. И никакого подхалимажа. Если стоишь навытяжку, значит подхалимаж, хуже того, перед нами типичный доперестроичный лизоблюд, шестерка ходячая. Но офицер не шестерка, он честь, он совесть эпохи, на нем русская земля держится. Если не против, на нем целый мир русской, настоящей и бескорыстной культуры, выпестованный из самого сердца России. Вот точно, никакой нынче корысти нет вытягиваться перед телефоном. Даже если подразумеваешь в телефоне секретный глазок или еще там чего. Я тебе повторяю, офицерское бескорыстие - капитал нашей родины. На твоем конце сорок плюс сорок миллиметров или какая-нибудь адекватная величина. На чужом конце, который прямая связь, там одобрительно хмыкнули, или мяукнули, или еще чего промычали. Но кажется, оно с положительным знаком, и ничего больше.
- Никак нет...
Это уже в пустоту, это для закрепления пройденного материала. На том конце хлобысь трубкой. С того конца размашистые гудки. Очень импульсивный товарищ Врулев. Зато Дубов выдержанный товарищ и стопроцентный атлет. Какие у него руки! Какие у него ноги! Какая спина! Другой бы давно обломился, а Дубов держит и держит дистанцию сорок плюс сорок или почти пятьдесят миллиметров от плоскости кресла.
10 ЧАСОВ
Наконец отпустило. Атлет очнулся. Атлет дернул ножкой, чуть позднее, минут через восемь бедром, еще позднее всеми последующими частями своего стопроцентного организма. Эк, затекло! Ух, повело! Не понимаю, чего здесь такое случилось, едва не дошел до больницы. Если бы каждый час упражняться по вышеперечисленной методике, оно точно дойдешь до больницы. Но если не каждый час выполнять столь полезное упражнение, тогда еще можно справиться, тогда еще хватит атлетической подготовки товарища Дубова.
- Доложить?
Тоже мне задача. Коварная, между прочим, задача. С очень существенным подвохом и множеством подводных камней. Как еще доложить в сложившейся ситуации? Откуда особенная форма доклада, если душа у тебя чистая, почти праведная? Ты не отказываешься, ты докладываешь практически каждый день. Но зачем еще лишний доклад по особенной форме? Может с точки зрения государства он и не лишний доклад. Но с точки зрения офицера он выходит за рамки повседневных обязанностей офицера. Хотя какие рамки? Тебе приказали очень ответственные товарищи, ты и докладывай. Вот если бы приказали не очень ответственные, но просто ответственные товарищи, разрешается еще поворчать, но все равно не уйти от доклада. Здесь ничего крамольного, тем более недостойного. Никаких неуставных отношений, никакой дружбы, одна служба. Да какая еще служба, скорее отсиделовка на рабочем месте. Но тонкости есть. Слишком задача ясная, слишком хорошо укладывается в офицерском мозгу, чтобы в какой-то степени не уложиться, но довести все предстоящее дело и весь доклад до полнейшего абсурда:
- Ах, этот клуб! Словно вампир выгрызает плазму, соки и кровь, плюс много хорошего из отдела. Что он такое? Подумал и повторяю, вампир. Но разве так можно про клуб? Строится по высочайшему повелению, создается по высочайшему указанию. Всякий товарищ обязан и должен поддерживать строительство клуба, если он патриот части. И поддерживает строительство клуба всякий, который обязан по службе. Начальники групп поседели на вывалке мусора. Ведущие инженеры и старшие специалисты пожидели на помоечно-распилочных мероприятиях. Кто не помоет, того распилят до полного отсечения премии. Точно не помню, на какую сумму распилят, но все равно. Отдай, выполни, сделай. Да что тебе инженеры? Сам заместитель товарища Дубова и верный вояка капитан артиллерии Чушкин, вроде простой солдафон, протирал лампочки. Хорошо протирал, за то благодарность в приказе.
Дубов сморкнулся:
- Ах, этот клуб! Первостатейный объект обороны. Какая здесь оборона? Говорят, очень какая здесь оборона. В училище не учили, что клуб первооснова основ. Ты думал он 'чудище' на кривых щупальцах, ты называл его 'кровосос' или как там еще, но не первооснова. Для него и только для него отложили второстепенные дела оборонной промышленности. Ты думал дела первостепенные, а оказались второстепенные. Министерство бормочет, ведомства куксятся, стройка стоит. Да и пусть, стоит стройка, если твой сорт номер два. Сначала беремся за первый номер. Лучшее офицерство, лучшая инженерия, лучший обслуживающий персонал... Приказ родины! То есть приказ командира части. А кто сомневается, что командир не есть родина? Сам согласен, сам не сомневаюсь. Но неужели нельзя потерпеть несколько месяцев, или один месяц, или пару недель? Неужели не дать передышку для второстепенных объектов? Танковый завод, ракетная станция, военный городок. Оно второго сорта, может и так. Но за второй сорт можно загромыхать на границы отечества.
Дальше не совсем чтобы членораздельная речь, хотя связь не совсем чтобы и прямая. Дубов застонал. Где его вера? Где его комсомольский задор? Да что я такое говорю, не комсомольский, но коммунистический задор выдающегося защитника советского государства. Хватит прикидываться. Всем трудно, и времена трудные. А в армии времена особенные. То есть в армии они всегда особенные. Ты не обманывай папу, маму и прочих товарищей. Или в армию направляется личный состав груши да яблоки околачивать? Какие груши? Какие яблоки? Пришел служить, так служи. Бывает службишка, но для тебя все равно служба. Ничего первостепенного и второстепенного не может быть в армии. Опять же крамолой пованивает. Есть приказ. Все силы сюда, значит сюда, но от прежних обязанностей приказ не освобождает даже выдающихся защитников советского государства. Ты думал, освобождает приказ. Ишь какой прыткий у нас Дубов. В армии запрет на прытких и шатких товарищей. Побежишь во всю прыть, обязательно споткнешься. Прыткие товарищи, они точно спотыкаются, черт подери. Прыткие товарищи бегают от приказа и до приказа. Вот ничего не делаю, вот подождем, пока 'это' заменит 'то' или вообще отменит новым приказом.
Ничего подобного, мой дорогой. Мягкое кресло только сегодня мягкое кресло в прекрасном городе Ленинграде, а завтра оно трансформируется в скорый поезд или в медленный в самолет и ту-ту. Россия большая, армия наша рукастая, власть дотянулась до самых до окраин, специалисты нужны. Или не чувствуешь, какая рукастая армия? Наконец-то сознался, наконец-то прочувствовал, что и куда полагается. Сегодня здесь, завтра там. Не обязательно там с понижением. Да что ты, мой праведный? С повышением там еще интереснее. И служить дальше и выслуживаться больше. Там нормальная служба до двадцати пяти лет, затем еще пять и еще пять, пока армия не решит - хватит. Ты не думай, повышение оно повышение. Но из-за него вон какая рожа торчит. Одутловатая, окосевшая, в желтых потеках и черных разводах, с мешками невиданной величины под поросячьими глазками. Неужели глазки опять поросячьи? А ты думал какие опять глазки? Всего тридцать два товарищу Дубову. Не много, не мало. Не жарко, не холодно. Это с того момента, где по иронии глупой судьбы народился на свет глупый пухленький мальчик по фамилии Дубов, когда с колыбели решили за мальчика воспитание, обучение, обстоятельства. А затем нищета, бесконечная глупость, убожество положили на чашку весов пожелания новой, достойной, с каких-то сторон человеческой жизни. Что тебе путь инженеров? Это не путь. Или приколы рабочие? Оно не отсюда. Шагаешь, надеешься, глазища такие и уши развесил в разные стороны. Ради чего? Кажется, опять ничего. То есть ничего праведного, если желаете, настоящего нет в самой жизни. Все одна фикция. Вон армия, она не фикция. Только там горят звезды.
Дубов вздохнул;
- Слушал, слушаю, до конца буду слушать, что принесла с собой армия. Это глупые сказочки о военных. Родина матушка, офицер батюшка, и еще защитник отечества. Офицер, конечно, защитник, пока его защищает отечество. Но не всегда его защищает отечество. Благородный долг не всегда с толком. Великое дело по обратной защите может случиться единственный раз за всю жизнь, но скорее ни одного раза. Больше дела мелкие, чем великие. Защищаешь по мелочам. Как трогательно растратить на мелочи жизнь, но как тяжело. Защищаешь, защищаешь и защищаешь. Говорят, офицеры погрязли в несоциалистической роскоши. Говорят, офицеры засыпались льготами. Говорят, офицеры нажрали огузок и брюхо почти до колен. А еще зашибают бабло до усрачки, а еще квасят бочками или кадками презренный металл, а еще кладут в мешок и в сундук всякую рухлядь. Да кто говорит? Или кто говорят? Ребята на нюх не видели армии.
Дубов снова вздохнул:
- Сначала маленький офицер, даже не офицер, но офицерик. Переезжаешь по точкам и базам, из одной маромойствующей дыры в другую не менее маромойствувщую дыру, а может и более. Капуста долой, богатство долой. Все размотано, все запорчено по дороге. Это не путь, но дорога. Пресмыкание, лебезение, послушание в каждый момент. Когда еще можно расслабиться? Кажется, никогда. Переезжаешь и поднимаешься по служебной лестнице, но расслабиться опять же нельзя. Вот в этом году новые звезды. Светят ярче, но и пресмыкание не клубничника с картошечкой. Удовлетворяют больше, но и лебезение не из последних щедрот. В кармане чего-то звякнуло, оно опять-таки наконец, но не спеши, не для тебя звякнуло.
Дубов провел по глазам ладонью:
- Мешки, сундуки, капуста...
Неожиданно остановилась ладонь. Неужели что-то капнуло сверху? Неужели идея, черт ее подери? Я не думаю, что идея. Но глядите, просил и выпросил, канючил и выклянчил идею майор Дубов? А еще жаловался в пустоту, но пожаловали за это идею. Неужели точно пожаловали? Да вы не сомневайтесь, товарищи, оно железно, так оно есть. Офицерский мозг, что вулкан. Тянет, потянет, вдруг взрыв, и все покрыл лавой:
- Ренегат Мурашов...
Правильно, чудненький ты. С дуба рухнул, а раньше стучали в башке одни камешки. Следовало раньше подумать над сложным вопросом, все равно бы сюда достучали мозговитые камешки. Подобный стук кончается на единой закваске. Ты заквасил некоторый суррогат под идею, а когда-нибудь выпьешь идею. Ну, может не ты, но лучше все-таки самому дорасти до идеи. Чтобы другие товарищи не перехватили и не воспользовались. Больно у нас ушлые эти другие товарищи.
- Значит скотина, - первый подход.
- Значит похабная мразь, - подход номер два.
- Значит отъявленный негодяй, ренегат, сочинитель, - а это под номером три.
И еще много-много всяческих 'значит'. Они ширятся, они расплываются, они кусками и матюгами разносят офицерский мозг товарища Дубова. Нет, никакой литературной подоплеки для вышеописанного явления. Ты про свою литературу забудь. Вот за пределами воинской части, вот повесишь кителек на сучок, а фуражечку в уголок, тогда заниматься литературой самое милое дело. То есть будет у тебя право на возвышенный слог или букву, или еще там на какую фигню. Даже стихами.
Спросишь, отчего стучу?
Быть начальником хочу.
Чтобы выглядеть спесиво
А приказывать визгливо.
Перед зеркалом скакать,
Вздорно губки поджимать,
К повелителям ласкаться,
Над другими издеваться.
И достичь такой судьбы,
Чтобы чванились рабы,
А любители свободы
Превратились в кучу сброда.
Почему бы и нет? Поэзия, светоч разума, взлет какой-никакой, пускай даже юношеской мысли. Александр Сергеевич Мурашов и поэзия - оно смешно, оно ляпсус, но за пределами службы вполне разрешается. Тогда и служба все равно, что забава. Хотел сказать, службишка, но об этом где-то уже говорилось с незначительными ремарками. Значит забава. Забавляемся и умиляемся по любому поводу. Но только не здесь. На рабочем месте ты только майор, а он только молодой специалист, и точка.
- Метелка, подлец, негодяй!
Дубов почувствовал жжение в переносице, очень схожее с вдохновением:
- Этот мерзостный прыщ человеческий изгалялся и распространял свои пасквили среди таких же гнусных прыщей. Ишь чего учудил! То бишь ему разрешается, то бишь умненький-благоразумненький товариш. А я повторяю, прыщ как он есть прыщ. Общество сильное, крепкое, бескомпромиссное, даже перестроенное на правах перестройки. Только сильное общество способно перестраиваться, слабое общество не перестроится никогда. А ты со своей шпаной против общества.
Майор улыбнулся. Правда, не так, как оно следовало. Угловатая вышла улыбка. Точнее, вымученная она и попросту жалкая. Но проскочили еще один серьезный рубеж. Всем чего-то не хватает, у всех чего-то не получается. Пускай лучше будет улыбка. С улыбкой мы как-нибудь разберемся дедовским методом. Углы подрезали, а жалость долой. Не всегда в цене твоя жалость, иногда она хороша, но скорее не так чтобы очень хорошая жалость. На более высоком уровне степенное, строгое, командирское слово уничтожает ту самую жалость. Впрочем, наедине со своими мыслями возможна и жалость. Ух, я какой жалостливый, просто жуть. Встал перед зеркалом, погримасничал, покривлялся майор Дубов. Вы не думайте, будто глагол 'скакать' из дурацкой поэзии. Никакого 'скакать', просто 'встал' перед зеркалом майор Дубов. Для того оно и зеркало, что перед ним репетируем блеск, железо и злобу. Хотя зачем она злоба! Впрочем, не представляю зачем, но нужна в определенный момент злоба. Главное, что так положено, что это порядок.
Далее диктофон:
- Александра Сергеевича в кабинет.
А в диктофоне те же железо, злоба и блеск. Приятно-таки ощущать, как заметались рабы на противоположном конце провода.
11 ЧАСОВ
- Вызывали? - растрепанная голова, не имеющая ничего общего с офицерским стандартом, протиснулась в дверь. При чем дверь не хлопнула, не отлетела на весь свой пролет, а была открыта настолько, насколько могла пройти голова. Даже пройти с трудом: тихо, интеллигентно, как-то совсем по-ребячески. И чтобы за головой, или за подбородком интеллигента и инженера протиснулся невысокого роста крепыш, намереваясь занять самый ничтожный клочок в кабинете.
'Ничтожество, пальцем одним раздавлю, - рубанул втихаря разыгравшийся Дубов, - Пальцем одним по столу, не останется мокрого места'.
Ничтожество сделало некий кульбит, при котором то ли пролезло немного вперед, то ли качнуло по сторонам свой крепкий, но чертовски непрезентабельный корпус. Я имею в виду, по Дубовской мерке непрезентабельный и непохожий на дуб корпус. Как вы понимаете, крупная мерка привлекает крупные формы, а мелкие формы привлекают мелкую мерку. По крайней мере, четыре свободных кресла на данный момент не заинтересовали прибывшего товарища. Но старенький стульчик с корзиной для бумаг стал объектом его пристального внимания.
'Уселся и бумаги не убрал, - подумал Дубов, - Работы минуты на три, не больше'.
Впрочем, можно и ошибиться, если перед тобой молодежь.
- Насчет, вчерашнего, - Александр Сергеевич Мурашов сморгнул без приказа, - То есть сразу предупреждаю, оно прошло, оно вопрос решенный. А мне наплевать на все ваши возражения о справедливости, чести, достоинстве гражданина в период координальной перестройки вашего координального общества. Да засуньте себе это общество, догадались куда. Сыт по горло подобной фигней, не интересуюсь, не перестраиваю ваше насквозь прогнившее общество. По крайней мере, с вами не перестраиваю. Оно глупость и профанация идеи. Верхи не могут перестраивать общество, верхи вообще ни на что не способны, кроме как пакостничать во вред своему государству. По крайней мере, их перестройка не наша молодежная перестройка. Верхи только подстраиваются под существующий момент, чтобы не оказались на улице ни с того ни с сего. А это для них страшнее, чем пуля.
Вот тебе раз. А ведь верно заметил Михаил Исаевич Рашпиль, что за товарищ? То глаза в пол, то моргал или смаргивал, ну точно девица-красавица и невинная, черт подери, шлюха. Теперь задирает свой подбородок чуть не поверх головы. Губы тонкие, между губами щель, зубы желтые. Но подбородок противнее и злее всего. Он точно подбородок интеллигента и инженера. Такое упрямство, такая воля, опять же черт. Думал сказать, каприз. Нет, здесь капризом не пахнет. Это упрямство врага, это воля, воспитанная на убеждении. Ничего шаткого, все убедительное. С таким подбородком не то чтобы пальцем одним, но танком вряд ли раздавишь.
Легкое облачко на небосклон:
- Вчера оно было вчера.
Сказано про небосклон для майора Дубова. Как-то неуютно становится в кабинете. Вроде и кабинет свой, вроде и кресла пустые, вроде и стульчик с корзиной - его не жалко. Но все равно неуютно, точнее, противно в своем кабинете товарищу Дубову. Впустил заразу, прокралась зараза. Скромненько, мягонько, черт ее знает как. Пока что расположилась на стульчике. Места под ней мало, места совсем ничего. Но зараза опять же зараза. Хотя можно и отмахнуться от этой заразы. Не твое дело, товарищ майор. Ты производственник, ты работяга, ты всегда работал для родины. А тут идеология с политологией, а тут чистейшей воды вопрос риторический. Да ты не вмешивайся, товарищ майор. Неужели страшилка несчастная быть руководителем электротехнического отдела? Неужели каждый руководитель обязан заботиться о душе своих подчиненных? Неужели хлеб отбиваешь у комсомольских товарищей и сотрудников политорганов? Повторяю, мы говорим по работе. По риторическим вопросам они. Проморгали, не подковали, заварили кашу на киселе. Снова они. Пускай расхлебывают заваренную кашу. Твоя позиция более сложная, но более ясная. Что-то насчет хаты, которая с краю. Только не думайте, что струсил и отступил майор Дубов. Не бывает трусливых офицеров в советской армии, а чужой хлеб и чужая каша очень бывают. Вот это хлеб политорганов, а это твой хлеб. Пора говорить о работе.
- Я человек хозяйственный, - снова майор Дубов.
- На том спасибо, - здесь ренегат Мурашов.
- Никакого спасибо, - как можно больше беспристрастия со стороны Дубова.
- Никакого так никакого, - как можно больше наглости со стороны молодежи.
Вот теперь самое время разобраться со своим хозяйством. Если ты человек хозяйственный, так чего размусоливаешь перед какой-то там молодежью? В политотделе пускай размусоливают про перестройку и прочие молодежные радости. У них другая профессия. Рот закрыл, рабочее место убрал. В политотделе можно и лаской и таской. Все зависит от курса правящей партии. Сегодня курс на отстрел, значит таскаем за зад молодежь. Завтра на перестройку, значит ласкаешься с молодежью. Но работа всегда есть работа. Поставил ее на ребро и довольно.
Позиция майора:
- Вам известна хозяйственная политика части?
Реакция ренегата:
- Допустим.
Основная идея майора:
- Мы подготавливаем бумаги и направляем их в министерство. Министр их утверждает и отправляет обратно. Кажется, все очень просто. Мы сами хозяева над своей судьбой. Чего подготовили, или как у вас говорится 'урвали', то наше. Но это не так. Министр опять-таки человек. Есть свои соображения, проекты и планы, он не всегда подписывает, что нам удобно, а чаще подписывает, что совсем неудобно. И это не самое главное. Даже если мы получили в удовлетворительном виде бумаги, оно не значит, их следует положить в сейф и отправиться на обед с чувством выполненного долга.
Ответ молодежи:
- Знаю, знаю. Опять ваши россказни, опять этот долг. С ним ложишься в кроватку, и с ним из кроватки. С ним берешься за ложку, и он из-под ложки. Каждый день, на любом перекрестке стоит этот долг в белых тапочках. Комсомолец, а каково твое отношение к долгу? В выходные дни поспешим на работу! Лучший отпуск с лопатой! Вот такое твое отношение к долгу. Вышел на улицу и проскандировал комсомольские лозунги. Но на этом заканчивается долг и само отношение к долгу. Нет, товарищи коммунисты и перестройщики, на лозунгах молодежь не возьмете. Ваши бумажные лозунги не имеют ничего общего с молодежной концепцией развивающейся России. Можете манипулировать лозунгами, можете на них махинировать, можете под ними наделать красивую кучку и выкушать. Ваше законное право, если настолько привлекательные и вкусные лозунги. Только простите, я в стороне. Всего хорошего, делаю ручкой.
Ну, как с таким разговаривать на родном языке? Дубов закатил глаза, и напоролся взглядом на противоположную стену. На стене грамота. Одна, вторая, девятая. На каждой грамоте печать или подпись. Каждая грамота не за здорово живешь. Каждая из Москвы и подтверждает правильность позиции Дубова против неправильности позиции его собеседника. Дубов прав, и ежу понятно, насколько. Дубовская позиция выше позиции ренегата. И слова правильные. С этими молодыми специалистами, с ними еще нянчиться и нянчиться, пока не отработал три года. Что будет потом, не желает думать майор Дубов. Но сегодня приходится нянчиться, опираясь на правильные слова. Вот если бы да солдат, да на твоем месте...
Но ведь уходит скотина. Без спроса, черт подери, без приказа, опять-таки черт, и уходит.
- Постойте, - в нерешительности майор Дубов.
- Могу и постоять, пока левая нога не устала, - с безразличием ренегат Мурашов.
- Вы просто невыносимы, - снова майор Дубов.
- Я не несун и ничего не выношу из вашей, заметьте, игрушечной части.
Сейчас уйдет, тогда все пропало:
- Но будьте человеком!
Это мольба:
- Я же на вас не оказываю давление, не провожу урок агитации. Но по-человечески неужели не договориться двум интеллигентным товарищам? Чтобы вы не пострадали, чтобы родина не осталась в накладе. Да что вы за человек? Неужели такая ничтожная родина? Неужели она ничего не значит для вас? То есть совсем ничего. Ну, вот карандашик, он значит, он орудие инженера. И бутерброд опять-таки значит, он инженерная пища. А родина ничего. Пустой звук. Услышал и позабыл. Подумал и ничего не придумал. Неужели вы не из русской России, и это не ваша родина?
Странная мольба. Зато ответ на нее подходящий:
- Да пошел ты...
Видит бог, слушает, понимает товарищ майор, через секунду скроется ренегат Мурашов. Его не заставить, его не вернуть обратно. Унижайся не унижайся, доказывай не доказывай, да хоть снизойди до него всем своим начальственным положением. Ты производственник, я производственник. Ты инженер, я инженер. Ты молодой, а я разве старый товарищ? Все равно скроется ренегат Мурашов. А ведь по справедливости хотел поступить майор Дубов. Чтобы подчиненного не ударить, и администрации хорошо, и тем самым путем, которым позвала своих сынов перестройка. Если бы ренегат Мурашов был в солдатском хэбэ... Господи, разве сейчас это важно?
Новая мольба:
- Мы договоримся!
Мольба к спине:
- Я заплачу.
Дверь открывается:
- Заплачу вдвое!
Дверь нараспашку:
- Шестичасовой рабочий день!
Кажется, осенило:
- И три отгула...
На этот раз никакой ошибки. Точно, оно осенило. Дверь, кабинет, мягкое кресло, дьявольский подбородок товарища. Да не такой он и дьявольский, твою мать, подбородок. Из мягкого кресла в мягкое кресло переместилась вполне подходящая величина, которая еще недавно нас раздражала до отупения. Не выпячивается и не задирается подбородок. Тем более неподходящий товарищ вполне подходящий. Две руки, две ноги, два глаза, один нос. Неужели ренегаты делаются из подходящего теста? Нет никакого там теста. Впрочем, не ренегаты они совсем. Это мы растерялись, это мы попустительствовали, это мы не нашли своевременно или заблаговременно нечто человеческое, где бы его следовало поискать. Вот и кусай локти.
- Похоже на разговор, - успокоился Александр Сергеевич Мурашов, - Собственно говоря, ничего не имею против, чтобы послужить на благо отечества. Все-таки мое отечество, мой народ, мой город, моя работа, даже моя перестройка. Вы не думайте, я не обманываю, не такой беспринципный и страшный молодой специалист за год до амнистии. Нет, ничего подобного. Со мной моя родина.
Вот теперь пронесло.
- Не приказ, а просьба, - начальственным тоном майор.