Аннотация: Было такое время, когда господа студенты ездили в стройотряды, и развлекались там по полной программе.
АЛЕКСАНДР МАРТОВСКИЙ
ДЕРЕВЕНСКИЕ ЗАРИСОВКИ
Живописный берег Вуоксы. Спортивный лагерь Политехнического института. Чертовски ядерная смесь, и более чем взрывоопасная. Вуоксе тысячи, сотни тысяч, может быть, миллионы лет. Спортивный лагерь ведет счет на годы, может быть, на десятки. И вот они вместе. Кому-то покажется, так не бывает, наехали паразиты на родную природу и все испортили. Но так бывает, именно так. Никакого паразитирования на чистом теле природы. Просто в восьмидесятые годы двадцатого века нужен был лагерь. И мы получили его, потому что он нужен.
Дальше самые простые краски. Точнее, краской как-то не захотелось попользоваться. В сложившейся ситуации удовлетворяет и карандашный набросок. Чуть коснулся бумаги не самым заточенным карандашом, провел две-три линии, сделал три или две закорючки. Вот родная земля, вот ее атмосфера, вот вершина ее и все прочее, что наболело вокруг. Никакой превосходной степени, никакого гипертрофированного убожества. Сосны, камни, песок. Спорт, комсомол, коммунизм. Вечная и бесконечная материя переплетается с житейскими мелочами. А еще мелочи оставляют тот самый набросок, который набросок на вечном теле вселенной. Тронул набросок, и он исчез навсегда. И даже если не трогал, он исчез все равно, сколько не подрисовываем, не приукрашиваем, не используем здесь краски.
Нет, я не спорю, берег Вуоксы и впрямь живописный, чего не расскажешь о лагере. Берег содержит в себе нечто гармоническое в своей завершенности, лагерь вообще ничего не содержит. Это платформа, которая необходима под нечто. Жесткая грань стирается, мягкая остается, когда человек пристраивается к природе. Сильный выступ в плесени и шелухе, слабый в цветах, кустах и деревьях могут зависеть от прихоти человека. А еще природная завершенность отступила под натиском человеческого безобразия, а гармония превращается в фикцию. Мусоросборник, согласен. Прыщ или язва, согласен опять. Таким со временем становится любое из человеческих творений, когда зарубцуется, сгладится, ослабеет, как подходящий материал для величайшего скульптора, для природы.
Мы подражатели. Наша архитектура не то и не так. Думали, она то. Прямая, прямоугольная, квадратная. Живем, прячемся, оберегаемся от величайшего скульптора, все от той же природы. Отсюда с архитектурой проблемы. Представляли, она так. Железная, пластмассовая, резиновая. Если не прячемся от природы, значит не оберегаемся и не живем. Счастливчики попали на юг. Там какая угодно архитектура, там юг. Здесь ни какая и ни угодно. Здесь Северный лагерь.
А еще этот лагерь спортивный, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Партия, комсомолец, спортсмен - очень нужные слова в лексиконе восьмидесятых годов. Еще несколько закорючек, которые вроде удара молнии. Партия построило государство на песке, комсомолец отдыхает под соснами, спортсмен еще не закончил свой завтрак. Вычеркивая одно, вычеркиваешь другое. Вычеркивая другое, выбрасываешь третье. Прием неправильный и по большому счету очень мне надоел. Но песок нравится, а сосны расположились до неба и из мечты спортивная жрачка. Опять же мечта, как архитектура коммунистического строительства, все тот же материал. Сквозь хламовидное вещество проскальзывает песок, сквозь полуистлевшую оторопь разваливаются сосны, сквозь обрывочные пустышки не упиться и не обожраться. Здесь пока далеко до произведения природы, или почти рядом с человеческим гением.
Впрочем, я ошибаюсь в который раз. Не так и не то. Взгляд художника проскочил дальше реальности. Рука скульптора дрогнула и проскочила еще дальше. Некоторые линии есть, некоторые закорючки на месте, но общая картина не проглядывается, ее нет. Только линии, а на них закорючки. Вот если бы мы живописали берег Вуоксы, тогда другой разговор. Не получилось, черт подери, чего не умею, того не умею. Со жрачкой из коммунистического прошлого, с комсомольцами и партийными вроде чего-то умею, а дальше нет. Все полуистлевшее, хламовидное, обрывочное, как составные ингредиенты моего таланта. Лагерь, спорт, комсомол... Снова они. А если всем этим не пахнет?
Вы не пугайтесь. Чего нет, а что есть. Может спортсмена после второго стакана и не найдете в спортивном лагере, а лагерь все равно спортивный. Может и с комсомольцами здесь нерешаемые проблемы, а лагерь оплот комсомола. Прошлое в будущем не всегда реализуется с такой достоверностью, как будущее в прошлом? Каждый из молодежи восьмидесятых годов прошел комсомол или спорт, и не видит проблемы. А она таки есть. В Северном спортивном лагере собрались нестареющие душой ветераны Политехнического института и их вечно молодые подруги. Если кому не нравится вышеупомянутый комсомол, разрешается обратиться в администрацию лагеря в письменной форме. А лучше обратиться в Политехнический институт и получить пару законных пинков в морду. Ибо институт решает, кому постареть душой, а кому оставаться всегда молодым, спортивным или достойным провести несколько незабываемых дней и ночей в объятиях нашей любимой природы.
Ах, мы оставили партию. Партия победившего коммунизма такую забывчивость может нам не простить. Она весьма необычная партия. Как вы уже догадались, здесь любое телодвижение делается для человека и на его благо. То есть удобный, практически механический расчет. Человек обязан меть благо. Повторяю, просто обязан. Коммунистическая действительность предполагает внутри себя благо. И никак не иначе. А если такое благо относится к более выдающимся товарищам, это уже не вопрос. Потому что вопрос реализует опять-таки партия. А в партии пустота. В партии нет молодежи, среди человеков ее опять-таки нет. Ну, разве отпрыски наших товарищей или подруг все тех же товарищей. То самое гарантированное будущее русской земли, которое приготовил этой земле коммунизм, и которое обкатывал на многих конкретных примерах. А один из конкретных примеров есть Северный лагерь. И еще в этом лагере разрешается молодежи, которая будущее, копировать взрослых.
Хотя постойте, копия не оригинал, тем более не стопроцентный прорыв в наше светлое будущее. Все-таки отпрыски выдающихся товарищей пускай на один процент, но отличаются от выдающихся товарищей. А следовательно, есть у нас нечто необъяснимое и незапрограммированное партией. Все-таки они привнесли немного тепла в этот спортивный мирок. Пудра, веревка и хлам не являются главным достоинством Политехнического института. Так же как брюхо, партийность и комсомол не те вехи на жизненном пути, на которые хотелось бы равняться. Уходит то поколение, приходит это. Кажется похожие поколения, однако ничуть не похожие. Как с Вуоксой. Сегодня там распустилась река, завтра здесь, послезавтра в еще неизведанной точке. Пускай на десятую долю процента, на сотую, на какую не соображаю какую, но чем-то сравнима Вуокса с теми маленькими придурками, что притащили с собой выдающиеся товарищи в Северный лагерь. Нечто родственное есть. Как не выпячивает губки маленький раздолбай или кривлючая продолжательница рода нашей науки, уже накатило на них то самое нечто. И Вуокса несет дальше свои беспокойные воды.
***
Да чего приукрашивать всякую хренотень? Кукольная, подопрелая, недееспособная суета угнездилась в сырых казематах, в блевотной столовой, на волейбольной площадке, на пляже. То есть на всех рубежах Северного спортивного лагеря. И не надо мне втюхивать цифры из очень гладких бухгалтерских отчетов. В восьмидесятые годы все у нас гладкое, даже наша бухгалтерия, которая по определению не может быть гладкой. А по большому счету выдающиеся товарищи у нас не из самых капризных. Они бодаются за путевки в Северный лагерь не для того, чтобы обжираться в блевотной столовой и отсыпаться в сырых казематах. Они сюда едут на пляж. Ну, иногда поиграть в волейбол. Хотя пляж и волейбол почему-то давно превратились в единое целое.
Вообще-то я не рассказываю про нечто целое. Я зациклился на мелочах. Мелочей даже в Северном лагере масса, чертовски просто зациклиться без подготовки. Ну и суеты здесь хватает. Ибо суета - жизнь, а жизнь практически как суета. В городе те же самые лица, те же команды, тройки и пары. Декорации иногда меняются, но лица... Не помолодели, не постарели, не поумнели. Насчет того, чтобы поглупели, опять сказать ничего не могу. Поток интеллекта на прежнем уровне. Водовороты разума более или менее предусмотренные. Пища не то чтобы та, но все прочее предугадывается в четыре секунды:
- Иван Иванович, вы включили вчера приемник? Ну, конечно, включили. Вы не изменяете своим правилам и привычкам.
- Петр Петрович, премного вам благодарен за столь лестное мнение. Не хочу вас разочаровывать, но я обязательно включаю приемник.
- В таком случае вы не пропустили последние новости из взбунтовавшейся Польши.
- Совершенно согласен, последние новости я не посмел пропустить. Польша взбунтовалась. Это событие имеет мировое значение. враг отыскал лазейку в мировой системе коммунизма. Кто мог подумать, что наши польские товарищи станут добычей врага? Сначала Венгрия и Чехословакия, теперь самый пострадавший от капиталистов народ, теперь Польша.
- Не возражаю, коллега. Однако сомнения есть. Может не все так ужасно, может, товарищи преувеличивают опасность? Несколько взбунтовавшихся реакционеров, несколько антисоветчиков, вспышка нацизма среди молодежи. Такое случается. Ослабела узда, и случается. Утерял бдительность человек будущего, и опять же случается. Поляки всегда хороводили в разных гадостях. Неспокойный, смутный народ. Но не могу поверить, что за последние годы они опустились до этакого абсурда.
Говорил вам, даже угадывать нечего. Вот тройка номер один, вот пара. Вот еще тройка, вот пара из лучших и наиболее выдающихся товарищей. Они расхаживают, они общаются, они рассуждают. Точно на кафедре, пускай далеко эта кафедра. Точно на лекциях и семинарах, пускай то же самое далеко. Внутренняя подоплека не изменилась на пару копеек. Не послушал, сберег свое время:
- Право, доцент, вы близки к периферической части проблемы. Я бы посоветовал не оглядываться на периферию. Здесь слухи, возможно, и не совсем верные. Слухи вредят мировой системе социализма. Но с другой стороны авторитет дружбы народов нарушен не по нашей вине. Авторитета как бы и не было, набежали молокососы, постучали ногами, чего-то там крикнули. Еще молоко на губах не обсохло, но крикнули против нашего строя, против родного, против того, за что мы боролись. В горле першит, но придется сказать, все оно несовместимо с истинным разумом.
- Как не говорите, ваша правда, профессор.
- Знаю, что правда. Сегодня легче живется. Пара носков на троих опять-таки в прошлом. Но молокососы есть наше будущее. Носки можно постирать и выбросить, будущее не постирать, оно останется после нас, оно будет за нами, ради него мы живем. Я еще не закончил, ради него мы расслабились и ослабили на минуту хомут, тот самый, что прижимал за горло наших противников. Он прижимал, а мы ослабили. Больше того, протянули братскую руку помощи этим самым противникам, которых нельзя было отпускать, а мы протянули.
С другой стороны, вечер длинный, природа красивая, места хватает на всех. Кружатся пары на волейбольной площадке, курсируют тройки возле шезлонгов и столиков, не отрицает сам интеллект наличие нашей природы. А интеллект не только в словах, которые ты уловил и подслушал:
- Погодите, Иван Иванович, братский почет или братская связь не есть побрякушки взбесившегося врага. В нашем государстве вне всяких сомнений еще осталось какое-то братство. Но во вражеском, тем более в капиталистическом государстве, я не соглашаюсь что оно есть. Правильно я вас понял?
- Петр Петрович, вы меня правильно поняли. Доброе и человеколюбивое начало коммунистической формации прощает злобный и отвратительный конец приспешников человеконенавистнической системы капитализма. Ежели не прощать этот самый конец, то никогда его не исправишь. Злоба всего лишь реакция негодяев. Опять же добро является реакцией человеков даже на откровенную злобу. Кто вечно злобится, тот ошибается. Кто великодушный товарищ и научился переламывать собственные интересы в интересах всего государства, тот победит. С ним удача, с ним счастье.
- Ну, если в таком разрезе...
- Конечно, в таком. Будь добрым, но не будь добреньким. Будь суровым, но не ослабляй бдительность. Враг нападает исподтишка. Враг не считается с твоими принципами. Если добренький, это враг посчитал за слабость. Неужели ты ослабел? Неужели можно опошлить все светлое, чистое, лучшее? Неужели не будет ответа?
- Кажется, мы приблизились к цели. Кажется, получили ответ. Коммунистическое добро как лекарство против всех доброхотов и добреньких гадиков. Мир состоит из злобы, мир наполняется, мир переполнен всяческой гадостью. Злобствуем в ипостасях. Молодежь не осознала свое предназначение на русской земле, но злобствует. И это прискорбно. Мы для нее, то есть для молодежи, для заблуждающейся, для неосознающей, построили новый мир. Светлая жизнь, настоящее счастье, если желаете, само государство стали составляющей чертой нового мира. Мы построили, мы указали куда или как следовать. Только, пожалуйста, не сворачивайте с указанного пути. И еще не надо кривляться, что нет выбора. Выбор всегда есть. Вот добро, вот опять-таки зло. Империалисты опять баламутят воду...
Предупреждал тебя, не подслушивай, мой драгоценный товарищ. Разговор продолжается не день и не два. Он достиг высочайшей интеллигентности под скрежет зубовный на воздухе. И с интеллектуальными фишками здесь полный порядок. А насчет поучительной составляющей я разговаривать не хочу. Для тупой молодежи здесь скрыты величайшие ценности, которые не приобретаются за деньги. А если без шуток, что мы имеем в конечном итоге? Партия, спорт, комсомол. А еще родная земля, берег Вуоксы и самое правильное во вселенной отечество.
***
Дальше та самая молодежь. Наконец доползли. Если расположился на берегу институт, если Политехнический, если тети и дяди плюс продолжение рода, то должны быть студенты. Я смеюсь, какой институт без студентов? Невозможно выгнать всех на хрен и вариться в собственном соку, даже если вокруг только выдающиеся преподаватели и гении. Институт обязан кого-то учить. То есть, как бы это не было глупо, но процесс гениальничанья даже не самый главный в Политехническом институте. А вот учебный процесс кое-чего да значит. Следовательно, нам необходима определенная молодежь, то есть молодежь определенного толка, которую мы называем студенты.
Наконец, вопрос на засыпку. А кому дерьмо разгребать? Все-таки не из железа выдающиеся товарищи. После них остается кое-какое дерьмо, которое приходится разгребать. Можно, конечно, удовольствоваться всеобщей помойкой, и как-нибудь выйти на уровень мирного сосуществования с отходами лагерной жизни. Двадцать дней не такой утомительный срок. Дерьмо лежит, а ты его не заметил.
Э, ребята, хватит прикалываться. Выбираем альтернативный вариант, вроде студенты есть, а вроде их нет. По лагерю студенты не шастают, под ноги не попадаются. Кухня, толчок, кочегарка. Разделились по возрастным признакам: наша вотчина, ваша вотчина, а вариант альтернативный. Под ноги попадешься, между прочим нарвешься. Порицание, раз. Обструкция, два. Поругание, три. Более старшие товарищи не могут не участвовать в воспитании молодежи. Тем более не могут они проскочить мимо работающего студента. Сами понимаете, как работает каждый студент. Правильно, вот так он и работает, что удивляемся, как еще не сгорел лагерь. А выдающиеся товарищи и на отдыхе представляют Политехнический институт во всей его красоте и величии. И не надо нам втюхивать всякую дурость, что это ошибка.
Впрочем, проехали. Интеллектуалов здесь больше, чем на каком-нибудь семинаре по правам человека. Плюс их жены и детки. А представителей славного, но чертовски неинтеллектуального студенчества, раз и обчелся. А почему? Тогда встречный вопрос, а нахрена всяким потрахам здесь прохлаждаться? И что мы имеем в итоге? Кухня, толчок, кочегарка. Плюс объедки, полы и белье. Плюс за идею: кипячение, собирание, вытирание. Плюс особы женского пола: Маша, Наташа, Дуняша. Возможно я ошибаюсь, их называли иначе, но мы согласились, что нет. Отдых, лагерь, Вуокса - и ни одного завалящегося мужика образца восьмидесятых годов, которого называют студентом.
Стоп, товарищи, студент в кочегарке. Толстый, рыхлый, большеголовый. Не особь женского пола, черт подери, настоящий студент. Тот самый, совмещающий в себе блеск, стремление к истине и полет над вселенной. Не спутаешь, не отбросишь, не попытаешься отрицать его принадлежность к студенчеству - все признаки настоящие. На природе нужен такой гражданин. Среди отдыхающих и расслабляющихся он первый номер. В чуждой, точнее, в неадекватной среде от него столько пользы. И вообще, кого еще можно послать далеко-далеко, в кочегарку?
- Я старожил, - это он рассуждает.
- Старожил всегда первый номер, - это особы женского пола.
- То же самое говорю, - снова студент, - не помойная бочка и не ведро под забором.
В конце концов, разрешается слушать:
- Старожил есть принадлежность конкретного лагеря. Его сердце, его печень, его голова. Все прочие товарищи - в лучшем случае волосы. Они отросли, их отрезали. Сердце нельзя отрезать, и печень нельзя, тем более голову. Волосы можно, остальное нельзя. Лагерь развалится, лагерь умрет, если осуществить над ним неправильное обрезание. Я повторяю, что обрезание может быть только в одной плоскости, только правильное. И относятся сюда волосы. Ибо волосы как величина переменная. Их отрезали, они под забором. Постоянная величина это сердце, и все остальное, и лагерь.
С другой стороны за прослушивание деньги берут. Мало чего тебе разрешается, давай деньги! Или их заменитель. Для старожила, для патриота, для единственного из единственных на этой земле никакой разницы. Можно деньги, а можно отходы с барского стола. При определенных обстоятельствах отходы более чем подходящий материал. Кочегарка темная, в полумраке не разобраться, чего тебе принесли, то ли райское яблочко, то ли отходы. Кочегарка грязная, здесь не стоит выделывать из себя чистюлю и привередничать по любому поводу. Да и девчонки нормальные попались. Самое дерьмо, поверьте моему опыту, не принесут. Только лучшие из отходов попадают сюда в кочегарку.
Ну и что? Человек теряет энергию, человек ее пополняет. Старожил теряет больше других, даже если не сдвинулся с места. Его кочегарка дымится на весь лагерь. Она связующее звено. Отсюда можно распространяться и растекаться по лагерю, а можно застрять и закостенеть навсегда. Это как разрешат выдающиеся товарищи: доцент, профессор, подруга доцента, собака и отпрыск профессора. Или в который раз ошибаюсь? Да идите подальше, товарищи! Вы никто, вас не спросили, и разрешение не потребуется. Маша, Наташа, Дуняша... Опять не потребуется. Первая группа произвела отходы, вторая их уложила в пластиковый мешочек и принесла в кочегарку. Дальше грохот работающих челюстей. Дальше болтающиеся щеки. Дальше закатившиеся глазки. Дальше его величество старожил, которое вы оплачиваете по полной программе, и вам разрешается слушать:
- Проникая в дебри природы, город приводит сюда слабые, можно прибавить, неприспособленные существа, тот самый продукт цивилизации, за который и больно, и стыдно. Если бы ничего не было и оставался на своих позициях город, мы могли поприветствовать столь правильное решение и заложить не один памятник для столь разумного города. Но извините, не повезло. Слабые существа о себе понимают чуть посильнее, чем это в разумных пределах. Слабые существа не тараканы, сбившиеся в кучку. Они не муравьи, копошащиеся под ногами. Они цивилизация, якобы цивилизующая природу под руководством не самого разумного города.
Впрочем, слушать всегда интересно, если не помешала кость или хрящ. Тогда обрыв речи.
- Все вижу, все знаю, - становится вялым язык.
- Все знаю, все вижу, - глаза закрываются.
- Я старожил, - дальше не спрашивайте. Кость раздавлена, хрящ изничтожен. Товарищ склонился на бок. Товарищ прикрыл свою печень и спрятал бесценную голову. Товарищ теперь под контролем Маши, Дуняши, Наташи. И это надолго.
***
Нет, никакого сюжета, никакой любви, ничего романтического или весьма прозаического в деревенской действительности. Только мягкие линии, только штрихи. Первая линия, первый штрих. Вторая линия, следующий штрихующий номер. Лагерь, да. Спорт, да. Еще деревня... Почему бы и нет? За лагерем находилась деревня. Она, то есть деревня, присутствует, она существует, она физическая подкорка русской земли. Заборы, домишки, сарайчики, человеческий фактор. Кто-то придумал, деревня. Мне показалось, что маленькое почти бомжовское поселение никому не нужных бомжей, отринутых цивилизацией без права вернуться обратно. Впрочем, вопрос из самых тяжелых. Налейте стакан, и будет деревня.
Стакан опять-таки аргумент. Вышел из лагеря, сделал полсотни шагов, ты на нейтральной земле. Здесь наливают прежде, чем попадаешь в деревню. Не за так наливают, но единственное место, куда добираться полсотни шагов. То ли палатка, то ли сарайчик, то ли ларек. Два часа наливают, двадцать два часа находишься в подвешенном состоянии, потому что не наливают, потому что все налито. Вот привезет пароход первую порцию жидкости, тогда пожалуйте сюда что есть мочи со своим оскудевшим стаканом, пока наливают.
Остальное не так интересно. В палатке, или сарайчике, или ларьке все скучное, неинтересное. Консервы, раз. Консервы, два. Консервы, три. Как вы понимаете, жирная, очень жирная, непереносимо жирная свинина в стеклянных банках. Ее еще называли "завтрак туриста", но мне не попадался турист, способный выдержать этакий завтрак. Плюс кое-какой инвентарь. Лопаты, раз. Лопаты, два. Лопаты, три. Не представляю, какую траншею копать, чтобы использовать в подобном количестве лопаты. Или гвозди, что заняли половину стены. Все они самые-самые, то есть большие. С ними на крест, в остальном потерялся, зачем эти гвозди.
Слушайте, оно не так интересно, но единственный по округе ларек. Пешедралом миль десять до следующего, или вплавь те же десять миль (только морские) через все переплеты Вуоксы. Не нравится вплавь? Не нравится пешедралом? Тогда полсотни шагов, тогда сюда заходите, родные мои, со счастливой улыбочкой на интеллигентном лице, заходите и радуйтесь. Сковородки, кастрюли, тазы опять-таки здесь. Миски, вилки, лохани - все рядом. Заходите, черт подери, и выбирайте. Здесь такое непредсказуемое и допотопное волшебство (иного слова не подыскал), чего уже нет в городе. Может четырнадцать лет, может двадцать, а может сто пятьдесят лет волшебство пролежало на полках. Кто не поверил, может пощупать. Ей богу, оно допотопное, я не шучу, все кроме этого, что наливают.
- Чаво отвали.
- Самово к маме.
Не шучу и не приукрашиваю, как же без этакой милушки? Стержневой момент, связующее звено, основная точка пересечения города и деревни. Без вышеозначенной точки не пересекаются город и деревня. Ибо город на своей площади, а деревня в который раз на своей. Не заступали бы вы, ребята, не на свою площадь. Есть же нейтральная полоса. А нейтральная полоса, она для каждого, и сарайчик для каждого, что мы называем "ларек". Приносишь стакан в свое время, тебя не обидят.
На что у нас власть. Мужик бородатый, полудеревня и полугород. Родился в деревне, учился в городе, послали обратно в деревню. Теперь хозяин ларька, коновал или дохтур. Если желаете, городской деревенский. Если не желаете, все равно городской. Опять же для местных, для окопавшихся, для привыкших себя величать патриотами своей собственной родины, то есть деревни. Раз уехал, значит уехал. Раз вернулся, какого черта вернулся? Тебя испортили, тебя подменили, ты не соответствуешь своему народу, который не возвращался, тем более не уезжал никогда. Ты всего-навсего нейтральная полоса. Для тех и для этих. Вот придет пароход, тогда черти какая нейтральная полоса. А ежели не придет? Не запугивайте, товарищи, он пароход, он для того приспособлен, чтобы прийти. И следовательно, не сегодня, так завтра приходит.
- Медвежий угол.
Вот шум парохода, вот толпы туристов. Не думайте, не за "завтраком" прибывают туристы в деревню. "Завтрак туриста" всего лишь неуничтожаемая принадлежность ларька. Толпы искателей приключений ежедневно садятся на пароход и находят в конечном итоге то, что искали. А может и не находят. Не знаю, насколько является романтической сегодняшняя деревня. Если однажды взобраться на пароход, пересечь из Приозерска Вуоксу и появиться в деревне... Впрочем сие не имеет значения. Искатели приключений тонко чувствуют превосходство культуры своей над прочей культурой и прочей Россией. Для себя они такие великие, для деревни такие дурацкие. Но приходится мириться с подобной фишкой деревне. А вдруг никого не заманишь? А вдруг не придет пароход? А вдруг не нальют никогда в твой стакан? Но самое страшное, не найдется привеска к этим кривлякам и этим придуркам в виде народного достояния, народной любви и народной мечты. Я говорю про наш хлебушек.
- Чаво есть?
- Самово надо.
Тут собирается очередь с ночи, тут ужо в ход идут кулаки. Не деревня, но муравейник. Не старушечник, но тараканник. Сумки, авоськи, тележки. Все полезли за достоянием. Все боятся, а вдруг и не вдруг? Как она жизнь, до какого предела дошла в недоразвитом городе, после кошмара и муки какой для деревни? Дайте, дайте, ну дайте, прошу хлебушек. Всюду наша отчизна родная. Тележки, авоськи и сумки свистят. Не суйся товарищ из города.
Хотя еще один штрих. В столь приятные дни, в такие часы и минуты лагерная жизнь становилась приятнее:
- Посмотрите, Иван Иванович, какая дикая, скажем еще, беспросыпная Русь. Сколько собралось осколков: старых и рассыпающихся, бесполезных и отживающих, копошащихся и самобытных до отвращения. Вы не ожидали, я не ожидал, мы вместе не ожидали, что будет именно так. Такое дикое, кажется, дореволюционное прошлое. Без цивилизации, без прогресса, без города.
- Занимательный феномен. Ничего не скажу, занимательный. Наука пошла вперед, цивилизация развивается, люди умнеют. Если впереди всей планеты наука, ты обязан быть умным. Столько сил, столько средств, столько энергии вложило в тебя государство. Никакого антагонизма, никаких столкновений, никаких пережитков из прошлого. Новая Россия, светлое будущее, цивилизация умных. Прогресс, да. Регресс, нет. Это просто смешно, и вдруг пережиток.
- Оно не укладывается в голове. Одна система, один строй. Космические корабли отправляются в космос. Батискафы и батисферы достигли дна океана. От Москвы до самых до окраин можно добраться за десять часов. Электричество, радио, телевизор, высотные здания, скоростные автомагистрали, самолеты и поезда, метро. Все наше, все как торжествующий образ жизни, все коммунизм. Неужели может быть что-то другое? Неужели это реальность? Патриархальная Русь, прошлый век, хлебные бунты.
- Вы абсолютно правы, милейший доцент.
- Акцентирую вашу идею, любезный профессор.
***
Ладно, проскакиваем село. После нейтральной полосы, дальше и дальше от ласкающей наше сердце Вуоксы. Проскакиваем дома, заборы, собак и старух. Скучное зрелище, работенка из самых дурацких. Вдруг покусает старуха, вдруг обругает собака. Или наоборот, но все равно проскакиваем. Новый ориентир для наших поисков есть клуб. Он с противоположного края. Он трухлявый, разбитый и изможденный, если желаете, никакой. Когда-то надеялись, будет какой, принесет истинную культуру в массы, а бескультурие унесет. Теперь не приносит и не уносит. Где твоя истинная культура? Где бескультурие? Где опять-таки массы? Хотя чуть-чуть потерпите, товарищи. Я сказал "ладно". До настоящего момента вытерпели, после настоящего разберемся. Клуб не сарайчик, он клуб. Какой бы ни был, он возвышается над селом и рейтинг его высокий.
- Красавец, - судачат бабки.
- Не предатель и свой, - а это деды.
Они нашли правильную точку отсчета. Полусгнившие стены, разваливающиеся лестницы, фанерные или картонные перегородки. Не отвлекаемся на ерунду, перечисляю не главное. Главное есть человек. Всегда человек, везде человек, во всем человек. Мое перечисление относится к полусгнившим, разваливающимся и картонным субстанциям. Не хочешь, не заходи в клуб. Кино показывают старое, музыку крутят древнюю, книги не выдаются вообще никогда, даже по праздникам. Такого добра не бывало, нет и не надо. Зато другое добро, оно есть, оно с нами и наименование у него самое человеческое. Это механик Леха.
Теперь согласились с бабками, аз человек. Теперь понимаем дедов, се не предатель. Хотя красота, как понятие относительное распространяется не во всех направлениях. В высоту, нет. В ширину, нет. Конопатины есть и взгляд бычий. Зато предательство, как понятие абсолютное выброшено в помойку. Родился Леха в деревне, служил в армии, вернулся в деревню. Ничего городского к нему не прилипло, никаких институтов он не кончал и находится вне всякого развращающего и унижающего воспитания. Армия воспитывает, но не унижает. Пришел деревней, ушел деревней. Пришел городом, снова ушел и снова деревней. Вот если бы где-то там проскочил институт? Но не подмазывайтесь, не такая сволочь наш Леха.
- Честь и совесть, - партийные говорят. Бабкам здесь послабело, им не додуматься до подобающей рекламации. Дедам опять послабело, на сволочь или на свояка еще тянут, дальше ни-ни. Маленький механик выше дородного секретаря. Усохшийся патриот интереснее заматеревшего профессора. Секретарей туча, профессоров море, а где ты увидишь подобного Леху? И не важно, что он матюгается.
- Собачья дыра.
- Скучища смертельная.
- Эка на кладбище...
Матюгается, зато крутит любимый проектор.
***
И это не все. Новенький клуб еще можно построить, а там пустота. Вот в стареньком, вот в трухлявеньком здании никакой пустоты. Левое крыло клуба под склад. Правое крыло для студентов. Что за студенты? Думал, с ними разделались в лагере. А вот ошибочка вышла, еще не разделались. В лагере белая кость, вне лагеря черная. В лагере отдых, вне лагеря не совсем, чтобы отдых. Вы представляете, что происходит в отряде студентов, собравшихся за стенами лагеря? Только взрыв, только энергия масс, только большой комсомольский привет, но не капелькой меньше.
- Прекрасно устроились, - мы решил послушать профессора.
- В нашем прекрасном отечестве, - опять-таки он, - Все устраиваются. Слабые или сильные. Отщепенствующие или послушные. Ошибающиеся или которые встали на правильный путь. Отечество не отвергает, но принимает во всех отношениях правильный путь. И я повторяю, так правильно. Пожелал воздух, получил воздух. Пожелал знание, получил знание. Пожелал развлекаться, пускай будет так. Тебе повезло, никаких усилий, никакого труда, за все в ответе отечество.
Дальше не слушаем. Клуб в пятистах метрах от лагеря с незначительной ошибкой в ту или иную сторону. Однако это достаточное условие, чтобы нам разделиться на две неравные группы. Здесь лагерь, там клуб. Здесь студенты свои, там чужие и баста. Здесь почти что спортсмены, там не спортсмены, но отщепенцы, которых может стыдиться родной Политех и стыдится при определенных условиях. Ах, если бы не было отщепенцев на русской земле. Но сегодня они есть, они наша боль, наше горе, наша тоска и позор. Теперь выводы.
- Страна благодатная, - рассуждает доцент.
- При такой благодати, - не кто иной, все тот же товарищ, - Плохое выступает против хорошего, отвратительное против прекрасного, разумное против безумного или глупого. Ты учишься, ты работаешь, ты счастливый винтик отечества. У других нет учебы и нет работы, но деньги есть. Они получили деньги, они развратились, они испорченный материал. Думал сказать "развращенный", но лучше сказать "испорченный". Порча проникла так глубоко, что хирургическое вмешательство бесполезно. Больные или мертвые ткани стали реальностью. Не знаю, как они держатся, нет ни одной здоровой клетки, не то чтобы ткани.
Я не преувеличиваю. Лагерь, нейтральная зона, село, дальше клуб. Самый подходящий из вариантов, если лагерь остался в лагере, если клуб не спускается за нейтральную зону. Впрочем, насчет лагеря никаких вариантов. Как приспичило, эти товарищи сели на пароход, и поехали. Город близко, город ласковый, город наш. Какого черта в клубе забыли товарищи? Я повторяю вам, нелюбовь. Вот если бы нелюбовь и взаимная. Ты из лагеря не ходи нашей улицей, мы из клуба не станем толкаться с тобой в твоем лагере. Тогда все довольные, тогда разбежались. Однако какого черта взаимная нелюбовь, и так далее?
- Ох, не нравится это, - вывод профессора.
- Ух, такие дела, - вывод доцента.
Не зря рассмотрели, что рассмотрели товарищи. Студент дело тонкое. С точки зрения философии не подберешься, тем более не рассчитаешь, когда ему спать, когда вкушать пищу, когда хулиганить. Особенно, если дикий студент. Секунду назад не было ничего дикого, теперь прудами пруди. Во налезли, во прутся, не представляю откуда. Секунду назад тихий лагерь, теперь бесноватый. Хаос и визг. Маша, Наташа, Дуняша визжат, а хаос сами решайте откуда.
- Я старожил, - кое-кто прохрипел в кочегарке.
- Да заткнись, твою мать, - и дали по роже.
Девки не работают, девки забыли свои обязанности. Те самые лагерные девки. Больше того, они забыли про кочегара и кочегарку. Они теперь с дикими девками. Страшнее того, они с парнями, которые студенты и дикие. Визг перешел в истеричный хохот. Истеричный хохот почти перешел в плач. Никуда не спрячешься, никуда не денешься. Это чувствует каждый. В столовой замок. В бараках тонкие стены. Не такие тонкие, как студент, но достаточно тонкие, чтобы все слышать, если не видеть.
Впрочем, оно не самое страшное. Есть еще детеныши, ну те профессорские, черт подери. Мы забыли про них. Про самое обалденное, про будущее наше забыли. Они не то что слушают во все уши, они попались глазами в глаза. Так и лезут, так и нарываются, так и хочется пару горячих советов оставить для них. Куда нарываешься? Чего лезешь? Мать-перемать. Шлепками и подзатыльниками, подзатыльниками и шлепками:
- Грубые, невоспитанные дяди!
- Вульгарные тети!
- Какая пошлятина!
К счастью, набеги диких студентов не частое в нашей вселенной явление.
***
Теперь обдумаем частое. Мы не варвары, не извращенцы, не мазохисты со стажем. На данный момент понимаем, ничего не делается просто так или сяк. Не было диких (как бы это выразиться) особей, зачем они есть? Их притащили не для того, чтобы тревожить покой мирных граждан, чтобы портить и пакостить отдых. Какой еще отдых? Не притворяйтесь, вы знаете, какой. Профессор устал от научной работы, он отдыхает. Доцент замордовался на своей практике, и право на отдых опять-таки получил. Профессорская жена или доцентовская так же не белоручки, не чистоплюйки. Они за профессора или доцента зубы сломали свои, теперь как все отдыхают. Не добавляю детей. С детства учитесь и привыкайте к профессорской жизни.
Кажется, нам понятно. Варвары за порог, извращенцев долой, рот закрыть мазохистам. Наука, только наука и снова наука. Охраняем умных, породистых, настоящих. Отвергаем наглых, врывающихся, опошляющих. Или не охраняем? Или не отвергаем? Или что-то не так, а следы ведут в институт? Ей богу, ведут, да куда вы подумали, прямо в кресло декана.
- Ваша задача, - как-то сказал декан перед строем диких и злобных товарищей, - Она простая задача. Вы поддерживаете честь институт.
Чушь какая-та, однако послушаем:
- Вы поддерживаете не просто честь, но честь своего института. Лучшего из институтов страны, самого передового, самого традиционного, самого-самого.
Не поверю, что на такое способен декан. Возможно, он сам не поверит, однако способен. Декан такой гладкий, такой выхолощенный. Его слушатели такие похабные, такие разболтанные. Еще не настал конец света, только в пути, хотя почти рядом, если гладкий декан не отрицает похабную накипь, если выхолощенное ничто снизошло до раздолбанных нечто:
- Северный лагерь существует не день и не два. Его построил наш институт, его же наш институт оборудовал, его подготовил для выполнения важной миссии на советской земле. Вы думаете, там отдыхают? Вы глубоко заблуждаетесь. Отдыхают одни бесполезные люди, не патриоты, не граждане. Там все не так. Там завершается наш институт и начинается наша земля. Там поддерживаем честь института и укрепляем все ту же великую землю. Невежество, нет. Цивилизация, да. Каждый год, каждый день, каждый миг вместе с лагерем прибывает цивилизованности советской земле, то же самое без него приводит в невежество.
Честно говоря, отвлекся и не запротоколировал речь декана. За окошком сияло солнышко, ну и где-то под солнышком свистели птички. Можно сказать, естественный фактор, чтобы отвлечься. Не часто бывает солнышко, не часто бывают птички, а декан он бывает всегда, может с этой, а может с похожей ей речью:
- И не надо мне впаривать репу про слабость цивилизации перед лицом всеобщего хамства. Как не надо сравнивать развивающее действие города на деревню или обратное действие деревни на город. Мы вычислили, что развивающее действие всегда сильнее обратного, если его поддерживаешь долгие годы без перерывов. Но может случиться и так, что развивающее действие прекращено. Вот именно, тот пресловутый и незапланированный перерыв, во время которого начинается обратное действие. Оно не развивающее, однако в единственном варианте оно способно испортить или отбросить, что существовало за год, за день или миг до него, чем город наполнил деревню.
Здесь повторяю, память моя сплоховала. Декан потратил сколько-то квантов энергии на вышеупомянутый город и на деревню. Я потратил не менее квантов на паутину в углу (ну, которая аккурат расплодилась над плешью декана). Паутина болтается при каждом звуке, при каждом вздохе и выдохе. А вдруг упадет? Вот бы здорово, чтобы она упала на плешь. Или нет? Какое там здорово, если приходится слушать декана:
- В деревне образовательный и цивилизующий процесс идет медленно. Деревня еще не готова на восприятие в чистом виде научного потенциала города. Через товар, да. Через деньги, пожалуйста. Но в чистом виде не получается что-то с деревней. Как мы не бьемся, наука не попадает в деревню. Сначала деньги, следом наука. Сначала выгода, следом все остальное. С точки зрения малодушного обывателя мы имеем право не соглашаться и отступиться от цивилизаторского процесса деревни. Но с точки зрения советского гражданина, мы не имеем такого права. Наука должна попасть куда следует. Деревня обязана стать образованнее и цивилизованнее даже за наши деньги.
Нет, вы не думайте, свет пока не пробился сквозь тучи. Для студента материальный подход или денежный все равно что китайская грамота. Студент, который из диких, наплевал на деньги и на другую материю. Пускай материализуется культурный студент, пускай рассчитывает дебеты с кредитами, но дикий вообще ничего не рассчитывает. Дикость в порядке, спасибо руководящей роли коммунистической партии! Наука на высоте, спасибо политбюро в полном составе! Дикий товарищ в любом перевоплощении идеалист. Ум, интеллект, развитие мысли. Здесь его атрибутика. Деньги, расчеты, мелкотоварные махинации, грязная морда политиков. А это совсем не его. Или скорчит такую вам рожу, что захлебнетесь словами.
- Лагерь обязан существовать, - первое правило.
- Студенты в помощь деревне, - правило номер два.
- Пока работают на деревню студенты, деревня закрыла глаза на лагерь...
Не перечисляю, не помню все прочие правила. Их много, они мелкотоварные, они политические. От них отталкиваешься, не оттолкнешься. С ними заигрываешь, не заиграешься. Кто-то знает, кто-то до корочек изучил подобные правила. Дикий товарищ опять же не знает, дикий вылез на солнышко и на птичек уперся глазами. А если бы он уперся идеями? Мать его в нос, кому нужны сегодня идеи? Вуокса, ладно. Берег, прекрасно. Физкультура, природа, свобода... Как легко зацепить и послать неизвестно куда и зачем самого сумасшедшего из студентов.
***
Позади интеллектуальный отдых профессорско-преподавательского состава, позади интеллектуальная старость деревни и быт ее на нейтральной земле. С этим мы справились. Штрихов много, линий хватает, кое-что вырисовывается и вытанцовывается в нашем маленьком королевстве. Но картины как таковой нет. И сюжет из более чем тривиальных. Но вот этот крохотный набросочек, или эскизик два на полтора сантиметра, он есть, он железный, его не порвать, он как преддверие перед более сложной работой.
А что такое более сложная работа? И что такое работа студента? Не отрицаю, возможно у нас родственные понятия. Не получается отдых студента, зато получится труд. Тот самый, который неистовый, ради идеи, ради великого будущего русской земли, ради цивилизации и деревни. Но погодите, товарищи, я не господь бог, не гений, тем более не мазилка, способный в четыре присеста все получить и создать к удовольствию публики. Широкое полотно не моя специальность. Всеохватывающая панорама пугает и сокрушает мой недоразвитый ум. Вот если бы выпустить часть полотна или часть панорамы. Вот если бы получилась твердая четверть, ну половина в конце концов. Вот если бы разделиться или поставить барьер, который сделает более легкой мою задачу.
И барьер такой есть.
До обеда
Все победы,
Все удачи
Невпопад.
Все секреты,
Все советы,
Что от клячи
Тухлый зад.
Переборы
И раздоры,
Взлеты страсти
И идей,
Злые ссоры
Под забором
Примиряет
Миска щей.
Не спешите с выводами, скоро сами поймете, что собственно все эти манипуляции для работающего студента.
***
Солнце еще не взошло, а студент на ногах. В городе в такое время постелька, перинка, подушечка. На природе ни то, ни другое, ни третье. Сонный, квелый, расслабленный вываливается из постельки студент. Ну и дальше по расписанию. Вскочил, одежда комками, глаза еще не раскрылись. Но ты на природе, но никакой пощады врагу. Чуть тебя понесло не в ту сторону, значит враг, значит не выполнил предписание старших товарищей, значит не воссоединился с деревней во славу города и опозорил сам город. Так не пойдет. Город нельзя позорить. Только деревенские потрахи долго спят, они напросыпались в прошлом веке, или в каком-нибудь позапрошлом. Теперь отсыпаются за все века и все прочее. Ты такого не пережил, ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Дали возможность, не упусти, твоя мама, возможность. Когда еще встретишь восход на природе?
Природа прекрасная. Холмики, бугорки, низинки, овраги. Хотя бы один миллиметр гладкой поверхности. Поверхность выскубал трактор. Для студента романтическая начинка природы куда интереснее, чем сглаженное пространство. Коси коса. Той самой косы не встречал и не лапал студент. Теперь вполне нормальная встреча, если так хочется, теперь лапаем. Опять же коса. Она твоя, она под руками, она романтическая, как природа. Особенно, если на холмиках или в низинках. Раз коса, два коса, три коса. Будь осторожным, будь мягким, будь чистым душой. Впереди такой же как ты студент, позади такой же как ты товарищ. Они копошатся в новой для них вселенной. Они не косят, а рубят. Но ты, неужели ты косишь, когда вселенная собралась под руками?
Все-таки здорово! Первый луч, в сапогах хлюпает, мокрый до пояса или выше. Но первый луч твой, он заблестел на косе, он возрадовал душу, он прокрался куда угодно, во что угодно. Ты представляешь, он не последний, но первый. С последним лучом до того одиноко, точно вывернули душу наизнанку и выбросили. Но первый луч из другой категории, за ним всегда следует солнце. То есть самое лучшее движется следом. Чтобы не хлюпали сапоги, чтобы пар стоял где-то у пояса, чтобы душа постепенно сливалась с природой и чтобы зной разливался в груди вместо восторга и всяких там гадостей. А ты наконец-то почувствовал, это не город, это деревня.
Нет, товарищи, кто не почувствовал, с тем разговаривать вовсе не здорово. Природа проникает, природа просачивается, природа охватывает наши грешные души. Для бездарного и бесчувственного человечка кажется страшным мучением каждый рывок на природу. Такого человечка просто тошнит кровавым поносом, и он матюгает природу. Но студент не бесчувственный. Наша природа его природа. Она не чужая, она не принадлежность деревни. Домики, может быть, принадлежность. Но природа для русской земли. Кто столкнулся с русской землей, того принадлежность. Кто попробовал хотя бы единожды возлюбить эту землю, тот получил от нее свой особый подарочек. Ну и конечно же, здесь угнездилась большая-большая любовь. А в любви, как вы понимаете, застряла природа.
Теперь ближе к истине. Сон суть великая благодать. Ты пожертвуешь в крайнем случае тем, что тебе больше всего нравится. В остальных случаях ты не пожертвуешь, но разозлишься. Я хочу, я желаю, я думаю... Сколько воплей, сколько энергии выплеснулось зря, настоящий бунт и настоящее неповиновение власти. Однако и неповиновение становится повиновением, если жертва себя оправдала. Спрашиваем, как оправдала себя жертва? Отвечаем, да так. Коса переходит в руки. Руки почувствовали косу. Сердце колотится и постигает природу.
Ах, это сердце! В который раз оно дикое. Нет более дикого сердца во всех закоулках вселенной. Студент завопил, вселенная встала раком. Студент замолчал, еще больше встала вселенная. Никаких компромиссов, вы со своим отдыхом канайте отсюда, вы со своей цивилизацией мне надоели до чертиков. Отдых и цивилизация для придурков. Для студента не так, но иначе. Он плохой идеолог, он дрянной комсомолец, из него веревки вьются дерьмовые или цепи куются гнилые. Ты не трогай студента. Тихо, весело, скромно живет настоящий студент. Видите ли, нет у него времени на поганые гадости. Солнце почти поднялось над горизонтом, трава скрипит на зубах. Трава раз, трава два, трава три. Только про комсомольский привет не надо меня уговаривать. Комсомольский привет в нашем случае гадок.
- Не отставай, твоя мать! - взялись за дело студенты.
- Не наезжай, мать твоя и твоя! - снова они.
- Не выпендрежничай, эхма и юхма...
Вы слышите, где город зарыли, а где культура из города? Нет, не слышите, не улавливаете, нет у вас русского стержня. Цивилизация осталась давно за бортом, дикая Русь совсем рядом. Руки дикие, ноги дикие, глаза дикие. Солнце еще не взошло окончательно. Но какая сила под этим "еще"? какое наслаждение, где не может быть наслаждения ни при каких обстоятельствах? Не удивляйтесь, сила и наслаждение стоят рядом. Роса снизу и пот сверху. Здесь не ваш кафедральный и ваш институтский мирок. Это наша, мы вспомнили, ну которая Русь. Наша природа и наша деревня.
***
Стоп, любезные, там на горизонте обожгло глаза, да так, что пришлось прикрыться ладонью. Солнечный диск выше, выше и выше. Мокрая трава не такая и мокрая. Секунду назад поносили ее за сырость, нынче поносим за сухость. Как же, мать твоя муха? За считанные минуты подсохла и забурела трава. Даже в укромной лощинке она утеряла свои первоначальные свойства. И не хочется вылезать из лощинки, чтобы не прикрываться ладонью от солнца. Но там за лощинкой все та же трава, сохнущая, можно сказать, на корню. Она высыхает быстрее, чем ты успеваешь к ней подобраться.
На этот раз город осилил деревню:
- Пацаны, давай по кустам.
- Сам давай.
- Я тебе не давалка.
Нудный город, настырный, интеллектуальный осколок из прошлого никуда не исчез. Он стоит за твоей спиной и слегка ухмыляется. Один студент заменяет трактор, два - экскаватор, три - самолет. Пока не взошло окончательно солнце. Но по мере продвижения любимого нашего светила на небосклон, утрачивают свои гранды студенты. Пригляделся получше, и нет никакого трактора, и экскаватор куда-то пропал, а самолет скончался на старте. Я повторяю, нет ничего. Лощины и буераки на месте. Деревня дымится во всем своем отвратительном безобразии. Зато студент не дымится ни под каким градусом. Он прижался к родимой земле, он такой нежный и распластавшийся, он такой вздрагивающий и замирающий, он продукт этой самой земли. Наконец-то он отдыхает.
Не верю глазам, как посмел оставить работу студент? Профессора на отдыхе, доценты на волейбольной площадке, супруги этих и тех засели под бережком и пустили веселые бульбы. Студент далеко. Ни отдыха, ни площадки, ни бульбы. Чего нет, того нет, а коса есть. Как посмел отбросить косу, что тебе навязали? Твой институт, твоя родина, твоя деревня. Ах, не твоя? Какого черта сопротивляешься, ласковый наш? Какого черта набрался всякой фигни, и позволил ничтожной душонке опять извращаться? Ах, не ничтожная у студента душа? Даже не знаю, чем припугнуть подобную тварь. Солнце, кусты и трава. Ничего не выходит с противным студентом.
Хочу - работаю, хочу - прижался к земле. Город другой. Другая земля, другое солнце, другие мечты, и душа совсем не такая, как за границами города. А еще город цивилизованный, на первом месте цивилизация с ее маленькими игрушками, на втором все остальное. Здесь земля, здесь есть возможность прижаться единственный раз к этой самой земле, а прижавшись лежать не вставая. Пускай переходит сила земли в твою хилую грудь, пускай ее соки будут твои соки и напитают чего-нибудь внутри твоего организма, то ли мускулы, то ли грешную душу. Не отказывайся, не тянись за косой. Вон намахал от рассвета до данного места какую вселенскую кучу. Деревенским за месяц такое не снилось. И ты успокойся, мой маленький. Еще успеешь устроить какой-нибудь подвиг.
Не злитесь, товарищи. Деревня ленивая, деревня заплесневелая, деревня расчетливая. Город деятельный, город суетящийся, город выполняет двадцать четыре нормы на круг. Какого черта двадцать четыре нормы? Так и домахаешься, так и упустишь юность земли, так и останешься суетящимся шариком, не постигшем нашей природы. А зря. Земля красивая, земля добрая. Она интереснее всего остального, что предлагает дурацкое и суетливое человечество. Она понимает, когда отдыхать, а когда ей работать.
Пока земля не состарилась, пока солнце не выше локтя, пока роса на коленях... Нет, гадко чувствовать себя эгоистом. Тебе в который раз повезло, что разрешили, что дали, что вытянули из кроватки. Но дальше в который раз запрещает твои закидоны земля. Она капризная женщина, зачем оставил ее, зачем позабыл про ее капризную женскую сущность? Кончай свои бредни, кончай издеваться над собственной и такой обалденной землей. Это уже издевательство, это уже не работа, а извращение всего светлого, чистого, настоящего. Ты такой, как земля, повторяю опять и опять. Хватит кощунствовать, что обманул в своей хитрозадости землю.
- Работа или искусство?
Вот теперь разговор городской. Студенты созрели, студенты наполнились счастьем и болью земли, имеют право на то или это. Укусила какая оса, так примыкаешь к искусству. Не укусила, так примыкаешь к работе. Довольствующийся малым товарищ, довольствующийся хотя бы той малостью, что язык еще не опух и способен о чем-то там спорить, всегда примыкает к искусству. Я не уточняю, насколько полезен спор для здоровья. На земле спор ни в коей степени есть вспышка ярости. Он тихий, он величавый, он из самых достойных и городских споров. Ты сказал слово, я сказал слово, другие поддакнули или вообще не поддакнули ни черта. Они лежат, они еще в трансе эти другие. Впрочем, им можно.
- Любое искусство - работа.
В данном случае нечего переваривать чужую жвачку. Много слов очень плохо. Мало слов не хорошо и не плохо. Профессор не подружился с косой, оттого переваривает. Доцент ведет себя как маленький профессор, а кто подумал иначе? Но студенту пока далеко до доцента, тем более до профессора. Он солнечный луч, он романтичный цветок, он разомлевший в траве ежик. Не встает, но лежит эта странная личность, увитая чувствами. Не дергается, но застыло некое инопланетное существо, отдаленно напоминающее студента. И голос его из земли, иногда такое ощущение, что наполнила студента земля, что с ним за одно и через него подает свой прекрасный и усыпляющий голос.
- Хорошо работаем, значит искусство.
- А если плохо работаем?
- Тогда не искусство.
Солнце почти у критической точки, земля еще вне любой критики. Она всегда отставала от солнца, она не догонит его никогда, и не надо, если земля для студента. Зато на земле благодать. Чего не залезло в тупую голову, кажется откровением господа. Чего не представляется твоему затуманенному воображению, то выше вселенной. Чего не расскажешь после второго стакана... Впрочем, тебе запретил рассказывать. Ты не один. Остальные ребята, такие как ты. Без слов, без улыбки, без резких движений. Они на земле. Даже последние, даже герои, что пожелали перекосить, пересидеть, перераболепствовать менее раболепных товарищей. Даже они среди всех. Еще секунда, и примут вовнутрь обалденную землю.
- Ты накушался?
- Му.
Никаких вопросов, никаких ответов, вообще ничего. Работа теперь на законном рабочем месте, где-нибудь ниже пояса. Деревня исчезла совсем. Город внутри с его лучшей и самой возвышенной стороны. Остываешь наполненный. Растекаешься бесконечный. Рядом земля, рядом природа, рядом господь в своем первозданном облике крохотного зеленого гоблина, ну и какой-то кусочек вселенной. Слова или мысли, мысли или слова - ничего больше нет. Только божественный сон, только нирвана, только земля. Неужели на сто процентов вернулся к земле, которая обалденней твоего человеческого "я", и человечности всей, и искусства твоего забуревшего города.
***
Теперь посмотрели на небо. Нет, не туда высоко-высоко, но чуть ниже. Наше небо застряло в одних командирских штанах, и следующий штрих он точно оттуда. Вы угадали, в каждой системе должен быть командир, без которого не вздохнуть и не пернуть. За него партия, за него комсомол, за него полный состав отдыхающих в северном лагере. И не только. Советское государство задохнулось под командирам. Социалистическая система без них, что трухлявый пень на помойке, ибо система повторяет или поддерживает государство. Я не затронул в который раз коммунизм, с данным ублюдком понятно. Коммунизм построен на связи командования и подчинения. Одни коммунисты командуют. По определению их поставило государство на столь ответственный пост. Другие товарищи подчиняются. Мы их называем "все прочие", то есть "некоммунисты". Ну, и понятно, где сейчас эти товарищи
- Партийный рай или ад?
- Скорее рай, нежели ад.
- А я не согласен.
В кустах, на лоне природы другая система, другая жизнь, там нет командиров. И вдруг появляется командир. Его нет, но он появляется. Его не звали, но он тут как тут со своей отвратительной рожей. Выдрыхся, вывалился из командирской кроватки своей, осовел. Э, ребята, который час? Ты погляди на солнце, там все написано. Черти как высоко солнце. Уже опалило суровые лица твоих подчиненных. И их преподлые глазки опять-таки в зайчиках или кроликах. Это смотря у кого глазки. Командирская морда, она из разряда неопалимых, на нее не действуют зайчики или кролики. Смотрит товарищ куда-нибудь в переносицу, слюни пускает, трясет кулаками:
- Почему остановилась работа?
Дальше рот на замок. До одиннадцати провалялся товарищ в кроватке. Ну и соответственно, непорядок ему виднее, чем тем козлам и шестеркам, что приползли с косой на рассвете. Какого черта расслабились тут? Какого рожна напортачили? Вон бугорок, вон бугорок, вон еще бугорок в траве и цветочках. Норма была такая, а вышла сякая. Я же командовал, я же приказывал, я же отмерил от сих и до сих вам практически детские нормы. Ну и что получается? Не работа, а просто какая-та хрень, за которую больно и стыдно.
И это не все. Щетина трехдневная, нос синий, командир зверский. Почти подумал, садист, но не понравилось слово. И вообще, не только у нас командир, который может понравиться. Чего-то ему не хватает. Самую малость и не хватает, словно смеется над командиром природа. И никто не поднялся с земли. Реакцию, снова мать, нулевая. А пошел ты! И болт тебе внос! Пускай разорвет пополам твою сытую морду.
- Ох, надули скоты!
Конечно, надули. Кто спал, тот проспал красоту встающего солнца. В кроватке и не такое можно проспать опять же по определению. И не надо прикидываться, что встает каждый день солнце. В славном городе Ленинграде, а тем более в Ленинградской области на реке Вуоксе не каждый день встает солнце. Просто так получилось сегодня, сейчас, что каждый день встает солнце. А обычное положение такое, по утрам на Вуоксе липкий туман, через который не разобрать солнце.
Уф, разобрались. Кто-то проверещал из кустов:
- Валера идет!
Да и хрен с ним, с Валерой. Мало ли какой придурок подкрадывается к отдыхающему студенчеству. Мало ли какой ставленник партии посетил сие великолепное место. Мы не выбирали Валеру нашим начальником. Его за нас выбрали. Та самая партия в связке с родным для нас комсомолом взяла подобное чудо и выбрала. А нам плевать, что она выбрала. Посмотри в календарик, ласковый наш. Что там на дворе? А там восьмидесятые годы. Теперь посмотри на партию. Наводящий вопрос, какая партия в восьмидесятые годы? Теперь наводящий ответ, а хрен знает какая. Теперь выводы. По дорожке идет командир, выдающийся ставленник партии. Идет не абы как, но проконтролировать, чем занимаются его бойцы. А бойцы не работают. Режутся в карты.
Впрочем, все тихо, все благородно. Кто сказал, что кто-то режется в карты? Сие есть наглая ложь. Никто не режется в карты. Пока этот свинтус идет, пока переваливается ослабленными конечностями, больше того, пока зыркает по сторонам и кряхтит на поганую жизнь, ничего уже нет, совсем ничего. Откозлились, отмизирились его подчиненные, попрыгал на ножке дурак. И вообще, откуда у нас могут быть карты? Советский студент с точки зрения партийной пропаганды относится отрицательно к нездоровому увлечению всякой там азартной игрой, что в свою очередь пришла к нам с гнилого запада. Поэтому повторяю в который раз, студент не играет в карты. Его увлечение всегда здоровое. Например, песни и пляски под "Интернационал". Или работа за так за дармак на свежем воздухе до и после работы. А кто-то нам квакнул про карты.
- Ох, надули, надули!
И чего разорался товарищ Валера? Или после здорового сна всякая хрень померещилась? Может, во сне ему снился простой джентльменский набор, приписываемый партийными работниками сегодняшнему студенчеству. А какой джентльменский набор? Да тот самый: карты, водка и девки. Партия определила набор на своих конференциях и симпозиумах по научной методике. Не может студент образца восьмидесятого года не играть в карты, не пить водку и не любить девок. Так и установлено, что не может. А это запрещенные вещи по мнению партии. И студент, как вы понимаете, не упал мордой в грязь. Он играет, пьет, любит. В чем никак не ошибся Валера:
- И что, раздолбаи?
А ничего. Трава жесткая, солнышко высоко, пар из ушей. Все валяются на траве с невинными улыбочками, то есть сделали такой вид, вроде не замечают Валеру. Вроде как не существует товарища. Нет его, не было и не будет вообще никогда в нашей конкретной вселенной. А он здесь, я повторяю, что существует товарищ. Проснулся, разлепил свои оплывшие глазки, чтобы приступить к прямым командирским обязанностям или выполнить те самые задачи, что поставила перед ним партия.
- Я ведь в курсе, чем вы тут занимаетесь.
Опять нулевая реакция. Разве что один раздолбай, кажется его зовут Шурик, встал, расстегнул ширинку и стал отливать на командирский сапог. С трудом отскочил Валера. Маты замерли на командирских устах. Пудовые кулаки сжались, и жирные ручки непроизвольно дернулись, сами догадались в какую сторону. Но раздолбай (возьмем его на заметку) сделал свое грязное дело, застегнул ширинку и плюхнулся мордой в траву:
- А знаете, пацаны, чего мне сию минуту приснилось?
- Да откуда нам знать? Расскажи.
- А приснилось мне, пацаны, что я обоссал одного засранца Валеру.
Тишина, несколько хлюпающих звуков, затем истеричный всхлип:
- Ой, какой страшный сон. Валера этого не оставит.
- Точно, что так не оставит.
- В деканате его обоссанные портки будут вещественным доказательством.
- Но это всего лишь сон.
- Тогда ладно.
Партия, комсомол, деканат тихо рыдают в сторонке.
***
А собственно, ничего страшного. Самый обычный день. Явление командира на поле как бы является стопроцентным сигналом к концу работы. При живом командире не может быть никакой работы. Как говорил еще один раздолбай (партийная кличка - Дерево или ласково - Фокич):
- Он меня сглазил.
Ну, и вы понимаете, какой нормальный студент может работать при командире? Да вы что, дорогие мои? Этот потрах и поц между делом подумает, что работа находится в прямой зависимости от его командирских действий. И еще возгордится, жирный козел. А такого нет и не может быть в нашем отечестве. Не важно, что ты облизал чью-то жирную задницу где-то в партийном углу, и тебе нашили за вышеупомянутый подвиг командирские лычки. Важно, что мы не лизали ни чьей задницы и не уважаем твои лычки.
Плюс девчонки закончили свою миссию. Сгребли нашу траву в один аккуратный стожок и пришли поглазеть, чего там мальчики делают. Устали небось, бедненькие? А не нужен кому массажик? А хочешь, я тебя поцелую? Да не стоит, как-нибудь в другой раз. Зря отказываешься, другой раз представится только завтра, а сегодня его не будет. Дикие какие-то девчонки. И для них командир, словно пустое место.
- А Валера еще не проснулся?
- Я Валера, вот перед вами стою.
- Нет, ты не Валера, ты не проснулся.
Душно, солнце высокое. Сейчас бы искупаться, но остался последний штрих. Он не имеет никакого отношения к присутствию командира. Просто такой штрих, как вы опять понимаете. Дикие девчонки занимают место диких мальчишек в кустах. Дикие мальчишки берут вилы и отправляются загружать трактор. Еще раз повторяю, никакого подхалимажа, Валера не суется под трактор. Со стороны может показаться, Валера боится трактора. Сел на пригорок, положил на колени папку, на папку бумажку, на бумажке выводит каракули. Иногда со значением чмокает карандаш и бросает многозначительные взгляды на тех пацанов, что копошатся у трактора. Но по-прежнему никто не заметил Валеру.
В сложившейся ситуации есть свои плюсы. До обеда преподавательский состав Политехнического института и его молодая поросль могут наслаждаться ничем не ограниченным отдыхом. Никто из диких студентов гарантированно не появится в лагере. И это разрешаю приписать в актив комсомола. Все-таки есть нечто такое хорошее у диких студентов. Видимо, комсомол отработал свои денежки по культурно-просветительской части, каким-то образом добавив в джентльменский набор еще одну составляющую. А сия составляющая называется "сознательность". И не надо мне втюхивать про какую-то несознательность, если дикий студент не может уйти с поля, не загрузив продукт своего труда (то есть скошенную траву) на трактор.
И что мы имеем, черт подери? Да ничего мы здесь не имеем. С одной стороны процесс воспитания человека коммунистической формации существует, его отрицать невозможно. Но с другой стороны, какой-то неправильный, нерегулируемый процесс. Коммунистическая формация пожелала воспитывать зомби, а зомби почему-то не очень воспитываются. То есть дикие студенты у нас в наличии, и работать они умеют, и работают, твою мать, а вот зомби из них все равно не воспитываются. Обязаны подчиняться начальнику зомби, то есть тому потенциальному поводырю и командиру, которого поставила партия. Чего нет, того нет. Скрежещет зубами Валера:
- Издеваются, сволочь.
Здесь любой партийный товарищ облюется от гадости. Не так воспитывала этих скотов партия. Работа не просто как выполнение с определенным энтузиазмом нормы. У нас и зэки работают с энтузиазмом, если верить буржуазному писателю Солженицыну. Работа сама по себе ничего не значит в социалистическом государстве даже в восьмидесятые годы, а вод под чутким руководством партии и правительства она много чего значит. И вдруг какие-то раздолбаи и сопляки вычленяют из общей связки "чуткое руководство" и оставляют саму работу.
Теперь наводящий вопрос, до чего может так докатиться родная держава? Вопрос хороший, черт подери. Родная держава держится не на одной дикости. Она ведет планомерное социалистическое хозяйство и выдвигает на основные должности не каких-нибудь потрахов, но проверенные кадры. Так и должно быть. Всякую шваль с косами или вилами никуда не выдвигает партийное государство. Подобного барахла мы всегда наберемся в избытке. А вот с руководящим составом другой разговор. У нас опять же всегда не хватало руководящих работников. Во-первых, чтобы безоговорочно верили в дело партии. И во-вторых, чтобы внедряли в жизнь такое дело без воплей и визгов. Вот таких-то товарищей у нас не хватает. Особенно в тот судьбоносный момент, когда свежескошенная трава перекочевала в прицеп трактора.
- Стой, запрещаю!
Ага, оживился Валера. Техника безопасности, госты, двойные стандарты и прочая бумажная хренотень распространяются даже на трактор. Нельзя кататься на тракторе. Или у вас с головой непорядок, в кабине кататься можно (одно пассажирское место), а больше нельзя. Потому что не предназначался для подобной дурости трактор. Сие сельскохозяйственный агрегат. Сие столп коммунизма. С трактора в немалой степени пошел коммунизм. Это когда дебильный крестьянин пересел с дебильной лошадки на трактор. И не надо мне заколачивать баки, что пересел дебильный крестьянин, чтобы кататься.
Все не то и не так. Валера прошел инструктаж по гостам и технике безопасности еще в институте. Он же попробовал проинструктировать (то есть поделиться полезной нформацией) своих подчиненных. Но его не слушали, вели себя подло и гадко. Короче, галочку Валера поставил насчет того самого мероприятия, но в душе осталась некая гадость, которой мы еще не нашли названия. Уверяю вас, что-нибудь будет не так. И вот подвернулся трактор.
- Вы же расписывались!
- Да ни кто с тобой не расписывался.
- Вот документ.
- А мы чо тебе, гномики.
Нет, никаких претензий к девчонкам. Скромно бредут за перегруженным трактором. А вот дикие пацаны точно устроили из трактора некий языческий ритуал. Забрасываем сено, забрасываем вилы, забрасываем косы, и сами должны залезть сверху, в количестве не менее десяти штук. Сжимается законопослушное комсомольское сердце. Как же так? Десять гаденьких извращенцев на один трактор. А чего это тут понимать? Дикие студенты час провалялись на поле в ожидании трактора. Могли, твоя мама, свалить. Но студенты дождались, преодолевая позывы пожрать, напиться и искупаться. Им нужен был трактор. И вот пришел трактор. А дальше рывок в никуда, последнее усилие на охрененной жаре, трава в прицепе, как оно полагается, ну и там же студенты.
- Вы рискуете!
- Заткнись, жирный хмырь.
Здесь открытая перебранка. Валера на жирных ножках прыгает вокруг трактора. Его оппоненты сидят наверху. А знаете, что такое сидеть наверху, когда внизу некто прыгает и кривляется? Нет, вы не знаете, что сидеть наверху. Там расположилось само превосходство культурного города над некультурной деревней. С точки зрения городской культуры только на верхних этажах сглаживается некультурность деревни. И опять по тому принципу, что ты проскочил через нижние этажи. То есть ты не замечаешь нижние этажи, их гнилостность, маромойство и грязь, потому что не хочешь их замечать, находясь сверху. Ну и никаких поблажек начальнику.
Может, поэтому так суетится Валера? А может, и на него девчоночья часть коллектива подействовала? Там среди диких девчонок, которые тянутся резвой цепочкой за трактором, очень трудно быть комсомольским работником и сохранить свое неприкасаемое командирское достоинство. Я повторяю вам, очень и очень трудно. А следовало бы. Строят глазки девчонки. Перемигиваются девчонки. Шушукаются девчонки. И у всех на лицах одна извращенная хрень:
- Какой же ты потрах, Валера.
Господи, за что такое наказание? Вроде бы ничего плохого не делал один комсомольский работник, поставивший на комсомол (а следом на партию) всю свою жизнь. Я повторяю, он ничего плохого не делал. В коммунистическом государстве просто необходимо на кого-нибудь делать ставки. И хорошо, если ты поставил на партию, а не на диких пацанов и девчонок. Дикие товарищи тебя все равно не оценят. Для них оценка одна, и она дикость. Чем более дикие выходки придут тебе в голову, тем больше шансов, что на сегодняшний день тебя оценят подобные гады. Но только на сегодняшний день. Завтра кто-нибудь переплюнет твою дикость своей дикостью, и вот уже оценят его, а тебя снесут на помойку.
Нет, так дела не делаются. В правильном коммунистическом обществе правильно выбрал Валера. Вот его и в лагере привечают почти как родного. Ну, я бы не сказал, что его там привечают без доли сарказма, но все-таки Валера находится на половине пути между отрядом и лагерем. А это уже кое-что, если учитывать отношение профессорской элиты к студенческому составу. И это надежда, что в какой-нибудь благополучный момент переберется Валера с комсомольской работы куда-нибудь выше, где сможет запросто пожать руку любому профессору.
Почему бы и нет? Вот только встал на дороге гадостный трактор.
- Эх, подохните, подлецы!
- А пошел ты.
- А сами пошли.
Сколько счастливых судеб сломал этот трактор.
***
Я не настаиваю на продолжении банкета. Чего с дурака возьмешь кроме криков и воплей? Дурак и на помойке дурак, а власть всегда власть. То ли комсомольская власть, то ли партийная, то ли в белых тапочках и смешных бантиках. Ты это сам по себе, она сама по себе. Ты блуждаешь во мраке, портишься, извращаешься и несешь несусветную чушь. Ты ошибочный, глупый и злой. Она не такая. Власть позаботилась обо всех и о каждом. Для личного употребления с властью у тебя никаких шансов. Для общественного шабаша шансы все-таки есть. Власть выискивала, предугадывала, изображала и позаботилась о каждом из недобитых придурков. А еще чтобы отчизна всегда счастливая, чтобы народ всегда сытый, чтобы студент всегда на работе. И это не полный список. Переполнение властью не предусматривается, пока существующий мир вроде чистого золота:
- Милый Иван Иванович, по счастливому стечению обстоятельств вы есть удивительный человек. Вокруг не такие, не удивительные, хотел сказать, человеки. Но "человеки" плохо звучит. Слово вульгарное, плохое слово. Так разговаривают в деревне. Сие есть деревенский стиль не совсем соответствующий городу. В городе так не разговаривают. В городе другой стиль и другой соответствующий, в городе "люди", но ни в коем случае "человеки". Это вы человек, это в единственном экземпляре, хотя слово "это" плохое слово. Так разговаривают опять-таки только в деревне. Я бы так никогда не сказал, если бы не чувствовал, где нахожусь на данный момент, и как приблизилась нынче деревня.
- Совершенно правильно, Петр Петрович, деревня приблизилась, хотя сочетание "совершенно" и "правильно" тоже плохое слово. Подобным образом в деревне не разговаривают. Сие из города, хотя приставка "сие" плохая и очень плохая приставка. Наш лексикон деградировал за последние годы. Наш словарный запас деформировался от наносного мыла пепла. Наши мысли теперь под влиянием слов. Я не уточняю, но и так ясно, если деревенские слова, то и деревенские мысли. Я знаю опять же из опыта, если слова впереди, если мысли от них отстают, то какого качества могут быть мысли?
- Не так мрачно, мой дорогой.
- Кто сказал, мрачно? Свет яркий, день в полном разгаре, до деревни дотянуться рукой. "Дотянуться" опять-таки нехорошее слово. Тянешься, тянешься и куда-нибудь да дотянешься. Не исследовал, не изучал, никаких выводов из полученного материала, только опыт какой-то там ерунды с тягомутиной. А "ерунда" какое гадкое слово? Просто дрожь, просто мурашки по коже. Неужели наша страна измельчала? Здесь в деревне она измельчала. На факты больше не обращают внимание, сущность в словах. Чем противнее предложенное слово, тем лучше. Извращенец и молодец как бы скрестились в одном флаконе. Косноязычный товарищ и лапушка там же. Эта "лапушка" вертится на языке, но ничего отвратительнее не попадалось мне в жизни. Бог ты мой, дошли до тюремного слова.