Прошло еще два года. Все, что происходило в стране за все это время, наполняло душу Андрея необычными, смутными ощущениями. Он понимал, что разбираться во всех этих пронизывающих всю страну ветрах перемен надо самому. Только самому. Происходило что-то необыкновенное, ни разу еще не испытанное им за всю его жизнь, и что приводило его в растерянность. Он знал, что сейчас ни одна книга, ни одна ученая голова, ни один исторический авторитет, ни, тем более, крикуны на площадях не объяснят, откуда весь этот хаос, весь этот крикливый базар во всю страну, которому нет конца. И как ему самому жить в нем. Что хотеть, за что уцепиться, кому верить. Говорунов вдруг - целая рать. Что ни трибуна - то целая очередь из пророков, прокуроров и прорицателей. Их много. А он один. И разбираться вынужденно приходится во всем самому без всякой спасительной руководящей и направляющей силы сверху, которую сейчас в ее бессилии только ленивый не топчет.
Еще ведь, кажется, только вчера живой, энергичный человек занял место, которое позволяло и понуждало его определять движение страны. И в этом смысле и его личную судьбу тоже. Глядя на уверенно и по хозяйски державшегося на трибуне мавзолея нового вождя, Андрей чувствовал, как внутри у него нарождалось радостное, неожиданно нахлынувшее ощущение новизны, общего перелома и изменений в стране и в его личной судьбе. Все его существование превратилось в ожидание счастливых перемен. А потом незаметно стало возникать возмущающее душу недоумение и полное непонимание происходящего. Он все больше с досадой на себя стал думать о том, что, как наивный дурак, поверил главному машинисту нашего паровоза. Он, этот машинист, с такой завораживающей уверенностью и убежденностью в наше правое дело предложил перестроить весь наш паровоз и запустить его в ускоренном режиме. А потом впервые в жизни Андрей всем своим сознанием самостоятельно стал понимать, что главный машинист не был безгрешным по определению, как папа римский. Кроме призывов, сделанных совершенно в духе и всех прочих главных машинистов, Горбачев делал еще и что-то такое, отчего всех, кто ни был в этом поезде, стало трясти, как на ухабах, и разбрасывать по разным сторонам. Создавалось такое впечатление, что взявший рычаги управления, неумело, без всякого понимания всех механизмов огромной машины, ломал ее совершенно всею данной ему огромной властью. Паровоз не только не набирал ходу, но начинал терять скорость на глазах. И рассыпаться начал. И по мере того, как эта сначала смутная мысль все более твердея проникала в его сознание, у него стал нарастать протест. И неприязнь к обаятельному говоруну.
Андрей всегда чувствовал себя частью сложного механизма, который катился, прогибая рельсы, продвигаясь к действительно неясной цели, но величие которой оправдывало по большому счету всю его жизнь. Огромный механизм крепко держал его, подчиняя безусловно и жестко всей своей логике движения. И ничего необычного он в этом не находил, поскольку сам верил, что движение идет в правильном направлении. Даже если машинист и ведет наш общий состав так, как он это умеет. В конце концов машинист тоже человек. И он имеет право на ошибку. Даже если его ошибки и приносят страдания всему составу, находящегося за ним. Да, движение может быть и неровным. Порой идет какими то необъяснимыми кренделями. Ну так ведь и это легко объяснимо. Машинист - фигура совершенно случайная, да еще и наделенная только ему свойственными абсолютно человеческими и уникальными чертами. А именно это и определяет, как он положит свои руки на рычаги управления.
Мда, эти руки, подумал Андрей. От них, конечно, многое зависит. Но, тогда неизбежно получается так, что в движении к божественной цели именно тот, кто эти руки положит на эти самые невидимые рычаги, тому и быть первым после бога в нашем составе. Возможно так кажется даже и тому, кто волею судьбы взялся за эти рычаги. Что же выходит из всего этого? Вот только от его умелых или бестолковых движений все и зависит? Нет, не так. В кресло машиниста садится совершенно не случайный человек. То есть, он остается человеком со всеми его слабостями и достоинствами, которые слишком часто невозможно отличить от недостатков. И вроде бы на символическом троне может оказаться чуть ли не первый же попавшийся, занявший его то ли по праву родства и крови, то ли, якобы вследствие народного волеизъявления. В обоих случаях все как бы правильно, И судить то вроде бы некого. Ни Бог, ни народ не подсудны. Кого ж винить в совершенных ошибках, а то и преступлениях? На самом деле верховный машинист, каким бы путем он не оказался у главных рычагов, как бы суров или мягкотел он ни был, кончил ли он университет или три класса церковно-приходской школы, он весь как есть подчиняет все свои движения историческому закону, который имеет силу только вот в эту проходящую минуту. И он не может ему не подчиняться, как это уже весьма доходчиво объяснил Король одному любознательному мальчику.
Планета мчится в какую-то непостижимую до сих пор по глубине бездну. И мы все вместе живущие на ней. Мы валимся в эту бездонную пропасть с непостижимой для нашего ума скоростью и даже до некоторого времени этого не замечали. Занятые сами собой. Долго-долго неосознанно мы всем человечеством "покоряли пространство и время". С тех самых пор, как вылезли из пещер и стали продвигаться вперед сквозь бесчисленное количество ошибок, исторических драм, катастроф, творя нашу "человеческую комедию". Но только у нас в стране впервые, охваченные революционной идеей переделать все и вся на земле, гонимые безудержным желанием "преодолеть пространство и простор", мы стали вносить в наше развитие осознанную волю. Нам показалось, нет, мы были убеждены, что мы открываем не только законы мироздания, но и законы развития наших человеческих отношений. " Мы все добудем, поймем и построим" относилось не только ко всей окружающей нас земной и космической среде, но и к внутренним нашим человеческим делам.
Ну как же это не понять, что в нашем движении в неизвестность люди не могли не прийти к соблазну попробовать жить по закону общего равенства и справедливости. Не могли не прийти! Историческая ловушка поджидала здесь человечество много веков. И дождалась своего. Люди совершенно отказаться от этой попытки категорически не могли. Опробовать эту идею с некоторых пор стало только вопросом времени. Человечество было приговорено к этой попытке. Вопрос состоял лишь в том, где и когда. Время и место выбирала муза истории Клио со всею тщательностью. И выбрала. Все сошлось в 17 году в России. Идея о равенстве и справедливости, какие бы профессиональные либерал-демагоги конъюнктурные благоглупости сегодня не рассказывали, была востребована всей нашей человеческой природой, наделенной душой. Вот эта идея и владела властно всеми нашими машинистами с 17 года. Правда, каждый в отдельности вносил в нее свое человеческое своеобразие. Но машинист всегда знал, что мы все, стоящие и даже сидящие позади него, никак не дадим ему вольно обращаться с этой идеей. А сам он не мог не чувствовать, что на нем лежит тяжелейшее бремя быть символом и знаменем этой идеи. И никакой очевидной губительной импровизации, радикально уводящей в другом направлении наш состав, он позволить себе не мог. Да и не дали бы ему.
Мы прокладывали рельсы для нашего паровоза совершенно по пути еще неизведанному, никем до нас не пройденному. И на этом пути никто ведь не поставил нам ни одного семафора, или какого-то другого предупреждающего знака. Никто еще к "остановке в коммуне" стальную магистраль не выстроил. Что ни шаг вперед - то все в первый раз. Но главное - это направление. А оно, считал Андрей убежденно, было верным. У всякого движения должна быть цель. Нет цели - движение теряет смысл. Движение - это жизнь. С потерей цели и жизнь тоже теряет всякий смысл.
Как-то однажды один настырный клиент, слегка освоившись в пространстве чужой ему страны, набравшись смелости и посчитав Андрея совсем уж своим парнем, задал ему главный вопрос. Ради выяснения только этого вопроса он, возможно, и приехал в СССР. Этот вопрос уже давным-давно привлекал его всей свой непостижимостью, непонятностью и даже абсурдностью. И вот теперь пришел случай найти ответ. И не где-нибудь, а на Красной площади. Он уже успел проникнуться ее гипнотической властной красотой, которая только еще больше побудила его желание разобраться в мучавшем его деле. Прямо напротив мавзолея он, сделав сочувственное, проникнутое искренней заботой лицо, спросил:
- Отчего вы живете не так как все, и что вас удерживает в этом странном и безрадостном в глазах всего мира состоянии.
Андрей в этот день был особенно не в духе и, помедлив, ответил резко, даже грубо, что с ним случалось совсем уж редко. Заранее зная, какая нудная со всеми ему известными ходами-поворотами ждет его словесная перепалка, и чтобы сразу на корню зарубить бесполезную, пинпонговую дискуссию, он прибег к простейшему и, как он считал, неотразимому аргументу. Сначала он хотел мысль свою изложить максимально логично и коротко, но в запале чувств его понесло:
- Да, правда, у нас были Гулаг и подвалы Лубянки. Согласен, это нехорошо. Хотя и у вас была Новая Каледония с Гвианой. Но не будем об этом. Кстати, не забудьте, что Гулаг был ликвидирован сразу после кончины Сталина. А раз его нет - то и о чем же сейчас говорить. Ушел в прошлое, этот гадкий Гулаг. Значит, позитивное продвижение в сторону смягчения режима у нас все-таки есть. На месте мы не стоим. Но я не об этом. Я хочу сказать другое, главное. Со всеми нашими заморочками и возможными ошибками разной степени тяжести мы имеем хоть какую-то перспективу. Перспективу, смело скажу, божественную. Вы слышите меня. Потому как мы замахнулись на то, что только один Бог-творец и может создать. Мы тоже, если хотите, в 17 году с энтузиазмом, достойным тех, кто разносил по камню Бастилию, отправились на штурм неба. С тех пор эта перспектива в голове у каждого здесь у нас от ребенка до старика сознательно или бессознательно присутствовала в голове. Ею и поныне пока живем. Есть она, эта цель - построить приличное существование на земле для всех с полным равенством. И я не вижу в этой целее ничего плохого. И вы тоже не увидите. Пусть в ваших глазах и утопическая мечта, но она есть у нас! Эта цель-мечта, которая родилась отнюдь не только в голове бородатого дяди, чье гранитное изваяние вы видели перед Большим театром. Родилась она задолго-задолго до бородача. Она эта цель, мечта наполняла осмысленным содержанием жизнь всей страны и каждого из нас в течение десятков лет.
А вот скажите мне, что есть у вас. Ну скажите мне, что вы можете предложить взамен нашему пути. Скажите, какая, пусть даже и не божественная, ну, пусть хоть какая-нибудь мелкая идея у вас есть? Так ведь нет же ее. Ну что, пусть даже и в самой слабой мере, определяет ваше общее движение. А куда вы идете? Вы это знаете? Скажите мне? Где он ваш паровоз? Покажите мне его. Вот увижу я его и, может быть, он мне так понравится, что и я к вам подсяду и поедем вместе. Но так ведь нет же и его тоже. И куда вы топаете всей своей завистливой, крикливой, погрязшей во всех мыслимых пороках толпой без всяких ориентиров? Ваша дорога - это дорога в никуда. И существование ваше тоже лишено всякого смысла. И вы хотите со всем этим призвать меня в ваш стан? Что вы защищаете, понося наши Гулаги? В этом вашем так называемом демократическом движении вы валитесь, скорее всего, в какую-то гибельную преисподнюю. Ваш корабль без руля и парусов мне не нравится. По мне, так это корабль дураков. Мы здесь, пусть и бестолково и временами даже очень жестко и самоотверженно, но пытаемся хоть что-то делать. А что делаете вы? В чем состоит, повторяю, ваша цель? Насытиться во всех смыслах в отпущенный жизненный срок - это вот и есть весь ваш жизненный удел? Общество потребление - это разве мы придумали? И чем же эта жизнь во имя лишь потребления сильно отличается от скотского состояния?"
Не ожидавший столь неожиданной и эмоциональной контратаки, а еще больше ее таким действительно доходчивым содержанием, и. не найдя, что ответить, клиент в ответ только снисходительно-иронично улыбнулся, слегка разведя руками. Что означало: "Ну что можно ответить на столь почти интимный вопрос, да еще и не имеющий по определению ответа." Потом все-таки, как бы опомнившись, он запальчиво возразил:
- Да как же вы не понимаете. То, что единственно нас разделяет, оно же и самое главное в жизни - это свобода. Да свобода, - повторил он. - Бог нас создал свободными, чтобы каждый, как смог и как захотел прошел своим жизненным путем. Вот и весь ответ.
Ага, вот оно. Приехали. Вот он и его последний аргумент. Это сладкое слово свобода. Вспомнилось: "А свобода, Санчо, свобода, - это величайший дар Божий!" Да он не только сумасшедший, но первостатейный дурак этот Дон Кихот. Он и к свободе относился столь же идеалистично, как и к своей деревенской бабе Дульцинеи Тобоской, вознося ее до небес. А тем временем свободой пользовались в полной мере циники и проходимцы, чей лозунг был : Свобода - это нечто такое, что дает мне шанс быть первым в гонке за жизненными благами" Романтики могут воспламенять сердца свои устремлениями к свободе сколько угодно. А вот пользоваться ею буду только циники.
-Да кто же вам сказал, что Бог вас создал свободными. А десять заповедей забыли. Какая же это свобода. Да это ж все сплошь - несвобода. Да только, такое ощущение, что вы там у себя все заповеди как раз и забыли. Все до единый. Освободились от них. Мне нужно доказывать очевидное? А мы тут, пусть может, быть и в напрасных потугах собирались устроить счастливое равенство для всех. То самое равенство, которое для вас как бельмо в глазу. Потому что оно ограничивает вашу скотскую свободу, и должно однажды сделать из нас людей в божественном понимании. Вы только подумайте, к чему вы нас призываете. И после этого говорите о каком то там Боге, который от щедрот своих свободу вам и даровал. Да если даже и даровал, то только это был не Бог, а прямая его противоположность. То есть сам дьявол. И вводит он вас в искушение, и никак вы не избавитесь от лукавого. Да и нас темных, глупых, неразвитых к тому же призываете.
Бог действительно даровал нам душу и сказал нам при этом: "Познайте истину, и истина сделает вас свободными". Вы открыли эту истину? Нет. Да и мы еще только на пути к ней. И еще неизвестно, откроим ли. А вы уже вроде как бы всю ее и познали. От того-то, наверное, такие свободные. А Им ведь еще и сказано: "Я свет мира; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме" И вы утверждаете в своей бесовской самонадеянности, что уже и выбрались из потемок? Так вот просто идя наудачу без всякой путеводной звезды?
Вы Гулаг вспомнили. А кто ж сказал, что путь наш к истине будет исключительно легок и приятен. В муках рождается истина. Даже если она однажды и приходит в озарении. Должна намучаться вся наша человеческая масса в своем душевном и телесном переустройстве. Что нам поведал последний пророк и первый апостол Иоанн в своем обращении ? А вот что: " Порождение ехидны, уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее дорогого плода, срубают и бросают в огонь". Вот мы рубили и бросали, следуя заветам великого пророка. Да разве такое происходило только у нас? И только в наши времена? Секира эта молотила неустанно, как только она появилась в руках изобретательного человечества в его яростном стремлении к очищению. И пальцем тут только на нас пялить вовсе неприлично.
Говорите, родились свободными? А вот оставьте-ка вы дитя человеческое, ребенка лет пяти, если хватит духа, в полном свободном состоянии в лесу. О более раннем возрасте я и вовсе молчу. И увидите, что с ним станет в этой свободе. И очень скоро увидите. И вопреки вашему пламенному стремлению к свободе, жалко вам станет дитя, со всей ему дарованной, как вы говорите, с самого рождения свободы. И поспешите вы к нему, осознав всю свою глупость, чтобы оградить его от этой беспощадной свободы. Хотя, нет, один такой сказочный прецедент мы знаем. Маугли. Но даже и его разве можно назвать совершенно свободным? Он потому и выжил, что хорошо усвоил законы джунглей. То есть подчинился им. А потом еще и любовь схватила его в положенном возрасте "своей мозолистой рукой". А уж тут и вовсе забудьте о свободе, когда вы окажитесь целиком в неумолимой власти зова плоти. - Андрей говорил все это, больше обращаясь уже к самому себе, чем к собеседнику. И чувствовал это. Прорвался внутренний барьер и его неудержимо несло.
- Нет-нет, вот как раз Бог и создал нас совершенно несвободными. Да, кстати, вы в Бога то верите, спросил Андрей любознательного клиента тоном Остапа, вопрошавшего о том же отца Федора.
- Да как вам сказать. Скорее да, - ответил тот, никак не ожидавший, что его участливый вопрос приведет непредсказуемо к выяснению его набожности.
- Но если это так, то вам должна быть совершенно понятна мысль нашего великого писателя и философа-пророка, изрекшего, что если бы Бога не было, нам действительно было бы все позволено. Все, без всяких ограничений. Вы хотите, чтобы мы обрели именно такую свободу. Если да, то надо думать, вы покланяетесь какому-то другому богу. А его, кстати, не Мамона зовут. Но, к счастью или нет, но люди все-таки не скоты. Я имею ввиду всех людей, наделенных разумом и душой. Бог создал нас несвободными не только от законов природы, частью которой мы являемся. Природа, к слову, весь мир видимый и невидимый, тоже ведь творение божье, о чем нам свидетельствует первая же страница Библии. А мы только все-таки часть ее. Потому всем нашим плотским существом органически полностью зависим от нее. Поскольку должны же мы дышать и отправлять все наши прочие биологические функции. А попробуйте-ка в вашем стремлении к свободе отказаться от этой зависимости. Ну, например, не дышать. А я из своей несвободы посмотрю, что у вас получиться.
Но еще больше Бог сделал нас несвободными от нас же себе подобных в тотальной взаимозависимости друг от друга. Мы люди. А в этом качестве мы еще менее свободны друг от друга, чем скоты. Хотя, по правде сказать, мне иной раз кажется, что единственная разница между нами и скотами в смысле зависимости друг от друга только в том и состоит, что в животном мире, все особи, чтобы жить, вынуждены поедать друг друга, редко убивая представителей своего вида. А мы не только не отошли от этой вредной привычки, но еще и в несметном количестве убиваем себе подобных, и ближних и самых далеких. Но это к слову. А если серьезно, то в нас исторически и даже генетически заложено тяготение друг к другу. Непреодолимое тяготение. Без которого мы, как люди, ни физически, ни духовно даже и существовать не можем. А вы говорите, свобода - дар божий. Оборвите все свои связи людские в этом мире, которыми мы спутаны-перепутаны, и станете свободны, но и большего горя для вас и придумать невозможно.
- Но, позвольте, как же так? Ведь этак любую простую мысль можно довести так до абсурда. Кто же против человеческих связей. Но и не надо делать так, чтобы эти связи спеленали вас как мумию.
- Ну почему же не доводить до абсурда. Вот ваши же, как я понимаю, сторонники занимаются этим же самым. Оруэлл довел же логически мысль о коллективизме до полного абсурда. Но он был не первым. Наш замечательный русский писатель Замятин преуспел в этом методе, куда как лучше, чем англичанин. Блестяще преуспел. Люди по его мысли в своем неудержимом душевном тяготении друг к другу превратились в нумерованные винтики огромной машины. Замечу, кстати, писатель эмигрант, осевший в Париже не читал фундаментальной работы нашего вождя "Государство и революция". А жаль. По мысли Замятина, тоталитарное государство неминуемо раздавит человека, а большевики склонны лишь совершенствовать эту машину. А по мысли вождя все как раз наоборот: конечной целью революции является освобождение человека от государства. Будете смеяться, но наш вождь с замашками диктатора утверждал, что государство, как аппарат насилия и подавления, должно со временем исчезнуть, "отмереть". Почитайте этот замечательный труд, а также не менее знаменитый роман "Мы", который сегодня так часто цитируется у нас. Они были написаны почти в одно время. И вы погрузитесь в необыкновенный мир фантазий, мир увлекательный и познавательный. Познавательный в смысле исследований человеческих желаний и представлений о том, как нам жить без взаимных обид и обвинений всем вместе. Я читаю все это с превеликим удовольствием и наслаждением на ночь глядя.
Андрей уже не помнил, чем закончился этот разговор. Кажется пытливый турист отошел от него, не зная, что возразить. И вероятнее всего с мыслью, что так и не получил нужного ответа, и попал он в страну чудаков, зацикленных на романтическом представлении о всенародном счастье. Очень даже возможно, что ему в голову явился образ Дон Кихота, который со своим "бессмертным учением" бросился на страшенную мельницу мирового капитализма в тщетной попытке сокрушить этого врага и остановить его вечное движение.