Хорошо, что я бросил курить. Хотя здесь практически чисто -- счетчик на запястье только изредка пощелкивает -- но вдохнуть этот воздух без респиратора я бы очень не хотел.

  Развернув карту, я убедился, что от городского вокзала меня отделяют всего несколько переулков и на пути не встретятся ни разрушенные здания, ни очаги излучения. Может, и зря я отказался от услуг проводника, но меня обуяло желание сделать картинку без оглядки на то, что кто-то другой сочтет достойным мне показать. Поэтому я ограничился тем, что заплатил за карту с несколькими безопасными маршрутами, хотя мне и намекали, что без проводника даже карта может подвести.

  Идя по улочке, я крутил головой во все стороны и был вознагражден прекрасным кадром, метафорически отражающим судьбу города. На детской площадке во дворе одного из домов осталась лежать забытая кукла, над которой нависал грибок песочницы. За годы, проведенные на солнце, пластиковое лицо куклы выгорело до черноты и даже слегка расплавилось. Найдя оптимальный ракурс, я сделал три снимка, а затем отошел подальше, чтобы сфотографировать общий план. Без сомнения, выгоревшая кукла, накрытая тенью грибка, являлась отличным символом мертвого города, и мне оставалось только порадоваться, что руины города в ближайшие пару сотен лет не станут туристической достопримечательностью.

  Уже один этот кадр полностью оправдал все затраты на мою экспедицию и риск, которому я подвергся, но не в моих правилах останавливаться на полдороге. К тому же кроме пленки, заправленной в фотоаппарат, у меня в запасе были еще две катушки в герметичных свинцовых контейнерах, и их тоже следовало отснять. Не будь здесь горячо, я взял бы электронную камеру и не заботился о количестве кадров, но хрупкая электроника куда хуже переживает грязь, чем старая добрая механика.

  Следующую остановку я сделал на перекрестке, где тонкое деревце пробивалось сквозь трещину в асфальте. Конечно, и в других местах природа побеждала человеческий труд, но мне слишком сильно понравился скрюченный ствол дерева. Подходить к нему близко я все же не стал, так как счетчик начал пощелкивать чаще -- живое дерево накапливало грязь в своих клетках. Засняв деревце издали, я обошел его по широкой дуге.

  Рассчитывать на уникальные снимки в брошенных домах не приходилось, а вот провалиться через подгнившие перекрытия было очень вероятно. Поэтому я, постоянно сверяясь с картой, уверенно направился в сторону дома градоначальника -- хотя так я отклонялся от короткой дороги к вокзалу, но зато мог рассчитывать на несколько снимков интерьера в заслуживающем этого здании.

  

  Наслаждаясь прогулкой, я даже стал было насвистывать прямо через респиратор, когда мой взгляд упал на надпись, обезобразившую угол дома. Похоже, мои надежды на отсутствие туристов были беспочвенными -- краска, которой сделали надпись, была свежей и не успела выгореть на солнце.

  -- "Берегись теней!" -- прочитал я и вздрогнул от звука собственного голоса, разорвавшего тишину мертвого города. Поежившись, я пошел дальше по улице.

  Через полтора квартала я снова натолкнулся на еще одну надпись, но на этот раз куда более старую. Краска побурела и частично осыпалась, но надпись "Берегись теней!" все еще читалась. Я слегка возмутился тем, что какие-то вандалы, без сомнения -- неформалы, играющие в свои игры, -- захламляют и уродуют город, который я не успел понять и заснять.

  Пройдя мимо следующего дома, ничем не примечательного образчика архитектурного стиля пятидесятилетней давности, я немного успокоился, и уже не так эмоционально, как в прошлый раз, отреагировал на еще одно пятно краски на стене дома. Очевидно, здесь деяние неизвестных вандалов было пресечено в самом начале -- несколько мазков облупившейся краски на штукатурке, как будто кто-то возил по ней грязной тряпкой, и засохшая лужа на земле под стеной.

  Я ненадолго задумался, кто мог помешать туристам раскрашивать дома, но выбросил этот эпизод из головы, поскольку дом градоначальника оказался за поворотом улицы. На мою радость, его стены не были исковерканы руками неизвестных граффитистов, и я сделал снимок общего плана. Когда-то это здание было одним из узнаваемых символов города -- его башенки и капители часто изображались на почтовых открытках. Но время и природа не пощадили его -- окна зияли разбитыми стеклами, штукатурка отставала от стен, одна из створок тяжелых дубовых дверей, ведущих в приемную, валялась на ступеньках, а вторая перекосилась.

  Поднявшись по ступеням, я вошел в приемную градоначальника -- большой, некогда полный света зал, где только мусор на полу напоминал о толпах посетителей и просителей, собиравшихся каждый день на прием. Стоявшие в простенках между окнами кресла разваливались от времени, из обивки торчали пружины, а столы для заполнения бумаг рассохлись и покоробились. Огромная хрустальная люстра лежала в центре зала, и осколки хрусталя засыпали пол.

  Стены зала были украшены выцветшими плакатами, прославляющими мир и труд на благо родины. Такие пользовались популярностью лет сорок назад, но еще в моем детстве стали считаться унылой пропагандой.

  Тщательно выверив свое положение по узору на полу, я сделал кадр общего плана зала, намереваясь наложить его на сделанный с той же точки снимок, изображавший приемную в пору функционирования дома. Затем я прошелся по залу, выискивая еще какие-нибудь характерные черты ушедшей навсегда эпохи. К тому времени, как природа очистится от вреда, причиненного ей человеком, город -- и этот знаменитый дом -- рассыплется в пыль.

  Обходя зал, я обратил внимание на то, как вспыхивают искры, когда солнечный луч через окна падает на хрусталь разбитой люстры. Чтобы уловить эту игру света, я подошел поближе к оконному простенку. Ветер пошевелил отставший от стены плакат, на котором веселая компания играла в мяч в воде. Когда-то в городе жили люди, которые так же смеялись, любили, играли... А потом был Взрыв. Край плаката мазнул по руке и я передернулся -- он был испачкан липкой красной жидкостью.

  Носовой платок я с собой не брал, так что пришлось оглядеться по сторонам. Почти под ногами валялся почти чистый кусок тряпки, которым я оттер рукав, и только потом понял, что и это рукав -- недавно оторванный от такого же костюма, как и мой. Похоже, город совсем не так безлюден, как уверены все, проживающие за зоной отчуждения.

  Бросив тряпку обратно на пол, я направился к выходу из зала.

  -- Следующая остановка на пути к славе -- вокзал, -- сказал я сам себе.

  

  По мере моего приближения к вокзальной площади разрушения увеличивались. На эту часть города пришелся удар взрывной волны, уже ослабленный, но вполне достаточный, чтобы не просто выбивать стекла, но и срывать крыши с домов и выламывать куски стен. Да и не смытой редкими дождями грязи здесь оставалось больше -- счетчик слегка зачастил.

  Мое внимание привлек блеск в дверном проеме двухэтажного дома. Вывеска увеселительного заведения, находившегося здесь когда-то, превратилась в кучу мусора, смешанного с осколками стеклянных дверей, но сквозь пустой проем можно было различить остатки былой роскоши.

  Проверив, сколько осталось кадров на пленке, я подошел поближе ко входу. Открывшийся взгляду зал удивил меня своим архитектурным решением -- по всей видимости, в здешнем баре подавали пиво собственного производства, и огромные пивоваренные чаны от посетителей отделяла только невысокая стенка.

  Рядом с чанами находилась лестница на второй этаж. Ограничивающие ее стенки некогда были полностью зеркальными, но сейчас большая часть зеркал осыпалась на ступени, и лишь немногие крупные осколки тускло поблескивали. Подниматься на второй этаж я не собирался -- лестница была слишком завалена, да и что интересного в разрушенном ресторане?.. Но сверху донеслась негромкая трель, и любопытство пересилило.

  Я осторожно взобрался по лестнице, переступая через кучи битых зеркал и прочего мусора, и оказался в большом зале. Несмотря на отсутствие стекол и рам, в зале царил полумрак -- снизу не было видно, что окна второго этажа небольшие. Однако их размера хватило, чтобы ударная волна прокатилась по залу, срывая драпировки со стен и переворачивая столы. За барной стойкой колыхались тени от редких облаков, заслоняющих и так невеликий свет, проходящий сквозь окна. Снимать здесь без вспышки не получилось бы, а одноразовых магниевых вспышек у меня было всего пять штук, и я хотел найти что-то по-настоящему достойное. А пока я видел только разгромленный ресторан -- ничего особенного -- но все же закрепил одну из вспышек в держателе камеры. Никогда не знаешь, где найдется хороший кадр, именно поэтому камера висела без чехла и с открытым объективом.

  Трель, привлекшая мое внимание, повторилась, и я пошел на звук. Было приятно думать, что в этой безжизненной тишине что-то все же звучит и дарит надежду. Но мои надежды рассыпались -- звуки издавала чудом пережившая взрыв "флейта духов" -- большая металлическая труба с отверстиями, перегородками и подвижными язычками, закрепленная на одном из окон. Редкие порывы ветра попадали в трубу и превращались в короткую мелодию.

  У меня самого была когда-то такая "флейта", в детстве, пока я не поменял ее на фотоаппарат соседского мальчишки. К тому же, эту трубу устанавливал какой-то неумеха, просто прибивший ее гвоздями к подоконнику. Разочарованно вздохнув, я отвернулся и направился к выходу из зала, когда счетчик внезапно защелкал чаще. Я отшатнулся, не желая влезть в грязное пятно, но треск только усилился.

  -- Вот черт, -- выругался я прямо в респиратор. По-видимому, ветер переменился и занес в зал пыль со стороны эпицентра взрыва, и теперь я стоял прямо в облаке грязи. Следовало поскорее убраться отсюда, хотя бы на нижний этаж. Выбирая взглядом кратчайший путь к лестнице, я обратил внимание, что полумрак за барной стойкой стал гуще, как будто ветер нагнал облака, полностью загородившие солнце.

  Новый порыв ветра снова заставил зазвучать "флейту духов", и одновременно с этим счетчик немного успокоился, а в зале посветлело. Не дожидаясь, пока ветер еще раз поменяет направление, я затаил дыхание и рванулся к лестнице.

  Когда я оказался в нижнем баре, счетчик стих и снова отщелкивал нормальный фон, насколько он может быть нормальным для этого места, однако к дверному проему я подходил с опаской и продумывая наиболее короткий маршрут к чистым районам.

  На улице счетчик окончательно затих. Я подумал, не сломался ли он, но короткий щелчок удостоверил меня в обратном. Должно быть, ветер, нагнавший в зал грязную пыль, одновременно сдул ее с улицы.

  Это происшествие напомнило мне, что время ограничено, а уж на вокзальной площади, расположенной куда ближе к эпицентру, задерживаться и вовсе не следует.

  

  Несмотря на все разрушения, около вокзала счетчик показывал приемлемый уровень грязи. При взрыве по площади прокатилась не только ударная волна, но и тепловое излучение. От привокзальных аллей остались обугленные пеньки, от автомобилей на стоянке -- груды ржавого железа. Окружающие дома стояли без крыш, с торчащими перекрытиями и с проломами на месте окон. Но широко известный фонтан -- творение академика Ромиодко -- в центре площади почти не пострадал, только почернел и местами облупился, как и рассказывали спасатели, вывозившие раненых и погибших.

  Фонтан-аллегория "Триумф победы" изображал детей, кружащихся в хороводе вокруг связанного крокодила. Подняв фотоаппарат, я сделал несколько снимков. Хотя в архивах сохранились и фотографии, и даже макеты фонтана, но, насколько я знал, я первый, кто снял фонтан после Взрыва. На "Фотожурналист года" не потянет -- первые места всегда занимают кадры, связанные с сиюминутной политикой и страдающими людьми, -- но желающие приобрести первый снимок фонтана Ромиодко найдутся без хлопот.

  Обойдя фонтан, я сфотографировал его с другого ракурса, стремясь, чтобы в кадр попал и вход в городской вокзал. Сделав снимок, я отвернулся от фонтана, собираясь дойти до городского сада.

  Скрежещущий звук за моей спиной разнесся в безмолвном воздухе, заставив меня вздрогнуть. Обернувшись, я не заметил ничего необычного и уже подумал было, что это всего лишь съехал кусок крыши с одного из окрестных домов, когда звук повторился. И на этот раз я увидел, что стало его источником.

  Голова ребенка, кружащегося в вечном хороводе вокруг чаши фонтана, рывками поворачивалась. Я невольно попятился, но успокоился, предположив, что в действие пришел какой-то не до конца проржавевший механизм, оживлявший фонтан в дни праздников, и если бы в трубах по-прежнему циркулировала вода, то фонтан мог бы и забить. Конечно, я не слышал, чтобы у "Триумфа победы" были какие-то механизмы, кроме водопроводного, но и оснований не верить в это у меня не было.

  Однако на всякий случай я отошел чуть подальше. Даже когда головы всех остальных статуй начали поворачиваться в мою сторону, я считал это хитроумным фокусом архитектора. Но мое мнение изменилось, когда бетонные дети стали дергаться, пытаясь разорвать рукопожатия и двинуться в мою сторону. Только сейчас я заметил, что руки статуй попарно скованы наручниками или скручены колючей проволокой.

  С душераздирающим скрежетом дети рвались ко мне, но не могли сойти с постамента. Я уже не считал, что столкнулся с хитрым трюком -- хотя статуи были слепы, но я чувствовал на себе их ненавидящие взгляды и желание убивать.

  Я отступал, не отводя глаз от фонтана, но когда дернулась одна из бетонных лягушек, украшавших бортик фонтана, я не выдержал и бросился бежать. Следовало бы сначала сфотографировать эту апокалиптическую картину, но в тот момент я совершенно лишился мужества.

  

  Остановился я только тогда, когда понял, что не просто убежал, но еще и заблудился.

  -- Что за чертовщина тут творится?! -- спросил я сам себя. Трудно поверить в живые и ненавидящие тебя бетонные статуи, однако за годы работы я привык полагаться на свое зрение. В то, что накапливающееся излучение сводит меня с ума, верить не хотелось, но в любом случае стоило как можно быстрее покинуть зону отчуждения.

  Быстрый осмотр показал, что во время бегства я не потерял ничего -- счетчик, камера и карта безопасных зон были при мне. Свое примерное местоположение я представлял, но чтобы выбраться из города, следовало знать точно. Здраво предположив, что в общих чертах прибежал я оттуда, куда был повернут спиной, я пошел вперед по улице. Карту я держал в руках, пытаясь сопоставить какое-нибудь приметное строение с окружающими домами, и поэтому не сразу понял, что за звук примешивается к потрескиванию счетчика.

  Странное шарканье доносилось справа, и я невольно подумал, что каменные дети освободились и идут за мной, стремясь растерзать. Но теперь я не собирался пускаться в бегство -- по крайней мере, до той поры, как сделаю снимок.

  К шарканью добавилось бормотание, в котором я различил повторяющееся: "Помогите..." Если уж статуи смогли двигаться, то могут и говорить, однако это мог быть и человек. Осторожно ступая среди обломков, усыпавших улицу, я подошел к переулку, из которого доносились звуки.

  По переулку, хныкая и держась окровавленной рукой за стену, медленно шел человек, одетый в лохмотья защитного костюма. Я двинулся было к нему, но треск счетчика остановил меня. Парень влез в горячую область и приближаться к нему было опасно.

  -- Помогите... -- простонал он.

  Я молча выругался. Если бросить его здесь, он умрет, а тащить его -- костюм всю грязь не задержит, так что я буду светиться не хуже него. В подступающей темноте неплохо бы иметь что-нибудь яркое, но не такой ценой.

  Пока я колебался, раненый подковылял ко мне.

  -- Помогите мне...

  Дернув головой, я шагнул навстречу. Может, и удастся его вытащить и самому не нахвататься при этом.

  -- Свет... -- парень, похоже, бредил. -- У вас есть свет?..

  -- Свет? -- переспросил я. Все же мне не хотелось лезть к нему.

  -- Они пришли из темноты... Они в ней живут... Нужен свет... Посветите, прошу...

  Раненый явно спятил, но уж посветить-то я ему мог. Луч фонарика прорезал сумерки, и раненый расслабился. Он опустился на землю и заговорил уверенней. Теперь я видел, что он не так уж и пострадал, всего лишь исцарапан, но в шоке. Ему было лет двадцать на вид -- экстремал, отправился в мертвый город за острыми ощущениями.

  -- Эти твари напали на нас, когда мы залезли в здание. Они приходят из теней... Или сами тени.

  -- Что за твари?

  -- Не знаю. Они разрывают людей на куски. Я убежал на улицу, а остальные...

  Может, он и бредил, но я заоглядывался по сторонам. Мне до сих пор было не по себе после воспоминания об оживших статуях, так что еще и с какими-то "тварями" сталкиваться не хотелось.

  -- Надо уходить отсюда. Скоро станет темно.

  -- Ты сможешь идти?

  -- Я не хочу тут сдохнуть, -- ответил парень, поднимаясь по стенке. -- Я понимаю -- вы не хотите хватануть от меня дозу. Я пойду сам, только не знаю куда.

  -- У меня есть карта.

  Мы вышли из проулка, держась чуть поодаль друг от друга. Пострадавший немного пришел в себя и смог отпустить стену. На перекрестке я наконец узнал, как далеко убежал от вокзального фонтана -- по построенному тем же академиком дому с башенкой на углу. Памятник архитектуры, с примечательными интерьерами, но лезть внутрь за парой кадров я даже не подумал.

  По карте я прикинул наиболее короткий и безопасный путь к границе зоны отчуждения.

  -- Где же ты в грязь-то влез?

  -- Это не я. Это тени -- они излучают. Мы сначала не поняли, что происходит, когда счетчики затрещали, думали, что в доме-то пыли быть не должно. А они набросились на нас. Они шарахались от света -- у нас же были фонари. Но они были со всех сторон. Я стоял у самого выхода...

  -- Не раскисай. Им ты уже ничем не поможешь.

  -- Я знаю...

  Быстро темнело, и мы шли так скоро, как мог выдержать мой спутник. Фонарик начал приносить не только психологическую пользу -- успокаивая парня -- но и действительно освещал дорогу.

  Самый короткий маршрут по карте не оказался и самым удобным. Перед аркой проходного двора парень замешкался.

  -- Я туда не пойду. Там темно.

  -- Расслабься. Не полезут же эти твари из каждого темного угла, -- сказал я, отворачиваясь от проема арки. Счетчик затарахтел, а парень выпучил глаза и заорал. Я повернулся обратно и понял, отчего -- из темной арки к нам подтекали сгустки то ли темноты, то ли клубящегося черного дыма, похожие на длинноруких людей.

  Луч фонарика мазнул по ним, и "тени" отшатнулись, но тут же двинулись к нам снова. Я водил лучом из стороны в сторону и та тень, на которую падал свет, останавливалась, но остальные медленно двигались вперед. Парень вопил, стоя на месте -- страх парализовал его. Я дернул его за плечо, и парень вышел из ступора. Повернувшись, он бросился бежать и влетел прямо в выплывшую из-за фонарного столба тень. В отличие от остальных, эта двигалась быстро и к воплям парня добавился хруст ломающихся костей.

  Когда я перевел фонарик на тварь, раздиравшую парня, ее движения замедлились, но судорожно отбивавшийся парень все равно кричал в ее "объятьях". Счетчик трещал, как сумасшедший, остальные тени потянулись ко мне, и я вертелся волчком, стремясь осветить всех одновременно и не присоединиться к бедняге. Одна из подобравшихся слишком близко тварей вытянула "руку", я окатил ее светом и отшатнулся, но немного не успел. Тени только выглядели дымом, "рука" оказалась вполне материальной и украсила мое лицо ссадиной, сорвав респиратор. Во время одного из взмахов рукой с зажатым фонариком, свет которого немного потускнел -- батарея уже садилась -- я зацепил висящую на шее камеру. В тот момент я не думал о редчайшем снимке, не думал вообще ни о чем -- просто нажал кнопку спуска, прикрыв глаза.

  Одноразовая механическая вспышка с электроподжигом содержит полтора грамма магниево-аммониевой смеси и дает очень яркое и очень горячее пламя, могущее без толстого защитного кожуха сжечь камеру и руки фотографа. А сейчас пронзительно-белый свет залил улицу и подобравшихся вплотную теней. Не знаю, испепелило их или только отогнало, но ни одной тени передо мной не было. Я стремительно развернулся туда, где уже перестал кричать парень и сделал это вовремя. Рвавшая его тень почти подползла ко мне и фонарик ее только замедлил, но не остановил полностью. Даже во времена фото-охоты за знаменитостями я не менял вспышку так быстро. Избавившись от этой твари, я посмотрел, что стало с парнем. Тень выкрутила его, как тряпку, можно было не проверять, жив ли он.

  Счетчик успокоился и пощелкивал лишь чуть чаще обычного. Луч фонарика выхватил лежащий на земле респиратор -- раздавленный и бесполезный. Оставалось выбираться из города без него. Я прикрепил к камере новую вспышку и пожалел, что при сборах предпочел безопасные вспышки, а не порошковый магний, которого можно было бы взять побольше.

  Задерживаться здесь было не лучшей идеей, а уж идти через арку -- и вовсе полной глупостью. Из города, а лучше -- из всей зоны отчуждения, -- следовало выбраться до полной темноты. Фонарик изрядно потускнел, но его хватило, чтобы разглядеть карту и придумать новый маршрут -- по широким улицам, где не так много теней. Составив план, я приступил к его выполнению и полушагом-полубегом двинулся прочь.

  Далеко я не ушел -- на следующей улице обрушился дом, перегородив дорогу. Когда я приблизился к нему, счетчик затрещал чаще и я предпочел отойти. Перебраться через завал было невозможно, но обратный путь тоже был перекрыт -- в конце проулка уже колыхались тени. Пока они были далеко и не стремились ко мне, но лезть прямо в их "конечности" не стоило.

  Пока я размышлял, как выбираться, тени задвигались, и к ним присоединилось что-то большое и скрежещущее при движении. Они явно искали меня, а здесь я был на самом виду. Распахнутая и покосившаяся дверь соседнего дома не была похожа на достойное убежище, но выбирать не приходилось.

***

  На пленке остался всего один кадр. Достав катушку из фотоаппарата, я прячу ее в свинцовый контейнер. Конечно, рано или поздно пленка деградирует даже в контейнере, но я все же надеюсь, что ее найдут раньше. На мгновение я вспоминаю о том фотографе, который до последнего снимал извержение вулкана, зная, что ему уже не спастись. Сейчас я понимаю, что он испытывал, делая последний снимок и накрывая камеру своим телом.

  Блокнот с записками я заткну в щель между половинками стола. Здесь очень сухой воздух, и бумага не сгниет, по крайней мере, не так быстро. Надеюсь, я не зря пишу все это.

  Радиометр взрывается оглушительным треском. Они близко. Еще минута, и они найдут меня. Устанавливаю на камеру предпоследнюю вспышку. Не отобьюсь, но хотя бы посопротивляюсь.

  Пока есть немного времени, хочется написать какую-нибудь пафосную фразу, чтобы те, кто будут читать мой блокнот, знали, что я до конца не терял мужества. Но в голову лезет только: "Жаль, что 'Фотожурналист года' посмертно не вручается".

  Дверь начинает выгибаться. Вот и они...