Марьин Валерий Геннадьевич : другие произведения.

Сумасшествие второго рода

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
   "СУМАСШЕСТВИЕ ВТОРОГО РОДА"
   ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РОМАН
  
  
  
  
   Ноябрь 1985 года.
  
   Дембель.
   Для любого мужчины, служившего в армии, а, тем более, служившего службу срочную, это слово никогда не оставит равнодушным. Конечно, реакции на него будут очень не похожи по форме и различны по содержанию, но, возьму на себя смелость утверждать, что для всех они будут положительны.
   Стены помещения родной роты, даже если это и ни помещение вовсе, а полевая палатка, и не рота, а матросский кубрик, отдалялись постепенно, оставляя в прошлом казавшийся таким неистребимым казарменный дух, отрывистые звуки команд, запах нагретого металла и оружейной смазки, и топот кованых сапог по опостылевшему плацу.
   Служба заканчивалась!
   Дембель начинался ночью, когда очередная партия счастливчиков, игнорируя команду "отбой", продолжала утюжить, чистить, гладить свои дембельские "парадки", покуривая и лениво переговариваясь, скрывая этим всё нарастающее волнение и нетерпение, торопя мысленно время и, думая лишь об одном:
   "Ну, когда!?"
   А далее, проездные документы, штамп в военном билете, прощание со знаменем, последние рукопожатия и, вполне искренние объятия с людьми, которые в большинстве своём тебе никогда не нравились, некоторые, успели надоесть до невозможности, но теперь, вдруг, ставшие почти родными. А потом, неожиданный комок в горле, "последнее прости" железным воротам с красной звездой посередине и, почему-то грустное осознание того, что всё это уходит из твоей жизни навсегда и больше уже никогда ни случится.
   Всё! Домой!
   Запылённые, пропитанные казенными запахами, поезда; шумные станции и тихие полустанки; бабушки в цветастых платочках, торгующие чем-то на платформах; завшивленные калеки, распевающие жалобные песни; небритые физиономии сельских дебоширов и пьяные рожи проводников...
   Родина!
   С каждым пролетевшим мимо телеграфным столбом она приближалась всё ближе и ближе. В груди нарастала волна опьяняющего восторга, и мне казалось, что это ощущение беспредельного, нескончаемого счастья будет длиться вечно, и ни закончится никогда.
   Скоро я буду дома!
   Стук колёс метрономом нёсся впереди, разгоняя ночь, и словно почтовый голубь разносил весть о том, что я уже близко.
   Кто-то предлагал выпить, влажно дыша чесночным перегаром, кто-то протягивал пирожки, кто-то рассказывал о том, что сын его тоже служит.
  Не помню ничего! Дорога вылилась в одно сплошное предвкушение чего-то большого и очень важного для меня. Хотелось бы радостного. Я знал, что дома всё в порядке. Все живы и здоровы, и бабушка тоже. Она, как и все бабушки в мире, жаловалась на сердце. Недавно, ей сделали операцию и теперь у неё всё нормально.
   Дай, Бог!
   Но было во всём этом и ещё кое-что. Что-то непонятное. В потоке предвкушения и радости, чёрным пятном на светлом фоне, словно клякса на белоснежном листе бумаги в тетради отличника, мною что-то неосознанно ощущалось. Что-то надвигалось издалека, становясь всё яснее и отчётливее, но, ещё не сформировавшись, оно давало лишь призрачный намёк, подсказку на нечто гадкое и липкое, на туманное предчувствие беды, непоправимой и безжалостной, змеёй вползающее в душу и, чем ближе был дом, тем всё явственнее я это обнаруживал в себе.
   Но, что это?
   Я вдруг подскочил, ударившись головой о верхнюю полку. В глазах заплясали радужные блики. После всего выпитого и съеденного, состояние моё было не из лучших. В горле, будто ком застрял, меня подташнивало, а в животе что-то напряжённо булькало и урчало.
   Потянувшись за сигаретами, лежащими на столе, я опрокинул недопитую бутылку, которая, стеклянным звуком прокатившись по столешнице, глухим штопором спикировала на пол.
   Бац!
   Бутылочный звон разнёсся по вагону, но стекло выдержало. "Пузырь" рывками подкатился к моим ногам. Я схватил бутылку, и, словно боясь, что её у меня отберут, крепко прижал к себе. Чисто рефлекторно.
   Холодная поверхность кольнула голую кожу груди. Я замер.
   Чёрт!
   Чьи-то сонные глаза блеснули из темноты и тут же погасли.
   Мужик, храпевший на верху, что-то хрипло бормоча, перевернулся во сне с боку на бок и захрапел ещё сильнее, с хрипотцой и надрывом, с подозрительным бульканьем в желудке, с продыхом в лёгких, с чавканьем мокрых губ и с подвыванием после каждого вздоха.
   В голове моей болезненно пульсировало. Недобрые догадки и предположения мутноватыми сгустками кружились в затуманенном сознании, словно клочья потрепанных ветром облаков.
   Что со мной?
   Я жадно приложился к бутылке. Неосознанная потребность выпить напрочь парализовала волю. Горлышко, аритмичной чечёткой, неприятно застучало по зубам.
   Тёплая водка обожгла горло, но я продолжал пить, испытывая отчётливую физиологическую необходимость в этом, пока губы ни поймали пустоту.
   Всё.
   Ставя бутылку под стол, я услышал, как тонким, слегка дребезжащим звуком, о металлический угол столешницы, грустно звякнула медаль "За Отвагу".
   Ну и что с того?
   Выпрямившись, я начал очень быстро потеть и, одновременно, пьянеть. А в желудке, колючим развесистым комком поселился жар. Мне вдруг показалось, что я проглотил жаренного ёжика, причём, не разжевывая, а целиком, сразу, со всеми его иголками и с ежовыми мозгами в придачу.
   Это идиотское сравнение совсем выбило меня из привычной колеи.
   Я совершенно опьянел.
   Водка, на "старые дрожжи", действовала стремительно, но в то же время, из мутноватой дымки опьянения, из черноты нетрезвого подсознания, некой бесформенной, обезличенной глыбой, на меня что-то давило. И это было и не предчувствие вовсе, и ни тревожные догадки даже. Совсем нет. Это было нечто тяжёлое и душное, то, что обволакивает со всех сторон, проникает отовсюду, слепит и глушит осознанное окружающее, но в то же время, это несформировавшееся нечто, безликое, но всеобъемлющее, теперь, находилось везде. И во мне, и вокруг меня. И оно не давало конкретного понимания, а лишь сплошь пропитывало недобрыми ощущениями.
   Всё очень плохо!
   Примерно это я и чувствовал.
   Но, как?
   А может быть всё это просто похмельный синдром?
   Я попытался встать, но в это время, поезд резко дёрнулся и, раскачиваясь из стороны в сторону, стал набирать скорость. Меня толкнуло вперёд, на спящего соседа, но я удержался, и, расставив нелепо руки с растопыренными пальцами, замер между койками.
   Поезд опять тряхнуло, затем качнуло в сторону, и я, как был, не вполне одетый, но и не раздетый совсем, вывалился в коридор.
   В "парадке" на голое тело, с голубым беретом, заправленным под погон и с вызывающе торчащей из под него кокардой, с ремнём, болтающемся где-то на уровне "ширинки", в сапогах, собранных "гармошкой", с медалью и гвардейским знаком, с сигаретой в плотно сжатых зубах и, с пустой бутылкой водки под мышкой, я, наверное, со стороны, был страшен и ужасен в своей дембельской невменяемости.
   Ни обращая, ни на кого внимания и, бесцеремонно отпихивая всех, попадающихся на моём пути, я, с шумом, влетел в тамбур.
   - Напился, служивый!
   В голосе не слышалось осуждения. Простая констатация факта, не более. Но мне почему-то стало обидно.
   "Да, я ..."
   Захотелось развернуться и ответить.
   Стоп!
   Я застыл, как вкопанный. Ни в коем случае!
   Ещё там, на службе, я зарёкся. Дал себе слово, нигде и никогда ни кичиться своим военным прошлым. Мало ли, что кому в жизни выпало? Сегодня - я, завтра - он, а как иначе? Не всю же жизнь мамины пирожки жрать. Так что...
   Обида исчезла вдруг также неожиданно, как и появилась.
   И, слава Богу! Не хватало ещё пьяного дебоша.
   Ага!
   С этой мыслью я, наконец, вошёл в тамбур. Общее состояние моё было ни просто необычно. Нет. Тут было что-то другое, неестественное я бы сказал. Ещё ни разу в жизни я не чувствовал такой чёткой раздвоенности себя. Разницы между мною внешним, с определённым наружным обликом, и, мною внутренним, вернее, моей внутренней сутью. Чёрт! Что я сказал только что?
   Да, вспомнил, так вот.
   Внешне пьяный. С нарушенной, в связи с этим, координацией движения, с соответствующей дикцией и, со вполне объяснимыми выходками, сопровождающими подобное состояние, я, с другой стороны, в глубине души, внутренне, то есть, был абсолютно другим. И это ни кокетство перед самим собой, вовсе нет. Это действительно было так, и в тот миг, я это точно знал.
   Меня как будто разрывало. Внешняя, доступная всем, видимая оболочка меня дрожала и пучилась под напором моей же внутренней сути. И, эта самая внутренняя суть моя, чувствовала всеми фибрами и аурами своими что-то нехорошее, пугающее, но совершенно непонятное, неясное даже, и, не понимая всего этого, металась в недоумении.
   Откуда всё это?
   И, что за бред я несу?
   Прислонившись лбом к холодному стеклу, я смотрел, как мимо пролетают телеграфные столбы, мелькают одинокие деревья, проплывают оторванные от мира будки стрелочников и обходчиков, а где-то вдалеке, в темнеющих сумерках уходящего дня, светились огни большого города.
   А может быть и маленького. Кто знает?
  
  
   Поезд начал тормозить. Стук колёс замедлялся постепенно, вагоны скрипели и дрожали от натуги, состав дёргался, но уже не так резко, а за окном, в черноте ночи, теперь мелькали только пыльные фонари и освещённые окна одиноких домиков.
   Наконец, поезд замер. Дёрнувшись в последний раз, он застыл и вытянулся во всю свою протяжённость, словно гигантский удав в заболоченной сельве.
   Это была очень маленькая станция, полустанок, крохотный островок человеческого жилья в океане возделанных полей, свиноферм и насосных станций. Я даже названия её ни помнил, хотя зрительно, очень хорошо знал, если можно так сказать о месте, которое видел только из окна вагона, как правило, в тёмное время суток, а выходил на перрон лишь пару раз, чтобы купить пива и пирожков.
   Что интересного может заметить вокруг себя человек, несущийся за пивом, когда стоянка поезда всего четыре минуты?
   Ничего. Разве что разбитый асфальт под ногами, сломанную скамейку у входа на вокзал, выбитые стёкла в буфете и всё это, лишь при известной доли внимательности и природной наблюдательности. В общем, любопытства для.
   Хотя, нет. Вру. В последний раз, здесь, осенью 1983 года, я покупал и не пиво даже, и уж ни пирожки совсем. Точно. Последнее моё посещение этого безымянного для меня места было ознаменовано покупкой водки в привокзальном ресторане в момент следования группы призывников к месту службы. Вот так.
   Я улыбнулся. Немаловажным фактом в жизни каждого человека являлась возможность что-нибудь вспомнить из прежней жизни. Помянуть случай, произошедший когда-то, и уже позабытый совсем, но теперь, вдруг, всплывший из памяти и, заставивший тебя улыбнуться. Непроизвольно.
   И в этом весь кайф. В непроизвольности.
   Ну, здравствуй, неизвестный полустанок!
   В тамбур вошёл какой-то мужик. Обыкновенный. Вполне распространённый типаж в таких местах. Я бы и внимания на него не обратил, но сейчас, почему-то, что-то заставило меня повнимательнее присмотреться к нему. В нём что-то было. Не знаю точно, что, нечто мимолётное. Лёгкий флёр от чего-то нестандартного, отличительного. Хотя, отличительного как раз таки, в нём ничего и не было. Глупости.
   Бомж, он и есть бомж.
   И, тем не менее, я начал внимательно осматривать своего попутчика.
   На нём была ватная фуфайка на пару-тройку размеров больше, чем требовалось, из под которой торчал засаленный шарф и грязная, почерневшая от времени тельняшка. Военные галифе, скорее всего времён второй мировой войны, были изрядно потёрты, сплошь заштопаны и залатаны, но сидели по-фигуре, в отличие от фуфайки и, были заправлены в растоптанные и грязные до невозможности, кирзовые сапоги, на которых засохшими комками прилепилась грязь и пожухлые стручки соломы, будто хозяин сапог только что вышел из коровника. На голове же у мужика имелась форменная солдатская шапка-ушанка, старая и вылинявшая, перекошенная и давно потерявшая форму, на которой огнём горела новенькая кокарда офицера-лётчика с расправленными крыльями и красной звездой посредине.
   Но, самое главное, от него пахло. Очень сильно. Я бы даже сказал - воняло. Но, воняло как-то по-особенному, душевно, что ли, с размахом, а спектр этих запахов был просто запределен, завораживая неподготовленный нюх приступами хеморецепции. Здесь было всё: ароматы немытого тела и полевых трав, запах дешевого табака и влажного утреннего леса, сивушный дух с примесями коровника и свинарника, густые миазмы грязных носков вперемешку с запахом торфа на болоте... И ещё очень многое, необъяснимое и не поддающееся интерпретации, что так часто сопровождает отдельных представителей, наделённых загадочной славянской душой.
   Вот так.
   При себе он имел вещевой, опять же, солдатский, мешок, и сумка через плечо, из дерюги, в точности, как у юродивых, из старых советских фильмов
  о "свинцовых мерзостях" русской дореволюционной жизни.
   В общем, целом - лицо из народа, бродяга, тысячами разгуливающих по необъятной стране.
   Мужик достал мятую пачку "Беломора", долго ковырялся в ней, пока не извлёк из её глубин нечто сморщенное, отдалённо напоминающее папиросу и когда-то бывшее оной. Он выпрямил её, долго мял толстыми, заскорузлыми пальцами, пока папироса, наконец, не приняла некий подобающий вид, и только после этого закурил.
   Он видел, что я смотрю на него, но молчал до тех пор, пока не сделал несколько глубоких затяжек.
   - Что так смотришь внимательно, служивый? Не нравлюсь, что ли?
   Я смутился и отвернулся к окну. Не мудрено. Наверное, на моём лице было всё явственно отображено. Что делать? Такие типажи мне никогда не нравились.
   Бомж смотрел мне в спину и я, будто кожей чувствовал этот взгляд.
   - Вижу, не нравлюсь.
   Было слышно, как он смачно сплюнул на пол.
   - А мне и нет нужды никакой нравиться тебе. Встретились и разошлись. Всё. Больше и не увидимся, наверное. Так чего же мне миловаться перед тобой? А, служивый. Что скажешь?
   Мне нечего было сказать, но чтобы не выглядеть совсем уж невоспитанным, я повернулся к нему лицом.
   Мужик жадно, но не торопясь, глубоко затягивался, с нескрываемым наслаждением закатывал глаза, а затем медленно, будто нехотя, словно не желая расставаться, выпускал дым.
   Я хотел выйти из тамбура, но что-то ощутимо удерживало меня, не давая сделать этого. Даже не знаю, что это было. Ерунда, конечно, но я колебался.
  Мне вдруг показалось, что, если я сейчас, вот так просто уйду, то, либо случится что-то непоправимое, либо, что более возможно, я не узнаю чего-то важного, очень нужного для меня, а вот исходить это "важное и нужное" должно, вроде бы, от этого самого бомжа.
   "Ладно, постою ещё".
   Я тоже закурил.
   - Правильно сделал.
   Мы находились в тамбуре лишь вдвоём, поэтому и обращаться он мог только ко мне, но...
   - Что вы сказали?
   Мужик осклабился:
   - "Что вы сказали", - передразнил он, - Надо же, культурный, гляньте на него. Приятно даже пообщаться.
   Он громко и ядрёно высморкался на пол и, вытерев руки о ватник, полез в свой заплечный мешок. Роясь там, он почти наполовину засунул туда голову, поэтому следующие слова его прозвучали как из подполья:
   - А я говорю, что ты, служивый, правильно сделал, что остался.
   Он поднял голову и внимательно осмотрел меня.
   - Ведь ты хотел уйти, правильно?
   Я хотел что-то ответить, но он уже опять принялся рыться в своих вещах.
   "Догадливый, чёрт побери!"
   "Человек из народа" что-то сосредоточенно искал в своём бауле, кряхтел и пыжился, сопел громко и с сипением, но, судя по всему, не мог найти того, что искал. Небритое лицо его отображало досаду и недоумение, словно оправдывалось перед кем-то, и на нём читалась одна, единственная, фраза:
  "Ведь я ложил! Точно помню!" По мере того, как искомое не обнаруживалось, лицо бродяги сначала стало выглядеть испуганным, а затем, буквально через миг, и вовсе затравленным, словно он только что потерял лотерейный билет с выигранной "Волгой". Возможно, он бы что-то сделал с собой в итоге, если бы ни нашёл, например, выпрыгнул бы с поезда, но, к счастью, этого не произошло. Синюшное лицо его вдруг окаменело, затем пошло пятнами, а через миг, расцвело.
   "Нашёл", - подумал я.
   - Нашёл, нашёл, тут ты прав, - бомж выпрямился, лицо его сияло, - а ты, молодец, что не ушёл, друг ситный, так что посиди, посиди, может быть, я тебе кое-что и расскажу. Тебе будет интересно.
   "Что он несёт?"
   Я ухмыльнулся. Что интересного может рассказать мне какой-то бродяга?
  К тому же, в плоской ладони его, теперь, появилась полная бутылка водки, или ещё чего-то, мало ли, что этот хрен может употреблять во внутрь. Глаза его в эти короткие секунды, светились неподдельным восторгом, а в уголках рта его стала скапливаться мерзкая белая слюна.
   Меня чуть не стошнило, но я сдержался. Отвернувшись к окну, я стал наблюдать за тем, как группа собак, породы "дворняга", занимались групповым сексом прямо на перроне. Сзади громко забулькала опорожняемая бутылка.
   Меня передёрнуло. От воспоминания о спиртном к горлу подкатила тошнота.
   "Всё, хватит, если предложит, откажусь!"
   Бульканье прекратилось. Сзади раздался вздох удовлетворения и, как мне показалось, огромного счастья. Бомж зачмокал потрескавшимися губами от неземного удовольствия, будто и не водку он пил, а некий чудодейственный эликсир.
   - А я и не предложу. И не надейся.
   "Что?"
   Я резко развернулся:
   - Что вы сказали?
   Выходец из народа расхохотался в ответ. Он трясся всем телом от неудержимого веселья. Шапка его съехала на лоб, беззубый рот щерился редким частоколом, а вывалившийся язык был белым, как мел, будто его хозяин был инфицирован какой-то неизлечимой заразой, причём, на последней стадии, в прогрессирующей фазе и в самой крайней форме проявления.
   Мужик, вдруг, перестал смеяться.
   - Ты почти угадал, служивый, это - не лечится.
   Он шмыгнул жалостливо носом, а в глазах его, вдруг, блеснули слёзы.
   Я напрягся. "Вот, чёрт, кто бы мог подумать? Но, как он..."
   Пока я путано мыслил, бродяга успокоился, подмигнул мне заплывшим глазом, и, голосом, полным оптимизма, заявил:
   - Это не лечится. Да. Но и не смертельно.
   Он опять засмеялся.
   - Ты понял, служивый, не смертельно! Я сам узнавал.
   Сказав это, безнадёжно больной, вновь приложился к пузырю.
   От этого диалога я совершенно протрезвел.
   "Он, что, читает мысли?"
   Бомж тем временем оторвался от бутылки и, переводя дух, стал занюхивать "родимую" засаленным рукавом фуфайки.
   - Ага, читаю, а ты как думал, письма, что ли пишу?
   Довольный своим юмором он вновь утробно заржал.
   Я снова закурил. Очень интересно. " В жизни всякое бывает, но что бы вот так, в тамбуре поезда, встретиться с телепатом-алкоголиком, к тому же, неизлечимо больным, это, пожалуй, происходит не каждый день. Конечно, младший сержант Снегов мог поверить в подобное, но лишь при условии, что об этом ему сообщит либо Ю.А.Сенкевич, со страниц телепередачи "Клуб путешественников", либо поведает С.П.Капица в научно-популярном обозрении "Очевидное-невероятное". Месяц назад, скорее всего, комсомолец Снегов поверил бы в подобное, если бы на этом настаивал командир бригады полковник С., а прямо сейчас, возможно, он всерьёз отнёсся бы к этому, если бы ему, гражданину Снегову, об этом поведал с трибуны Кремлёвского Дворца Съездов товарищ Генеральный Секретарь ЦК КПСС. Это точно. Но, слушать подобное от далеко не лучшего выходца из народа, это уж увольте. Но..."
   Мужик смотрел на меня и улыбался. И улыбка его была какой-то странной.
  В ней было что-то такое, что я бы назвал чувством превосходства или высокомерием. Точно не могу сказать. В его взгляде, правда, не было презрения или чванства, совсем нет, но вот именно превосходства, было сколько угодно. Причём, ни того превосходство, которым гордятся или кичатся, которое завоёвано в борьбе и соперничестве, а то чувство превосходства, которое является всего лишь констатацией факта, которое есть и всегда будет, которое не исчезнет никогда, что бы ни случилось.
   С такой улыбкой смотрят на детей и домашних животных. Их можно любить. О них можно заботиться. Опекать их во всём. Защищать, возможно, если понадобится, но, признать их равными - никогда.
   Мужик кивнул головой. Я вздрогнул. У меня, в этот миг, было отчётливое ощущение того, что мои рассуждения о детях и собаках он прочёл во мне, и они были ему также понятны, как если бы я всё это высказал вслух.
   - Ты, думаешь, это легко?
   Я сделал вид, что не понял вопроса.
   - Что, "легко"?
   - А, то, - бродяга поставил бутылку на пол и невесело посмотрел на меня, - ты думаешь, это легко знать, что о тебе думают? Чувствовать ненависть и презрение к себе, идущее отовсюду? Ощущать брезгливость и боязнь со всех сторон. Да и боязнь-то ни та, что идёт от силы, вовсе нет. Это ни опасность от ножа или ещё чего-нибудь. Что ты! Все они боятся чего-то "подхватить", "подцепить" заразу какую-то, мало ли, заразиться опасаются от меня, вот оно что, а потому, лишь увидев, разворачиваются, и проходят мимо. Причём очень быстро проходят, не оглядываясь.
   Мужик опять взял бутылку.
   - Вот так-то, паря.
   Огненная вода снова забулькала в горле "человека из народа".
   Наверное, ситуация была настолько странной, нестандартной, а где-то и невозможной, что я её, скорее всего, до конца отчётливо не воспринимал. К тому же, наличие алкоголя в крови, как-то расширяло спектр восприятия. Может быть и так. Но, невзирая ни на что, я, почему-то, ни то, что бы ни удивился совсем, нет, конечно, удивление было, но, его уровень и моя эмоциональная реакция в связи с ним, как ни странно, вовсе не была запредельной.
   Ну, мысли читает, ну и что?
   Да мало ли, кто и чего умеет делать.
   К тому же, хотя в течение каких-то десяти минут, бродяга несколько раз демонстрировал мне свои очевидные задатки телепата, я, где-то в глубине души надеялся, что это некий фокус, иллюзия или, в конце концов, обман. И, как это часто бывает с теми же фокусами, когда узнаёшь их секрет, кем-то рассказанный или показанный, то испытываешь вполне объяснимое разочарование, понимая, что ничего сложного в этом нет, и, более того, сам бы смог всё это проделать, было бы желание. Так вот, теперь, глядя на бомжа-телепата, я до конца ни верил ему, надеясь, а может быть и, будучи почти уверенным, что это, как говорится, всего лишь ловкость рук и никакого мошенничества.
   Только вот, причём здесь руки?
   - Вот именно.
   - Что?
   Попутчик подмигнул мне.
   - Правильная мысль, служивый. Причём здесь руки?
   Возможно, я понемногу переставал удивляться, или, где-то даже свыкся с мыслью, что рядом со мной находится не вполне традиционная личность, кто знает? Во всяком случае, я вполне буднично отнёсся к его очередному "прочтению" и, более того, был с ним согласен в том, что руки здесь совершенно ни причём. Скорее - голова? Может быть. И, что бы там я ни думал о фокусах и шарлатанстве, и, что бы там ни говорили по этому поводу уважаемые мною т.т. Капица, Сенкевич и Горбачёв, но, к сожалению, в данном случае, эти термины здесь совсем не подходили. Приходилось признать, что, находящийся рядом со мной человек, как-то и где-то, но всё же догадывался по поводу того, о чём же я думаю в данный момент.
   - Вы, что...
   Незаметно для себя, я перешёл на "вы", обращаясь к нему, но тут же запнулся. Ну, что я мог сказать ему нового? Да, ничего. Скорее всего, он уже давным-давно всё прочёл внутри меня, и, наверное, читает теперь, так что же я буду понапрасну пыжиться, чтобы сформулировать мысль? Зачем? Он и так всё знает.
   Мужик был доволен. Он наслаждался ситуацией, как таковой, своим триумфом, пусть всего лишь по отношению ко мне, но всё же - триумфом, некой победой, пусть маленькой, но для него - важной. А всё потому, что, если сравнить то, как я думал о нём всего лишь десять минут назад, какого мнения я был о его внешнем виде и запахах, от него исходящих, и то, как я теперь смотрел и ощущал его, то победа его была полной. Триумф. Другого слова и не подберёшь.
   Теперь, я абсолютно не замечал его штопаной одежды и стоптанных сапог. Меня совершенно не смущала его грязная тельняшка и полинялая шапка. Я даже прекратил обонять его запахи, хотя, ещё недавно, это было почти невозможно себе представить, но, факт, они совершенно ни ощущались мною теперь. Ну и, наконец, самое главное заключалось в том, что после всего этого, совсем короткого общения, я, сквозь заплаты и дыры, сквозь стоптанную обувь и неприятный запах, вдруг, вполне отчётливо, разглядел в нём человека. Вот так. Личность вполне неординарную, чьи таланты, судя по всему, значительно превосходили мои.
   Он достал кисет и стал сворачивать самокрутку. Я присмотрелся. Похоже, это был совсем ни табак, а что-то другое, нечто зеленоватое, что, скорее всего, могло быть только...
   - Конопля.
   Мужик посмотрел на меня долгим, оценивающим взглядом, а потом, видно решив что-то для себя, кивнул удовлетворённо:
   - Правильно, конопля.
   Он докрутил "чинарик", провёл своим белым языком по краю самокрутки, и, аккуратно, даже как-то трепетно, склеил и расправил на всю длину.
   - Хапнешь?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Нет, не буду.
   Бомж одобрительно закивал.
   - Правильно. Тебе и ни надо. А я попробую. Мне - можно.
   Он нежно помял самокрутку пальцами.
   - Вот видишь. И ты можешь, когда захочешь.
   Я удивился.
   - Что могу?
   - А-то, ты ведь не знал, что у меня в кисете. Так? Так. Но, тем не менее, угадал.
   Мужик пристально посмотрел на меня.
   - Почему?
   Я замялся.
   - Ну...
   Честно говоря, я не знал, что ему ответить. Угадал, и всё. По необычному цвету, может быть, или ещё по чему-то.
   - Не знаю.
   Бомж махнул на меня рукой.
   - Всё ты знаешь, только не желаешь покопаться в себе. Угадал, и, слава Богу! Не угадал, ну и ладно. Никто ни в чём не желает разобраться до конца. Даже в самом себе. Что уж о других говорить? Откуда же, позволь спросить, возьмётся понимание, если душа и мозги ленивы?
   Мужик подкурил "косячок" и по тамбуру заструился горьковатый запах марихуаны.
   У меня вдруг возникло странное чувство. Ещё до конца не осознавая его истоки и причины, я, тем не менее, с полной ясностью ощутил, что мне очень хочется понравиться этому человеку. Нет. Ни понравиться. Ни так. Скорее - заслужить одобрение, услышать похвалу, как от строгой "училки", ибо в этот момент я его именно так и воспринимал, как учителя, предмет преподавания которого знаешь либо очень смутно, либо не знаешь совсем, от чего и сам предмет, и лицо, его преподающее, то есть, "училка", особенно во время экзамена, становились чем-то гораздо более значимыми, чем были "до того".
  Содержание предмета, с каждой секундой, становилось всё более метафизичным, пока не подымалось до полного мракобесия, но, а сама "училка", или учитель, не важно, в момент задавания своих каверзных вопросов, были скорее похожи на отцов иезуитов, инквизиторов в сутане, или даже на магистров некоего тайного ордена, которые, за неправильный ответ, могли тут же начать изгонять из тебя дьявола, неизвестно как попавшего тебя внутрь, либо, добиваться от Господа Бога кары небесной, по отношению к никчемному студенту.
   Вот так-то. И всё это, лишь за то, что не выучил урок.
   Мне захотелось вдруг "потянуть косячка". Но, я сдержался. Не стоит. Ибо ситуация на данный момент, вообще-то, была какая-то ни то, что странная, а я бы сказал - нелепая, в своей полной неожиданности.
   Картина, я вам скажу, ещё та.
   В заплеванном тамбуре стоят двое. Оборванец, в лице бомжа - "училки", запросто курящий марихуану, а до того, засосавший всего за два захода бутылку водки. И, я - дембель-орденоносец, воин-интернационалист, тоже немного с перепоя, но почему-то отчаянно желающий заслужить похвалу телепата-самоучки.
   А почему - самоучки?
   Ага!
   - Ведь у Вас есть пачка "Беломора"?
   "Училка" кивнул.
   - Есть.
   - Но, тем не менее, вы скрутили "косячок". Так?
   - Так.
   - Значит...
   - Ну...
   - Значит, это не табак, а что-то другое.
   Бомж повеселел.
   - Правильно.
   - А что у нас в стране может быть "другим", кроме конопли?
   Бродяга удовлетворительно закивал.
   - Ничего.
   - Действительно, ничего. Значит, вы курили коноплю.
   - Молодец, служивый, правильно.
   Мужик протянул мне "чинарик".
   - Может, всё-таки, хапнешь?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Спасибо, мне хватит.
   - Как знаешь.
   Телепат-любитель ещё затянулся несколько раз, изведя "косяк" до самих пальцев, и, выбросил почти невесомый окурок в угол.
   - Подведём итог?
   - Подведём.
   Я кивнул. Мне становилось всё интереснее.
   - Итак, путём совсем не сложных логических рассуждений, даже не рассмотрев толком, что у меня находится в кисете, ты, всё-таки, сделал правильный вывод, и, догадался, что я курю коноплю.
   - Марихуану.
   - Пусть так, мы ведь не об этом. Значит...
   Мужик вперил в меня свой указательный палец.
   - Значит, для того, чтобы узнать правду, тебе совсем не обязательно было рыться у меня в карманах. Так?
   - Так.
   - О чём это говорит?
   Я пожал плечами.
   - Не знаю.
   Наверное, я лукавил, да и он тоже. Ведь увидев зеленоватую смесь в его кисете, я, уж если и ни точно на "все сто", то где-то всё же догадывался, что бы это могло быть, ну а он, читающий мои мысли, тоже не мог не знать о моих догадках. И всё же. Похвала была приятна, что и говорить.
   - Информация.
   - Что?
   - Наблюдательность.
   - Ага.
   - И здравый смысл.
   Бомж сжал руки в кулак.
   - Вот - три слагаемых успеха. Ну и ещё, знание жизни, и умение читать в человеческих душах. Понял?
   - Нет.
   - Ясное дело - нет. Если бы ты сказал "да", я бы ни поверил.
   Он замолчал. Колёса отстукивали свой бесконечный ритм, поезд раскачивало на дугах поворотов и потряхивало при изменении скорости, а мы стояли и молчали.
   Странно. За это время, через тамбур, никто так и не прошёл.
   И всё же я спросил, нарушив молчание.
   - А телепатия, её, что, нет вовсе?
   Бродяга ухмыльнулся. Его взгляд упёрся в стоп-кран, будто он хотел проникнуть в его внутреннюю суть.
   - Телепатия, вещь сложная, служивый. Тёмная. И никто не знает точно, есть она или нет. А если и есть что-то, чего мы не можем объяснить, то может это и ни она вовсе, ни телепатия, а что-то другое.
   Он посмотрел на меня.
   - Заумно слушком, да?
   Я согласился.
   - Так, самую малость.
   Мужик кивнул.
   - Вот именно, самую малость.
   Он стукнул себя в грудь и повысил голос.
   - А я, верю, она - есть.
   В этот момент, он походил на доминантного самца бабуина в брачный период. И рефлексы с инстинктами мучают, и гормоны в избытке снуют по организму, и, кроме того, необходимо доказывать всем своё лидерство.
   До баб-с ли?
   - Тебя, ведь, что-то гложет?
   Я вздрогнул. Переход от бабуина к телепату, тем не менее, произошёл довольно быстро. Хотелось вначале отшутиться, но потом решил не лгать. Врать телепату вещь вполне идиотская.
   - Расскажи. Хотя..., - попутчик внимательно посмотрел на меня, - Не надо, - он отвернулся и махнул рукой, - И так всё видно.
   - Видно?
   - Видно, сержант, видно. Ещё как. Считай, что на лбу написано. Во всяком случае, я читаю это.
   Мне вдруг стало жарко. Я и верил ему и не верил - одновременно. Понимая изначально, что чего-то в жизни лучше и ни знать заранее, само нагрянет нежданно, но всё-таки, мне очень захотелось, что бы он сказал. А вдруг ошибётся?
   - Расскажите!
   Мой собеседник покачал головой.
   - Лучше не надо.
   Он достал свой "Беломор".
   - Ты ведь домой едешь?
   - Да.
   - Значит, скоро сам узнаешь.
   Бродяга закурил. Он курил неторопясь, а я всё думал о нехороших предчувствиях, посетивших меня совсем недавно. И, чем дольше я думал об этом, тем менее всё это нравилось мне. Ибо, нехорошие предчувствия во мне - это одно, а вот его слова... Слова телепата, это...
   - Всё равно, расскажи!
   - Не хочу, - бомж покачал головой, - Лучше уж ты сам, - он грустно улыбнулся, - Уже скоро.
   Я словно окаменел. Слова стали застревать в горле, но всё же, с огромным усилием, я выдавил их из себя.
   - Пожалуйста, мне очень надо.
   Мужик покачал головой.
   - Нет.
   - Я всё равно не успокоюсь.
   Бродяга вздохнул, и, пожав плечами, произнёс неохотно.
   - Смотри в окно.
   - Что? - я удивился.
   - Смотри в окно, говорю, - он махнул неопределённо рукой, - Там...
   - Что, там?
   - Там всё есть, говорю, смотри.
   Я посмотрел в окно. Пролетающие пейзажи навевали тоску, но ничего удивительного в них не было.
   - Но..., - начал, было, я.
   - Смотри!
   Пролетающие пейзажи неожиданно исчезли, а вместо них, перед глазами, поплыли радужные круги. Я затряс головой. Не помогло. Калейдоскоп постоянно меняющихся цветов и очертаний не исчез, а лишь ещё более отчётливо вырисовывался в хороводе возникающих вихрей, начавших кружиться сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее, пока я не стал видеть. Чётко и ясно. Но, только не снаружи, а как бы изнутри, где-то в глубине себя.
   Реальный мир, только что окружавший меня, исчез, а вместо него возникло нечто, чего только что не было, но теперь заполнившее всё пространство вокруг и внутри меня.
   Я схватился за ручку двери в тамбуре, хотя и не видел её, и, крепко сжал, что бы ни упасть. Меня мутило. Хотелось кричать и топать ногами, но я знал, и, даже был уверен в том, что это не поможет. Картинка не исчезнет, пока я не досмотрю её до конца. Поняв это, я успокоился.
   Перед моим внутренним взором стали мелькать знакомые с детства картины и ландшафты, словно кто-то снимал их видеокамерой, сидя в быстро мчащемся автомобиле.
   Сначала показались узкие, мощёные улочки старого Горска, ещё дореволюционной постройки, с двух-, трёхэтажными домами, резными арками между ними, ложными колоннами на фасадах и карнизами, сплошь увитыми барельефами на темы античной истории и мифологии. Знакомые переулки мелькали быстро, не задерживаясь, словно они не имели особого значения в этом странном путешествии.
   Вот и центр Горска. Тут, все, как и раньше. Как и должно быть. Площадь Ленина посредине, горком КПСС с одной стороны, горисполком, с другой,
  ГУВД милиции и библиотека имени К.Маркса между ними. Всё аккуратно побелено и покрашено, помыто и подметено и зелёные насаждения, где только можно. Приятно посмотреть.
   Камера продолжала двигаться. Вот появился стадион, где играло местное "Динамо", не киевское и не московское, не минское даже, а горское: вторая лига, класса "А", шестая зона. Десять тысяч зрителей. Вполне пристойно.
   За стадионом - Центральный рынок, с палатками и крытыми машинами вокруг, со спящими на скамейках колхозниками, ждущих утра, чтобы начать торговлю.
   А вот и завод. Гордость города. Кормилец и поилец. На нём работала, наверное треть горчан. Секретное предприятие, литерное, с почтовым ящиком и строгим пропускным режимом. Производство - оборонное, но, что конкретно мы производили, никто точно не знал. И это правильно.
   Камера продолжала путь. Очень долго шли пяти- и девятиэтажные дома, "хрущёвки" и "брежневки". Затем спальный район закончился, и впереди, на фоне почти первобытных пейзажей, замаячила громада ГРЭС, а за ней, величественным мегалитом, будто храм язычников, виднелся Горвоенкомат, откуда всё, в общем-то, и началось.
   А это что?
   Ну, конечно, что же ещё? Конечно - Менгир. Как же без него. Движение камеры ощутимо замедлилось, однако, как ни странно, она не остановилась возле него, а продолжила путь, хотя и гораздо медленнее. Сам же Менгир стоял там же, где и обычно, чуть в стороне от дороги, весь замшелый и шишковатый, не изменившийся абсолютно, и так же равнодушно взирающий на мир. Он не заметил и не ощутил моего присутствия. Наверное, то, что происходило сейчас, его ни касалось.
   Ни касалось?
   Наверное, нет. Ибо он исчез, а ничего ни произошло. Разве так бывает?
   А в следующий миг я увидел церковь. Ту самую. Полуразрушенную. Камера двигалась всё медленнее и медленнее, замедляясь ощутимо, и в тот момент, когда церковь почти исчезла из кадра, из её развалин что-то блеснуло...
   Движение ещё более замедлилось. Почти остановилось.
   А вот и...
   Чёрт!
   Перед моим взором простиралось кладбище. Зачем?
   Неведомая камера неторопясь продвигалась в светлых предрассветных сумерках рождающегося дня по чистым, ухоженным тропинкам, минуя
  склепы, памятники и могилы, сквозь заросли шиповника и кусты сирени, двигаясь к своей цели уверенно и безошибочно.
   Нет! Мне хотелось остановить движение, но это было не в моих силах.
   Зачем?
   Камера остановилась, уставившись в одну точку.
   Я посмотрел туда.
   Передо мной была видна свежая могила, сплошь заваленная живыми цветами и венками.
   "Любимой Жанне..."
   О, Боже!
   И надпись:
   ( 17 мая 1965 г. - 29 октября 1985г.)
   Я застыл, как вкопанный, словно одеревенел навеки.
   Что это!
   Стандартная "времянка", табличка, фотография...
   С фотографии на меня смотрела улыбающаяся Жанна, однако в глазах её, теперь уже навеки, застыла грусть.
   Не может быть!
   Видеокамера оставалась на месте. Свежая земля, холмик, венки с чёрными лентами. Какие-то надписи на них...
   Но, как? Ведь ещё недавно, я получил письмо!
   О, Господи, нет!
   Здесь написано 29 октября, а письмо? Я точно помню дату. Письмо было написано 28-го! Не может быть! Но...
   Значит, она писала мне накануне...
   Накануне своей...
   Смерти!?
   Нет, не может быть!
   Видение замутилось, задрожало, пошло волнами, превращаясь сначала в мираж, потом в дымку, потом всё поплыло перед глазами, пока не исчезло совсем.
   Нормальное, наружное зрение, понемногу возвращалось. Я отошёл от окна, и провёл ладонью по лицу, словно просыпаясь, разгоняя остатки сна.
   Тамбур был пуст. Бродяги рядом не было. Остался лишь запах грязных носков.
   Я облокотился на дребезжащую стену.
   Мир рухнул.
  
  
   Осень 1983 года.
  
  
   Эта история началась ранней осенью, как раз перед самым призывом в армию. Погода в те дни стояла на удивление тёплая. Бархатный сезон. Чарующий колорит осенних красок и оттенков, расплескавшихся по окрестным лесам и паркам, гармонично резонировал своими постоянно изменяющимися полутонами с неустойчивым состоянием моей души. Ведь вскорости всё должно было перемениться и у меня! Лёгкий ветерок кружил по улицам невесомые нити паутинок и начинающую опадать желтоватую листву. Щемящая, сладковатая грусть заполняла душу. Я предчувствовал долгое расставание со всем тем, что было дорого мне всю жизнь, и от этого, наверное, яркие осенние цвета увядающей природы казались ещё ярче и насыщеннее и ещё более милыми сердцу. Я неосознанно стремился вобрать в себя эти последние отцветающие краски "гражданки", и потому часто, без цели, просто так, бродил по окрестностям Горска, впитывая в себя нескончаемое разнообразие красот окружающих пейзажей.
   В одну из таких прогулок мы и повстречались.
   Начинал накрапывать мелкий дождь и я, чтобы не промокнуть, заскочил в первый попавшийся подъезд жилого дома. Она стояла, облокотившись на почтовый ящик, и курила. Незнакомка обладала стройной красивой фигурой, густыми золотистыми волосами и грустными глазами с невесёлой усмешкой в бездонной глубине зрачка, которые с некоторым превосходством смотрели на меня без тени смущения, стеснения или неудобства. Она знала, что красива и, конечно же, догадывалась о производимом впечатлении, а потому просто наслаждалась ситуацией, как таковой.
   Так мы и смотрели друг на друга в темноте неосвещённого подъезда, и я вдруг почувствовал, как что-то тёплое, доселе неведомое, вливается в меня, застилая глаза радужной дымкой и останавливая дыхание. Я смутился. Сначала немного, потом - больше и больше, пока целая волна смущения не захлестнула меня, и я начал ощутимо краснеть, ещё более от этого смущаясь и, наконец, не выдержав, - отвернулся, глядя в проём подъезда на низвергающуюся с неба стену воды.
   Очень сильно захотелось уйти. Так, что я еле сдержался, ибо здравый смысл подсказывал, что ретироваться сейчас, под проливной дождь, означало бы лишь одно: мальчишка! А пасть так низко, пусть даже в своих собственных глазах, было просто невозможно. Ну, а уж о её глазах, и о падении в них, даже думать не хотелось. Позор!
   - Хочешь закурить?
   Я обернулся. Она протягивала мне пачку сигарет, и неотрывно смотрела на меня из глубин своей неведомой грусти, словно пытаясь прочесть на моём лице всё самое сокровенное. Мне стало очень неуютно. Под этим взглядом я будто ощутил себя маленькой рыбкой в аквариуме, которая мечется от стенки к стенке, и не может найти место, где бы можно было спрятаться от этого всевидящего ока.
   Надо отвечать!
   И я ответил. Гораздо громче, чем следовало. И тем не менее.
   - Спасибо, не откажусь.
   В этот миг я впервые закурил. Не знаю, почему я это сделал, но мне показалось, что если я откажусь, то она подумает обо мне как о маленьком мальчике. Естественно, это было невозможно. Я глубоко затянулся и, хотя кашель словно "торнадо" рвался из моих лёгких, я не кашлянул ни разу, продолжая курить, словно делал это регулярно, каждый день, на протяжении многих лет.
   - Зачем ты это сделал?
   Только теперь я, наконец, закашлялся. Очень даже сильно.
   - Что "это"?
   Комичность ситуации, доведённой мною до абсурда, стала вполне очевидной. Даже мне самому. Оставалось либо курить, либо не курить, но в обоих случаях - молчать. Я выбрал второй вариант. Метко брошенный "бычок" вылетел на улицу, под дождь, и, чуть не угодив в случайного прохожего, был унесён потоками воды.
   - Зачем ты это сделал? Ведь сразу видно, что ты не курящий.
   Мне вдруг отчаянно захотелось ей нахамить, сказать что-нибудь грубое, обидное, высказаться как-нибудь по-взрослому, с матерком, чтобы она, наконец, поняла с кем имеет дело, и прекратила ТАК смотреть: взглядом красивой взрослой девушки на стесняющегося её прыщавого подростка.
   Но это было невозможно. Я имею в виду насчёт "нахамить" и тем более "с матерком". Этого нельзя было допустить ни в коем случае, и я это сразу же понял, так как точно знал, что если я выскажусь подобным образом, то эта наша случайная встреча будет без сомнения последней. А мне уже тогда этого не хотелось. Причём - очень!
   Я пожал плечами. Непослушные губы окаменело застыли на лице.
   - Не знаю. Захотелось попробовать.
   И тут она рассмеялась. Одних людей смех портит, других - нет, но есть такие, которых он заметно приукрашивает, делая их в эти мгновения смеха гораздо красивее, чем они есть на самом деле. И незнакомка напротив меня была из таковых. Она рассмеялась весело, став при этом ещё краше, но как следствие этого - ещё недоступнее, а внутри меня вдруг что-то оборвалось, словно я увидел себя со стороны в очень неприглядном виде. Мне стало стыдно за себя так, что я до хруста сжал зубы. Наверное, в лице моём было что-то такое, что девушка сразу же прервала веселье и сделала, наверное, интуитивно, шаг назад.
   - Извини, я не хотела.
   Последняя фраза решила всё. Возможно, я её ни так истолковал, а может, это был единственный для меня выход из этой неловкой ситуации. Мне вдруг стало так жаль себя, что я, подогревая внутренне эту самую жалость, и настаивая на том, что далее терпеть это унижение нет никакой возможности, весь смущённый и стеснённый, выскочил на улицу под проливной дождь и, перебежав дорогу, заскочил в проходной двор дома напротив.
   Идиот! Но теперь было уже поздно.
   Я шёл, поливаемый дождём, и у меня возникло отчётливое чувство, что я совершил нечто непоправимое. Вот, дурак! Перейдя на другую сторону, не знаю почему, но я вдруг обернулся и посмотрел туда, откуда только что так позорно бежал. Девушка стояла там же и смотрела мне в след. Увидев, что я оглянулся, она приветливо помахала мне рукой. Мгновение, поколебавшись, я ответил ей небрежным взмахом, и, сунув руки в карман, зашагал по лужам. Затем, развернувшись, я углубился во двор, кляня себя за глупость и удаляясь от неё всё дальше и дальше.
   А потом я остановился и бросился обратно.
   Вот и подъезд, но... Увы, её там уже не было. Лишь на полу лежал ещё дымящийся окурок со следами помады.
   Чёрт! Я едва удержался, чтобы не поднять его.
  
  
   Кто ищет, тот всегда найдёт. Во всяком случае, должен найти. Я искал её по всему городу, хотя тогда, наверное, ни за что не признался бы в этом. Даже самому себе. Не знаю, какие силы меня толкали на это, да и какая теперь разница? Возможно, это было именно то, что проникло в моё нутро в полумраке неосвещённого подъезда, в тот краткий миг, когда мы смотрели друг другу в глаза. Может быть и так. Во всяком случае, поиски продолжались довольно долго и поначалу без особого успеха.
   Я стал ещё больше гулять, стараясь появляться, где только можно. Надеясь, однако, на невозможное, рисуя в мечтах картины встречи, знакомства, свиданий под Луной и, наконец, богатая фантазия, стала вырисовывать в мозгу картины пылкой страсти, когда вдруг, неожиданно, чей-то голос с такими знакомыми насмешливыми нотками, окликнул меня:
   - Здравствуйте, молодой человек!
   Вертевшиеся в голове фантазии на темы полуночных встреч и пылких свиданий мгновенно рассеялись, словно утренний туман на свежем ветру. Я её наконец-то повстречал. Я нашёл её, но, как это часто случается в ситуациях, когда чего-то страстно желаешь, оказался совершенно ни готовым к встрече. Сколько раз, в мыслях, я проигрывал варианты разговора, и красноречие моё ни знало границ. А что теперь? А теперь, все домашние заготовки разом повылетали из головы, оставив после себя лишь желание высказаться, но никак ни умение сделать это.
   Она подошла вплотную.
   - Пойдем, покурим?
   Девушка шутила. Верне - пыталась шутить, но мне почему-то показалось, что эти её наклонности к юмору направлялись ни во вне, а во внутрь. То есть, предназначались они не мне, а имели целью подбодрить саму себя.
   Может, у неё что-то дома случилось?
   - Сигареты дома оставил, - сказал я, стуча ладонями по пустым карманам.
   - Я тоже.
   Она улыбнулась. Грустно и как-то виновато. Сердце сжалось.
   Стоит ли говорить о том, как она была хороша? Это было бы излишним. Там, в полумраке подъезда, освещённая лишь тусклым светом, льющимся от входной двери, она была тоже красива, но как-то по-другому. Многое в ней тогда лишь домысливалось и дорисовывалось, а сумрак подъезда скорее скрывал, чем показывал. Сейчас же, при свете дня, всё то, о чём можно было лишь догадываться, вдруг сформировалось, словно стали на места все части сказочной мозаики.
   Я был восхищён и подавлен. Она была просто прекрасна! Она была по-настоящему красива и этой красотой своей как бы отдалялась от меня, незримо ставя барьер между нами, который, и я это вдруг с болезненной ясностью осознал, ни смогу никогда преодолеть.
   Она была красива, но явно ни для меня. "Ни по Сеньке шапка".
   И всё же. Мне захотелось что-то сказать ей, что-нибудь галантно-витиеватое, нечто такое, что сразу бы дало ей понять какой я умный и остроумный, как я ни похож на других, как я отличаюсь от всех остальных, причём в лучшую сторону, как я опытен в ТАКИХ ДЕЛАХ, и при всём при этом, каков я кавалер и джентльмен и, вообще, мне очень хотелось, чтобы она поняла, что количество достоинств, из которых я соткан настолько огромно, что и перечислять их все нет никакого смысла.
   Вот так. Вот такую фразу мне захотелось вдруг произнести. Но, естественно, в такой отчаянной ситуации на ум мне ничего ни пришло, и я промычал нечто нечленораздельное, смысл которого даже для меня остался загадкой.
   И, Слава Богу! Наверное, если бы я родил эту фразу, пусть даже самую галантно-витиеватую, с глубоким смыслом внутри и чётко отшлифованную снаружи, то, наверное, между нами так ничего и не возникло бы. Наверное, на этой фразе, все, скорее всего и закончилось бы, так и не начавшись. Но я, к счастью, застыл как истукан и лишь изредка открывал рот, пытаясь хоть что-нибудь произнести, но как только рот открывался, фраза застывала в горле, а её смысл улетучивался из головы.
   "Ну, скажи же хоть что-нибудь!" - вдруг прочёл я в её глазах.
   О, Боже! Надо быстро, очень быстро что-нибудь ляпнуть, пусть нечто глупо-идиотское, но хоть что-нибудь, только бы не молчать! Но, что?
  Да что угодно, хоть о погоде. Можно про дискотеку в клубе или про драку на танцах, можно про северный полюс или о планете Марс. В конце концов, есть ещё игра в футбол и перетягивание каната. Что угодно, только не молчи!
   - Э...
   Она с нескрываемым разочарованием уже собиралась уходить, но как только я сказал отчётливое "Э...", остановилась:
   - Что такое?
   Ну!!!
   - Э... Может, пройдёмся?
   Ух! Ну, хотя бы это. Для первого раза вроде бы ничего. Вполне содержательно даже. К тому же, слова из горла моего вылетели резко и сконцентрировано, словно выстрел, а потому их закодированный смысл, наверное, мог понять только очень сильный телепат.
   - Пройдёмся? - наверное, она была ни до конца уверена, что истолковала мои слова верно, а потому, переспросила: - Ты предлагаешь пройтись?
   Я кивнул и, глотая набежавший комок, подтвердил:
   - Ну да.
   Она улыбнулась.
   - И куда же мы пойдём?
   Я понял, что ещё чуть-чуть, и начну предательски краснеть, а этого совсем ни хотелось бы. Потом, скорее всего, запылают уши и воспламенятся щёки. А ещё немного погодя - начну потеть. Хорош "Дон Жуан", нечего сказать.
   - Да так, куда-нибудь. Решим по дороге.
   Она подошла ко мне почти вплотную. Так близко, что я смог рассмотреть тёмные крапинки в голубых зрачках, еле заметную ямочку на подбородке, небольшую родинку над верхней губой, и маленький, едва различимый шрам у левой брови. Девушка была серьёзна, и как будто что-то решала для себя. Она сомневалась ещё какое-то время, борясь, наверное, с какими-то неведомыми мне противоречиями, но уже через несколько секунд выражение лица её переменилось, серьёзность исчезла, и она довольно уверенно кивнула мне в ответ:
   - А почему бы и нет?
   Она согласилась!!!
  
  
   А ведь счастье оказалось так близко! Она оперлась о мою руку, и я понял вдруг, что именно этого ждал всю жизнь! Мы шли близко-близко друг к другу, и от этой близости я рос в собственных глазах. Мне казалось, что все прохожие смотрят на нас, отмечая про себя, какая мы прекрасная пара. Мне жутко хотелось, что бы кто-нибудь из моих друзей увидел меня, идущего рядом с такой красавицей. Я представил, как меня будут спрашивать о том, мол, с кем это мы тебя видели на днях, а я, так, небрежно, вначале вроде бы и ни сразу вспомню, а потом: " А, эта...", и скажу всем, что это очередная жертва моего очарования.
   Шутка.
   - Тебя как зовут?
   - Руслан. А тебя?
   - Жанна.
   Жанна! Уже через мгновение я понял, что такую девушку могли назвать только этим прекрасным именем...
   Опавшие листья хрустели под нашими ногами и под их шелест мы разговаривали, выискивая интересные подробности из наших таких ещё коротких жизней. Не знаю, так ли это на самом деле, но тогда я был уверен, что те несколько часов, проведённые в обществе этой чудесной девушки, были самыми прекрасными часами в моей жизни. Я был счастлив. И дело было даже ни в том, что я находился рядом с ней, хотя и это имело значение. Я видел и чувствовал, что ей нравится моё общество. Я ощущал, или может быть мне хотелось это ощущать, во всяком случае, мне казалось, что она выделяет меня из, без сомнения, огромного числа своих воздыхателей и поклонников, как правило, вереницей кружащих возле девушек с подобной сказочной внешностью. Скованность и стеснение прошли, и я болтал без умолку, радуясь жизни, отвечая улыбкой на улыбку, любя весь мир за то, что он так прекрасен. Мы бродили по парку в окружении буйства осенних красок, и окружающий мир переставал существовать для нас или, вернее, он существовал, но только для нас, и его красоты рождались лишь для того, чтобы подчеркнуть и усилить ощущения счастья, словно ореол окружавшего наши одинокие фигуры. Одинокие, но не нуждающиеся ни в чьём обществе.
   Во всяком случае, мне хотелось так думать.
   Начинало темнеть, когда Жанна, посмотрев на часы, заторопилась домой.
   - Мне пора.
   Я понимал, что это когда-нибудь закончится, но почему-то был уверен, что это произойдёт несколько позже.
   - Я тебя провожу?
   Полувопрос - полуутверждение.
   Она улыбнулась и пожала плечами:
   - Ну, я надеюсь.
   Город встретил нас опускающимися сумерками. Сгущающийся полумрак окутывал улицы, и из его черноты то и дело выныривали сероватые силуэты спешащих домой людей. Фонари ещё не зажглись, и мы шли во тьму, прорезая мрак, а мне в это время казалось, что я просто свечусь от радости и счастья и, наверное, поэтому, невзирая на отсутствие электричества, мы ни когда, ни заблудимся.
   Жанна слегка прижалась ко мне, испытывая или, изображая, что испытывает, положенный в подобных случаях страх женщин перед темнотой и неизвестностью.
   Вроде бы.
   А я, как олицетворение мужества и бесстрашия, уверенной поступью вёл её сквозь сгущающуюся мглу, ещё более от этого ощущая в себе недюжинную силу и отчаянную отвагу.
   Это была древнейшая в мире игра, о которой обе стороны догадывались, наверное, но, по понятным причинам, делали вид, что понятия не имеют.
  Слабые женщины, сильные мужчины... Старо, как мир.
   Но.
   Нам нравилось это, и мы стремились до конца исполнить придуманный кем-то давным-давно ритуал, который исполняют все влюблённые на свете.
   - Вот здесь я и живу.
   Она приподнялась на носки и поцеловала меня.
   - Спасибо за всё!
   Её каблучки зацокали по ступенькам.
   Она поцеловала меня!!!
   В щёку...
  
  
   Странная вещь любовь. Чтобы приносить радость, она должна иметь будущее, но, имея в перспективе это самое будущее, она ни воспринимается так остро и ярко как тогда, когда её этого будущего лишают. Так было всегда и со всеми. Так случилось и с нами. Наша любовь была лишена будущего и перечёркнута безжалостным словом - армия. Те зарождающиеся чувства, которые переполняли меня, в независимости от того, взаимны они были или нет, не давали мне права надеяться на то, что ТАКАЯ девушка просидит в затворничестве два или три года, ожидая меня. Слишком мало нас связывало. Да и была ли это любовь с её стороны? Не знаю. Возможно, я ей просто нравился, как может понравиться кто угодно другой. Так что я вполне реально оценивал шансы. Но это отнюдь не меняло общей картины и не улучшало моего общего состояния. Я-то её любил!
   Мы встречались ещё несколько раз и я, наверное, смог бы во всех подробностях вспомнить и описать всё, что мы делали, о чём говорили, куда ходили и где бродили, радостные от осознания того, что мы вместе, а чаще - грустные, от предчувствия скорой и долгой разлуки, которая, скорее всего, грозила перерасти в безнадёжное слово "НАВСЕГДА".
   Я не питал иллюзий. Скорее всего, мы расставались навсегда, и это ощущение неизбежности отравляло наши последние, и без того не слишком весёлые дни, такого короткого знакомства и так и не состоявшейся любви. Между нами ничего не было. Да и не могло быть. Это было совершенно иное состояние души и, честно говоря, мысль о близости, тогда, по-моему, даже и не возникала у меня. Я был слишком поглощён переживаниями и переполнен доселе неизвестной мне нежностью к человеку которого я едва знал, а предчувствие скорой разлуки порождало в груди сладостную, ни с чем ни сравнимую грусть и тоску, не оставляя место вожделению.
   Я проходил всевозможные комиссии, брал академический отпуск в институте, оформлял какие-то бумаги, необходимые для призыва на военную службу, одним словом, вёл беспокойную жизнь призывника, догуливающего последние дни на "гражданке". Но всё это почему-то особенно и не волновало меня. Даже странно. Я тяготился общества друзей, с которыми ещё недавно так весело проводил время и, если не встречался с Жанной, старался уединиться, избегая общения даже с очень близкими мне людьми. Впервые я ощутил острую необходимость в одиночестве, доселе мне не известную и не востребованную ни разу. Мне доставляло какое-то странное горькое удовольствие это неведомое доселе состояние моей души. Я, словно мазохист, упивался безнадёжной грустью и возвышенностью чувств и, таким образом, открывал в себе такие стороны характера, о существовании которых раньше даже не догадывался. Иногда я даже жалел себя, но жалость эта была какой-то особенной. Она ни унижала, скорее, наоборот, возвышала. В ней было что-то, поднимающее меня над суетой, творящейся вокруг и я с сожалением смотрел на своих товарищей, нервно смеющихся по каждому поводу, бравирующих неумелым сквернословием и ежеминутно хорохорящихся друг перед другом, скрывая этим свой страх перед неизвестностью, которая приближалась всё ближе и ближе, быстро сокращая количество дней между числом в календаре и датой, аккуратно выведенной в повестке чьей-то равнодушной рукой:
   "Явиться с вещами..."
   "При себе иметь..."
  
  
   Я хорошо запомнил нашу последнюю встречу. Мы гуляли в парке, том самом, где провели наши первые, самые незабываемые для меня часы, сразу же после того, как познакомились. Мы почти всё время молчали. Но, как ни странно, это молчание не было гнетущим, совсем нет. Скорее - наоборот. Оно было светлым, хотя и довольно печальным. Все слова были сказаны, а окружающее нас безмолвие лишь подчёркивало ту пропасть, которая с каждой секундой увеличивалась между нами. Она ничего ни обещала, а я ни на чем, ни настаивал. Зачем обманывать себя призрачными надеждами?
   Иногда мы обменивались парой ничего не значащих фраз, но тут же замолкали. Говорить было невозможно. Голоса дрожали, выдавая тщательно скрываемое волнение, к тому же я очень боялся, что если продолжить - разревусь как мальчишка.
   Жанна тоже едва сдерживала слёзы, но всякий раз улыбалась, неловко оправдываясь:
   - Что-то в глаз попало.
   Боже мой! Старо как мир. Сколько раз эта фраза произносилась за ту бездну веков, как человек спустился с дерева? А на скольких языках, вымерших, и доживших до наших дней? Кто знает?
   Я взял её за руки и заглянул в глаза. Теперь они были сухи. Мы смотрели друг на друга, и я старался запомнить её, запечатлеть в себе навсегда этот последний миг рядом с ней: лицо, волосы, губы...
   Что-то стало происходить. Я, вдруг, почувствовал то же самое, что ощутил при первой встрече с девушкой. В меня что-то медленно проникало и я, сам, одновременно куда-то проникал. Мы постепенно сливались в единое целое. Наши любящие сердца противились разлуке и ни давали телам расстаться даже на миг...
   Я прижал её к себе. Жанна обвила руки вокруг моей шеи, и мы слились в долгом сладостном поцелуе, первом и последнем, уносящим в тот прекрасный своей нереальностью мир, который, наверное, и зовётся любовью...
   - Я тебя всегда буду помнить!
   Жанна резко повернулась и пошла, не оглядываясь, прочь.
   Я не стал догонять её, потому что знал - это конец!
   Мир рухнул, разбившись на мелкие кусочки.
  
   ОСЕНЬ 1986 ГОДА.
  
   Осень в тот год выдалась ранняя: дождливая, пасмурная и промозглая. Едва миновал октябрь, как задули северные ветры, принёсшие в Горск густые туманы, невесомую морось, поздние рассветы и ранние закаты, ибо время перевели на час вперёд. С деревьев медленно осыпалась увядающая листва, небо заволокло тяжёлой плотной облачностью. Постоянно накрапывал дождь, от чего неровный асфальт изобиловал лужами, в которых отражалось лишь свинцовое небо, и плавали жёлтые листья.
   Уже знакомой дорогой я подошёл к воротам кладбища. Тяжко и нехотя пробуждался серый рассвет раннего воскресного утра. Чугунная калитка ржаво скрипнула, запуская меня в царство мёртвых, где в последнее время я бывал довольно часто. Стая собак подозрительно посмотрела на меня, чёрные гнилые пасти погавкали для порядку, но псы даже не тронулись с места. Скорее всего, узнали.
   Пропитанная влагой чёрная земля была жирной, словно каша с мясным соусом. Омытые дождём памятники блестели в тусклом освещении, а надписи на них потемнели от давней скорби. Тропинка петляла между могил, повторяя уже сложившийся за последнее время ритуал. Я приходил на кладбище, чтобы встретиться с Жанной, а заодно и подумать, когда в этом возникала необходимость. Здесь никто не мешал, потому что кладбище не приемлет суеты и шума.
   За последним поворотом, в пелене белесой мороси появилась могила. Я подошёл к свежей оградке, и толкнул калитку. Она тихо отворилась, впуская меня внутрь сакральной территории, на которой я теперь был своим. Скамейка оказалась мокрой и холодной. В размокших досках образовалась лужица, в которой поселился паук. Увидев меня, насекомое засуетилось, метаясь от края до края лужи, но я не люблю пауков. Смахнув воду со скамейки, я подложил книгу, и присел.
   Неведомо откуда появилась кошка. Мокрая, грязная, продрогшая. Она тёрлась о ноги и заглядывала в глаза. Ей было холодно и хотелось есть. Я взял её на руки, завернул в сухое полотенце, и спрятал в куртку. Муррр! Потом, угостил бутербродом. Животное жадно ело с руки, и довольно урчало от свалившегося внезапно кошачьего счастья.
   Постепенно дождь усилился, превращаясь из мороси в ливень. Небо потемнело, отливая свинцом и фиолетом. Тучи загустели, упираясь в горизонт. Капли громко шлёпали о жидкую грязь. Лужи вспучивались мутными серыми пузырями. Значит - надолго.
   Кошка доела бутерброд, и, свернувшись калачиком, мгновенно уснула, прикрыв лапами нос.
   Так чего же я пришёл?
   А пришёл я потому, что ни так давно со мной произошёл странный случай, в связи с которым у меня возникла такая же странная идея. От безнадёжности возникла - это так, но ведь Жанне от этого хуже уже не будет.
   А мне?
  
  
   Есть по пути между Горском и Столицей одно примечательное место. С репутацией. Люди разное говорят о нём.
   Уфологи утверждают, что это - аномальная зона. Место, где приземляются НЛО. Тут, мол, некая особенная кривизна пространства. То ли меньше какой-
  то константы, то ли больше оной, не знаю. В общем, кривизна эта, ни такая, какой должна быть в обычном, нормальном месте. И, кроме того, именно здесь происходит то ли концентрация, то ли аннигиляция какого-то особого вида материи, от чего инопланетяне, со всей Галактики, так и рвутся к нам, в район Беркучанска, чтобы поаннигилировать вволю.
   Атеисты-материалисты в чём-то согласны с уфологами, а именно в том смысле, что место это действительно аномальное. Но вот в причинах аномалии приверженцы диалектического подхода кардинально расходятся с адептами внеземных культур. Потому что НА САМОМ ДЕЛЕ причиной ЭТОГО является ни кривизна вовсе и ни НЛО совсем. Всё, оказывается, гораздо проще для восприятия и много выгоднее для страны в целом. Дело в том, что здесь, в Беркучанском лесном массиве, а точнее - под ним, в недрах родной земли, имеются несметные запасы каких-то редких, особенных металлов, каковых на планете Земля, а может - и во всей Галактике Млечный Путь, либо совсем нет, либо имеется крайне мало. Отсюда следовало два вывода: во-первых, если уж инопланетяне и посещают окрестности Беркучанска, то исключительно для того, чтобы разведать, и добыть эту общегалактическую редкость, а вовсе ни для того, чтобы аннигилировать на природе. В конце концов, они разумные существа, а ни извращенцы какие-то. Ну, а во-вторых, ни лучше ли нам самим воспользоваться этими несметными сокровищами, не дожидаясь, пока орды космических старателей хлынут к нам, чтобы выкопать наше достояние в мгновение ока? Конечно лучше! Ведь добыв их, мы тут же заживём долго и счастливо на зависть всем соседям, а уж пилотам НЛО тогда, действительно, останется только аннигилировать по прибытии.
   Мистики же, напирали на астрал. Понятное дело, что здесь, в дремучих лесах Беркучанска, он был ни такой, как везде, а особенный. Говорят - многоуровневый. То есть, если грамотно войти в него и качественно настроить свои ауры на его частоты, то можно такое устроить...
   Что там аннигиляция - детский сад! Вот многоуровневый астрал - это сила!
  И, естественно, в связи с этим, вся метафизическая нечисть и потусторонность, со всех окрестных параллельных миров, так и рвётся сюда, в окрестности Беркучанска, чтобы, воспользовавшись этой самой многоуровневостью таинственного астрала, творить свои иррациональные безобразия и эзотерические мерзости в объёмах гораздо больших, чем где бы то ни было.
   В связи со всем вышеперечисленным, слухи и сплетни о якобы творящихся непотребствах в пределах Беркучанского лесного массива росли и ширились и, перейдя, вскоре, в статус легенд и мифов, продолжили своё зловещее распространение по городам и весям области, прирастая каждый день в своей ужасности и таинственности.
   Лично я во всё это не верил. Как можно! Студент советского ВУЗа, комсомолец, активный строитель светлого будущего и, вдруг "на, тебе!", купиться на такое. Нет, и ещё раз нет! Да и компартия родная об этих событиях как-то подозрительно помалкивала. Так что, в данной ситуации, поверить в подобную галиматью было решительно невозможно.
   В тот день я ехал на отцовских "Жигулях" в город Беркучанск по делу. Начинало темнеть. Местность становилась дымчатой, словно мираж. Впереди что-то мерцало, зыбко меняя очертания. Какие-то немыслимые тени набегали на дорогу и тут же исчезали, словно их и не было вовсе.
   Что такое?
   Я снизил скорость, готовый в любой момент затормозить. Мираж задрожал.
  Низкое солнце внезапно выскочило из-за поворота, мгновенно ослепив, но тут же начало погружаться за далёкий горизонт, рождая своими заходящими в полосу ночи лучами, длинные бесконечные тени от одиноко стоящих телеграфных столбов, которые пронизывали серпантин дороги, словно иглы дикобраза.
   Мираж стал расти и шириться. Я быстро заморгал. Столб справа завибрировал и вновь вытянулся строго перпендикулярно земле. Через секунду мираж исчез.
   Чёрт побери! Что происходит?
   В этот момент я увидел животное посреди дороги. То ли заяц, то ли кролик, то ли суслик. Кто их разберёт? Рефлекторно среагировав на ситуацию, я вывернул руль, и дал по тормозам. Машину стало заносить и разворачивать. Тормоза завизжали. Затем раздался хлопок, что-то внутри мотора то ли щёлкнуло, то ли лязгнуло, то ли вообще замкнуло, и тормоза вдруг перестали тормозить. Машина стала поперёк дороги, пошла "юзом" и, заваливаясь постепенно на бок, вылетела в кювет.
   "Неужели, хана?"
   Мне очень сильно захотелось жить. Как никогда раньше. Время сначала застыло лишь на миг, а потом очень медленно начало длиться. Так, будто давало мне возможность растянуть его подольше, что бы я мог вволю насладиться последними мгновениями земной жизни.
   Перед глазами замелькали ветви деревьев, которые хлестали по стёклам и кузову как щётки на автомойке. Проскакивали стволы деревьев с облупившейся корой и лишайниками на сгибах. Появилась и тут же исчезла перепуганная беличья мордочка. Ну, а под конец, стало видно, как приближается земля.
   Я закричал.
   Может быть, это помогло, и Господь услышал меня, а может быть, всё было ни так уж безнадёжно, как мне показалось вначале, но, хвала Всевышнему, ибо на этот раз для меня всё закончилось вполне нормально. Почти без потерь.
   В последний момент машину развернуло градусов на девяносто и она, упруго упёршись обоими левыми колёсами в землю, застыла на миг, а затем, так же медленно и бесшумно опустилась на все четыре колеса.
   Воцарилось безмолвие.
   Я сидел какое-то время тихо, как мышка, боясь пошевелиться. В тот момент я был совершенно уверен, что любое шевеление или звук могут привести к тому, что всё вновь повториться, и машина, застывшая на краю пропасти, от малейшей вибрации воздуха свалится вниз, в бездну, глубина которой, по меньшей мере, несколько сотен метров.
   Ощущение не из приятных.
   Когда же долгое время вокруг меня ничего ни происходило, то я решился, наконец, пошевелиться и посмотреть по сторонам. То, что я увидел, обрадовало и, более того, дало ещё один повод убедиться в величии божьего промысла. Ибо, на этот раз, мне ни просто повезло. Мне очень сильно повезло. Просто фантастически.
   Дорога в том месте, где я с неё слетел, шла вниз, под гору, а далее, метрах в ста, резко разворачивалась почти на сто восемьдесят градусов и шла дальше, вниз. То есть, своей конфигурацией она напоминала опускающуюся террасу.
  Как кольцевая дорога вокруг горы.
   Ну, а далее получалось, что я каким-то чудом перескочил с верхней террасы на нижнюю, пролетев при этом метров семьдесят довольно пологого склона, сплошь покрытого лесом. И сейчас, машина стояла на обочине дороги, только "этажом ниже".
   Вот так!
   Я вышел из машины. Звук открывающейся двери прорезал вечерний полумрак и, многократно повторившись, исчез где-то на границе мироздания. Было очень тихо. Я обошёл "Жульку". Постучал. Погладил. Чуть ли ни обнюхал. Странно. Чудеса продолжались, потому что автомобиль оказался абсолютно цел, за исключением нескольких царапин. Учитывая дальность полёта, факт целостности конструкции явно дотягивал до чего-то необъяснимого.
   Я ещё раз посмотрел наверх. Туда, откуда всё и началось. Из-за сплошной стены деревьев верхней дороги даже не было видно.
   Невероятно!
   Вернувшись в машину, закурил. Знакомый запах салона постепенно успокаивал и возвращал к действительности. Окурок прочертил в сумраке замысловатую параболу и, ударившись об асфальт, рассыпался сотнями искр, которые тут же стали гаснуть, намекая на тщету жизни и бренность бытия.
   Я замотал головой. У меня имелась одна странная черта характера. В нестандартных ситуациях меня начинало тянуть на бессмысленное умствование, и прослеживалась тяга к афоризмам. Но сейчас-то зачем? Что за идиотизм, везде усматривать скрытый смысл? "Бренность бытия...". Тоже мне, философ задрипанный. Повезло раз в жизни, ну и будь доволен.
   Я передёрнул плечами. Брр!
   Не жизнь, а сплошной гротеск!
   Где-то далеко виднелись огоньки небольшого городка, мигавшие в такт раскачивающихся деревьев. Лёгкий ветерок шевелил кроны, а листья, ещё не успевшие облететь, тихо шелестели, грозя вот-вот оборваться от веток и отправиться в свой последний путь.
   "Опять афоризм!"
   Местность была незнакомая и от того слегка нереальная. Вокруг - ни души, и, если бы ни дорога, то о присутствии здесь человека могли напоминать лишь огни вдалеке. Вроде, город, возможно, Беркучанск, а там - кто знает?
   Темнело быстро. Предметы расплывались серыми силуэтами по чёрной мути леса и лишь в небе, на западе, ещё осталось совсем немного постепенно ускользающей синевы, которая вот-вот должна была исчезнуть.
   Что-то похожее на страх ощутимо вползало в душу. Нечто вязкое, липкое и тягучее, от чего не избавиться в один миг, не стряхнуть разворотом плеч, и не отбросить потряхиванием головы. Я стоял совершенно один в этом странном, довольно мрачном месте, и вполне отчётливо ощущал себя маленькой и беззащитной букашкой, которая в силу обстоятельств вдруг оказалась в ненужное время в ненужном месте. В этот миг я поверил всем: и уфологам, и мистикам, и паронормалам, потому что воочию убедился, что они правы. Причём - все сразу, и вместе, и по отдельности.
   В голову полезли персонажи Гоголя и Толстого. Вот вурдалаки, бесшумно ступая по мягкому дерну, выходят из леса. За ними оборотни плотными массами выползают из влажных сумерек. Следом упыри... Они обступают машину со всех сторон, и, елозя отросшими ногтями по металлу, приглашают выйти к ним. А вот и приведения! Они летают вокруг "Жульки", но, не видя водителя, бьются в бессильной злобе своими тушками о лобовое стекло...
   Стоп! Стоп! Стоп! Эк меня понесло! Нехорошо!
   Ситуация, конечно, поганая, да и время суток - тёмное, и местность - безлюдная. Кто бы спорил? Кроме того, репутация этих мест неважнецкая, ориентиры знакомые отсутствуют, да и одиночество усиливает депрессивный эффект. Однако если ещё и самому накручивать себя, изобретая и воображая то, чего не существует и в помине, то оно, это самое изобретённое и воображённое, может легко материализоваться, воплотившись в реальность.
   Короче, хватит!
   Я сел в машину, и повернул ключ зажигания. Чёрт побери, "Жулька" завелась с пол оборота и без всяких проблем. Движок работал без сбоев. Развернувшись, я поехал в сторону огней. Ведь это огни Беркучанска, других здесь быть не может.
   Мне очень хотелось есть, а значит, сейчас я обильно поужинаю. Есть в Беркучанске хороший ресторан, туда и направляюсь.
  
  
   Ресторан был открыт, что меня несказанно обрадовало. Поднявшись по ступенькам, я толкнул входную дверь. Здесь было тепло и уютно. Стены покрывали шёлковые ковры с узорами на восточную тематику. Напольная плитка оказалась удачно подобрана под цвета ковров. Потолок украшала гипсовая лепка на темы древнегреческих мифов. А на изящных бронзовых подсвечниках, выполненных под старину, горели массивные свечи, оплывшие уже наполовину.
   Зал был почти пуст. Лишь в самом углу, сидела компания мужчин и женщин разного возраста, что-то активно обсуждающая, и, судя по количеству полупустых бутылок, делающая это уже не первый час. А через стол от них, в сосредоточенном одиночестве, сидел угрюмый, больших размеров мужчина, по виду - шофёр-дальнобойщик, сосредоточенно и со знанием дела уписывающий за обе щеки вкусный, питательный, высококалорийный ужин, состоящий из большого количества горячих и холодных блюд, а также разнообразных закусок.
   Я сел возле плотно зашторенного окна и приступил к изучению меню.
   С улицы, еле слышно, донёсся звук подъезжающей машины. Наверное, ещё один транзитный голодающий.
   Компания в углу громко засмеялась. Послышались возгласы с комментариями, сальные шуточки с намёком и комплименты в адрес прекрасных дам.
   Дамы были довольны. Они курили, положив локти на стол, томно закатывали глаза и многозначительно выпускали дым посредством ярко накрашенных губ. Женская загадочность зашкаливала.
   Какой-то маленький, толстый и лысый мужичок, судя по всему, самый пьяный в компании, предложил выпить. Гул одобрения разнёсся по залу. Он попытался встать, чтобы произнести тост, но его, чуть ли ни насильно усадили обратно, мотивируя это тем, что после "восемнадцатой" можно и сидя.
   После краткого, но эмоционального тоста, наступила тишина. Короткая пауза, во время которой был слышен лишь разнокалиберный звон чокающихся рюмок, утробное глотание и одобрительное кряканье вслед.
   "Хорошо пошла!"
   Дальнобойщик замер на мгновение, прекратив приём пищи. Дождался, пока компания выпьет и, лишь потом продолжил употребление еды. В этом виделся устойчивый корпоративный этикет на подсознательном уровне. Солидарность к выпивающим со стороны вынужденного трезвенника.
   За рулём-с. Что делать?
   Подошёл официант.
   В этот момент входная дверь, скрипя, отворилась. Я обернулся, и от неожиданности, чуть не выронил меню.
   С каждым из нас, наверное, хотя бы раз в жизни, происходит "дежа вю", уже виденное. Это может иметь отношение к какому-либо конкретному месту, при попадании в которое вам почему-то кажется, что вы здесь уже были. Или к событию, произошедшему явно ни с вами, но при воспоминании о котором, вам кажется, что там поучаствовали и вы. Или это относится к человеку, которого вы, никогда не видели, но, тем не менее, вдруг показавшегося вам знакомым. Важно то, что всё это можно хоть как-то объяснить.
  
  
  
   Однако то, что происходило сейчас... Думаю, что это являлось чем-то совсем другим. Ни "дежа вю". Нет. Этого просто не могло быть вообще, по определению. Никогда.
   Почему?
   Потому, что это была она! Это была вылитая Жанна во плоти и крови. С той же походкой, манерами и движениями. С тем же разворотом головы, с вечной загадкой внутри и со слегка насмешливым взглядом.
   А ещё с едва заметным превосходством, естественным в её исполнении. Однако не унижающим, а наоборот, побуждающем к такому действию, чтобы это самое превосходство, разрыв между ней и вами, постараться преодолеть и стать вместе, на один уровень.
   Но, ведь этого не может быть?
   Нет, не может.
   Но, ведь есть?
   Чёрт!!!
   Я ни отрываясь, смотрел на неё и, кажется, всё это время не дышал. Она, восставшая из гроба, шла по залу, рассеяно выбирая место, а я, лично видевший её могилу и рыдавший на ней, смотрел ей в след и не верил.
   Водитель-дальнобойщик застыл с открытым ртом, так, что при желании легко можно было бы посчитать все его золотые коронки. Шофёрская рука с вилкой остановилась на полпути ко рту и с её зубцов, забытый на бесконечный миг, свисал изрядный кусок венгерского шницеля с жареным луком.
   Компания в углу так же замолчала. Мужички развернулись таким образом, чтобы лучше видеть, а "прекрасные дамы", зеленея от зависти, усиленно делали вид, что ничего не происходит, что, мол, они вообще-то ничего особенного не увидели, а то, что кто-то там идёт, ну и пусть себе...
   Во мне что-то хрустнуло, вернее - надломилось. Где-то очень глубоко внутри. Стало приходить ни с чем ни сравнимое ощущение и одновременно понимание того, что ещё чуть-чуть, самую малость, небольшой сдвиг в пространствах подсознания, и ты сойдёшь с ума. Причём случиться это - мгновенно, и ты, такой умный и образованный, и так прекрасно владеющий собой, тот, кого ничем ни удивишь и кого невозможно сбить с толку, теперь, ничего с этим ни сможешь сделать. Ты не в силах будешь этому противостоять. Но это, через мгновение, а пока...
   Пока я чувствовал, как на меня со всех сторон, медленно, но уверенно, словно волны неумолимого прилива, ещё неведомое доселе, накатывается сумасшествие.
   Внешне это никак не выражалось. Я видел всё так же, как и раньше. Цветовая гамма оставалась прежней, да и звуки были такими же, как всегда. Вот только...
   Всё во Вселенной, вдруг, совсем немного поменяло знак. Сместилось во внутрь самую малость. Может, сжалось, а может, и расширилось, не знаю. Но от этих изменений моё видение её, Вселенной, и осмысление оной, словно получило иной, скрытый до этого смысл, от чего всё вокруг стало выглядеть как-то ни так, по-другому, содержание мировых событий, теперь, виделись, будто в другой плоскости, а звуки и цвета, несущие информацию о мире, стали восприниматься совсем иначе.
   Космос переворачивался. Наверное, любой другой на моём месте попытался бы сопротивляться этому и, возможно, справился бы с ним, но, скорее всего, я изначально был предрасположен к чему-то подобному, ибо не захотел противиться соблазну.
   Соблазну сумасшествия.
   Пусть переворачивается!
   Мне этого переворачивания, вроде бы, даже и хотелось. Так, совсем чуть-чуть. Пусть крутнётся разок и остановится.
   И он - крутнулся.
   Один разок.
   И стал на своё место.
   А, что дальше?
   Что-то изменилось?
   Нет, но...
   Перед внутренним взором промелькнуло яркое и чёткое видение нашего городского кладбища в закатном свете сентябрьского солнца. Я вновь, как и тогда в "дембельском" поезде, словно наблюдал за событиями со стороны, будто кто-то показывал мне запись съёмки видеокамерой. Я видел те же дорожки, посыпанные песком и гравием, те же памятники с крестами и звездами, те же кованые ворота на центральном входе. Всё - то же.
   Камера двигалась по знакомому пути, петляя между могил и склепов, а объектив её лишь на мгновение выдёргивал из давнишнего небытия чьи-то имена и фамилии, даты рождения и смерти, статуи и портреты. Фотографии и рисунки тех, кто уже какое-то время находился в мире гораздо лучшем нашего, но откуда, к сожалению, ещё никто не возвратился. Ни разу.
   Ни разу?
   А вот и знакомое место.
   Стоп! Я ощутимо напрягся. Что это?
   Видение длилось ни долго. На этом "знакомом месте" оно и закончилось. Но я, очень непродолжительное время, всё же смотрел на памятник, видел фотографию на нём, прочитал имя, фамилию и отчество, сверился с датой рождения и смерти.
   И, что?
   Реальность "глюка" стала рассасываться. Кладбищенские картины постепенно исчезали, будто впитываемые персидскими коврами и тяжёлыми шторами на окнах.
   Я откинулся на спинку стула и несколько раз глубоко вздохнул.
   Ничего себе!
   - С Вами всё в порядке?
   Озабоченное лицо официанта участливо смотрело на меня. Казалось, что он готов исполнить любую прихоть клиента. Ну, во всяком случае - почти любую.
   - Всё нормально.
   Но он ни унимался.
   - Я могу вызвать врача.
   Наверное, я так зыркнул на него, что он тут же выпрямился и учтиво-официально произнёс:
   - Что будем заказывать?
   В каком-то тумане я сделал заказ, причём горячие блюда, напитки и закуски, скорее всего, настолько ни подходили друг к другу, что у бедняги официанта только от одного упоминания о таких сочетаниях началась неудержимая икота.
   А, я?
   А, я, едва освободившись от кладбищенских имён, фамилий и портретов, ещё пристальнее посмотрел на неё.
   На неё?
   Так продолжалось до тех пор, пока наши глаза ни встретились.
   Вначале, она вздрогнула и отвернулась, растерянно озираясь по сторонам, но затем, видно взяв себя в руки, твёрдо посмотрела в мою сторону.
   Именно так, как это делала Жанна.
   Жанна!?
   Но ведь это ни она!
   Ни она?
   - Мужчины, у меня тост!
   Одна из "прекрасных дам" за угловым столиком постучал вилкой по фужеру. Эта фраза вывела мужичков из летаргии. Оцепенение прошло. Они повернулись к столу и живо заговорили на прерванную тему. Обсуждали они что-то интересное. Нечто о селекции кормовых и зерновых, а также о культивировании каких-то особенных озимых в осенний период и в сезон дождей.
   Дальнобойщик кашлянул, прочищая горло, качнул как-то неопределённо головой, выразительно хмыкнув при этом в пышные усы и, отправив изрядный кусок венгерского шницеля в рот, продолжил трапезу.
   Девушка, тем временем, уже направлялась в мою сторону. Она села, не спрашивая разрешения, за мой столик и, без всяких предисловий, спросила:
   - Мы, кажется, знакомы?
   То ли вопрос, то ли констатация факта. Я не знал, что сказать, но молчать не следовало. Это была ни Жанна, хотя и очень похожа на неё, но, кто знает? В жизни всякое бывает. К тому же, мой "глюк", всё ещё не давал мне покоя. Поэтому, я не смог сказать "нет". Каюсь.
   - Да. Только это было ни здесь.
   Брови её вопросительно приподнялись.
   - Значит, это было ни в Беркучанске?
   - Нет. Немного дальше.
   - Может, в Столице?
   - Не угадали.
   Странный разговор у нас получался. Она пыталась угадать место нашей "как бы" встречи, а я, уже теперь, после нескольких фраз, понятия ни имел, как выпутываться из этой ситуации.
   И всё-таки, как же она была похожа на Жанну! Просто вылитая!
   Девушка задумывалась, машинально поправляя волосы. Я даже вздрогнул. Невероятно! Это же её жест! Я ни смог бы его спутать ни с чем иным, даже столько лет спустя! Такое знакомое движение руки с лёгким поворотом головы. Что-то едва уловимое, но только ей присущее.
   - Если это было ни здесь, то где же тогда? Я что-то не припоминаю. Хотя, ни буду скрывать, Ваше лицо мне кого-то напоминает.
   Интересно.
   - Кого?
   Она пристально всматривалась в меня, честно стараясь вспомнить. Какое-то время я видел только её глаза, цвета утреннего неба над озером, едва уловимыми тёмными крапинками.
   Наконец, моя собеседница вздохнула.
   - Нет, не могу вспомнить, - и, качая головой, добавила, - Что-то мимолётное и полузабытое. Наверное, это было очень давно. Так?
   - Три года назад.
   - Три года?
   Девушка задумалась.
   Я понимал, что это - ни Жанна, что всё это - безумие с моей стороны, но, как ни странно, ничего не мог с собой поделать, потому что был уверен, - это не может быть простым совпадением.
   К тому же, этот "глюк" о кладбище. Ведь там...
   Конечно, я ни верю в это, но всё же. Ведь там...
   Ведь там, кажется, была фотография ни Жанны Королёвой!!!
   В видении, я имею в виду.
   Сами подумайте, на её могиле - ни её фотография!!!
   Нормально, да?
   Так что, простым совпадением это быть не может. Должна быть какая-то связь между настоящей, мёртвой Жанной, этой девушкой, и тем, что на памятнике выбито ни её имя.
   Вот так.
   Так что связь должна быть. Я уверен. Надо просто искать её. Эту самую связь.
   К тому же, они ведь так похожи друг на друга. Даже в мелочах и движениях. Как две капли воды.
   - Что-то не припоминаю!
   Незнакомка, вдруг, подмигнула мне. Едва заметно.
   - Намекните.
   Намекнуть? Зачем? Не лучше ли просто рассказать всё, как было. Просто так. Без имён и географических названий.
   Интересно, как она отреагирует?
   Я так и сделал. Я просто рассказал ей о нашей первой прогулке по нашему парку. С подробностями. Она сидела и слушала, опустив глаза, и я, неожиданно почувствовал, что девушка переживает почти то же самое. Что ЭТО ей близко и знакомо и, так же как и мне, напоминает кое-что. Нечто горькое и печальное. Что-то такое, о чём хочется забыть, и не вспоминать никогда, хотя, после тех событий, уже минуло несколько лет.
   Таинственная ночная незнакомка подняла на меня глаза. Боже мой! В них стояли слёзы!
   Ничего себе!
   Голос её дрогнул, когда она заговорила:
   - Но ведь это же были ни Вы!?
   Я закурил, чтобы скрыть сильное волнение.
   - Но ведь Вы же вспомнили это?
   - Что "это"?
   Я прикрыл глаза и, словно ощутив дыхание осеннего парка, произнёс:
   - Жёлтые листья, шуршащие под ногами; ветер, гуляющий по протоптанным дорожкам; серые, давно ни крашенные, покосившиеся заборы; одиноко стоящая трансформаторная будка; сарай, с надписью "Парковый инвентарь". Вы ведь помните это?
   Девушка с каким-то суеверным страхом отшатнулась от меня, а затем, отведя взгляд в сторону, едва слышно проговорила:
   - Я этого ни помнила. Забыла. Но вот сейчас, когда Вы начали говорить...
   Она нервно усмехнулась.
   - Дайте, пожалуйста, сигарету.
   Дальнобойщик закончил трапезу, расплатился с официантом и, грузно прошествовал к выходу. Проходя мимо нас, он едва заметно подмигнул мне.
   Я непроизвольно улыбнулся.
   Девушка продолжала курить, отстранённо наблюдая за кольцами дыма.
   У меня возникла мысль.
   - Он, до Вашего с ним знакомства, ни курил?
   - Нет, ни курил.
   Она машинально покачала головой, а затем...
   - Откуда Вы знаете?
   Откуда я знаю? Странный вопрос. Я рассказал ей свою, известную только мне, историю, и всё более убеждался в том, что это ни совсем так. Эта история, оказывается, была известна не только мне, но и каким-то немыслимым образом имела связь с моей собеседницей напротив, хотя весь мой здравый смысл твердил о том, что это невозможно.
   Неожиданно, у меня возникла идея.
   - Как Вас зовут?
   - Вы ни ответили на мой вопрос.
   - И всё-таки.
   - Жанна.
   Ха! Ну, теперь всё ясно. Вернее, наоборот, теперь всё запуталось ещё сильнее. Но всё-таки, я хоть в чём-то оказался прав. Интуитивно догадался. Её действительно звали Жанна.
   А его? Интересно. Спрошу на всякий случай.
   - А его звали Руслан?
   Жанна уже ничему ни удивлялась.
   - Да. Его звали именно так. Э...
   Она запнулась, но затем продолжила:
   - Вы, наверное, должны мне кое-что объяснить. Иначе...
   - Иначе, что?
   Девушка в упор посмотрела на меня.
   - Иначе всё это смахивает на сумасшествие.
   Я вздрогнул. Сумасшествие? Очень интересно. Выходит, что наша оценка происходящего выглядела примерно одинаково. Очень много странностей и совпадений. И никаких разумных объяснений.
   Ну и что теперь делать в связи с этим? Кто бы посоветовал?
   А может быть просто взять и рассказать ей всю правду от начала до конца? Почему бы и нет? Ведь встретившись сегодня, случайно, мы разъедемся через час в разные стороны и, скорее всего, больше никогда ни увидимся. Так почему бы ни пооткровенничать хотя бы раз в жизни? Почему бы ни разгрузиться морально?
   И я рассказал ей всё.
   Всё, что касалось нас с Жанной от момента знакомства до её смерти. Я повествовал долго и подробно. Мне не требовалось напрягать память, так как всё произошедшее тогда до сих пор отчётливо стояло перед глазами, словно случилось только вчера. Такого - не забывают.
   - Вы похожи, как две капли воды, понимаете? Поэтому я и смотрел на Вас ТАК, будто лицезрел восставшую из гроба. Так что, извините, если что ни так.
   Рассказ подходил к концу. Жанна слушала, не перебивая, о чём-то сосредоточенно размышляя при этом.
   Была ли она удивлена услышанному?
   Думаю - да.
   Тем временем, шумная компания в углу начала распадаться. Причина заключалась в том, что одна из "прекрасных дам", наверное, посчитавшая, что она более прекрасна, чем её подруга, прихватив с собой самого "очаровательного" мужчину, тихо, не прощаясь, выскользнула со своим избранником из ресторана.
   Другой же, нисколько ни менее "прекрасной даме", ничего теперь ни оставалось, как с холодной ненавистью и неприязнью смотреть им в след. Конечно, она им отомстит, но когда это будет? Кроме того, в её первоначальных планах, наверное, всё выглядело несколько иначе, а, скорее всего - совсем наоборот. Но что теперь сделаешь?
   Женщина с тоской смотрела на трёх оставшихся кавалеров и понимала, что не только вечер потерян, но и ночь, сто процентов, пролетит зря, в холодной одинокой постели.
   Мужички же, к тому времени, находились в разных степенях опьянения, а потому, своё отношение к жизни, выражали по разному.
   Один спал на столе, положив голову на руки. Степень сна его была довольно глубока, ибо он начинал уже исторгать из себя чмокающе-дребежащие звуки, очень похожие на храп. До истинно народного натюрморта, то есть, лицом в салат, товарищу не хватило всего нескольких дюймов.
   Другой, сосредоточенно притворяясь трезвым, напряжённой нетвёрдой походкой, к тому же покачиваясь, и по довольно замысловатой траектории, целенаправленно передвигался в сторону туалета, раздвигая по пути пустующие столы и стулья. Он судорожно икал по дороге, и было ни до конца ясно, успеет ли он до вожделенного унитаза, или обделает узорчатую плитку.
   Ну, а третий, наверное, самый выносливый из всех, упорно продолжал питаться, потребляя пищу без разбора, и в больших количествах. Он самостоятельно подливал себе водку в объёмную пузатую рюмку и выпивал её одним махом, причём в абсолютном одиночестве и не морщась. Это его не смущало. Ему, кстати, также досталась изрядная порция ненависти и неприязни от одинокой, теперь, "прекрасной дамы", но ненасытному товарищу, это, судя по всему, было очень даже по фигу. Возможно даже, он относился к той категории мужиков, которые "всегда могут, но ни всегда хотят" и "прекрасная дама" зная это, и понимая, что ни хотят именно её, ещё более злилась, но мужику и это было по барабану. А может быть, он просто уже сделал свой выбор в пользу усиленного питания, либо, наоборот, подумал, вдруг, что "прекрасная дама" ни для него и решил эротику заменить гастрономией.
   Всё может быт, но компания распалась.
   Жанна повертела в руках зажигалку.
   - Дайте ещё сигарету.
   Подкурив, она спросила:
   - А как Вас зовут?
   - Руслан.
   - Ах, да! - она улыбнулась. - Я должна была сама догадаться. Конечно же, Вас зовут Руслан.
   Девушка посмотрела на меня и кивнула головой:
   - Вы, наверное, хотите спросить, не было ли со мной чего-нибудь подобного?
   - Да. Было бы интересно.
   - Было. Да, было, но только без трагедий, - она глубоко затянулась. - Никто ни умирал, и все остались живы. Вот только...
   Жанна замолчала.
   - Только, что?
   Она покачала головой.
   - Это уже другая история. - А затем, будто спохватившись, добавила, - Извините.
   - Ничего.
   Жанна докурила молча и, затушив сигарету в пепельнице, протянула мне руку.
   - Я верю, что у Вас всё будет хорошо. Вы забудете об этом и ещё будете счастливы.
   - Это трудно забыть.
   - Да, конечно.
   Она смутилась.
   - Я хотела сказать, что когда-нибудь боль уйдет, и Вы ещё встретите свою судьбу. Во всяком случае, я Вам этого искренне желаю.
   - Спасибо.
   Девушка встала.
   - Ну, что ж, желаю Вам удачи!
   - И, Вам, тоже!
   - До свидания!
   - Счастливо!
   Она направилась к выходу, а я остался сидеть. Мне очень хотелось, чтобы она осталась, но я не находил повода, чтобы задержать её. У самой двери Жанна остановилась. Наши взгляды вновь встретились. Она улыбнулась и помахала мне рукой.
   Я сделал то же самое.
   Вот и всё.
   Только звук отъезжающей машины и остывшая свиная отбивная.
   Стоп!!!
   На спинке стула, где она только что сидела, висела женская сумочка. Без сомнения, это она её забыла! Я схватил её и направился к выходу. Официант едва успел шарахнуться в сторону, но, с профессиональной бдительностью, сразу же бросился вслед за мной. Но, к сожалению, выскочив в темноту ночи, я увидел лишь удаляющиеся огни автомобиля.
   Не успел!
   А может...
   Да нет. Я её вряд ли смогу догнать. Вернее - сосем ни смогу. Моя машина находилась на платной стоянке в двух кварталах отсюда.
   Чёрт! Ведь ни хотел же ставить!
   Не успею!
   Кроме того, ночью, в этой более чем странной местности! Нет уж. Лучше подождать до утра.
   Сзади раздались быстрые шаги.
   Я обернулся. Ко мне стремительной походкой приближался официант. Замерев в шаге от меня, он холодно произнёс:
   - Извините за беспокойство, но Вы не расплатились.
   Мне, вдруг, стало не к месту смешно.
   - Но ведь я ещё и ни поел!
  
  
   Я долго боролся с самим собой по поводу того, имею ли я моральное право осмотреть содержимое сумочки. И только дав себе слово, что обязательно верну сумку Жанне, если только в ней будет хоть какой-нибудь намёк на то, где её искать, так вот, только тогда я раскрыл сумочку.
   Ничего особенного. Ни крупной суммы денег в иностранной валюте, ни наркотиков, ни пистолета с глушителем. Вместо этого, обычные женские причиндалы всех времён и народов. Косметика, какие-то квитанции и счета, ключи, расчёска, зеркальце. Записная книжка.
   Ага! То, что нужно!
   Я раскрыл её. На первой же странице было выведено аккуратным женским почерком фамилия, имя и отчество, кстати, фамилия и отчество совсем ни те, что у моей Жанны, а далее, город Борчев, улица..., ну и так далее.
   Ну, что ж, я обязательно съезжу в город Борчев, и мы ещё раз встретимся. Сходим куда-нибудь пообедать, а то и поужинать, побродим по окрестностям, а там глядишь и...
   Стоп!
   Разгулявшееся воображение надо бы срочно вернуть на землю. Ни надо фантазий в три часа ночи! И без них всё достаточно запутано. Ни хватало ещё виртуальной эротики, на ночь глядя.
   Я достал карту. По трассе от Беркучанска до Борчева примерно километров семьдесят. В принципе - ерунда.
   Так. Значит, с утра и поеду.
   Решено!
  
   В Борчев я приехал примерно в десять часов утра.
   Уютный двухэтажный домик с аккуратно разбитыми клумбами и с обширной зелёной лужайкой вокруг него, дышал ухоженностью и благополучием.
   Очень мило!
   Я остановился возле дома и заглушил мотор. Не знаю почему, но в этот самый миг, я вдруг ощутил сильное волнение. С чего бы? Ладони вспотели, а пальцы рук тряслись, как в ознобе, пока я доставал, а затем прикуривал сигарету.
   Странно. Что ещё за нервная сентиментальность в десять утра? Какой-то я впечатлительный сегодня. К чему бы?
   "Ладно, хватит! Ведь ты прекрасно знаешь, что это ни Жанна! Вернее - ни та Жанна. Просто они тёзки, похожие друг на дружку, как две капли воды. И на этом всё!"
   Всё?
   Пока я курил, из дома вышла женщина лет около пятидесяти, хорошо выглядевшая и грамотно ухоженная, и чем-то очень похожая на мою новую знакомую. Наверное, мама. Ну, раз мама, тогда - вперёд!
   Я вышел из машины и направился к калитке. В руках я держал Жаннину сумочку. Калитка беззвучно открылась, и я оказался во дворе. Посыпанная гравием дорожка скрипела под ногами, и я постепенно приближался к женщине, застывшей возле двери в дом. Солнце светило ей в глаза и она, сделав руку "козырьком", следила за моим приближением.
   Но, нет, она смотрела ни на меня. Её взгляд неотрывно следил за сумочкой, раскачивающейся в такт моих шагов. От этого взгляда я даже споткнулся о едва заметную кочку.
   Чёрт побери!
   Правильнее сказать, ни от взгляда, а в связи с отсутствием оного. Ведь она даже ни удостоила меня им. Почему? И всё время смотрит на эту сумку, будто именно в ней и находилась Чаша Грааля, завёрнутая в одно из апокрифических евангелий, и перемотанная именно той верёвкой, на которой повесился Иуда Искариот.
   Что-то во всём этом мне уже переставало нравиться. Такие взгляды, как правило, ничем хорошим не заканчиваются. Но, что делать?
   Развернуться и уйти?
   Стоп! Опять эта утренняя впечатлительность с сентиментальностью вперемежку. Ага! И с инфантильностью.
   Здравый смысл подсказывал: пришёл, так иди и хотя бы сумочку отдай; убедись, что это её мама, отдай сумку и уходи. А куда уж там она смотреть будет, это дело десятое. Пусть смотрит. А вдруг ей нравится вот так на сумки смотреть.
   Точно. Особенно в десять утра!
   Ну, уж лучше на сумки пялиться, чем ходить в гости к незнакомым людям в такую рань.
   - Здравствуйте!
   Я решил, и думаю - не без основания, что как незваный гость, заявившийся с утра пораньше, к тому же, незнакомый гость, я буду иметь вид более привлекательный, если очарую её своей изысканной вежливостью и манерами. Женщинам это нравится. К тому же, понравиться матери, не менее важно, а в некоторых случаях и - более значимо, чем самой девушке.
   Это так. Но мне-то это зачем?
   Кроме того, эта женщина до сих пор даже ни посмотрела в мою сторону. Ни разу. А взгляд её всё ещё был полностью сосредоточен на сумочке.
   Что-то ни так?
   Я прокашлялся.
   - Добрый день!
   Наконец она соизволила посмотреть на меня. В её чистых, голубых глазах читалась какая-то тягучая, непередаваемая словами, тоска. Она указала рукой на сумку:
   - Откуда ЭТО у Вас?
   Ну, наконец-то! Теперь хотя бы буду знать, что она говорить умеет.
   - Понимаете, вчера вечером, я, совершенно случайно, оказался за одним столом с Вашей дочерью. Э... Мы ужинали. Вернее, я ужинал, а она ... В общем... В общем, я видел её вчера в Беркучанске.
   Моё судорожное заикание было связано с тем, что пришло мне в голову уже тогда, когда я начал говорить. Я подумал: а может об этом, вообще, ни стоило упоминать? Ни о Беркучанске, ни о ресторане, ни об ужине? Идиот! А что теперь? Теперь надо уже договаривать до конца. Только - расплывчато. Общими фразами.
   - Ну, в общем, мы поужинали, и она уехала, а потом...
   Я хлопнул себя по лбу и рассмеялся глупо, невпопад, тут же, впрочем, разозлившись на себя за это.
   "Что я распинаюсь перед ней? Надо просто отдать сумку и уйти!"
   Но я решил хотя бы окончить фразу и, впоследствии, не хамить.
   - А потом, я вдруг увидел, что она забыла сумочку. Но было уже поздно. Я выскочил из ресторана, но, увы, она уже уехала. Вот такая история.
   На моём лице в этот миг сияла глупейшая из улыбок. Вопрос о том, чтобы "понравиться" уже ни стоял. Тут бы ноги унести. К тому же моей собеседнице, судя по всему, было глубоко наплевать на моё лицо и на то, что на нём изображено. Пока я, таким образом, распинался, она продолжала пристально смотреть куда-то вниз. Туда, где болталась сумочка её дочери.
   Когда же я закончил своё повествование и, наконец, сумел поймать её взгляд, то выражение его, меня повергло в жуткое уныние. В нём читалось нечто такое, чего я ни мог понять сразу, но оно, это самое "нечто", не предвещало ничего хорошего. В нём сочеталась некая смесь из горечи, негодования и какого-то суеверного ужаса.
   Сейчас что-то произойдёт!
   Она помолчала немного, а затем произнесла:
   - Это ни совсем удачная шутка, молодой человек!
   Шутка? Очень хорошо! Ехал семьдесят километров, чтобы пошутить. Хорош, юморист!
   Стоп! Хватит ёрничать! Всё гораздо серьёзнее. Ведь она сказала всё это таким тоном, будто я оскорбил её. И она-то, как раз таки, и не шутила. Сто процентов.
   М-да. Тут точно что-то ни так. Но, что?
   Оставалась прикидываться непонятливым. А, что ещё делать?
   - Извините, но я ни понимаю.
   - Не понимаете?
   Я кивнул.
   Она же, тем временем, явно закипала.
   - Значит, Вы ни понимаете?
   Что я мог сказать, конечно...
   - Нет.
   А дальше, она меня ударила. Это произошло настолько неожиданно, что я даже никак ни успел отреагировать. Никаких рефлексов. Ни физических, ни моральных. Ни боли, ни обиды. Я лишь увидел её руку, метнувшуюся к моему лицу, свист рассекаемого воздуха и звук звонкой пощёчины.
   Всё! Полный абзац!
   Левую щёку обдало жаром, будто огнём полыхнуло.
   Ничего себе!?
   - Да как Вы смели вообще сюда прийти!? Ничтожество!!!
   Пока я собирался что-либо ответить на это, всё переменилось. Женщина, вначале, застыла на месте, словно окаменела. Так продолжалось всего несколько мгновений, а затем, она, схватившись одной рукой за сердце, другой, шаря наугад, попыталась найти опору. Глаза её стали закатываться и она медленно, как в кино, стала падать на меня.
   Я отбросил сумочку как раз вовремя, что бы успеть подхватить её бесчувственное тело. Догадаться, что к чему, в этой ситуации, было ни трудно.
   "Сердце!"
   Поэтому, отнеся её в дом и положив на кровать, я начал искать телефон.
   - Ни надо.
   Я обернулся.
   - Что?
   Она уже открыла глаза и с отчётливой неприязнью смотрела на меня.
   - Я говорю: ни надо врача.
   - Но, Вам же плохо!
   - Мне уже год, как плохо.
   Я замер. Уже какое-то время я неосознанно ждал от неё некой фразы, или слова, или намёка между строк. Ведь незнакомым людям ни отвешивают пощёчины просто так, через минуту общения. Значит, я, действительно сказал нечто такое, от чего она мгновенно завелась.
   Какая-то мысль, ещё не оформившаяся, полыхнула в мозгу огнём догадки.
   - Что Вы сказали?
   Она вздохнула довольно тяжело. Затем, приподняла руку и указала куда-то.
   - Там, на тумбочке... Лекарство... Принесите.
   Рука её безвольно опустилась на кровать.
   Я рванулся к тумбочке и, взяв лекарство, дал ей таблетку.
   - Две.
   - Что?
   - Две таблетки.
   Я достал ещё одну и протянул ей.
   Она положила их под язык, и некоторое время лежала молча, с закрытыми глазами. Одна рука её, словно неживая, в неестественной позе протянулась вдоль туловища, а другую, будто закрываясь от меня, она положила на лоб.
   М-да. Ситуация! И, что мне делать дальше?
   В это время хозяйка дома открыла глаза и увидела меня.
   - Вы ещё здесь?
   - Э...
   - Да как Вы смели прийти в этот дом!?
   Я понял, что пора, наконец, объясниться, и если ничего ни получиться, то оставить сумочку и уйти. Третьего ни дано.
   Я начал вкрадчиво и мягко.
   - Сударыня. Я впервые вижу Вас, и, поверьте, никогда ранее не был в этом доме. Клянусь! Вчера вечером я случайно познакомился с Вашей дочерью. Вы, слышали? Только вчера! Поэтому, я думаю, более того - уверен, что Вы меня с кем-то путаете. Мы не могли раньше видеться. Понимаете?
   Она устало посмотрела в окно.
   - Нет. Я ничего ни понимаю. И ни хочу понимать.
   Женщина перевела взгляд на меня.
   - Я уже говорила Вам, что всё это - очень неудачная шутка. Хотя бы это, Вы, можете признать?
   Терпение!
   - Хорошо. Возможно, шутка неудачная. Пусть - так. Но, поверьте, я-то ни в коем случае не шутил. Ни собирался шутить. И, если Вы восприняли мои слова, как нечто неприличное или, более того, оскорбительное для Вас, то, пожалуйста, объясните мне, по возможности, в чём же дело? В чём моя вина? Я готов извиниться, но ни знаю, за что? И, вообще, нахожусь в полном неведении по поводу вашей реакции на моё появление!
   Лёд тронулся. Возможно, аргументация возымела действие, а скорее всего, она просто решила побыстрее от меня избавиться, но хозяйка дома тяжело вздохнув, проговорила:
   - Хорошо. Если даже допустить, что всё сказанное Вами - правда, тогда ответьте мне на один единственный вопрос: откуда у Вас эта сумочка?
   Я уже открыл рот, чтобы рассказать подробно обо всём, когда она добавила:
   - Только, честно.
   Я кивнул. Естественно. Какой смысл мне врать? Ну, ладно, поехали:
   - Понимаете, я встретил Вашу дочь вчера, в Беркучанске, в ресторане, очень поздним вечером. Мы не были знакомы до этого. Честное слово! Так вот, наша встреча была абсолютно случайной. Мы поговорили минут тридцать, максимум - сорок, а далее, она уехала. Наверное, домой, не знаю. Но, всё дело в том, что уже после её отъезда я обнаружил, что она забыла в ресторане свою сумочку. Там была её записная книжка. В ней - адрес. И вот - я здесь. Всё!
   Женщина напряжённо и с опаской смотрела на меня, и я чувствовал, что она ни верит, ни единому моему слову. Возможно теперь, хорошо рассмотрев меня и согласившись с тем, что мы не встречались ранее, она всерьёз подумывала о том, не являюсь ли я кем-нибудь из мира аферистов или, хуже того, маньяков, которые рыскают по городам и весям, в поисках одиноких дам.
   Но я ошибался. Если она и подумывала об этом, то явно ни в первую очередь. Её волновало совсем другое, и она задала уточняющий вопрос:
   - Так когда, Вы горите, видели мою дочь?
   - Вчера, поздно вечером.
   Мать Жанны застонала и завалилась на подушки. Какое-то время она лежала так, отвернувшись от меня и шепча нечто неведомое, а затем, повернувшись ко мне, покачала головой и произнесла тоном, в котором жуткой концентрацией перемешалась неприязнь, презрение и холодная ненависть:
   - Послушайте Вы, неудавшийся шутник, что я Вам скажу. Конечно, Вы можете и дальше настаивать на той галиматье, что всё это время здесь несёте. К сожалению, сейчас, я не в силах выставить Вас отсюда. К тому же, я не знаю, какие цели Вы всем этим преследуете. Я лично ничего и предположить не могу. Но, чтобы прервать тот бред, что Вы несёте, и всё-таки заставить Вас убраться отсюда, то знайте, моя дочь, Жанна, погибла год назад в автомобильной катастрофе.
   Женщина тяжело дышала.
   - Вам всё понятно?
   Я вздрогнул от этих слов, хотя уже какое-то время ожидал чего-то подобного. В голове что-то крутилась, какая-то неестественная догадка, но я её пока не мог чётко осознать и сформулировать.
   - Теперь, Вы понимаете, что я имела в виду, говоря о неудачной шутке?
   Я кивнул машинально. Неестественная догадка продолжала наполняться смыслами и, приобретая некие осязаемые очертания, стала выкристаллизовываться в нечто большее, чем догадка. Но чего-то ни хватало. Чего-то важного.
   Стоп! Ей ведь надо что-то сказать?
   - Но...
   Хозяйка очень хотела, чтобы я ушёл. По быстрому и не прощаясь. Имела право. Теперь она была ещё и раздражена.
   - Молодой человек! Не может быть никаких "но". Моя дочь погибла 29 октября прошлого года.
   Я весь похолодел. Она говорила ещё что-то, но я ничего не слышал. Я не в состоянии был что-либо воспринимать, ибо сумасшествие, о котором совсем недавно, говорила дочь женщины, которая теперь утверждает, что она погибла в прошлом году, продолжалось. А само сумасшествие, было уже ни просто случайным "бзиком", а выходило на новый уровень, более высокий, ибо всё теперь происходящее отчётливо попахивало шизофренией. Сумасшествием в квадрате! Потому что 29 октября 1985 года - это дата смерти Жанны! Моей Жанны!
   А может... Так. По фигу шизофрения. Дело в том, что та самая догадка, что уже какое-то время полыхала в моём мозгу, теперь, стала перерастать в мысль, и я, наконец, понял, чего же мне всё-таки ни хватало.
   Дата!
   Мне не хватало даты!
   Но, надо проверить! А вдруг? Нужно ещё одну дату.
   - Э...
   Женщина поняла, что я её хочу о чём-то спросить. Она не хотела со мной разговаривать, и это понятно, но, здраво рассудив, решила, что если я удовлетворю своё любопытство, то, может, всё-таки уйду?
   Именно это я прочёл в её глазах.
   - Что ещё?
   Я набрал полные лёгкие воздуха.
   - Извините. Возможно, мой вопрос покажется странным, но он очень важен для меня.
   Она кивнула.
   - Хорошо, спрашивайте.
   - Назовите, пожалуйста, точную дату рождения, Вашей дочери?
   - Что?
   Хозяйка дома уставилась на меня непонимающим взором.
   - Что Вы сказали?
   Я повторил вопрос:
   - Когда она родилась?
   - А зачем это Вам?
   Что я мог ей сказать? Как объяснить убитой горем матери, зачем мне, абсолютно неизвестному ей человеку, к тому же, таким странным образом попавшим в её дом, да ещё и с сумочкой погибшей дочери, точная дата рождения хозяйки сумки?
   Наверное, её можно понять.
   - Можете не отвечать, если не хотите.
   Она тяжело вздохнула.
   - Это всё равно ничего не изменит, но если Вам так уж интересно, то я скажу. Моя дочь родилась 17 мая 1965 года в городе Борчев, Беркучанского района, Губернской области...
   Всё! Круг сумасшествия замкнулся. 17 мая 1965 года - это День рождения Жанны! Моей Жанны, между прочим, но видно ни всё так просто. Теперь, во всяком случае. Ведь у них, у обеих девушек, всё совпадает: и внешность, и Дни рождений, и даты смертей.
   Маразм?
   Да рановато, вроде бы.
   Что тогда?
   Стоп. Ещё одна деталь. Чтобы убедиться. Я вышел во двор и подобрал сумочку, которую отбросил в сторону, подхватывая теряющую сознание хозяйку.
   Так. Вот и квитанции. Посмотрим. Я внимательно просмотрел их. Так и есть. Все они датированы сентябрём 1985 года. Последняя - 17 сентября.
   Ну и что это значит?
   Я вернулся в дом. Мне очень ни хотелось вновь, в который раз, рассказывать свою историю, но теперь, я вынужден был сделать это.
   Чтобы расставить все точки над "i".
   Конечно, мой рассказ вряд ли что-нибудь изменит, но, рассказав обо всём, я, во всяком случае, хоть как-то оправдаю своё появление здесь, в этом доме.
   Женщина слушала сначала вяло, потом, всё более и более внимательно, а под конец, встала с кровати и дослушивала моё повествование, прогуливаясь из угла в угол по комнате и, чувствуя себя при этом вполне нормально.
   - Вот такие дела, - сказал я, чтобы как-то закончить свою грустную историю.
   Она подошла ко мне и погладила по щеке.
   - Извините.
   Я вначале не понял.
   - За что?
   - За пощёчину.
   - А, ничего.
   - Ну-ну. Я представляю себе: сделал доброе дело, а тут, вместо "спасибо", на тебе, получи! Пощёчина. Извините ещё раз.
   Женщина улыбнулась. В этот момент она стала очень сильно похожа на Жанну.
   На Жанну?
   Да. На Жанну.
   На какую из них?
   Пока я сам для себя решал, на какую из них она всё-таки больше похожа, хозяйка дома задала мне ещё один вопрос, который, конечно же, её сильно волновал и который, впрочем, интересовал и меня, но, к сожалению, до сих пор, не имеющий ясного ответа.
   Во всяком случае, я его не знал.
   - Ну, а Вы, сами, как-то это всё можете объяснить?
   Я неопределённо пожал плечами. Но она настаивала.
   - И всё же, что Вы сами думаете об этом? Ведь есть же у Вас хоть какие-то догадки?
   Что я мог ей сказать? Да. Думал. Но, что толку?
   - Честно говоря, не знаю. Можно закурить?
   Она кивнула и подвинула мне пепельницу.
   - Курите.
   Я глубоко затягивался, пытаясь внятно сформулировать мысль. Ничего ни получалось.
   - Вы знаете, мир - сложная штука. Поэтому, наш с Вами случай, нелегко будет объяснить только с точки зрения науки.
   - А без науки?
   Хозяйка выжидательно смотрела на меня. И взгляд её словно настаивал на невозможном: ну скажи хоть что-нибудь и я поверю в любую несуразицу.
   - А без науки, можно фантазировать сколько угодно. Мы ведь так мало знаем тот мир, в котором живём. К тому же, и без мистики здесь явно не обошлось. Ну, а мистика, есть мистика. Сами понимаете, там, где мистика, там может случиться всё, что угодно.
   - Мистика?
   - Что же ещё?
   - Ну да, конечно, - женщина кивнула. - Ну, а раз мистика, то, - она пристально посмотрела на меня, - Раз мистика, то возможно всё. Так?
   Я утвердительно кивнул.
   - Так.
   Следующий вопрос меня озадачил ещё больше.
   - А раз так, то, значит, Жануся может в любой момент заехать ко мне?
   Я чуть не подавился дымом и закашлялся.
   Хозяйка же настаивала.
   - Ну, Вы же встретили её?
   - Да.
   - Значит, может и мне повезёт?
   В её глазах было столько надежды, и всё вместе это было так трогательно, что я не мог сказать "нет".
   - Может быть.
   Она просияла.
   - Было бы неплохо. Пожалуй, сегодня, я испеку её любимый пирог. А вдруг? Вы согласны?
   Конечно же, я был согласен.
   - Да. Это очень даже может случиться.
   Ни скажу, что я испытывал какие-то очень сильные угрызения совести по поводу своего утверждения о том, что Жанна может вдруг вернуться и заглянуть "на огонёк". Но, некоторые сомнения были. В мировой истории известен лишь один зафиксированный и задокументированный случай воскрешения из мёртвых. Единственный. Это, когда Иисус Христос оживил Лазаря. Всё.
   Но, как объяснить моё вчерашнее приключение?
   Кто бы знал?
   И, вообще, как у меня оказалась её сумочка?
   Не знаю. И, наверное, не узнаю никогда.
   Так что, разубеждать скорбящую мать, и говорить ей, что "нет", Ваша дочь уже никогда ни появится в Вашем доме - это ни по мне. Пусть уж лучше надеется. Мало ли?
   И, ещё.
   Меня интересовал ещё один вопрос.
   - А с кем Вы меня спутали? Ведь Вы меня приняли за кого-то другого. Так ведь?
   Женщина помрачнела, потом вздохнула тяжело и, покачав головой, сказала:
   - Вы очень похожи на Руслана. Вернее...
   Она посмотрела на меня почти так же, как в первый раз, во дворе. На лице её отобразилась усиленная работа мысли. Какое-то время она соображала, а потом, наверное, придя к каким-то выводам, посмотрела на меня опять, но уже совсем по-другому. Серьёзно, но без подозрений.
   - Если учесть всё, что происходило до этого, то, смею предположить, что Вас тоже зовут Руслан?
   Вот так. Женская логика даёт потрясающие результаты, если только её грамотно использовать в нужном направлении. Ни прошло и нескольких минут, после окончания моего рассказа, а хозяйка дома уже вычислила меня по очень скудным, косвенным данным. Молодец!
   Ну, слово "молодец" я, конечно, ни сказал. Ограничился кивком головы.
   - Да, меня зовут Руслан.
   Женщина победоносно прищёлкнула пальцами.
   - Я так и знала!
   А затем, продолжила:
   - Руслан - это один из поклонников моей дочери. Лично мне, он всегда не нравился. Какой-то он скользкий, весь сладенький такой. Тьфу!
   Её лицо исказилось слегка, будто она, съев нечто неудобоваримое, теперь, пытается сдержаться и не выказать своё отрицательное отношение к съеденному.
   Я же себя поймал на каком-то непонятном ощущении. Чувство злорадства, что ли? Дело в том, что когда женщина подобным нелестным образом высказалась о каком-то там Руслане, то я, услышав это, испытал чувство глубокого удовлетворения и подленькой радости.
   "Вот тебе, Руся, получи!"
   К чему бы это?
   - ... когда Жаннетт погибла, он, сволочь, даже на похороны ни пришёл!
   - Понимаю.
   - Да, Вы меня, пожалуй, поймёте.
   Внезапно возникшие чувства удовлетворения и радости быстро исчезали. Что со мной? Злорадствую по поводу того, что мать погибшей год назад девушки нелестно отзывается о своём несостоявшемся зяте?
   М-да. К тому же, надо признать, я усиленно стараюсь понравиться Жанниной матери.
   Чёрт! Но ведь она мертва!
   Какая из них?
   Обе!!!
   - А может кофе?
   Я тут же встал. Всё. Хватит. Пора уходить. Сумасшествие накатывало, словно волны морского прибоя, но, в перспективе, могло превратиться и в цунами. Пора завязывать. Ибо, если остаться, то, учитывая неоднозначность бытия, Жанна, действительно, могла заглянуть на "огонёк".
   Представляю себе эту "шизу"!
   Тогда, придётся, "постараться понравиться" обеим сразу.
   Вот бы на это посмотреть со стороны!
   - Нет. Спасибо! Ни стоит беспокоиться. К тому же мне уже пора.
   Она проводила меня до калитки.
   - Как Вас зовут?
   - Анна Васильевна.
   Я не удержался и, насколько мог, галантно, поцеловал ей руку.
   "Идиот!"
   Но, Анне Васильевне понравилось. Она улыбнулась.
   - До свидания, Руслан.
   - До свидания, Анна Васильевна.
   Мы пожали друг другу руки.
   Я повернулся, чтобы уходить, но она остановила меня.
   - Подождите.
   - Да.
   - Я про сумочку.
   Я весь обратился в слух.
   - Дочка брала её с собой, тогда, в день аварии.
   Её было трудно говорить, но она справилась со своими чувствами.
   - Но, на месте аварии её ни оказалось. Жанна очень любила её. Она ей нравилась более других. У неё было много сумочек, но эта - самая любимая. Поэтому-то я её сразу и узнала.
   Я кивнул.
   - Спасибо Вам.
   - Да, не за что.
   Я опять собрался уходить, но она вновь остановила меня.
   - Я Вас прошу, если, вдруг, что-нибудь.... Ну, Вы понимаете...?
   - Конечно, понимаю.
   - Обязательно напишите или позвоните. Хорошо?
   - Хорошо.
   - И, вообще, если ещё раз будете в Борчеве, обязательно зайдите. Обещаете?
   - Обещаю.
   - Ну, ладно, до свидания!
   - Счастливо Вам!
   Я направился к машине. Уже садясь в неё, я посмотрел в сторону дома. Анна Васильевна стояла там же, где я её оставил и, прижав сумочку к груди, обнимала её обеими руками. Как ребёнка.
   По её щекам текли слёзы.
   Помоги ей, Господь!
   Я высунулся из машины и помахал ей рукой.
   Она улыбнулась сквозь слёзы и тоже помахала мне на прощание.
   Ну, вот и всё. Прощай, Борчев!
  
   Я так долго придавался воспоминаниям, что стал свидетелем того, как сквозь дождь стало сыпать градом, а далее и вовсе пошла снежная крупа. Земля побелела. Крупа падала плотным непроницаемым потоком, видимость значительно ухудшилась, от чего пространство вокруг меня сузилось до расстояния всего в несколько десятков метров. На границе видимости возникла зыбкая белая стена, за которой скрылся город, река, несущая холодные воды, и мрачный лес на окраине. Стало гораздо холоднее.
   Кошка зарылась в куртку и тихо урчала, просматривая свои кошачьи сны. Паука прибило градинами и теперь засыпало снегом. А я сидел всё на той же скамейке, много курил, и смотрел на памятник с фотографией, с которой на меня смотрела улыбающаяся Жанна, такая же юная и прекрасная, какой и была всегда.
   Где ты, красавица? - задал я вопрос в пустоту.
   Может, ты находишься в раю, и значит у тебя всё хорошо?
   Или - в аду? Но ведь ты не смогла бы столько нагрешить!
   А может, твоя душа находится в Нирване, и ждёт следующего воплощения?
   Или - в далёкой Стране мёртвых, куда мы все попадём?
   В том числе и я!
   Однако, когда я там окажусь, мы встретимся с тобой?
   И встретимся ли вообще?
   А, если встретимся, то когда?
   Сколько мне ещё отпущено?
   Про то ведомо лишь богам!
   Так вот, Жанна, я не хочу ждать! Я желаю приблизить время нашей встречи.
   А что это значит? - поинтересуешься ты.
   А это означает, что, либо я наложу на себя руки, и прямиком отправлюсь к тебе, либо сделаю так, чтобы ты вернулась назад.
   Но мне рано умирать. Значит, надо остановить тебя по дороге в Вечность.
   Как? - спросишь ты.
   Пока не уверен, - отвечу я. - Но я рискну.
   Я вытащу тебя оттуда. Клянусь!
   Есть у меня одна безумная идея!
  
  
   МАРТ 1984 ГОДА.
  
   - Рота, подъём! - резануло ухо самое ненавистное словосочетание на свете.
   Я подскочил, как ужаленный, и рванулся в проход между кроватями, рефлекторно нащупывая обмундирование, пытаясь открыть глаза, и шаря ногами в поисках сапогов.
   Осколки солдатского сна ещё копошились в заторможенном мозгу, однако целостной картины сновидения уже не существовало. На красивых девушек с прекрасными фигурами, объёмными размерами груди и длинными стройными ногами стали наслаиваться элементы казарменной мебели, солдатского быта и ошарашенных пробуждением образы военнослужащих срочной службы.
   - Боевой трэвога! - орал дневальный зычным голосом с ярко выраженным узбекским акцентом.
   Образы девушек бледнели, их становилось всё меньше и меньше, а необъятное пространство казармы теперь заполнялось полуголыми молодыми мужчинами призывного возраста, отличающихся единообразием стрижек, шмоток и обувки.
   "Суки, такой сон обломали!" - с ненавистью думал я, наматывая портянки, и пытаясь попасть ногой в сапог. - "На самом интересном месте!"
   - Всем занять места согласно боевого расписания! - кричал уже дежурный по роте. - Это не тренировка! - уверял он. - Тревога боевая!
   "Ого!" - успел подумать я, когда в казарму вбежал командир роты капитан Филонюк и старшина роты старший прапорщик Кулик.
   - Бойцы! - закричал прапор. - Тревога боевая, б... буду! Шутки закончились. Строиться повзводно. Дежурный! - он махнул рукой сержанту. - Открыть оружейную! Всем получать оружие и боеприпасы. Первый взвод, за мной!
   От таких команд образы девушек улетучились напрочь. Вокруг оставались только военнослужащие разных званий и национальностей, отягощённых исполнением почётной обязанности.
   "Наверное, учения начались!" - подумал я, становясь в строй. - "По всему округу!" - тяжкий вздох вырвался из груди. - "Такой сон не досмотрел!"
   Мне снились три знакомые девушки из общежития кулинарного техникума, с которыми я познакомился днём 8-го марта, находясь в увольнении, а далее, уже ночью, продолжил знакомство, убыв в "самоход". Это были будущие кондитеры и поварихи. Я пришёл к ним в гости через окно третьего этажа, добравшись до него посредством водосточной трубы. Девчонки прибывали в восторженном состоянии от моего отчаянного поступка, учитывая, что с собой я умудрился прихватить букет цветов, бутылку шампанского и коробку конфет. И вот теперь, я - один, а их - трое! И все в меня влюблены по самые уши. Одна - синеокая блондинка, другая - кареглазая брюнетка, третья - златовласка с голубыми глазами. А фигуры у всех трёх такие, что девки из "Play boy" от зависти полопались бы. Я сидел на диване, а они танцевали перед мной под "Boney M", и медленно раздевались. У капиталистов это называется стриптиз, а у нас - комсомольская агитбригада. Потом вдруг открылась дверь, и в комнату вошла Жанна. Она укоризненно посмотрела на меня, и произнесла обиженно:
   - Не дождался, значит?
   Я хотел сказать что-то в своё оправдание, но Жануся улыбнулась вдруг, подмигнула весело, и махнула рукой:
   - Да ладно, чего уж! - и тоже начала раздеваться. Оказавшись в трусиках и в туфлях на высоком каблуке, она присоединилась к танцующим. Я обомлел от счастья, и тут: "Рота подъём!"
   - Третий взвод! Строиться возле оружейной!
   "Это - нас!"
   - Назвать номер автомата и противогаза. Кто не помнит, свериться с военным билетом.
   Получив оружие и боекомплект, я направился вниз по лестнице, ибо догадывался, что сейчас произойдёт.
   - Рота, строиться с тыльной стороны казармы!
   "Ну, так и есть!" - поздравил я себя. - "Сейчас построят, и будут "доводить" приказы вышестоящих командиров и начальников".
   Лестница закончилась, и я направился к выходу.
   Что за идиотский глагол "доводить"? - мелькнула по ходу крамольная мысль, наследие "гражданки". Некоторые слова и словосочетания приобретали на службе совершенно иные значения, и наполнялись такими неожиданными смыслами, которые к нормальному человеку и в голову не придут. Так что сейчас будут "доводить" - сиречь объяснять, чего от нас хотят генералы из штаба округа.
   С тыльной стороны казармы выстроилась колонна грузовиков. В свете фар клубился туман, и грузились военнослужащие из других подразделений. Во влажном воздухе застыл отчётливый запах соляра.
   Прыгая, как кенгуру, держась одной рукой за кобуру, а другой, придерживая фуражку, к нам приближался дежурный по части майор Загородных. Выпучив глаза, и, кося на бок рот, он кричал на капитана Филонюка, используя большое количество народных словосочетаний и матерных слов. Мол, почем так медленно, ёханый бабай?! Другие уже грузятся, ядрио мать, а ты?! Не задерживай движения, твою дивизию!
   Филонюк побагровел. Его рот уже приоткрылся для достойного ответа, однако старший прапорщик Кулик не позволил ротному сорваться на банальную матерщину.
   - Рота! - бодро скомандовал он. - Отставить построение. По машинам!
   "Ну, хоть одного дурдома избежали!" - радостно подумала рота. - "Боевую задачу будут "доводить" в машинах, а это уже в положении "сидя". Спасибо тебе, майор Загородных!"
   Пока грузились - рассвело. Лампы на фонарях потускнели, и вскоре погасли, отключённые рукой бдительного помощника дежурного по части. Приземистые здания казарм медленно материализовывались сквозь клочковатую дымку утреннего тумана. Где-то далеко, в голове колонны, слышался неразборчивый захлёбывающийся крик майора Загородных: кто-то снова задерживал движение.
   - Один хрен подполковника не получит! - шепнул Кулик Филонюку, и оба радостно улыбнулись.
   - Ни в этой жизни! - согласился ротный, и их улыбки стали шире.
   Капитан и старший прапорщик происходили из одного далёкого таёжного села, до которого не доходила ни одна ветка Восточносибирской железной дороги, так что здесь, под Беркучанском, они вели себя, как земляки-братья, невзирая на звания и должности. А отсутствие перспектив у майора Загородных сближала их ещё больше, ибо на эту подполковничью должность метил сам Николай Филонюк, а у Владимира Кулика давно текла слюна по поводу должности заведующего складом при том самом подполковнике.
   "Эх, сваливали бы вы оба, да побыстрей! - помечталось мне. - А то своим карьерным шёпотом поспать не даёте!"
   Теперь мы уже знали, куда нам путь предстоит, и почему такая спешка. Дело в том, что в Закревской пуще, которая является частью обширного Беркучанского лесного массива, находится исправительный лагерь строгого режима, где нынешней ночью произошли беспорядки, в результате чего группа заключённых в количестве примерно пяти десятков человек, разоружили охрану, захватили оружие и боеприпасы, а из санчасти вынесли всю наркоту и спирт. Кроме того, беглецы похитили из сейфа начальника лагеря крупную сумму денег, разгромили продуктовый склад, а также поживились на складе вещевом. В общем, получалось, что заключённые теперь были вооружены, сыты, обуты, одеты, а также пьяны и обдолбаны, и стремятся вырваться на волю.
   Собственных сил и средств у МВД для поимки беглецов в данный момент и на данной территории не хватало. Их переброска займёт много времени, а потому подняли "в ружьё" все близлежащие воинские части для проведения войсковой операции, локализации преступников, принуждения их к сдаче, а в случае сопротивления - уничтожения на месте. Нам дано "добро" стрелять без предупреждения, а это значит, что шутки остались в казарме, а девушки - в общежитии кулинарного техникума.
   Зона ответственности нашей роты находилась в районе деревни Грушевка, в которой, как говорят, проживали лишь два человека: дед и бабка. Со слов местных, они были древними, как Мафусаил, а в своё время отказались переселиться в более населённые места.
   Вообще, деревня Грушевка находилась в самом глухом углу Беркучанского лесного массива. С незапамятных времён здесь жили раскольники и сектанты всех мастей, скрывавшиеся в этих лесах от религиозных гонений католиков и православных ещё в бытность Речи Посполитой и Великого княжества Литовского. В 20-е годы, как это было принято тогда, староверов отправили в Сибирь, а в деревне создали революционную коммуну продвинутой молодёжи, освободившейся от оков подневольного труда. Однако очень скоро комсомольцы разбежались, ибо, неожиданно выяснилось, что сельское хозяйство одним марксизмом-ленинизмом не одолеть.
   Какое-то время населённый пункт оставался незаселённым, однако грянуло лето 1941 года, и в деревню потянулись люди. В основном это были местные жители из окрестных сёл, бежавшие от оккупантов, и бойцы Красной Армии, оказавшиеся в окружении, но не пожелавшие сдаваться, а чуть позже появились беглецы из концлагеря, который находился в окрестностях Беркучанска.
   Начиная с зимы 1942 года, в деревне расположился штаб партизанского отряда, и - о, чудо! - за всё время оккупации солдаты вермахта ни разу не засветились в окрестных лесах. Почему? Ответ для местных лежал на поверхности. Да потому что в нескольких километрах от Грушевки с незапамятных времён существовало проклятое место, или, как теперь говорят, аномальная зона. Что там было аномального, и кого там проклинали, мне до сих пор неведомо. На мои вопросы об этом, старший прапорщик Кулик крутил пальцем у виска, мол: "Тебе шо, делать не хрен? А ну, упал, отжался!" Ротный замполит сверлил строгим взглядом, и зловещим шёпотом указывал на то, что, мол: "Аполитичные вопросы задаёте, товарищ Снегов, вам, что, нечем заняться?" А ещё один прапорщик, из местных, подал дружеский совет, мол: "Не суй свой нос в чужую жопу, Руслан, оттуда дурно пахнет!"
   В общем, после окончания войны основная масса населения деревни разошлась по домам. Остались либо те, кому некуда было возвращаться, либо те, чей груз грехов оказался таковым, что лучше проклятое место, чем советский ГУЛАГ. А теперь там жили дед и бабка.
   И вот я здесь!
  
   В Грушевку прибыли ближе к полудню.
   - Выгружайся! - заорал старший прапорщик Кулик, и первым сиганул за борт. - Пошевеливайся, бойцы! Эй, Иванов, ты шо беременный? Подтяни живот, воин!
   Капитан Филонюк спустился последним, и кивнул земляку.
   - Рота, становись! - скомандовал прапор, и, став спиной к машинам, вытянул левую руку вдоль колонны. - Первый взвод, ко мне!
   Лейтенанты, командиры взводов, угрюмо хмурились, недовольные тем, что ими помыкает какой-то "прапорюга", но помалкивали до поры, ибо знали о земляческих отношениях ротного и старшины. В связи с этим, перевод на должность завскладом при подполковнике для уроженца далёкого таёжного села становился ещё более актуальным, так как, если Коля Филонюк уйдёт на повышение, а Володя Кулик останется в роте, его сожрут на следующий же день. Вот такая субординация.
   Проверив наличие личного состава, ротный подозвал к себе офицеров, а остальным дал команду разойтись и оправиться.
   - Далеко не отходить! - вставил свою весомую реплику Кулик. - А то хрен вас соберёшь потом.
   Усевшись на скамейку, которая находилась под козырьком бывшей автобусной остановки, я закурил, и огляделся вокруг. Ну, что? Деревня, как деревня: дома, заборы, удобства во дворе - всё, как у людей. Только вот самих людей не видно. Ни мужчин, ни женщин, ни, тем более, юных прекрасных девушек с длинными стройными ногами. Тоска-а! Лишь военнослужащие срочной службы разбрелись по кустам, и журчали своими золотистыми струйками по влажной почве. М-да! Как сказал один известный персонаж: "Это вам не Рио-де-Жанейро! Это гораздо хуже!"
   Говорят, что наша деревня являлась отдельной административной единицей Беркучанского герцогства ещё в те времена, когда оно уже отделилось от Королевства Польского, но ещё платила налоги в казну Великого княжества Литовского, находясь, де-юре, под юрисдикцией Речи Посполитой. Такой вот странный расклад. И длилось это с конца 16-го века до середины 17-го, вплоть до восстания Богдана Хмельницкого. После Переяславской Рады 1654 года Беркучанское герцогство вошло в состав Государства Российского, о чём Царь и Великий князь Всея Руси Алексей Михайлович издал Указ, и собственноручно подписался, наложив поверх документа гербовую печать с двуглавым орлом. Засим последовали церковные реформы Никона, и к сектантам да раскольникам присоединились староверы, не желавшие креститься кукишем, как на том настаивал Пётр Романов. В чём разница между староверами и раскольниками я до сих пор не ведаю, однако, несмотря на это, теперь нахожусь в этом старинном логове сектантов, и преследую сбежавших зеков, готовый стрелять в них без предупреждения. Такие дела!
  
   Я ещё не успел докурить, как по южному просёлку в деревню вошли козы. Стадо в несколько десятков голов возглавлял огромный самец - козёл, с крупными изогнутыми рогами, с глупой козлиной мордой, и обильно поросший шерстью, свалявшимися клочьями свисающей до самой земли. Стадо сопровождали две здоровенные собаки, судя по всему: смесь ротвейлера с кавказской овчаркой, и седобородый, седовласый, седобровый старик, одетый, как партизан времён Великой Отечественной Войны. За спиной дедушка имел охотничью двустволку, был опоясан патронташем, на боку его болтался приличных размеров тесак в ножнах, а в руке он держал огромный суковатый посох, более похожий на дубину или палицу - атрибут добрых молодцев гораздо менее почтенного возраста.
   Увидев военных, дед не удивился, во всяком случае, по нему это не было заметно, а скорее, наоборот, быстро сориентировался, и прямиком направился к товарищам офицерам, и примкнувшему к ним старшине Кулику. После недолгих переговоров дед погнал стадо вглубь деревни, а к нам подошёл командир взвода лейтенант Иськов, и "довёл" до личного состава, что скоро нас ждёт сытный обед, приготовленный бабушкой Марией из калорийных деревенских продуктов с добавлением к рациону сухого солдатского пайка, каковой мешками складировался на замыкающем грузовике хозяйственного предназначения.
   Далее последовало очередное построение, проверка наличия личного состава, и предупреждение о неусыпной бдительности. Филонюк указал каждому взводу сектор ответственности. Командиры взводов выставили караульных и назначили дневальных. Потом скомандовали: "Вольно!", развели по пустующим домам, и приказали никуда не отлучаться.
   Ну, шо? Ждём калорийного обеда!
  
   Едва пристроившись на пыльной деревянной лавке, я задремал. Мне снился тот же сон, что я лицезрел этой ночью. Причём, начинался он с того же кадра, на котором прервался. Напомню содержание: три девушки, студентки кулинарного техникума, блондинка, брюнетка и златовласка находятся со мной в одной комнате, одетые лишь в трусики и туфли на высоком каблуке. Вскоре к ним присоединяется Жанна в той же одежде, и они танцуют под "Boney M" нечто из репертуара мулаток ареала островов Карибского моря. Их танец темпераментен, зажигателен и сексуален. Девушки высоко задирают свои красивые стройные длинные ноги, энергично размахивают густыми вьющимися волосами, ритмично вертят аппетитными попками, а ещё каким-то образом шевелят объёмными грудями четвёртого, а у Жанны - пятого размера. Причём, сразу восемью сразу!
   Потом Жанна вдруг стала всех выгонять, мотивируя это тем, что, мол, Руслан - это её муж-жчина, и нечего тут перед ним своими ж-жопами вертеть и грудями трясти. Девчонки обиделись. Состоялся разговор на букву "жо".
   - Какая ж-же ты ж-жадная, Ж-Жанка! Тебе что, ж-жалко?
   - Не ж-жужжите, ж-жужелицы! - строго ответила Ж-Жанна. - Ж-живо проваливайте!
   - Не ж-жмотись, ж-женщина! - возразили будущие поварихи. - Мы ж-же по друж-жески!
   - Идите вы в ж-жопу, ж-жирные ж-животные! - разозлилась Ж-Жанна.
   - Ну, и ж-жри его сама, Ж-Жанка-ж-жлобичка! - обиделись девчонки, сняли трусики, и вышли из комнаты, оставив из одеж-жды одни туфельки.
   "Вот повезёт кому-то!" - восхищённо размечтался я, и представил такую картину: иду это я по коридору в парадной военной форме при эполетах и аксельбантах; вся грудь моя до самых гениталий увешана орденами и медалями; сапоги, собранные в гармошку, скрепят, подковы на них звенят, шпоры - бренчат. С одного боку у меня шашка, с другого - маузер, за поясом - кинжал, на голове - папаха, а за спиной - боевой конь. Кличка - Буцефал. В общем, не мужчина, а девичья мечта! А навстречу мне идут три обнажённые девушки неземной красоты, блондинка, брюнетка и златовласка. Из одежды - только туфельки на высокой шпилечке. Цок-цок! - стучат каблучки по цементу. Девчонки меня увидели, и...
   Тут Жанна сбросила уже свои туфельки, запрыгнула ко мне на колени, и почему-то скрипучим старческим голосом заговорила:
   - Тут случай був, ещё до рэволюции...
   Я понял, что просыпаюсь: "Чёрт! Опять на самом интересном обломали!" - взбунтовалась моя солдатская сущность, но было уже поздно. Жанна медленно исчезала, а я всё реальнее ощущал на своих коленях автомат.
   - ... вин из Гальцево до нас у Грушевку молоко вёз.
   Какое-то время я ещё различал на полу Жаннины туфельки на шпилечках, но и они вскоре исчезли.
   - ... воно кислое було ещё в Гальцево.
   - Ну, и что? - услышал я голос лейтенанта Иськова.
   - Так мабуть и нечого. - Я понял, что так скрипуче изъясняться может только давешний дед в одеянии партизана времён Великой Отечественной Войны. - Да ось тильки колы вин прыйшов до нас у Грушевку, молоко знову було свежим.
   - То есть, не скисшим? - уточнил Иськов.
   - Так о то ж! - эмоционально подтвердил дед.
   Бывший партизан изъяснялся на жуткой смеси русских и украинских слов, произносимых с ярковыраженным беркучанским акцентом, и, как выразился бы опытный лингвист, с прононсной фонетикой жителей белорусского Полесья времён позднего средневековья.
   - Да мало ли, шо люди брешут? - донёсся голос старшего прапорщика Кулика. - Может, оно изначально не было кислым!
   - Да як же нэ було? - возмутился дед. - Чего ж я вам тута распространяюсь?
   - А может, этот мужик пьяный был? - резонно предположил Сашка Михалычев, парень из моего взвода.
   - Да як же пьяный? - обиделся дедок. - Вин зовсим непьющим був.
   - Всё равно, - констатировал Иськов. - Это ещё не чудо.
   - А шо ж тогда?
   - Возможно, случай с молоком и выглядит странно, но здесь обошлось без чудес. А настоящее чудо должно быть более...
   "Неужели поговорить больше не о чем?" - подумал я, и попытался отключиться от реальности. - "Кому нужен этот разговор о прокисшем полвека назад молоке?"
   Удивительно, но я мгновенно вырубился, и оказался в том самом коридоре, по которому шли три девушки, одетые лишь в туфли на высоких каблуках. А я, тут, как тут, обвешан военными и дембельскими цацками, да ещё при шашке и маузере, а на голове папаха. Ну, кто устоит? Блондинка первая увидела меня. Она улыбнулась восторженно, всплеснула счастливо руками, и радостно подпрыгнула.
   - Девчонки! - воскликнула она. - Это же Руслан!
   - Ура! - заверещали девчонки, и, взявшись за руки, стали водить вокруг меня хоровод.
   А я подбоченился молодецки, сдвинул залихвацки папаху на затылок, и, звеня шпорами, подковами и медалями, пустился в пляс. Где-то далеко в темноте коридора игриво заржал Буцефал. Рядом с ним скакала белая лошадь.
   "Бландынка!" - только и успел подумать я, когда снова появилась Жанна, крепко держа в руках штыковую лопату. Златовласая девчонка закричала, вскочила на белую лошадь, и умчалась прочь. Туда же, в темноту коридора умчались блондинка с брюнеткой, оседлав моего Буцефала. Цок, цок, цок, - стучали копыта по паркету.
   Жанна отбросила лопату, упёрла руки в боки, и решительно подошла ко мне.
   - Да ты шо?! - вновь заговорила она скрипучим старческим голосом. - У нас же здеся штаб партизанский був. Прямо о тут!
   - В самой Грушевке? - засомневался Иськов.
   - Ясный хрен, где ж ещё?
   - И, шо? - поинтересовался Кулик.
   - Як шо? Так я ж и кажу, шо рядом со штабом лазарет размещался. Раненых тута наш дохтур ликувал. А при ём дид був. Шаман вин, чи шо, бис его знает, в общем - колдун.
   - Это как?
   - А вот так, хлопче. Ты слухай сюда, а не перебивай. - Старик посмотрел на Иськова. - А ну-ка тютюна твого дай пыхну. Знатный в тебе тютюн. - Дедушка закурил. - Ага, дьякую. Кос-мос, - прочитал он. - Это чей же?
   - Город Кишинёв. Молдавия.
   - А! - дед понимающе закивал головой. - Слыхал про таких. Воны ранише на румын працювалы.
   - Было дело.
   - Так ось, - старик глубоко затянулся, и с наслаждением, прикрыв глаза, выпустил дым. - Гарно! - Потом спохватился, и продолжил. - Ага! В общем, кажуть, колдуном вин був.
   - Это как?
   - А ось и слухай! Дохтур наш, Шнейдерман, вин вместе с жинкой своей с самой Одессы драпал. Ага. Так ось вин гарно ликувал пораненных. Кажуть, кращий зубной ликарь у Одессе був. Короче, Шнейдерман ликувал бойцов, а опосля опэрации их обэрэжно клали на телегу. Так ось цей дид, вин вже тогда дидом був, - пояснил наш дед.
   - Всё ясно, продолжайте.
   - Ага. Так ось вин сидал у телегу, и увозил пораненных в якось-такось гиблое проклятое место. Шо вин там с ними робыл, про то не кажу, однако на следующий день вин привозил их обратно у Грушевку.
   - Зачем?
   - Зачем! - передразнил дед. - Так колысь воны с той поездки вертались, то булы вже живы та здоровы. Як новенькие!
   - Это ещё как? - хором воскликнули Иськов, Кулик и присоединившийся к ним Михалычев.
   - А ось этого, хлопче, я тебе не кажу, бо сам не ведаю.
   - Вы хотите сказать, что их раны заживали?
   - Так о то ж!
   - То есть, проклятое место излечивало их?
   - Выходит, шо так.
   - Брехня! - уверенно констатировал старший прапорщик Кулик. - Так не бывает.
   - Так ты шо ж думаешь, шо я брешу?
   - Нет. Это не вы брешете. Это вам взбрехнули! - улыбнулся Сашка Михалычев.
   - Просто как-то недостоверно всё получается, - добавил Иськов. - Неправдоподобно.
   - Як неправдоподобно?! - запальчиво и с обидой воскликнул дед. - Так знай же, шо цэ ще нэ усё!
   - Извини, дед, не обижайся! - сбавил обороты Кулик. - Я неправильно выразился.
   - Рассказывайте дальше, дедушка, нам интересно! - примирительно добавил Иськов.
   - Ну, ось цэ вже зовсим друга справа! - старик быстро успокоился. - Так ось зараз слухай!
   - Трави помаленьку!
   - Как-то привезли у Грушевку комиссара нашего. Зовсим не живой був. Мёртвый, як покойник. Шнейдерман, значит, побачил на него, та и каже, мол, не жилец. Ага. Медицина, каже, бессильна. Пульса нема, сердце не бьется, дыханья тэж нема. Ну, труп, да и только. Уси закручинились, но шо робыть? Война! Хоронить вже собрались, могилу вырыли, а тут наш дид возвертался. Вин с разведкой ходил. До швабов у тыл. За медикаментами. Цельный мешок лекарств добыл. Ага. Бачит вин - могила свежая.
   "Кого хороним?" - пытает дид.
   "Комиссара нашего", - отвечают ему.
   "Як!" - каже. - "Комиссара? Петровича?!"
   "Кого ж ещё? В нас один комиссар".
   "Погодьте хоронить!" - каже вин. - "Дайте побачить".
   "Ну, побачь. Хуже ему вже не станет".
   Ну, подошёл дид до тела. Так побачил и сяк посмотрел. Веко оттянул, шею пощупал, а потом и каже:
   "А ну, хлопцы, грузите Петровича на телегу".
   "Это як же? Вин же усё, труп!"
   "Грузите, бисово отродье!" - прикрикнул дид. - "Шо б вам пусто было!"
   Ну, хлопцы погрузили Петровича, и отошли, а дид взял кобылу под узцы, та и каже:
   "Ждите тута. За мной не ходить и не подсматривать. Ясно?!"
   "Ага!"
   "О то ж! На завтра ждите".
   И ушёл. Вместе с кобылой и Петровичем.
  
   Дед замолчал, переводя дух.
   Молчали и мы, переваривая услышанное.
   Потом все молча закурили.
   - Что было дальше, дед? - нарушил молчание старшина. - Неужели труп ожил?
   - Ожил, хлопче, як не ожить.
   - Вы серьёзно?
   - А як же? Серьёзнее не бывает.
   - Расскажите!
   - А шо казать? Усё вже сказано.
   - И всё же.
   - Ну, шо там. На следующее утро, як рассвело, бачим, а Петрович будто и нэ був на том свете. Будто не лежал вин хладным трупом у вырытой могилы. А зараз стоит себе посередь деревни и курит тютюн. Ага. Полюблял вин тютюн курить. Мы до нёго, а вин зубы скалит. Ха! - смеётся бисов сын. Мол, не дождётесь! Усих вас переживу!
   - Ну и шо?
   - Шо?
   - Пережил он всех?
   - Та ни, не пережив. - Старик покачал головой. - Видно судьбу не обманешь. В аккурат через месяц вин на болотах сгинул. Кажуть, у топь провалился, колы вид швабов ховались. Ёго поранили, и вин у омут упал. Вытащить не успели. Одни пузыри тильки и бачили. Ось так. Однак, месяц вин у бога выцыганил. И усё благодаря диду тому.
   - А с дедом шо?
   - А вин у тому же року на засаду напоролся. Вместе с разведкой. Полицаи со швабами их вже ждали. Видать, предал кто-сь. Покосили усих. И дида у том числе.
   - И, что потом?
   - С тех пор процент невозвратных потерь в отряде значительно вырос, - на чистейшем русском языке ответил дед. - Вот такое "потом".
  
   - Всем приготовиться! Началось!
   Сознание судорожно выкарабкивалось из оков сна, и я не сразу понял, где нахожусь, однако раздавшиеся следом выстрелы, вернули память.
   "Чёрт! Грушевка! Сбежавшие уголовники! Войсковая операция!"
   Я змеёй соскользнул со скамьи на пол, едва не выронив автомат. Стояло раннее мартовское утро. За окном зарождался серый рассвет. От леса надвигался туман, и раздавались выстрелы. Подбежав к окну, я выглянул наружу. Сквозь белесую мглу двигались расплывчатые силуэты. Зэки?
   - Пригнись, Снегов! - крикнул старшина. - Шо, жить надоело?
   Я присел. С восточной окраины деревни доносились беспорядочные выстрелы. Следом, короткими очередями застрочил пулемёт.
   "Васька Чернов шмаляет!"
   Далее ухнула граната: ба-бах! Потом ещё одна: бу-бух! Четвёртый взвод вступил в бой. Удачи, пацаны!
   - Слушай мою команду! - раздался голос лейтенанта Иськова. - Первое и второе отделение со мной через заднюю дверь. Далее, перебежками двигаемся к бывшему сельмагу. Всем ясно?
   - Да!
   - Кулик!
   - Я!
   - Берёшь третье и четвёртое отделения. Ползком пересекаете улицу, и занимаете позицию у автобусной остановки. Всё ясно?
   - Так точно!
   - Исполнять!
   - Есть!
   Третье отделение - это по мою душу. Я состоял в нём, недавно меня назначили его командиром, и теперь буду воевать под началом уроженца восточной Сибири. Причём, очень восточной. Это - понятно! А вот то, что воевать придётся в европейской части СССР, при том, что на календаре значился 1984 год, было совсем не понятно. Что же получается? Дожили до развитого социализма, коммунизм, как говорят, вот-вот наступит, а тут - на тебе! - "Рота подъём! Стрелять на поражение!"
   Шо это за коммунизм такой, когда посреди страны бегают реальные уголовники, захватившие оружие, обдолбались наркотой и теперь идут на прорыв? Получается, что, либо социализм у нас ни совсем развитой, либо уголовный кодекс устарел.
   - За мной! - скомандовал Кулик, выдвинулся в проём двери, и тут же рухнул в проёме дома. - А, б...
   "Ранен!" - понял я, схватил прапора под мышки, и затащил обратно в дом.
   Тах-трах-тарарах! - засвистели над головой пули, зазвенели разбитые стёкла, посыпалась штукатурка со стен. Стреляли с противоположной стороны улицы. Из дома возле автобусной остановки, куда хотели пробраться мы, но не успели.
   - У! - выл Володя Кулик, произнося, как заклинания, весь перечень известных матерных слов. Ему уже накладывали повязку, и кололи обезболивающее. Его ранили в плечо, однако рука двигалась, пальцы шевелились, и кость не была задета.
   - Жить будет, - озвучил Михалычев предварительный диагноз.
   Выскочив в боковое окно, я прополз по поросшему бурьяном огороду, и оказался возле внешнего забора. Стреляли из двух окон из дома напротив. В перерывах между очередями уголовники предлагали сдаться по-хорошему. Мол, кто сложит оружие, тому в награду стакан спирта и доза наркоты, а кто не сдастся, того "волки позорные, мы на куски порвём, на ремешки порежем, в клочья искромсаем!"
   В ответ я дал две очереди по окнам, и отполз под прикрытие "удобства во дворе". Меня из всех стволов поддержали ребята из третьего и четвёртого отделений. Трухлявую постройку заволокло облаком пыли и штукатурки, а следом за нами, со стороны бойцов лейтенанта Иськова по зекам долбанули из гранатомёта. Ба-бах! Во все стороны полетели камни, брёвна, кирпичи. Фасад дома разнесло на рваные фрагменты. Лишённая опоры крыша стала проваливаться, а после второго выстрела дом начал рассыпаться, и, в конце концов, сложился внутрь.
   - А! - орал уголовник, обещавший спирт и наркоту. Из груды строительных обломков торчала его рука, похожая на сломанную ветку. Она была пыльная и окровавленная. Рука ещё шевелилась, но голос вскоре стих.
   Я смотрел на эту руку, видел неестественный изгиб переломанных костей, однако воспринимал её абстрактно, ибо был взволнован мыслью о том, что сегодня я впервые стрелял в людей, а люди стреляли в меня. Конечно, я не князь Болконский с его развесистым дубом и бесконечным синим небом, да и годков мне поменьше, однако некоторые душевные переживания и тревожные мысли в голове всё-таки имелись. И, если их сиятельство своё сумасшествие приобрёл от скуки и безделья в кругах высшего света, то моё зиждилось на казарменных реалиях доперестроечного времени.
   "Интересно, я кого-нибудь убил?!" - успел подумать я, но мысль прервалась. Меня вызывало начальство.
   - Ефрейтор Снегов! - услышал я далёкий голос Иськова.
   - Я!
   - Принимай командование на себя.
   - Есть!
   - Выдвигайтесь к лесу правее уничтоженного дома.
   - Есть!
   - Всё. Отбой.
   Вернувшись в дом, я увидел старшего прапорщика Кулика, лежащего на скамье, и периодически постанывающего от боли.
   "Медаль ему обеспечена", - подумалось мне. - "Должность завскладом - тоже. Ну, так заслужил ведь!"
   Пацаны обсуждали боевые возможности гранатомёта.
   - Вот это вещь! - восхищались они. - Бац! Бац! И дом в труху.
   - Так воевать можно! - уважительно резюмировал Сашка Михалычев.
   - Ага! - подтвердил остальные.
   - Слышали приказ Иськова? - спросил я.
   - Слышали! - подтвердили бойцы. - Давай, Руслан, командуй.
   - Значит так, - я посмотрел в окно. Стало совсем светло. Туман рассеялся. Развалины густо дымились. Никакого движения вокруг не просматривалось. - Прямо сейчас мелкими перебежками двигаемся вправо от развалин. Там рассредоточиться, залечь и осмотреться. На рожон не лезть.
   - Есть!
   Бойцы по одному начали выбираться из дома, а я посмотрел на Кулика. На мой немой вопрос старшина покачал головой.
   - Идите без меня. Я буду только обузой. Если погоните их дальше, не забудьте вернуться за мной.
   - Не забудем, старшина!
   - Ну, тогда с богом, Снегов, командуй!
   - Счастливо оставаться, товарищ старший прапорщик!
  
   Получив достойный отпор, уголовники, не ввязываясь в бой, рванули дальше в непролазные чащи Беркучанского лесного массива. Получалось, что к подвигам блатные оказались не готовы. Не помогла ни наркота, ни спирт, из чего следовало, что героизм - категория субъективная.
   В роте пока обошлось без жертв, и помимо старшины были ранены ещё двое. А вот беглецы потеряли двоих убитыми, и троих ранеными. Не известно, правда, кого и сколько осталось под руинами разрушенного дома, но один-то точно есть. Чья-то же рука торчит из обломков. Кстати, уже не шевелится. Аминь.
   Капитан Филонюк связался по рации с начальством, и доложил обстановку. Сообщив о потерях, получил приказ на преследование.
   - Вперёд! - скомандовал он, и началась погоня.
   Зэки уходили вглубь лесного массива, однако, судя по переговорам с руководством, операция развивалась по намеченному плану. Беглецы были полностью локализованы, кольцо вокруг них сжималось, и уже к вечеру можно будет разудало рапортовать, сверлить дырки в погонах, и примерять ордена с медалями.
   Однако мои приключения только начинались, ибо на определённом этапе преследования, пришло явственное ощущение того, что вокруг никого нет, и я остался один. Вокруг меня, во все стороны простирался лес, и я, как герои многих сказок, заблудился, не ведая теперь, что делать, и куда идти. Ну, положим, вернуться обратно в Грушевку, я всегда смогу, двигаясь по компасу. Но ведь могут подумать, что испугался! Струсил, и дал дёру! Нет, это невозможно! Что тогда?
   Остановившись, я опёрся на дерево, и огляделся вокруг. Пусто. Я никого не увидел, и не услышал. Ни военных, ни зеков. Ни голосов, ни выстрелов. Ни-че-го! Ну, и что делать?
   Я прошёл ещё немного вперёд, и сквозь частокол деревьев увидел просвет. В ту же сторону вела едва различимая тропа, которую я обнаружил недавно. Двигаясь по ней, я вскоре вышел из леса, и в тот же миг вспомнил о проклятом месте, про которое так живописно повествовал грушевский дедушка. Во всяком случае, эта территория отличалась от всего, что окружало её.
   Солнце скрылось за плотной серой мутью, но это были не тучи, а клочковатая молочная дымка, похожая на туман, которая, однако, стелилась не по земле, а застилала небо. Метрах в двадцати передо мной возвышалась огромная скала причудливой формы. Выветренная неравномерно тысячелетними воздушными потоками, она походила теперь на человеческую голову, видимую в профиль. А далее, на несколько сотен метров вперёд, простиралось безжизненное каменистое ущелье, шириной метров около тридцати. С обеих сторон ущелье сжимали отвесные скалистые образования, шедшие перпендикулярно земле метров на сто вверх, где плавно переходили в пологие холмы, кое-где поросшие чахлым низкорослым кустарником. Ну, а дно ущелья представляло собой утрамбованный, спёкшийся песок в основании, сплошь покрытый каменными валунами различных размеров и форм.
   В общем, ни дать, ни взять - проклятое место!
   Или дорога к нему.
   Ну, что: идти или нет?
   Клянусь, я не сомневался ни секунды, ибо точно знал, что если не пойду, и не посмотрю, то буду жалеть об этом всю жизнь.
  
   Каменистое ущелье я преодолел быстро и без приключений. Путь между скалами то расширялся до полусотни метров, то сужался до пяти, петляя между хаотичным нагромождением валунов, но непреодолимых препятствий по пути к счастью не возникло, а примерно через километр ущелье резко оборвалось, будто обрубленное топором.
   Подойдя к выходу из ущелья, я остановился. Моему взору представился кратер диаметром в пару километров, пологие склоны которого густо поросли лесом.
   "Чёрт возьми!" - изумился я. - "А ведь это похоже на след от падения метеорита!" - Присев на ближайший валун, я полез за сигаретами. - "Вот это новость!" - Закуривая, посмотрел вниз. Заросшая лесом кальдера скрадывала перспективу, и глубину кратера определить было невозможно. - "Но, откуда?"
   Я всегда интересовался подобными явлениями природы, но о существовании этого кратера никогда не слышал. Возможно, это и есть проклятое место? Может быть, но в любом случае необходимо спуститься вниз.
   Далее, я решил обойти кратер по периметру, и буквально сразу обнаружил дорогу, метра полтора в ширину, вымощенную необработанными плоскими камнями. Она вела прямиком вниз. Выходило, что проклятое место в былые времена являлось местом часто посещаемым, коли пришлось мостить для этого тропу.
   "Раз другие ходили, значит, и я схожу!"
   С этой здравой мыслью я начал спуск вниз.
   Сначала по обеим сторонам дороги меня окружал лес. Огромные деревья вплотную подступали к мощёным краям, однако границ тропы не пересекали. Даже ветки на этих деревьях росли в одну сторону - противоположную от дороги. Лес здесь оказался тихим и безмолвным. Ни щебетанья птиц, ни стрекотанья насекомых, ни рычания животных не доносилось из его чащи. Воздух застыл в неподвижности. Ни ветерка. На обездвиженных деревьях не шевелилась листва.
   Я протянул руку, и коснулся ветки. Ничего особенного: ветка, как ветка. Сорвал лист, и растёр в ладонях. Пахло именно перетёртыми листьями. Достал жёлудь с дуба. С ним тоже оказалось всё в порядке. Почему же они не пересекают границу дороги? Глянув вверх, я увидел всё тот же плотный белесый туман, низко повисший над землёй, и почти касающийся вершин деревьев...
   Именно в это мгновение раздался выстрел. Потом - ещё. Левый бок в районе талии обожгло резкой болью. Я рефлекторно упал, и отполз с тропы. Двигаясь ползком, углубился в лес, стараясь отползти подальше. Бок горел. Боль толчками накатывала на тело. В голове стучали огненные молоточки. Нахлынула слабость. Я прекратил движение, и опустил голову. Губы коснулись влажной почвы.
   Ух! Кто бы это мог быть?
   Я лежал на земле, и думал о том, какой знаменательный день для меня выдался сегодня. Во-первых, я впервые стрелял в людей, и, возможно, ранил кого-то или убил. Во-вторых, в меня стреляли также впервые, причём, как в деревне, так и здесь. В-третьих, я - ранен, и это тоже в первый раз. Ну, а в-четвёртых, и это как бы за скобками, похоже, что я обнаружил проклятое место. Обидно, конечно, что не дошёл до конца, и не достиг дна кратера, но, какие мои годы? Важно теперь в живых остаться, и, сохранив жизнь, вернуться сюда в другой раз. На "гражданке", например.
   И всё же, кто в меня стрелял?
   Кроме зеков, вроде бы некому. Разве что обитатели проклятого места засветились, но уж как-то неумело. К тому же, если уж ТАМ имеются обитатели, то ИХ оружие должно быть явно не огнестрельным.
   О то ж! - использовал я фразеологию деда из Грушевки. А это значит, что не все уголовники локализованы и взяты в кольцо.
   Я поднял голову. В нескольких метрах от меня находились трухлявые останки огромного развесистого дуба, а-ля Болконский, и я пополз к нему. Добравшись, укрылся за его мощными кряжистыми корнями. Выстрелов больше не было, и я, выждав минут двадцать, разделся до пояса, и занялся своим здоровьем.
   Ранение оказалось болезненным, но не опасным, по крайней мере, с точки зрения моих познаний в медицине. Пуля вошла сзади, между костями бедра и рёбер, пробила кожу и мягкие ткани, и прошла навылет, не задев жизненноважных органов. Таков был мой предварительный диагноз.
   Обработав рану, я, как мог, наложил повязку, сделал укол, как учили, и медленно оделся. Теперь предстояло решать извечный вопрос русской интеллигенции: что делать? Конечно, я не Чернышевский, и сны Веры Павловны мне вряд ли помогут, тем более снятся мне в основном полуголые девушки, однако, стоит отметить, что в обоих случаях сны имеют ярко выраженный жизнеутверждающий пафос, при котором все участники событий, как утверждал ныне почивший Леонид Б., испытывают чувство глубокого удовлетворения.
   Итак, что я имею?
   В меня стреляли из района ущелья, и, кроме сбежавших уголовников, сделать этого никто не мог. Обитателей проклятого места, если таковые имеются, я пока исключаю. А если это действительно беглые, то, скорее всего, постреляв, они побегут дальше, в надежде выйти из окружения. Следовательно, пасти меня, им не имеет никакого смысла - самим бы ноги унести. Пожалуй, так. А это значит, что мне следует, не выходя на мощёную дорогу, а исключительно - лесом, добраться до ущелья, пересечь его, соблюдая все меры безопасности, а далее возвращаться обратно в Грушевку, ибо сбор по окончании операции назначен Филонюком именно в деревне.
  
   На Сашку Михалычева я напоролся совершенно случайно. Просто чудо, что увидел его. К тому времени, двигаясь лесом, я поднялся из кратера наверх. Потом, долго осматривал окрестности, опасаясь нарваться на беглых. У меня даже возникла мысль, дождаться темноты, однако перспектива провести остаток дня в этом неуютном месте, заставила двигаться вперёд. Без всяких происшествий я пересёк каменистое ущелье, хотя за каждым его изгибом мне мерещились бритые уголовники в фуфайках и с автоматами. А далее, углубившись в лес, и выйдя на тропу, я и увидел его.
   Ещё немного в сторону и я прошёл бы мимо. Большая удача, что я его вообще заметил, ибо камуфляж хорошо маскировал его на фоне кустов и деревьев. Однако боль и усталость сморили меня, я остановился передохнуть, и тут же увидел Саню. Он лежал на спине, разбросав руки и ноги, рядом - автомат, чуть в стороне - каска. Глаза его были закрыты. Сашка был ранен, и находился без сознания. Это я понял сразу. Дальнейший осмотр показал, что пуля попала ему в грудь, и, судя по тому, что выходного отверстия в спине не оказалось, застряла внутри. Значит, угодила в кость, и могла срикошетить куда угодно. Плохо. Скорее всего, его ранили те же, кто стрелял и в меня. Очень плохо.
   Я, как мог, оказал Михалычеву первую помощь, и, так как нести его на себе я был не в состоянии - самого бы кто-нибудь донёс - соорудил из чехлов от противогазов и рукавов от комуфляжей нечто вроде лямок, обвязал ими Сашку, впрягся в них, и, как бурлак на Волге потащил сослуживца в Грушевку. За это время мой раненый друг лишь охнул пару раз, не открывая глаз, но в сознание так и не пришёл.
   Передвигаться было тяжело, однако монотонность убаюкивала. Рана меня почти не тревожила, боль от инъекций притупилась, однако я ощущал сильную слабость. От напряжения в глазах моих прыгали звёздочки, я весь исходил потом, и на меня периодически накатывала тошнота. Когда это происходило, я останавливался и отдыхал. Несколько раз пробовал закурить, но от этого становилось ещё хуже, и я прекратил эти попытки самоуспокоения. Так я двигался по лесу короткими переходами, часто отдыхая, и никого не встречая по пути. Всё бы ничего, дошкандыбали б как-нибудь, но часа через три я понял вдруг, что Сашка умер.
   Рот его раскрылся, хищно оскалив зубы. Возможно, он что-то хотел сказать, но теперь я этого никогда не узнаю. Сашкины глаза застыли, уставившись в одну точку. Наверное, перед самой смертью он открыл их, глянул на мир в последний раз, и отправился на небеса. Черты лица его резко обозначились, кожа побледнела, стала прозрачной, а под ней обострились лицевые кости. Всё! Отгулял десантник!
   Прикрыв мёртвые глаза, я накрыл лицо его шапкой. До сих пор не смогу описать те чувства, что испытал тогда. Рядом со мной лежало тело человека, с которым ещё вчера выполняли почётную обязанность, вместе с которым нам "доводили" приказы командиров и начальников, которому я рассказывал анекдоты про баб-с и "правдивые" истории про ЭТО. Пару раз мы вместе пили водку, и один раз совместно побывали в известной общаге торгово-кулинарного техникума. Именно в той комнате, где проживали блондинка, златовласка и брюнетка. Правда, одежды в тот раз на них было гораздо больше, нежели в моих снах. И вот теперь он лежит здесь, рядом, мёртвый и бездыханный.
   А я? А я вполне спокойно сидел, оперевшись спиной на ствол дерева, горевать - не горевал, рыдать - не рыдал, только внутри меня вдруг образовалась странная пустота от того, что Сашки уже нет. Я просто старался не смотреть на него. И - всё! Мне было жаль его родителей и близких, потому что он-то умер, и ему уже всё равно, а каково им будет хоронить его, такого молодого? Я понимал, что Вселенная по имени Александр Михалычев рухнула навсегда, со всеми его мыслями, желаниями и переживаниями, и больше такой не возникнет никогда. Очень жаль. А потому, я теперь искренне желал ему только одного: чтобы существовала жизнь после смерти, в которой сбудутся все его сказочные мечты и тайные желания, и где он будет гораздо счастливее, чем здесь.
  
   Ещё через час я почувствовал некоторые изменения в самом себе. Некое смещение во внутреннем ощущении себя и того, что происходит вокруг. Трудно объяснить, что это было на самом деле, но более всего это походило на то, как будто сознание моё сдвинулось на несколько градусов в сторону. То есть взгляд мой на мир ощущался теперь под иным углом зрения.
   Происходило нечто, похожее на сон. Вернее, как это иногда бывает со мной во сне, когда я наблюдаю за собой же, будто со стороны. В таких снах существовало три Руслана Снегова. Один - это персонаж моих снов. Тот, кто жил в них, осуществлял всевозможные деяния, и испытывал разнообразный перечень чувств, от любви до ненависти, от радости до горя, от смелости до страха. И существовал другой Руслан Снегов, который словно наблюдал за первым, являясь, в то же время, также персонажем сна. Но был и третий Руслан Снегов, тот, который спал, и во снах которого жили и существовали первые два. Обычно, когда этот, третий, просыпался, первые два исчезали. Теперь происходило примерно то же самое, и я ощущал себя сразу в трёх ипостасях. Того, кто осуществляет действия, мыслит и чувствует наяву, того, кто наблюдает за ним со стороны, и того, кто спит и грезит. Всё бы ничего, но я-то точно знал, что это не сон! Что тогда?
   А тогда лучше никому не о чём не говорить. Пока, во всяком случае. Ибо тогда появляется реальный шанс составить компанию таким ребятам, как Наполеон Б. и Юлий Ц.. Причём, в одном помещении. А это уже разновидность сумасшествия.
  
   Уже на подходе к Грушевке со мной произошло ещё два события, которые не поддавались никакому объяснению, если оставаться в границах материалистической диалектики и здравого смысла.
   Я очень устал и сел передохнуть. Лес поредел, и стало значительно светлее. Белесая дымка, висевшая над землёй, и сопровождавшая меня от границы каменистого ущелья, рассеялась, наконец, и впервые за несколько часов в просвете между ветвями я увидел рваный лоскут голубого неба.
   Как ни странно, но состояние моё значительно улучшилось. Меня не тошнило и не бросало в пот. Волны слабости не накатывали на измученное тело. Левый бок перестал болеть. Странно. Я осторожно дотронулся до раны через одежду, однако, никаких болевых ощущений не почувствовал. Потом надавил сильнее - тот же результат. А далее, я разделся, и, осмотрев свой левый бок, понял, что легенды грушевского деда начали получать своё подтверждение, а проклятое место терапевтическим образом подействовало и на меня. Раны на левом боку не существовало, входное и выходное отверстия отсутствовали, и даже шрамов не осталось от того, что так мучило меня предыдущие несколько часов.
   Получалось, что рассказ дедуся о чудесном исцелении раненых вполне соответствует действительности, а это значит, что следуя логике повествования почтенного партизана, следующим должно быть что? Я оглянулся, и вздрогнул всем существом своим от увиденного, хотя именно это и ожидала лицезреть та часть моего сознания, что противопоставляла себя марксизму. Чёрт возьми! Тело Сашки Михалычева отсутствовало!
   Я лихорадочно обыскал всё вокруг в радиусе десяти метров, но так ничего и не обнаружил. То есть, совсем ничего. Трупа нигде не было. Ни в каком виде. И теперь следовало ожидать чего? Чудесного воскрешения? Как в случае с комиссаром партизанского отряда. Ну, с Петровичем, который волшебным образом ожил. Как библейский Лазарь. Только вот, что его оживило? Я имею в виду Петровича. Неужели проклятое место?!
   Стоп! А как же быть с моим собственным ранением? Ведь теперь от бандитской пули не осталось и следа! Я начал машинально одеваться, и тут... Я очень обрадовался, увидев это, ибо наличие этого значительно уменьшало размеры моего сумасшествия, а значит, Наполеон Б. и Юлий Ц. подождут пока. Я расправил и встряхнул камуфляж. Нет, сомнений не оставалось: в районе левого бока располагалось два окровавленных отверстия - сзади и спереди. Вход и выход пули. То есть, проклятое место исцеляло только людей, но не штопало их одежды.
  
   Через полчаса я вошёл в Грушевку.
   - Снегов! - услышал я почти стазу же. - Живой!
   Ко мне быстрой походкой приближался капитан Филонюк.
   - Ну, слава КПСС! Молодец! - ротный по-отцовски обнял меня. - Ты где пропадал? Заблудился? Мы уже тебя искать собирались. Думали - убит!
   Вопросы сыпались один за другим, а я не мог оторваться от вида капитанского камуфляжа, который теперь притягивал мой взгляд гораздо больше, чем девушки из известной общаги. Дело в том, что на нём в районе сердца располагалось окровавленное отверстие с рваными краями. Однако при всём при этом ротный выглядел вполне живым, здоровым и весёлым, искренне радуясь тому, что ефрейтор Снегов находится в том же агрегатном состоянии, что и он сам, а в теле его бурлит физиология, циркулирует кровь, и стучит сердце.
   Я улыбнулся в ответ, и тут же увидел деда, коренного жителя деревни. Он стоял рядом с живым и невредимым Сашкой Михалычевым, который угощал почётного партизана сигаретами, а на камуфляже его, как и следовало ожидать, в районе груди красовалось окровавленное пулевое отверстие.
   Дедусь подкурил, пыхнул пару раз, и тут увидел меня. Он сделал пару шагов в сторону, и, убедившись, что мой камуфляж также имеет некоторые дефекты, многозначительно подмигнул мне.
   - Ну, что, Руслан? Я же говорил! А ты вот не верил. Так и что теперь скажешь?
   Дедушка снова говорил на чистейшем русском языке.
  
  
  
   МАЙ 1987 года.
  
   Стояла ночь, тягучая и непроглядная, как застывшая смола. Чёрное небо от горизонта до горизонта усыпали звёзды Млечного пути, эти вечные спутники тьмы на все времена. Воздух был густым и вязким, словно бабушкин сироп. Пахло насыщенным ароматом сирени, этим древним кладбищенским растением, чей острый пряный запах повис над землёй.
   Я остановился возле ветхой ограды, не ощущая ни единого дуновения. Ни ветерка. Было совершенно тихо, только изредка пиликал сверчок, подманивая самку. Весна-а!
   Поглядев по сторонам, и, убедившись, что вокруг никого нет, я проник на кладбище через дырку в заборе. Забор без дырки, это не забор, а препятствие, которое пришлось бы преодолевать, а это не входило в мои планы на сегодняшнюю ночь. А вообще, как показывает жизнь, кладбище далеко не самое мрачное место на земле, и при наличии у наблюдателя чувства юмора, не лишено некого изящества с элементами гармонии в сравнении с всеобщим хаосом и растущей энтропией.
   Мелкая щебёнка ухоженных дорожек хрустела под ногами, тонкий серп молодой Луны светил мне в спину, знакомые изгибы дороги петляли между могил. Я шёл через кладбище, такой молодой и здоровый, и думал о мёртвых, которых здесь находилось явное большинство. Вернее, я думал о Жанне, прекрасной юной девушке, которая чрезвычайно рано оказалась в этих пределах.
   А ведь думал не зря! Думал все предшествующие семь месяцев. Думал семь дней в неделю. Думал двадцать четыре часа в сутки. И - придумал!
   Уже и план у меня имеется, и - неплохой план! Но! И это тоже очень важно, что план мой базируется на реальных событиях, против которых трудно что-либо возразить. В моём плане всё логично, и основано либо на базе общечеловеческих ценностей, либо на моём собственном опыте.
   Лично мне известны три достоверных случая воскрешения людей из мёртвых. Первый - это Лазарь, которого оживил Иисус Христос в начале нашей эры. Формальность, конечно, но, покажите лучше! Можно не верить в бога, но отворачиваться от очевидного - хуже сектантства. Второй - это девушка Жанна из города Борчев, с коей я виделся в ресторане Беркучанска, но, которая одновременно умерла в голове Анны Васильевны, её матери, женщины субъективной, однако в нужную сторону. Ну, а третий - это Санька Михалычев, человек, которого я лично видел мёртвым, но который впоследствии оказался абсолютно живым. Сюда можно добавить и капитана Филонюка, однако мёртвым я его не видел. Значит, не факт!
   Пройдя ещё немного, я остановился перед оградкой. В неподвижном воздухе пищал комар. Темнота сгустилась. Город лежал где-то слева, обозначаясь тусклым ночным освещением. Запах сирени усилился, концентрируясь в терпкий сладковатый аромат. Хорошее Жанне досталось место. Тихое, и чуть в стороне от общего потока.
   Что же случилось с тобой девица-красавица? Какая хворь победила тебя? А хворь ли? В любом случае, я так и не смогу представить её мёртвой. Холодной и бездыханной, как Тутанхамон.
   "Как ты там, любовь моя? Я пришёл за тобой!"
   Калитка скрипнула едва слышно, как всегда это делала при моём появлении. Приветствовала, наверное?
   - Здравствуй, Жанна! - произнёс я немного театрально. - Как ты тут?
   Справа материализовалась скамейка. Именно та, что с пауком в холодной лужице. Проведя рукой по шершавой поверхности, и убедившись, что ничего нет, я сел на неё и закурил.
   Надо решаться, ибо пришло время действовать. То есть, либо выкапывать девушку из могилы, либо отправляться домой на просмотр утренних снов. Но ведь если я уйду, то Жанна потеряет свой последний шанс, выбраться из Вечности, в которую она так несправедливо угодила, а предоставить ей этот шанс, могу только я! И ещё: негоже разочаровывать мёртвую девушку. Она, наверное, уже знает о моих намерениях, а потому теперь, развернуться и уйти мне никак нельзя. С мёртвыми так не шутят!
   Я курил, и пускал кольца на Луну, яркий серп которой застыл в чёрных небесах. Звёзды ободряюще подмигивали мне из глубин Млечного Пути. Вселенная замерла в нетерпеливом ожидании близкого расширения.
   И, что?
   Да ничего, собственно, даже с диалектической точки зрения. И мысль моя проста, как инфузория туфелька: если Санька ожил, то почему бы не ожить Жанне? Логично? Даже более чем! И именно это теперь прочно сидело в моей голове. Словно гвоздь в заборе, загнутый с другой стороны. К тому же, я ничего не теряю! Абсолютно! Максимум, обвинят в некромании, и то, если попадусь. Но ведь не должен! Однако, для оживлении необходимо сначала выкопать Жанну из могилы, потом отвезти её тело к Проклятому месту, а далее осуществить с ней тот же манёвр, что я проделал больше трёх лет назад с телом Сашки Михалычева.
  
   Дело в том, что я уже посещал Грушевку в этом году. Произошло это зимой, после Рождества, в двадцатых числах января. Не слишком удобное время для путешествий, но, что делать? Слишком уж не терпелось мне проверить собственную теорию о природе вещей. Жизнь и смерть по Руслану Снегову!
   Собственная теория - это, как первый в жизни стакан вина: и хочется, и колется, и мама не велит! Что тут поделаешь? Диалектика. В общем, сдал сессию и поехал на перекладных по маршруту Горск - Грушевка. А ещё я прихватил с собой собаку неведомой породы, которая от свалившегося на неё собачьего счастья постоянно махала хвостом, преданно смотрела в глаза, и всё норовила лизнуть меня в нос.
   "Зачем ты взял с собой эту бестолковую дворнягу?" - спрашивал тогда меня мой же внутренний голос, ибо даже он не знал моей истиной цели.
   "Надо!" - бойко отвечал я ему. - "Потому как кое-что необходимо проверить".
   Добирался я долго, трое с лишним суток, однако дело стоило того. Когда же я, наконец, добрался до пункта назначения, то все обитатели Грушевки в количестве двух человек оказались в наличии. И дед Фёдор и бабка Мария меня сразу же узнали, встретили радушно, почти, как родного, а учитывая, что количество посетителей Грушевки приближается к нулю, так и вовсе радостно.
   Уже за столом вспомнили войсковую операцию двухлетней давности. Помянули блатных недобрым словом. Упомянули Филонюка с Куликом в положительных тонах. Короче, напоили меня, накормили, и спать уложили. От обильной и калорийной деревенской еды и крепкого ядрёного самогона потянуло в сон. В тягучий вязкий сон озабоченного человека. Нет, юные красавицы из торгово-кулинарного техникума мне не снились. И другие девушки с минимумом одежды меня в ту ночь не посещали. Потому что настроение тогда было не то, и общее состояние я имел напряжённое, и за правильность гипотезы своей стал вдруг всерьёз опасаться.
   Поздно бабка пить "Боржоми", когда печень развалилась.
   А потому спал я в ту ночь без сновидений. Только просыпался часто и смотрел в тёмное окно в ожидании позднего зимнего рассвета.
   Наконец, небо просветлело. Я быстро подскочил, собрался наспех, и, едва позавтракав, отправился в путь с собакой неведомой породы, которая радостно тявкала, прыгая вокруг меня, не ведая, какую собачью участь я для неё уготовил.
   Хозяевам Грушевки я сказал, что приехал поохотиться.
   - Зараз? - удивился дед. - Зимой у нас полювання не дюже гарно. Ось летом, так то зовсим друга справа.
   - А летом, так то само собой. Ещё раз приеду! - заверил я.
   - Ну, горазд! - дед как-то странно посмотрел на меня. - Сходи. Мабуть и подсечёшь кого.
   - Ну, так я пошёл?
   - С богом, Руслан.
   - Ага!
   - Ни пуха, ни пера!
   - К чёрту!
   На самом деле, я приехал в Грушевку, чтобы проверить на практике одну свою теорию, и посмотреть, стоит ли двигаться дальше в этом направлении. До Проклятого места дошёл без приключений. Отличный день тогда был: тихий, солнечный, морозный. Самое то! А далее, найдя место, где обнаружил Михалычева, я исполнил две заранее обдуманные вещи: сделал себе глубокий порез на руке, и застрелил собаку.
   Да. Убил бедное животное. Ей богу, убил! А потом пошёл обратно в Грушевку, таща мёртвого пса за собой. А далее, как нетрудно было догадаться, порез на руке исчез, а собака ожила!
   Вот так!
  
   Сигарета истлела и погасла. Долгие воспоминания не способствуют поддержанию огня, и красный огонёк иссяк. Ну, а как же без них, без воспоминаний? Они приходят незваными и уходят не спросясь. Всё, что помимо них, уже фантазия. А это мне ни к чему.
   Подойдя к кустам сирени, я раздвинул ветки. В глубине листвы, присыпанная землёй, лежала объёмная сумка цвета хаки. Я достал её, раскрыл молнию, и осмотрел содержимое. Всё находилось на месте, а значит, можно было начинать. В сумке хранился шанцевый инструмент, подобранный мною на все случаи жизни. Я долго готовился к тому, что должно было произойти сегодняшней ночью, а потому учёл, по возможности,
  любые случайности.
   Я всё продумал до мелочей с тех пор, как вернулся из Грушевки, и у меня возник ПЛАН. Вернее, он принял его нынешнюю форму. А потому, то, что необходимо, я принёс на кладбище, и спрятал, надеясь, что за короткое время, с инструментом ничего не случится. Остальное лежало в отцовской машине, которую я взял взаймы на время. Теперь необходимо всем этим воспользоваться, исполняя план, и надеясь на чудо.
   Однако груз сомнений тревожил меня, цепко связывая по рукам и ногам, и я всё не решался начать процесс. То есть, я не мог приступить к исполнению плана, потому что для этого необходимо было выкопать Жанну из могилы. И я не мог сделать этого по этическим соображениям.
   Луна продолжала свой путь по звёздной небесной сфере, сверчок продолжал пиликать, а Руслан Снегов сомневался.
   "Имею ли я право заниматься подобными вещами?!" - задавал я себе вопрос и не находил ответа. Ведь одно дело, когда нечто неблаговидное происходит случайно, без твоего ведома и воли. Другое - когда то же самое исполняется целенаправленно и осмысленно. Более того, с усилием воли, через не могу, не хочу или - боюсь. И вот, преодолев свои собственные комплексы, у меня тут же возникло иное сомнение, теологическое:
   "А не вторгаюсь ли я не в свою епархию?"
   "Вторгаюсь! Тут и к бабушке не ходи!" - был мне ответ.
   "А не соревнуюсь ли я с Господом!"
   "Соревнуюсь! Но он же не пожелал помочь!" - оправдывался я.
   "А может, я у дьявола отбираю его кусок пирога?"
   "Может и у него. Почему - нет? Но ведь и он оказался глух к твоим мольбам!"
   В общем, получалось так, что те, кто могли бы это дело поправить, умыли руки, оставив меня наедине со смертью. И у меня теперь нет выхода. Надо завершать начатое, и прочь сомнения! Ведь мне нет жизни без неё, без моей Жанны, а это я точно знаю. И пусть Господь покарает меня, если я этого заслуживаю. Или - дьявол. Однако я исполню вой план, чего бы мне это не стоило.
  
   Работал я быстро. Кряхтел, потел и посматривал на часы. Скоро рассвет и надо бы теперь поторопиться. Уж слишком долго сомневался я, вызывая на свет божий, то ли совесть, то ли богобоязнь, то ли ещё неизвестно что. Однако Всевышний пока молчал, и я как мог, пользовался этим.
   Мягкие комья земли отлетали от лопаты, яма углублялась и вширь, и вглубь. Холм возле могилы исправно рос. Хорошо, что цоколь с памятником ещё не возвели, а то бы киркой и лопатой работа не ограничилась. Ждут, наверное, когда земля просядет.
   "Копай глубже!" - шептал мне внутренний голос.
   "Загребай больше!" - повторял он же.
   "Кидай дальше!" - догадался я.
   "Пока летит - отдыхай!"
   Армейский принцип. Главное, с ума не сойти!
   Так и продолжались мои кладбищенские раскопки, пока лопата не упёрлась во что-то твёрдое. Я остановился, стоя в яме, и с упёртой в гроб лопатой. Мои ладони увлажнились от нахлынувшего волнения. По спине пробежал холодок страха от осознания содеянного. Тело содрогнулось, а в голове возникла мысль:
   "Она там! И сейчас я увижу её!"
   Я обкопал гроб, смахнул землю с крышки, и замер над ним. Сердце бешено колотилось в груди. Нас разделяла только крышка, словно вход в иной мир. А может, выход из него? - мелькнуло в голове ещё одно соображение. - В любом случае, надо поторапливаться!
   Делаешь - не бойся, боишься - не делай!
   Просунув лом между гробом и крышкой, я надавил, что было сил. Крышка скрипнула ржавыми гвоздями, и приоткрылась нехотя, словно давая мне шанс образумиться.
   Ну, уж нет, вперёд!
   Отогнув гвозди по периметру гроба, я снова замер. Нахлынула слабость, руки дрожали, как у алкаша со стажем, я сильно вспотел. Однако за спиной, словно кто-то нашёптывал мне нетерпеливо:
   "Давай! Давай! Теперь уже немного!"
   В сознании моём вдруг стали возникать видения божьей кары, одно ужаснее другого. Котлы с кипящей смолой, в которых варились нашкодившие грешники. Они истошно орали, но всем было по фигу. На огромной виселице болтался мертвец, обильно облепленный воронами, грифами и прочими любителями падали. Птицы жадно клевали хладный труп, и дрались между собой за протухшую человечину. Дикие звери терзали первых христиан, и мне было очень странно лицезреть последователей Христа в этом странном месте. А ещё я увидел гильотину, возле которой в неприличной позе замерла вся в беспомощных слезах Мария-Антуанетта. А ещё, черти, черти, черти кругом, с вилами, вёслами и лопатами. И все гогочут, как сумасшедшие.
   А чуть в стороне стоит он, и улыбается. Причём - с любовь улыбается. С чем же ещё?
   Я затряс головой, разгоняя возникший глюк. Видения исчезли. Черти - тоже, вместе с Марией-Антуанеттой.
   Я понимал, что занимаюсь делом не богоугодным, но ведь он не захотел мне помочь. А ведь я так просил!
   А дьявол? Я ведь и к нему обращался, а он лишь покачал кудлатой головой. Мол, сам разбирайся!
   Значит, они не оставили мне выбора?
   Нет, не оставили, а посему, будем вскрывать!
   "Тебе страшно?" - поинтересовался внутренний голос.
   "Ещё как!" - честно признался я.
   "А от его любви тебе не страшно?"
   "Я не задумывался!" - был мой ответ.
   "Пораскинь мозгами как-нибудь. Интересная тема. Он требует возлюбить ближнего, а сам устраивает для вас Страшный суд!"
   "Хорошо!" - пообещал я. - "Обязательно подумаю!"
   "А теперь, открывай!" - потребовал внутренний голос, и исчез.
   Я всем телом надавил на ломик, содрогаясь от ужасных предчувствий. Крышка открылась без единого скрипа.
   - Ну, здравствуй, Жанна! - только и вымолвил я.
  
   Она была прекрасна, как ангел, спустившийся на землю. Моя любимая Жанна, Жанночка, Жануся. Самая прекрасная девушка на свете. Даже здесь, находясь в гробу, она была лучше всех, краше всех, милее всех. Леди совершенство, посетившее наш бренный мир.
   Её тело не тронуло тленом, хотя прошёл год и семь месяцев со дня смерти. Запах смерти не коснулся её, наоборот, мёртвое тело источало тончайший аромат неведомых сладких благоуханий. Она лежала в гробу, словно живая, как упрёк тому, что её убило. Только глаза её с длинными густыми ресницами были закрыты. Будто уснула она, но никак не умерла.
   Роскошные волосы её волнистыми локонами опускались на плечи. Полные сочные губы её были слегка приоткрыты, словно ожидали моего поцелуя. Небольшой носик словно дышал. На пальце - колечко - мой единственный подарок. В ушах - серёжки - уже подарок мамы. Она лежала в своём любимом платье со скрещёнными на груди руками. Только дотронувшись до неё, можно было понять, что она мертва. Её промёрзшее тело было холодно, как лёд. Но, боже, как хороша!
   Мертва, но прекрасна! Просто прелесть, а не девушка!
   - Ты должна жить! - произнёс я, и разрыдался.
   Наверное, нервы.
  
   В Грушевку я не стал заезжать. Зачем? Лишние свидетели, даже такие, как дед Фёдор и баба Мария, мне были без надобности. Пришлось бы придумывать что-то, лгать, изворачиваться. К тому же со мной было тело Жанны. Про него-то что говорить? Нет. Обойдусь без свидетелей.
   Заехав в лес насколько возможно, я оставил машину, замаскировав её в густом кустарнике, а далее двинулся пешком к Проклятому месту, таща за собой волокуши с телом Жанны.
   Накануне, в Беркучанском лесном массиве прошла гроза. Сверкали молнии, и грохотал гром. Непогода продлилась несколько часов, а теперь посеревший лес замер, отдыхая от ненастья. Дождевая вода блестела на молодой листве. Частокол деревьев возвышался надо мной, распластав развесистые ветви. В окружении чёрной грязи густо рос подлесок. Отовсюду капало, словно с потолка бани в приёмные дни.
   Глядя вверх, я увидел над головой серую массу низких туч, готовую вновь пролиться дождём. Не повезло мне с погодой - факт! Словно природа решила вмешаться в мои дела. Всю последнюю неделю было тепло и сухо, а тут - на тебе - разверзлись небесные хляби, хоть волком вой.
   Намокшие потяжелевшие ботинки с налипшими комьями мокрой земли вязли в рыхлой, пропитанной дождём почве, чавкали и хлюпали при каждом шаге, засасывая ноги, словно болото. Не помогала даже туристическая обувь со специальной подошвой. Колючки кустарников цеплялись за одежду, пытались остановить продвижение, тянули назад, но я точно знал, чего мне надо. Я спотыкался о коряги и перекрученные корневища, они перегораживали тропу, и вынуждали идти в обход, но я чётко видел цель, и упрямо шёл к ней. Корявые ветки тянулись ко мне, будто пытаясь схватить, задержать, или не пустить, однако поставленная задача была ясна, и не вызывала сомнений. Возможно, Проклятое место и охраняла некая сила, но делала она это как-то неубедительно, особого рвения не выказывала, и фантазии не проявляла. Она просто вяло пыталась задержать меня, да и только. Не пустить!
   Куда! - возникал вопрос, прямой, как кротчайшее расстояние между точками.
   Ну, наверное, туда, где мне не следует находиться по теологическим соображениям. Ведь я совершаю святотатство с богохульством, покушаясь на божий промысел.
   Может быть! Но будь я проклят, если не пойду до конца, а там, будь, что будет, ибо это уже не человеческая территория. Я пойду туда, где меня никто не ждёт, из-за навязанных нам этических постулатов. Туда, где меня не желают видеть. Туда, где меня не желают знать.
   А, что там? - задавал я себе почти гамлетовский вопрос.
   Наверное, там есть ответы на все вопросы, в том числе "Что делать?" и "Быть или не быть?"
   Возможно, там сходятся день и ночь, а это всего лишь сумерки.
   Пожалуй, там видна грань между добром и злом, а это умные люди называют равнодушием.
   А может, хватит умствовать?
   Я остановился отдохнуть, когда понял, что уже нахожусь на месте.
   Нашёл! Эврика! - хотелось воскликнуть мне, но я вовремя понял, что моя фамилия не Архимед, и бегать голым по пустынным улицам Грушевки, даже для деда Фёдора и бабы Марии будет через чур. Обойдусь без эпатажа.
   Однако это было именно то место, где я обнаружил Сашку Михалычева чуть более двух лет назад. Всего-то?! Иногда мне кажется, что с тех пор прошла целая вечность.
   А может, спуститься в кратер? - мелькнула мысль, однако я тут же отмёл её. Стоп! Ведь я пришёл сюда ни за этим, как бы заманчиво оно не выглядело. Я пришёл сюда оживлять Жанну, имея за плечами лишь опыт осмысленного оживления собак. Всё остальное - по боку! Потому что тело моего Лазаря лежит рядом, и требует регенерации. Конечно, хочется посмотреть, как она там, но я не сделаю этого, ибо это не изменит моего решения. Нет! Буду начинать прямо сейчас, не глядя на неё.
   Я завернул её в специально сделанный дл этого чехол, который удобно тащить по пересечённой местности, а также комфортно и той, кто там находится. Вообще, я хорошо подготовился к путешествию к Проклятому месту. Продумал детали. Предусмотрел возможные неудобства. Сделал всё возможное, чтобы облегчить движение.
   Поздравляю, Снегов! Тебе не в чем себя упрекнуть. Ты сделал всё, что мог. Всё, что под силу энергичному и целеустремлённому одиночке, и теперь готов, как морально, так и физически. И теперь только один вопрос мучает меня: сработает ли эффект оживления по отношению к Жанне, потому что её случай особенный.
   Филонюк и Михалычевым реанимировались в тот же день, когда были убиты, то есть, спустя лишь несколько часов после смерти. Петрович, во время войны, через сутки. Убиенная мною собака - спустя пару часов.
   А Жанна? Произойдёт ли с ней тоже самое? Ведь со дня её смерти прошёл год и семь месяцев, и не случились ли с её организмом неких необратимых изменений, которые помешают процессу оживления?
   Ладно. Мои приготовления теперь закончены. Нечего рассуждать, когда обратной дороги я для себя не оставил.
   А посему, впрягшись в специально разработанные мною волокуши, я пошёл по направлению к Грушевке.
   И ни пуха мне, ни пера!
   К чёрту!
  
  
  
  
   30 АПРЕЛЯ 1993 ГОДА.
  
  
   Дверь с надрывом лязгала за спиной, судорожно пытаясь закрыться, но все напрасно. Металл скрежетал по металлу, сжатый воздух шипел и свистел, но ей что-то мешало, словно кость в горле. Наконец, скрежет и шипение резко оборвалось, пневматика что-то выплюнула в пространство, и дверь с громким стуком захлопнулась, словно удар гильотины.
   Я обернулся. Автобус, кашляя перегретым паром, нервными корявыми рывками пытался тронуться с места. Сквозь запыленные, засиженные мухами окна, размытыми контурами выглядывали равнодушные лица пассажиров, отрешенно смотревшие куда-то вдаль. Засохшая, почти окаменевшая грязь, чернела островками на облезлой обшивке, словно коровьи блины на пожухлой траве.
   Наконец, фыркая и кряхтя, обдав округу облаком пыли и бензиновых паров, автобус со скрипом отъехал, сверкнув на последок сакраментальным словом из трех букв, тщательно выведенным готическим шрифтом на пыльном стекле заднего окна.
   Семь с половиной лет прошло, а здесь ничего не изменилось. Абсолютно. Даже автобус, по-моему, был именно тем, прежним, вынырнувшим из прошлой жизни, с всё тем же хмурым водителем на продавленном дерматиновом сиденье, и с всё той же неизменной "беломориной", торчащей из густых, порыжевших от никотина усов.
   Заплеванная остановка была сплошь усеяна окурками и семечной шелухой, нижняя часть потрескавшихся стен пожелтела от мочи, а раскрытый зев перевернутой урны кричал о чём-то в зияющую пустоту. Как и следовало ожидать, здесь всё осталось как прежде: и треснутые пеньки от давно разломанной скамейки, и рисунок голой женщины со всеми анатомическими подробностями, и нецензурные слова с большим количеством грамматических ошибок, и названия неведомых рок-групп, испещряющих стены корявой клинописью, словно наскальный календарь майя.
   Город детства.
   Еще по пути сюда, трясясь по ухабам в душном прокуренном автобусе, и неотрывно следя за пейзажами, мерно пролетающими за окном, я незаметно погружался в какой-то ностальгический транс, постепенно захвативший меня полностью и не отпускавший почти всю дорогу, вытягивая из далекого и темного нутра моего такое, чего, казалось, я никогда ни помнил и не знал. Дремавшие где-то воспоминания струились чередой ярких, быстро сменяющих друг друга картин, возникающих вдруг, лишь на мгновение и исчезающих также внезапно, как и появились: речка, серебристой змейкой уходящая куда-то вдаль, за горизонт; разбитые мостовые с провалившимся асфальтом; изумрудно-зеленые луга, с вкраплением упитанных туш отъевшихся коров; развалившийся, проржавевший трактор, торчащий посреди поля застывшим артефактом. И многое другое. Все то, что независимо от наших желаний, переплетаясь вместе, и накладываясь, друг на друга, рождало смутное представление о том, с чего же все-таки начинается Родина.
   Желание посетить родные места, где я не был столько лет, пришло не сразу. Оно копилось где-то в неосознанной глубине, складываясь во что-то ёмкое и ощутимое из неожиданно увиденных старых фотографий, вдруг обнаруженных между книгами; из случайных фраз, сказанных кем-то, без намека, но воспринятых мной ИМЕННО ТАК; из кадров программы новостей о событиях, случившихся там, где осталось все лучшее и светлое и чего, к сожалению уже никогда не вернуть. Я возвращался домой, хотя прекрасно понимал, что лучше этого не делать. Лучше вернуться назад и не будить призраки прошлого, которые все чаще мерещились мне сквозь загаженные окна дребезжащего автобуса, по мере приближения к городу. Лучше вернуться.
   Кому лучше?
   Низкое солнце, еще мгновение назад цеплявшееся за вершины холмов, неожиданно скрылось в объятиях появившихся туч, погружая округу в пелену сгущающихся сумерек. Контуры ландшафта, так явственно вырисовывавшиеся ещё недавно, стали размытыми, сливаясь в бесформенные серые пятна, ограниченные лишь более тёмными участками лесных массивов.
   Я ощутил, вдруг, какой-то сладковатый озноб, выплывший словно туман из глубин детских страхов, в которых сконцентрировались все милые сердцу ужасы страшных историй, слышанных когда-то ночью, у костра, под усеянным звёздами небом, от убелённых сединами старцев и жутковатых старух, давно забывших сколько им лет, и для которых граница между реальностью и вымыслом давно размылась и исчезла, погребённая бесчисленной чередой прожитых лет.
   Темнело быстро. Жерло перевёрнутой урны чернело вселенским мраком, а окурки и семечки, словно неведомые насекомые, начинали шевелиться и двигаться, будто живые, под тускнеющим светом заходящего светила. Вечно юная дива томно улыбалась мне со стены, жеманно пряча похотливый взгляд под полуприкрытыми, неестественно длинными ресницами.
   Я закурил. Так зачем же я всё-таки приехал?
   Осознание бессмысленности происходящего было настолько очевидным, что я даже не спорил с самим собой. Зачем? Происшедшее ТОГДА всё дальше уходило в прошлое, но от этого оно вспоминалось не реже. Совсем нет. Скорее наоборот, чаще. И хотя я старался не думать об этом, оно всё равно витало где-то рядом, в пугающей близи, готовое наброситься и смять, лишь только что-то мимолётное лёгким прикосновением напомнит о былом.
   И всё же я приехал. Наверное, я слишком часто клялся самому себе в том, что никогда не сделаю этого. Может быть, не следовало? Порой моим заверениям в невозможности возвращения не было конца, но стоило ли зарекаться в том, чего не дано исполнить? Ведь недаром замечено, что чем чаще ты клянёшься в чём-либо, тем большая вероятность того, что ты сам же эту клятву и нарушишь. А может, мне просто хотелось приехать, но я не решался себе в этом признаться, понимая отчётливо, что за этим желанием таится одна из смутных и тёмных сторон моей души, которую я сам до сих пор не смог понять? И она, эта сторона, темна и беспросветна, во многом туманна, но - и это самое главное - она существует! Она дремлет где-то, словно в засаде и, вдруг, появляется в самый непредвиденный момент, да так, что и избавиться-то от неё не представляется возможным. Я просто загнал её когда-то в отдалённый слой подсознания, в некий закоулок души, где она и находилась долгие годы, пока, вдруг, неожиданно появившись, не вызвала у меня насущную необходимость в этой долго откладываемой поездке.
  
  
   1 МАЯ 1993 ГОДА.
  
  
   Подзабытые архитектурные пейзажи стали попадаться почти сразу. Лишь с маленькими изменениями и дополнениями. Ну, а в целом, можно было отметить, что новые веяния почти не коснулись нашего сонного захолустья. Однако кое-где уже виднелись коммерческие ларьки, торгующие китайским ширпотребом, а на фоне давно не беленых фасадов расположились неестественно яркие рекламные щиты, с которых хищно, до первобытной плотоядности, скалились белозубые улыбки полуголых баб-с.
   Площадь Ленина находилась всё там же, где ей и было положено быть. В самом центре. Чугунный вождь указывал куда-то вдаль, за горизонт, в туманные дали несбывшегося будущего, а его обгаженное птицами тело с серо-белесыми потёками засохшего помёта так и осталось стоять нетронутым. Странно, что его ни сбросили, ни демонтировали, и ни взорвали во времена революционного воцарения либеральных ценностей. Факт. Суровая рука демократа так и не коснулась главного пролетария, что однозначно свидетельствовало в пользу горожан.
   Административные корпуса старого города также остались на месте, хотя и изменили свои функциональные предназначения. На здании бывшего горкома КПСС красовалась вывеска: "Ипотечный Банк". Исполком горсовета превратился в некое акционерное общество, название которого трудно было разобрать. Городская библиотека, имени Карла Маркса, переквалифицировалась в стриптиз-клуб "Ночная Бабочка". Ну, а на стадионе "Динамо", прочно обосновался оптовый рынок.
   Правда, отмечались некоторые анахронизмы. Средняя школа - осталась школой. Копторговский магазин стоял там же. Колхозный рынок же, хотя и сохранил своё первоначальное предназначение, всё же разросся до чудовищных размеров. Теперь, судя по вывескам, помимо мяса, овощей и фруктов, он включал в себя игровые автоматы, разливочные, закусочные, рюмочные, и, в конце концов, даже "Казино".
   Чуть в стороне, за рынком, ютились одно- и двухэтажные дома частного сектора, с вкраплениями дворцов и вилл местных олигархов, а далее, на окраинах, словно напоминание об оттепели всем жертвам "перестройки", угрюмо серели безликие корпуса "хрущовок".
   И, тем не менее, в основном, всё в Горске осталось неизменным, как в "старые добрые времена", ибо природу ни обманешь. Тихая, сонная речка, лениво текущая между холмов, была также ленива, как и сто лет назад. Темнеющие провалы леса, начинающиеся сразу у городской черты, были также дремучи и угрюмы, как и во времена детства моей бабушки. Ну, а изумрудно-зелёная трава, так обожаемая крупным и мелким рогатым скотом и в изобилии растущая повсюду, к счастью оставалась такой же сочной и питательной, как и всё, что имело место в Российской Империи до 1913 года.
  
   А вот и дом, где она жила. Сюда я и направлялся.
   Ну, здравствуй, Жанна!
   Дом был мрачен и зловещ. От него незримо исходило нечто чуждое, давно отжившее, словно он и не принадлежал этому миру, а лишь терпеливо ждал, когда же наступит его время кануть в вечность.
   Здесь давно никто не жил. Семья уехала сразу после её смерти, а он так и остался стоять. С тех пор его так никто и ни купил. Да и кто захочет поселиться здесь, в этом прибежище печали, где каждый камень, каждый кирпич источает горе и смерть.
   Не знаю почему, но все заброшенные дома, где бы они ни находились, чем-то похожи друг на друга. В них было что-то особенное. Что-то отличающее их от всего остального. Нечто таинственное и тёмное. И непостижимое. Их окружала неведомая, присущая только им, аура. От них исходил какой-то странный, возможно, отрицательный магнетизм, который вытравливал из человека всё рациональное, изгонял реальное, а вместо этого в сознании людей, вдруг оказавшихся в заброшенном доме, рождалось что-то тёмное и жуткое, застилающее серой мутью весь остаток здравого смысла. Эти дома странным образом действовали на психику, инициируя в людях некую обратную сторону их бытия и, недаром, вокруг подобных зданий, всегда витал магический шлейф из страшных историй и легенд, мрачных и жутких, липнущих к ним словно банный лист к заднице.
   Её дом был из таких. Покинутый и заброшенный он устало доживал свой век в застывшем безмолвии и могильной тишине, окружающем его с тех пор, как всё это произошло. Он стоял немного в стороне от других домов, словно отгородивших от них стеной безмолвия, обособившийся в своей пустоте и необитаемости. Тёмные провалы окон с выбитыми стёклами были заколочены крест-накрест мощными сосновыми досками и слепо взирали на мир мёртвым, остановившимся взглядом. Словно граница, поделившая мир на ДО и ПОСЛЕ этого.
   Забор весь перекосило. Отвалившиеся доски лежали тут же, растрескавшиеся и пыльные, с коряво торчащими ржавыми гвоздями, а сломанная калитка, беспомощно висевшая лишь на одной петле, жалобно скрипнула, когда я открывал её.
   Дом постепенно разрушался. Черепичная крыша зияла острозубыми дырами, труба обвалилась, а переднюю стену, со сплошь осыпавшейся штукатуркой, пересекала длинная, зигзагообразная трещина.
   Двор одичал. Бурьян буйно разросся и занимал почти всё свободное пространство вокруг. Сквозь его заросли едва угадывались стены коровника с провалившейся крышей и, заготовленная когда-то давно, почерневшая от времени, длинная поленница дров.
   Я поднялся по полусгнившим ступеням на крыльцо и толкнул дверь. Она с ржавым скрежетом отворилась, обнажая чёрную пасть дверного проёма, из которого на меня дохнуло затхлостью и плесенью. Внутри было сыро и темно. Свет едва пробивался сквозь выбитые окна, и в его тусклых белесых лучах серой мутью кружилась пыль и клочья старой паутины.
   Я сделал ещё шаг и остановился. На чердаке какая-то живность шуршала и бегала, стуча коготками по трухлявым доскам, от чего с потолка что-то сыпалось и медленно оседало, беззвучно падая на грязный пол.
   Нет. Дальше не пойду.
   Я вышел обратно на крыльцо, жадно вдыхая свежий воздух. Не пойду!
   Это не страх. Вовсе нет. Просто не хочу, и всё.
   И, не могу!
   Я закурил. Вокруг стояла полная тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев от лёгких порывов ветра. Я вспомнил, как когда-то давно уже стоял здесь. Вернее - мы стояли. Вдвоём. И дом был на том же месте, и двор, и крыльцо. Всё как будто бы то же. Но, нет, тогда было всё иначе. Всё ни так. Тогда здесь витали совсем другие запахи и звуки. Они были наполнены жизнью, они радовались ею, и, наверное, тогда я понял, что буду любить её всегда.
   А она?
   Может быть.
   Сейчас мне кажется, что именно в тот вечер мы оба поняли, как бесконечна наша любовь.
   Я закрыл глаза, и, тут же в голове у меня возникла картина, яркая и живая: тёплая лунная ночь; мириады звёзд, пульсирующих в небесной черноте; дурманящие запахи ночного сада; сверчок, стрекочущий где-то на чердаке...
   Я находился здесь же, на крыльце, а рядом со мной, таинственно улыбаясь в темноту, стояла Жанна, счастливая и беззаботная, смотрящая на меня смеющимися загадочными глазами. И я, одуревший от счастья...
   Я открыл глаза.
   Картина исчезла.
   Калитка слегка поскрипывала, заросли бурьяна шевелились, словно живые, а ветки одичавших яблонь угрюмо раскачивались в такт скрипящей калитки.
   Всё, пора идти.
   Ностальгия хороша только до определённых, разумных пределов, и, желательно, с элементами здравого смысла, иначе - пропасть. Шершавый мрак сумасшествия и чёрные одежды. В таких делах надо быть очень осторожным, ибо голова, вместилище умственного, сознательного и бессознательного, субстанция тонкая, но тёмная. Важно вовремя остановиться. К тому же, как мне кажется, лично я, этого самого предела вполне достиг. Причём всего лишь за какой-то час. Стоило лишь прогуляться по городу и посетить её дом. Так что всё, стоять, дальше - ни шагу!
   Деревянные ступеньки крыльца гнулись и трещали надрывно, пока я спускался во двор, бурьян волнообразно шевелился, обдуваемый ветром, яблони раскачивались, шевеля молодой листвой...
   Я сделал несколько шагов в сторону калитки, когда из дома донёсся какой-то шум. Еле слышный. Я продолжал идти, но постепенно начал замедлять шаг.
   Что такое?
   Шум. Он показался мне... Каким? Странным? Может быть. Но это ... Не знаю даже, как назвать. Это был шум... Это похоже...
   Я остановился.
   Чёрт! Это было...
   Я повернулся к дому. Шум повторился. Я напряжённо вслушивался в него, стараясь понять, что это, пока его отзвуки не растворились в шелесте листвы.
   Не может быть!
   Я даже непроизвольно сделал несколько шагов вперёд, к дому.
   Стоп. Я приказал себе остановиться. Ни надо иллюзий. Хватит. Так можно вечно бегать туда-сюда. Мало ли, что мне показалось? Ветер дует, бурьян шелестит, старый дом поскрипывает. Плюс аура места. Здесь, что угодно может послышаться. Хорошо ещё, что ни привиделось.
   Как только я так подумал, дверь сарая, стоящего возле забора, на противоположной стороне двора, стала приоткрываться. Причём, ни резко, как от порыва ветра, а именно медленно, будто кто-то, не торопясь, хотел выйти наружу.
   Мне было плохо видно, мешали деревья и разросшийся бурьян, но ...
   Из дома вновь раздался шум. Будто кто-то уронил пустое металлическое ведро и оно, упав, стало перекатываться по полу.
   Чёрт! Кто там может быть?
   Я смотрел на дом, стараясь хоть что-то рассмотреть сквозь черноту оконных проёмов.
   Может бродяги?
   В какой-то миг мне показалось, что в одном из окон что-то промелькнуло. А может, подростки? Хулиганьё местное. Забрались в дом, что бы покурить, выпить, а может и "травкой" побаловаться?
   Я сделал шаг вперёд, и, в который раз уже за этот день, застыл на месте.
   Может, показалось?
   Да нет, ни показалось. Что-то вокруг меня происходило. Что-то было ни так. Ни так, как было раньше, всего лиши несколько секунд назад. Но, что?
  Я посмотрел вокруг себя. Странно всё. Непохоже. Но ... Всё вокруг меня, весь двор, однозначно изменился. Но, как?
   И тут, вдруг, я понял. Вернее - заметил. Ага, хорошо, что заметил. Но, ведь этого не может быть! А почему, не может?
   Двор действительно изменился. Ни так, чтобы очень, но... Кому - как. По мне, так вполне заметно.
   Окна, только что забитые крест-накрест, теперь таковыми не были. Забитыми, я имею ввиду. Крепкие сосновые доски отсутствовали напрочь, а вместо разбитых окон, теперь, хоть и пыльные немного, имели место вполне целые стёкла, в которых весело отражалось майское солнце.
   Ерунда какая-то!
   Зигзагообразная трещина на стене - исчезла почти совсем. Она была, да, она имела место, но гораздо меньших размеров, и находилась теперь наверху, возле крыши, а не шла до земли.
   Я протёр глаза. Бесполезно. Трещина почти отсутствовала, более того, мне показалось, что она исчезает на глазах.
   Я отвернулся. Ещё чего не хватало. Время не может идти вспять
   Но...
   И бурьяна, вроде, стало меньше. Или мне кажется?
   А дыра в крыше была? Острозубо ощеренная?
   А труба дымохода?
   Я развернулся и пошёл к выходу. К калитке.
   Хватит! Что за дурость? Этого не может быть, а значит, этого и нет вовсе. Мне просто показалось. Показалось?
   Через мгновение я побежал.
   Быстрей отсюда! Что-то там я думал совсем недавно о неком пределе, который лучше не переступать. Точно. Совсем не нужно, а я, дурак, взял и переступил. Идиот!
   Не хватало ещё галлюцинаций подхватить. Для разнообразия. Вначале, что-то послышалось, потом - привиделось, а что дальше? Хороший вопрос.
   Я был уже возле калитки, когда одна мелочь, вдруг, бросилась мне в глаза. Кому - мелочь, а кому и не очень. Всё потому, что уж тут, я никак не мог ничего перепутать. Ибо заострил внимание на это. Ага. Точно. Прямо перед тем, как войти во двор.
   Вот тебе и "здрасте"!
   Да. Забор был полуразрушен.
   Да. Отвалившиеся от него доски валялись на земле с торчащими ржавыми гвоздями.
   Да. Заросли бурьяна доходили до забора и почти полностью скрывали его со стороны двора.
   Но!
   Калитка!
   Да, да. Она самая. Чёрт! Я замотал головой. Ни помогло. Она ...
   Она висела на двух петлях. На двух!!! Ни болталась на одной, а разболтано висела на двух.
   Вот так.
   Я вышел на улицу. Со стороны стадиона отдалённо доносились звуки бравурных маршей и чьи-то бодрые голоса из репродукторов. Не знаю, как и объяснить, хотя в этом и нет ничего странного, но мне, вдруг, очень сильно захотелось выпить.
   Было бы неплохо.
   Я вышел на тротуар и быстрой походкой направился к центру города.
   Калитка, уже в который раз, ржаво скрипнула за спиной, но я ни обернулся.
   Всё. С меня хватит. Пусть ржавеет дальше. К тому же, очень ни хотелось увидеть вдруг ещё и третью петлю.
  
  
   Центр города встретил кумачом и транспарантами. Портреты Ленина и Сталина чередовались с бородатыми ликами Маркса и Энгельса, а также кое-какими неизвестными мне лицами, наверное, неокоммунистами. Их взгляды излучали суровость, но справедливость, волевые подбородки давали понять, что в мире далеко ещё не всё в порядке, сдвинутые брови ориентировали на борьбу с мировым империализмом, а ленинские морщины на лбу указывали на беспрестанные думы и заботы о судьбах Родины и народа.
   Первое Мая! Честно говоря, в связи с последними событиями, я совсем забыл о нём. Праздник солидарности трудящихся бодрил и кружил голову как в былые советские времена. Не скажу за других, а я всегда искренне любил этот день коллективного помешательства. Констатация достижений и успехов социалистического строя внушала перспективы, указывала на фронт работ в ближайшем будущем и, кроме того, дарила такое подзабытое теперь чувство, как уверенность в завтрашнем дне.
   "Да здравствует Первое Мая! Ура!"
   Потрескивающий голос из репродуктора низвергал в пространство заезженные лозунги, набившие оскомину, но ни потерявшие при этом некоторой злободневности, а в связи с последними событиями во внутренней политике были явно двусмысленными, а где-то даже, пикантными.
   "Ура!!!" - разрозненно отозвались собравшиеся.
   Мне всегда нравилось ходить на демонстрации. И в школе, и в институте, и потом... И я так же всегда искренне не понимал тех, кто всеми правдами и неправдами пытался на них не пойти, а "не пойдя", потом, болезненно радоваться этому, выпячивая своё недоразвитое "фрондёрство" и гипертрофированную склонность к оппозиции существующему режиму.
   Только вот режиму-то было глубоко "по фигу" этот недоношенный протест, ну, а на большее эти протестанты были явно неспособны. Разве только анекдоты на кухне, причём спьяну, шепотом и при закрытых дверях и занавешенных окнах.
   Хороши революционеры!
   Я же любил эти скопища прозомбированных граждан СССР, и не скрою, мне нравилось быть одним из них. Что плохого в том, что бы собраться вместе, попеть, покричать, а где-то и поплясать, выпить водки или портвейна, подключиться к коллективному разуму, зарядиться положительной энергией от других, причём таких же, как ты, советских, с такой же зарплатой, жилплощадью и устремлениями?
   Да ничего плохого.
   "Слава Коммунистической партии, ура!"
   "Ураааааааааааааа!!!"
   Я тоже закричал и присоединился к одной из колонн. Просто так. Наградой за это было несколько одобрительных взглядов усатых пенсионеров, похожих друг на друга как Кастор на Полидевка, с красными гвоздиками в петлицах и с несбыточными лозунгами на транспарантах, старательно выведенных нетвёрдой уже рукой.
   Вокруг бегали ихние внучки с красными шариками в руках и с пионерскими галстуками на детских шеях, причём явно ни по возрасту.
   Ну, да ладно.
   От портрета Иосифа Джугашвили я отказался, по принципиальным соображениям, а вот искусственную красную гвоздику взял. В конце концов, где-то в глубине души, я, уж если и ни стопроцентный коммунист, то уж социалист - это как минимум.
   "Пролетарии всех стран - соединяйтесь!"
   "Ураааааааааааа!!!"
   Колонна остановилась. Какой-то молодой коммунист с измождённым, осунувшимся лицом, с повязкой на руке, и, наверное, самый озабоченный из всех, побежал узнавать, что случилось. Человеческая масса ждала примерно минуту, а потом, по два, по три, стала отлучаться в сторону павильонов на свежем воздухе, где имели место водка, вино и пиво.
   Возвращались довольные. Красные лица лоснились от удовлетворённых потребностей и плотоядного счастья. Всё чаще и чаще упоминаемый всуе западный мир, во главе с США, который, по мнению трудящихся, должен был вот-вот начать конвульсивно содрогаться и корчиться в ожидании длительного гниения и неминуемого краха.
   "Бедные капиталисты!" - подумалось мне.
   После очередного шалмана у меня, вдруг, сформировалась мысль и осознание того, что, скорее всего, президент США, рискует преждевременно скончаться от приступа безудержной икоты, ибо поминали его недобро и очень часто.
   Вспомнилось счастливое детство. "Счастливое" - без иронии, ибо я искренне верил в это. Да так оно, наверное, и было. Так вот, тогда, я часто ловил себя на мысли о том, как мне удивительнейшем образом повезло, что я родился в СССР. Какое это счастье ощущать, что у нас социализм, что у меня и других советских детей - самое счастливое в мире детство, что дети, родившиеся в соцлагере - единственные в мире, кто одет, обут, сыт и здоров.
  А все остальные... Голодные, холодные, одеты в лохмотья и у них нет крыши над головой. Они ковыряются на свалках в поисках еды и ночуют в холодных подвалах. Бедные дети капитализма! И лишь горстка толстых, разжиревших на эксплуатации человека человеком, капиталистов-империалистов жрут и пьют "от пуза", живут во дворцах и ездят на "Мерседесах". И, кстати, все до единого во фраках, с галстуками-бабочками, в "цилиндрах", и, почему-то, в тёмных очках. Вот так. Мне становилось обидно за ихних рабочих и крестьян. Что же это они? Ведь надо бороться! Я сжимал детские кулачки, и пролетарская ненависть волной накатывалась на меня. Ну, ничего. Вот вырасту...
   Вот я и вырос. Что дальше?
   Прибежал молодой коммунист с повязкой. Лицо осунулось ещё больше. Правое веко дёргалось в приступе нервного тика.
   - Ммможно ддвигаться ддальше.
   Хорош борец за счастье угнетённых. Он ещё и заикается!
   "Да здравствует мировая революция! Ура!"
   "Урааааааааа!!!"
   Подошли к трибуне. В президиуме находились олигархи от коммунистической партии. Верные ленинцы и крепкие хозяйственники. Борьба с мировым империализмом стоила недёшево, требуя высоких зарплат и усиленного питания. Иначе их не победить. Это - точно.
   Лидеры провинциального Интернационала лениво помахивали выхоленными ладонями, будто отгоняли мух. На приветствие солидирующимся массам это совсем не походило. Их плащи, пиджаки и галстуками отсвечивали Зайцевыми и Юдашкиными, а кое-где и Версаччи. Застывшие улыбки скалились белоснежной керамикой, демонстративно указывая на новые технологии в стоматологии. В общем, ядовитая смесь из презентабельности, корпоративности и высокомерия.
   Три в одном.
   А народ, тем временем, постепенно заводился.
   Лица трудящихся изображали почти одно и то же, только в различной интерпретации. В них читалось предвкушение от ожидания праздничного стола с оливье, селёдкой под шубой и квашеной капустой; далее, видны были картошка, шпроты и жареная курочка; ещё немного, и стали различимы солёные огурцы, колбаса и копчёное сало. Ну, а в самом углу, в холодильнике, запотевшим монументом, будто вызов давно погибшей "перестройке", стояла водка, ноль/семь, а то и ноль/семьдесят пять.
   Где она, а где "перестройка"?
   Да, народ, наконец-то завёлся, но, что послужило причиной этого, до конца было ни ясно. То ли пламенные речи бойцов за всеобщее счастье, то ли обилие "забегаловок" на всём пути следования праздничной колонны.
   Измождённый комсомолец с красной повязкой перестал заикаться и произносил зажигательные речи, одна идиотичнее другой. Но демонстрантам было плевать на недоработки во фразеологии и полное противоречие здравому смыслу. Главное, что громко, задорно, где-то - с матерком, а кое-где - с металлом в голосе. В конце концов, должен же быть кто-то виновен в этом бесконечном бардаке? Должен. Так пусть это будут дерьмократы и либерасты.
   Вот так.
   И, скажем им всем "нет", дадим отпор фашистам и террористам, сомкнём ряды против националистов и расистов, станем "плечо к плечу" и дадим увесистого пинка "гомикам", "педикам" и прочим "голубым".
   Всё. Раз перешли на половые взаимоотношения, то пора уходить. Я вышел из праздничной колонны. В след мне, из чёрных провалов тысяч перекошенных ртов неслись "многие лета" всему, что хоть отдалённо напоминало "призрак коммунизма", ну, а гомосексуалистам и лесбиянкам досталось больше всех. Как всегда. И это правильно: нечего совать, куда не следует.
  
  
   Я прошёл несколько кварталов, свернул с Центрального проспекта и, когда звуки праздника стали едва слышны, вдруг, резко остановился.
   Нет. Со мной ничего не случилось. И здоровье моё было в порядке. И ничего ужасного я не увидел. И белый свет не перестал быть.
   Нет. Случилось гораздо худшее, потому что я вспомнил, вернее - узнал.
   Узнал этого молодого коммуниста. Комсомольца с красной повязкой. И от этого становилось стыдно. И, чем дальше, тем больше. Я стоял посреди улицы и ощутимо краснел. Пунцовел почти что.
   Господи, как я мысленно издевался над этим парнем с озабоченным лицом и нервным тиком. Цинично иронизировал. Свысока. А ведь он...
   Это был Андрей Бореев из параллельного класса.
   Чёрт!
   Я повернулся и пошёл обратно.
   Всё бы ничего, только озабоченность его, теперь, виделась в другом свете. И измождённость его была несколько иной природы, чем я предполагал изначально. А осунувшееся лицо - тем более. И дёргающийся глаз, и нервный тик, и заикание...
   Всё было ни так.
   И речь его, теперь, приобретала совсем другой смысл. И с фразеологией стало всё нормально.
   Да.
   И он имел на это право. Как и я. Ибо он воевал там же где и я. В этой паршивой стране, которую я теперь очень сильно не люблю. Там его тяжело контузило. Отсюда, и заикание, и нервный тик, и с фразеологией некоторые нелады. И проблемы со здоровьем. А отсюда - измождённость и осунутость.
  И жгучая нелюбовь к тем, кто его туда отправил, потом предал, а теперь бросил, ни дав, ни копейки.
   А кто сейчас возьмёт его, заикающегося, почти калеку, на работу? Кто даст возможность нормально жить?
   Никто.
   Отсюда и озабоченность на лице. И болезненное желание применить себя хоть где-нибудь. Без разницы - где. Лишь бы ощутить себя частью чего-то большего, чем четыре стены в "хрущовке", и быть хоть кому-то полезным самую малость.
   Так что, мировая революция, здесь, абсолютно ни при делах. И крепкие хозяйственники на трибуне - тоже. И, никто не виноват. Просто, так получилось. Ни повезло.
   От всего этого я стал противен сам себе.
   Так нельзя.
   Я быстро пошёл обратно. Почти побежал.
  
   Андрей узнал меня, и был чертовски рад этому. Хотя, честно говоря, мы ни то, что друзьями, хорошими товарищами даже не были. Вынужденные попутчики, так сказать. Привет - привет. И всё. Разные компании и интересы.
   Он был из "очкариков". "Очкариков" ни в смысле плохого зрения, а по внутренней сути. Правильный ребёнок, интиллегентные родители, мозги, чуть выше среднего, стопроцентная посещаемость в школе, примерное поведение, стандартная, одобренная комсомолом, стрижка, четвёрки и пятёрки в дневнике, единственная тройка по физкультуре, и пролетарская "пятая графа". На лбу его огромными буквами был начертан весь не замысловатый путь Андрея Бореева в нынешней жизни: институт, работа в конструкторском бюро, курсы повышения квалификации, и, венец карьеры, должность заместителя начальника отдела.
   В общем-то, всё так и было поначалу. Он с большим трудом поступил в
   институт, с жаром набросился на учёбу, потом и кровью зарабатывал свои
   "хорошо" и "отлично", стал получать повышенную стипендию, но...
   После первого курса, осенью, его, как и меня, забрали в армию, и он попал
   служить в далёкую страну, на востоке, о которой он до этого ничего ни знал.
   Мы зашли в первый попавшийся бар и заказали по "сто".
   А потом, ещё по "сто".
   И ещё...
   Сначала мы сидели друг напротив друга в неловком молчании, как бывает часто при встрече давних, но не слишком близких знакомых, которые давно ни видели друг друга. Слишком мало связывало нас, а потому вначале было как-то неловко. Я боялся ненароком сморозить что-нибудь ненужное или неприятное для Андрея, и тем ещё более усугубить неловкость. Наверное, он ощущал примерно то же самое.
   Так бывает. И, наверное, поэтому, для разгона, чтобы завязать разговор и снять напряжённость, мы многовато выпили.
   Очень может быть.
   Но это помогло. Постепенно, беседа наладилась, и барьеры рухнули. И, понеслось.
   А помнишь? Да, помню.
   А знаешь? Нет, не знаю.
   А этот?
   А тот?
   В общем, пошло-поехало. Контакт наладился, и мы были оба искренне рады этому.
   Андрей опять перестал заикаться, но говорил немного медленно, сильно растягивая слова, от чего казалось, что он тщательно обдумывает каждую фразу.
   А может быть, так оно и было? Ведь нас связывало ни так уж много общего. Школьные друзья и знакомые, которых каждый из нас не видел очень давно и теперь, после стольких лет, мы пытались выудить из дебрей памяти нечто, что связало бы нас ни надолго, хотя бы на время общения, пусть даже с водкой, это - ничего. Но, что смогло бы образовать некий мирок вокруг нас, где, посидев и пообщавшись, и также вспомнив былое, мы вновь разбежимся, скорее всего, надолго, а может - навсегда.
   Мы призвались в один день. Служили в одной "учебке", но в разных ротах, так что почти ни виделись там, в Белецке. И инструктора по рукопашному бою у нас были разные. В Афганистан же нас отправляли разными "бортами" и воевали мы в разных местах. Так что точек соприкосновения было маловато.
   Разве что выпускной вечер в школе, и то, как мы там все перепились, а некоторые, пытались набить морду учителям труда и физкультуры.
   Или, например, воинский эшелон из областного центра в Белецк, с пересадкой на узловой станции Грефск. Вот тут-то мы и повспоминали. А почему, нет? Ведь там, где разговор идёт о службе в Вооружённых Силах, да ещё и с элементами употребления спиртных напитков, а особенно их совместного употребления, так вот, именно там возникает некий апогей воспоминаний с частичным породнением душ. Это была квинтэссенция мужского взаимопонимания, где нет ни начальников, ни подчинённых, ни успешных бизнесменов, ни завшивленных бомжей, нет никого, есть лишь рядовые Советской Армии с мамами и бабушками позади и туманной неизвестностью в перспективе.
   И тут всегда есть, о чём поговорить. Уж вы, поверьте.
   Мягкий полумрак окутывал подвальчик. Оплывшие свечи на массивных канделябрах светились мерцающими огоньками. Многочисленные тени прыгали по отполированным деревянным стенам. Разноголосый полупьяный шумок, где-то с хрипотцой, где-то с всхлипыванием, кружился неприкаянно вдоль стен и, сливаясь со звуками работающего телевизора, образовывал устойчивый фон, сопровождение, присущее подобным заведениям, куда почти каждый приходит со своим, с наболевшим, и очень сильно желал высказаться, причём каждый хотел именно говорить, но никак ни слушать.
   Хмурый бармен за стойкой устало разливал напитки, принимал деньги и отсчитывал сдачу. В пустых глазах его застыло ленивое равнодушие и плохо скрываемая неприязнь ко всему происходящему вокруг.
   А на боковой стене - картина. Масло. Парусник, борющийся со штормом. Что-то из Айвазовского. Свинцово-чёрное небо. Зигзаги молний на дальнем плане. Тёмно-синие волны с серебристыми барашками на вершине. И, фрегат, зарывающийся носом в волну. Порванные в клочья паруса. Оборванные снасти. "Вперёдсмотрящий" на верхушке раскачивающейся мачты. Одинокий огонёк, в самом носу, на бушприте.
   И человек на капитанском мостике. Наверное, сам капитан. Руки, судорожно сжимающие штурвал. Непокрытая голова. Откинутый за спину капюшон. Чёрный провал кричащего рта...
   И напряжённость. Во всей фигуре.
   Сейчас что-то произойдёт!
   Тени от свечей трепетали по стенам. Всё вокруг колыхалось, словно отражение в воде. И Андрей в том числе. Пространство шло какими-то незримыми кругами, будто после брошенного в воду камня. Бар вибрировал ощутимо.
   Кажется, мне хватит.
   По углам расползалась безмолвная, словно ватная, чернота, а сверху, с потолка, похожее на туман, опускалось белесое марево, сплошное и однородное, без сполохов и просветов внутри.
   Я замотал головой.
   Всё тут же стало на место. Вроде бы. Я огляделся по сторонам. Андрея нигде не было. Странно. Он только что был тут. Нет, ни то. Что-то ещё. Нечто незримое. Явственное ощущение изменённости и переменчивости. Будто бы теперь всё ни так, как было ранее. Всёго лишь мгновение назад. И предчувствие чего-то. И пустота внутри.
   Я откинулся на спинку стула.
   За стойкой стоял совсем другой бармен. Он белозубо улыбался, излучая учтивость и доброжелательность. И, громко, наверное, немного громче, чем надо, смеялся над шутками клиентов.
   Ага. Пересменка. Тот, старый, пошёл поесть или перекурить. Отлить, в конце концов. Мало ли? Человек же всё-таки.
   Но, нет. Всё равно что-то ни то. Дело ни в бармене. Дело в чём-то другом. В обстановке, что ли? Насыщенность какая-то ни та. Вроде и свечи те же и стены, обитые деревом, такие же точно, полированные-лакированные. Да и публика та же. Вот только... Андрюхи нет и...
   Чёрт!
   Мне стало немного ни по себе.
   Картина!
   Там, где совсем недавно, некий парусник боролся с волнами, теперь был полный штиль. Неестественное голубое небо, почти бирюзовое, у горизонта становящееся совсем синим. Оранжевое, будто апельсин, солнце. Аквамариновое море, прозрачное, словно стекло. И парусник, фрегат, во всей своей красе: белоснежные паруса, пушки вдоль борта, нарядная публика на палубе... И капитан. В парадном мундире, при кортике и с аксельбантами, в белых перчатках и с подзорной трубой в руках. И вперёдсмотрящий на верхушке мачты, в "люльке", расслабленно смотрящий куда-то вдаль.
   Всё. Приплыли.
   Я налил полную рюмку водки и выпил её одним глотком. Что за ерунда? Входная дверь отворилась. Из проёма пахнуло сыростью и озоном. Я выглянул на улицу. Там, как из ведра, шёл дождь. Я закрыл глаза, а потом, снова открыл. Дождь продолжал идти, барабаня по тротуару крупными каплями. Низкие тёмные тучи затянули всё небо. Сверкнула молния. Раз, два, три...
   Ба-бах!!! Раскаты грома разорвали тишину.
   Ничего ни понимаю. Ведь только что светило солнце!?
   Сзади раздался стук каблучков. Женских. Я повернулся. Ко мне шла высокая, очень красивая, молодая женщина. Лет двадцати пяти. Плюс-минус.
  В строгом, жестком взгляде её читалось недоумение и вопрос:
   - Ты где был?
   Я машинально отступил назад. "Она, что, меня знает?"
   Красавица была уже совсем рядом. Да, я её определённо где-то видел. Где?
   - Что ты здесь делаешь?
   - Я!?
   Я недоумённо огляделся: яркое освещение, постмодернистская обстановка, круглая сцена, музыка со стонами, охи-ахи, полуголые девки...
   - А!!!
   Кто-то визгливо закричал.
   Испуганно.
   Всё. Кранты. Я перекрестился, и в тот же миг, всё стало на свои места. Абсолютно всё.
   Усталый бармен лениво хамил и уже совсем не скрывал своей жгучей неприязни к посетителям.
   По телевизору показывали новости.
   И картина. Ух! Слава Богу! Те же тучи, волны и молнии на заднем плане. Парусник на волнах. Вперёдсмотрящий на мачте. И перепуганный капитан, вцепившийся в штурвал.
   Я приоткрыл входную дверь. Там светило солнце и играли дети.
   "Мне больше нельзя пить!"
   Через весь зал, как-то неказисто и неуклюже, прихрамывая и как-то бочком, минуя столики и стулья, шёл Андрей Бореев. Он весь светился природным добродушием и виновато улыбался.
   - Ты где был?
   Роман почему-то застеснялся и начал краснеть.
   - В туалете.
   Шайтан! Мне действительно хватит, а то...
   Мы сели. Андрей продолжал улыбаться, но теперь уже не виновато, а просто и радостно. Глаза же его сияли умиротворённостью и тихим счастьем.
   - А помнишь, тогда, в Грефске, в привокзальном ресторане?
   Он схватил меня за руку.
   - Как мы тогда, помнишь?
   Я кивнул. Конечно, я помнил. Я, вообще, помнил почти всё, что касалось тех дней.
   Того времени.
  
  
   - ... ты представляешь? Мне так было стыдно, что я готов был сквозь землю провалиться. А капитан, он так смотрел...
   Андрей каялся. Даже теперь, спустя столько лет. И ему это нравилось, чёрт побери! Возможно и так. Почему - нет? Есть люди, которые в бесконечном покаянии и самобичевании находят себе удовольствие. Духовный мазохизм.
   И Бореев был из их числа.
   Он говорил и тут же каялся. Он вспоминал, перескакивая с одного на другое, и умудрился при этом никого ни забыть, упомянув почти всех. В общем, он вспомнил всё, со всеми подробностями, от чего я, наконец, начал понимать, что события того периода стали для него уж если и ни эпохальными, то очень даже значимыми - это точно.
   Но, с некоторых пор, я его почти не слушал его, ибо теперь был занят другим. Самим собой. Пьяный самоанализ на основе фрагментарных изменений внешнего мира. То ли Вселенная менялась по мере моего опьянения, то ли моё видение оной сильно страдало от употребления алкалоидов. Не знаю. Но было ясно, всё яснее и яснее - что-то ни так.
   Что-то менялось вокруг, и я чётко видел это. Ни понимал, нет, но отмечал. И это вносило существенный дисбаланс между тем, что я видел, и тем, что вроде бы должно было быть. Было обязано иметь место.
   Оно имело, но не так, как раньше.
   Картина на стене, будь она неладна!
   На ней, в самом начале, бушевала буря, и имел место шторм. Потом, почему-то всё изменилось. Наступил штиль, тучи исчезли, и вовсю засветило солнце. Теперь же, будто издеваясь над здравым смыслом вообще и надо мной, в частности, события на картине снова поменялись. Будто полотно жило своей собственной жизнью с её бесконечным движением и изменениями. Например, изменениями в погоде.
   Свежий ветер крепчал и раскачивал корабль. Паруса надулись, а один из них, до конца ни закреплённый, трепетал под порывами. Вода замутилась и поменяла цвет. Она уже ни была аквамариновой и прозрачной, став, вдруг, серо-зелёной, со стальным отливом и непроницаемой абсолютно - дна не было видно. Вершины небольших пока ещё волн серебрились "барашками".
   "Два балла", - мелькнуло в голове.
   В правом верхнем углу картины чернело зловещее пятно огромной тучи. Естественно, её не было видно полностью, но цвет тучи, глубина и насыщенность красок, и, прерываемая лишь границами полотна, перспектива, указывало на то, что она действительно огромна.
   Надвигался ураган.
   - ... как бахнул, что у меня аж глаза на лоб полезли. Ага. Ты мне ещё сока дал запить. Помнишь?
   "Вперёдсмотрящий" застыл, держась одной рукой за край "люльки", а другой указывал на тучу. Голова его была развёрнута в пол-оборота за спину и наклонена вниз. Он смотрел на палубу и что-то кричал.
   Люди внизу, ещё недавно весёлые и нарядные, заворожено и с некоторым испугом смотрели вверх и внимали словам "вперёдсмотрящего", а между ними, застывшей скалой, выше всех на голову, стоял боцман со свистком во рту. Щёки его раздулись, глаза готовы были выскочить из орбит... В застывшей позе его - напряжение. Огромные руки в раскорячку были готовы дать в морду любому, чтобы только пресечь в зародыше нарождающуюся панику.
   И капитан на мостике. Подзорная труба застыла в направлении надвигающейся тучи. Фигура напряжена...
   - ... такая вонища, что у меня аж глаза заслезились. А он взял, и упал, прямо туда. Ха! Ха! Ха! Помнишь?
   Я всё помнил, но происходящее на картине, смены погодных условий на ней, меня интересовали куда больше. И не мудрено. Ведь единственным здравым объяснением имеемых на холсте метаморфоз, если не брать в расчёт потусторонне-паронормальную фигню, могло быть лишь моё опьянение, так как других причин этого я не видел. Конечно, имела место смена освещённости, ибо погода за окном менялась, и на улице становилось пасмурно, но всё же, основной версией оставалась водка. Вернее - её количество.
   "Может, хватит?"
   Мысль канула в небытие, ибо я услышал голос:
   - Давай выпьем!
   Андрей пьяно смотрел на меня и тянул рюмку для "чоканья".
   - Давай.
   Мы выпили. Бореев вдруг задрожал и пошёл волнами. Все части его тела были как-то странно смещены и, вообще, он был весь какой-то ассиметричный. Его рот то раскрывался, то закрывался, как у рыбы, будто он что-то хотел сказать, но слов не было слышно, а рука с вилкой, с огурчиком на конце, так и норовила угодить в глаз, тыча в пространство, будто рыбак острогой.
   Я зажмурился и сильно-сильно замотал головой, а потом открыл глаза. Андрей отсутствовал. Что за дурная манера то появляться, то исчезать. Ни тебе "здрасте", ни тебе "до свидания". Наверное, опять в туалет пошёл. Недержание у него что ли? Цистит? Мда. На передок он явно слабоват.
   О чём это я?
   Ага.
   Бармен за стойкой улыбался. Белозубый оскал его был словно приклеен к лицу. А в глазах - безразличие и презрение.
   Опять, что ли, пересменка? Ни часто ли?
   - ... его за руки, хвать! Так вот. А он упирается, визжит: "Ни пойду!". А ты как дал ему пинка под зад...
   Адрюха опять сидел напротив. Но на этот раз он был какой-то странный. Нет, он был тем же, но я его, теперь, как-то странно воспринимал. Ни по-настоящему, что ли? Словно он был в телевизоре. Его голос, то усиливался, то ослабевал, то почти совсем исчезал, но, самое странное заключалось в том, что от голоса Бореева, вернее, от его громкости и тембра, всё вокруг начинало меняться.
   Совсем чуть-чуть.
   Во всяком случае, мне так казалось.
   Когда я это заметил, то осуществил несколько вполне известных и доступных действий по нормализации ситуации. Не помогло.
   Я мотал головой, тёр неистово глаза, щипал себя за ногу. Бесполезно.
   А происходило следующее.
   Когда голос Андрея был нормальным по громкости, то и образ его, его изображение на сетчатке моего глаза, было чётким и ясным. В маленькое окошко пробивались лучи солнца. Хмурый бармен даже не старался скрыть свою неприязнь к клиентам. А на картине, парусник боролся со штормом, грохотал гром, сверкали молнии, и капитан у штурвала.
   Так длилось какое-то время, а потом, голос Андрюхи начинал сначала слабеть, потом затихал совсем, сам он куда-то исчезал, наверное, опять шёл в туалет, бармены менялись, теперь, посетителей обслуживал белозубый и обходительный весельчак, на картине был полный штиль, а за окном, на улице, шёл проливной дождь.
   Музыка становилась громче и агрессивнее, а на сцене, в полосе света, вокруг шеста танцевала полуголая девка.
   Почувствовав чей-то взгляд, я обернулся. На меня смотрела очень красивая молодая женщина, лет двадцати пяти. Смотрела как-то странно, будто видела меня где-то, возможно, очень давно и теперь, усиленно старалась вспомнить. Где?
   Мне она тоже показалась знакомой. Даже очень. Но спьяну на ум ничего ни приходило. Будто некий барьер возник в памяти. Одни ощущения. Чувствую, что знаю, и знаю очень хорошо, но дальше чувств дело ни шло.
   Как отрубило.
   Лишь серая муть между извилинами.
   А где же Андрей?
   Ах да, в туалете.
   Музыка оборвалась. Танцовщица шла со сцены, за кулисы, и будто растворялась по пути. Она исчезла, ни дойдя и до середины.
   Дурдом какой-то!
   Сумасшествие.
   "Откуда всё это?"
   Я опустил голову на руки. Хотелось спать.
   - ... сзади, как шарахнет. Я едва успел пригнуться. Слышу: "А!!!" Мат-перемат. Оглянулся, а Коляну ногу оторвало. Он катается по земле и...
   Андрэ говорил теперь о войне. Я кивал головой, поддакивал, изображал заинтересованность и участие, но ничего не слышал из того, о чём он говорил, ибо я пытался уловить. Уловить момент. Уловить тот момент, миг, мгновение между прошлым и будущим, когда всё менялось.
   А ведь оно менялось!
   И я хотел поймать это мгновение перехода. Уловить изменение реальности.
  Чёрт побери! Что я несу?
   Какой переход?
   Какая реальность?
   Какие изменения?
   Голос Эндрю удалялся. Опять. А сам он вибрировал сначала, а потом стал растворяться, бледнеть, сливаться с окружающим миром... Голос его слабел.
  Я сосредоточился. Я специально никуда ни отворачивался. Я смотрел на него в упор, а он исчезал из вида. Медленно и постепенно, но неотвратимо, пока не перестал быть.
   Прямо на моих глазах.
   Сменилась музыка и интерьер. И картина на стене.
   Я ни стал смотреть по сторонам, потому что знал, что будет вокруг.
   Улыбающийся услужливый бармен.
   Танцующая мамзель вокруг шеста.
   Красивая женщина, лет двадцати пяти. Знакомая откуда-то. Где она, кстати? Нет. Вот беда!
   Я иронично ухмыльнулся сам себе и резко встал.
   Всё! Пора уходить!
   Андрюччио не появлялся. Возможно, у него запор или, наоборот, диарея, понос то есть. Ха! Ха! Ха!
   Ну, точно - сумасшествие.
   Я пошёл к выходу. Очень резко. Меня качнуло в сторону, и я опрокинул стул. Мамзель возле шеста как-то странно и многозначительно, с ухмылочкой, покосилась в мою сторону. Она, что, тоже меня знает? Очень интересно. Да куда я, собственно, попал?
   Бармен застыл с нарисованной на лице улыбкой и чуть не пролил жидкость мимо стакана.
   А на картине - полный штиль и светит солнце. Вода цвета аквамарин и капитан в белом кителе, при кортике и аксельбантах...
   Ага! Вот и она!
   Красивая женщина. Молодая. Лет двадцати пяти. С небольшим. Я чуть не столкнулся с ней возле самого входа. Или, выхода? Короче - возле двери.
   Но, где же я её всё-таки видел? Почему мне всё так знакомо в ней? Эти движения, жесты, разворот головы, походка?
   Она была очень умело ухожена, выхолена, как куколка, но без излишеств. Всё в меру. И в поведении и в одежде. На грани почти, но с соблюдением баланса: и ни пуританство, и ни вульгарность. В общем, целом - сочетание изысканного вкуса и чувства меры. Без перекоса в ту или иную крайность.
  Золотая середина с едва заметным сдвигом в сторону эротики.
   Но ведь никто не скажет!
   И не обвинит.
   И всё это в сочетании с абсолютной раскованностью, свободой и уверенностью в себе. С осознанием собственного очарования. С кокетством, не требующем жеманства. Ей даже дурочку из себя корчить ни надо. И так хороша!
   Она пристально смотрела на меня и очень сильно пыталась вспомнить. С напряжением. А в глазах - догадки и вопросы. Она хмурилась от неудовольствия и от этого на лбу её пролегла такая знакомая морщинка.
   Знакомая?
   Пожалуй, что - да. Ведь где-то же я видел эти вьющиеся светло-каштановые волосы с рыжеватым отливом; глаза, цвета светлого пива с зеленоватыми ободками по краям зрачков; тёмные тонкие брови дугой; красивая белозубая улыбка...
   И взгляд. Задумчивые, чуть грустные глаза, всё знающие и понимающие.
   Нет, не вспомнить!
   Я отвернулся и толкнул ногой дверь.
   От расстройства.
   В этот миг я услышал голос из зала. Кто-то крикнул мне. Что-то странное крикнул. Я замер на мгновение. Кто это? Судя по всему - девушка возле шеста. Студентка, то есть. Танцовщица.
   А что она крикнула?
   Я не расслышал, но что-то...
   Нет, мне показалось. Я просто пьян.
   А на улице шёл дождь. Ливень. Как из ведра. Чёрные тучи висели низко-низко, а из них, одна за другой, где-то у горизонта, изгибающимися огненными ломанными, сверкали молнии.
   Потоки воды, бурля и закручиваясь, текли по проезжей части улицы, выплёскиваясь через бордюр на тротуар. Асфальт пузырился от тяжёлых дождевых капель.
   Зонта я, конечно, ни взял. И, немудрено. Какой зонт, если с утра светило солнце, а на небе не было ни облачка?
   Вспомнилась картина с её погодными метаморфозами. Мне стало жаль капитана: то штиль, то шторм, - с ума сойти! Хотелось его обнять и пожалеть.
   Бедный капитан корабля!
   Стоп! Хватит! Довольно дурочку валять! Пора трезветь, а то до боли знакомые, очень красивые молодые женщины, очаровательные от природы и ухоженные по науке, будут встречаться всё чаще и чаще. Возможно, за каждым углом.
   Я шагнул под дождь. Одежда мгновенно промокла и стала противно липнуть к телу. Я быстро пошёл вниз по улице. В туфлях обречённо хлюпало и чавкало. Вода была везде.
   Но это, ничего. Это даже очень хорошо, что дождь идёт, что я промок и, что одежда липнет. А май - в самом начале. Хорошо, что зонт не взял, а дождь - как из ведра. Всё - хорошо, лишь бы в меру и впрок. Остальное - статистика и лирика цифр.
   И хмель, действительно, стал улетучиваться. Медленно, правда, но уходил. Как непрошенный гость, на ночь глядя. В общем, я начинал трезветь и от этого, несмотря на дождь и влажность, мысли мои сами собой стали упорядочиваться. Понемногу, конечно, но, тем не менее, прогресс был налицо. И первым пунктом, там, в мозгах, значился вопрос: так что же всё-таки выкрикнула мне в след эта сучка возле шеста?
   Ага. Сучка. А почему, сучка? Вовсе нет. Просто, привлекательная девушка. Наверное, студентка. Вполне возможно, будущий педагог. Подрабатывает после занятий. Почему - нет? Ведь всё так дорого, а кушать хочется. А родители помочь не могут, сами - инженеры.
   Бедная. Бедная студентка.
   А я её - сучка!
   Ну, разве так можно? В общем - сволочь я порядочная!
   А что она мне крикнула в спину, эта жертва "перестройки"? Что-то обидное? Вроде - нет. Всё-таки - будущий педагог. Детей будет учить. Наших. А шест, это так, не всерьёз, а на хлеб с маслом.
   И всё же, что она крикнула?
   А мне ли?
   Да нет, мне, сомнений нет. Своё имя я чётко расслышал. Но, это всего лишь имя. Мало ли Русланов, Русиков и Русланчиков по миру шастают? Туда - сюда. Может быть, это кого-то из них?
   Да нет, хватит кокетничать, она кричала именно мне. Для меня. Что-то короткое, веское, ёмкое, но именно мне предназначенное.
   Только мне.
   Для меня.
   Хорошо, пусть так, но ведь я её впервые вижу.
   Впервые? Да я её и не рассмотрел вовсе. Как я знать могу, впервые вижу её или нет? Выпуклости и изгибы рассмотрел, подробно даже, с интересом можно сказать, а вот на счёт лица, сложнее. Нечто смазливое с ярким макияжем. Ага. И с косметикой к тому же. Точно.
   А как же, тонкая, ранимая душа?
   А как же, богатый внутренний мир?
   Пордон-с. В связи с отсутствием наличия одежды, ранимая душа и внутренний мир замечены не были. Извините-с. Виноват-с.
   Значит, впервые?
   Возможно. Пока же - сплошные потёмки. Видел - не видел. Какая разница?
  А если и - да, то, что?
   Кстати, выхоленную красавицу, лет двадцати пяти, я тоже видел впервые, и, что с того? Увидев её один раз, я тут же решил, что мы с ней где-то встречались. Во всяком случае, она показалась мне знакомой. Даже очень.
   А эта? Возле шеста я имею в виду. То есть, с шестом. Тьфу, ты, с веслом. Девушка с веслом. Да нет, с шестом. Всё-таки, с шестом. Вернее, рядом с ним. Возле него, в общем. В непосредственной близости.
   Короче! Она держится за него и танцует. Всякие прыжки, изгибы и выгибы, задирание ног... И всё под музыку, между прочим.
   Стриптиз называется.
   Ну, наконец-то, с терминологией определился.
   Бедная студентка. Так вот она какая! Однако...
   Что это она там крикнула? Что-то ядовито-злорадное. Почти в стихах. Импровизация возле шеста. Иллюзорное мгновение народного творчества. Её, что, муза в этот миг посетила? Танцуешь - и танцуй дальше, нечего людей цеплять.
   А может, всё-таки, муза? Стриптиз - дело тонкое, эротичное, интимное. К тому же, попахивает искусством, пусть не высоким, но всё же. Какое ни есть, а всё же искусство. Танцы, музыка, сами понимаете, изгибы, выгибы. Кто знает, что у неё в это время в голове крутится? В мозгу, я имею в виду. В левом полушарии.
   А значит, ни всё так просто. И стриптизёрши - личности утончённые, духовные почти что, и, я бы сказал, аморально устойчивые.
   Вот так.
   И не сучки. Это - точно.
   Впереди замаячила женская фигура.
   Ха! "И мальчики кровавые в глазах".
   А может, девочки?
   Женщины, то есть. Очаровательные.
   С веслом.
   Тьфу, ты, - с ведром.
   То есть, с шестом. Ну, в общем, возле шеста. Ага. Держась за шест.
   Всё, кранты!
   Я остановился и закрыл глаза. Крупные капли дождя гулко стучали по голове. Черепная коробка, словно барабан, издавала утробные, вполне барабанные, звуки.
   Сумасшествие напористо продолжалось.
   Я открыл глаза. Сквозь пелену дождя, немного впереди, совсем рядом, но, всё более отдаляясь, чётко различалась женская фигура.
   Фигурка. Изящная и лёгкая.
   Цветастый зонт и развивающийся плащ.
   Цок. Цок. Цок.
   Каблучки по асфальту.
   На ходу она повернулась, следя за дорогой.
   Светло-золотистые волосы; едва уловимый профиль лица; разворот головы; походка...
   Сердце замерло.
   Не может быть!!!
   Я быстро пошёл за ней.
   Цок. Цок. Цок.
   Она не оборачивалась, но шаг её всё убыстрялся. Дождь усиливался и она, наверное, спешила домой. Что же тут странного? Да, ничего! Вот только...
   Походка и фигурка.
   И разворот головы.
   Цок. Цок. Цок.
   И каблучки по асфальту.
   Я побежал. Быстро-быстро.
   В туфлях чавкало. Каждый шаг взрывался сотнями брызг. В голове шумело.
   Этого не может быть!!!
   Вот она уже рядом. Я протянул вперёд руку и тут же одёрнул. Открыл рот, но так ничего и не сказал.
   А что говорить?
   Напился, идиот, и к женщинам незнакомым пристаёт посреди улицы. Возможно - замужним. Но ведь - нет! Нет!
   Женская фигурка свернула за угол.
   Цок. Цок. Цок.
   Стук каблучков удалялся и становился всё тише.
   Я рванулся за ней.
   Цокот каблучков стих. За углом никого не было. Совсем никого. Только дождь. Ни женщин, ни зонтов, ни разворотов головы.
   Только стена дождя и пузырящийся асфальт.
   Пусто.
   Я остановился. Мгновение назад я всё-таки вспомнил о том, что же мне крикнула стриптизёрша.
   Ноги вросли в землю, а по мне бесконечными потоками струилась вода.
  Целые реки воды. Водопады.
   Она не могла этого сказать.
   Но ведь сказала!
   Крикнула в спину.
   С издёвкой? С намёком? Просто так?
   И всё это - не прекращая танца!
   Значит, это что-то значило?
   Для неё.
   Или для меня.
   Или вообще.
   "Руслан, передай привет Жанне!"
   Именно это она и выкрикнула.
   Но ведь это невозможно!
   Абсолютно.
   Сумасшествие продолжалось. Причём, всё сильнее и сильнее.
  
  
   2 МАЯ 1993 ГОДА.
  
   Проснулся я дома. И, слава Богу! Могло быть гораздо хуже, ибо, учитывая вчерашний уровень опьянения и погодные условия, приключения могли бы иметь продолжения. Причём - с последствиями.
   Голова болела ужасно. В висках молотом стучало что-то, и я чувствовал, как кровь неравномерными толчками движется по организму. Вена на виске вздулась и пульсировала быстро-быстро, будто спешила куда-то. Стены и потолок отчётливо перемещались и чтобы покончить с этим, я быстро поднялся.
   Как гласила древняя народная мудрость: лучше бы я умер вчера. Сердце бешено заколотилось, в глазах запрыгали звёздочки и поплыли радужные разводы. Голова закружилась и, чтобы не упасть, я схватился за стену. К самому горлу подступила тошнота. Так и стоял я какое-то время в нелепой позе и, боясь пошевелиться, размышлял о вреде пьянства и алкоголизма. Несложные математические вычисления указывали на то, что накануне, организм принял во внутрь около семисот грамм водки и несколько кружек пива сверху. Для "полировки".
   Многовато будет.
   За окном было не по-весеннему противно. Гадко. Почти что мерзко. Низкие, серо-фиолетовые тучи плотно и беспросветно затянули всё небо. Мокрый асфальт кое-где подсох и, теперь, грязно-серые высохшие пятна на нём, делали его похожим на растянутую шкуру огромного неведомого зверя.
  Многочисленные лужи брезгливо морщились под порывами ветра, и в них ничего ни отражалось. Только серая муть небес.
   Редкие прохожие куда-то спешили. Они шли, не оглядываясь, понурые и ссутулившиеся, хмуро уставившись под ноги, обходя бесформенные лужи и уворачиваясь от многочисленных фонарных столбов.
   Я посмотрел на часы. Семь - тридцать пять. В праздничный день, в это время суток, в пасмурную погоду, на улицу выходят лишь по двум причинам: поездка на огород или поход за пивом. И, судя по степени хмурости, понурости и ссутуленности, основная масса, всё-таки, шла за пивом.
   Дома вокруг были мокры, унылы и одиноки. Будто каждый сам по себе. В пустых тёмных окнах их отражался тот же самый мокрый асфальт, стены прорезали острые клинья влажных потёков, а на черепичных крышах, зеленоватыми пятнами, темнели сорванные ветром листья.
   Деревья как-то съёжились за ночь. Порывы ветра раскачивали их медленно и тяжело. Они лениво шелестели молодой листвой, а на одном из них, шурша ярко окрашенной синтетикой, весь оборванный, трепетал застрявший в ветках полиэтиленовый пакет с изображением чьей-то неземной красоты, которая колыхалась на ветру как парус на известной картине.
   Ассоциация с парусом вернула к действительности. Физиологическая потребность притягивала к холодильнику, и организм очень внятно настаивал на этом. Курс лечения был актуален, как никогда.
   Я ещё раз выглянул в окно.
   Облезлый, дрожащий и всклоченный, весь мокрый, кот, сидел одиноко на заборе и равнодушно смотрел в сторону трепещущего полиэтилена. Ему было всё по-фигу.
   В голове сформировалась мысль о том, что вчера я ещё что-то покупал. И, возможно, принёс с собой. И это "что-то" лежало в данный момент в холодильнике. И оно, "что-то", могло теперь оказать мне необходимую услугу.
   К счастью, я не ошибся. Открыв холодильник, я получил глубочайшее удовлетворение от увиденного. Там имело место: чекушка водки "Русская",
  бутылка пива "Арсенал", трёхлитровая банка томатного сока и полкило колбасы "кровяная домашняя острая".
   Ага. Всё, как нельзя, кстати.
   Вот, что значит заранее позаботиться о хмуром утре! Вот, как бывает хорошо, если жить ни только сегодняшнем, но и думать о завтрашнем, дне.
  Вот, что значит смотреть вперёд и думать о будущем, пусть даже, недалёком, пусть даже, это будущее наступит уже завтра, но всё же, прозорливость в рамках здравого смысла ещё никому не помешала. Провидение, посредством мониторинга. Вот так!
   В этот краткий миг я восхитился сам собой.
   Ведь могу, когда хочу!
   Я изготовил традиционный, по такому случаю, коктейль "Кровавая Мэри". Томатный сок с водкой. Пятьдесят на пятьдесят. Обильно посолил и поперчил. Выпил залпом. Лёг на кровать. Закрыл глаза. Попытался расслабиться.
   Ждём-с.
   Постепенно, сосуды головного мозга начали расширяться. Кровяное давление ощутимо понизилось. В висках уже не стучало, голова почти ни болела, а тошнота сгинула в небытие, будто её и не было вовсе.
   Хмурое утро становилось всё более приветливым.
   Пришло почти интуитивное осмысление того, что для закрепления успешного лечения, в терапевтических целях, надо бы повторить.
   Повторил.
   Да так повторил, что минут через десять захотелось кушать.
   Я нарезал колбасу толстыми ломтями и стал употреблять её, запивая томатным соком. Нежная мякоть таяла во рту, по рукам тёк жир, а желудок удовлетворённо заурчал, принимая и перерабатывая продукт животноводства. В районе пищевода явственно ощущалось зарождение благородной отрыжки.
   Почему - нет? Ведь дома я один.
   Облезлый кот на заборе громко мявкнул и, бросившись на дерево, сорвал полиэтиленовый пакет. Он спрыгнул с ним на землю и долго рвал продукт химического производства зубами и когтями, пока не растерзал совсем. Затем, кот, помочился на него, повернулся задом, и забросал его мокрой землёй, интенсивно работая при этом исключительно задними лапами.
   Покончив с этим, он вновь запрыгнул на забор.
   "Так жить нельзя!"
   Эта мысль вернула меня к действительности.
   Что ни говори, а сто грамм водки в восемь утра - это прямая дорога в неизвестность, поэтому амбулаторное лечение важно вовремя закончить. Иначе - не избежать патологии, и вчерашнее, уже почти забытое, вновь придёт и напомнит о себе недобро, а завтрашнее утро будет хуже сегодняшнего. Причём - гораздо хуже.
   Я убрал водку и колбасу в холодильник, открыл пиво, сел в кресло на лоджии и закурил. Состояние нормализовалось. Молодой здоровый организм брал своё, побеждая "последствия" народными средствами.
   Этот народ не победить.
   С ним не справились ни половцы, ни печенеги, ни хазары.
   Где - мы, а где - хазары?
   Даже гунны ушли "ни солоно хлебавши".
   Монголы обломали зубы, а псы-рыцари ушли на дно.
   Поляки и литовцы пытались замордовать - не вышло.
   Наполеон с пол-европой морозили свои интимные места, но так и остались здесь навеки.
   Сами друг друга резали нещадно, ну и Гитлер со Сталиным помогли.
   И - ничего. Живы. Плодимся и пытаемся процветать. И всех переживём. Вот увидите.
   Общее состояние нормализовывалось и, постепенно, из хорошего, становилось почти прекрасным. Пиво благотворно освежало. Сигарета бодрила и немного дурманила. На старые дрожжи. Хотелось жить и жить.
   В этот момент, какие-то клетки головного мозга, а может быть и целые участки его, непостижимым образом прояснились и я, вдруг, вспомнил.
   Чёрт, побери!
   Я подавился дымом и закашлялся. Мысль была свежа, и от неё веяло отчётливой новизной, потому что была она уж очень неожиданной. Почти парадоксальной.
   Хотя, что тут такого?
  Ведь я, просто, вспомнил. Всего-навсего. Я вспомнил девушку с веслом. Стриптизёршу. Вот и всё.
   Её звали Симона Баркан!
   Лет пять назад, мы с ней встречались. Были очень хорошими знакомыми, если не сказать больше. Любовниками, почти что. А почему "почти"? Любовниками и были. И всё бы ничего, чему же тут удивляться, дело молодое. Только вот непонятно, как она в Горске оказалась. Ведь она не могла быть здесь. По определению.
   Да, мы встречались с ней одно время, но ни здесь, а в Столице. Сама же она тоже из Столицы, и у нас, в Горске, ни то, что ни была, она, вряд ли слышала о нём. С географией слабовато. Это - раз.
   Теперь дальше. Что там она мне крикнула вчера в спину? "Руслан, передай привет Жанне!" Но этого просто не может быть, ведь они не знакомы. К тому же, Жанна умерла ещё до того, как мы с Симоной познакомились. Задолго до того. Кроме того, знать о Жанне хоть что-нибудь, даже в виде домыслов и сплетен, мадмуазель Баркан в принципе, не могла. Потому что о Жанне Королёвой я никому и ничего не рассказывал. О её существовании, по существу, никто и не знал ничего толком. Ни друзья, ни родственники, ни знакомые. Слишком недолго всё это длилось.
   И, тем не менее, она крикнула. Симона просила передать привет Жанне. Девушке, умершей почти восемь лет назад. Вот так. И это, как минимум, странно. Это - два.
   Есть ещё и три, и четыре, и пять... Но это уже не важно.
   Пиво закончилось.
   Созрело решение посетить вчерашний бар.
   Прямо сейчас.
  
   Мы встречались с Симоной недолго. И, боюсь, что не очень счастливо для неё. Тогда, я ещё не мог забыть Жанну, а она никогда бы не смогла её заменить. Слишком уж они разные. Поэтому всё закончилось очень быстро. Как-то само собой улетучилось. Я просто не хотел продолжать, а она, даже при всём своём желании, не смогла бы меня удержать. Она пыталась, но без особого толка. Чему не суждено срастись, не срастётся никогда.
   Биологическая несовместимость.
   Она была слишком заметной. Через, чур. Это, конечно, необходимое качество для девушки, но у Симоны, эта "заметность", превосходила все допустимые границы. Она везде и всюду была на виду у всех. В любой компании она привлекала к себе внимание, и все смотрели только на неё. И парни и мужики. Она умела затмить всех, причём в грубой и навязчивой форме. А это - раздражало. Особенно девушек и женщин. И они, обделённые вниманием, и отодвинутые на задний план безжалостной рукой мадмуазель Баркан, либо тихо обижались, либо старались делать вид, что ничего не происходит, либо начинали хамить. В общем, с Симоной было тяжело посещать какое-либо приличное, и даже, неприличное общество, независимо от его социального состава, национальной принадлежности гостей или их вероисповедания. К тому же, вся женская ненависть к Симоне автоматически переносилась и на того, кто имел неосторожность заявиться с ней куда-либо, и теперь, вынужден был ловить на себе где-то раздраженные, а где-то неприязненные взгляды завистливых дам. В их грустных глазах, в эти мгновения, читалась лишь отчётливая зависть и безотчётныё страх в связи с осознанием своего несовершенства.
   Симона имела талант всё портить.
   Она была не слишком умна и плохо воспитана, а чувство меры отсутствовало напрочь. Бог не дал. К тому же, ощущая на себе совсем не платоническую заинтересованность со стороны одних и рефлекторную ненависть других, она сама, абсолютно сознательно, своими ежесекундными действиями старалась усилить возникшую глубину чувств к себе, как с одной, так и с другой стороны. Думаю, что складывающиеся ситуации доставляли ей ни просто удовольствие, а приносили столь неведомое для многих чувство глубокого удовлетворения. В конце концов, важен ни столько конечный результат, сколько процесс приведший к нему.
   А Симона ценила процесс. Её случайные позы с выпячиванием нужных органов, с задиранием ног, с расстёгнутыми пуговицами, удлинёнными разрезами и укороченными юбками имели воздействие просто умопомрачительное.
   Ей было на всех наплевать.
   Она кокетничала и заигрывала со всеми представителями мужского пола не зависимо от возраста, профессии и материального благосостояния. Она кружила им головы, и глаза её всегда были многообещающими. Однако в последний момент она умело уворачивалась, и уходила в сторону, да так, что тот, кто только что оказался ни у дел, в реальности был искренне уверен в том, что помешало ему достичь ЭТОГО лишь чистая случайность, нелепость некая, возможно, чей-то злой умысел, и если бы ни это досадное недоразумение, то Симона бы уже принадлежала ему. Вся. С ног, до головы.
  Ха! Ха! Блажен, кто верует.
   Ибо, в планы барышни такие глупости не входили.
   В общем - роковая девушка.
   И всё же, надо отдать должное, она была красива. Даже очень. Пусть вульгарно-пахотливо как-то, но, тем не менее...
   А ещё, у неё отсутствовал вкус. Ну да ладно. Нет предела совершенству. Должно же у неё хоть что-нибудь быть ни на высшем уровне. В общем, одевалась она кошмарно. Ярко и нарочито. Главное - выделить все имеемые в наличии интересные места. Завлекающие. А таковыми у неё числилось всё. От головы до пяток. Ни подчеркнуть, нет, а выставить напоказ. Мне всегда казалось, что она что-то НЕДООДЕЛА. И, тем не менее, всё, что было на ней, пусть в укороченном и разрезанном виде, было броско, ярко, дорого, фирменно и новомодно.
   И глупый смех каждую минуту.
   И интригующие позы по каждому поводу. Как бы случайно. То, нагнётся, то, выгнется.
   И самолюбование без меры.
   И масса поклонников везде и всюду. Всех слоёв и прослоек общества.
   И какие-то расфуфыренные стиляги рядом с ней, больше похожие на пассивных педиков, чем на ухажёров.
   Короче, мне надоело.
   Когда я намекнул ей, что надо бы расстаться, она развернулась и пошла прочь. Гордая и прекрасная.
   Бедная, девушка!
   Она, наверное, была уверенна, что вот сейчас, через мгновение, я брошусь за ней, и буду молить о прощении. Ведь раньше так и было. Все так делали. Все бежали и просили.
   Но я был сыт ею по горло.
   Походка её замедлилась. Наверное, она давала мне шанс одуматься и всё-таки броситься её догонять. Она двигалась всё медленнее и медленнее. Её походка из стремительной превращалась в праздношатающуюся с элементами эротики.
   Хороша, нечего сказать!
   Вот она почти остановилась. Я ощутимо перепугался. Я, вдруг, подумал, что она может вернуться и, сменив тактику, броситься на шею. Затем может последовать жаркий шепот с продыхом: "Прости, любимый!" и долгий сладостный поцелуй. Вполне возможно. К тому же, я вполне допускал, более того, был уверен в том, что в такой ситуации не смогу совладать с некоторыми своими органами, а потому, чтобы не искушать судьбу, я развернулся и быстро пошёл в противоположную сторону. Подальше от Симоны. Почти побежал, искренне желая куда-нибудь свернуть побыстрее.
   Я молил Господа Бога, что бы она ни позвала.
   Но она позвала.
   Представляю, чего ей это стоило. Но я не обернулся. Я просто сделал вид, что не слышу.
   Какая же я сволочь! Самому противно. Но, хорошо, что так. Всё равно я не смог бы её долго выдерживать.
   Вот такие дела.
  
  
   Бар был таким же, как и вчера, только совсем безлюдным. Недавно открылся. Сквозь полумрак, в дальнем углу зала, был различим единственный одинокий посетитель. Какой-то страждущий пил пиво, вздыхал, голова его подрагивала на пару с руками так, что был отчётливо слышен стук зубов по стеклу бокала. Глаза страдальца блестели из сумрака,
  выражая болезненную оторопь, непонимание и обиду на весь мир.
   Ибо пиво не помогало.
   Оно приносило лишь слабенькое облегчение в сам момент пития. Когда же губы отрывались от кружки, это, пусть даже очень слабенькое, но всё же, облегчение, вновь уходило, оставляя товарища наедине с тяжёлым похмельем, и в глазах его, помимо вышеупомянутого блеска, явственно прослеживалось негодование и недовольство самим собой за неверно принятое стратегическое решение, которое заключалось в том, что вместо пива, необходимо было заказывать сто грамм водки.
   Нужно было! А денег уже нет.
   Бедный товарищ!
   Сцена на возвышении была пустынна, как Сахара, а одинокий шест посреди неё торчал из глубин полумрака, словно инопланетный артефакт.
  Симоны нигде не было. Судя по всему, стриптиз в десять часов утра, здесь, явно не приветствовался, ибо обострял бы донельзя антагонизм между физиологией и здравым смыслом. Значит, придётся подождать до вечера. Во всяком случае, выспрашивать у работников заведения координаты Симоны Баркан я не собирался.
   Да они и не дадут.
   И это - правильно.
   На известной картине был полный штиль. Вроде бы. Вот только...
   Стоп! Хватит! Я разозлился сам на себя. Хватит картинок! Штиль. Буря. Перед бурей. Всё это мне просто показалось. Может быть, они здесь каждый час картины на стенах меняют. Стиль работы у них такой. А я по этому поводу голову ломаю. Штиль, так штиль, без всяких "вот только". Значит, в это время, то есть в десять утра, у них по плану картина со штилём. Штиль, и - баста! Хватит самоанализов и интеллектуальных мазохизмов во множественном числе. Просто надо меньше пить!
   Последняя мысль была свежа, и от неё отчётливо попахивало новизной. Вернее - веяло оной. И, чтобы закрепить её в организме, новизну эту, я заказал кружку пива, в глубине души поклявшись, что это - последнее спиртное на сегодня.
   Внутренний голос ехидно хохотнул из дебрей подсознания: "Посмотрим, посмотрим!"
   Я сел за стол и отпил пива. Оно было однозначно разбавленным и, к тому же, тепловатым, будто его специально подогревали, чтобы заказавшим его, было как можно более противно. В связи с этим я с пониманием посмотрел в сторону страждущего товарища. Пиво его почти закончилось. Он сгорбился и сник в своём углу и весь, с ног до головы, как-то неестественно застыл и покоробился, словно пересохшие "семейные" трусы на бельевой верёвке при низкой влажности и в ветреную погоду. И лишь красный бант в петлице пиджака настойчиво указывал на вчерашний праздник, который, судя по всему, удался на славу, но, даже он как-то скукожился и обмяк, потеряв уже первомайский колорит, и чем-то очень сильно смахивал на своего угрюмого носителя.
   Подошёл официант.
   Он зажёг свечу на столе и, наверное, исключительно для проформы, поинтересовался, не желаю ли я ещё чего-нибудь. Я не желал, но, встретившись взглядом с ним, вдруг, в одночасье, захотелось уйти.
   Официант улыбался. Иронично-надменно. С намёком. Так улыбаются те, кто о тебе что-то знают. Нечто грязненькое. Ни тайное, нет, и ни преступное вовсе, даже ни скандальное. Просто что-то мерзотно-гаденькое. Ни то, что услышал от кого-то, из третьих уст. Нет. А именно, видел собственными глазами. Лицезрел воочию, так сказать. Лично-с.
   И это давало право так смотреть.
   Без слов, но с намёком.
   Я отвернулся. Чёрт! Что же вчера всё-таки было? А было ли? А может не вчера? Стоп! Что значит не вчера? Когда же ещё, если я не был здесь почти семь лет?
   Значит, вчера, но что именно?
   Может быть кому-то хамил? А может - буянил? Возможно, лез драться? Вроде бы, нет. А почему "вроде бы"? А может - обрыгался и уснул? Тоже - вариант. Ведь в жизни всякое бывает. Но, вроде бы, тоже - нет. Тогда - что?
  Не знаю. Но очень стыдно.
   Когда стыдно, но не знаешь, за что, - это диагноз. Это значит, что вроде бы всё помнишь, но, как бы ни всё. Не везде чётко и ни так отчётливо, как хотелось бы, ибо имели место провалы в памяти.
   Здесь - помню, а здесь - не помню.
   И вот, эти сомнительные промежутки времени, те, по поводу которых информация в мозгу почему-то отсутствовала, хотя и должна была быть, так вот, именно там, где "не помню", сознание произвольно, само по себе, начинало заполнять образовавшийся вакуум, ибо природа ни терпит пустоты.
  Но, самое необъяснимое во всём этом процессе заключалось в том, что заполнялись эти пустоты картинами, отнюдь ни пасторальными. Ни идиллическими. Нет. Вакуум этот, как правило, наполнялся чем-то ужасным.
  В него проникали всякие гадости и мерзости, почти кошмарные и уж точно - страшенные, причём в наихудшем исполнении и с чудовищными последствиями.
   Мозг дополнял и восполнял пробелы душераздирающими сценами с пикантными подробностями и деталировкой. Это могла быть нецензурная брань в общественном месте, хамство в адрес вышестоящего начальства, а также - драка с непосредственным начальником или близким родственником. Виделись картины разрушений: разгромленная мебель, сломанные стулья и разбитая вдребезги чужая посуда. С окровавленных рук стекала кровь, выбитые стёкла блестели на асфальте, а заблёванные скатерти уже начинали нехорошо пахнуть.
   К тому же, всё это почему-то происходило в местах, где это совсем ни должно было случиться, где сам давно уже не был, и бывать, в общем-то, ни собирался. Это могло произойти где угодно, но не здесь, но сознание, то есть мозг, настаивало, что именно в этом месте и произошёл этот ужас, стыд и срам, позор и непотребство.
   От этих заполняющихся пустот и их гнусной насыщенности становилось всё хуже и стыднее, человек начинал краснеть, потеть и бледнеть одновременно, прятал в смущении взгляд и, в жгучем стыде отводил глаза.
   Состояние становилось предобморочным.
   Ну, а далее, как следствие из вышесказанного, почти каждый чётко неистолкованый взгляд, чей-то плохо различимый шепот, недомолвка, оборванная на полуслове фраза, всё это, в сумме, начинала интерпретироваться ни просто как намёк на вчерашнее поведение, а уже как обвинение с констатацией неопровержимых фактов и улик. Весь мир вокруг теперь выглядел как некий укор или, в лучшем случае, как насмешка, от чего становилось дурно от жгучего стыда и угрызений совести.
   После такого самобичевания хотелось бросить пить почти немедленно.
   Ну, во всяком случае, после только одной кружки пива.
   Аминь.
   И тут, внимание моё привлёк бармен. Тот, что белозубо улыбающийся. Приветливый, значит. Наверное, он ждал какое-то время, пока я повернусь в его сторону и поэтому, когда мы встретились взглядами, он тут же кивнул мне, как старому знакомому, ослепительно улыбнулся и, со вполне извиняющимся видом поманил меня к себе.
   В его жесте не было ничего обидного и, тем более, оскорбительного. Его внешний вид однозначно и без каких-либо разночтений указывал на то, что он, к сожалению, на работе, то есть, при деле, а потому не может ко мне подойти, но, с другой стороны, дело его ко мне очень серьёзное, возможно, не терпящее отлагательства, а потому, мне бы, конечно, если меня это ни затруднит, было бы очень желательно подойти к нему лично. Совсем ни на долго.
   Я застыл на мгновение, и судорожно кивнув в ответ, начал вставать со стула. Болезненное воображение рисовало картины одна ужаснее другой.
   Всё-таки, что-то произошло.
   Что?
   Я был уже у стойки, и, подходя, вспоминал стандартные фразы для извинений, правда, пока ни понимал, за что, когда бармен, вдруг, снизив голос до доверительного полушёпота, произнёс бархатистым баритоном:
   - Вы знаете, Руслан, буквально за несколько минут до Вашего прихода, звонила Ваша жена и просила Вас срочно перезвонить ей в офис.
   Он ещё более понизил голос, почти до заговорщического, и добавил:
   - Она очень ждёт. Что-то чрезвычайно важное.
   Я окаменел, словно бронтозавр в слоях мелового периода, ибо услышанное мною было за рамками понимания и пресловутого здравого смысла. Я смотрел на бармена остекленелым взором египетской мумии и, мало того, что не видел, не слышал и не понимал ничего из того, что творилось в эти мгновения вокруг меня. Я ещё, помимо всего прочего, смог из короткой фразы бармена извлечь для себя два вполне невероятных, хотя и никак не связанных между собой факта.
   Ну, во-первых, оказывается, бармен знал меня, что, в общем-то, могло иметь место, учитывая плохо припоминающиеся события вчерашнего дня.
  Мало ли. Но, вот, во-вторых...
   Это было уже очень интересно, если не сказать больше - почти нелепо. Странно, но оказывается, что чётко явствует из слов бармена, что у меня была, вернее - есть, жена. И она, эта самая жена, не просто есть, не просто существует в словах бармена, но ещё и звонит мне сюда в бар, а теперь, бедная, сидит в своём офисе и ждёт моего звонка.
   Вот тебе и "здрасте"!
   Но ведь я не женат!
   Какое-то время, я даже стал в этом сомневаться, но потом успокоился. Фу, ты! Ну, ты! Ну, конечно же, нет! Это, наверное, какая-то ошибка. Меня просто с кем-то спутали. Приняли за кого-то другого. Что ж, бывает! В общем, имели в виду кого-то другого, но никак ни меня.
   Наверное, так.
   Я пошёл было обратно, к столику, но затем, спохватившись, поблагодарил бармена (я решил не объяснять ему, что он меня принял за кого-то другого),
  и поинтересовался:
   - Это всё?
   Необходимо решать всё сразу, а именно: было вчера что-либо или нет? И если "да", то надо узнать, что именно и по возможности уладить. Во всяком случае, это был гораздо лучший вариант, более предпочтительный по сравнению с тем, который предполагал помалкивать и не задавать лишних вопросов, мучиться в неведении и страдать угрызениями совести ещё, как минимум, несколько дней.
   Зачем? Лучше сразу. Потому я и спросил. И уж если что-то было, нечто мерзко-противное и глобально-запоминающееся, то бармен обязательно скажет. Они, бармены, такие. Они не будут молчать. Они всё расскажут, в живых красках и с подробностями, передадут весь колорит действа и полный спектр эмоций. Поведают всё, до мелочей. А потом предложат заплатить. Правильно, в целях компенсации.
   А как иначе?
   Но этот бармен понял меня в другом смысле. Не во вчерашнем, а вообще. Ведь он был полностью уверен в том, что точно знает, о чём надо говорить со мной, а я, естественно, догадываюсь, о чём речь.
   Очень занятно.
   Он на мгновение прекратил протирать бокалы, всерьёз задумался, копаясь, вероятно, в недалёком прошлом, а затем, отрицательно покачал головой и произнёс:
   - Нет. Она больше ничего не говорила.
   Так-так. Он опять за старое. Я имею в виду чью-то, там, жену, которая из офиса. Та, что сидит возле телефона и звонка ждёт. Все глаза, бедная проглядела. Все уши прослушала.
   Но, я-то тут причём?
   А может зубы заговаривает, а потом, когда я расслаблюсь, думая, что он принимает меня за другого, то в этот момент, он, - бац! - и выложит всё, причём в своей редакции, со своей интерпретацией, под нужным, только ему, углом зрения, и, естественно, с соответствующими выводами и с длинным перечнем всех мыслимых и немыслимых потерь и необратимых последствий.
   Они, бармены, такие. Они - могут.
   Но этот бармен почему-то молчал. Даже странно как-то. Сумму что ли назвал бы, и дело с концом. Я - ему, он - себе в карман. Всё как у людей, а этот... Молчит себе и знай - стаканы протирает. Странный какой-то.
   А может... А может, ничего и не было?
   Бармен молчит. Значит...
   Точно. Теперь я уверен полностью. То есть, вчера, скорее всего, ничего не было. А если и было, то нечто незначительное. Ничего эпохально-скандального. Сплошная рутина. Серые барменские будни.
   Даже от такого осторожного оптимизма стало необычайно легко и спокойно. Расслабуха волнами пошла по организму. Захотелось жить, учиться и работать. Почему - нет?
   Пришло чёткое и ясное осознание того, что работник сферы обслуживания просто продолжает меня с кем-то путать. Это радовало без меры. Всё-таки, что ни говори, а в жизни самым главным является не что иное, как душевное спокойствие.
   Это - точно.
   Ну, что ж, надо просто поговорить с барменом. О том, о сём. В общем - ни о чём, и в мягкой, доступной форме, вкрадчиво, объяснить человеку, что он ошибается. При этом, упаси господь, ни в коем случае ни дать ему повода подумать, что у него что-то с памятью.
   Ни в коем случае!
   - А Вы уверены, что это была моя жена?
   Бармен даже не прервал своих занятий по протирке посуды. Лишь глаза его оторвались на мгновение от очередного фужера, и он посмотрел на меня. Во взгляде его отразилось сожаление и сочувствие.
   - Послушайте, Руслан. Конечно, с Вашей женой я лично не знаком. Это - точно. Но, учитывая, сколько раз я видел её здесь, с Вами, и то, сколько раз в день она звонит Вам сюда, поверьте, не мудрено её запомнить. - К тому же, Ваша жена просто очаровательна, - бармен закатил мечтательно глаза, но вовремя прервал полёт фантазии, - Извините, - он даже немного покраснел, - так вот, учитывая всё это, поверьте, уж голос-то её, я, по-любому узнаю.
   Он пожал плечами.
   - И, вообще, что такого в том, что я передал Вам её просьбу перезвонить?
   Бармен взял телефон и поставил передо мной.
   - Звоните, и убедитесь сами!
   Непонятно. То ли он оправдывается, то ли был раздражён немного по поводу моей лёгкой несообразительности.
   Кто знает?
   Видя же мои сомнения, но, совершенно превратно истолковав их, он, с нотками снисходительности, произнёс:
   - За счёт заведения.
   Звонить - это хорошо. Это прекрасно, вот так взять, и воспользоваться телефоном. Причём - бесплатно. Вот это - настоящий сервис!
   Но, куда звонить? По какому поводу? И, самое главное, кому?
   "Жене", - ответит бармен.
   Хорошо ему так говорить, ведь он мою жену знает. А, я?
   Полный идиотизм.
   Кивнув бармену, я сказал:
   - Спасибо, чуть попозже. Мне необходимо кое-что обдумать.
   Тот равнодушно пожал плечами и убрал телефон под стол.
   - Как хотите.
   Я вернулся за свой столик и, судорожно, залпом, выпил остатки пива.
   Так. Так. Так.
   Нет. Не мог я допиться до такого состояния, чтобы не помнить своего семейного положения. Это - исключено, ибо я холост и почти что горжусь этим. А вот жена...
   Нет. Этого не может быть.
   Я сосредоточился. Лента жизни потекла перед моим мысленным взором: детский сад, школа, знакомство с Жанной, служба в армии, смерть Жанны, институт, начало трудовой деятельности... В моей жизни было много событий: и война, и мир, и смерть любимой девушки; были взлёты и падения, печали и радости; была, даже, Симона Баркан, когда-то - студентка, а ныне - таинственная стриптизёрша; было всё...
   Только не было жены. Не имело место. Это - точно.
   Это очень точно.
   Мне стало искренне жаль бармена. Бедный, несчастный бармен! Он сошёл с ума и не знает об этом. Захотелось ему чем-нибудь помочь, сказать что-либо доброе, светлое и жизнеутверждающее. Поддержать морально, наконец, но...
   В следующий момент меня пронзила одна благоразумная мысль. Андрей Бореев! Это, наверное, пиво так благотворно подействовало на мыслительный процесс. Это уже кое-что! Андрюха - вот ключ от выхода из этой довольно пикантной ситуации. Идиотизм - идиотизмом, но ведь с ним же надо как-то бороться! Нельзя же, вот так, взять, и сдаться! Необходимо решить вопрос как можно быстрее, а то...
   Сами понимаете. Вчера мне мерещились знакомые красавицы, то в баре, то под дождём, потом, я не узнал Симону Баркан, стриптизершу-любительницу, а сегодня, надо же такому случиться, мне вполне обыденно говорят, что у тебя есть жена!
   Ха! Ха! Ха!
   Мало того, она мне, оказывается, звонила, буквально только что, и, плюс к тому, ждёт, настойчиво требует, чтобы я ей срочно перезвонил, как только объявлюсь здесь, в баре.
   И, не просто перезвонил, а в офис, где она, родимая, меня ждёт не дождётся.
   Всё. Кранты. Приплыли.
   В этой ситуации, Андрэ - это единственный выход. Соломинка, за которую надо хвататься и которая, в перспективе, может превратиться во вполне приличное бревно, держась за которое можно выплыть из этого провинциального дурдома. Где по три раза "на дню" меняются картины по морской тематике, где у барменов каждые полчаса пересменка, а некоторые из них пытаются сочувственно смотреть в глаза, и, где знакомые стриптизёрши, неведомо как появившиеся в городе, передают привет давно умершим девушкам.
   Вот это - сумасшествие, так - сумасшествие!
   Только вот одно "но". Я задумался. Плохо то, что Андрюшкиных координат у меня нет, да и не было никогда. Ни адреса, ни телефона.
   Что же делать?
   Я посмотрел на бармена и воспрял духом. Это - хорошая мысль. Можно сказать - шанс. Как правило, люди этой профессии знают всё и всех. Ну, или почти всё и почти всех на данной единице площади. Сто процентов. Значит, у него можно будет кое-что узнать об Андрюччио. Во всяком случае - попытаться.
   "А как же жена?" - спросит он, - "Ведь она ждёт Вашего звонка!"
   "А это - не твоё собачье дело" - отвечу я.
   Стоп.
   Нет, так я не скажу. Конечно же, нет. Всё дело в том, что он ведь тоже может меня "послать". Причём очень далеко. Имеет право.
   И, никаких Андрюхиных координат после этого.
   Факт!
   Ну, тогда, если спросит, то скажу, что звонить не буду, а зайду лично. И это - правильно. Это ведь так естественно, когда муж к жене в офис заходит. Лично. Поболтать о том, о сём. Обсудить текущие дела. Сказать, что любишь. Причём - сильно-сильно.
   Ну, и так далее. Всё логично, а главное - буднично.
   Так и скажу.
   Я встал и направился к стойке.
   Бармен потянулся за телефоном. Я покачал головой, мол, не надо. Тот, в ответ, в который раз уже, пожал плечами, мол, как знаешь.
   Чтобы разгрузить ситуацию я заказал ещё пива. Маленький бокал.
   Внутренний голос ехидно хохотнул из дебрей подсознания: "Ну, что я говорил?"
   - Послушайте...
   Бармен кивнул, что слышит.
   - Вчера я здесь был с одним парнем. Его зовут Андрей Бореев. Мы давно знакомы, но, к сожалению, я не знаю ни адреса его, ни телефона. Вы не могли бы мне в этом помочь?
   Бармен прекратил свои манипуляции с посудой и посмотрел на меня. Не знаю, чего в этом взгляде было больше: удивления, сожаления или сочувствия. Кто знает? Наверное, работая здесь, он насмотрелся всякого. Сейчас же, в моём вопросе, вполне обычном и банальном, он, для себя, услышал нечто странное. Вначале, и я это заметил, он хотел мне что-то сказать, объяснить может быть, но потом передумал.
   - Извините, Руслан, но Вы вчера здесь пили в одиночестве. Так что...
   - Но...
   - Возможно, после нас, Вы ещё куда-то заходили...
   - Но, я...
   Бармен посмотрел на меня с всё более возрастающим сожалением. Не знаю, что на него подействовало именно так. Возможно, моя несуразность и нелепость в словах превысила некоторый допустимый лимит, а может быть, запас профессиональной терпимости к подвыпившим людям был полностью исчерпан ещё вчера, но, теперь, вдруг, впервые за всё время нашего общения, он перешёл на "ты".
   - Руслан. Я вчера весь день провёл у стойки. Понимаешь?
   Я кивнул.
   - Сменщик мой уехал к тёще в деревню. И поэтому, я весь день провёл в баре. Ты понял?
   - Да, но...
   - Помолчи, пожалуйста, дай договорить.
   Он закурил. Я - тоже.
   - Так вот. Твоя жена, вчера, оборвала телефон, требуя, чтобы я позвал тебя. Ты помнишь это?
   - Э...
   - Ты предлагал мне послать её подальше. Так?
   - ???
   - Предлагал. Ещё как предлагал. Но, естественно, я этого не сделал. Хотите ругаться - ругайтесь. Это - ваши проблемы. Но, пожалуйста, делайте это без меня. Поверь...
   - Но...
   Бармен хлопнул ладонью по стойке. Гул удара разнёсся по залу. Протёртые насухо бокалы зазвенели хрустальными переливами. Товарищ в углу вздрогнул и болезненно сморщился.
   - Послушай меня. Возможно, я что-то и упустил из вчерашнего, но, думаю, не слишком многое. Уж поверь мне. К тому же, твоя жена, просто ни дала бы мне этого сделать. Понимаешь?
   Я безнадёжно кивнул. Бармен продолжал.
   - Она звонила так часто, что я, волей-неволей, вынужден был обращать на тебя внимание. Так вот, послушай меня внимательно и запомни: вчера, ты, напился в одиночестве. Понял? Ты пил один всё время, что у нас находился и никто, поверь, никто к тебе не подсаживался. Это тебе понятно?
   - Да.
   Бармен затушил в пепельнице "бычок".
   - А, что касается Андрея Бореева...
   При упоминании Андрюшки, я встрепенулся.
   Бармен заметил это и, тяжело вздохнув, посмотрел на меня с какой-то интеллигентской жалостью. Как на безумца. Или, как на безнадёжно больного.
   Потому что, и того, и другого - жалко.
   А потом, он, вдруг, передумал говорить о Борееве.
   - Руслан, иди-ка ты лучше домой и проспись.
   Я переспросил его.
   - Домой?
   Бармен кивнул устало.
   - Да, Руслан Игоревич, домой. Это тебе мой дружеский совет. Бесплатный. Настоятельно советую последовать ему.
   Он взял мою кружку и вылил пиво в раковину.
   - За это можешь не платить.
   Он протёр кружку.
   - А Андрея - не трогай.
   - Что?
   Я всё больше ничего не понимал.
   - Что значит, "не трогай"?
   Бармен похлопал меня по плечу. Дружески.
   - Не трогай - это, значит, не трогай. Понятно?
   Я искренне не понимал, но, на всякий случай, кивнул.
   - А теперь, иди, - он мягко подтолкнул меня к выходу, - Иди. И проспись. Так будет лучше. Для всех.
   Я автоматически побрёл к выходу.
   Где-то в глубине души я понимал, что бармен прав, что мне надо проспаться, но...
   Но, причём тут Андрей?
   Понятно, что бармен его знает. И знает, в общем-то, неплохо. Вернее будет сказать так: он знает о нём нечто, чего не знаю я. Что-то очень важное. И оно, это знание, даёт ему право советовать мне его не трогать. Возможно, так оно и есть, более того, наверное, абсолютно правильно по сути. Ведь меня не было здесь семь лет, а за это время могло многое произойти. И с Бореевым, в том числе. Да и сам Андрей вчера просто не захотел мне всего рассказывать и делиться своими нынешними проблемами. Кто я такой для него? Приехал и уехал. А, когда опять появлюсь - не известно. И, появлюсь ли, вообще? Так что...
   Так что, всё правильно. Но...
   Но ведь бармен сказал, что вчера я был один! Без Эндрю!
   Так, так. Это надо ещё посмотреть, кому из нас двоих желательнее проспаться! Посмотрите на него, жить учить вздумал...
   И тут, я замер. Застыл, как вкопанный. Потому что у меня возникла мысль.
  Свежая, как утренняя роса. Здравая, вполне, и трезвая, к тому же. Вопреки субъективному мнению некоторых окружающих. Вернее - окружающего. В единственном числе. Бармена, то есть.
   Пытливый ум подсказал мне, что, произведя прямо сейчас, не сходя с этого места, одно очень простое действие - акт сверки, можно будет сразу же решить, и опровергнуть с негодованием одно из возникших недоразумений.
   Кроме того, станет отчётливо ясно, кому из нас, всё-таки, необходимо проспаться. Причём, прямо сейчас.
   Мне или бармену.
   Я полез в портмоне и извлёк оттуда удостоверение личности. Паспорт. Голубая мечта нелегального мигранта. Когда я начал листать документ, то пальцы, вдруг, увлажнились, и начали ощутимо дрожать. В горле пересохло, и я, с ненавистью подумал о бармене, вылившем пиво в раковину.
   Вот и нужная страница.
   Так, так. Читаем...
   В глазах моих, вдруг, начало тускнеть. Мир вокруг колыхался и заполнялся серой мутью, словно туман, стекающий с гор в тихую долину. Но это не спасло. "Что написано пером, не вырубишь топором" - сказал кто-то из умных.
   Мне бы его проблемы.
   На нужной странице, в том самом месте, где и должно, чьим-то каллиграфическим почерком было выведено:
   ... состоит в браке ...
   ... зарегистрирован отделом ЗАГСа ...
   Ага! Вот и самое интересное.
   Жена: Снегова Светлана Анатольевна...
   Ну, и так далее...
   Всё! Теперь, точно, кранты!
   Капитан на известной картине улыбался многозначительно и вполне нахально. И приветливо махал рукой. Показалось даже, что он дружески, по-приятельски подмигнул мне.
   Сволочь.
   А небо за его спиной едва заметно начало темнеть.
   Сумасшествие продолжалось.
  
  
   Как всё-таки полезно, иногда, заглядывать в своё собственное удостоверение личности! Сколько интересного можно вычитать из строк, написанных там! Кто бы мог подумать? А сколько информации, оказывается, имеется в нём, причём информации ни просто ценной и не только эксклюзивной, но и, что тоже ни маловажно, информации достоверной.
   И с этим - не поспоришь!
   Сколько важнейших этапов большого пути своего собственного бытия можно почерпнуть, изучая строки, каллиграфически выведенные тушью на плотной качественной бумаге с водяными знаками!
   С ума сойти!
   Для некоторых, а теперь и для меня, к сожалению, ежедневное заглядывание в паспорт должно стать таким же необходимым ритуалом, как питательный завтрак, тщательное бритьё или утренняя зарядка.
   Так что надо бы взять это за правило, и, с утра, сидя, например, на унитазе, ни газеты читать, а скрупулезно и вдумчиво изучать свои личные документы, втайне надеясь, что уж сегодня-то там ничего нового ни обнаружится.
   Хорошая мысль! Главное - свежая, навеянная сиюминутным реализмом.
   Ну, а сейчас-то, что?
   А сейчас, учитывая информацию о своём изменившимся семейном положении, всё происходившее последние пару дней стало выстраиваться в нечто странное и запутанное, но, с другой стороны, со своей парадоксальной логикой и с чёткой направленностью на иррационализм.
   Что-то изначально пошло ни так. Я имею в виду себя самого и то, что со мной происходило. И началось это "ни так" именно тогда, когда я приехал в Горск. И здесь, в городе детства, эти странности стали подстерегать меня на каждом шагу. И, чем дальше, тем больше.
   Что бы это значило?
   Сначала я не узнал Андрея Бореева, а потом, вдруг, вспомнил. Хотя, если взглянуть на это с другой стороны, то, вроде бы, в этом случае не случилось ничего по-настоящему странного. Действительно, что удивительного, что я не узнал человека, который, не был мне другом, даже хорошим знакомым не являлся, и которого я не узнал спустя почти десять лет. Ведь мы не виделись с марта 1984 года.
   Однако потом - узнал?
   Узнал.
   Далее. Я весь вечер пялился на стриптизёршу. Пускал слюни. Но, опять таки, не идентифицировал её сразу и лишь потом, на следующий день, понял вдруг, что это - Симона.
   Торможу немного, что и говорить.
   Ну, а теперь вот, Светка! Светлана Анатольевна, то есть. В девичестве - Гринёва. Вот так! И её, родимую, я тоже не признал.
   Что же это со мной?
   Ведь та красавица, выхоленная и ухоженная, уверенная в себе словно аристократка голубых кровей, та, с кем я встретился, вернее - столкнулся при выходе из бара, а до этого, рассматривал её долго-долго, пытаясь вспомнить и у которой глаза цвета светлого пива с зеленоватым ободком по краям, так вот это и есть Светлана!
   Светлана Анатольевна Снегова.
   Моя жена.
   И я её не узнал!
   Как вам это нравится?
   Я подошёл к ближайшему ларьку и купил пиво. В нескольких метрах от меня стояла женщина преклонного возраста и, вооружившись палкой, словно сапёр на разминировании, осторожно разгребала ею послепраздничный мусор. В поисках пустых бутылок, наверное. Палка её, будто миноискатель, сноровисто скользила по отходам человеческой жизнедеятельности, а объёмистая полосатая сумка рядом указывала на то, что утренние поиски были не напрасны.
   Я вернулся к своим мыслям.
   Конечно, можно сказать, что ни всё так уж и безнадёжно. Ведь Света, даже, показалась мне знакомой, и я будто бы где-то её видел...
   Но, ведь, жена!
   Ни Андрей, и, даже, ни Симона - Светка! И, на тебе: где-то видел!
   Дурдом какой-то!
   Но ведь она действительно показалась мне каким-то мимолётным, давнишним видением, возможно, плодом воображения, но только ни тем, кем была на самом деле.
   И в паспорт я заглянул лишь для того, что бы убедиться в обратном. А именно, в том, что я не женат, а бармен - осёл.
   А что вышло?
   То-то и оно. Вышло-то всё, как раз таки, наоборот. Заглянул в паспорт - и вспомнил. Так кто из нас осёл?
   Вот так.
   А до того, как заглянул, значит, ничего ни помнил?
   Хороший вопрос.
   К тому же, эта "знакомость" Светланы Анатольевны, вначале мне совсем ни показалась странной. Более того, это выглядело вполне нормально, в контексте прошлого. Ибо, есть у меня такая хитроумная черта характера, причём, с детства, и, заключалась она в том, что, как только я видел перед собой более или менее симпатичную представительницу прекрасного пола, то мне тут же, с первого взгляда, начинало казаться, что она мне знакома.
   Каков, а?
   Хотя, смею предположить, что я ни один наделён этим примечательным отклонением от нормы. К тому же, это очень похоже на попытку выдать желаемое за действительное.
   А может это и ни отклонение вовсе?
   Но, не узнать жену!
   Да, что там не узнать. Забыть напрочь. А вспомнить лишь тогда, когда посторонний человек, бармен, напомнил о её существовании.
   Как это объяснить?
   Сама собой напрашивалась ассоциация с товарищем Айзенштайном из "Летучей мыши". Хотя, положа руку на сердце, надо признать, что случай его был не столь безнадёжен. Не так всё запущено было, как у меня. А значит надо немного разобраться в себе. Проанализировать. Вспомнить, как всё случилось. А потом, после размышлений, думать уже о том, что делать дальше.
   По-моему, разумно.
   Со стороны женщины с палкой раздалось громкое восклицание с труднопередаваемой эмоциональной окраской и с загадочной, почти первобытной этимологией в словосочетаниях.
   Я посмотрел в её сторону. Она держала в руках полукилограммовую банку красной икры, запечатанную и не употреблённую. Банка была грязная, измазанная землёй, с налипшими к ней окурками и с изрядным куском использованной по назначению туалетной бумаги, приклеившейся к донной части.
   Теперь, глядя на это, первобытность и загадочность этимологии была совершенно ясна. Женщина что-то негодующе пробормотала себе под нос. Я отчётливо услышал лишь слово "сволочи". Потом, какое-то время она размышляла о чём-то, видно сомневаясь, брать или не брать. Она держала банку двумя пальцами на полусогнутой руке, и, брезгливо отстранившись от морепродукта, будто не желая иметь к нему никакого отношения, что-то мучительно решала для себя. Затем, наверное, приняв окончательное решение, она огляделась воровато по сторонам и, надеясь, что её никто не видит, она быстро протёрла банку и сунула в сумку.
   Сделав это, она опять что-то пробурчала про себя. На этот раз я услышал несколько глаголов в сослагательном наклонении, а также слова "козлы" и "свиньи" с которыми кто-то состоял в беспрерывной половой связи в извращённой форме.
   Но, вернёмся к нашим баранам.
   Мы познакомились со Светой, когда оба учились на пятом курсе. А преддипломная практика только начиналась.
   Светлана была ни просто красива, она была ещё и умна. Интеллектуалка, и, как принято говорить, из хорошей семьи. К тому же иронична и остроумна. Одним словом, с головой у неё было всё в порядке.
   Даже слишком.
   Её многие боялись, потому что каждый из кобелирующих представителей менее прекрасного пола, тех, кто пытался с ней сблизиться на более интимное расстояние, уже через пять минут не знал, что делать, и что говорить дальше. Ведь любой вариант ухаживания, с применением проверенных временем банальностей, опробованный на других, и имеющий на оных почти стопроцентный результат, в случае со Светой, вдруг, давал сбой и не срабатывал. Более того, она же, эта самая банальность, отчётливо и очень явственно начинала превращать парня в идиота и недоумка. Молодой человек, чувствуя это, терялся, потом начинал заикаться и мямлить нечто невразумительное, затем замолкал, задумчиво уходил в себя, а потом - убегал.
   А Светка смеялась ему в след. Беззлобно. Она вообще была девушкой доброй. Конечно, в рамках разумного и в соответствии с очень высокими умственными способностями. Лично я глубоко убеждён в том, что доброта умного человека и доброта придурка сильно отличаются, по сути. К тому же, коэффициент "IQ" у Светы порядком зашкаливал, а работа над его неуклонным повышением мешала ей возлюбить весь мир.
   Может быть оно и правильно.
   А вообще, она была вполне самодостаточна. Ей вполне хватало тотального мужского обожания доведённого до благоговения. Всё остальное её, в общем-то, не интересовало. Вернее, интересовало, но постольку-поскольку. Как некая физиологическая потребность, без которой тяжело обойтись. Как приём пищи, например, или наличие кислорода в воздухе, или потребность в воде. Как нечто необходимое, что надо иногда делать, причём, по-быстрому, без эмоций, и тут же разбегаться, продолжая своё дальнейшее совершенствование и утоление всё возрастающего сенсорного голода.
   А как же иначе?
   И тут появился я. С богатым внутренним миром и загадочный без меры. Прибавьте военное прошлое, награды и ранение. Плюс, глубинное знание жизни. Ещё бы - двадцать три уже стукнуло!
   Ну, кто устоит?
   Но я-то не знал, что Света не устояла. Причём, почти сразу же.
  Я имею в виду, что она не устояла где-то в глубине души. Внешне же это никак не проявлялось. Она вела себя со мной так же, как и со всеми остальными. Убивала иронией и интеллектом. Ненавязчиво, но зато каждый день. Глумилась так, что у меня и в мыслях не было, да и мечтать я даже не смел, что она, эта девушка...Свят! Свят! Свят! Что я ей нравлюсь!!! Кто бы сказал - в жизни бы ни поверил.
   Конечно же, она мне тоже понравилась. Сразу. С первого взгляда. Однако при общении с ней я был холоден как лёд и загадочен как Сфинкс. А что делать? Когда чувствуешь свою убогость и знаешь, более того - уверен, что совершенно недостоин предмета своего обожания, то, что остаётся?
   Правильно. Холодность и загадочность.
   И равнодушие. Показное, естественно.
   Я всеми силами делал вид, что не замечаю её, что мне всё "по-барабану", хотя, при этом, каждый раз вздрагивал от звука её голоса, холодел всем телом, когда она находилась рядом, и бледнел, наверное, если она, вдруг, обращалась ко мне с вопросом. Дошло до того, что я стал усиленно избегать её, хотя никогда бы не признался в этом. Даже самому себе.
   Хорош, Сфинкс, нечего сказать.
   Позже я узнал, что Света делала то же самое, то есть, избегала меня. Но, в отличие от Руслана Снегова, при вынужденном общении с предметом своего "неравнодушия", Света действовала совсем по другому. Она просто издевалась надо мной. Её интеллектуальное изуверство в отношении меня были ещё более изощрёнными, чем к кому бы то ни было. В общем, я страдал больше других, мне доставалось более других колкостей и насмешек, но оставался я при этом в полном неведении по поводу причин такого отношения к себе.
   Спасало лишь равнодушие и загадочность, коих имелось в изобилии.
   Наконец, по прошествии нескольких дней, когда оба мы, переполненные гормонами, готовы были лопнуть от их избытка, Света поняла, наконец, что дальше так продолжаться не может. А всё потому, что эти самые гормоны, достигнув Светкиного мозга, стали мешать её дипломной работе и, в какой-то миг она ощутила, что её "IQ" покатился стремительно вниз.
   Ведь она думала только обо мне!
   В общем, она сдалась.
   Я - тоже.
   Роман был бурным и "бурнел" всё более и более. По нарастающей. Мужское население сначала удивилось, а потом разделилось на две устойчивые категории. Одни - жалели меня, другие - ненавидели. Причём, вторая категория строила всяческие козни и усиленно интриговала, рассуждая в том смысле, что если удалось мне, то почему бы ни попробовать им. Но, увы, для них. Через три месяца мы поженились.
   Вот так.
   И, судя по всему, всё это продолжается до сих пор. Я имею в виду то, что мы муж и жена.
   Однако самое главное, вернее, самое странное и загадочное заключалось в том, что вспомнил-то я об этом только сейчас! Столько страданий и переживаний в прошлом и, на тебе, всё забыл! Непонятно.
   И ещё, что хотелось бы отметить. Ведь я же ни кокетничаю. Я имею в виду то, что, говоря "забыл", я совсем ни лукавлю. Отнюдь. Я действительно вспомнил об этом только что. И воспоминания об этом нахлынули на меня всего лишь несколько минут назад.
   А до этого?
   Хороший вопрос.
   А до этого я, действительно, не помнил об этом. Забыл, может быть. Но, как?
   Стоп. Начнём с начала.
   С самого начала.
   Итак. Я прибыл в Горск 30 апреля. Вечером. Для чего?
   Я честно и очень глубоко задумался над этим простым вопросом. Простым ли? Наверное, в день прибытия он и был прост, как первый советский трактор, но теперь, по прошествии полутора суток, такое утверждение вряд ли соответствовало истине. Потому что сейчас, под грузом навалившихся фактов, где-то странных, а где-то вообще необъяснимых, события последних часов моей жизни приобретали некую двусмысленность, с вполне таинственными подтекстами, с одной стороны и, с оттенками сумасшествия, с другой.
   Так для чего же я всё-таки приехал в Горск?
   До последнего времени, я был уверен, что отсутствовал здесь почти семь лет и, соскучившись по малой родине, решил посетить милые сердцу места. Просто так. Походить по городу. Побывать там, где находились вещи, примечательные и значимые лично для меня. Зайти во двор, где прошло детство. Навестить родную школу. Сходить на кладбище, наконец. Увидеть могилу Жанны.
   Да, проведать Жанну Королёву, именно её, а ни кого-нибудь ещё. Ни Свету Гринёву-Снегову. И уж точно, ни Симону Баркан, а Жанну. Вернее - её могилу.
   Так?
   Так.
   Что дальше?
   А дальше - самое главное. То, что никогда ни заменят, ни слова уставшего бармена, ни возглас знакомой стриптизёрши, ни, даже, штамп в паспорте. Это - ощущения внутри меня. Именно те ощущения, с которыми я приехал в Горск, и которые даже теперь, после такого небывалого вброса информации, оставались теми же, что и были ранее. А именно, ощущение себя абсолютно неженатым человеком, который через несколько лет приехал в родной город, чтобы посетить могилу любимой девушки. Всё. Других причин и ощущений не было. Изначально!
   Кроме того, как ни странно, факт "неженатости" и штамп в паспорте, два, на первый взгляд, антагонизма, теперь, прекрасно уживались во мне. Они совершенно ни противоречили друг другу, сосуществуя бок о бок. И теперь, когда я думал о Жанне в контексте прошлого, то на первый план выходило ощущение "неженатости", хотя теперь я не забывал и о штампе в паспорте, когда же я видел этот самый штамп, то вспоминалась Света, но при этом чувства "неженатости" оставались, отходя, временно, на задний план.
   Более того.
   Я сел на скамейку и закурил. Так было лучше думать. Откупорил купленное пиво. Прислушался.
   Внутренний голос молчал. Правильно. Так и должно быть. Он молчал, потому что это был МОЙ внутренний голос и чувство такта по отношению к тому, внутри которого сидишь, было ему ни чуждо. Он точно знал, что в этот момент лучше помолчать.
   Молодец!
   Так вот. Более того. Я прибыл в Горск с чувством любви к Жанне. Да, боль утраты притупилась, это - так. Да, теперь, всё уже ни воспринималось так остро, как тогда. И это - тоже так.
   Но!
   Горечь утраты, хоть и притупившаяся, хоть и воспринимаемая ни так остро, до сих пор жила во мне. И это - ни просто слова, ибо я живу с этим уже восемь лет, и хорошо знаю, что это такое. Так вот. Теперь - главное. Из-за этих чувств к Жанне и непроходящей боли от её потери, я так и не женился до сих пор!
   Понятно?
   Не женился!!!
   С этим-то, как? Ведь до утреннего посещения бара, разговора с барменом и изучения собственного удостоверения личности, я был в этом абсолютно уверен!
   Я сделал большой глоток. Пиво забулькало утробно. Женщина с банкой икры в сумке укоризненно посмотрела на меня и, осуждающе покачав головой, отвернулась.
   Имеет право.
   Только вот, как бы она отреагировала, если бы, вдруг, внезапно обнаружила, что находится замужем? А? Каково бы ей было? Причём находится она за этим самым "замужем" уже почти три года, а вспомнила об этом знаковом, событии только час назад.
   Каково бы ей?
   Вот так-то! Не судите, и судимы не будете. Тут ни то, что пиво, тут самогон начнёшь хлестать. С перепугу.
   Резюме.
   30 апреля, я был неженат. Во всяком случае, по ощущениям. Любил Жанну. Почему, "любил"? Я её и сейчас люблю. Только её.
   Только ли?
   Стоп. Ухожу в сторону. Назад.
   Я допил пиво и поставил пустую бутылку так, чтобы "женщина с банкой красной икры" увидела её, но ни подумала, что она выпита мною и, подобрала бы её без тени сомнения, смущения или неудобства.
   Вот такой я. Добрый и деликатный. С тонкой и, легко ранимой, душой.
   Мысли ворочались в мозгу, одна нелепее другой. Воспринимать их как реальность, не было никакой возможности. Воспринимать, как бред - ещё хуже. Ибо бред, не обременённый алкоголем, превращался в некую тяжёлую болезнь с труднопроизносимым диагнозом, а раз так, то впору было ни пиво пить, а сдаваться врачам.
   Допрыгался, баклан!
   А потом был дом семьи Королёвых. Разваливающийся и заброшенный. Такой же, как и многие другие, покинутые и забытые, доживающие свой век и всегда готовые пойти "под снос".
   Там, были странности?
   Не знаю. Либо странности, либо невнимательность, либо пробелы в арифметике. И, не только в арифметике. Ну, точно - допрыгался. Уже не могу посчитать точное количество петель на калитке.
   Ага.
   И замерить длину трещины на стене.
   И определиться с состоянием стёкол на окнах.
   И, кстати, проконстатировать наличие досок, которыми забиты эти самые окна.
   Вот так. Мелочь, но неприятно.
   А потом, была демонстрация, встреча с Андреем и посещение бара. Точно. И употребление большого количества горячительных напитков. Было. Каюсь.
   Но.
   Что привлекло моё внимание больше всего? Ещё до того, как?
   Правильно. Картина. Маринистический пейзаж в стиле господина Айвазовского. Огромные волны. Чёрное небо. Изгибы молний. И парусник, борющийся с волнами. В общем - шторм. Ни штиль, ни "перед бурей", а сама буря, со всеми её катастрофическими последствиями. В перспективе, конечно, а пока.... Пока всё начало меняться. И ни просто меняться. Изменения происходили по какому-то неведомому, я бы даже сказал, таинственному, закону.
   И здесь, в череде этих самых изменений, неведомых и таинственных, мною, сначала была выявлена, а теперь и выстроена некая логика, зависимость. Зависимость того, каковы были погодные условия на картине, к тому, что происходило вокруг неё, в баре, и к моим неосознанным ощущениям внутри себя. К тому, кем я чувствовал себя на тот момент.
   Интересно. Эта догадка, действительно, посетила меня только что, поэтому я, порывшись в карманах, извлёк записную книжку и авторучку, и начал быстро записывать то, что пришло в голову, либо благодаря пиву, либо за счёт длительных умственных исканий.
   Итак, первое. На картине - шторм.
   Бармен, в этот момент, хмурый и раздражённый. Он, наверное, не в духе и ненавидит в этот миг всё прогрессивное человечество, которое по его подсчётам почти в полном составе пришло в его бар отмечать День Солидарности Трудящихся.
   Андрюха сидит рядом. Он доволен нашей встречей и что-то рассказывает беспрерывно, будто пытается высказать всё, что волновало его все эти годы.
   Симоны и Светки вообще не существовало в моей жизни, а Жанна уже почти восемь лет, как умерла.
   Мои ощущения? По-моему, при шторме на картине я чётко и ясно чувствовал себя неженатым, приехавшим ненадолго в родной город, и испытывающим чувство вины перед Андрюччио за то, как нелестно подумал о нём, ещё до того, как узнал.
   Всё.
   Второе. На картине - штиль.
   Бармен - услужливый и белозубый. Тот, кстати, с которым я общался с утра. Он подчёркнуто вежлив, и весело смеётся над всеми, даже самыми нелепыми шутками клиентов.
   Андрэ отсутствует. Скорее всего - в туалете. По-моему, именно тогда я подумал о том, что у него какие-то нелады в этой области здоровья. Пусть - так.
   Света тогда показалась мне знакомой, а Симону, танцующую у шеста, я не узнал.
   А Жанна?
   Странный вопрос. Где же ей ещё быть, как ни на кладбище?
   И всё же, что я думал о ней тогда, когда на картине воцарился полный штиль?
   Я прервал записи и откинулся на спинку скамейки. Вопрос совсем не риторический. Да, он кажется странным, а где-то, может быть и идиотским. Всё возможно. Но, если честно, то однозначно высказаться по этому поводу, я бы сейчас не смог. Потому что я не помнил своих ощущений в отношении Жанны именно в тот момент. Но, разве это - обязательно? Разве есть такая необходимость точно помнить о том, что ты чувствовал в отношении кого-то в тот или иной отрезок бытия?
   В том-то и дело, что - нет - не должен. Не обязан, вот и все дела.
   Интересно, Симона спросила "о Жанне" именно тогда? Когда был штиль?
   Ладно, этого я тоже чётко ни помню. Оставим на "потом". Что осталось?
   Осталось, третье. Перед бурей. Время между штилем и штормом.
   Начнём с бармена. Честно говоря, его я почти не запомнил. Какой-то он был неброский и невзрачный. Незапоминающийся. Но, в чём я полностью уверен, а это - главное сейчас, так это в том, что он также был другим. То есть, и ни первый, и ни второй. Это - точно.
   Далее, Эндрю. Вот с ним, как раз таки, в ситуации "перед бурей", было сложнее всего. Он был какой-то размытый, волнообразный, шёл постоянно какими-то кругами и неоднократно исчезал. Да. Именно неоднократно. То появлялся, то исчезал. Может, в туалет ходил, а может, и нет. Кто знает? С его-то сложной физиологией трудно что-либо гарантировать на столь продолжительное время.
   Света с Симоной, здесь, при данных погодных условиях на картине, виделись мною примерно так же, как и в "штиле". Только Света, по-моему, была несколько менее знакомой. Симона же, наоборот, выглядела теперь уже с явными элементами "знакомости", хотя и без всякой определённости в этом смысле.
   А Жанна?
   Я закрыл глаза и честно, напрягая все извилины, попытался вспомнить. Странно всё это. Она, Жанна Королёва, та, в отношении к которой я совершенно ни изменился за все годы, потому что люблю и помню до сих пор, так вот, её в связи с метаморфозами на картине, я помнил меньше всего. За исключением "шторма".
   Как это понимать?
   Ответ пока такой: не знаю.
   Я достал паспорт и ещё раз внимательно осмотрел интересующую меня страницу. Нет. Всё нормально. Ни о каком розыгрыше речь не идёт. К тому же, я ведь вспомнил Светку.
   Штамп имел место быть, а раз так, то на картине в этом злополучном баре, если следовать логике моих рассуждений, должен быть полный штиль. Света теперь моя жена и, в данный момент находится где-то в офисе и ждёт с нетерпением моего звонка. Симона, моя бывшая подружка, неизвестно как оказавшаяся в Горске, сегодня вечером снова будет выплясывать возле шеста. Андрей? Да, хрен с ним, с Андреем. Никуда он, по большому счёту, не денется. Это уж точно. Спит, небось, с больной башкой у себя дома.
   А, вот, где Жанна?
   Странный, конечно, вопрос и здравый смысл подсказывал мне, что она лежит на кладбище. Однако...
   "Руслан! Передай привет Жанне!"
   Именно это крикнула Симона, и фраза её до сих пор не выходит у меня из головы. Что она имела в виду?
   Пока что, тот самый здравый смысл, на который я всё время пытаюсь опираться, находит этому лишь одно разумное объяснение. Симона не знала Жанну, это - понятно, она могла лишь знать "о Жанне". А далее, выведав каким-то образом эту мою сокровенную тайну, она, или от переизбытка чувств, или от своей врождённой бестактности, или ещё в связи с чем-либо, решила таким способом поддеть меня и, выбрав удобное, с её точки зрения, время, прокричала мне в след эту идиотскую фразу.
   Конечно, логичнее было бы передать привет Свете, но для этого надо было знать Симону. Она понимала, что фразой: "Руслан! Передай привет Свете!", меня ни каким образом не проймёшь. Хорошо, мол, Симона, передам. А вот упоминание о Жанне ...
   - Руслан, ты, что ли?
  
   Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. Передо мной стояла "женщина с банкой красной икры" и приветливо, немного даже заискивающе, смотрела на меня. Она уже почти час кружила рядом, но в лицо друг другу мы посмотрели только сейчас. И, надо же, она оказалась моей давней знакомой, соседкой по старой квартире, тётей Ниной.
   Воистину, надо чаще встречаться. Если так и дальше будет продолжаться, то вскоре и близких родственников перестанешь узнавать.
   Когда-то, давным-давно, почти что в другой жизни, Нина Александровна работала с моей мамой на самом крупном предприятии города Горска, которое не имело нормального названия, а было зафиксировано в виде труднопроизносимой аббревиатуры. Продукцией этого гиганта являлось нечто настолько секретное, что даже заводчане не знали точно, что же они выпускают, но, с другой стороны, они были уверены, что уж если это и ни космическое, то уж оборонное, это точно. Кроме того, наше предприятие, гордость Горска, являлось неоднократным победителем социалистического соревнования, обходя постоянно, в упорной борьбе, другие фабрики и заводы нашего ведомства с не менее запутанными аббревиатурами и с не менее космическими устремлениями, о чём свидетельствовали многочисленные вымпелы, почётные грамоты и знаки отличия, а также переходящее красное знамя победителя, вручённое нашему заводу на вечное хранение. А это - дорогого стоит. Уж, поверьте.
   Кроме того, что тётя Нина работала с моей мамой на одном предприятии и в одном отделе, она ещё и жила рядом с нами, в одном доме и на одной лестничной клетке. И, наверное, эта географическая близость привела ещё и к тому, что Нина Александровна, в своё время, в той или иной форме, принимала некоторое участие в моём непосредственном воспитании, особенно в детские и юношеские годы.
   В общем, целом, кто бы и как бы её ни воспринимал, а для меня она была почти что родственницей, тётей Ниной. А поэтому, и повод для радости был вполне убедительный и мы, довольно тепло и душевно, поздоровались.
   Моя бывшая соседка осталась прежней. И, слава Богу! Последние звуки приветствия ещё не растворились в воздухе, а она, без соответствующей паузы, без плавного перехода, короче - сразу в лоб, ринулась взахлёб рассказывать мне все наисвежайшие сплетни и слухи, "с пылу, с жару", так сказать, без "душка", которые произошли в городе Горске за минувшие двадцать четыре часа.
   Смущало во всём этом то, что формат новостей, их насыщенность информацией и именами собственными, уровень примечаний и пояснений к ним, а также, само собой разумеющиеся недомолвки в определённые моменты повествования, говорили о том, что я, естественно, из города никуда не уезжал, а был всё время в Горске и, можно сказать, держал руку на пульсе событий, то есть, уж если и не являлся участником оных, то, во всяком случае, пояснять мне, кто здесь есть главные герои и какое их место в общественной жизни города - не имело никакого смысла. Ведь я из всех знал. Причём - лично.
   Это меня несколько насторожило, но не взволновало поначалу, ибо Нина, будучи человеком эмоциональным и, в иные моменты, плохо владеющим собой, могла, в порыве передачи оперативной информации потребителю, то есть - мне, спутать его местожительство, от чего некоторые подробности сообщения опускались, учитывая мою якобы горскую прописку, но для меня нынешнего, не жителя Горска, подобные упрощения в повествовании либо сбивали с толку, либо его смысл приобретал несколько атавистический характер.
   - Ты, представляешь, что Верка вчера учудила? Не знаешь? Так слушай!
   Следить за полётом мысли тёти Нины было невозможно. Да я и не пытался, честно говоря, ибо давно знал об этом. Когда она, в таком возбуждённом состоянии, начинала рассказывать о недавних событиях, то лучшее, что в этой ситуации можно было сделать, это - расслабиться, и сделать вид, что слушаешь, в нужные мгновения, кивая головой. "Сделать вид", это ни в обиду Нине Александровне. Просто, нельзя объять необъятное.
   У тёти Нины был аналитический склад ума, но свои анализы, увы, она полностью посвятила "бытовухе", а потому, лавров не снискала, так как таких "аналитиков" - дюжина на квартал.
   Учитывая, что информация поступала к Нине постоянно и из различных источников, то, с одной стороны, мозг её работал беспрерывно, а с другой, этот же самый мозг, по причине безостановочной работы, требовал регулярной разрядки, то есть, принятую и переработанную информацию необходимо было куда-то "сливать", а значит, имела место потребность в некоем сенсорном громоотводе, коего функции прекрасно выполнял "благодарный слушатель", некие "свежие уши", в которые и изливался этот мелодраматический поток фактов и домыслов в обрамлении соответствующих комментариев, глубина и смысл которых ускользали от неподготовленного слушателя за гранью восприятия.
   А происходило всё так.
   Напитавшись за день "ценной информацией" из "достоверных источников", тётя Нина приходила домой и, погрузившись в глубокое уединение, слившись, так сказать, с всемирным одиночеством, начинала вдумчиво анализировать полученные факты. Причём, как дедуктивным, так и индуктивным, методами. Постепенно, структура события выстраивалась в чёткий каркас. Всё раскладывалось по нужным полочкам, с учётом тематики и жанра, а недостающее, то, чего не было в реальности, эффектно домысливалось, грамотно подтасовывалось, стыковалось с уже имеемым, а в случае нестыковки, с фантазией "притягивалось за уши". Далее, всё полученное приводилось к общему знаменателю, подвергалось творческой шлифовке и доводке, и, в принципе, с этой минуты, никому неведомое событие из жизни провинциального города Горска, начинало иметь место, становясь при этом гораздо более реальным, чем сама действительность.
   Но это ещё не всё.
   Сотворив основу, Нина Александровна шла готовить себе ужин. Мозг отдыхал какое-то время, отвлекаясь от процесса созидания, готовясь, таким образом, к работе с фактами.
   А после ужина начиналось творение. Каркас события обрастал пикантными подробностями, утончёнными нюансами, пасторальными пейзажами и интимными сценами, и всё это, кое где с "душком", кое где с "изюминкой", а кое где и с "клубничкой", было насквозь пропитано жизненными соками, да так, что ни у кого не вызывало никаких сомнений в их реальности.
   Всё!
   Далее шёл углублённый филосовско-бытовой анализ ситуации и к позднему вечеру, часам к 23-м, на свет Божий, из обыденного полуфабриката рождался изысканный деликатес. Ничем неприметный случай превращался в заметное событие, с элементами трагедии и драмы, и с последствиями настолько далеко идущими, что за ними уже были видны либо кладбище, либо тюрьма, либо Армагеддон.
   Вот так-то!
   И на меньшее Нина Александровна никогда ни согласится!
   Аминь!
   Естественно, об этом необходимо было срочно поведать миру. И, чем ближе утро, тем необходимее. И, наверное, сегодня, мне просто ни повезло, потому, как я оказался первым на её пути.
   - ... а она такая, ты же знаешь. Так вот. Верка пошла на улицу, а Семён за ней...
   Однако необходимо признать, что тётя Нина была искренна в своём всеобъемлющем вранье, как ребёнок. Точно так же, как и все остальные лгуны-аналитики в мире она свято верила в правдивость своих историй, органически сливалась с ними и, как следствие, становилась их частью. Причём, частью неотъемлемой, абсолютно необходимой, доминирующей над всем этим "из под воль", и владеющей ситуацией "на все сто". Иными словами, здесь, в созданном ею же мирке, пусть и не реальном в действительности, но для неё однозначно существующем, она была почти что богом-творцом, демиургом в юбке, что, наверное, повлияло на её восприятие того, что на самом деле происходило вокруг.
   - ... но я-то его видела! Верке, правда, ни стала говорить, и правильно сделала, а он...
   Поверив во что-то сама, Нина тут же начинала настаивать на том, чтобы поверили и другие. И, попробуй только ни поверь! Усомниться попробуй!
  Привыкнув разговаривать и спорить исключительно сама с собой, она напрочь не воспринимала чужого мнения, если оно не совпадало с её собственным. Ещё бы! Столько времени анализировать, выстраивать мысль, холить и лелеять её и тут, на тебе, кто-то смеет думать иначе!
   Нет! Оппонент должен быть либо переубежден, либо уничтожен. Морально. Третьего - ни дано.
   - ... а Семён-то видел! Но Верка-то думала, что он работе, а тут...
   Нина Александровна искренне удивлялась, когда с ней не соглашались. И, как только спорщик начинал сметь ей противоречить, она, если спорщиком было лицо мужского пола, впадала в истерику с ярко выраженной феминистической окраской, в том смысле, что "она беззащитная женщина, а этот мужчина её оскорбляет", либо, если оппонент имел несчастье быть женщиной, она начинала на неё смотреть с явным сожалением, всем своим видом указывая на то, что лично ей очень жаль спорщицу, которая, имея редкую возможность прикоснуться к сокровенной истине, вдруг, не стала этого делать, а ввергла себя своим же глупым упрямством в самую бездну заблуждений.
   - ... он таки поймал её, представляешь? Застукал в самый интересный момент, - Нина плотоядно осклабилась. - С поличным, так сказать. У Верки теперь...
   Нина безнадёжно махнула рукой и мне, лично, было непонятно, то ли ей было жаль, что Верку "застукали", то ли она сочувствовала Семёну, то ли страдала оттого, что ситуация ограничилась только этим, во всяком случае, было понятно, что ей хотелось бы и трагизму побольше, и драматизму помасштабнее и, вообще, чего-нибудь по ужаснее и, возможно, с кровью.
   Ну что ж, сегодня видно не судьба.
   И всё же, при всех нюансах, связанных с тем, что мы довольно давно не виделись, в общем, целом, Нина Александровна осталась такой же, как и прежде. Наверное, всё самое плохое, все горести и страдания, которые могли случиться с ней, уже произошли в молодости, юности, или, вообще, в детстве. То есть, лимит невзгод ею был исчерпан и, теперь, с нею уже ничего не могло произойти. Дай-то Бог!
   Сначала, её родители умерли, и она попала в детский дом. Потом, муж много пил, и она вынуждена была уйти от него. Ну, а ребёнок, её ребёнок, я даже помню тот маленький комочек у неё на руках, умер ещё в младенчестве.
  Говорят, что она была виновата в его смерти. Не знаю. Мало ли, что говорят. Знаю лишь то, что после смерти мальчика, она чуть руки на себя ни наложила. Это - точно. Просто в тот день я был дома и бегал к соседям звонить в "скорую". Мама послала. А они с отцом, тем временем, вытаскивали её из петли. Вот это я хорошо запомнил.
   Так что теперь ей уже нечего терять, ибо всё, чего можно было лишиться, все, что дорого любому человеку, у неё уже давно не было.
   Возможно поэтому, она и не изменилась за столько лет. Постарела, конечно, но во всём остальном...
   - Ну, а ты-то как? Что-то давно у нас не появлялся. Зашёл бы как-нибудь.
   Я замялся. В силу последних событий, случившихся со мной, а также моих размышлений и выводов по этому поводу, каждое сказанное кем-то слово, теперь, вынуждено было восприниматься мною уж если ни двусмысленно, то, во всяком случае, с большой настороженностью. А уж самому, если и говорить о чём-либо, то надо было очень тщательно взвешивать каждое слово. Иначе - нельзя. Тем более с тётей Ниной.
   - Да, конечно.
   Настораживало ещё и другое. Нина Александровна разговаривала со мной таким образом, будто я из Горска и не уезжал вовсе. Во всяком случае, находился здесь безвыездно какое-то длительное время. То есть, проживал в городе, вот только к ней не заходил.
   - Как мама?
   "Как мама?" Кто бы знал? Наверное, нормально. А почему "наверное"? Нормально, и всё тут. Хватит дурака валять!
   - Ничего, всё в порядке.
   - Работает?
   - Нет. Дома сидит.
   Я замер в ожидании реакции. Вроде, пронесло. Угадал. А почему "угадал"? Она ведь, действительно, теперь не работает. Стала домохозяйкой. Чего это я разволновался?
   Нина Александровна кивнула одобрительно.
   - Правильно. Зачем уродоваться, когда сын - преуспевающий бизнесмен.
   Я застыл с полуоткрытым ртом и, так и стоял какое-то время, недоумённо хлопая глазами.
   О чём это она? Бизнесмен? Это, я-то? Ха! Ха! Кто бы мог подумать.
   Но.
   Ведь тётя Нина говорит вполне серьёзно. Значит...
   - Батьке, небось, "Мерседес" купил?
   Я машинально кивнул. "Мерседес"? Очень интересно. Но, если батьке я расщедрился на "Мерседес", то сам-то на чём катаюсь?
   Нина Александровна словно услышала мой вопрос.
   - Давеча, видела тебя в твоём "джипе". Такой огромный, как броневик. И Светка, твоя, прямо как королева. Сидит с тобой рядом, вся такая из себя...
   Так. Понятно. "Джип". Что ж ещё? А, в общем-то, правильно. Если у батьки - "Мерседес", то, что же ещё может быть у преуспевающего сына? К тому же - бизнесмена? Только "Джип"!
   Это хорошо. Это очень хорошо. Во всяком случае, теперь, хоть знать буду, что же у меня за транспорт. Спасибо Нине!
   К тому же, все знают, что "Джип" - это современно! Это - добротно и качественно. Престижно и эксклюзивно. Элитарно, можно сказать.
   - Ну, что ты молчишь-то?
   Тётя Нина дёрнула меня за рукав.
   - Погуляли, что ли вчера?
   Я кивнул.
   - Ага, погуляли.
   - Хорошо?
   - Да уж, хорошо. Бывало и хуже.
   Нина Александровна понимающе кивнула.
   - Оно и видно. Ты уж извини, Руслан, но видок у тебя неважнецкий.
   - Бывает.
   Я улыбнулся, как мог, коряво и натянуто. Понятное дело, что после всего услышанного мне было совсем ни до смеха. И "неважнецкий видок" мой, естественно, здесь был не причём. Как я уже говорил, бывало и хуже. Но вот всё остальное...
   Подробности бытия выплывали из закоулков прошлого, словно приведения. С каждой секундой, жить становилось всё интереснее. Подробности шокировали и били наповал.
   Что дальше?
   Хотя, уже сейчас, было вполне достаточно.
   "Преуспевающий бизнесмен".
   "Мерседес" у папы.
   "Джип" у меня.
   Интересно, кто из нас сошёл с ума?
   Тётя Нина улыбалась. Наверное, она радовалась моей предыдущей фразе, о том, что "бывает".
   - Да ладно тебе. Я же не осуждаю. С чего бы мне? Праздник - есть праздник.
   Она улыбнулась ещё шире, а затем, с нотками констатации в голосе, спросила:
   - А, вы, небось, в "Панораме" гуляли?
   - Ага, - машинально кивнул я и, с застывшим на губах "ага", стал лихорадочно рассуждать, чем же всё-таки в реальности могла быть эта самая "Панорама".
   Пытливый ум подсказывал лишь одно здравое суждение. Кто бы там чего ни говорил, но "гулять", да так, что утром "неважнецки" выглядишь, можно было лишь в питейном заведении круглосуточного пользования. Значит, так оно и есть. Надо бы, для достоверности, вставить какую-нибудь фразу, удостоверяющую моё знакомство с "Панорамой".
   - Бываю, там, у вас. - Нина одобрительно кивнула, - Неплохо развернулись. Красиво. Отделка, мебель, картины - всё на высшем уровне. В общем ...
   Нина Александровна мечтательно закатила глаза.
   - Обедали там?
   Фраза прозвучала просто так, без подоплёки, лишь бы ни молчать. Для достоверности, как я уже говорил. Но, на этот раз, видно, я не угадал. Причём, очень сильно. Да и, вообще, возможно ли, в подобной ситуации угадывать постоянно? И так довольно долго продержался "нераскусанным".
  Везло, до поры до времени. Ну, а теперь?
   А теперь, надо быть предельно осторожным.
   Тётя Нина, вначале, прыснула от смеха, но как-то неестественно, натянуто. Фальшиво, что ли? Не знаю, фальшиво ли, искусственно ли, но я это сразу понял. Она замолчала, вдруг, будто осеклась на полуслове. Обожгла недобрым взглядом человека, которого "застукали" за чем-то неприличным. За тем, чего он сам сильно стеснялся, старался скрыть, но без чего уже и жить невозможно.
   А ещё в её взгляде было осуждение. И обида. Вот так.
   - Издеваешься, да?
   Она горько усмехнулась.
   - Хотя, откуда тебе знать, ты же...
   Нина Александровна отвернулась, плотно сжала губы, а расширенные, остановившиеся глаза её словно отяжелели и начали наполняться слезами. Застывшие капли набухали, будто почки на деревьях, а затем, в одно мгновение, их прорвало, и по щекам тёти Нины потекли слёзы.
   Чёрт побери! Но, что я такого сказал? Что я мог ляпнуть такого, что бы у моей бывшей соседки, вот так, в одно мгновение, совершенно испортилось настроение?
   Я открыл, было, рот, чтобы попытаться как-то исправить ситуацию, но этого не потребовалось. Нина Александровна сама внесла ясность.
   - Уборщицей я там подрабатываю. В "Панораме" вашей. Ты, что, забыл?
   "Забыл?!" А я, что, об этом знал когда-то?
   Нина всхлипнула обречённо.
   - Денег, вот, не хватает. Совсем пенсия маленькая. Приходится работать, теперь, на старости лет.
   Всё. Приплыли.
   Ну откуда я мог знать всё это? Ведь у меня и в мыслях не было как-то обидеть свою бывшую соседку! Ни единым словом!
   Я очумело смотрел на неё, но при всех этических нюансах произошедшего, даже при всём при том, что я обидел её, возможно - оскорбил, всё-таки главным было другое. Важно было ни то, что Нина работает уборщицей в какой-то там "Панораме" и что она стыдится этого. К сожалению, сейчас это участь многих. Миллионов. И ничего тут ни поделаешь. Для меня, нынешнего, значимым было совсем другое. То, что Нина произнесла, как само собой разумеющееся.
   Оказывается, я местный олигарх. Батьке купил "Мерседес", а сам езжу на "Джипе". Жена, Светлана Снегова, красавица и умница, почти - королева, имеет свой офис и ждёт меня там, прямо сейчас. В "Панораму", местную достопримечательность, я хожу, как к себе домой и всё это, в совокупности, характеризует меня как человека вполне обеспеченного, состоявшегося и, судя по всему, довольно влиятельного на просторах провинциального Горска.
   Вот так!
   Можно себе представить такую картину. Приезжаю, значит, я, на "Джипе" в "Панораму", причём, с красавицей-женой, почти - королевой. И гуляю там всю ночь с такими же, как я, олигархми, властьимущими, бандитами и депутатами всех местных уровней. Шампанское, водка, коньяк. Икра, кальмары, омары. Павлиньи языки и бычьи яйца.
   Вот это жизнь!
   Не попавшие в "Панораму" корчатся от зависти и готовы на всё, лишь бы повысить свой статус, ибо "Панорама" это ...
   Возможно, происходящее в "Панораме", это первые страницы в местной прессе, репортажи по телевидению и интервью на радио. Возможно, это и гораздо большее, чем масштаб только лишь Горска. Сюда, наверное, и из Губернска заезжают, вероятно, и из Столицы...
   Но! Я-то здесь причём?
   От всех этих спонтанных догадок и предположений становилось то ли стыдно, то ли обидно, то ли радостно. Возможно, всё сразу. Непонятно только, чего больше.
   Очень может быть, что эта самая внутренняя неустойчивость и отразилась на моём лице. И, вместе с невозможностью объяснить уже произошедшее, а также вместе с полной неизвестностью в плане перспектив, выражение лица моего, приняло вид вполне метущийся и с неопределёнными реакциями на информацию об изначально повседневных событиях.
   И, возможно, так оно и было, но Нина Александровна, будучи женщиной советской формации, истолковала мои меняющиеся выражения на лице несколько иначе, а проще говоря, в довольно выгодном для меня свете.
   Я понял это потому, что она вдруг моментально подобрела.
   - Да ты ни кори себя, Руслан. Успокойся. Ты-то тут причём?
   Я неопределённо пожал плечами, тётя Нина, вдруг, стала напирать, будто оправдывая меня.
   - Нет. Ты тут не причём! Я же знаю. Ты просто дело своё делаешь. Деньги зарабатываешь. Так и должно быть.
   Она перевела дух и, словно убеждая теперь ещё и себя, продолжала:
   - Мужик ты или нет? Правильно - мужик. Семью кормишь. Будущее обеспечиваешь. Мать-отец, вот, в достатке живут. Так что, тебе не за что стыдиться. Ты - молодец, ни то, что некоторые. В конце концов, ты ведь ничего ни украл?
   Я замотал головой: "Не украл? О чём она говорит?" Но Нина уже убедила себя в том, что произнесла только что.
   - А я знаю, не украл! Не мог ты украсть, это - точно. Другие, раньше тебя, это сделали. А ты - молодец! Вот, детский дом на полное содержание взял. Что ещё надо? Какие доказательства? Другие, так те тут же забывают обо всех и обо всём, как только разбогатеют, а ты...
   Так вот, оказывается какой я хороший!
   - Спасибо, тётя Нина!
   - Не за что, Руслан. Я просто знаю тебя хорошо, вот и всё! Школу родную свою как отремонтировал! Как конфетка! А, я...
   Нина опять всхлипнула и "зашмыгала" носом.
   - А, я - как-нибудь. Не обращай внимания.
   Так. Интересно. Ещё порция информации. Получается, что я школу свою бывшую отремонтировал? Молоток! И детский дом на полное обеспечение взял? Ну и ну! Деток маленьких, значит, жалею. Люблю и жалею. Вот это - да! Кто бы мог подумать! Кто бы сказал раньше, что я такой хороший!
   Так-то!
   Нужно почаще и подольше со сведущими людьми общаться. Разговаривать о жизни. Беседовать о прекрасном. Глядишь, и ещё нечто положительное о себе узнаешь. То, чем гордиться можно. О чём и упомянуть не стыдно. В беседе с нужными людьми, например.
   Так что, информация, пусть даже о себе самом, пусть даже полученная таким странным образом, из третьих рук, так вот она, родимая, это тебе не хухры-мухры. Информация - это всё. Владеющий информацией, владеет миром. Это ни я придумал. Это умные люди сказали.
   Значит, что получается?
   А получается то, что я ни просто местный богатей, я ещё и благотворительностью занят. Филантропией с альтруизмом. То ли грехи замаливаю, то ли деньги отмываю. Точно.
   А может, и то, и то?
   Может быть и так. Всяко бывает. Кто ж меня, нынешнего, знает? Это для меня того, из той жизни, легко было понять. Предсказуемый я был.
   С богатым внутренним миром? Да!
   С глубокой душевной травмой? Тоже верно.
   Но. Предсказуемый, слишком. Прозрачный, почти.
   А нынешний, я? Теперешний, то есть?
   Не знаю. Судя по тому, что говорила моя бывшая соседка по лестничной клетке, принимавшая определённое участие в моём воспитании, то, похоже, "акула капитализма" из меня вышла довольно крупная. Ну, на счёт "крупности", не знаю, но, ловкая - это точно.
   Развернулся же? Ведь смог? Преуспел же там, где другие прогорели?
   Кто бы мог подумать?
   Молодец, конечно, но, вот вопрос: кто я сейчас?
   Тот, с "душой" и "травмой" или этот, с акульей хваткой? Завсегдатай "Панорамы". Империалист грёбаный, вот-вот готовый начать загнивать. По Марксу с Энгельсом и по Карлу с Фридрихом.
   Как раз по теме вспомнился Андрей. Что же это, он, коммуняка-активист, со своим классовым врагом водку жрал? Что же это, он, мне, прогнившему капиталисту, слова ни сказал? А? Не выразил своё пролетарское "фи"? Сидел, и водку квасил с олигархом-эксплуататором, и ни словом, ни обмолвился, ни об угнетённом пролетариате, ни о колхозном крестьянстве, ни о "прихватизации", ни об инфляции?
   Странно как-то.
   Или он боялся? Кого, меня? Бред какой-то, не может быть. Может, просто, ни хотел речь об это заводить? Касаться ни хотел, просто, очень скользкой темы? Воспитанный, значит? Тактичный.
   Может быть.
   А может быть, ему просто льстило, что он, вот так, запросто, сидит за одним столиком с известным человеком, пьёт дорогую водку, закусывает "павлиньими языками" и "бычьими яйцами", а все вокруг ходят и видят, его, Андрея Бореева, такого-растакого...
   Такое может быть?
   Стоп.
   А с чего это я взял, что все эти "акулы капитализма", "олигархи-эксплуататоры" и прочие "империалисты-кровопийцы", о которых я тут только что распинался, все про мою честь?
   Нина Александровна достала платок, промокнула слёзы, высморкалась смачно, не стесняясь, подмигнула мне мокрыми красными глазами и, засобиралась, вдруг.
   - Ну, ладно. Я пойду. Ты спешишь, наверное.
   Что я ей мог сказать? Да, собственно, ничего. Набор общих, ничего ни значащих фраз, без обещаний и обязательств. Думаю, что она в них не нуждалась. Хотя, кто знает?
   Но.
   Кто бы мне что сказал? Одобряющее. По поводу всего услышанного и произошедшего. Что бы крыша так быстро ни съезжала. А-то, мало ли?
   А может это у неё, у Нины, что-то с головой не в порядке?
   Переанализировала где-то с фактами, с дедукцией и индукцией своей, а теперь "грузит" мне этот шизофренический бред?
   Но, так ли это?
   - До свидания, Руслан!
   - Всего хорошего!
   Она медленно пошла, тяжело и неуклюже переступая распухшими ногами.
  М-да. Только теперь, я, действительно понял, что на ту, прежнюю, Нину, она совсем ни была похожа. Вначале, наверное, просто показалось, что она мало изменилась. А может быть, я просто выдавал своё желаемое, за её действительное?
   Нина Александровна удалялась, медленно и неторопливо, когда я вновь вспомнил о Борееве.
   А ведь она может знать!
   Да, что там, может? Точно знает!
   Наверняка!
   - Нина Александровна!
   Женщина будто ждала этого. Именно того, чтобы я её позвал. Ей, наверное, хотелось ещё поговорить и пообщаться. Вспомнить о чём-нибудь. Обсудить кого-то. Перемыть чьи-нибудь косточки. Провести глубокий психологический анализ.
   Короче говоря, она тут же отозвалась:
   - Да, Руслан. Что хочешь?
   Я быстро подошёл к ней. Чтобы не кричать через всю улицу.
   Тётя Нина ждала. Ей было явно любопытно.
   - Нина Александровна, вы помните, Андрея Бореева? Мы в одной школе учились. В параллельных классах.
   Она недоумённо приподняла брови.
   - Кого?
   - Ну, Андрей, отличник такой. Его мама ещё в школьном родительском комитете председательствовала. Антонина...
   Про Андоюхину маму я, кстати, только что вспомнил. Надо же! Значит, могу, когда хочу!
   - Яковлевна, - подсказала Нина и насупилась.
   - Да, Антонина Яковлевна. Мы ещё с ним, потом, вместе в "учебке" служили. Я вам ещё писал об этом. Помните?
   Бывшая соседка пожала плечами, словно удивляясь, что я спрашиваю об этом.
   - Ну, помню. А, что?
   - Дело в том, что я видел его вчера. Ну, на демонстрации встретились. Чисто случайно. Я его еле узнал.
   Нина Александровна ощутимо напряглась, и я это почувствовал сразу же.
  "Что с ней?" Она вся подобралась, словно человек в любую минуту готовый к бегству. Она не смотрела мне в глаза и как-то с опаской "зыркала" по сторонам.
   - И, что?
   - Мы с ним давно не виделись. С тех пор, как в "учебке" служили. Девять лет. В общем, сразу после встречи, мы зашли в бар. Посидели. Ну, там, туда-сюда.... Выпили немного. Ну, вы понимаете?
   Тётя Нина сделала шаг назад и застыла, как вкопанная. Глаза её начали округляться. Быстро-быстро.
   - Ты, что, Руслан? В уме ли?
   Я тут же замолчал. Что такое? Не знаю, что именно, но уже какое-то время, с тех пор, как я заговорил о Борееве, Нина стала вести себя как-то странно. И взгляд её стал каким-то испуганным, но испуганным таким образом, будто она боялась ни за себя, а так, вообще, за всё человечество. Она была похожа на врача, который только что поставил нехороший диагноз человеку, которого хорошо знал, но до последнего мгновения надеялся, что он, этот нехороший диагноз, ни подтвердится.
   Так что же я сказал такого ужасного?
   К тому же, Нина, своим видом перепуганного врача, начинала немного раздражать. Вдруг, захотелось подойти к ней вплотную и прошептать на ухо зловещим шепотом: "Ну, что вылупилась, дура!"
   Вместо этого я произнёс:
   - Да вы не волнуйтесь, Нина Александровна. Мы выпили совсем по чуть-чуть и разошлись. Ничего особенного. Просто, мне ему надо кое-что передать. Понимаете?
   Женщина судорожно кивнула. С ней начинало твориться что-то неладное. Она была похожа на человека, готового броситься бежать, как только ему представиться возможность.
   Но, от кого бежать? От меня!?
   Я постарался говорить как можно более спокойно:
   - Он забыл кое-что в баре. Понимаете?
   Нина отрицательно замотала головой. Но я не успокаивался.
   - Я ясно выражаюсь, Нина Александровна? Он кошелёк забыл. Ко-ше-лёк!
   Она вздрогнула и сделала ещё шаг назад. Её нижняя челюсть стала отчётливо отвисать, а глаза стали большими, как у стрекозы. Нина рефлекторным движением прикрыла ладонью рот и в тот же миг, в её стрекозиных глазах, я увидел ... Нет, пожалуй, не увидел, а ощутил. Внутренне прочувствовал, что ли ... Опять ни то.
   Короче, она боялась.
   Боялась?!
   А кого она боялась?
   Меня!?
   - Нина Александровна. Это очень важно. Дело в том, что там, в кошельке, был паспорт. Его паспорт. Так что...
   Не думаю, что моя ложь о паспорте была так уж страшна. К тому же, если бы ни это странное поведение моей бывшей соседки, то к ней, ко лжи, и прибегать бы ни пришлось. Теперь же, женщину со стрекозиными глазами необходимо было как-то расшевелить, а потому маленькая ложь была как нельзя кстати.
   Кроме того, приходилось констатировать, что, несмотря на мои усилия быть сдержанным и воспитанным, несмотря на мои попытки следить за своей речью и, вообще, несмотря на самоконтроль и полное отсутствие резких движений, Нинины глаза продолжали неуклонно расширяться, пока не достигли своего физиологического предела.
   Всё! Дальше расширяться было некуда.
   - ... вы не могли бы мне ...
   Не дождавшись конца фразы, Нина Александровна развернулась и, изо всех сил, вернее, со всей возможной скоростью, на которую только она была способна, пошла прочь от меня. Было видно, что, если бы смогла, то она припустила бы во всю прыть.
   - ... дать его телефон или адрес?
   Отойдя на почтительное расстояние, Нина Александровна остановилась и, развернувшись на негнущихся ногах, пристально посмотрела в мою сторону.
  Рука её уже не зажимала рот, и было видно, как шевелятся её побелевшие губы. Было непонятно, говорит ли она что-то мне лично, или шепчет нечто импульсивное про себя. Не знаю. Но я, чётко и ясно услышал её последнюю фразу, которая предназначалась однозначно мне, и Нина, конечно же, хотела, чтобы я её услышал.
   - Говорили мне, что сволочь ты порядочная, а я, дура, не верила. Всё думала, что брешут люди от зависти. Но теперь, вот, сама убедилась. Значит, правду говорили, оказывается.
   "О чём это она?"
   - Сволочь ты, Руслан, и шутки у тебя сволочные, как я вижу. Ну да ничего. Куражься пока. Но, Бог, он всё видит!
   Я не верил своим ушам. Конечно, метафоры по поводу стрекозы и её глаз, совсем ни украшали меня, как джентльмена и бывшего соседа, но ведь все эти эпитеты и сравнительные характеристики так и остались сидеть где-то глубоко внутри моего серого вещества. Вслух же я, так ничего и не сказал. Более того, весь внешний вид мой, от выражения лица до тембра голоса, ну никак ни позволил бы провести какие-либо параллели между глазами моей бывшей соседки и тем же органом у перепончатокрылого насекомого.
   В общем, я себя сдерживал и, по возможности, контролировал.
   А она?
   По-моему, она, даже не пыталась этого делать и сказала обо мне всё, что и хотела сказать.
   - В кого же ты превратился, Снегов! Господи! Каким ты был и, кем стал? Про Андрюшку вспомнил! Как же у тебя язык повернулся о нём упомянуть? Видно совсем ты совесть потерял.
   Она махнула рукой. Видно в её глазах я настолько низко пал, что был совершенно безнадёжен.
   - Не ожидала от тебя. А впрочем ...
   Нина смотрела на меня так, будто я, действительно, разочаровал её по всем номинациям. Мол, она слышала обо мне всякие гадости, но, до последнего момента отказывалась верить. И вот, теперь, всё прояснилось, пелена спала и я, стоило мне упомянуть об Андрее Борееве, тут же явился перед Ниной в своём истинном, вполне дьявольском виде. В общем - бессовестная сволочь.
   И вот, теперь, моя бывшая соседка, Нина Александровна, стояла совсем рядом и о чём-то думала. И я точно знаю, о чём. Уверен, что в данный момент, она тщательно подбирала слова, одновременно формируя словосочетания, чтобы одной такой фразой, рожденной в её разочарованной душе, уничтожить меня, унизить и растоптать!
   За что?!
   - А впрочем, чего ещё можно ждать от человека с проломленной башкой?
  Только такого и можно.
   Нина злорадно ухмыльнулась.
   - Я, кстати, очень рада, что ты "джип" свой угробил. Поздравляю! А ты, я вижу, и не помнишь этого. Ха! Ха! Хорош, нечего сказать! Андрея ему подавай! Ну и гад же ты после этого!
   "С проломленной башкой!?"
   "Джип" угробил!?"
   "О чём это она!?"
   Сказав это, она, вдруг, сразу и поникла и обмякла, а в глазах её, будто несбывшаяся мечта, застыло сожаление. Она уже жалела о том, что высказалась подобным образом. Нет, она не переменила мнение обо мне и, судя по всему, могла ещё долго говорить в том же духе, но было и другое. То, из-за чего в глазах её появилось сожаление и какая-то детская жалость к самой себе. Надежды рухнули, ибо до последнего мгновения она всё-таки ждала от меня гуманитарной помощи.
   И не дождалась.
   Несдержанный язык подвёл.
   И вот именно об этом она и сожалела.
   Нина Александровна вся сгорбилась, поникла как-то и, тяжело ступая, какой-то ползучей, шаркающей походкой, пошла прочь. Теперь уже не оглядываясь.
   "За что же она меня так ненавидит?"
   Я смотрел ей в след и чувствовал, как, будто в ответ на её прорвавшуюся внезапно ненависть, во мне отчётливо зарождается неконтролируемая волна неприязни к своей бывшей соседке.
   Да что я, собственно сказал или сделал такого, чтобы так говорить обо мне!? В глаза! Накипело что ли? Она что годами копила это в себе и теперь взяла и выплеснула всё наружу?
   Хорошо. Пусть - так. Но, могла хотя бы что-нибудь объяснить. Выдвинуть обвинения. Указать на конкретные факты. А она?
   М-да. Всё это правильно. Только есть одно "но".
   Да, только одно "но".
   Нина Александровна однозначно уверена, что я знаю, о чём идёт речь.
   А я, знаю?
   В том-то и дело, что - нет! Даже не догадываюсь!
   Я развернулся и пошёл в противоположную сторону. Тирада бывшей соседки хоть и ошарашила, но, одновременно, встряхнула, отрезвила и привела в чувство.
   В голове у меня, теперь, уж если и не прояснилось всё, зато отчётливо сформировался некий план. Теперь я знал, что делать и куда идти. Во всяком случае, я знал с чего начать. И это - хорошо. Потому что, когда знаешь с чего начать, тогда остальные действия можно будет планировать по ходу дела.
   В общем, начнём, а там, посмотрим.
  
   Горск, тем временем, отходил после празднования. Устало и муторно. Где-то далеко, наверное, в городском парке, играл оркестр. Мотив невозможно было различить, но, исполняли что-то бравурно-праздничное, нечто революционное и, с такого расстояния, очень похожее на марш. Отчётливо слышны были лишь ударные.
   Бум-бум.
   Поникшие полотнища знамён едва шевелились в почти полном безветрии, кумач пропитался влагой и обмяк за ночь, а грязные складки его лениво свисали с флагштоков, будто висельники-гугеноты в Варфоломеевскую ночь.
   Порванные лозунги и транспаранты понуро топорщились висящими ошметками. Отдельные буквы, в связи с этим, вываливались из контекста, образуя неудобоваримую тарабарщину, краска почти везде поплыла, вздулась и потекла вниз, от чего некоторые надписи, сделанные красной гуашью на белом фоне, теперь, выглядели как рекламные анонсы очередного фильма ужасов, где много крови, страшно и всё плохо заканчивается.
   Возле одного из заведений стоял, опёртый о стену, довольно большой портрет Ленина. Наверное, вчера, носитель оного зашёл в забегаловку промочить горло и так промокнул его, что забыл забрать портрет при убытии. И вот, теперь, немного завалившийся на бок, Ильич, тоскливо взирал на проходящих мимо горчан и гостей города, и в умных, добрых, слегка прищуренных глазах его можно было, прочесть недоумение по поводу увиденного, сомнение по поводу услышанного и туманная неопределённость в смысле перспектив.
   Верхний угол рамы портрета упирался в рекламный щит, на котором полуголая девица рекламировала что-то для похудания, выставив напоказ свои идеальные прелести правильных пропорций, для достижения которых необходимо было всего-навсего нечто правильное съесть.
   Всё бы ничего. Кому хочется - пусть съест. Но, вся пикантность ситуации
  заключалась в том, что намокший холст с портретом Владимира Ильича немного вспучился, причём сделал это не очень равномерно, от чего Ильич представал перед публикой несколько двусмысленно и, даже как-то аллегорично, то есть, в совершенно ином ракурсе и, с абсолютно другим, непротокольным выражением лица, нежели его привыкло видеть всё прогрессивное человечество.
   Взгляд же его и вовсе противоречил всем канонам социалистического реализма, ибо, в связи с деформацией полотна, отчётливо проявлял в себе все признаки косоглазия, так как в то время как один глаз его, как было сказано выше, взирал на проходящих мимо горчан и гостей города, другой, тем временем, из под чистого высокого лба и со знаменитым ленинским прищуром, внимательно, а во многом и диалектически, осматривал шикарный бюст рекламной "мамзели", от чего, или, в совокупности с этим, средство для похудания начинало приобретать вполне пролетарский оттенок и, почти осязаемо попахивало марксизмом.
   Вот такое резюме!
   Я свернул с центральной улицы в какую-то подворотню. Чтобы срезать путь. Здесь не было уже ни портретов, ни транспарантов, ни знамён. Ничего, что бы напоминало о вчерашней солидарности трудящихся.
   Иной мир.
   Зато стены домов пестрели "рисунками" и "словами". Местные граффити с подобающим вкусом, впрочем, не без изысканности и талантливости, убористо насытили каждый свободный и досягаемый клочок бетона с асфальтом своими художественными исканиями.
   Рисунки в большинстве своём, либо представляли собой обрывочные "глюки" наркомана за три секунды до выхода из "торчка", либо тщательно, со всеми анатомическими подробностями, перерисованы из последнего издания Кама-сутры.
   Пушкина бы с Лермонтовым сюда. И, Некрасова, в придачу. Чтобы запечатлели в рифмах реальность. Увековечили бы. Глаголом пожгли. Я бы на них посмотрел. Это вам, господа, ни берёзки с лютиками у самого синего моря, и не буря мглою в районе Казбека.
   Это - суровая действительность советской эпохи.
   Понимать надо!
   В огромном, перевёрнутом на бок, мусорном контейнере копались облезлые кошки, худые собаки и хмурые бомжи. Окружающая среда пружинила миазмами зловония, дух помойки влажно перемещался по переулку и был так силён, что от всего этого желудок сначала замирал, потом начинал напряжённо вибрировать, а затем, в глубине его рождался спазм, от чего употреблённая пища пыталась вырваться наружу.
   Группа подростков скучала в заплёванной беседке, сопровождая каждого прохожего недобрыми взглядами мутных, злых глазёнок. Они нагло, с вызовом, щурились, сплёвывали ядовитой слюной, потягивая синюшными губами "травку", а их не по годам умудрённые крысиные мордочки, казалось, впитали в себя весь опыт жизни на окраине со дня сотворения мира.
   Их подружки им в этом ни уступали, а где-то даже превосходили. На их обильно накрашенных лицах, будто с самого рождения застыл отпечаток совсем ни детского плутовства и вполне зрелой подлости. Они словно родились с недюжинным умением хитрить, талантом делать пакости, тягой к грязным сплетням и, вообще, с отчётливым желанием творить гадости.
   Причём всё это - от чистого сердца!
   Ну и, конечно, девчонок интересовала броская реклама их девичьих прелестей, которые они бесстыдно и, крайне неумело выставляли напоказ своим дегенерирующим прыщавым сверстникам.
   Я прошёл мимо них, чётко ощущая взгляды в след. Возможно даже, что в эти мгновения, они обдумывали вариант нападения на меня в целях развлечения и наживы, но видно добыча, то есть, я, оказалась слишком крупной и они, боясь не справиться, а может и, не рискуя заниматься ЭТИМ при свете дня, ограничились лишь какой-то нецензурщиной вдогонку.
   Компания громко заржала. В хриплых нотках подросткового смеха чувствовалась фальшь и скука. Бедные дети! В их-то возрасте и столько цинизма. М-да. И ни тебе подвигов, ни тебе полётов в космос, ни тебе строительства коммунизма. Ничего. Однако они скорее подохнут, чем пошевелятся и сделают что-нибудь. Так что, пусть сидят и дальше в своей заплёванной беседке, рядом с помойкой, и чешут свои зудящие прыщи.
  
  
   Вот и старое кладбище. Как раз то, что мне необходимо сейчас. Тихое место без свидетелей. Погост, где уже не хоронят. Вот и посижу, подумаю. В конце концов, я сюда пришёл ни просто так, а целенаправленно.
   Сев на скамейку, я уставился в пустоту перед собой. С этого места всё и началось. С Жанниной могилы. Именно здесь я поклялся, что вытащу её ОТТУДА.
   А раз так, то и ответы могли появиться где-то здесь, поблизости. А может и ни ответы, а намёки на ответы. Подсказки. Пусть так. Всё равно - это будет лучше, чем совсем ничего.
   И я пришёл сюда.
   Конечно, до сей минуты, я пытался смотреть на всё с юмором, пусть с чёрным, но всё же, пусть с сарказмом, иронией и цинизмом, с нелюбовью ко всему миру, но всё-таки, изначально - с юмором.
   Но, вот вопрос: сколько это может продолжаться?
   Откровения и реалии сегодняшнего дня просто потрясали. Одни загадки. Хоть смейся, хоть плачь, хоть волком вой. Но, самое главное заключалось в том, что можно сколь угодно долго и упрямо валить всё на алкоголь, можно ругать водку с пивом, хаить вино из одуванчиков, в конце концов, можно сетовать на их неумеренное употребление - всё так, но ведь признание в этом и даже раскаяние в нём, а также осознание пагубности его, ровным счётом ни проясняет ничего. Ведь загадки, странности и несоответствия оставались независимо от того, употреблял ли я спиртное в баре или пил "Боржоми" в санатории.
   Значит, необходимо что-то менять. Думать. Мыслить. Вспоминать. Надо задуматься и покопаться в себе. Оглянуться назад и заглянуть вперёд. Осмыслить. Преломить сквозь призму внутреннего мира и покопаться в его содержимом. Надо разобраться и, если возможно, расставить всё по местам. Разложить по полочкам. Логически проанализировать и переосмыслить.
   И, чем раньше, тем лучше.
   Иначе - дурдом.
   Сумасшествие.
   Тишина вокруг была полной. Абсолютной. Такой, какой она бывает, наверное, в черноте межзвёздного пространства. Природа замерла, будто ожидая чего-то. Несмотря на обеденное время, было очень темно. Низкие, плотные тучи нависали свинцово-серой массой. Порой, казалось, что они касаются деревьев и давят безмерно, стараясь расплющить весь видимый мир.
   Всё живое напряглось в ожидании грозы, которая могла начаться каждую минуту. Пространство между небом и землёй словно наэлектризовалось, готовое в любой момент разразиться зигзагом молнии.
   Воздух, напитанный влагой, был тяжёл и плотен. Он ощутимо обволакивал, будто прикасался к коже, что чувствовалось всеми её открытыми участками, было реально осязаемо и, казалось, что вокруг тебя и ни воздух вовсе, а вязкий насыщенный кисель.
   Пришла своевременная и крайне необходимая попытка восприятия событий таковыми, каковы они есть. Без эмоций, но с констатацией фактов; без спешки и шараханья, но с элементами логики; без страха и стыда; но с учётом главенства реальности. Аналитически, я бы сказал. В конце концов, пока, даже с учётом открывшихся фактов, я ещё ничего не услышал о себе такого, за что следовало бы каяться, и чего необходимо было бы стыдиться.
   Ничем не мотивированная ругань Нины Александровны - не в счёт.
   А может у меня раздвоение личности? Ведь психические больные, как раз
  таки, уверены на все сто, что они абсолютно нормальны.
   А, я?
   Надо разобраться.
   Ещё недавно, всего лишь пару часов назад, я, узнавая о себе различные интересные вещи, например, о своём семейном положении, или о роде занятий, или о личном автомобиле, тем не менее, в глубине души оставался тем же, кем и был до сих пор - начинающим журналистом из Столицы. Информация о женатом бизнесмене на "джипе" всего лишь фиксировалась, принималась к сведению, но воспринималась лишь как сон о ком-то постороннем, о другом человеке, в которого я превратился лишь на время сна. То есть, я никак ни связывал это с собой.
   А сейчас?
   А сейчас, сидя на скамейке и находясь на кладбище, на многие эпизоды из прошлого и настоящего, я начинал смотреть, словно с двух точек зрения. Они, вроде бы, не отличались особенно, эти точки зрения, и были обе - моими, и сидели во мне вполне устойчиво, и цепочки мыслей в связи с ними были почти одинаковы.
   Но.
   Хоть и были они почти идентичны, разница, всё-таки, имелась.
   В чём?
   В чём-то была, но точно ни скажу.
   Я просто чувствовал её, эту разницу. Интуитивно.
   Словно сидят во мне два человека и, немного по-разному смотрят на мир. Почти одинаково смотрят, не различимо. Лишь некоторые ассоциативные восприятия разнились.
   И всё?
   Нет, ни всё.
   Восприятия-то разнились немного. Совсем чуть-чуть. Небольшие, едва заметные различия в интерпретации того или иного предмета. И ассоциативный ряд, в связи с ними, был почти одним и тем же. Всё - так.
   Но, в сумме!!!
   Чёрт побери! В сумме-то всё выходило по-другому! По-разному! И, получалось следующее, что если каждую секунду я вижу сотни объектов, слышу тысячи звуков и обоняю миллионы запахов, то есть, каждый миг через меня проходит целая гамма ощущений, то, если каждое из этих самых ощущений, и бизнесменом и журналистом будет восприниматься лишь немного по-разному, то, что же получится в сумме? На выходе?
   Я имею в виду: что же выдаст "на гора" мозг, если в каждом конкретном контакте с окружающей средой, у двух, пусть даже очень похожих личностей, на каждый отдельный контакт придётся одно, пусть даже очень маленькое различие?
   А контактов - миллион в секунду!
   А секунд в году - миллиарды!
   А живём мы очень долго!
   Так, что же выходит?
   Стоп! Стоп!! Стоп!!!
   Я затряс головой.
   Хватит!
   Ни надо загонять себя в угол! И никакого раздвоения личности у меня вовсе нет! А, что тогда?
   Пока - не знаю. Но - разберусь.
   А почему я так уверен, что разберусь?
   А потом, что я знаю, что дело ни во мне. Дело ни в моей голове, и ни в моих мозгах, и ни в моих мыслях.
   А в чём, тогда?
  
   В это мгновение что-то произошло. Изменилось? Не знаю. Может быть. Но, всё, вдруг, стало ни так, как было раньше. И я заметил это. Ощутил каким-то образом. Может, почувствовал разницу? Может и так. Наверное, Вселенная ни так проста, как кому-то хотелось бы, и гипотеза о материальности мысли, совсем не лишена основания. Лично я, в этом полностью уверен теперь, потому что в этот самый миг, я заметил метаморфозы с памятником.
   Встав со скамейки, я отошёл подальше от него. Что-то в нём было ни так. Вернее - вокруг него. Я внимательно присмотрелся, стараясь узреть ту неуловимую перемену, которая произошла с гранитной глыбой только что. Буквально несколько секунд назад. Что-то промелькнуло, и исчезло, ни оставив следа. Да нет, след должен быть. Обязательно. Но, где?
   Я осматривал памятник, вглядываясь в каждый участок его обработанного тела, одновременно обходя его по кругу. Я проделывал это медленно, чтобы, вдруг, чего-то ни упустить и, когда, сделав полный оборот, я вновь оказался возле скамейки, наконец, обнаружил нечто.
   Я замер на месте, не шевелясь, фиксируя увиденное на периферии зрения. Вот оно! Вот та странность, которая меня смущала! Кто бы мог подумать! Ведь этого и ни различишь сразу!
   Цвета!
   Да-да, цвета! И сейчас, когда я смотрел на него, именно с этого ракурса, стало понятно, в чём дело. Сам памятник, и всё пространство слева и справа от него, было разделено на две части, и граница между этими частями проходила как раз по его гранитному телу. Ровно посредине.
   То есть, получалось так.
   Правая часть самого памятника и, далее, всё что правее него, были вполне нормального цвета. Естественного, я бы сказал.
   А то, что слева...
   Трудно объяснить, но то, что находилось слева, было ни то, чтобы неестественным, наверное, нет, но оно было другим. Иным. Во всяком случае - отличалось по цвету. И отличалось - в неестественную сторону.
   Насыщенностью, что ли?
   И изумрудно-зелёная трава была как-то уж слишком изумрудная.
   И фиалковое небо было через чур фиалковым.
   И ещё. Скамейка.
   Ага. Скамейка находилась как раз посредине. То есть - на границе сред. На разделительной черте между ними.
   Так-так. Занятно. А, что если...
   Надо попробовать.
   Наверное, человек, до сих пор прыгал бы по деревьям и прятался бы от злых павианов с гамадрилами, если бы не экспериментировал.
   А, что если?
   Не знаю, как выглядело то существо, наш далёкий предок, который впервые попробовал сделать что-то ни так, как это делали другие, а немного иначе. И неизвестно, как к этому отнеслись его соплеменники, а в особенности те, кому надлежало следить за чётким исполнением заветов предков, с неукоснительным почитанием памяти дедов и отцов, если, конечно, такие "следящие" имели место. Не скажу точно, но предполагаю, что очень настороженно отнеслись. И поэтому, нашему далёкому предку, было очень нелегко что-либо менять в том консервативном обществе, которое называется человеческим стадом. И всё-таки, он сделал это. Он совершил поступок, свершив что-то ни так, как до этого тысячи поколений исполняли его деды и отцы.
   И вот, именно с этого дня началась мировая история.
   Исходя из вышесказанного, можно утверждать, что старина Карл М., и его друг, незабвенный Фридрих Э., были правы. Причём на все сто. Ибо, человека, действительно создал труд и, скромное дополнение от Руслана С. - эксперимент.
   И я решил доказать это.
   Прямо сейчас.
   Итак, что мы имеем?
   Слева от меня, теперь, находился Горск, пропитанный неестественными цветами, а справа, Столица, со вполне нормальным колоритом.
   Хорошо.
   Качнувшись несколько раз, то вправо, то влево, я быстро понял, почему эта самая разграничительная линия была обнаружена мною только сейчас. Дело в том, что различить её можно было, лишь находясь на ней самой, и только специально отслеживая изменение цветов по обе стороны от неё. Вот так. Шаг вправо, шаг влево, и всё исчезало. Границы не было видно. А все цвета вокруг становились таковыми, какими и должны быть на данной стороне. Отсюда, и разницы не вычислишь, так как сравнивать не с чем.
   Вот такие пироги.
   Я сделал шаг влево.
   Картинка передо мной едва заметно мигнула, отчего небо тут же стало полностью фиалковым, а трава - изумрудно-зелёной.
   Так. Теперь самое главное.
   Я достал паспорт и открыл нужную страницу.
   Женат!
   Хорошо. Я закрыл паспорт. Теперь, шаг вправо.
   Очень медленно.
   В момент пересечения черты действительно что-то поменялось. Едва заметно. И это стало видимым именно потому, или даже, только потому, что я ждал этого и был внимателен ко всем возможным изменениям. Наверное, так. И, если бы специально не наблюдал за этим, то вряд ли обратил бы внимание.
   То-то и оно.
   А ну, ещё раз!
   Я медленно двинулся налево, стараясь задержаться именно вдоль линии и по самой середине. Ведь, если меняются цвета, то что-то же должно быть и на самой границе.
   Что-то необыкновенное.
   И таинственное.
   Ага. И мистическое.
   Стоп! Внимание!! Сосредоточься!!!
   Вот и линия. Я словно чувствовал, что она, прямо сейчас, должна пройти по оси симметрии моего тела.
   Нет. Стоя, не очень хорошо получается. Надо бы сесть на скамейку. Хорошо. Но, сначала, надо закончить эксперимент с паспортом.
   Я отошёл вправо. Цвета поменялись до нормальных оттенков. Ну, что ж, посмотрим. Достав паспорт, я медленно начал его листать, ища нужную страницу. Так. Ещё одна. Ну...
   Я неторопливо перевернул хрустящий листок с водяными знаками.
   Ну, и что?
   Сердце бешено заколотилось в груди, а ладони мгновенно увлажнились. В жизни всякое бывает и, где-то в глубине души, после всего произошедшего, я примерно этого и ждал. Нечто подобное и рассчитывал увидеть. Возможно, ждал и надеялся на это.
   Почему?
   Потому что справедливость, всё-таки, должна иметь место.
   Справедливость?
   Может - справедливость, а может - логический финал. Не знаю.
   Но.
   На нужной странице штампа не было.
   Не было!!!
   А значит, по эту сторону разделительной черты я был не женат!
   Не женат!!! Что б вам всем провалиться!
   А ну-ка...
   Я взял паспорт и, держа его открытым, стал медленно перемещаться влево.
   Вначале, нужная страница была пуста. И я, как бы, не женат. И штампов в паспорте никаких не было.
   А вот дальше...
   Дальше я стал свидетелем очередной нелепости, хотя, в принципе, исходя из того, что происходило до этого, именно подобная нелепица и должна была случиться.
   Как только паспорт начал пересекать эту самую незримую границу, то на бумаге, чётко и ясно, стал вырисовываться штамп с записью о регистрации брака.
   Я остановился ровно посредине.
   Красота!
   На нужной странице находилась лишь левая сторона штампа. Правая отсутствовала.
   Очень интересно!
   Учитывая всё сказанное, увиденное и услышанное, а также - проэкспериментированное, то выходило следующее: справа от линии я был холост, имел профессию журналиста, шесть лет не был в Горске и приехал сюда именно после многолетнего отсутствия. Слева же, получается, я был женат на Свете Гринёвой, имел крупный бизнес в городе Горске и, более того, покидал его лишь на время сессии в столичном ВУЗе, потому что учился там заочно.
   Так?
   Получается, что так.
   Я задумался.
   Интересно, если сейчас стать справа от границы, то забуду ли я Свету, Симону, "Джип" и бизнес? А, став слева...
   Стоп! Слева я уже стоял. И, не только стоял, но и ел, пил, спал, а также посещал различные заведения.
   Так?
   Так. И, что?
   А то, что ничего я не забыл ни из того, ни из другого. То есть, будучи бизнесменом, я совсем не забыл журналиста, и наоборот, если сейчас стать справа, на "журналистскую" сторону, то, уверен, я ничего не забуду из другой своей жизни.
   Я замер, вдруг.
   Господи! Что я несу?
   Журналистская сторона, бизнесменская сторона, разделительная линия, Света, Симона "Джип"...
   Чёрт!
   Мне-то, нынешнему, что делать? С двумя Русланами внутри себя? А?
   То-то и оно!
   Ладно, Русланы подождут, а теперь, ещё один эксперимент. Я его уже начинал, но не закончил. Теперь - самое время.
   Я сел на скамейку и, ориентируясь по странице паспорта, попытался сесть чётко посредине.
   Наверное, я сделал это от отчаяния и некой безысходности. Возможно, в этот миг мне казалось, что хуже уже не будет и надо попробовать. В конце концов, раз уж я обнаружил подобную аномалию, то надо бы её немного поизучать. Посмотреть, надо бы, что и как.
   К тому же, если совсем ничего не делать, то, прямо сейчас, сидя посреди линии, надо решать, куда идти.
   Вправо, в холостяцкую и журналистскую жизнь, или, влево, в жизнь женатую, но бизнесменскую.
   Вот так.
   Для кого-то, возможно, всё и очевидно, в плане того, куда идти. Для меня же, в данный момент, никакой очевидности и близко не было.
   И я решился.
   Возможно, этого и не стоило так поступать. И внутренний голос настойчиво подсказывал мне, что этого делать никак нельзя. Опасно. И, что совсем не стоит задерживаться в этом пограничье, ибо ни ясны последствия, но было уже поздно.
   Я оказался прямо посредине. Задержавшись на этом месте, я замер и перестал дышать. Я смотрел лишь на страничку в паспорте, стараясь, чтобы штамп в нём совсем не двигался.
   Вначале ничего не было.
   Мелькнула лишь воспоминание о баре, где мы пьянствовали с Андрюччио, с картинами под мсье Айвазовского, с его постоянно меняющимися барменами и с неустойчивой погодой на холстах. Так вот, этот долбаный бар также проходит по этой линии. Находится на границе.
   Точно.
   И дом Жанны Королёвой тоже проходит по этой границе.
   По границе чего?
   В это мгновение памятник задрожал. Поверхность его пошла волнами, а каменная плоть, вдруг, явственно зашевелилась, и теперь, он стал похож на некоего монстра, на которого надели смирительную рубашку, и из пут которой, он, изо всех сил пытался высвободиться.
   Воздух вокруг него пружинисто завибрировал и я, неожиданно, ясно и отчётливо, увидел душмана с карабином, примкнутый штык-нож которого, смотрел прямо на меня.
   Он уже замахивался для удара.
   Тёмное, бородатое лицо его дышало ненавистью.
   Белые зубы в провале чёрного рта хищно раздвинулись. Он улыбался.
   На меня пахнуло запахом пороха, пота и нагретой земли
   И ещё чем-то. "Травкой". Индийской коноплёй, по-моему.
   Карабин, с примкнутым штык-ножом, стал приближаться ко мне.
   Шайтан!
   Однако я стрелял быстрее. Ба-бах!
   Душман исчез.
   Но.
   Прямо передо мной стояла Жанна.
   Я словно прилип к скамейке. Но ведь этого не может быть! Она же мертва!
  Жанна же грустно смотрела на меня и качала головой. В глазах её было что-то такое, что я бы назвал сожалением. Она грустно произнесла:
   - Как ты мог, Руслан. Я так тебя ждала, а ты...
   Я не верил своим ушам. Неужели она сказала именно это?
   Я хотел, было, ответить, попытался даже, но слова застряли в горле.
   Поздно!
   Жанна повернулась спиной ко мне и пошла прочь. Прямо на шевелящийся памятник.
   Её золотистые волосы шевелил лёгкий ветерок.
   И такой знакомый разворот головы...
   И лёгкая походка...
   И стук каблучков. Тук-тук.
   И развивающиеся полы расстёгнутого плаща...
   И зонтик в руке.
   Зонтик!?
   Не может быть!?
   Я хотел крикнуть её: "Стой! Подожди!"
   Я хотел остановить её. Очень хотел. Но не мог открыть даже рот.
   Что происходит? Я брежу?
   Жанна обернулась. Та же грустная улыбка. С горчинкой. Она сделала ещё шаг и исчезла в собственной могиле.
   Всё. Она ушла.
   А в следующий миг, я уже ощущал себя сидящим за рулём, в машине. В "Джипе". В моём "Джипе".
   В голове что-то шумело и, к тому же, я был изрядно пьян.
   Нет. Ни так. Шумело ни в голове. Шумело на улице. Ливень. Он барабанил по крыше и заливал лобовое стекло, а я мчался на полной скорости по шоссе, в никуда, ибо ничего не было видно, кроме стены дождя.
   Хорошо!
   Рядом со мной сидела Симона и пила коньяк прямо из горлышка. Она тоже была пьяна и кричала мне, что все мужики сволочи, что я - самая главная сволочь, но ей со мной хорошо. А вот этой сучке, Светке, она обязательно выцарапает глаза.
   Мы оба засмеялись.
   Как сумасшедшие.
   Всё бы ничего, но, затем, Симона стала раздеваться...
   Наверное, я отвлёкся лишь на мгновение. Симона как раз перешла к нижнему белью. Но когда через секунду, я вновь взглянул на дорогу, то, прямо перед собой, увидел человека. Он стоял, освещённый светом фар, с зонтиком в руке, и даже не пытался отпрыгнуть или увернуться.
   Вот, псих!
   Я вдавил педаль тормоза и вывернул руль вправо, до упора...
   Но, было поздно.
   Я услышал лишь тупой звук удара и утробный, душераздирающий вопль. Крик боли. Мне показалось даже, что слышно было, как рвётся плоть, и ломаются кости.
   И его глаза...
   Большие. Расширенные. Удивлённые.
   Наверное, он, даже не успел испугаться.
   Лишь какая-то фатальная покорность судьбе.
   Может, самоубийца?
   "Джип" слетел с трассы и покатился вниз, в овраг.
   Всё. Конец.
   Мелькнула мысль: "Симона! Дура! И угораздило же тебя так ни вовремя!"
   Я ещё успел посмотреть на неё. Она сидела рядом. Полуголая. С бутылкой коньяка в руке.
   Хорош натюрморт!
   Остановившиеся глаза её ничего не выражали и были устремлены в какую-то отдалённую точку. Там. Далеко. В темноте.
   А затем был удар...
  
   - Ну, что расселся, придурок?
   Голос слышался откуда-то издалека, но реальность возвращалась довольно быстро. Дождь, барабанящий по крыше "Джипа", и, полуголая Симона с бутылкой коньяка, постепенно улетучивались, уступая место всё тому же фиалковому небу и изумрудной траве.
   Чей это голос?
   - Ты, что, педрило, оглох?
   Ага. Теперь понятно.
   Передо мной стояли трое. Молодые парни лет по шестнадцать-семнадцать. Чуть сзади от них были видны ещё и представительницы вполне подрастающего поколения, две размалёванные девчонки. Наверное, ещё моложе парней. Я внимательно пригляделся к ним. Возможно, я и ошибался, но похоже на то, что это были именно те молодые люди из подворотни, которых я недавно видел. Судя по всему, они следили за мной.
   Пришлось быстро встать. Парни нахально ухмылялись, ощущая превосходство и безнаказанность. Один из них держал в руке кусок трубы, ритмично постукивая им по ладошке.
   Раз, два. Раз, два.
   Цель юношества была ясна. Грабёж, с целью овладения материальными средствами, находящихся у меня в карманах. С возможным нанесением телесных повреждений. Это - если я начну сопротивляться. Если же нет, не начну, то, возможно, отделаюсь лишь моральным унижением. По их понятиям, во втором случае мне просто повезёт.
   А по моим?
   Тот, что с трубой, медленно, вразвалочку, шёл между могил прямо на меня, двое других обходили по флангам. Уличная тактика требовала окружения и полного уничтожения. Наверное, в их глазах я выглядел банальным интеллигентом, случайно забредшим на чуждую территорию. А случайности требовали расплаты.
   Их проблема заключалась в том, что, хоть я и был интеллигентом в третьем поколении, и, возможно, действительно забрёл на чужую территорию, да и в карманах у меня кое-что имелось, но вот беда: отдавать ничего я им ни собирался. И, если кроме этой самой металлической трубы у них, при себе, нет ничего серьёзнее, то их проблемы ещё более увеличивались. Ибо драться я умел и, в своё время, даже любил. Кроме того, меня этому учили.
   - Ну, что, мужик, сам отдашь, или...? - прощебетала нараспев одна из девушек, жеманно поведя плечами, и закатывая сильно накрашенные глаза с обильно подведёнными ресницами. В этих, почти ещё детских глазах, не было ни капли жалости. Скорее всего, вся компания уже ни раз промышляла этим. Девушка привыкла.
   - Вадик, ни надо, дядька уже боится! - проблеяла вторая мамзель.
   Вся компания дружно и истерично заржала. Подростковые "ломающиеся" голоса хрипели от предвкушения. Вадик ржал громче всех.
   Он ещё смеялся, похрюкивая от удовольствия, когда я, вдруг, взял и подмигнул ему. Также нагло и также развязно. Думаю, что видел это только он. Да это только ему и предназначалось. Как вожаку. Пусть реагирует, а я посмотрю.
   Губы Вадика ещё рефлекторно проделывали смеющиеся движения, но взгляд его уже не был весел. Что-то ему во мне уже не нравилось, становясь вначале сомнительным, а в перспективе грозившее перерасти в пугающее. Но он не знал, почему.
   Наверное, поэтому, чтобы скрыть сомнения, Вадик постарался выглядеть ещё более развязно и нагло. "Матерок" шёл уже через каждое слово.
   - Ну, ты б..., козёл б..., сам отдашь, ё... твою мать, или б... будем тебя б... мочить б...?
   "Опасаешься, сволочь!" - злорадно подумал я.
   - Или.
   - Что "или"?
   Вадик сделал вид, что не понял.
   Но, я-то знал, что он в курсе.
   А он догадывался, что я знаю.
   Короче...
   - А ты попробуй взять сам, сын шлюхи и педика, может и обломится что-нибудь?
   Ребята затихли, перерабатывая изменившиеся начальные условия. Они не ожидали. Возможно, ранее, всё само шло к ним в руки, а клиентура была либо пьяна, либо безропотна, либо беспомощна. А тут, на тебе, кошелёк ни хочет отдавать. Вот сволочь!
   Пока они размышляли, я сделал шаг назад и оценивающе осмотрел фланги. Ни богатыри. Отнюдь. В руках - пусто. Странные ребята, "на дело" с обрезком трубы ходят. Ни мало ли аргументов для "романтиков с большой дороги"? Стало как-то даже жалко их. Наверное, до меня, им очень сильно везло. Ну что ж, всё хорошее когда-нибудь заканчивается. И пусть для них это самое хорошее, на мне и закончится.
   Да мне и самому встряска нужна. Может, что и проясниться в связи с ней.
   Кокетливо-жеманная девчонка первая нарушила молчание. Судя по всему, она ничего ни поняла. Ни прочувствовала изменение ситуации. Она гнусаво проблеяла:
   - Вадик, у дядьки есть большой кошелёк. Я знаю. Забери у него.
   Компания опять заржала, но уже ни так задорно и нагло. Вадик же смеялся меньше всех. Он, наверное, уже понимал, что если акция сорвётся, то ему будет хуже всех. Авторитет, наработанный годами, мог рухнуть почти мгновенно, в одночасье, и, виноват в этом, буду именно я. Он привык избивать трясущихся от страха "лохов", готовых отдать всё на свете, лишь бы ЭТО закончилось побыстрее.
   "Ну, что будешь делать, козлище прыщавое?"
   Я был собран и внимателен. Скажу больше, мне это уже начинало нравиться. Адреналин возбуждал, бодрил и настойчиво призывал к активным действиям.
   "Сейчас. Пусть первыми начнут. Мало ли!"
   - Вадик...
   Расфуфыренная мамзель всё тем же гнусавым голосом хотела ускорить процесс, но Вадик грубо прервал её:
   - Заткнись!
   Барышня осеклась. На лице её отразилась искреннее непонимание и обида: Как он мог?! Надув губки, девушка обиженно отвернулась. В этот момент она была очень похожа на морскую свинку.
   Я невольно улыбнулся.
   - Что лыбишься, козёл?!
   Вадик сделал шаг вперёд.
   - Я тебя спрашиваю!
   Ладно, пора заканчивать это представление.
   - Выкинь трубу, Вадик. А то я засуну её тебе в жопу.
   Это я сказал специально. Тактический и психологический ход. Чтобы вывести его из себя.
   Вадик "вывелся" мгновенно. Скорее всего, он и сам теперь хотел, чтобы всё побыстрее закончилось. К тому же, при всех равных условиях, кто первый бьёт, тот и побеждает. Факт. Он замахнулся трубой и кинулся на меня.
   Я сделал выпад ему на встречу, пригнулся и подсел под него. Вадик не ожидал такого финта. Врезавшись в меня, он выронил трубу, а я, пользуясь ситуацией, схватил рукой самое интимное его место и сильно сжал в ладони. От неожиданности и боли Вадик застыл и громко пёрнул. Я тут же отпустил его, выпрямился и, слегка, чтобы не убить, ударил парня головой в переносицу.
   Вадик хрюкнул. Сгибаясь, он сделал шаг назад, схватился за интимное место и лицо, ноги его стали подгибаться, и он медленно повалился на бок, рыча от боли и невнятно булькая ртом, захлёбываясь от хлеставшей из носа крови.
   В этот момент, слева от меня, мелькнула быстрая тень. Я пригнулся машинально, и вовремя. Как учили. В ту же секунду над моей головой просвистел кулак. Парнишка не удержал равновесие, и тело его стало разворачиваться вслед за кулаком.
   Отлично!
   Когда его перекрутило, и он оказался прямо передо мной, я смачно приложился ногой под его коленную чашечку.
   Хрясть!
   Колено хрустнуло. Парень заорал истошно, схватился за ногу, попрыгал немного на другой, здоровой ноге, и мешком повалился на землю.
   Он так громко кричал, что я невольно отвлёкся на миг, рассуждая на тему о том, уж не убил ли я его. А, зря. Из-за этого, третий боец, которого я временно упустил из виду, всё-таки достал меня. Я едва отклонился, смягчая удар, но он всё-таки попал мне в ухо.
   В голове зашумело. Я стал падать, но всё же успел сгруппироваться и развернуться, а потому рухнул на спину, поджав ноги к животу. Мгновенно сконцентрировавшись, я качнулся всем телом на плечи и, резко выпрямившись, вновь оказался на ногах.
   Последовал ещё удар.
   Меня качнуло в сторону, но на этот раз я устоял. Противник мой был высок и нескладен, но мосласт и жилист. Короче, силён, но ещё по детски угловат и через чур резок в движениях.
   Ничего себе дитя! Оно, между прочим, меня грабить пришло. Так что, не обессудь, парниша. Я рванулся прямо на него, сокращая расстояние. "Длинный" не ожидал. Он засеменил назад, и как-то неловко, ни кулаками, а ладонями, защищаясь, вытянул руки вперёд. Я схватил его за запястья, дернул на себя, и, в прыжке, снизу вверх, ударил его коленом в пах.
   "Масёл" взвыл и согнулся пополам. Я сделал два шага назад, прицелился и, что есть мочи, ударил его ногой пониже уха.
   Готов. "Угловатый" лежал не шевелясь.
   В это миг боковым зрением я заметил движение, и отпрыгнул в сторону. И вовремя. Барышня, похожая на морскую свинку, подобрала трубу и уже размахивалась для удара. В её худом, вытянутом лице, теперь, было что-то отчётливо-крысинное. Узкие щелочки глаз источали животную ненависть. Из перекошенного рта с тонкими ярко-красными губами и мелкими, изъеденными кариесом зубами, раздавался какой-то нечленораздельный хрип. Из него было возможным различить лишь отдельные матерные слова, вылетающие изо рта в сопровождении клочьев тягучей, желтоватой и, возможно, ядовитой, слюны.
   От ребёнка пахло косметикой, алкоголем, сигаретами и "травкой". Полный набор. К тому же, она очень сильно хотела меня ударить, возможно, убить, с чем я, естественно, согласен не был.
   Я увернулся, перехватил её руку, державшую трубу и, резко дёрнул на себя.
  "Мамзель" выронила оружие. Её лицо оказалось как раз напротив меня. Из девичьего рта на меня пахнуло какой-то тухлятиной.
   "Какая гадость!"
   Ладонью, наотмашь, я ударил её по щеке. Голова девушки дёрнулась, как у тряпичной куклы, и она начала валиться на меня. Я взял её за плечи и осторожно посадил рядом с "длинным".
   Так. Где ещё одна? Их было пятеро.
   Я оглянулся назад. Последняя из "группы товарищей" пятилась к между могил, мотала иступлённо головой и, заикаясь, будто в лихорадке, просила с ней ничего не делать.
   - Не надо. Прошу Вас!
   "Вас?" Ничего себе, какие она слова знает! Может, значит, когда хочет.
   - Пожалуйста!
   Можно подумать, что я сплю, и мечтаю во сне о том, чтобы набить лицо подвыпившей малолетней шлёндре.
   Очень надо!
   Я развернулся и пошёл обратно, к могиле Жанны, но не тут-то было.
   Ибо сзади начали стрелять.
  
   Стреляли в меня и, поняв это, я сразу же упал под чей-то памятник, и отполз подальше, ближе к дороге.
   Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Щёлк!
   Стрельба прекратилась. Наверное, кончились патроны. Револьвер?
   В этот момент вспомнилось моё неуместное высокомерие по поводу того, что ребята вышли "на дело" всего лишь с куском трубы. Идиот! Надо было их обыскать! Ведь была же возможность! А, что толку сейчас метать громы и молнии? Урок на будущее. Да, только если оно будет, это самое будущее!
   Стоп. А может, у них и патронов-то больше и нет?
   Я приподнял голову и посмотрел в сторону своих оппонентов. Та из девушек, которая только что умоляла: "Ни надо!", перезаряжала револьвер. Она деловито доставала из сумочки патроны и вставляла их в барабан.
   Вот тебе и "Ни надо!". Сучка пэтэушная!
   Меня вполне справедливо переполняло негодование и ненависть, но, что толку? Можно сколько угодно злобствовать, валяясь в пыли, и прячась за неухоженной могилой, но ведь этим сейчас делу совсем ни поможешь. К тому же, всего лишь через несколько секунд, эта шалунья-малолетка может меня, такого взрослого и сильного, взять и пристрелить.
   Легко.
   Значит, что?
   Значит надо выбираться. Или, говоря честно, бежать. То есть, сваливать. И, чем скорее, тем лучше.
   Хорошая мысль. Только, куда?
   В направлении Горска - чистое поле. Увидят. А если увидят, то и пристрелят вполне. Точно.
   А обратно, в сторону Столицы? Там тоже почти сплошь чистое поле, за исключением старой церкви.
   Может, рискнуть?
   Почему, нет? Что, собственно, я теряю?
   Ничего.
   А если заметят?
   А что, есть другие варианты?
   Нет.
   Так, что же я валяюсь здесь, в грязи, до сих пор?
   Конечно, они могут погнаться за мной, но, вдруг одумаются? В конце концов, убивать, это ни в носу ковыряться. Даже для них.
   А если и погонятся, то в церкви есть места, где можно спрятаться. И я их знаю.
   Но ведь и они могут знать?
   Могут. Но ни лежать же здесь вечно и ждать, когда они придут? Да и выхода другого у меня, в общем-то, нет. Либо в Горск, по степи, либо из Горска, в церковь.
   Я поднялся и мелкими перебежками, как учили в Армии, начал движение в нужном направлении. Отбежав метров на пятьдесят, оглянулся. "Мамзель" и ни собиралась в меня стрелять. Она бережно ухаживала за "раненными", раскладывая их, усаживая поудобнее и приводя в чувство.
   Ну, надо же! Ни дать, ни взять - сестра милосердия!
   Кто бы мог подумать? Просто, мать Тереза какая-то!
   И всё-таки, какой я молодец! Вырубил ребят всерьёз и надолго. Кстати, будет, что вспомнить.
   Добравшись до церкви, я зашёл внутрь, и из этого укрытия стал наблюдать за юношеством. Они уже более-менее очухались и, собравшись возле памятника основателю Горской ячейки ВКП (б), что-то живо обсуждали. Возможно, решали, что делать дальше. Преследовать меня или идти домой. Пожалуй, на глаза им, сейчас, лучше не попадаться.
   Ну, ничего. Главное, от них избавиться. Оторваться. В общем, дождаться темноты. С наступлением ночи можно будет свободно попасть в город. Без проблем. И вот тогда...
   Завтра, я их найду. И вот тогда поговорим по-другому. По-взрослому. Причём, поговорим со всеми без исключения. И с девочками, и с мальчиками. Надо бы объяснить юношам и девушкам, что стрелять в людей - это плохо. Нехорошо как-то, ни по-людски.
   Помнится, есть у меня пара-тройка знакомых, которые любят это дело.
   Разговаривать по душам.
   За жизнь потолковать. О том, о сём.
   С причиндалами различными прикладного назначения. Я имею в виду электроприборы, утюги и паяльники. Если, что, то и фау-лампу могут прихватить. Для внешнего эффекта. Для сговорчивости.
   В общем, весёлые ребята. Душевные. С богатым воображением. Фантазёры. Свободные художники на вольные темы.
   Короче, сплошной "авангард".
   Таким - всё расскажешь. Они обладают этим несомненным даром. Даром убеждения. Вспомнишь всё, обо всех и обо всём. Даже то, чего не знал.
   А пока - подождём. До завтра.
   Главное - дождаться темноты.
  
   Во мне кипела холодная ненависть, да так кипела, что я сразу и не заметил того, как плавно переменилось сознание. Возможно, реальность взбодрила, а может, природа взяла своё, или ещё что-либо повлияло. Не знаю. Только мой внутренний мир, вдруг, на некоторое время, дал резкий крен в сторону бизнесмена.
   Как маятник. Качнулся в сторону, дошёл до максимума, застыл на мгновение, а затем вновь пошёл обратно. Интересно, подростков кто избивал? Бизнесмен или журналист.
   М-да. А ведь оба могли.
   Занятные рассуждения, но сейчас мне было ни до внутренних анализов. И в паспорт, на наличие штампа в нём, я смотреть ни собирался. Зачем?
   Однако даже сейчас, находясь в данной стрессовой ситуации, с группой отмороженных подростков "на хвосте", с невнятными, довольно туманными перспективами на будущее, и в том числе на ближайшие несколько часов, я, всё-таки отметил про себя и почти полностью признал тот факт, что именно теперь, менее получаса назад, сразу же после стрельбы, стал именно тем, кем и должен был быть в сложившейся ситуации.
   То есть, сформировался окончательно, как раздвоенная личность.
   Точнее можно выразиться так: я был бизнесменом, с отчётливыми воспоминаниями о журналисте, и, одновременно, был журналистом, внутри которого жила память бизнесмене.
   Сложная взаимозависимость с взаимосвязью, но это, к сожалению, было именно так. Приходилось признать, что теперь во мне прочно сидело два человека, вполне уживающиеся между собой. И, хотя у них были различные линии жизни, оба они, стали мне одинаково близки. С каждой новой встряской, я вспоминал какие-то забытые подробности из жизни одного из персонажей и, удивляясь поначалу некой странности в окрашивании чувств, вскорости воспринимал эту новизну как нечто, само собой разумеющееся. Как нечто, вначале органично вписавшееся в меня, а теперь, реально существующее, словно так и было всегда.
   И, самое главное: ни одна из форм моего нового сознания ни была доминирующей. Полное равноправие и согласие. Лишь в зависимости от ситуации, та из форм, которая к ней, к ситуации, была более приспособлена, начинала преобладать, действуя при этом в полном взаимодействии со всем остальным организмом.
   Полное сумасшествие!
   Однако и в симбиозе нашем были некоторые накладочки. Например, когда на одну и ту же дату вдруг приходились два события, реально произошедшие с моими разными ипостасями. При этом, каждое из них по отдельности, взятое от журналиста, могло не очень соответствовало деяниям бизнесмена и, наоборот, взятое от бизнесмена, могло не сильно сочетаться с поступками журналиста.
   И всё это, теперь, вполне уживалось во мне. Более того, именно сейчас, прячась в церкви, и осознав, наконец, свою раздвоенность, я испытывал к этому новому для себя ощущению очень неоднозначные чувства.
   Почему?
   Да потому, что каждая из этих частей, мне, Руслану Снегову, была по-настоящему дорога. Пусть по-разному, но близка и понятна. К тому же, каждая из ипостасей была мною реально пережита, имела свой жизненный опыт, с выстраданными ошибками и с собственным пониманием того, почему в той или иной ситуации она, ипостась, поступила именно так, а не иначе.
   Что же получалось в итоге?
   Был, Руслан Снегов - начинающий журналист, приехавший в Горск, чтобы понастальгировать о былом, который до сих пор не смирился со смертью Жанны и, в связи с этим, до сих пор не женатый.
   И был другой, но тоже Руслан Снегов, бизнесмен и муж красавицы Светы Снеговой, у которого есть любовница Симона Баркан, который носится на "Джипе" и, у которого есть знакомые для коих засунуть человеку паяльник в задницу и включить его в розетку так же легко, как помочиться в сортире.
   Вот так. А в связи с вышесказанным, вопрос: ни является ли осознание раздвоенности и её констатация, как факта бытия, первым шагом к единению обеих сущностей во мне? Как некое консолидирующее начало внутри меня? Ведь всем известно, коль предупреждён, значит - вооружён.
   Вполне возможно.
   А раз так, то, для начала, эту мою дуалистическую сущность надо спасать.
   Как сказал кот Матроскин: трудности - объединяют! Значит, чем больше трудностей, а тем более, трудностей преодолённых, тем быстрее это самое объединение и состоится, а двойственность исчезнет, слившись в некое единое целое.
   Это точно.
  
   Когда я подошёл к городу, уже совсем стемнело. Дождь мелко накрапывал, но был почти невесом. Даже лужи не морщились под его моросью. Мокрый асфальт, подсвеченный лишь тусклыми уличными фонарями, напоминал антураж голливудских фильмов про плохих парней, которые творят свои чёрные дела на окраинах Нью-Йорка, Лос-Анджелеса или Чикаго.
   Или Горска. Почему, нет? Как показывает правда жизни, у нас, в Горске, с плохими парнями всё обстоит очень даже неплохо. Сам имел возможность убедиться. А, интересно, сам я, плохой парень или, так себе, ничего? Положительный персонаж!
   И, вообще, куда я, собственно, иду?
   Этот простой по своей сути вопрос, поначалу, поставил меня в тупик. А, действительно, куда? Ну, журналист, понятно, может домой пойти. Куда же ещё? Тут, всё ясно. Ведь он, журналист, на своей старой квартире и остановился.
   А бизнесмен?
   Хороший вопрос. У Снегова-бизнесмена, должен быть свой собственный дом в престижном районе. Это, как минимум. Ну и дача за городом, наверное, имеется. Тоже, вполне возможно. Но.... Есть маленькое "но". Всё бы ничего, но, учитывая, что память о бизнесмене возвращалась очень фрагментарно, то надо признать, воспоминание о собственном доме и о загородной даче, а тем более об их местоположении и адресе, пока не возникало. Печально, конечно, но, что делать?
   Я полез в карман и достал кошелек. Интересно, что МЫ имеем?
   Увиденное - потрясло. Судя по содержимому, бизнес мой, в Горске, усиленно процветал. В различных отделениях увесистого портмоне, помимо родимых "деревянных" тугриков, находились вполне приличные суммы в американской и немецкой валютах, несколько кредитных карточек, в том числе "VISA" и "MasterCard", а также, возможно, для полноты спектра, имели место также британские фунты и швейцарские франки. Короче, полный ассортимент. Я был потрясён!
   Ну, Руслан, молодец! Сразу видно, кто в этой стране работает, а кто, так себе, задницу просиживает. С такой содержательной внутренней насыщенностью кошелька, по-моему, можно завалиться куда угодно. С такой концентрацией денежных знаков в одних руках меня примут везде. Напоят, накормят, спать уложат, предложат шлюх на выбор и, уверен, всем будет наплевать, что я не бритый, весь мокрый, в грязных туфлях и пыльных брюках.
   Ну, Снегов, удивил!
   А, что, не пойти ли мне в одну гостиницу, где бизнесмен Снегов периодически ночевал? Только что вспомнил, ей богу! Почему, нет? Очень даже неплохая мысль. К тому же, может после качественного отдыха, память моя, касающаяся предпринимательской деятельности, из фрагментарной, всё-таки, перевоплотиться в нечто более целостное?
  
  
  
   Швейцар у входа, увидев меня, козырнул и предупредительно распахнул дверь.
   - Добро пожаловать, Руслан Георгиевич!
   Ага. Вот так-то! Это вам ни занюханный журналист, пусть даже из самой Столицы. Теперь я - местный барин и предо мной учтиво отворяются все двери, а строгие швейцары вытягиваются в струнку, словно новобранец перед ефрейтором во время строевых занятий.
   Класс! Посмотрим, что будет дальше.
   Судя по внешнему виду, гостиничное фойе, совсем недавно, было подвергнуто усиленному евроремонту. Теперь это настоящая трёхзвёздочная гостиница, а ни так себе, туфта на вывеске. Для Горска - в самый раз. Большего и ни надо. Не для кого.
   Не успел я сделать и нескольких шагов в глубь отеля, как откуда-то сбоку, наверное, из служебного помещения, навстречу мне стал стремительно приближаться изящно одетый человек. Он был словно переполнен этой самой изящностью и изысканностью до такой степени, что она прямо сочилась из под него, пёрла из всех щелей, можно сказать, отваливалась от него кусками, а он, зная об этом, словно манекенщица на подиуме, небрежно передвигался в пространстве, и, словно невзначай, почти автоматически, демонстрировал присутствующим то одну, то другую часть, своего совершенства.
   Он был очень похож на стареющего, но молодящегося педика, вернее на то, как мы, люди традиционной ориентации, к тому же вышедшие из советского "вчера", и, в связи этим, почти девственники на ниве мирового гомосексуализма, представляли себе этих самых "голубых".
   С иголочки костюм, сшитый на заказ, сидел на нём будто собственная шкура. Его итальянские туфли были сделаны из кожи какого-то животного, которое ещё недавно обитало в бассейне какой-нибудь Лимпопо или Ориноко. Во всяком случае, он на этом настаивал. Белоснежная рубашка от "Армани" выгодно контрастировала с равномерно загоревшим лицом, оттеняя при этом цветастый шёлковый платок от "Версаччи", небрежно повязанный на шее и эффектно заправленный за расстёгнутый ворот рубашки. Правый мизинец его был унизан перстнем с бриллиантом. А коротко подстриженные волосы, лежали волосок к волоску, укладываясь в безупречную причёску. Хотя, гладкая, ухоженная кожа говорила о том, что лицо его было гораздо моложе его же седин.
   А может он специально краситься?
   Точно. Краситься. Причём, специально. И это также точно, как и то, что он ни в коем случае ни педик, а простой управляющий данной гостиницей. Ха-ха! Можно подумать, что одно, может помешать другому.
   Седовласый джентльмен с неопределённой сексуальной ориентацией приблизился ко мне и, с достоинством, но, явно отдавая мне должное, поздоровался:
   - Добрый вечер, Руслан Георгиевич!
   - Добрый вечер.
   - Желаете остановиться?
   - Желаю.
   - Добро пожаловать. Ваш номер всегда готов.
   Честно говоря, ещё при виде расшаркивающегося швейцара, распахивающего, при виде меня, дверь, я уже начинал догадываться о наличии некоего особого статуса, которым я был наделён в иерархии этой гостиницы. "Ваш номер всегда готов", - эта фраза стоила многого, особенно в исполнении столь импозантного управляющего и, отчётливо прочитанная в глазах швейцара в ярко-зелёной ливрее. Боюсь, что Снегов-журналист, здесь, был бы встречен совсем ни так. Можно только вообразить, что себе позволяют эти индивидуумы в общении со среднестатистическими гражданами когда-то великой страны.
   Исходя из вышесказанного, можно было сделать лишь два предположения. Либо я настолько известный в Горске тип, что в лучшей гостинице города на меня всегда забронирован номер, или, что, скорее всего, здесь, в гостинице, у меня имеются свои собственные апартаменты, никем и никогда ни занимаемые, а ждущие меня и всегда готовые принять. Либо, что тоже нельзя исключить, я, сам, и являюсь владельцем гостиницы.
   Одно из двух. Иначе, поведение обслуживающего персонала выглядит абсолютно необъяснимо. Просто таинственно. А может, сейчас так положено вести себя со всеми? Может быть. Но ни для Горска, где статус имеет огромное значение, и тебя всегда и везде будут встречать "по одёжке". Факт.
   Значит, что?
   А это значит, что ни надо никому ничего объяснять про свой внешний вид, про небритость и помятость, про грязные туфли и пыльные брюки, а надо воспринимать всё, как должное, и наслаждаться имеемым статусом и заслуженным почётом.
   Ага. Помнится, я как-то упоминал про шлюх на выбор?
   Я открыл, было, рот, чтобы намекнуть, но в последний момент поостерёгся.
   Нет. Нельзя. Надо хотя бы осмотреться, а то мало ли? Статус - статусом, но кто знает? Я посмотрел на управляющего. Тот, чувствуя что-то неладное, сначала завертел головой по сторонам, ища изъяны. Затем, видно не найдя, заглянул на потолок, внимательно осматривая фигурную лепку на тему из греческой мифологии, но - тоже ничего. После этого он тщательно и придирчиво, где-то даже субъективно, но явно, с плохо скрываемым удовольствием и глубочайшим удовлетворением, осмотрел самого себя. Костюм был безупречен.
   Облегчённо вздохнув, он машинально поправил свой шёлковый платок, сбил щелчком пальца невидимую пылинку с пиджака, пригладил идеальную причёску и, окончательно успокоившись на свой счёт, поинтересовался:
   - Что-то ни так?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Нет, ничего, всё нормально.
   Управляющий расслабился и кивнул.
   - Прошу.
   "Мой" номер был просто шикарен. Нет, ни в плане роскоши, а в смысле удобства и уюта. Ну, уважили, господа! Наверное, именно так, я бы и благоустроил свою собственную квартиру. Ничего лишнего, но всё очень добротно, немного, даже изысканно, со вкусом, и очень высокого качества. Этакое многоцелевое, постмодернистское буржуазное гнёздышко, полуподпольное, учитывая наличие жены, но вполне респектабельное, готовое принять на своей территории и деловых партнёров, и нужных чиновников, а при необходимости, и "шлюх на выбор".
   Номер состоял из трёх комнат. И, судя по меблировки оных, имел следующие предназначения: кабинет, приспособленный как для индивидуальной трудовой деятельности, так и для осуществления переговорных процессов; гостиная, располагающая к доверительным беседам и имеющая своей целью расслабляющее воздействие на посетителей; ну, и спальня, выполненная в постельных тонах, где-то даже в эротическом стиле, с элементами лёгенькой "камасутры" на стенах и коврах, и с дизайном, намекающим на некую духовную связь с эпохой Возрождения.
   Ванная комната сверкала кафелем, плиткой и зеркалами. Сама же ванная, у других - обычная ёмкость для отмывания грязи, здесь, превращалась в белоснежное чудо, белее, чем снег в Антарктиде. Она была ни только огромная, способная свободно разместить в себе человек пять-шесть, но и внешность её имела не вполне стандартный вид. Выполненная, конечно, на заказ, она, по форме, представляла собой нормандский "дракар", исполненный снаружи со всеми конструктивными подробностями и, как утверждал мой знакомый-историк, была точь-в-точь похожа на ладью Вещего Олега, с которой он прибивал свой щит к вратам Царьграда.
   Что ещё? Туалетная комната.
   М-да. Гальюн, он и есть гальюн. Туалет, типа "сортир". Больше и сказать нечего. Но у меня, вернее, в моём номере, он был выполнен в стиле не совсем понятном, но, однозначно, эксклюзивном. Сам унитаз, был исполнен в виде трона с лежащими львами на подлокотниках. Статуя копенгагенской "русалочки", почти в натуральную величину, находилась чуть с боку, и, с какой-то двусмысленностью в глазах, подавала, сидящему на троне, рулон туалетной бумаги. Ну, а апофеозом всего, во всяком случае, так мне показалось, был встроенный во всю стену аквариум, искусно подсвечиваемый, с рыбками, камушками и растениями, предназначение которого, возможно, заключалось в том, чтобы облегчить физиологические процессы при очень смешанном питании.
   В общем, скромно, но со вкусом.
   В холодильнике оказалась бутылка водки "Smirnoff", апельсиновый сок, солёные огурцы и холодная телятина. Свежеподжаренные блинчики, с чёрной и красной икрой, дымящейся горкой лежали на тарелке.
   Не знаю, когда они успели, но было очень кстати.
   Я принял горячую ванну в "дракаре", посидел на троне, глядя в двусмысленные глаза русалочки, перекусил блинчиками и телятиной, выпил большую рюмку водки с хрустящим огурчиком, и улёгся в чистую накрахмаленную постель.
   Господи, какое счастье!
   В следующий миг я уснул.
  
  
   Не знаю, сколько времени продлился сон, наверное, очень долго, но, проснувшись, я понял сразу же две очевидные вещи. Во-первых, наступило утро, а, во-вторых, в номере кто-то был.
   Интересно, кто?
   Не подавая признаков того, что проснулся, я начал мысленно перебирать тех, кто же здесь мог оказаться. Света - не могла. Она, вообще, не должна знать о существовании этого гнёздышка. Хм. "Не должна". Мало ли, что "не должна", в жизни всякое бывает. Может, разболтал кто-то, или, вообще, специально "сдал", чтобы отличиться, а, возможно, и просто, из вредности. Народ ныне не надёжный пошёл. Так и норовит предать. И, тем не менее, это - ни Света. Ни её стиль, ни её метод, ни её запах. А, чей?
   К тому же в комнате было накурено. А Света этого терпеть ни может. Кто, тогда? Прислуга бы ни посмела. У тех, кто знает об этом месте - нет ключа. К тому же и персонал не пустил бы. Я лично отдал распоряжение об этом. Остаётся только один человек. Всё сходится на ней. И запах, и сигареты, и наличие ключей, и бездействие персонала.
   Симона!
   Я перевернулся на другой бок.
   Угадал!
   Она сидела в кресле и курила. Как всегда недоодетая. Короткая кожаная юбка, короче не бывает. Нога на ногу. Туфли на высоченной шпильке со всеми возможными пряжками, заклёпками, замочками и цепочками. Блузка с декольте до пупка, и с кокетливо торчащими отовсюду элементами нижнего белья. Тонкая золотая цепочка с кулончиком. Ухоженные руки с браслетами на запястьях, длинные красивые пальцы, унизанные перстнями и с ярко красным, кричащим маникюром.
   Светло каштановые, вьющиеся волосы с лёгкой рыженой, небрежными волнами струились до плеч. Синие холодные глаза, казалось, могли принадлежать лишь Снежной Королеве. Нос, немного с горбинкой, придавал её лицу несколько жёсткий и хищнический вид. Но это её не портило, скорее, наоборот, наполняло холодный взгляд некоторой целеустремлённостью, отчего родство со Снежной Королевой выглядело ещё очевиднее. Я, лично, всегда считал, что фамилия у неё должна быть ни Баркан, а какая-нибудь Андерсен или Олафсен. Хельга Ферьестад, например. Или любая другая Брумгильда Самуэльсон. Но, что есть, то и имеем. Ха! Ха! Ха! Шутка! Игра слов, то есть.
   Ну, а лицо у Симоны, при почти полном отсутствии косметики, но с нужной степенью натуральной белизны и при природном румянце, естественного происхождения, да ещё и с едва заметными веснушками под глазами, являлось предметом зависти очень многих. Почти всех. Я имею в виду женщин и девушек. Вот так. Короче, школьница в выпускном классе, конечно, если не смотреть в глаза.
   В общем, хороша, если не сказать больше. Глядя на неё, хотелось петь серенады, лазить в окна и совершать безумства.
   - Как ты меня нашла?
   Лора удивлённо приподняла брови.
   - Шутишь?
   Конечно, чувство меры ей было непресуще, да и с тактичностью было ни всё в порядке. Она не читала Достоевского и путала Пушкина с Есениным, но, кто не безгрешен? У Симоны было ещё куча изъянов интеллектуального характера, компенсированного внешними формами, но, чего в ней было с избытком, и чего часто не доставало мне, так это логически настроенного сознания, природной сообразительности и того самого здравого смысла, о котором я так часто упоминал. Со всем этим ей надо было работать в криминальной милиции. С её беспардонностью и дедуктивным мышлением она бы стала генералом. Вернее - генеральшей.
   И вот, теперь, видя моё удивление, она вполне доходчиво и логично объяснила мне, как же она меня нашла.
   - Я тебя вычислила. Посуди сам, у меня ты не ночевал, дома, я проверила, ты тоже не засветился, в "Панораме" - отсутствовал. Где ты ещё можешь быть? Либо, на деловой встрече, в офисе, либо здесь, в гостинице, время проводишь. Так?
   Я кивнул.
   - Так.
   - Конечно, возможны случайности, типа встречи сослуживцев или однополчан, но в таких случаях, ты, как правило, ничего не скрываешь, и я, рано или поздно, узнала бы об этом. Так что, либо деловая встреча, либо...
   Симона в упор посмотрела на меня. Я давно уже понял, на что она намекает, но, я знал также и другое. Мадмуазель Баркан была ревнива, как венецианский мавр и шутить с ней на эту тему было очень опасно. Гораздо разумнее, в этом случае, было бы прикинуться дурачком. Что я и сделал. Блестяще, причём.
   - Не понял.
   Симона белозубо улыбнулась. Холодные синие глаза сверкнули торжеством. Нет, её не обманешь.
   - Снегов, не старайся выглядеть глупее, чем ты есть на самом деле.
   - А я и не стараюсь.
   - Не ври, я же вижу, - она наклонилась к кровати, - Тебе это не идёт.
   - Неужели?
   - А ты думал, я бы полюбила идиота?
   Услышать от Симоны комплимент, тем более, вслух, а, тем более, двойной комплимент, это я вам скажу, дорогого стоит. То есть, я умён и, к тому же, любим. Но, что-то не похоже это на Симону. Теперь уже я посмотрел на неё повнимательнее.
   Она улыбнулась.
   - Слушай, Руслан, не ищи скрытый смысл там, где его нет, - Симона, вдруг, вернулась к прежней теме, - А, что касается этого оставшегося "либо", то я всерьёз подозревала тебя в том, что именно здесь, в гостинице, ты развлекаешься с какой-нибудь шлёндрой.
   - Сима...
   - Да, милый, именно так я и подумала. И, чтобы убедиться, приехала сюда.
   Симона улыбнулась. На этот раз в её глазах не было ни льда, ни холода, ни дедукции. Лишь нечто неопределённое. То ли разочарование, то ли "нелёгкое женское счастье". Кто её поймёт, эту Гертруду Фридриксон?
   - Я сюда ехала со жгучим желанием устроить скандал. Да ещё этот педик твой, управляющий, ни хотел пускать. Мол, отдыхает Руслан Георгиевич, велено не пускать.
   - Ну, а ты?
   Глаза мадмуазель Баркан вновь сверкнули яркой льдинкой.
   - Ты же знаешь мой любимый приём?
   Я кивнул. Она очень любила бить коленкой по интимному месту. Кстати, у неё это очень неплохо получалось всегда. Говорю об этом, к счастью, не по собственному опыту. Просто, был свидетелем.
   - Знаю.
   - Ну, а дальше, ты и сам можешь догадаться. Приехала под утро, хотела застукать с поличным, а ты здесь один, да ещё и дрыхнешь, как сурок. Даже обидно стало.
   От её последней фразы за версту разило лицемерием. Как же, "обидно стало", кто поверит? Даже без логических изысков и дедукции было понятно, что Симона довольна тем, что я здесь оказался один и просто спал. Как сурок. Так что, Рогнеда Карлссон, оставь свою "обиду" для других.
   - Ну, и что теперь, обиженная?
   Симона вздохнула тяжело и начала раздеваться.
   - Дурак, ты, Руслан.
   - Почему?
   Девушка завершила процесс и забралась под одеяло.
   - Эх, Снегов, Снегов! Не ценишь ты своего счастья. Пол города безуспешно пытаются затащить меня к себе в постель, а я вот, сама к тебе пришла. Как ты думаешь, что это означает?
   - Так уж и пол города?
   - Ну, Руслан, ты точно дурак!
   С этими словами красавица выключила торшер.
  
  
   Следующее моё пробуждение случилось уже после обеда. Симона сидела в кресле, в шёлковом кимоно и смотрела телевизор. Какой-то очередной Рембо "мочил" всех подряд и спасал мир, на этот раз, судя по всему, от злых северекорейцев. Канонада стояла такая, что от неё, родимой, я, наверное, и проснулся.
   Девушка почувствовала это и посмотрела на меня.
   - Ну, что, соня, проснулся?
   Она улыбалась, причём искренне и по-доброму. Симона вообще-то часто улыбалась. Можно даже сказать, что улыбка не сходила с её лица. Но разве можно было сравнить те её улыбки с этой? Никогда! Улыбки этой барышни могли означать что угодно, только ни доброту и искренность. Она могла улыбаться злорадно и насмешливо, с цинизмом и с иронией, кокетливо и зовуще, ухмыляться сквозь зубы и посмеиваться уголками рта. Симона даже владела несколькими разновидностями сардонических улыбок, усмешек и ухмылок. Но все вместе, оптом, они не стоили одной такой, с какой она смотрела на меня сейчас. Потому что, вот так, без скрытых смыслов и тайных помыслов, она улыбалась крайне редко, почти никогда, с тех пор как научилась ходить.
   Но, кто знает, может именно сейчас, она и есть та, настоящая Симона Баркан, которой она является на самом деле и которой, до сегодняшнего момента, никто и никогда не знал? Возможно, таковой она и является где-то глубоко внутри, а все эти внешние закидоны лишь маскировка, чтобы скрыть тонкую и нежную душу? Но ведь тогда, чтобы извлечь её оттуда, из тех тайных глубин, где она пряталась, надо было очень сильно постараться.
   Значит, у меня получилось?
   Может быть, однако дело ни в этом. Главное, на данный момент, заключалось в том, что Симона была искренна со мной хотя бы в постели и, со всеми своими сложностями характера, была мне более или менее понятна. Во всяком случае, мне были ясны её сексуальные мотивы. Света же, со своим снобистским высокомерием, богатым, но сложным внутренним миром, профессурой в роду и, будь она неладна, диссертацией, совершенно достала меня своими бессмысленными ожиданиями моего внутреннего перерождения.
   С Симой было гораздо проще. Без сложностей. И с гораздо большим количеством постельных сцен.
   Ну и, что мне делать?
   Симона будто почувствовала, что я думаю о ней, и поинтересовалась:
   - Кофе будешь?
   - Было бы неплохо.
   Она вышла в другую комнату, и я услышал жужжащий звук кофемолки.
   - Тебе с коньяком?
   - Да. Спасибо.
   Девушка что-то напевала, а запах кофе уже стал вполне ощутим, когда одна очевидная мысль, вдруг, пришла мне в голову. До этого, я ни знал с чего начать разговор, но теперь, у меня появился прекрасный повод для этого.
  Ведь если я хочу узнать у Симоны что-нибудь о себе, то ни лучше ли начать именно с неё. Пойти в атаку, так сказать.
   - Послушай, красавица, ты, что, опять танцевала возле шеста?
   В следующее мгновение я понял, что она ждала этого вопроса и очень обрадовалась ему.
   - Танцевала, а что?
   - Ну, мы же договаривались!
   Память понемногу восстанавливалась. Именно сейчас я и вспомнил, что мадмуазель Баокан вовсе ни была стриптизёршей. Никогда. Скорее, наоборот. Она владела рекламным агентством и сетью магазинов в Столице и в Горске, и, как хобби, приобрела бар со стриптизом. Там я и пил с Романом. Так вот, свою некоторую неадекватность и инфантильность она выплёскивала, порой, довольно странным образом. Будучи ни в настроении, Сима шла в свой собственный бар и танцевала там возле шеста. На бис. Для души. Посетителям, кстати, очень нравилось. И, ещё: самое примечательное во всей этой истории заключалось в том, что она, Симона, владелица бара, была единственной танцовщицей в оном. Так что возможность понаблюдать за раздеванием под музыку имели лишь те, кому посчастливилось находиться в баре в момент её депрессии. Вот такие дела.
   - Разводись со Светкой. Если сделаешь это, клянусь, к шесту ни ногой. А так, извини, милый, ты мне ни указка.
   - Ну, ты же знаешь, я не могу сейчас.
   Симона пожала плечами.
   - Дело твоё.
   - Сима...
   Как это часто бывает, она завелась с пол-оборота.
   - Ну, что ты заладил, Сима, Сима... Я уже двадцать шесть лет, как Сима. Мой отец и братья и так косо смотрят на меня. Завидная невеста с положением и деньгами, всё бросила, переехала из Столицы в какой-то занюханный Горск и состоит простой любовницей у местного бандита.
   Бандита? Очень интересно. Я задумался. Ну, теперь хотя бы ясно, как она оказалась в Горске.
   Симона, тем временем, продолжала:
   - Ко мне, между прочим, сватался сын замминистра. Вот так! И я ему отказала. Понял? Из-за тебя, между прочим. Отец до сих пор мне этого простить не может. У него из-за этого чуть бизнес не накрылся.
   Я не стал больше её слушать и пошёл в душ. О своей нелёгкой женской доле девушка могла говорить бесконечно. А мне необходимо было переварить информацию. Ну, во-первых, оказывается, я ни просто бизнесмен, а ещё и бандит по совместительству. Очень хорошо. Но, зато теперь, многие реакции людей на меня становятся вполне понятными.
   Что ещё?
   Ага, во-вторых. Симона всё-таки настигла меня. В Горске. Но я был уже женат. Её, понятное дело, это не остановило. Её, вообще, мало, что может остановить, а такие мелочи, как штамп в паспорте, и подавно. Неужели она любит меня? Никогда бы ни подумал, что она способна на такое сильное и длительное чувство. Но, ведь она здесь? Здесь. А сын замминистра в полной заднице. Вот тебе и Симочка!
   А может у неё коммерческий интерес? Да нет, вряд ли. В деньгах она, конечно же, не нуждается, а чтобы развернуться ещё больше, то её папа и сынок высокопоставленного чиновника, были бы для неё гораздо полезнее, чем Руслан Снегов, провинциальный предприниматель с уголовными наклонностями.
   Я сидел в ванне и, как человек слегка раздвоившийся, пытался рассуждать исходя из двух различных мироощущений и точек зрения. Как журналист и как бандит.
   Бррр! Час от часу не легче!
   И происходило это именно потому, что на данный момент, я, действительно ещё не сформировался. Или, не сделал выбор в ту или иную сторону. То есть, время в котором я сейчас находился, было то, откуда появился бандит. Это - понятно. Но, время - временем, но внутренне-то я бандитом не стал. Совсем нет. Да, я и не журналист уже, но и ни бандит ещё.
  Некий плохо слипшийся конгломерат. Смесь. Незавершённость.
   Но, с другой стороны, это давало неоспоримое преимущество мне, нынешнему, раздвоившемуся, в том, что касалось самооценки. Это была очень хорошая возможность посмотреть на себя со стороны и оценить непредвзято. То есть, одна часть меня, теперь, могла дать нелицеприятную оценку другой моей части, причём, без слов. Зачем? Словами можно и соврать или слукавить. Здесь же, в моём случае, один Снегов, может оценить слова и поступи другого, абсолютно без слов. Тот же Снегов, которого оценивали, поймёт выставленную оценку лишь посредством мыслей, чувств и ощущений.
   Вот так. Сплошная диалектика с психоаналитикой. Самоанализ синтезированной личности после её разделения на две составляющие.
   Зигмунд Фрейд - отдыхает!
   С этой мыслью я и вышел из душа. Симона лежала на диване, свернувшись симпатичным клубочком, и ласково смотрела на меня. Казалось, что и не было только что этого, искрящегося раздражением, всплеска. Быстрая, почти мгновенная отходчивость, была одной из её черт. Она так же быстро успокаивалась, как и заводилась. А, выплеснув эмоции, уже в следующий миг, из дикой необузданной пантеры, превращалась в покладистую и ручную, белую и пушистую кошечку.
   На низком ночном столике возле дивана, стояла чашка с кофе. Горьковатый аромат уже заполнил всю комнату. Сев рядом с Симой на диван, я взял чашку и сделал маленький глоток.
   - Спасибо!
   Как и всегда, кофе был изумительный. Наверное, для всего на свете необходим талант. Симона, например, совершенно не умела готовить. То немногое, что я вынужден, был употребить, то есть, еда в её исполнении, была, мягко говоря, ни совсем съедобна. Это и не удивительно. У неё было другое предназначение в этой жизни. Представить же её в фартуке, да ещё и у плиты, готовящей нечто для кого-то, было совсем невозможно. Я бы скорее представил в этом качестве себя самого, чем Симу, но, тем не менее, не надо спешить записывать ей это в минус. Каждому - своё. Ибо кофе, приготовленный Симоной, стоило его только лишь попробовать, тут же перекрывал все её огрехи в кулинарии, так как, воистину, был божественен. Необходимой крепости, нужной сладости и, той степени горячести, при которой, от кофе, получаешь истинное удовольствие.
   - Руслан!
   - Да?
   Симона поправляла волосы, причём таким образом, что кимоно на ней стало как-то незаметно съезжать и распахиваться, приоткрывая многочисленные прелести, делая это в нужном ракурсе и в необходимой для такого случая степени обнажённости. Это был ещё один из её талантов. У девушки это получалось всегда вовремя, почти всегда к месту и как раз в тех объёмах, когда становилось понятно, что видишь перед собой именно красивую женщину, а не начинающую нудистку.
   Убедившись, что я всё рассмотрел и, дав мне время оценить по достоинству увиденное, Симона томно прошептала:
   - Ты меня любишь?
   Мне бы очень хотелось увернуться от этой темы, но при подобной попытке, я бы очень сильно рисковал. Становилось очевидно, что сейчас, когда мне необходима была кое-какая информация о своей нынешней жизни, Симона была настроена исключительно на секс. Нестыковка. К тому же, я знал, что если этого самого секса красавица ни получит в нужном количестве, то произойдёт следующее: она поедет в свой собственный бар и, на радость всем присутствующим, будет выпендриваться под музыку возле шеста. Публика станет лицезреть её прелести, мужички будут похотливо осматривать её маслянистыми глазками, а она, будет постепенно раздеваться, самоутверждаясь в танце, компенсируя этим то, чего не получила от меня.
   Сегодня этого нельзя допустить.
   Но, чтобы не отвечать на прямой вопрос по поводу любви, необходимо было слукавить. И, уж если Сима знала меня как свои пять пальцев, то и я, поверьте, зря время не терял. Была у меня одна хитрость в запасе. И, хотя мы были знакомы уже лет пять, отсутствие постоянной совместной жизни до некоторой степени обостряло наши чувства. А, зная Симону, я был уверен, что, если сейчас задать ей какой-нибудь неконкретный, но, обещающий стать в перспективе серьёзным, вопрос, то она, чтобы избежать обсуждения оного, решит каким-то образом форсировать события, например, начнёт раздеваться. В итоге, мне не придётся отвечать ей, люблю я её, или нет, и, что тоже немаловажно, она не уедет в свой бар на танцульки.
   Исходя из вышесказанного, я, очень серьёзно, сказал:
   - Симона, нам надо поговорить.
   - Ну, уж нет!
   Она начала снимать халат.
   - Успеем наговориться.
   Лампа в очередной раз погасла.
   Всё-таки, я очень хорошо изучил мадмуазель Баркан. Зачёт!
  
  
   Когда говорить было можно, я уже и не знал, что сказать. Все мысли улетучились из головы. Что ни говори, а барышня умела оглуплять и, к тому же, выматывала до изнеможения.
   Я протянул руку к ночному столику, взял чашку и залпом выпил остывший кофе.
   Сима погладила меня по щеке, потом подвинулась ближе, прижалась всем телом и, утомлённым, чуть дрожащим, немного с хрипотцой, голосом, прошептала:
   - Сказка моя...
   Затем, погладила по животу и поцеловала в плечо.
   - Ты мне что-то хотел сказать?
   Ага. Хотел. Но теперь, я и не знал, с чего начать. Признаться, разве что во всём и рассказать про своё раздвоение? Нет. Ни пойдёт. Симона девушка разумная и без мистификаций в голове. Вряд ли поверит. Подумает, что я, либо что-то темню, либо задумал какую-нибудь очередную гадость. Конечно, она неравнодушна ко мне, но ни настолько, чтобы проглотить такую аллегорию.
   Или, например, сказать ей, что я ничего не помню после аварии, что, как раз таки, не сильно отличается от истины. Мол, помню, но не везде, не всегда и ни обо всём. Что, я, собственно, знаю наверняка?
   То, что я, то ли, бизнесмен, то ли, бандит, то ли, тот и другой, одновременно? То, что Света - моя жена и думает только о диссертации. То, что Симона приехала из-за меня в Горск, бросила всё в Столице, возможно, любит меня или убедила себя в этом и, на данный момент, является моей любовницей, требующей от меня развода со Светой. То, что была авария, и со мной что-то произошло, возможно, что-то с головой. Хотя, как сказать, в ванной я тщательно осмотрел себя. Никаких новых шрамов. Только афганские.
   М-да. Не рассказывать же ей про разделительную полосу, про паспорт, про бар...
   Стоп. Жанна!
   Я уже открыл, было, рот, чтобы спросить, но, в последний момент, удержался. Нет. Задавать Симоне вопрос о Жанне нельзя. Кто знает, откуда и от кого она узнала о ней. Так что - не сейчас.
   Жанна умерла, и хватит об этом. Пока. Достаточно уже будоражить себя воспоминаниями. К тому же, если бы Жанна была жива, разве находился бы я сейчас здесь, в постели с Симоной? Наверное, нет.
   А почему, наверное? Я, что, сомневаюсь в этом?
   Где-то глубоко внутри меня что-то кольнуло. Я вздрогнул вначале, а потом, наверное, чтобы подальше спрятать, усмехнулся недобро своим собственным мыслям.
   Ну, ты, Руслан, и сволочь!
   И, кстати, получается так, что не только я сам, о себе, такого мнения, но и ещё многие так думают. А кое-кто и говорит.
   Нина Александровна, например.
   Вот так.
   Так что, Жанна умерла на данный момент. И, точка. Кто остаётся?
   Андрей?
   Да, Андрюха, конечно, остаётся, но о нём, как и о Жанне, почему-то говорить тоже ни хотелось. Какой-то внутренний тормоз останавливал. Нина Александровна и бармен уже дали понять мне, что темы этой, об Андрее, до выяснения всех обстоятельств, лучше не касаться. И, если они, в силу моего положения, были относительно корректны в риторике, то от Симоны этого ожидать ни приходилось. Выскажется по полной программе. Уж поверьте! Но, что с того? Пусть высказывается. Заодно и узнаю обо всём. Хоть и в эмоциональной форме, но зато без намёков и недомолвок. Может быть так и сделать?
   Может быть. Но сначала, до разговора о Борееве, необходимо решить ещё один вопрос. Причём - прямо сейчас. Решу его, и всё станет гораздо проще. Сразу же.
   Спеша осуществить задуманное, я резко подскочил с кровати, задев своей неуклюжестью задремавшую Симу. Она открыла на мгновение непонимающие глаза, но, слава Богу, не проснулась. Она лишь перевернулась на другой бок и продолжила спать.
   Это - хорошо! Это - очень даже замечательно! Я имею в виду то, что Сима не проснулась. Пусть поспит немного. Здоровый продолжительный сон полезен всем. И Симоне, в том числе. Я же, пока, кое-что проверю. Главное сейчас незаметно выйти из номера. Чтобы милая не услышала и чтобы вопросы не задавала. И, чтобы логику свою, женскую, понапрасну не применяла. Не растрачивала бы попусту. А держала бы всё это богатство в себе, глубоко внутри, и, чем глубже, тем лучше.
   Фу, ты, ну, ты! Что это меня понесло?
   Я тихонько вышел из комнаты и, в тот же миг, впервые за всё время, что во мне обнаружился бизнесмен и бандит, являвшийся по совместительству хозяином гостиницы, я воочию и по-настоящему убедился в том, что скупать недвижимость в провинции является вещью полезной, выгодной, а где-то даже и приятной. Ибо на диване, постиранная и выглаженная, а в нужных местах накрахмаленная и отутюженная, вычищенная и стерильная до уровня одноразового шприца, аккуратно была разложена моя одежда.
   Вот это - сервис!
   Я быстро оделся. Симона спала, разметав волосы по подушке, похожая во сне на капризную, но очень красивую куколку.
   Спи, милая! Спи, пока я ни приду.
   Я "на цыпочках" вышел из номера и тихонько прикрыл дверь.
   Теперь - вперёд! Будем убеждаться.
  
  
   У самого кладбища я остановился. То, что я собирался сделать, было бы, конечно, сумасшествием, случись подобное 30 апреля. Но на календаре уже было 3 мая, ближе к вечеру, и для данной даты моё нынешнее действие выглядело вполне нормально. Я бы даже сказал - логично, ибо за отчётный период, с 30.04.93г. по 03.05.93г., очень многое произошло.
   Даже слишком многое.
   И поэтому, теперь, пока Симона спала и, прежде чем задать ей несколько интересующих меня вопросов, мне необходимо было кое в чём убедиться. Причём, обязательно лично. Ни с чьих-то слов, нет, ибо доверие - вещь многоликая, а увидеть собственными глазами. Лицезреть воочию, а далее, исходя из того, что увижу и действовать.
   Короче говоря, я пришёл сюда, на кладбище, чтобы посмотреть на могилу Жанны. Вот так. Не более, но и не менее. Журналист, кстати, именно для этого сюда и приехал. А раз так, то надо убедиться.
   Убедиться?
   Да, убедиться, потому что есть сомнения. Небольшие, правда, но - есть. Безосновательные, конечно, но имеющие место.
   С одной стороны, её дом, заброшенный и нежилой на первый взгляд, но с меняющимся количеством ржавых петель на калитке, сомнительным наличием забитых "крест-на-крест" окон и стёкол в них, изменяющейся трухлявостью забора и прочей мелочёвкой, вползшей в меня посредством странных, двойственных ощущений во время моего недавнего посещения заброшенного дома.
   С другой стороны, все эти "галлюциногенные" штучки о том, что я её вижу, то под дождём, то возле Менгира, но в то же время, никакой конкретики, кроме той самой Симкиной фразы, как заклятье звучащей у меня в ушах: "Руслан, передай привет Жанне!"
   В общем, я решил так: убедиться самому в том, что Жанна мертва уже семь с половиной лет, и тут же мчаться обратно, в гостиницу, и задавать Симоне вопросы. С пристрастием и до изнеможения. Пусть рассказывает и припоминает. И пусть требует, что хочет. На этот счёт, кстати, у меня имеются маленькие мужские хитрости. Например, я могу сказать, что люблю её. Кстати, ни такая уж это и ложь вовсе. Это обрадует Симу, развяжет ей язык, сделает её милой, кроткой и покладистой, каковой она бывает крайне редко и, как я уже заикнулся выше, это моё "признание" будет ни так уж далеко от истины. Трудно отрицать очевидное, но в последнее время, я совсем по-другому смотрю на Симону. Ни так, как тогда, в Столице, в морозный зимний вечер.
   Если этого окажется мало, то пообещаю развестись со Светой. А почему пообещаю? Мы и так, фактически, эмоционально и физиологически, давным-давно разведены. Де-факто, так сказать. Я даже затрудняюсь вспомнить, когда же в последний раз мы делили с ней супружеское ложе. А вот это самое обещание развестись Симу однозначно порадует. Чисто по-женски. Победа над соперницей в долгой и изнурительной борьбе. Что может быть слаще?
   В конце концов, я могу пообещать жениться. Как крайность. Как последнее средство. И вот тогда, Симона просто обязана будет рассказать мне всё, что знает. До последнего незначительного фактика.
   Как невеста своему жениху.
   Вот так!
   Примерно это и пронеслось у меня в голове, когда я входил в огромные, величественные, кованые ворота, расположенные внутри арки, наподобие Триумфальной, в верхней части которой, замысловато-витиеватой вязью, смесью арабской каллиграфии и кириллицы, было выведено: "Упокойтесь с миром!"
   Этого явно не было в моё последнее посещение. Уверен, что новые хозяева похоронного бюро, запечатлев эту трогательную пошлость в металле и бетоне, однозначно включали часть её рыночной стоимости в счёт накладных расходов ритуальной услуги на каждого усопшего.
   Я представил себе тёщу (почему именно тёщу?) хозяина ритуально-похоронного бюро по эскизам которой ваялся этот шедевр. Мне виделось нечто расплывшееся и бесформенное, с тонкой полоской усиков под носом, с огромной бородавкой на щеке, которую она постоянно треплет и от вида коей, тёщи то есть, зятю хотелось уйти и напиться. Наверное, зять был готов очень на многое, лишь бы "мама" успокоилась и чтобы её творческий порыв, однажды воплотившись в жизнь, наконец-то иссяк совсем.
   И вот, шедевр появился на свет! "Мама" довольна! "Мамины" подруги лопаются от зависти. Всё! Теперь можно и покойничками заняться!
   Ух! Ну почему я такой злой?
   Кстати, учитывая всё происходящее со мной в последние несколько дней, могло выйти и так, что хозяином этого злосчастного бюро, зятем "мамы", той, что с бородавкой на щеке и с усами под носом, мог быть и я!
   Свят! Свят! Свят!
   Конечно, нет! Я облегчённо вздохнул и продолжил путь. Светкина мама была и ни бесформенная, и ни расплывчатая, без усов и бородавок, ну и самое главное, тяга к, подобного рода, творчеству, к монументальным шедеврам в специфических местах, у неё напрочь отсутствовала.
   Ибо, она была лингвистом.
   И филологом, вдобавок.
   С мировым именем, к тому же.
   Я мысленно перекрестился. Идиотское предположение растаяло, как дым.
  Вообще-то, синтез журналиста и бандита - это гремучая смесь. Но в том-то и дело, что смесь, а не единое целое. А мне, нынешнему, пора бы определиться с параметрами и стать самим собой. Взять что-то от журналиста, часть - от бизнесмена, возможно, и от бандита что-нибудь прихватить и, слиться воедино. Нынешняя же двойственность моя, мало того, что действует на нервы, грозя свести с ума окончательно, так она ещё и влияет на других ненужным, неестественным образом. Так как мои поступки нынешние, в силу неопределённости сознания и отсутствия целостности, могут увести меня, чёрт знает куда. Туда, откуда можно и не вернуться. Причём - никогда. А не хотелось бы.
   Так что надо поспешить.
  
   Вообще-то, я хорошо помнил путь к Жанне. И, хотя прошло много лет, тем не менее, продвигался я уверенно и быстро, лишь сверяя с памятью появляющиеся повороты и примечательные ориентиры в виде роскошных памятников и древних склепов, замеченных мною в своё последнее посещение.
   Заросли какого-то ползучего растения, название которого я давно забыл или не знал никогда, разрослись довольно буйно и очень даже красиво. К месту, я бы сказал. Они росли с обеих сторон дороги и, цепляясь за искусственный каркас, смыкались вверху, образовывая густо-зелёный арочный тоннель, протянувшийся на всю длину дороги и внутрь которого, слабо, но в необходимом количестве, проникал свет, создавая некий, вполне необходимый для данного места, фон, удачно гармонирующий с общей аурой кладбища.
   Отцветающая сирень дарила миру свои последние, наиболее насыщенные запахи, особенно остро ощущаемые среди изъеденных временем могил и надгробий, давно уже забывших, когда их хозяева в последний раз заглянули в глаза бесконечности и, попрощавшись с миром, отправились в вечное небытие.
   Где-то здесь.
   Я остановился. Ветер лениво шелестел листвой в кронах деревьев. Как тогда! Гравий мерно шуршал в такт шагов и, незаметно для самого себя, ко мне стали возвращаться те же чувства и ощущения, та боль от утраты и невыносимая горечь от потери, которые были во мне тогда, давным-давно, когда я не был ни журналистом, ни бизнесменом, даже бандитом ещё не стал, а был простым молодым парнем, двадцати одного года, только что вернувшимся с войны, оставшимся живым после этого и, так несправедливо лишённым того, чего у других, возможно, было в изобилии.
   Тогда я был юн, почти мальчишка, а потому не мог, да и ни хотел притворяться. Я был искренен в своём горе. Я не думал о том, что могут сказать другие, увидев меня плачущим на могиле. Во мне тогда не было ни цинизма, ни притворства, изрядно накопленного теперь, за годы "взрослой" жизни. Не было ни хитрости, ни лукавства, ни лицемерия, в изобилии имеемого ныне и тщательно хранимых где-то глубоко внутри себя и аккуратно разложенных по полочкам на все случаи жизни.
   И всё-таки, до конца искренним, естественным что-ли, таким, каков я есть на самом деле, вернее - существовал изначально, я был именно тогда, только тогда, и каковым, за все последующие годы, мне, пожалуй, ни удалось стать ни разу. И, наверное, понимая это и инстинктивно осознавая, я, оказавшись на том же самом месте, где произошло одно из немногих откровений с самим собой и от которого никогда не станет стыдно, вдруг, каким-то неведомым путём, стал ощущать и чувствовать примерно то же самое.
   Как тогда!
   Но в жизни - всё ни так. В теперешней, я имею в виду. Потому что уже в следующее мгновение всё встало на свои места, мир вернулся на круги своя, а романтика юности приказала долго жить. Всё-таки, эти юношеские сентенции произошли со мной довольно давно, а с тех пор очень многое изменилось. Я сделал лишь шаг и посмотрел на могилу. При первом же взгляде романтический туман рассеялся. Я остановился и меня, вдруг, всего затрясло.
   Не может быть!!!
   Вокруг всё было то же самое: и аллея, и деревья, и могилы. Всё - то же.
   Но...
   С памятника на меня смотрела ни улыбающаяся Жанна, а...
   "Господи!"
   Я присел на скамейку. Мне, вдруг, во всех подробностях вспомнилось то странное видение, да даже и ни видение, а так, всплеск памяти, произошедший четыре года назад в ночном ресторане города Беркучанска. Тогда я беседовал с Жанной из Борчева.
   С Жанной!?
   С какой из них?
   Чёрт побери! Но ведь тогда мне действительно показалось, что ...
   А, что мне тогда показалось? Нет. Не может быть.
   Точно. Не может. Потому что тогда был 1989 год, а сейчас - 1993-й!
   Но ведь я видел!!!
   Да. Видел. А я и сейчас вижу. Только...
   Только вместо Жанны, как и тогда, в Беркучанске, на том же самом месте, где раньше лежала она, мне привиделось...
   Я закурил нервно.
   Разрозненные осколки памяти хаотично перемещались по мозгу, словно осколки льда в весенней реке. Жизнь и воспоминания о ней перемешались в голове будто порвавшаяся, а потом неправильно склеенная кинолента, где за четвергом следовал вторник, а после апреля наступал январь. Но, с другой стороны, кое-что, всё-таки, становилось ясным, как божий день.
   Парадокс?
   Вряд ли. Просто теперь, мне, становились ясны и понятны все намёки и недомолвки в отношении меня и...
   Там, где раньше стоял памятник Жанне, теперь, на том же месте, стояли две "времянки" и, читая то, что было на них написано, мне становилось дурно. До звенящей пустоты в голове.
   Всё! Кранты!
   На первой из них была такая надпись:
   БОРЕЕВ АНДРЕЙ СТЕПАНОВИЧ
   (17.12.64 - 08.03.93)
   А на второй:
   БОРЕЕВА ЛИДИЯ МИХАЙЛОВНА
   (16.04.39 - 17.03.93)
  
   Вот так. Прочтя это, я вспомнил всё. До мелочей. О том, что случилось ТОГДА, 8 марта 1993 года, в Международный Женский День.
   Светлана Анатольевна Снегова в тот день, естественно, была занята своей диссертацией. Её, вообще-то, мало, что интересовало в последнее время, кроме её собственного научного труда. Она его просто холила, лелеяла и души не чаяла, одновременно. Это был, собственно, её единственный и самый любимый мужчина. Научный труд, я имею в виду. Действительно, "на фиг" муж, когда ОН есть?
   Скажу честно, я сделал всё, чтобы как-то изменить ситуацию. Старался на совесть. Всё, о чём говорят, что требуют и на чём настаивают современные женщины, выступая в многочисленных ток-шоу.
   Исполнил, как положено.
   Внимание и чуткость, цветы и подарки, трепетное отношение и искренние попытки понять и постичь глубокий и богатый внутренний мир жены имели место на протяжении нескольких месяцев и, как мне казалось, могли и айсберг растопить. И всё это, между прочим, деликатно и психологически выверено, да к тому же и искренне, чёрт побери! Бог свидетель! В общем, сделал всё, что было возможно в человеческих силах и, теоретически, никто ни должен был бы устоять.
   Бесполезно.
   В ответ, лишь механические благодарности, замороженные улыбки, неприязнь и раздражительность в глазах, а также настойчивые намёки на занятость, резко переходящие в требования оставить её в покое и не мешать работе.
   В конце концов, моё терпение лопнуло.
   Да, пошла ты!
   И, когда 8-го Марта, в ответ на поздравление, Света, процедив что-то сквозь зубы, скрылась в своём домашнем кабинете, я не выдержал. Сучка неблагодарная! Да если бы ни я, то ни кабинета, ни его насыщенности, ни, тем более, самой диссертации, не было бы и в помине.
   Я был взбешён! Уединившись в гостиной, я выпил коньяку и, как это часто бывало в последнее время, тут же вспомнил о Симоне. Вот кто действительно оценит!
   И она оценила!
   Мы с ней пили и занимались любовью целый день. С самого утра. В разных местах и заведениях. И очень быстро я забыл о том, что, изначально, стало причиной всего этого. Симона вылечила. Она это умела и, в отличие от жёнушки, была рада мне, причём - искренне и почти ничего ни требовала взамен. Вот так. Ну, лишь маленький пустячок. Я уже говорил об этом. Для Симоны это было принципиально. Я должен был развестись со Светой.
   Но, клянусь, тогда, 8-го Марта 1993 года, об этом не было сказано ни слова. Только коньяк и секс. Больше ничего.
   Мы побывали в "Панораме", отметились в гостинице, заезжали в офис, потом останавливались где-то в лесополосе на шоссе Беркучанск - Горск...
   Было уже темно. Шёл проливной дождь, по-моему. Не помню точно. Мы ехали с Симой куда-то, не знаю куда, весёлые и пьяные. И жаждущие друг друга ещё и ещё...
   И тогда, красавица стала раздеваться.
   Прямо в машине.
   На ходу.
   Я поздно увидел кого-то перед собой. Среагировал. Нажал на тормоза и свернул в сторону.
   Но было поздно!
   Пешехода размазало по асфальту, а машина, на полной скорости вылетела в кювет.
   А пешеходом оказался Андрей Бореев.
   Андоюха!
   Чёрт!!!
   Хотелось рвать и метать. Кричать и выть. И биться головой обо что-нибудь твёрдое. Но былого не вернёшь. А теперь, к тому же, ничего не изменишь. При всём желании, и ни за какие деньги.
   Потому что Андрей Бореев мёртв!
   Навсегда!!!
  
   Пространство медленно погружалось в полумрак. Воздух становился всё более густым и насыщенным по мере того, как солнце клонилось на заход, тени удлинялись, и, казалось, вот-вот сольются с постепенно наступающей ночью.
   Темнело быстро. Засыпающие цветы источали тонкий, немного горьковатый аромат перед тем, как заснуть до утра. Стало заметно прохладнее. Мокрая трава блестела в заходящих солнечных лучах, впитывая последнее тепло исчезающего светила.
   Когда же последний луч солнца исчез за горизонтом, всё замерло на миг. Мир застыл, отсчитывая последние мгновения исчезающего дня, и вот, секунду спустя, всё вокруг наполнилось уже ночными, отличными от дневных, звуками. Природа, словно меняла знак, уступая место ночным сущностям, живущих по иным законам, рождённых в серости полумрака, на границе дня и ночи и от того не всегда понятные нам, тем, кто принадлежит дневной стороне.
   Жанкину могилу я так и не нашёл. Я планомерно обыскал всё вокруг, весь прилегающий участок кладбища, осмотрел каждую надгробную плиту, каждый памятник, прочёл все надписи и эпитафии, но - тщетно.
   Её там не было!
   Факт, конечно, вопиющий, но в контексте происходящего, вполне ожидаемый. Ну, ни ожидаемый, может быть, но уж и ни экстраординарный - это точно. Короче говоря, тенденция на возникновение новых парадоксов сохранилась.
   М-да. Тенденция, конечно, сохранилась, но сомнения в её наличии, остались. В жизни всякое бывает, но, чтобы вот так, просто, пропадали могилы, это уже слишком. Через чур, я бы сказал.
   А, раз так, раз есть сомнения (в конце концов, я мог просто забыть место захоронения), то следующий шаг мой, по логике вещей, был вполне очевиден. И, если ещё совсем недавно, я собирался бежать в гостиницу и расспрашивать Симону о некоторых деталях и тонкостях своего собственного светского бытия, то теперь, надо понимать, этот опрос стоило отложить, ибо возник новый фактор, более животрепещущий.
   И, коль шёл я сюда, на кладбище, для того, чтобы убедиться кое в чём, то сейчас, учитывая возникновение новых обстоятельств, это самое "убедиться" становилось наиважнейшим фактором, почти гарантией того, что удовлетворённое любопытство впоследствии поспособствует сохранению здоровой и целостной психики, что в моём случае, особенно в плане целостности, являлось вещью очень немаловажной.
   А поэтому, признание Симоне в любви с целью получения жизненно необходимой информации, пока откладывалось, так как сейчас я всё-таки решил прогуляться к одному примечательному домику, в недавнем прошлом - пристанищу духов и воспоминаний, теперь же, на момент 1-го мая 1993 года, обители регенерирующих заборов, саморазмножающихся петель на калитке и автогонией оконных стёкол.
   Да, я шёл к Жанниному дому, ибо желал знать.
   Когда я вышел на дорогу, стемнело совсем. Лишь желтоватый свет далёкого фонаря расцвечивал темноту. Улица была пустынной. Наверное, празднование солидирующихся пролетариев настолько утомило трудящихся, что сегодня все они, не сговариваясь, решили лечь пораньше.
   Захотелось курить. Когда я полез в карман за сигаретами, рука, вдруг, нащупала какой-то незнакомый предмет. Странно, что это? Вытащив его, я развернулся к свету фонаря, чтобы получше его рассмотреть.
   Это была зажигалка.
   Ничего странного для курящего человека, если бы ни одно "но" - это была ни моя зажигалка.
   Я закурил.
   Так. Ни моя. Это точно. Но в этом факте также не было ничего странного. Ведь я мог где-то оставить свою и, случайно, взять чужую. Мадмуазель Баркан, например. Так, что же меня смущает в ней?
   Смущает? Нет, это ни то слово, которое употребляют в таких случаях. Чем, вообще, может смущать зажигалка? Да, ничем, вот только... Не знаю. Но мне, вдруг, показалось...
   Что?
   Матовая серебристая поверхность тускло светилась в моей ладони. Зажигалка удобно располагалась в руке, будто была продолжением оной, словно попала в своё исконное, родное место. И, что с того? А то, что за всю жизнь через мои руки прошли, наверное, сотни зажигалок, но эта была какая-то особенная. И я это знал. Чувствовал. Будто осязательная память проснулась от одного прикосновения и я, вдруг, понял, что она мне знакома. Я знал один её секрет, некую особенность, которая и отличала её от тысяч других, во всяком случае, для меня. Некий изъян. Небольшой и ни очень заметный, но о котором я точно знал. С определённостью. Надо просто провести пальцем по ребру зажигалки. Там должна быть небольшая выбоина.
   Так. Хорошо. А если она там есть?
   Хороший вопрос. Если там есть выбоина, то тогда, во-первых, я прекрасно знаю, откуда она у меня появилась, но в то же время, то есть, во-вторых, мне так же известно при каких обстоятельствах она исчезла.
   Я в некотором замешательстве рассматривал зажигалку, понимая всё отчётливее, что она мне хорошо знакома. Её подарила мне Жанна в одну из наших последних встреч. Она, тогда, ещё высказалась в том смысле, что раз уж по её вине я начал курить, то делать это я должен хоть с каким-то комфортом. Она поцеловала меня в щёку и, видя, что я никак не реагирую на её подарок, а просто смотрю на неё, не отрываясь, улыбнулась, и положила мне зажигалку в карман.
   Зажигалка ни была новой. Это была ЕЁ зажигалка, вещь, которой она пользовалась, и этим становилась для меня ещё дороже. Я тогда опустил руку в карман и сразу же палец коснулся той выбоины. Вытащив зажигалку, я погладил так сразу полюбившийся мне дефект. Как символ наших взаимоотношений. Жанна смутилась.
   "Это подарок на память, а не ко Дню рождения, поэтому он ни обязательно должен быть новым. Правда?"
   Я запомнил её слова.
   Ну, а исчезла она после ТОГО случая в Афганистане. После ранения. Я очнулся тогда в госпитале "в чём мать родила" и долго не мог вспомнить, где я, и что я здесь делаю. Постепенно память вернулась и первое, что мне пришло в голову тогда, это жгучее желание увидеть свои вещи. На мою просьбу об этом, медсестра, старший прапорщик медслужбы, принесла мне небольшой свёрток. Там было всё, что угодно, но зажигалки не было. Я вытряхнул всё содержимое на одеяло и долго осматривал то, что там находилось. Увы. Собственно говоря, меня зажигалка эта только и интересовала, всё остальное - по боку, но именно её там и не оказалось. Мне было так обидно, что я ещё раз уточнил у медсестры, не видела ли она её. Женщина с сожалением покачала головой. Нет. Она ничего не видела. Она знала другое: камуфляж, который был на мне в тот злополучный день, весь изрезали и выбросили, так как снять его с меня не было никакой возможности из-за спёкшейся крови. Ей было жаль, но она ничем не могла помочь. Всё, прощай подарок.
   И вот, теперь...
   Я провёл пальцем по ребру зажигалки. Иззубренная поверхность дефекта ласково царапнула кожу. Я застыл посреди тёмной улицы, будто окаменевший мезозойский реликт и чувствовал, как внутри меня поселяется прохладная пустота. Это она. Жанкина зажигалка. Давнишний подарок на память. Я сжал её в кулаке.
   Но, как?
   И, что на этот раз всё это означает?
   Что-то последнее время на мой адрес зачастили приветы из прошлого. Ну, то, что приветы получаю - ладно, и то, что из прошлого - чёрт с ними, а вот то, что отправители этих самых приветов, люди уже вполне мёртвые, кто - раньше, кто - позже, но все уже в потусторонних мирах пребывают, вот это - непонятно. К чему бы такое внимание?
   И, как говаривала одна моя знакомая, из них, из покойничков, Жанна из Борчева: "Всё это смахивает на сумасшествие!"
   Сумасшествие? Да, нет. То, что со мной происходит, это уже и ни сумасшествие вовсе. Это нечто гораздо большее. Как там я его назвал?
   Сумасшествие второго рода!
   Когда настоящее и прошлое сливаются воедино, когда между ними не существует различимых границ, когда отдельные, не связанные между собой, реальности, произвольно перетекают одна в другую, изменяясь постоянно, а ты, находясь внутри всего этого, ни в состоянии уловить этот самый момент перехода, шарахаешься по закоулкам собственных "глюков", так вот, именно это и есть наивысшая стадия сумасшествия. Наивысшая, не в смысле патологии, а в смысле качества.
   Я затряс головой. Зажигалка осталась у меня в руке.
   Ну, что ж, пойдем, посмотрим.
  
  
   Через минуту я уже бежал. Ноги сами несли меня всё быстрее и быстрее и я не замечал уже ни неровностей дороги, ни ям, ни луж, ни колдобин о которые постоянно спотыкался. Я хотел лишь одного: как можно быстрее добраться до Жанкиного дома.
   Мозг мой был переполнен новизной и, наверное, настал тот момент, когда он, действительно, ни в состоянии был ещё хоть что-то воспринимать. Постоянные вопросы без ответов были похожи на интеллектуальный запор, который мучил меня всё сильнее и поэтому, следуя той же медицинской аналогии с происходящим, настойчиво требовал такого же интеллектуального слабительного. Иначе - ступор.
   Я нёсся сквозь мглу и, те немногие, которые, возможно, видели меня в этот миг, имели полное право предположить, что наблюдают сбежавшего из больницы психа, каковой летел, рассекая ночь, а лунный диск, единственное светлое пятно в этой загустевшей черноте, злорадно хохотал мне в спину.
   Моя единственная мысль, на этот раз, была проста, как амёба. Нужно найти дом Жанны Королёвой, а дальше, действовать в соответствии с увиденным. Всё! И никаких анализов "до того, как".
   Когда до дома оставалось совсем немного, я остановился. Долговременное отсутствие беговых нагрузок уже давало о себе знать. Прерывистое дыхание толчками вырывалось из лёгких и я, задыхаясь и хрипя, уселся на скамейку.
   М-да, Руслан, форму теряешь!
   Я кивнул сам себе: да, мол, теряю, но, что с того? Это дело поправимо. Вот разберусь с этим вопросом и тут же, буквально на следующий день, займусь спортом. Брошу пить и курить, стану правильно питаться и бегать по утрам и, вообще, начну вести правильный образ жизни. По науке. А пока...
   Я достал сигареты. Зажигалка вспыхнула, освещая заляпанные грязью туфли и брюки.
   Ничего. Вымою и вычищу. Завтра. Или мне вымоют и почищут. Сегодня.
   Закурив, я облокотился на спинку скамейки, закрыл глаза и попытался расслабиться. Тучи рассеялись и над головой моей, от края до края горизонта, плескалась галактика Млечный Путь. Сотни миллиардов звёзд. Я глубоко затягивался и, выпуская дым на Луну, смотрел, как он серебрится в её свете и, клубясь витиевато, исчезает в темноте, словно заглатываемый ею.
   Всё. Сигарета закончилась. Я бросил окурок, и он, прочертив во мгле светящийся след, зашипел в луже, поверхность которой пошла кругами, поблёскивающими в свете Луны.
   Ну, теперь посмотрим.
  
  
  
   В доме горел свет. Увидев это, в начале, я понадеялся на то, что источником этого будут бездомные или бомжи, но, чем ближе приближался, тем более становилось понятным, что это ни так. Окна в доме были целы и невредимы и, по-моему, даже вымыты, от чего сверкали чистотой и прозрачностью в сероватом лунном свете. Калитка и забор также находились в прекрасном состоянии. Геометрия линий была в нужной степени параллельна и перпендикулярна, крен в сторону, волнообразность постановки и дырки в заборе - отсутствовали, ну а расстояние между досками, как и впрочем, сам размер досок был подозрительно унифицирован, что, всё вместе, наталкивало на мысль, скорее о тщательном уходе, нежели о длительной необитаемости.
   И ещё. Калитка и забор были свежевыкрашенны. Я подошёл вплотную и прикоснулся к ним рукой. Краска даже ещё не высохла и липла к пальцам.
   Вот тебе и трухлявые доски с торчащими ржавыми гвоздями!
   Ну и что теперь делать?
   Как и многое из того, что происходило со мной в последние дни, данное событие вновь поставило меня в тупик. Как поступить на этот раз? Можно, конечно, постучаться и войти. Пообщаться с хозяевами. Расспросить о том, о сём. Но, вот вопрос: кто здесь теперь живёт?
   Не знаю.
   И ещё. Ведь я был здесь, в этом доме, всего лишь два дня назад, и он был абсолютно заброшен. Здесь никто не жил и лишь духи прошлого витали вокруг него. Так?
   Так. Ну и что с того?
   Два дня назад, 1 мая 1993 года, кстати, сразу после посещения именно этого дома, я пил водку с Андрюхой Бореевым, а теперь вот, несколько часов назад, я лично видел его могилу, на которой написано, что погиб он 8 марта этого же года, а убил его, некто Руслан Снегов, то есть, я. Вот так. И нечего удивляться, потому что обитаемость дома этого - просто фигня по сравнению с пьянством на пару с товарищем Бореевым.
   Вдруг какая-то чёрная тень бесшумно метнулась на забор. От неожиданности я отпрянул в сторону и чуть не упал, споткнувшись о кирпичную загородку клумбы. Чьи-то глаза светились из темноты двумя яркими фонариками.
   Муррр.
   Это был кот. Большой, упитанный серый кот, почти неразличимый в темноте. Я почесал ему за ушами, а он, блаженно щурясь, заурчал, потом начал чесаться, затем умылся по-быстрому, и, закончив туалет, встал на задние лапы, опёрся передними мне на грудь, вытянул морду вперёд и, неожиданно, лизнул меня в нос.
   Муррр.
   Я посмотрел коту в глаза. Жёлтые зрачки его блеснули позолотой. Он отвернулся, прислушиваясь к чему-то, а потом, вдруг, взъерошился, напрягся, зашипел злобно и, "мявкнув" в последний раз, спрыгнул с забора. Его мягкое шуршащие и невесомые шаги поглотила тьма.
   Раздался лай. Из темноты двора, прямо ко мне, мощными прыжками приближалась огромная собака. Эльзасская овчарка. Я сделал шаг назад.
   -У-тю-тю! Собачка! Нехорошо лаять. Что ж ты гавкаешь так громко? Разбудишь всех!
   - Кто там?
   Я вздрогнул. Сердце бешено заколотилось, а "мурашки" волнами побежали по коже. Дверь в дом была приоткрыта, и в светлом пятне дверного проёма вырисовывался изящный силуэт женской фигуры.
   - Кто здесь?
   Ноги у меня начали подгибаться и, чтобы не грохнуться на землю, я схватился за забор. Резкий запах краски ударил в нос, несколько отрезвив замутнённые мозги.
   Это её голос!!!
   Я бы ни смог описать всего того, что сейчас происходило во мне. Для этого, наверное, не существовало слов. И всё же, с полной уверенностью я мог сказать одно: это был её голос. Голос Жанны. Той, что ушла из жизни давным-давно, и теперь...
   Но ведь этого не может быть!
   А почему не может?
   Странный вопрос. С каких это пор мёртвые вот так, запросто, разговаривают с живыми? Что бы я там ни думал обо всём происходящим, и что бы там со мной самим не происходило в последние дни, но до сих пор было ясно: Жанна умерла! Я видел её могилу. Ни с чьих-то слов, а лично. Сам. Я рыдал на ней и мне кажется, что я помню до сих пор горький вкус тех слёз.
   Но ведь сегодня, всего лишь час назад, я этой могилы так и не нашёл! Ну и что? Плохо искал, наверное, вот и всё. Нет, ни всё! Есть ещё очень многое, но сейчас...
   Стоп. Думаю, самое лучшее, что можно сделать именно сейчас - это развернуться и уйти, потому что этот голос не может принадлежать ей.
   А для чего же я сюда приходил? И, вообще, чего я ждал? Что я рассчитывал увидеть, придя сюда? Ни надо лукавить. Надо лишь признаться в том, что где-то в глубине души чего-то подобного я и ожидал. Так?
   Нет. Ни совсем. Конечно, я ожидал чего-то необычного, не спорю. Но, честное слово, ни этого. Ни её голоса. Да и как я мог ожидать подобного, если она... Чёрт возьми! Она умерла и уже давно принадлежит совершенно другому миру. Миру теней. Потустороннему миру, а потому недоступному для всех ещё живущих!
   Вдруг, одна мысль, совершенно безумная в иной ситуации, но вполне нормальная теперь, когда в течение трёх дней ты, изначально холостой, потом, вдруг, оказываешься женатым; из столичного журналиста переквалифицируешься в провинциального бандита; сначала пьёшь водку с покойничком, а далее вспоминаешь, что сам же и убил его; и вот, напоследок, когда, казалось, уже нечему удивляться, отчётливо слышишь голос ещё одной, пусть любимой когда-то, но всё же, теперь, давно уже похороненной, девушки; так вот, в этот самый миг, ко мне в голову пришла одна неожиданная мысль.
   А может быть, я сам уже умер?
   В этот момент дверь начала закрываться.
   - Марсель, место!
   Собака завиляла хвостом и с готовностью полезла в будку.
   Что за идиотские мысли на ночь глядя? Умер, не умер, что за бред? Конечно, я жив, как же иначе? Это совершенно точно! Ну, я-то знаю, что я жив, и не нуждаюсь в доказательствах очевидного. Но...
   Дверь продолжала неумолимо закрываться. Надо крикнуть! Надо привлечь к себе внимание! Это же Жанна! Она узнает мой голос! Должна узнать! Обязана!
   Обязана? Я застыл на месте. С чего бы? С чего бы это ей узнавать мой голос? Тем более, обязательно. "Обязана". Ничем она мне не обязана. К тому же, столько лет прошло. Да полно, она ли это?
   Дверь почти закрылась. Осталась лишь маленькая светлая щель внизу.
   Ну! Снегов, ты ведь для этого и пришёл сюда, а теперь, что, струсил? Давай же, крикни, позови её! Чего же ты онемел, как статуя? Что, боишься? Чего? Давить друзей на "Джипе" ты мастак, а поговорить с умершей девушкой, что, кишка тонка!?
   Ну, ты Руслан и сволочь!
   Трус!!!
   Я открыл, было, рот, но язык словно прилип к гортани. Попытка издать хоть какой-то звук не увенчалась успехом. Из горла вырвалось лишь хрипение, и я закашлялся.
   Хлоп! Дверь закрылась.
   В этот миг я почувствовал, что могу говорить.
   - Жанна!
   Голос прозвучал так громко, что мне показалось он в состоянии разбудить всех покойников на свете. Эхо многократно повторилось, постепенно растворяясь в темноте переулков. Сейчас все проснуться.
   Плевать!
   - Жанна, это я!
   После моих криков стало очень тихо. Даже овчарка перестала скулить и застыла на месте, поглядывая с опаской в мою сторону. Мир застыл в ожидании.
   За закрытой дверью кто-то стоял. Не знаю почему, но я был уверен в этом. Мне казалось, что я вижу молодую женщину, остановившуюся перед дверью и думающую о том, слышала ли она своё имя или ей показалось. Секунды тянулись медленно, с неохотой, будто им что-то мешало. Ждать дальше, было просто невыносимо, и я решил крикнуть ещё раз. Я уже открыл, для этого рот, но тут дверь неожиданно отворилась. Женская фигура вновь появилась на крыльце дома. В этот миг порыв ветра качнул дерево и его листва, заслонявшая до этого лунный свет, плавно отошла в сторону.
   Это была она! Жанна!! Но, как?
   И тут я разозлился сам на себя. Чёрт побери, сколько можно!? "Но, как?", "Но, как?". Заладил одно и то же, как попугай. Замкнуло, как пластинку заезженную: "Но, как?", "Но, как?" Хватит "какать"! Пойди и разберись, в чём дело. Кто такая и как зовут. Раз уж начал, то доведи дело до конца.
   Если ни сейчас, то когда?
   Вперёд!
   Я открыл калитку и сделал несколько шагов по гравиевой дорожке вглубь двора. Овчарка выскочила из конуры и угрожающе зарычала.
   - Место, Марсель!
   Девушка начала спускаться с крыльца. Цок-цок. Каблучки по ступенькам. И это действительно была Жанна. Во плоти и крови. Я это понимал всё отчётливее, и, с каждым её шагом, в голове всё более мутилось от переизбытка чувств, а каждый её "цок", каждое движение сближало нас всё ближе и ближе, хотя и понимал, что этого не должно быть.
   Но ведь было?
   Расстояние между нами сокращалось. Цок-цок. Ко мне приближалась она, Жанна, та же самая, только немного старше, чем ТОГДА. Сформировавшаяся красавица лет двадцати восьми. Не более. Уверенные движения. Естественная походка. Грациозная, без напряжения, пластика тела. Развивающиеся волосы.
   "О, Боже!"
   Сердце упало куда-то глубоко-глубоко и, наверное, я перестал дышать.
   "Я сплю?"
   Приближаясь, она пристально смотрела на меня и, узнав, в недоумении остановилась.
   - Ты!?
   Я сделал ещё несколько шагов. Какие-то обрывки мыслей заструились в сознании, не похожие и не относящиеся друг к другу, будто ассоциации различных реальностей. Ощущения прошлого, разного прошлого, отличные одно от другого, стали накладываться друг на друга, от чего в голове возник полный сумбур. И из него, из сумбура, из неуправляемого хаоса чувств, к моему глубочайшему изумлению, стала выкристаллизовываться одна невероятная, но страшная догадка. Нет, ни догадка, а вполне твёрдое убеждение. Мысль, от которой мне стало нехорошо.
   "О, Господи!" Но было уже поздно.
   Она не умирала!
   Никогда!!
   Чёрт побери!!!
   - Что ты здесь делаешь?
   Я еле разлепил пересохшие губы.
   - Жанна...
   Она скрестила руки на груди. В словах её прозвучала подзабывшаяся горечь.
   - Надо же, явился. Спасибо, что пришёл через столько лет.
   Глаза её гневно блеснули. И в этом блеске было столько чувств, столько невысказанных упрёков, столько горечи и обиды, что я непроизвольно сделал шаг назад.
   - Жанна. Я хо...
   - Как ты посмел сюда прийти!?
   Я смотрел на её возмущённое лицо, на вспышки негодования в глазах, слушал интонации её голоса и начинал понимать всю чудовищность ситуации.
   "Она не умирала!"
   А если это так, и она всё это время так и прожила в Горске, а я... А, что я? А я преспокойно учился в Столице, привёз оттуда жену, стал бизнесменом, потом - бандитом, затем ещё и Симона сюда прикатила. Чёрт! И это всё на глазах у всех, ни скрываясь и... И я ведь действительно ни разу к ней не зашёл!
   Но ведь она умерла!
   "О, Боже, что я наделал!?"
   Я замер, не дыша.
   "Но, откуда же я знал!?"
   Сделав шаг навстречу, я остановился. Пёс зарычал, но Жанна сделала ему знак, и он затих. Что же делать? Мысль работала лихорадочно, но ничего умного я придумать никак не мог. Да и что говорить в такой ситуации? Все слова, какими бы они не были, всё равно не выразят и не докажут ничего. Да она и не поверит.
   А я сам бы поверил? То-то и оно, что нет. И, что дальше? Я задумался.
   От одной мысли, что Жанна была жива и всё это время находилась в Горске, являясь свидетельницей всех моих художеств, меня бросило в жар.
   Чёрт!
   Что остаётся? Ага. Остаётся авария.
   - Жанна, выслушай меня, пожалуйста.
   За это время гнев её немного поугас и она холодно кивнула.
   - Говори быстрей.
   - Послушай. Ты ведь знаешь, я попал в аварию...
   В её глазах вновь вспыхнуло возмущение, и она уже готова была выплеснуть его на меня, но я просительно замахал руками.
   - Пожалуйста, не перебивай, прошу тебя!
   - Хорошо. Только поторопись!
   Я постарался говорить быстро, чтобы она не смогла перебить.
   - Понимаешь, после аварии, у меня начались провалы в памяти. Я очень многого не помню, и мне, о моей собственной жизни, рассказывают другие люди. Это ужасно, поверь! Но самое странное заключается в том, что отрубается память именно на том моменте, когда я уволился из армии.
   Я не удержался и даже усмехнулся.
   - Можешь, конечно, не верить, но о том, что я женат, мне стало известно лишь вчера. Не смейся. Это так.
   Жанна как-то странно улыбнулась.
   - Ну-ну.
   Естественно, она мне не верила.
   - Ты ведь пришёл ко мне с какой-то целью. Так?
   Я кивнул.
   - Так.
   - Вот видишь, тебе и сейчас что-то надо. Ты не обратил внимания, что тебе всегда от людей что-то надо? Без надобности ты и не заходишь. Вот и я, наконец, понадобилась. Надо же, счастье-то, какое...
   - Жанна...
   Она грустно покачала головой.
   - Эх! Снегов, ты...
   Жанна отвернулась. В какой-то миг мне даже показалось, что в её глазах блеснули слёзы. Ни гнев, ни горечь, ни возмущение, а просто слёзы. Но, наверное, мне действительно просто показалось, ибо в следующий момент, она вновь смотрела на меня холодно и настороженно.
   "Имеет право!" - подумал я, но решил продолжить разговор, так как всё равно мне ничего ни оставалось. Выбора не было.
   - Послушай, я, в самом деле, почти ничего не помню. Поверь, я не вру. А из того, что помню, всё как-то перемешано и перекручено, что порой мне самому ни понятно, со мной это было или с кем-то другим.
   - Ну, а я чем могу тебе помочь? Я же не психиатр.
   - Я пришёл к тебе, потому что...
   - Почему?
   - Ну... Я уже говорил. Потому что память моя обрывается на осени 1985-го. Ничего цельного. Какие-то разрозненные обрывки. Ничего не понимаю. Ведь... Ведь мы переписывались до самого конца... Ну... до конца моей службы. Что было дальше?
   Голос мой задрожал и я замолчал. Представляю, какой вид я имею в её глазах! Припёрся после стольких лет отсутствия и, "здравствуй!", я ничего не помню, расскажи! Эх! Руслан! Ну, что нормальный человек о тебе может подумать? То-то и оно!
   Жанна недоверчиво смотрела на меня, будто ожидая подвоха. Не знаю, доверяла она мне или нет, но общение со мной удовольствия ей не доставляло. Это точно.
   - Жанна, я не вру!
   Она усмехнулась грустно.
   - Может, и не врёшь. Кто тебя знает?
   - Честное слово!
   - Ладно. Пойдём в беседку.
   Мы направились в глубь сада. Жанна шла впереди, я следовал за ней, и с каждым шагом, мне всё более казалось, что я попадаю в какую-то машину времени. Я узнавал постройки в задней части двора, старый пересохший колодец возле самого забора, длинная поленница дров рядом с ним, огромный, на несколько кубов, бак для воды, бревенчатая баня в углу двора... Ага, а прямо за ней... Точно! Прямо за баней, увитая плющом и виноградом, стояла беседка. Оказывается, я и это помню!
   Жанна зашла внутрь и жестом пригласила меня.
   - Заходи. Только ни долго. Скоро муж придёт.
   "Муж!?" Я вздрогнул.
   - Ты замужем?
   Наверное, у меня был такой обескураженный вид, что Жанна искренне рассмеялась.
   - Ну, ты даёшь, Руслан! По-твоему, я должна была тебя вечно ждать?
   - Извини.
   Жанна перестала смеяться.
   - Мне не нужны твои извинения, Снегов. Я в них не нуждаюсь.
   Она села на скамейку и достала сигарету.
   "Сплошное дежа-вю!" - подумал я сразу же.
   Тот же двор, та же беседка, та же Луна. Даже деревья те же, только поразвесистее. Ещё бы, почти десять лет прошло с тех пор, как я их видел в последний раз! А вот мы - не те. К сожалению.
   Без всякой задней мысли я вытащил зажигалку, и... Жанна увидела её. Не знаю, что уж там происходило в её душе, но она вдруг как-то переменилась. Успокоилась, что ли, а может - смирилась, не знаю. Сомневаюсь также, что она поверила мне и простила. То же, вряд ли. Но, что-то в ней надломилось. Это - точно. Оборвалось что-то. Будто свалилась тяжёлая ноша. Словно увидев зажигалку, она, теперь, не обязана была меня ненавидеть и презирать, а достаточно было просто быть равнодушной ко мне.
   Она и выглядела равнодушной. Во всяком случае, внешне.
   Жанна взяла зажигалку. Повертела её в руках, будто видела впервые. Щёлкнула. Пламя осветило лицо. Она подкурила, провела пальцем по дефекту и вернула мне.
   - Сохранил, значит.
   - Сохранил.
   - Ладно, спрашивай.
   - Э... Осень 1985-го. Что случилось тогда?
   Жанна молчала долго. Наверное, воспоминания её не были радостными. А когда заговорила, голос её был глухой и немного хриплый, от чего казалось, что она вот-вот расплачется. Но, нет. Наверное, мне это действительно только показалось.
   - Я сильно болела, Руслан, но тебе ни о чём не писала. Зачем? Думаю, что тебе и без этого было ни сладко. Афганистан ни Швейцария, и я это прекрасно понимала. Вообще-то, я знала, что больна ещё тогда, когда мы только познакомились, осенью 83-го, но я не думала, что всё зайдёт так далеко. Мы были слишком молоды, чтобы задумываться о чём-то серьёзном, поэтому... В общем, когда тебя призвали в армию, я решила, что не буду тебе писать. Не видела в этом смысла. К тому же, болезнь оказалась гораздо серьёзнее, чем я думала, и никто, даже врачи, не знали чем всё закончиться. Никаких гарантий. Было ни ясно, буду ли я жить, вообще. Выздоровею или нет. Так что...
   Жанна посмотрела на меня таким взглядом, что я чуть не взорвался изнутри. Я ни соображал абсолютно, а в голове, будто кувалдой по черепу, пульсировала одна единственная мысль:
   "Что я наделал!"
   - Ты мне понравился, Снегов, с первого взгляда, что уж там скрывать, но я не имела право расслабляться. И это я тоже прекрасно понимала. Отсюда и решение - не писать. Но потом... Потом я всё-таки решила, что, нет, писать буду, но без эмоций. Без признаний и соплей. Я надеялась, что всё само как-нибудь рассосётся, но видно, не судьба. Не рассосалось.
   Жанна тяжело вздохнула и замолчала ненадолго. Овчарка подошла к хозяйке и положила морду ей на колени. Она машинально погладила её.
   - Первый серьёзный приступ произошёл в феврале 84-го.
   Я вздрогнул.
   - Когда?
   - В феврале 84-го. Меня отвезли в больницу на "скорой". Честно говоря - еле выкарабкалась. Говорят, чудо спасло. Не знаю. Чудо, ни чудо, но это был первый серьёзный звоночек.
   - Ты число не помнишь?
   - Что? - Жанна удивлённо посмотрела на меня. - Число?
   - Да.
   - Зачем тебе? Впрочем, какая разница? Я всё равно ни помню точно.
   - Ладно, ни надо, продолжай.
   - А продолжать, собственно, и нечего. С тех пор, с момента приступа, я так и сидела на лекарствах почто полтора года. Ждала очередь в столичную клинику.
   Жанна встала и прошлась по беседке. Взяла на руки кота, сидевшего на поручне, потрепала его по шерсти.
   - Очередь моя подошла в сентябре 1985-го, но узнала я об этом ещё в июле, и написала тебе. Причём, дважды.
   Девушка грустно улыбнулась.
   - Ответа от тебя я так и не получила.
   - Я в госпитале лежал.
   Жанна кивнула.
   - Я знаю.
   - Откуда?
   - Мне Нина Александровна рассказала.
   - А, понятно.
   - Она очень переживала за тебя.
   - Она знала про нас?
   - Нет. Моя мама с ней вместе работала. Когда-то давно. В общем, я знала, что вы соседи. Как-то мы встретились с ней случайно. Поболтали. Я её разговорила, и она всё рассказала о тебе. Ты же знаешь, это нетрудно сделать.
   - Знаю.
   Жанна улыбнулась.
   - Мне нетрудно было направить разговор в нужное русло, она и рассказала обо всём. Это случилось как раз перед моим отъездом в Столицу на операцию.
   - Понятно. А дальше?
   - А дальше была Столица. Подготовка к операции, сама операция, реабилитация после неё, ну, в общем, и так далее... Ничего интересного. Вернулась я в Горск в январе 86-го. Тебя уже не было в городе. Я, естественно, стала расспрашивать, но мне сказали, что вы, всей семьёй, перебрались в Столицу. Я ждала, что ты напишешь или позвонишь, но ты молчал. Вот так. Какое-то время я ещё надеялась, но потом...
   Жанна стояла, облокотившись на перила. Луна освещала её лицо, такое любимое и желанное, юное когда-то, а теперь, ставшее лицом совершенной красавицы, но эта перемена в нём, от юности к идеалу, неуловимо меняло его, делая недосягаемым и почти чужим.
   Мне стало отчётливо нехорошо. Напрягаясь, как штангист, я еле выдавил из себя фразу:
   - Извини, я ничего не знал об этом!
   Жанна устало покачала головой.
   - Знал. Не знал. Какая разница? Теперь, это не имеет никакого значения. ТОГДА, ты поступил именно так. И, не о чем говорить.
   Я согласно кивнул.
   - Ты права. Тогда я поступил как последняя свинья.
   И добавил:
   - Но узнал я об этом только сейчас.
   Жанна отвернулась.
   - Сплошные парадоксы.
   Мы замолчали. Говорить действительно было не о чем. Наступала чёрная душная апатия. Лишь лёгкий ветерок лениво шевелил листву на деревьях, а Луна всё так же светила с высоты своих парсеков и световых лет.
   Мне, в очередной раз, стало жаль себя.
   Жанна первая нарушила молчание.
   - Не знаю, но мне почему-то приятно, что ты сохранил зажигалку.
   - Я не мог иначе. Ведь это память о тебе.
   Девушка недоверчиво взглянула в мою сторону, но тут же отвернулась.
   - Знаешь, Руслан, я не скажу, что ты сломал мне жизнь, конечно нет. Но то, что ты её подпортил в своё время - это точно.
   - Извини.
   - Мне не нужны твои извинения, понимаешь? Это - пустой звук. Слова, не более того. В душу ведь не залезешь, да я и не собираюсь. Но ты пойми, что когда тогда, в январе 86-го, я вернулась в Горск, здоровая и жизнерадостная, и, что самое главное, с прекрасными результатами послеоперационных обследований, когда впервые за несколько лет, я, вдруг, совершенно по-другому посмотрела на жизнь, когда весь мир мне казался весёлым и прекрасным, когда я стала понимать, что вот она, жизнь, вся впереди, живи и радуйся... Господи, как я ждала, как надеялась... И тут, на тебе!
   Жанна замолчала на мгновение, но тут же продолжила.
   - Конечно, счастье не может длиться вечно. Это я понимаю. Теперь. Но, тогда... Ты не представляешь, какое я испытала разочарование. Мой мир, только возродившийся, рушился у меня на глазах. Так что... Да, теперь я легко могу говорить об этом, но тогда...
   Она вздохнула.
   - А потом я узнала, что ты женился в Столице на профессорской дочке.
   Навалилась тишина. И в этой загустевшей тишине майской ночи, с каждым гулким ударом сердца, я вновь и вновь спрашивал себя, не надеясь на ответ:
   "Что я наделал!?"
   А ветер так же шершаво шевелил листья на деревьях, Луна продолжала светить из черноты небес, а Млечный Путь так же подмигивал миллиардами звёзд из бездны космоса. Вселенная не рухнула от этих слов. Ей было глубоко по-фигу.
   - Когда же мы виделись с тобой в последний раз?
   Я вздрогнул от неожиданности, но ответил почти автоматически. Ибо помнил всегда этот день.
   - 29 октября 1983 года.
   - А сегодня 3 мая 1993 года. Почти десять лет. Странно. Никогда бы не подумала, что всё это было так давно.
   Мы помолчали немного. Конечно, Жанна ничего не говорила, но я понимал: всё, пора уходить. Не рассказывать же ей о Менгире и разделительной полосе, или о своей журналистской деятельности в Столице и об истиной причине моего появления здесь, в Горске. Естественно, о могиле, её могиле, я тоже рассказывать не собирался. Она-то и в амнезию мою не слишком поверила вначале, но потом, рассудив здраво, а она это умела, Жанна поняла, наверное, что бандит Снегов, которого она ранее знала, и коего не видела последние лет десять, просто так к ней не пришёл бы. Значит, этому бизнесмену-бандиту что-то было от неё нужно, причём, не касающееся его финансового интереса. Возможно, именно так она и подумала, и поэтому не выгнала сразу. К тому же и зажигалка помогла, да и муж скоро придет.
   Муж!
   М-да, муж, а как ты думал? Такая красавица и чтоб без мужа! Ха-ха! Не удивлюсь, если он у неё ни первый, и даже ни второй. Это точно. К тому же, а мне, какое дело до этого? Я свой шанс упустил, причём давным давно. Я упустил возможность жениться на девушке, которую действительно люблю, причём люблю до сих пор, которая к тому же любила меня и, возможно, ни совсем равнодушна и теперь, которая так красива, что дух захватывает, но, теперь, к сожалению, ни про мою честь.
   Чёрт побери! Но ведь я считал её умершей!!! И это истинная правда!
   Странное существо человек. Если бы этот рассказ я услышал неделю назад, то, наверное, моему возбуждению не было бы конца. Я бросился бы рассуждать и анализировать, выдвигал бы гипотезы и проводил аналогии, выстраивал бы предположения и строил догадки, короче говоря, развил бы бурную интеллектуальную деятельность по поводу услышанного. Возможно, я даже попытался бы отыскать свидетелей, врачей и медсестёр, и опросил бы их. И, скорее всего, этим бы всё ни ограничилось.
   А теперь?
   Теперь же я вполне спокойно выслушал Жанну, словно знал заранее, о чём она расскажет. Кивнул себе мысленно, мол, так я и думал, и отложил эту странность в свою обширную коллекцию чудес и парадоксов, которые произошли со мной за последние три дня.
   Почему так?
   А всё потому, что теперь, эти самые чудеса и парадоксы, пускай даже самые удивительные, затмила она. Сформировавшаяся красавица рядом со мной. Жанна. Очаровательная девушка, вернувшаяся с того света, справедливо считающая меня сволочью и подонком, который уж если и не сломал ей жизнь, то основательно подпортил её. Конец цитаты.
   Да и сам я теперь уже начал сомневаться, видел ли я её могилу воочию, или тот бомжара в поезде мне всё это внушил.
   То-то и оно!
   Я посмотрел на девушку. Ну, создаст же природа такое! Само совершенство! И, надо же, ведь я ей когда-то нравился! С ума сойти!
   - Жанна. Я тебя всё время вспоминал!
   Сказал, просто так, всё равно не поверит.
   Жанна пожала плечами.
   - Может, вспоминал, может - нет, какая разница? Всё в прошлом. Ты сделал свой выбор, а я - свой. Теперь у нас разные жизни.
   Она, вдруг, замолчала на полуслове, словно вспомнила что-то.
   - Кстати, тут, на днях, ко мне приезжала одна девица, Симона Баркан.
   - Кто!? - Вот тут я действительно удивился. - Вы, что, знакомы?
   Жанна рассмеялась.
   - Теперь - да!
   - А, что ей было нужно?
   - Что нужно?
   Жанна Королёва как-то странно посмотрела на меня. В её взгляде, совершенно неоднозначном, казалось, пульсировала вся гамма чувств, которые она когда-либо питала ко мне, от "нравится" до холодной ненависти и презрения. Чёрт побери! Только женщины умеют ТАК смотреть!
   - Что ей было нужно, легко понять. По-моему, она страшно ревнует тебя. Узнала от кого-то, уж от кого и не знаю, что мы когда-то встречались, ну и нагрянула ко мне. На разборки, значит. Сначала вела себя агрессивно, хамила, пыталась скандалить, но потом, видно поняла, что все её подозрения беспочвенны и... расплакалась.
   - Что? Расплакалась?
   - А ты думал? Ещё как разревелась. Слёзы - в три ручья. Плач и стоны, до истерики. В общем, противно вспоминать. Но, ничего. Всё обошлось. Я уж как могла её успокоила, убедила в том, что мы не виделись уже лет десять. Потом она утихомирилась немного, присмирела. Я её чаем напоила. Поговорили немного о своём, о женском. Напоследок, она пообещала твоей жене выцарапать глаза, и укатила. М-да. Странная девушка.
   Вот так. Не жизнь, а сплошной водевиль. Сижу рядом с Жанной, во дворе её дома, с минуты на минуту должен придти её муж, а она мне рассказывает о том, что моя любовница Симона, недавно была у неё, скандалила чуть-чуть, и обещала ей, Жанне, что выцарапает глаза моей жене, Свете, как только их пути пересекутся.
   Вот это - сюжет!
   - Послушай, Руслан, а почему ты не написал мне тогда, в 85-м, после госпиталя или когда уже совсем вернулся со службы?
   Хороший вопрос, а главное - справедливый. Ведь она тоже имеет право знать. Не только же мне вопросы задавать.
   Жанна смотрела на меня пристально и заинтересованно, и ждала ответа. Ей тоже хотелось знать правду, как и мне, но, к счастью, для неё, она не видела ни чьих могил. В этом смысле ей легче.
   - Только честно, Снегов, хорошо?
   Я не возражал, только, как ей обо всём рассказать?
   - Ты ведь не веришь ни единому моему слову.
   - А ты попробуй!
   Ладно. Расскажу, как есть. Пусть считает меня сумасшедшим, хотя, в последнее время мне и самому так кажется.
   - Я писал тебе после госпиталя, но, наверное, ты уже уехала в Столицу. А потом, когда я приехал в Горск, мне сказали, что ты умерла, в сентябре 85-го. Вот так.
   Сказать, что она была удивлена, значит, ничего не сказать. Она ошарашено смотрела на меня, и, качая головой, произнесла:
   - Ну, ты даёшь!
   Понятное дело, она мне ни поверила. А кто поверил бы? Я сокрушённо пожал плечами.
   - Вот, видишь?
   Жанна облокотилась на спинку скамейки, закинула ногу на ногу и, глядя на меня в упор, сказала примирительно:
   - Ну, хорошо, допустим, тебе кто-то сказал эту глупость. Но, кто?
   "Кто? Кто?" Ну не рассказывать же ей про дембельский поезд, про бомжа-алкоголика, про его таланты и возможности и про свой "глюк" в связи с ними, с талантами? А может и про могилу её рассказать? Обхохочешься. Ага, вот, вместе и посмеёмся.
   - Так, кто тебе сказал?
   А была ли могила? Вот вопрос. Стоп. А в чём сомнения? Конечно, была! А если так, то...
   - Послушай, Жанна, ты ведь всё равно ни веришь, ни единому слову. Так к чему заниматься болтовнёй.
   - Нет уж, говори. Хочу услышать, что же ты соврёшь на этот раз.
   - Ну, хорошо! - Я встал, и подошёл к ней вплотную. - Раз уж ты хочешь правды, то слушай: мне никто ничего ни говорил, потому что я сам, лично, видел твою могилу и памятник над ней! Теперь, понятно?!
   Я тут же пожалел, что сказал об этом. У Жанны было такое выражение лица, что мне хотелось рвать и метать. Я понял, наконец, что она искренне хотела мне поверить, но то, что я ей говорил, тот вздор, что я пытался ей выдать за правду, был даже для неё через чур. Она готова была поверить мне, по крайней мере, сделать вид, что верит, но её здравый смысл отказывался воспринимать исходящие от меня истории.
   Но, самое страшное во всём этом было то, что она была права. Она имела полное право так реагировать на мои рассказы и, более того, не думаю, что кто-либо другой, по-другому отреагировал бы на них.
   - То есть, ты хочешь сказать, что сам, лично видел мою могилу?
   - Да. Сам. Но я же говорил, что ты не поверишь.
   Наверное, только теперь Жанна по-настоящему осознала тот факт, что я побывал в аварии, что я ударился головой, и, что я многого не помню.
   - Руслан, но это же полная чушь! Ты понимаешь это?
   - Понимаю. Но это твоя точка зрения. Представь хоть на секунду, что я не вру. Пофантазируй. Каково было мне увидеть тебя сегодня живой и невредимой, когда столько лет был уверен, что ты умерла?
   Жанна честно попыталась представить, но, скорее всего, у неё ничего не вышло, и она лишь покачала головой.
   - Это ерунда какая-то!
   - Теперь это можно назвать как угодно, но ТОГДА это не было ерундой!
   Сказав это, я понял, что надо уходить. Всё. Хватит. Происходящее, стало слишком смахивать на театр абсурда. К тому же, мы оба понимали, что ничего уже не изменишь. Даже, если бы она мне и поверила.
   И может быть поэтому, потому что изменить ничего нельзя, я решил сказать хоть что-то отдалённо напоминающее правду. А почему, "отдалённо?" И, с какой стати, "напоминающую?" Это была самая настоящая правда! Правдивее не бывает!
   Жанна тут же встала. Глаза её ярко вспыхнули, она вся задрожала, будто в ознобе, а голос сорвался на хрип.
   - Всё, Руслан, пора. Засиделись мы. Скоро муж придёт.
   Я тоже встал.
   - Прощай, Жанна!
   - Прощай!
   Идя к калитке, я чувствовал всем своим существом её взгляд на себе. Мне очень хотелось, чтобы она меня окликнула. Но, нет. Жанна Королёва не позвала.
   Так мне и надо!
  
  
   Не знаю, каким образом я очутился возле этого особняка, возможно, ноги сами принесли меня сюда, но, взглянув на него лишь раз, в следующее же мгновение, я понял - это мой дом. Скромное жилище бизнесмена Снегова. Бывшая двухэтажная "коммуналка", сталинской постройки, после расселения жильцов и соответствующего капитального ремонта, теперь, выглядела вполне презентабельно. Кованые ворота с вензелем из букв "С", "Р" и "Г", гипсовые львы по обеим сторонам крыльца, сатиры и нимфы, пляшущие вокруг фонтана, атланты и кариатиды на фронтоне..., в общем, типичный набор архитектурных "цацок" с конями, лебедями и прочими кентаврами.
   Постмодернистский ренессанс.
   Во, как!
   Открыв калитку, я вошёл во двор. Мой знаменитый "Джип" стоял прямо у входа и теперь, наконец-то, я смог воочию увидеть его. Я не шучу! До сего мгновения, этот автомобиль лишь периодически выплывал из закоулков моей собственной памяти, либо упоминался кем-нибудь в недобром контексте прошлого, а потому, он был знаком мне лишь как некое транспортное средство, вроде бы принадлежащее мне имманентно, но во всём остальном, он, "Джип", был мне так же чужд, как Буцефал, Александра Македонского.
   Входная дверь, напоминавшая скорее дверцу несгораемого сейфа, или вход на секретный ядерный объект, бесшумно отворилась, и я проник в свою "хатынку", до конца не понимая ещё, что же меня ждёт впереди.
   Но всё оказалось ни так уж страшно. Я ходил по дому, будто заново знакомясь с ним, и память, дремавшая где-то рядом, постепенно возвращалась, стоило только открыть очередную дверь.
   Изучив подобным образом весь первый этаж, я поднялся на второй, и тут же, нос к носу, столкнулся со своей женой, Светланой Анатольевной Снеговой. Вообще-то, ничего странного в этом не было. Жена, всё-таки. Уж она-то вполне имела право здесь находиться, более того, где-то по логике вещей, она даже была обязана быть именно здесь, но что-то подсказывало мне, что ничем хорошим эта встреча ни закончится.
   Это был явный перебор. И, если для бизнесмена, этот день был ещё так себе, цветочки, то для журналиста, учитывая сплошные перемены в участи,
  это были уже даже и ни ягодки, а нечто гораздо большее. То, что получается, когда эти самые ягодки перебродят.
   Не слишком ли для одного дня!?
   С утра - Симона, с её инфантильностью, ревностью и перспективой танцев возле шеста, потом, воскресшая Жанна, со справедливыми упрёками в мой адрес и с похороненной, теперь уже навсегда, моей любовью к ней, и вот, на ночь глядя, Света, с её интеллигентскими закидонами и научной диссертацией.
   Ну, уж нет! Ещё одного выяснения отношений я не выдержу!
   Одета, Светлана Анатольевна, была, как всегда, изысканно и элегантно. Это она умела делать лучше всех. Как ни крути, а вкус и чувство меры, были присущи ей, наверное, с самого рождения. Плюс, с воспитанием повезло. Ну и столичная жизнь даром ни прошла. Всё время на острие, так сказать, на пике моды, со всеми её новинками, изюминками и дамскими штучками. В общем, строго, вроде бы, но женственно. Почти на грани приличия, но, в то же время, без излишеств. Женщина, одним словом, с большой буквы.
   Эх, и повезло же тебе, Снегов!
   Светлана Анатольевна явно куда-то собиралась. Я посмотрел на часы. 21.40. Всего-то! Мне почему-то казалось, что сейчас гораздо позднее. Но!
   "Куда это она намылилась?"
   Света остановилась, и холодно взглянула на меня. Её мрачный взгляд, надменное выражение лица и поза, очень похожая на одну из статуй во дворе, действительно не предвещала ничего хорошего.
   - Ну, и где ты шлялся все эти дни?
   Я задумался, размышляя по существу вопроса, ибо, сколько же времени и где шлялся бизнесмен Снегов, я знаком был довольно смутно, и то, начиная лишь с 1-го мая сего года. Так что отвечать надо было, с известной долей неопределённости.
   - Я был занят.
   Светлана Анатольевна брезгливо изогнула губы, правая бровь слегка приподнялась, а голова её, с идеальной причёской, чуть развернулась в сторону, блеснув бриллиантовыми серьгами и платиновой заколкой с крупным рубином.
   - Кем, интересно узнать, ты был занят? - Степень брезгливости, вдруг, резко подскочила. - Уж ни Симоной ли Баркан?
   То, что они "обожали" друг дружку, я, конечно же, знал. Ещё бы! За то время, что Симона проживала здесь, в Горске, я столько интересного узнал о женской физиологии, причём, ни по учебникам, а из уст этих очаровательных молодых женщин, что теперь, наверное, мог смело себя причислить к крупным специалистам в этой области. А, зная свою жену, я, с известной долей уверенности, мог предположить, что сейчас мне начнут рассказывать ещё об одной из этих загадок, чего, после разговора с Жанной, совсем ни хотелось. Поэтому я попытался увести разговор в сторону.
   - Света...
   Но жёнушка быстро заткнул мне рот.
   - Снегов, мне всё равно, с кем ты путаешься, но, пожалуйста, избавь меня от общения с этой шлюхой!
   Слава Богу, на этот раз Светик обошлась только лишь этим, почти невинным, словом. Но, меня удивило другое.
   - Ты сказала "общения"? Она что, приходила сюда?
   Света смерила меня ледяным взглядом.
   - Ещё чего не хватало! Я бы её и на порог не пустила. Она, конечно, дешёвая дрянь, но ни сумасшедшая, что бы являться сюда. Но эта потаскуха успела надоесть мне своими телефонными звонками. Весь вечер звонит!
   Я фальшиво пожал плечами.
   - Не понимаю, что ей надо?
   Света многозначительно улыбнулась своей холёной белоснежной улыбкой. Голливудские дивы, все, оптом, наверное, поумирали бы от зависти, если бы могли видеть Свету в этот миг, с её идеальными фигурой и причёской, с её одеждой и украшениями, безукоризненно подобранными по всем параметрам, начиная от размера ноги и, заканчивая, цветом глаз, с её непринуждённой позой, естественностью в движениях и блеском в глазах. К тому же, умна, чертовка, до интеллектуальности!
   На лице же её, но, совсем не портя оного, а лишь дополняя его совершенство, отобразилось нечто сардоническое. С элементами пророчества. Так могла улыбаться только моя жена! При желании, одной лишь мимикой, она могла выразить весь спектр оттенков и отношений к собеседнику. В общем, чисто интеллигентский трюк, выпестованный с младых ногтей пресловутым профессорским воспитанием. То есть, умением, ни сказав, ни слова, облить помоями с ног до головы. Только взглядом и выражением лица.
   Нынешняя Светина улыбка могла означать лишь одно: знаем, знаем!
   - Так ты не ответил на мой вопрос: где ты шлялся все эти дни?
   - Я был занят.
   - Хорошо. Пусть - так. Но, позвонить, что, нельзя было? - Света безнадёжно махнула изящной наманикюренной рукой, унизанной перстнями и колечками. На запястье сверкнул браслет с изумрудной инкрустацией. - Впрочем, мне уже давно всё равно!
   "А если бы ни я, то ходила бы сейчас, как вся остальная профессура: в обносках, сохранившихся с застойных времён!"
   - Я в курсе.
   - ???
   Немая сцена. Светлана Анатольевна изобразила на лице недоумение. Ну, что ж, получай!
   - Я хотел сказать лишь то, что мне уже давно понятно, что тебе всё равно.
   Света поджала свои красивые губы.
   - Сам виноват.
   - Виноват? Интересно, в чём? В том, что полностью обеспечиваю всем, чего пожелают, твою неблагодарную семейку? В том, что тебе самой нет ни в чём отказа? В том, что диссертации твоей любимой никогда бы не было, если бы ни я. Именно в этом ты меня обвиняешь?
   - Послушай, Снегов, я устала от твоих...
   - ... упрёков? Ты хочешь сказать, что я тебя попрекаю чем-то? Избавь, Боже! Ни единым словом! Я просто хотел тебя спросить: дорогая, припомни, если тебя не затруднит, когда в последний раз мы с тобой спали в одной постели?
   Света напряглась. Сгруппировалась, словно пантера перед прыжком. Она подошла ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, почти с ненавистью, тихо проговорила:
   - Снегов! От тебя за версту несёт Симоной Баркан! Её духами, косметикой и дезодорантами! Неужели ты до сих пор не понял, что она специально пользуется этой безвкусицей, что бы только я об этом узнала! Что бы от тебя пахло ею и, что бы об этом знал весь белый свет! Господи, какой же ты дурак, Русик! По-моему, только ты об этом ещё не догадался! И вот, сейчас, придя, домой, весь провонявшийся этой шлёндрой, ты ещё смеешь от меня что-то требовать!!!
   Чёрт!
   - Света...
   - Заткнись, Снегов! Из-за тебя и из-за этого запаха в тебе, в твоей коже и одежде, в твоей комнате и в твоей машине, я чувствую, как становлюсь фригидной. Да, да! Ты не ослышался! И, что же после этого мне остаётся делать? - Света гневно сверлила меня взглядом, но так и ни дала ответить. Ответ был вполне очевиден. - Правильно, Снегов, я вся ушла в науку и, теперь, моя диссертация, по твоему же выражению, и есть мой единственный мужчина. Теперь, надеюсь, тебе всё понятно!?
   Отголоски её слов ещё витали где-то в дальних комнатах, когда мне, вдруг, захотелось застрелиться. Вот так, просто взять пистолет, и пустить себе пулю в лоб. И, чтобы крови побольше, да с мозгами по всей стене.
   Может быть, тогда она меня простит?
   С этой мыслью я подошёл к бару, налил большую рюмку коньяка, и выпил одним махом. Уххх! Живительная влага потекла по венам и артериям, постепенно добираясь до мозга. А, что, может и правда попробовать? Бах, и всё! И все проблемы решатся сами собой. Симона уедет обратно, в Столицу, выйдет замуж за сына замминистра, станет светской львицей, государственного масштаба, и будет вертеть своими мужичками, мужем, отцом и братьями, как ей того захочется? Жанна всплакнёт, может быть, немного, принесёт цветы на могилу, погрустит под шорох листьев, и успокоится, найдя утешение в семейной жизни? Света же, защитит свою диссертацию, потом другую, станет доктором наук, профессоршей, а может, впоследствии, и академиком, и иногда, чисто по-женски, с грустью, а где-то и с благодарностью, будет вспоминать меня, справедливо полагая, что многим обязана мне?
   Может, так и сделать?
   Я отодвинул потаённую полочку в баре и достал пистолет. Холодная сталь обожгла руку. Отодвинув затвор, я посмотрел в магазин. Пуля блеснула матовой желтизной. Щёлк! Патрон ушёл в ствол. Ещё раз, щёлк! Снят предохранитель.
   Ну, и что дальше?
   Обернувшись, я увидел побледневшую жену, пытающуюся сохранить остатки самообладания. Она хорошо меня знала, а потому понимала: шутки закончились! Единственное, наверное, что ей было не ясно до конца, в кого же я буду стрелять?
   - Что ты собираешься делать?
   Даже в этой ситуации она была чертовски хороша! Страх не портил её. Скорее - наоборот, придавал некую очаровательную трагичность. Я бы даже сказал, историческую достоверность.
   "Ей бы королев и императриц играть, а она - диссертация! Такой типаж пропадает! Ни то, что современные шлюшки на сцене, фальшивят, переигрывают, да так и норовят чего-нибудь с себя снять, а то и совсем раздеться. Сплошной нудизм и ни капли таланта, а тут..."
   Мне, вдруг, тоже захотелось какой-нибудь театральности, мелодрамы, что ли? Со слезами, соплями и пальбой. Интересно, как Светлана Анатольевна отреагирует? Я приставил пистолет к виску и стал наблюдать за женой. Она словно окаменела, вначале, потом сделала шаг вперёд, порывистый такой, с заламыванием рук, а затем, будто боясь меня напугать, стараясь ни говорить громко, и ни делая резких движений, тихо произнесла:
   - Ни дури, Руслан, убери пистолет.
   Ага, Руслан, понятно!
   Поясню, что конкретно мне было понятно. Светлана Анатольевна, за исключением нашей постельной жизни, обращалась ко мне в трёх вариациях: Снегов, Русик и Руслан. Вариант "Русик", она использовала при разговоре в режиме превосходства и с известной долей пренебрежения, в связи с моим не очень богатым внутренним миром и пещерными инстинктами. Фамилию "Снегов", Света употребляла при обращении ко мне в минуты гнева и сильной раздражительности, однако, отдавая мне должное в плане имеемых мною кое-каких достоинств. Когда же Светлана Анатольевна употребляла моё полное имя, "Руслан", это могло означать лишь одно: она признавала, что погорячилась именно в выборе слов, по сути же, в своём изначальном отношении по существу вопроса, она ничего не поменяла, хотя готова сделать это при моём соответственном поведении, как компромисс.
   Вот так.
   Пока я так размышлял, Света медленно подошла ко мне, осторожно отвела в сторону руку с пистолетом, вытащила оружие из моих пальцев, поставила его на предохранитель и положила на барный столик.
   Каково, а? Поставила на предохранитель!!! Многие ли представители сильного пола додумались бы до этого в данной ситуации!? Боюсь, что нет! А она - пожалуйста!
   Всё-таки, что бы там я ни думал и ни говорил, а с женщинами мне всегда везло. Одна другой краше! Ну, кто сможет похвастаться таким цветником? Причём завоевал я их ни за деньги, а за ...
   Стоп. Ситуация ни та. Хорош хвастаться.
   Света, тем временем, убрала пистолет обратно на полку, закрыла её, а ключ спрятала к себе в сумочку. Она заметно подобрела и уже ни была такой агрессивной.
   - Пусть побудет у меня.
   Я пожал плечами.
   - При желании, я сломаю замок в два счёта.
   - Нет, Руслан, не сломаешь.
   - Почему?
   Она подошла ко мне, протянула руку, и застегнула пуговицу на рубашке.
   - Я ни настолько возненавидела тебя, чтобы позволить тебе сделать это. К тому же, не забывай, ЧТО обо мне будут говорить, если подобное случиться? Наследство, богатенькая вдовушка, ну и..., сам знаешь. Ни хочу даже думать об этом.
   Я кивнул, соглашаясь.
   - Что же мы будем делать?
   Света пристально и не мигая, посмотрела мне в глаза, а потом, твёрдо и, тоном человека, тщательно обдумавшего своё решение, произнесла:
   - Нам надо развестись.
   Странно, я подумал о том, же. Но...
   - Я ни буду требовать раздела имущества, можешь успокоиться. Мне от тебя ничего ни надо. Возьму лишь вещи, которые мне действительно дороги и завтра же уеду домой. Думаю юридические тонкости развода ты, со своими связями, утрясёшь сам. Согласен?
   - Света...
   - Ни надо, Руслан. Ничего ни говори. Я всё равно ни смогу жить с тобой после всего этого. Я любила тебя когда-то, тысячу лет назад, в прошлой жизни, и ты для меня был самый лучший. Теперь же, - Света развела руки. - Я сыта по горло. Извини. У меня нет сил, всё это терпеть.
   Она развернулась и направилась к большому письменному столу возле окна. Выдвинув верхний ящик, она достала объёмистую папку, и положила её на столешницу.
   - Это - моя диссертация. Если хочешь, я оставлю экземпляр тебе. Почитаешь на досуге.
   Я, тем временем, налил себе ещё рюмку и, перед тем, как выпить, кивнул.
   - Хорошо, оставь.
   Света хотела уже идти, но потом остановилась.
   - Кстати, ты не забыл? Через полчаса начало презентации.
   Чёрт! Ну, конечно же, я забыл об этом! Ещё утром помнил, но всё, вдруг, повылетало из головы. Действительно, сегодня же презентация Светкиной диссертации! Ну, и что теперь?
   Света поняла всё без слов.
   - Понятно. Забыл, значит?
   - Забыл.
   Светлана Анатольевна пожала плечами.
   - В принципе, мне всё равно. Можешь идти, можешь - нет. Как хочешь. Лично я туда ни ногой.
   - То есть, как это?
   Я удивлённо посмотрел на жену. Теперь уже, бывшую. Нет, она не шутила.
   - Ты, что, действительно ни пойдёшь?
   - Нет. Избавь, пожалуйста, меня от общения с твоими друзьями. С меня достаточно. Тем более, там будет твоя Симона Баркан. В общем, обойдётесь без меня. Пейте, гуляйте, веселитесь... Думаю, что основная масса даже не заметит моего отсутствия.
   Света грустно улыбнулась.
   - А ты - иди, а то неудобно как-то. Заварили эту канитель с диссертацией, а самих нет. Неудобно.
   - А твои родители?
   Света отвернулась.
   - Они не приедут.
   - Ты...
   - Да. Я позвонила им и просила не приезжать. Ни хочу. Хватит того, что я столько времени лицезрела твоих "корешков". Ни хватало, чтобы ещё и мама с папой с ними общались. Так что, Снегов, обойдёшься без нас. Не велика потеря. Правда?
   Сказав это, Света направилась к двери. Она уже уходила и, наверное, так и ушла бы, ничего ни сказав, но, в последний момент, что-то там, в её мозгах сработало, щёлкнуло или перемкнуло, но она остановилась и бросила мне последнюю реплику. На посошок.
   - Поторопись, Снегов. Симона, наверное, уже пляшет возле своего знаменитого шеста!
   Она засмеялась и вышла из комнаты. Её смех, зловещим эхом, прокатился по пустынному дому. Вот, тяжело отодвинулась входная дверь. Послышался стук каблучков по асфальту. Цок-цок. Тишина. Звук заводящегося мотора. Я посмотрел в окно и увидел, как бесшумно раздвинулись центральные ворота, и в них выехала Света на белоснежном "Мерседесе". Ворота, так же бесшумно закрылись.
   Всё. С Жанной - всё, со Светой, тоже - всё. Кто следующий?
  
   Очнулся я от перезвона часов. Их мелодичный "бой" разносился по опустевшему дому, словно церковный звон на Пасху, блуждая по коридорам, и исчезая постепенно, будто поглощаемый темнотой. Свет нигде не был включён, и лишь небольшая лампочка из приоткрытого бара подсвечивала повсеместный мрак, где стройными, но разнокалиберными рядами, располагались бутылки с общемировым "пойлом" с яркими этикетками известных "брэндов".
   Как ни странно было осознавать, но выпить мне абсолютно не хотелось. Я включил торшер возле журнального столика, подошёл к бару и закрыл его. Дверца бесшумно закрылась, выдав напоследок обрывок заунывной "шарманочной" мелодии.
   Вот так!
   Я задумался. Часы тикали монотонно и равнодушно, как метроном в блокадном Ленинграде, и с каждым его ударом, с каждым качком в ту или иную сторону, во мне всё отчётливее и очевиднее, сначала постепенно, словно изображение на проявляемой фотографии, а потом всё более и более явно, стала вырисовываться и формироваться мысль. Вначале, она и мыслью-то не была, так, догадка, необоснованная и немотивированная, с большим количеством домыслов и оговорок, но, с каждой секундой становясь чем-то большим, превращаясь в гипотезу, с более или менее осязаемой парадигмой, ещё также немотивированной, но уже слегка обоснованной, пока, наконец, в мозгу, что-то не прострелило. А далее, уже в следующее мгновение после "прострела", я, вдруг, неожиданно понял то, о чём ни мог догадаться уже лет десять, что проклюнулось во мне только сейчас и, что самое главное, оно, ЭТО, если и ни отвечало на все вопросы бытия, но, во всяком случае, указывало на то, что же нужно сделать. А это уже ни мало!
   От неожиданности я подскочил с дивана. Вот это, да! Ведь всё оказывается так просто! В возбуждении, я прошёлся по комнате, лихорадочно обдумывая возникшую догадку. Я так боялся, что что-то может ускользнуть от моего понимания, так нелегко достигнутого, что бросился к письменному столу, схватил первую попавшуюся тетрадь, и начал быстро записывать нахлынувшие мысли, в надежде ничего не упустить.
   Конечно, все, о чём я думал сейчас, скрепя пером по бумаге, было не вполне разумно и, естественно, ни так просто, как казалось на первый взгляд, более того, ни так уж и очевидно, вовсе нет. Но, в отличие от всего остального, тяжко обдуманного в последние дни, и преследуемого постоянно в образе навязчивых мыслей, эта идея, возникшая только что, помимо своего отчётливого волюнтаризма, от всех других отличалась тем, что давала шанс, возможность, хоть и призрачную, но реально выполнимую, и способную, к тому же, радикально поменять ситуацию. Короче говоря, я понял, что всё действительно можно изменить. В один момент.
   Я неожиданно понял, что нахожусь сейчас на перепутье, и именно в этот момент, прямо сейчас, или через час, например, может решиться моя судьба, находящаяся, причём, в моих собственных руках. Я волен был поступать как угодно по своему собственному разумению, но тут для меня со всей очевидностью возник вопрос: а хочу ли я этого?
   Когда-то, очень давно, у меня была отдельная жизнь, в которой я был журналистом, жил в Столице и был вполне счастлив за исключением одной незыблемой вещи, которая хоть и отравляла моё тогдашнее существование, но так же и формировала его, являясь фактором образующим и априорным. В той жизни я любил Жанну, но она умерла в юном возрасте, оставив в моей душе шрам на всю жизнь. Факт.
   Но, как теперь выяснилось, у меня, оказывается, была и другая жизнь, постепенно восстанавливаемая в сознании, отличающаяся в корне от жизни журналиста, но от этого не становящаяся менее реальной. Я имею в виду жизнь бизнесмена, иное ответвление бытия, в котором у меня было очень много всего и с которым было бы ни так уж легко проститься. У меня была жена, всеми признанная красавица, умница и интеллектуалка, из хорошей семьи и с диссертацией за плечами. Была, также, не менее очаровательная любовница, Симона Баркан, стриптизёрша-любительница, которую, по её же словам, вожделел весь город и, что, скорее всего, являлось абсолютной правдой. Но, было у меня в этой жизни и нечто другое. То, что, наверное, было абсолютно невозможно в жизни журналиста, для бизнесмена же, при всей его порочности, являлось лишь мелким штришком, флуктуацией, мелкой неприятностью на фоне всемерного благополучия. Я имею в виду опять Жанну, свою первую любовь в обеих жизнях, живую и здоровую здесь, но брошенную мною почему-то, и которая теперь, вполне заслуженно ненавидела меня. И, что хуже из этого, её смерть или её ненависть, я, честно говоря, сказать не могу.
   И вот сейчас, учитывая мои теперешние догадки и гипотезы, которые, впрочем, всё более и более становились очевидными, превращаясь в стопроцентную правду, так вот, учитывая это, я задавал, теперь, себе один единственный вопрос. Готов ли я, учитывая всё вышесказанное, отказаться от своих теперешних жизней, журналистской и бизнесменской, и, в одночасье, ринуться со всеми потрохами в мутный омут очередной, третьей жизни, находясь в полном неведении по поводу того, что же там будет со мной, что произойдёт с другими, возможно даже, со всем миром, и, единственным мотивом которого, я имею в виду прыжка в омут, будет лишь моё желание встретиться ТАМ с Жанной, которая была бы ни замужем, и которая бы совершенно ни догадывалась бы, что я был когда-то бизнесменом? Готов ли я к этому?
   Я заглянул в зеркало. Оттуда, из глубин зазеркалья, на меня смотрел высокий молодой мужчина спортивного телосложения, немного отъевшийся на бизнесменских харчах, но ещё ни толстый, просто - заматеревший, с коротко постриженными светлыми волосами, блондин почти что, с крепкой борцовской шеей и перебитым когда-то носом, и от которого, без всякого сомнения, так и пёрло решительностью и желанием всё изменить. Поменять в одну секунду. Одним единственным деянием снять целый ворох проблем, накопившимся в прошлых жизнях. Мне достаточно было одного взгляда в зеркало, что бы понять: да, я готов!
   Отлично!
   Я взял ключи от "Джипа" и направился к выходу, ибо, раз я готов, значит необходимо заехать в "Панораму". Взять кое-что.
  
  
   В "Панораме", судя по всему, презентация закончилась, так и не начавшись. Очень даже правильно, так как в связи с отсутствием главных действующих лиц, публика, не дождавшись внятных объяснений, начала пить. А к тому времени, как я там появился, пьянка уже была в полном разгаре.
   В заведении присутствовала вся элита Горска.
   Мэр города, небольшого росточка человечек, сладенький, кругленький и румяный, эстет и сноб, с иголочки одетый и, для тех, кто не знал его, мог бы сойти даже за пассивного педика, но, к счастью для мэрии, это не соответствовало действительности. Он был вовсе не педиком, и совсем даже не гомиком, а, скорее всего, совершенно наоборот, обожал женский пол, и вступал при этом как беспрерывно, так и беспорядочно в многочисленные сексуальные контакты со всеми юбками, до которых был в состоянии дотянуться.
   Присутствовал Председатель городского совета народных депутатов. Высокий худосочный тип, без жира и, по-моему, даже без мяса на костях, измождённый, словно аскет-отшельник на пике Великого поста, с обострёнными, будто вырезанными из дерева, чертами лица, с бледной, прозрачной кожей, натянутой на череп, будто на несколько размеров меньший противогаз, с глазами, горящими неким фанатичным блеском, как у человека, отягощённого навязчивой идеей, и с такими пропорциями тела, что длина его, то есть - рост, совершенно не соответствовала его ширине, от чего спикер горского парламента по форме своей напоминал гвоздь, хотя кличку в народе имел - "шплинт".
   Кроме того, на презентации присутствовал начальник ГУВД, огромных, просто слоновьих размеров, мужик, шея которого начиналась сразу от нижней губы, с беспрерывно колышущимся цилюлитом под индивидуально пошитой милицейской формой, и весившего, наверное, центнера два, а то и больше. Он круглые сутки занимался потреблением пищи, беспрерывно потел, в связи с чем от него постоянно пахло чем-то сладковато-приторным и, кроме того, он, совершенно не специально, а, скорее всего, рефлекторно, но с завидным постоянством, регулярно, то есть, шумно и вонюче портил воздух, но, что тоже примечательно, абсолютно не стеснялся этого, и даже не краснел при этом.
   Были "шишки" и менее элитные, включая предпринимателей и ответственных работников, были бандиты и светские львицы местного разлива, была ещё какая-то шпана и шушера, которую я даже в глаза не видел, ну и, как обычно, как теперь принято в лучших домах, "Панорама", в этот вечер, пестрела целой плеядой молоденьких, смазливых шлюшек, всё умеющих и на всё готовых, которых суть была - развлекать публику и поддерживать светскую беседу, даже не взирая на ни вполне совершенное владение родной речью. Уметь надо!
   Гости были пьяны как раз в той мере, когда начинают рушиться барьеры, взлелеянные воспитанием, когда природные тормоза дают сбои в системе ценностей, приобретённые в процессе жизни комплексы и общественные табу, исчезают, растворённые в алкоголе и в наркотиках, а тайные желания, спрятанные до поры в глубинах бессознательного, начинают просачиваться из бездны эго, умещаясь теперь уже в "прокрустово ложе" всей системы ожиданий.
   В общем, я имел счастье завалиться в заведение, когда несостоявшаяся презентация, сначала, превратилась в тривиальную пьянку, а затем, медленно, но неотвратимо, стала трансформироваться в нечто большее, чем просто употребление спиртного под музыку, постепенно скатываясь до уровня оргии.
   Ко мне лезли целоваться какие-то люди, каковых я либо ни знал, либо плохо помнил; одни, цеплялись за полы пиджака, будто юродивые на паперти; другие, протягивали влажные липкие ладони, испачканные жирной едой и острыми соусами; третьи, просто старались дотронуться или прикоснуться, будто именно от этого зависело их дальнейшее счастье. В общем, если коротко, народец был изрядно пьян, разгорячён и разговорчив, он был весь, как один, вспотевший и липкий, где-то разрумянившийся, но, поголовно потный, влажно дыхающий и дурно пахнущий, впрочем, как и любой другой, оказавшийся, вдруг, участником подобного действа.
   Ну, а посреди всего этого разнузданного празднества, кстати, я мог бы, и сразу догадаться, не глядя, на импровизированной сцене, под свист и рукоплескание заведённой аудитории, танцевала красавица Симона. На данном этапе творчества, на ней осталось всего-ничего: два шнурочка вверху и чуть пониже, и бриллианты, везде, где только можно было их нацепить. Сама же Симона, точно зная, что - хороша и, может быть поэтому, и по причине самолюбования, всерьёз и надолго войдя в некий эротический транс, она умело и очень естественно извивалась под музыку, наслаждаясь ситуацией, как таковой, и фиксируя из-под длинных полуприкрытых ресниц каждый следующий раскрывающийся слюнявый рот, отвисшую челюсть и замасленеющий глаз.
   Она видела меня, знала, что я был дома, а потому, весь вид её, обращённый ко мне, говорил: "Ты знаешь, что нужно сделать, чтобы я слезла отсюда!"
   "Плевать!"
   Я вырвался из влажных объятий, поднялся на второй этаж, зашёл к себе в кабинет и закрылся на задвижку.
   Всё. Теперь - к делу!
   Раз уж у меня появилась идея, причём, вполне осуществимая идея, и, для претворения её в жизнь, надо было лишь приложить некоторые усилия, то, учитывая возможные изменения, или, наоборот, полное отсутствие этих самых перемен, необходимо было очень качественно подготовиться к предстоящему делу, предусмотрев по-возможности все варианты.
   Открыв дверь в потайную комнату без окон, я включил свет, и подошёл к большому несгораемому сейфу. Поколдовав над шифрами и кодами, я, сначала, вскрыл тяжеленную переднюю дверь, затем, внутри сейфа, открыл дверь поменьше, а далее, в самой глубине сейфа - ещё одну небольшую дверцу и достал оттуда плоский металлический ящик с встроенным девятизначным цифровым замком. Конечно, теперь-то я понимал, что девять цифр - это слишком, но тогда, когда я занимался этим, мне так совсем не казалось. Это был мой эвакуационный чемодан, созданный ровно год назад, во времена приватизации горского нефтеперегонного завода. Времена были не вполне уютные, а потому, некоторая предосторожность и предусмотрительность была совсем не излишней. Тогда он мне не пригодился. И, слава богу! Но вот сейчас как раз наступило время им воспользоваться. Ни напрямую пока что, но с перспективной точки зрения.
   В эвакуационном чемоданчике находились: пистолет с несколькими запасными обоймами, три паспорта на разные имена со штампами виз в нужные страны без указания дат, пятьдесят тысяч долларов стодолларовыми купюрами и ещё некоторые вещи, необходимые при поспешном бегстве. Плюс зубная щётка и туалетная бумага. Ха! Ха!
   Я закрыл все двери и дверцы и вернулся в кабинет, где тут же понял, что нахожусь в помещении не один. И, действительно, в кресле сидел пожилой мужчина, который почему-то показался мне знакомым. Вначале я подумал, что это кто-то из гостей прошмыгнул ко мне, но, глядя на него, решил, что нет, этот человек не из той оперы. Во-первых, одет он был явно не для презентации: фуфайка, тельняшка, галифе и кирзачи, а, во-вторых, от него специфически пахло, словно он регулярно ночевал на помойке. Короче говоря, быть одним из тех, кто теперь находился внизу, он никак не мог, а являлся стопроцентным бомжем, и, более того, я тут же вспомнил, где мы встречались с ним. В дембельском поезде мы встречались, тогда, в ноябре 1985-го.
   - Давно не виделись! - отметил он, будто расстались мы с ним только вчера.
   - Да, - кивнул я. - Пожалуй, - и быстро посчитал в уме. - Семь с половиной лет прошло.
   - Немалый срок, - произнёс бомж, глядя в потолок.
   - Да уж, порядочный, - согласился я.
   - Поговорим? - спросил мужчина, оценивающе глядя на меня.
   - Ну, ты ведь уже пришёл. - Я сел за стол. - Значит, тебе есть, что сказать?
   - Есть.
   - Ну, так выкладывай. Ты ведь неспроста здесь появился?
   Мужчина кивнул, соглашаясь, и через мгновение спросил:
   - У тебя, наверное, накопились вопросы относительно того, что с тобой происходит в последние дни? - бомж хитро подмигнул мне. - Так?
   - Предположим. - Я допускал, что его появление здесь не случайно, но не понимал его роли в происходящих событиях. - Но ты-то здесь причём?
   - А я и есть тот, кто знает ответы на некоторые вопросы, - он откинулся на спинку кресла, - и могу тебе поведать о них.
   - Очень интересно! - только и ответил я. - Слушаю тебя.
   - Налей чего-нибудь. - Бомж постучал пальцами в районе гланд. - В горле пересохло.
   - Чего именно? - я указал на бар. - Выбирай!
   - А мне покрепче! - мужчина плотоядно потёр руки. - Чтобы проняло до костей! - и пояснил доверительно, передёрнув плечами. - Что-то замёрз я.
   - Тогда - ром! - предложил я. - В терапевтических целях.
   - Вот и хорошо! - весело согласился бомж. - Никогда не пил эту заморскую микстуру. Попробую на старости лет.
   - Закусить? - осведомился я, играя до конца роль радушного хозяина.
   - Давай чего-нибудь.
   Я достал из стола банки крабов и ананасов.
   - Пойдёт? А-то можно снизу чего-нибудь принести.
   - Не надо. В самый раз!
   Открывая консервы, я поинтересовался.
   - Так о чём же мы будем говорить?
   - Ни о чём, а о ком. - Уточнил мужчина. - О тебе!
   - Вот как? - я поставил перед бомжем бутылку рома, и банки с крабами и ананасами. - Прошу!
   Мужчина благодарно кивнул.
   - Ну, ты же мечешься, как воробей в сарае, и ничего понять не можешь. - Бомж налил себе рюмку, и одним махом выпил. - Так?
   - Допустим.
   "Кто он такой?" - пытался сообразить я, но учитывая нашу первую встречу в 1985-м, на рожон не лез.
   - Допустим, ты прав. Что с того?
   - А то, что сие естественно! - мужчина громко и смачно чавкал, закусывая. - Любой на твоём месте также ничего бы не понимал.
   - Так поясни, если знаешь. - Я закурил, пуская дым колечками. - Ты ведь для этого ко мне и пришёл?
   - И для этого тоже.
   Возникла пауза. Мой собеседник поедал камчатских крабов с морокканскими ананасами вприкуску с чёрным хлебом, который явно принёс с собой. А я курил, и осмысливал ситуацию. Эти размышления ни к чему хорошему не приводили, ибо персона бомжа у меня ассоциировалась со смертью Жанны.
   Выдержав паузу, я спросил:
   - Как мне тебя звать?
   - Зови Степаном, - с набитым ртом ответил он.
   - А по отчеству? - следуя традиции, поинтересовался я.
   - Без отчества! - отрезал Степан. - Чай не академики.
   Налив ещё рюмку, он проглотил её, не морщась, а далее произнёс:
   - Теперь слушай внимательно. Изложу тебе научный подход к одному явлению. Если что, спрашивай.
   Вытерев жирный рот ладонью, он продолжил:
   - Понимаешь, во Вселенной существуют места, где кривизна пространства и времени очень высока, и близка к 180º. В этих местах точки искривлённого пространства подходят так близко, что почти совпадают друг с другом. А в иных местах накладываются одна на другую, то есть касаются. В общем, походит это на лист бумаги, перегнутый пополам, иначе не объясню. Таких мест немного на Земле, но одно из них и есть Проклятое место в районе Грушевки. Понятно?
   Я представил себе то, о чём говорил Степан, и выходило у меня не очень убедительно, о чём пришлось поведать рассказчику. Тот удивился.
   - Неужели непонятно? - мужчина потянулся к бутылке. - Ты ж с образованием вроде?
   - А ты изъясняйся понятнее! - намёки про высшее образование мне надоели ещё при общении с "братками". - Тогда и картина прояснится.
   - Хорошо, - Степан кивнул. - Представь себе, что в районе Беркучанского лесного массива эти самые точки искривлённого пространства касаются друг дружки, и образуют при этом невидимую прерывистую пунктирную линию, длиной в несколько километров, которая проходит далее через Горск, и исчезает в отрогах Скалистых гор. Теперь понятно?
   При слове "линия" я внутренне напрягся, потому что этот термин присутствовал и в моих рассуждениях, не говоря уже об экспериментах с паспортом. Женат - неженат.
   - Понятно. Продолжай.
   - Так вот, по обе стороны этой линии пространство и время течёт не одинаково, что приводит к необъяснимым явлениям в зоне их соприкосновения. - Степан весело улыбнулся. - Если не сказать больше.
   - Например?
   - Например, оживают мертвецы!
   - Что?!
   - Почему - нет? - бомж посмотрел на меня с сожалением. - Ты же сам сталкивался с этим, Руслан! Глупо скрывать очевидное.
   - Не понимаю! - искренне удивился я.
   - Не понимаешь, значит? - Степан был терпелив. - Хорошо. Тогда я задам тебе один вопрос, и от того, как ты ответишь на него, мне станет ясно, стоит ли разговаривать далее.
   - Спрашивай!
   - Ты помнишь о своих путешествиях через линию?
   Помнил ли я? Хороший вопрос. Журналист точно не помнил, об этом и говорить нечего. А бандит? Бандит - помнил. Всё это время помнил. Но ему было плевать. Плевать на линию. Плевать на Жанну. Плевать на то, что она жива. Чёрт!
   - Помню! - хмуро ответил я.
   - Тогда - продолжим! - сухо констатировал Степан.
   Теперь я вспомнил и Сашку Михалычева, и капитана Филонюка, и деда Фёдора. Вспомнил свои опыты с собакой, и то, что я сотворил с телом Жанны. Но ведь получилось? Получилось. Тогда, почему я не женился на ней? Ничего не понимаю!
   Я вспомнил и о способностях Степана читать чужие мысли, и теперь стало ясно, почему он молчит. Наверное, даёт мне возможность объять необъятное. Я посмотрел на него. Тот кивнул с улыбкой.
   - Прояснилось немного?
   - Ага. Продолжай.
   - Ну, раз ты вспомнил про оживления, то скажу, что пространство по обе стороны линии есть различные варианты будущего, которых ещё нет, но которые существуют потенциально.
   - Например?
   - Например, протащив мертвеца через линию, ты не просто оживляешь его, а создашь два мира, в одном из которых он жив, в другом - мёртв.
   - Два мира по разные стороны линии?
   - Не совсем. Это два разных мира, причина разности которых и есть линия. Миры существуют сами по себе, а линия становится лишь визуальным подтверждением существования этих миров. Как в твоём опыте с паспортом.
   "Всё. Приплыли. Он и про паспорт знает!"
   - Конечно, знаю! - Степан улыбнулся. - Ты ведь об этом часто вспоминаешь.
   - Давай дальше.
   - Можно и дальше. - Бомж убрал улыбку. - Существует такая штука, как закон сохранения материи, а его никто не отменял. Помнишь о таком?
   - Помню?
   - Этот закон имеет прямое отношение к нашей линии.
   - Что на этот раз?
   - А то, что оживив покойника, то есть, прибавив массы в этом мире, природа в ответ забирает столько же, убивая кого-то, знакомого тебе.
   - Почему именно знакомого? - удивился я.
   - Не знаю, - Степан пожал плечами. - Однако так происходит всегда. Таков закон линии.
   - Странный закон. Но ведь человек может и не знать о нём.
   - Обычно и не знает. А потом удивляется, что внезапно умирают близкие ему люди.
   - Жестоко!
   - Природа не жестока, - возразил Степан. - Она лишь практична.
   - И это коснулось меня?
   - Конечно. Ведь ты трижды пересёк линию.
   - Рассказывай.
   - Возьмём февраль 1984 года. Тогда, не ведая ни о чём, ты протащил через линию мёртвого Михалычева, и этим создал для него два мира, в одном из которых он жив, в другом - мёртв. Однако на этом ничего не закончилось, ибо, исполняя закон сохранения материи, природа убила Жанну.
   - Жанну!?
   Я ждал чего угодно, только не этого. Ведь Степан, жалея мои чувства, использовал слово "природа", однако, если быть до конца честным, то в этой системе правил и законов, Жанну убил я! Пусть не ведая об этом, пусть не специально, но, этим своим марш-броском я убил её!
   - Этого не может быть!
   - Извини, Руслан, но это так! - бомж развёл руками. - Конечно, ты ни в чём не виноват, но это произошло по закону Проклятого места, и тут уж ничего не попишешь.
   - Но... почему? - Я начал считать месяцы и дни. Результаты не сходились. - Не получается! - Я с надеждой посмотрел на Степана. - Она ведь умерла в октябре 1985-го!
   - Смерть не всегда приходит сразу, - грустно констатировал бомж. - Последствия пересечения линии могут проявиться через месяцы, и даже годы.
   Мы замолчали. Я, уже не удивляясь ни чему, налил себе большую рюмку коньяку, и молча, выпил. Закусил лимончиком с сахарком. Закурил. Степан терпеливо ждал, и, выдержав нужную паузу, продолжил.
   - Теперь рассмотрим январь 1986-го. Случай с собакой. Не скрою, очень изящный ход с твоей стороны. Однако, теперь ты уже намеренно, правда, ещё не ведая последствий, убил пса, а потом, протащив через линию, оживил его. Удачный эксперимент, нечего сказать, но закон сохранения материи и в этом случае был выполнен. Правда, далеко не сразу, из-за разницы в массе между псом и человеком. И всё же, как это ни прискорбно, но своим опытом ты убил Андрея Бореева, пусть и не близкого, но давно знакомого тебе человека.
   - Железная логика! - с горечью произнёс я. - Опять закон?
   - Ты пойми, закон не мстит, он просто действует, не взирая на личности. Как он выбирает жертв, мне самому не ясно, но ты-то здесь не причём. О том, что кто-то гибнет из-за твоих ходок, ты узнал ведь только сейчас! И вообще, надо отдать тебе должное, что во всех случаях ты исходил лишь из добрых побуждений.
   - Спасибо, утешил!
   - Ты не в суде, Руслан, и тебя никто ни в чём не обвиняет. Просто так произошло.
   - Ладно! Давай дальше.
   - А дальше, был май 1986-го, и твой подвиг по оживлению Жанны. У тебя получилось, и ты вернул её к жизни в одном из миров, но это привело к смерти матери Андрея Бореева.
   - Я ещё кого-нибудь убил?
   - Нет! - заверил Степан. - Однако пришло время поговорить о тебе самом. Ведь именно для этого я и пришёл.
   - Давай, поговорим.
   - Дело в том, что твои походы туда-сюда через линию не прошли для тебя бесследно.
   - Поясни.
   - Они привели к тому, что ты сам раздвоился.
   - Кажется, понимаю!
   - Боюсь, что не совсем. Своими переходами ты создал двух Русланов Снеговых. Одного - горского бандита, а другого - столичного журналиста, и они до последнего времени жили двумя различными жизнями, не пересекаясь между собой.
   - Продолжай!
   - А теперь, скажи: ты заметил в себе раздвоение сознания, когда вдруг стал ощущать в себе двух разных людей?
   - Заметил. Как не заметить? Уже несколько дней со мной происходят какие-то странности.
   - И люди принимают тебя за кого-то другого? - продолжил Степан. - Такое бывало?
   - Сплошь и рядом! - воскликнул я.
   - Ты не задумывался, почему?
   - Конечно, задумывался, но не находил объяснений.
   - Это произошло от того, что Руслана Снегова - бандита, убили на криминальной разборке 30 апреля 1993 года, в результате чего ваши сознания слились в единое целое, а ты, журналист из Столицы, оказался в том мире, где Жанна жива.
   "Так вон оно что! Теперь понятно, за кого мен принял бармен, управляющий в гостинице, и моя бывшая соседка. Я уж не говорю о Симоне со Светой. И о Жанне. Чёрт!"
   - Так теперь я журналист или бандит?
   - Юридически, возможно, журналист, - рассудительно ответил Степан, - а фактически, - он пожал плечами, - тебе лучше знать!
   - Но ведь в этом мире Жанна замужем, а значит, всё зря? И все жертвы - зря? И все усилия?
   - Не знаю, Руслан, не знаю. Я пришёл лишь для того, чтобы рассказать тебе твою же историю. А вот что ты сделаешь с этими знаниями, меня не касается.
   - А кто ты, чёрт возьми?
   - Извини, но этого я тебе сказать не могу. Со временем узнаешь. А пока, решай свои проблемы.
   - Как? Сделать ещё ходку через линию?
   - Зачем? Этим ты лишь усугубишь ситуацию.
   - Тогда, что?
   Степан хитро посмотрел на меня.
   - Ты ведь знаешь, что я в некотором роде телепат.
   - Знаю.
   - А значит, я читаю твои мысли.
   - Тебе виднее.
   - Так вот, у тебя есть в голове одна правильная мысль. Используй её.
   - Кажется, я понимаю тебя!
   - Ты в себе сначала разберись.
   - Постараюсь.
   - Тогда, прощай!
   - Ну, уж нет, до свидания!
  
   Моя мысль, вернее - догадка, была проста, как ручная мясорубка. Правда, она возникла ещё до разговора со Степаном, но от этого вовсе не потеряла своей актуальности. Действительно, раз здесь, в Горске, существует разделительная черта, по обе стороны от которой моя жизнь резко меняется, то есть, имеет место перемена участи, где с одной стороны, я - журналист, а с другой - бизнесмен, и обе эти составляющие балансируют между собой настолько зыбко, что даже я, человек далёкий от всех этих штучек, сумел отследить эту линию при помощи своего паспорта, то, какой напрашивается вывод? Лично я сделал этот вывод вполне однозначно, а именно: эта самая разделительная черта очень неустойчива и подвержена влиянию извне, а раз так, то почему бы мне не попробовать на неё повлиять? И, далее, ещё вопрос: что произойдёт, если я смогу повлиять на эту самую черту, и зыбкий баланс по обе стороны разделительной полосы измениться? Я имею в виду, глобально. Неужели весь мир рухнет? Очень сомневаюсь. В общем, по моему мнению, если изменить баланс, то отчётливо прослеживается три варианта развития событий, вернее - четыре.
   Первый вариант: ничего не произойдёт. То есть, все мои попытки изменить баланс, ни к чему не приведут. Бандит убит на разборке, сознания слились, и всё в мире выглядит двояко. Очень даже возможный исход. Ну, что ж, тогда я буду считать, что сделал всё, что мог, и буду устраиваться как-то именно в такой, раздвоенной жизни.
   Второй вариант: бизнесмен забудется, а останется журналист. Неплохо, ибо мне всегда нравилась эта профессия и, что тоже немаловажно, все грехи бизнесмена останутся мне неведомы, уйдя в небытие, а журналист, слава богу, совершенно не будет знать о них. Прекрасное разрешение проблемы за исключением одного, самого главного: в этом случае Жанна так и останется умершей, и то, ради чего всё и затевается, так и останется неразрешённым.
   Третий вариант: журналист забудется, а останется бизнесмен. Вариант, лучше первого, но хуже второго. То, что хуже второго - это понятно. Журналист, даже по шкале моих нынешних ценностей, мною же и оценивается гораздо выше бизнесмена. Тут - всё ясно. А вот, почему, лучше первого? Здесь тоже всё логично, потому что, избавившись от известной двойственности, я продолжу нелёгкую, но насыщенную жизнь бизнесмена, пусть и преступную, но не отягощённую совестью и, что, скорее всего, не слишком длинную, ибо я уже начал кое-что припоминать. Некие конфликты хозяйствующих субъектов, или, вроде того. В жизни всякое бывает, и швабра, как известно, раз в год тоже стреляет.
   Ну и, наконец, четвёртый вариант. Вот здесь, я вступаю на путь рассуждений, непонятно о чём, потому что в этом случае исчезнет всё. Во всяком случае, то, что непосредственным образом связано со мной. Здесь, я могу стать кем угодно, от уголовника до президента, могу погибнуть в юном возрасте, а могу и прожить до ста лет, могу встретить Свету, а могу, и жениться на Симоне. Тут, возможно всё. Полный спектр вероятностей, что об этом даже рассуждать не стоит. Но, здесь, в этом варианте, а именно к нему я и стремлюсь, есть один фактор, которого нет в первых трёх. Потому что только в этих дебрях и бесчисленных вариациях, где-то находится абсолютно здоровая и совершенно незамужняя Жанна, которая, возможно, всё ещё ждёт своего загулявшего Руслана.
   Вот ради этого и весь сыр-бор. Ради маленькой, крошечной возможности встретиться вновь, и начать всё сначала.
   Я сел за свой рабочий стол и закурил. Класс! Мне очень нравились такие минуты в жизни, когда я на что-то решался. Когда мир вокруг меня словно замораживался, готовый уже в следующую минуту стать другим по моей собственной воле. И вот, перед самым стартом, перед тем, как ринуться в бой очертя голову, я всегда садился за стол, именно за стол, и закуривал. Ни на диван и ни в кресло, а за свой письменный стол. Он словно дисциплинировал меня, настраивая на нужную волну, и я, немного трепеща от нетерпения, и возбуждённый своей же решимостью, ждал, когда докурится сигарета, постепенно концентрируясь на поставленной цели, и готовый ко всяким неожиданностям.
   На этот раз цель была уже определена. Не знаю точно, была ли она проще ручной мясорубки, но пока, на данный момент, я не видел препятствий к её осуществлению. Моя идея заключалась в том, что, раз существует некая разделительная линия, влияющая определённым образом на мою жизнь, то, чтобы изменить что-либо, надо эту самую линию взять, и уничтожить.
   Логично?
   Вполне!
   А, как это сделать?
   Очень просто: надо взорвать Менгир - эту древнюю сакральную достопримечательность нашей местности, через который, кстати, эта линия проходит! Уничтожить его. Лишить его чуждой энергетики, и она, энергетика, перераспределившись, ибо законы сохранения ещё никто не отменял, возможно, что-нибудь и поменяет вокруг, и я, дай-то бог, ещё встречу незамужнюю Жанну, сам при этом, будучи неженатым.
   Сказка!
   Да, сказка, но ради этой сказки я готов рискнуть всем на свете.
   И собственной жизнью, естественно.
   И жизнью других, к сожалению.
   Но, ведь, если я прав, они даже и не узнают об этом.
   Раз! И всё!!!
  
   Докурив, я взял чистую школьную тетрадку и начал писать. В сжатом виде я решил набросать то, что происходило со мной все последние годы, а также в последние дни с 30 апреля по 3 мая 1993 года. Кроме того, указать на то, что я сейчас собрался сделать с самим Менгиром.
   Зачем мне это надо? Не знаю. Но, честно говоря, ни так просто вот так взять, и всё перечеркнуть, ни оставив о себе никаких упоминаний. Мне просто было жаль журналиста и бизнесмена, и я хотел бы хоть что-то о них оставить. Понятное дело, что шансов на то, что данное послание попадёт к адресату, то есть ко мне, но уже в другой жизни, было крайне мало, но я не мог отказать себе в этом удовольствии. В капризе. В надежде на то, что ТОТ, другой Руслан Снегов, когда-нибудь обнаружит эти записи, прочтёт их, и, чёрт побери, сможет хоть что-то из этого понять.
   Я напишу, а там, пусть жизнь рассудит.
   К тому же, у меня была одна идея по поводу того, как сохранить эти записи. Всё дело в том, что у меня сложилось такое впечатление, что некоторые объекты в этом мире, какие бы события вокруг них не происходили, будут существовать всегда, вечно, невзирая на все перипетии бытия и, памятник В.И.Ленину в городе Горске, был одним из таковых, наряду с Великой китайской стеной, египетскими пирамидами и статуей Свободы. А из этого моего предположения вытекала одна интересная штука: а не спрятать ли кое-что из необходимого в самом "Ильиче"? К тому же, он на этой самой линии и находится, а значит, есть шанс, что спрятанное в нём никуда не исчезнет, и у меня будет, хоть и очень призрачный, миллионная доля процента, но всё же, шанс узнать о том, что происходило в моих прошлых жизнях.
   То есть, эти мои записи в школьной тетрадке, после того, как я решился на это, теперь, принимали вид ни просто записей, а некого послания в иную реальность, при условии, конечно, что она состоится.
  
   Когда всё было готово, и мемуары приняли надлежащий вид, я уложил всё аккуратно в свой эвакуационный чемодан, подумал немного, и туда же отправил бутылку коньяка и блок сигарет. Пусть будут там. И, если судьбой предначертано мне, ещё раз увидеть свой чемоданчик, то пусть это случиться в следующей жизни. Выпью коньяка и закурю, а там посмотрим.
   Итак, план такой: сначала, беру в подвале "Панорамы" взрывчатку, всё необходимое к ней, и гружу в "Джип". Потом, еду к памятнику Ленину. Сейчас уже поздно, и там вряд ли кто-то есть, разве что какой-то сумасшедший фанатик-ленинец, но я буду очень осторожен. Далее, откручиваю табличку на постаменте, а за ней (я это точно знаю), ниша, хоть и небольшая, но в ней точно поместится мой эвакуационный чемодан, ну, а потом, устанавливаю табличку на место. А дальше - по плану. Еду к Менгиру, минирую его, и... взрываю посредством дистанционного управления.
   Так? Так!
   Я взял со стола чемодан и направился к выходу.
   Теперь уже скоро!
  
   Когда всё было закончено, и я заминировал Менгир, обложив его полностью взрывчаткой, часы показывали полпятого утра. Рассвет ещё не наступил, но темнота уже не была полной. Небо на востоке начинало светлеть, звёзды Млечного Пути тускнели понемногу, а Луна, теперь, была видна где-то на юге.
   Стало заметно холоднее.
   Я сел на скамейку и, по своей давней традиции, закурил перед тем, как окунуться в неизвестность. Тишина в эти мгновения была почти абсолютной, и лишь где-то в траве, недалеко от меня, изредка, но громко, пиликал сверчок.
   Свирьрьрь, свирьрьрь!
   Не знаю, доводилось ли кому-то бывать в такой ситуации, но мне это было впервой. Новизна бодрила инвариантностью и, не буду скрывать, пугала где-то, но возврата назад я совершенно ни хотел.
   Было страшно, но интересно.
   Когда-то давно я уже испытывал подобные чувства. Это случилось почти десять лет назад, осенью 1983 года, в период, когда меня "загребали" в Советскую Армию. Тогда во мне жили те же чувства. Ощущения страха и любопытства. Причём, любопытства - гораздо больше! Мне очень сильно хотелось попробовать этого, ощутить на собственной шкуре как там, в Армии, о потому, наверное, если бы тогда, в последние мгновения "гражданки" мне бы сказал кто-то из всемогущих, способных решить любую проблему: "Руслан! Если хочешь, можешь не призываться!", то, скорее всего, именно в тот момент, я бы отказался от "халявы" и отправился бы на службу. Потом, конечно же, пожалел бы об этом ни единожды, но тогда, перед самым призывом - нет, я бы ни за что ни отказался от возможности быть призванным.
   Так и сейчас. Примерно те же ощущения. И хочется, и колется, и мама не велит!
   Шутка!
   Сзади раздались шаги.
   "Кто бы это мог быть?"
   Я обернулся.
   - Привет, Русик!
   Не знаю, как теперь это расценивать, но передо мной стоял Вадик, малолетний преступник, и двое его друзей, наверное, таких же "отморозков", как и он, причём, как раз тех, кого я изволил избить чуть более суток назад. Те, кто в меня стреляли, между прочим. Правда, милых дам с крысиными мордочками и с печатями порока на лицах, на этот раз с ними не было. Значит, если я всё правильно понял, предстоит мужской разговор. Без сомнения, так и есть, ведь было бы нелепо предположить, что по чистой случайности мы встретились здесь, за городом, у Менгира, в полпятого утра.
   Они меня ждали где-то здесь или, что более вероятно, следили за моим домом. Скорее всего.
   Вадик сделал ещё шаг и остановился.
   - Я младший брат Сергея Штрекова!
   Я кивнул. Всё понятно. Примерно этого я и ждал.
   - Поздравляю тебя.
   Вадик вытащил руки из карманов. В правой - он держал револьвер.
   - Я не шучу.
   "Ясное дело, что не шутишь! А то бы принесло тебя сюда ни свет, ни заря!"
   Я медленно поднялся со скамейки и, не делая резких движений, отступил на шаг. Ладонь плотно сжимала пульт дистанционного управления.
   - Я тоже не шучу.
   Ибо я хорошо знал Сергея Штрекова. Он, в недалёком прошлом, был местным авторитетом и, честно говоря, очень многое себе позволял. В какой-то миг он возомнил о себе нечто невообразимое, и поплатился за это. Конечно, я был в курсе того, на что намекал его младший брат. Всё дело в том, что где-то полгода назад я застрелил Сергея. Убил собственноручно. И всё из-за Симоны. Этот ублюдок попытался её изнасиловать, но не тут-то было. Симона применила к нему свой любимый приёмчик. Он был обколот какой-то дрянью, и обкурен к тому же, а потому не соображал, что делает. Штреков-старший погнался за Симоной, но тут появился я. Началась драка. Этот баран первый достал пистолет и начал стрелять. После этого, выбора у меня не осталось. В общем, местный криминальный авторитет был обколот, а потому шансов у него не было. Потом были крупные разборки, но "пацаны" на "сходняке" постановили: Руслан прав, а Штрек сам виноват.
   Вот и лежит теперь этот самый Штрек на кладбище, гниёт паскуда, и кушают его черви. И это - правильно. Нечего к девушкам приставать, если они этого ни хотят!
   - Твой братец, Вадик, был большим козлом!
   Вадик вздрогнул от неожиданности. Наверное, он думал, что я буду вымаливать у него прощения. Дурачок. Но, ему простительно, он ведь не знает, чего я тут намутил, и какие у меня планы на сегодня, да и вообще, в перспективе, на будущее.
   Штреков-младший сделал ещё шаг вперёд. Мы стояли почти вплотную, и при блеклом свете звёзд я увидел, как глаза его сверкнули ненавистью и готовностью убивать.
   Нет. Он не шутил.
   - Сейчас ты будешь жрать дерьмо!
   В ответ я лишь нагло ухмыльнулся.
   - Нет, не буду.
   Я раскрыл ладонь и указал ему на пульт.
   - Видишь, Вадик, это - пульт дистанционного управления. Он радиоуправляемый. Тебе не повезло. Просто так получилось, что мне необходимо взорвать этот камушек, и я его уже заминировал. Теперь, достаточно нажать на кнопочку, и - всё! Кстати, обратная связь отсутствует.
   - Чего?
   "М-да. Такой же баран, как его братец. Поэтому, такое словосочетание, как "обратная связь", ему совершенно незнакомо. Дитя улицы. Что тут поделаешь?"
   - Я говорю, что в пульте отсутствует обратная связь. То есть, он устроен так, что если уже нажмёшь на кнопку, то взрыв произойдёт по-любому. Остановить процесс будет невозможно. Разработка И.Р.А. Ты в курсе?
   Про И.Р.А. я, конечно, наврал. Для солидности.
   Вадик пристально посмотрел мне в глаза.
   - Не бери на понт!
   Я демонстративно пожал плечами.
   - Как знаешь. Я тебя предупредил.
   Ребята переглянулись. Они уже сомневались, но ещё не верили до конца. Чтобы их убедить, я щёлкнул тумблером.
   Мне-то всё равно!
   Но их я всё-таки предостерёг:
   - Всё. Время пошло.
   Вадик застыл с пистолетом в руке, затем оглянулся на своих подельников. Те, пятясь назад, не отрываясь, смотрели на пульт в моей руке. Я бросил его себе под ноги. Теперь, когда механизм запущен, а обратная связь отсутствует, уже ничего нельзя было изменить.
   И вот, стоя на краю Неизвестности, я в очередной раз имел возможность убедиться, что человеческая глупость не знает предела, так как эти двое, вместо того, чтобы бежать, медленно обходили меня, приближаясь с обеих сторон. Видно факт того, что я выбросил пульт, был истолкован ими совершенно в ином смысле.
   "Идиоты!"
   Вадик театральным жестом направил пистолет мне в грудь. Но на этом, на театральном жесте, его бравада исчезла. Стрелять в людей, это вам ни в носу ковыряться. Рука потенциального убивца заметно дрожала, я же был на удивление спокоен.
   Но я-то знал, на что иду! И поэтому, теперь, не видел особенной разницы, как погибнуть: то ли от пули, то ли от взрыва. Всё равно через несколько секунд всё вокруг взлетит на воздух.
   И пусть меня, с самим собой, рассудит Бог!
   Поэтому, если я не достоин жизни, то умру прямо здесь и прямо сейчас, а уж каким образом это произойдёт - не суть важно. Если же судьба распорядится иначе, и мне будет дарована другая жизнь в иной реальности, то значит так угодно Творцу!
   Аминь!
   Секунды двигались медленно, будто преодолевая препятствия, словно просачиваясь через поры загустевшего времени. Вадик застыл с пистолетом, а потом я увидел, как его палец стал понемногу продавливать курок, барабан револьвера начал прокручиваться вокруг своей оси, и я, вдруг, понял: всё, уже сейчас!
   И в этот самый миг, перед внутренним взором моим, стремительным калейдоскопом заструилась лента жизни. Кадр за кадром. Всё быстрее и быстрее. От рождения до текущего мгновения бытия...
   Чёрт! Это была жизнь журналиста!!!
   Этот сопляк сейчас убьёт ни того!
   Я непроизвольно двинулся вперёд. Наверное, лишь на пару сантиметров. Но этого хватило. В следующий миг Вадик выстрелил...
   А мне со страшной силой захотелось жить...
   Он стрелял и стрелял, разряжая в меня весь барабан, а я видел лишь его растерянное, перепуганное лицо, двух его приятелей чуть в стороне, застывших от неожиданности и удивления, и чувствовал, как пули врезаются в моё тело...
   Боли почти не было. Только тупые удары.
   А потом я начал падать. Мелькнуло фиолетовое небо с затухающими звёздами, блеклый серп Луны прямо над головой, и разгорающееся зарево восхода у самого горизонта.
   Вот почти и всё. Тихие удары сердца отсчитали последние секунды: три, две, одна...
   Взрыв.
   В глазах полыхнуло...
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"