Когда происходит что-то плохое, ты пьешь чтобы забыться. Когда присходит что-то хорошее, ты пьешь чтобы отпраздновать. А когда ничего не происходит, ты пьешь чтобы хоть что-нибудь произошло.

Ч.Буковски, "Женщины"

Если б это был обычный день, то я конечно же хрена с два бы так раскошелился, и по обыкновению взял бы привычного дешевого пойла. Но мы купили бутылку самой дорогой водки, что продавалась в этом засраном заведении.

Он сидел напротив меня, за грязным, прожженным окурками деревянным столом, в своей дурацкой вязаной шапочке и пальто непонятного цвета, обмотанный толстым шерстяным шарфом. Время от времени он вертел головой и оглядывал прочих завсегдатаев нашей излюбленной дыры, словно спрашивая - ну что, ребята, все ли у вас нормально?

- Давай выпьем, Буковски, - сказал я. - Прекрати пялиться на этих уродов.

- Давай, - ответил он, принимая стакан. - За уродов!

Мы заливали на пару три месяца из моих шести. Три месяца назад, в начале сентября, он появился рядом с моим столиком и спросил:

- Сколько ты уже пьешь, парень?

- Все лето, - ответил я, - и всю жизнь.

- Мне кажется, с тобой будет интересно кирнуть, - сказал он присаживаясь ко мне и ставя на стол свою бутылку. - Меня зовут Буковски.

Я не удивился. Когда пьешь без тормозов три гребаных месяца, каждое утро еле приходя в сознание - престаешь вообще чему-либо особенно удивляться.

- Привет, Буковски, - сказал я и тоже представился. - А что ты здесь делаешь?

- То же самое что и ты, - ответил он и выпил. Пил он уж точно то же самое что и я.

- Я читал кое-что у тебя, - сказал я и тоже приложился.

- А я - у тебя.

- Серьезно? - я снова не удивился. - И что скажешь?

- Полное говно.

- Я так и думал. Может возьмем водки?

- Идея что надо.

Мы здорово накатили тогда, и придя в себя после обеда в своей комнатухе на следующий день, я, с трудом вспомнив что было, решил что это очередное наваждение. Слегка смутившись и ощутив легкую тревогу за собственное восприятие реальности я немедленно затушил ее портвейном, треть бутылки которого оказалась на моем столе, видимо принесенная с собой вчера.

Но тем же вечером в "Овраге" я встретил его снова. После моей третьей рюмки и кружки пива он так же подсел ко мне и поставил на стол свою бутылку.

- Привет, приятель, - сказал он. - Как сам?

- Привет, Буковски. Я в порядке, - ответил я. - А ты как?

- Нормально...

- Скажи мне честно, Буковски. Ты мой глюк?

- Не более чем все остальное, парень. Давай выпьем.

Так мы стали собутыльниками.

- Что за херня происходит? - Он недовольно сморщил свою старую рожу. - Ебаный холод!

- Это тебе не Лос-Анджелес, Генри. Наступает зима.

Я называю его Генри потому что он сам так захотел.

- Не называй меня Чарли, парень, меня бесит то, как это звучит. Блевотное звукосочетание. Лучше зови меня Генри.

- Чинаски?

- Не подъебывай, парень. Лучше просто зови меня Генри.

- Окей, Генри.

- Так то лучше.

В "Овраге" было довольно спокойно. Впрочем, вечер только начинался. Мы накатили по третьей.

- Русские знают толк в выпивке, - сказал Буковски, ставя пустую рюмку на стол. - В таком злоебучем холоде можно пить только водку.

Был последний день ноября, осень выдалась теплой и первый снег успел совершить лишь несколько внезапных атак и отступлений, оставляя за собой ощущение неотвратимости и лужи грязи. Ветер уже обрел свою злую холодную силу и оттого стал вести себя с каждым днем все наглее и агрессивнее. Уже конец ноября. А еще совсем недавно было лето.

Совсем недавно я мог гулять в одной футболке всю ночь, валяться в траве, глядя в небо и запивая его пивом, сидеть на берегу реки и смотреть на отражения мира... Полуденные пыльные улицы убаюкивали и разжигали одновременно и в любом мало-мальском скверике можно было, наскоро соорудив из пустой жестяной пивной банки простой прибор, вдуть щепотку другую травы, укрывшись в спасительной листве сердобольных акаций и пожилых сиреней. Совсем недавно я лежал на ночном пляже, голый и безголовый, вглядываясь в огни по ту сторону реки и пытаясь увидеть в них сентиментальное оправдание происходящего. Совсем недавно, обливаясь похмельным потом и содрогаясь от нетерпения, я ехал в душном автобусе за город чтобы провести безумные часы в единственном занятии - ежесекундном ощущении неподдельной реальности. Совсем недавно солнце жгло затылок и все о чем было можно мечтать фокусировалось только на холодной как лед бутылке, запотевшей от собственной значимости... Совсем недавно день не отличался от ночи почти ничем кроме ощущения ожидания. Совсем недавно... словно дверца пивного холодильника, что стоит у уличного ларька, только что захлопнулась и уже не открыть...

Нажмите на кнопку, девушка!!!

Пожалуйста, прошу!!!

Нажмите на кнопку еще раз!!!

- Говори честно, с чего ты сегодня вдруг так расщедрился? - спросил Буковски. - Наконец-то выиграл на скачках?

- У нас не проходят скачки, Генри, старый ты маразматик! - с улыбкой ответил я. - А если бы и проходили, то я в отличии от тебя ни за что не стал бы на них играть.

- Потому что ты - зануда! - он берет сигарету из моей пачки. - У вас целая страна зануд, которым ничего не остается, как пить водку долгими зимними вечерами.

Тем временем в "Овраг" подтягивается привычная публика. Кое-кто уже примелькался нам за эти месяцы, а кое кому, возможно, примелькались и мы.

- Не ругай мою страну, Генри, я за нее не в ответе и она тоже мало мне нравится, но я ее гражданин. А ты - американец.

- Черт с ней, с твоей страной. Признавайся, что за повод?

- Я хочу уехать, Буковски.

- Что за новости...

- Я собрался уезжать, Генри.

- Ты серьезно?

- Серьезней некуда.

Я снимал комнату в грязной коммуналке на самой окраине города. Там по вечерам орали капризные дети, пьяные мужья и жены устраивали короткие и яростные бытовые схватки, а на загаженных лестничных площадках пила дешевое пиво и материлась рабочая молодежь. Там было жутко и спокойно одновременно. Я не платил за комнату почти три месяца, но меня каким-то чудом не выселяли. Еще в начале лета меня уволили из журнала, и платить мне было нечем. Я с трудом доставал деньги на выпивку и сигареты, питался от случая к случаю и мне было наплевать. Я был готов к любому исходу.

Говорить о том, почему все сложилось именно так, совершенно бессмысленно. Искать причины в такой ситуации - означает искать оправдания, независимо от того, что на самом деле произошло. Насколько веско ни звучали бы причины запоя и пофигизма - это всегда лишь жалкие оправдания. А я не из тех кто желает оправдываться перед кем бы то ни было, так что предоставьте мне самому остаться при своих причинах.

- Парень, ты же сам все понимаешь, - говорил мне однажды Буковски. - Ты пьешь якобы из-за какой то бабы, из-за того что тебя не оценили, не поняли, из-за того что все в твоей жизни могло бы сложиться лучше, из-за того что тебя предали... Все это полное говно! Ты пьешь потому, что ты на самом деле просто такой же долбанный алкаш как и я! А у этого, парень, совсем другие причины.

- Генри, сучара, ты ведь сам знаешь! - орал я в тупиковом исступлении. - Если бы все сложилось не так, я сидел бы щас дома в своей благополучной реальности и жрал борщ, довольный, блять, жизнью, вместо того чтобы сидеть с тобой в этой жопе и пить эту дрянь!

- Будешь знать в следующий раз, как заводить романы с официантками...

- Тебе ли говорить!?

- Кому как не мне!

Буковски умел объяснить все как есть.

Понятия не имею, откуда у нас брались деньги на выпивку все это время. Впрочем иногда одному из нас удавалось провернуть какое нибудь дельце. Время от времени я по мелочи барыжил травой. Иногда кто то просто давал взаймы, по старой дружбе, зная что другого выхода нет и понимая что я никогда не отдам. Порой нам подворачивалось что нибудь украсть и продать. А иногда просто везло и деньги сами оказывались у нас в руках без всяких усилий... Старое доброе пьяное везение...

Когда денег было достаточно для того, чтобы продолжить на следующий день, Буковски оставался у меня и мы пили до рассвета, беседуя о литературе, фашизме и женщинах, споря, соря пеплом, проливая вино, наполняя дымом мою комнатушку. До тех пор, пока один из нас не вырубался, а другому ничего не оставалось делать кроме как упасть вслед, словно костяшка домино.

Наутро, то есть за полдень, я шел в единственный магазин неподалеку, и мы начинали отмечать наступление нового божьего дня, еще одной космической единицы. Знаете ли вы (о, боже!), как отличаются утренние беседы от ночных? На первый взгляд может показаться что все это не более чем формы. Но тут нет ничего смешного. Утренние беседы. Когда кристальность осознания происходящего достигает такого неимоверного процента, что ты понимаешь - сейчас, прямо в эту секунду, необходимо встать, выйти на улицу, и первому встречному сообщить о том, что мир - это вечный непрерывный поток бессмертных и неуязвимых нитей, которые существуют в неразрывной связи. Что он, первый встречный, точно такая же нить бытия как и придорожное дерево, как спящая под забором кошка, как я. Сообщить об этом и попросить чтобы он непременно рассказал об этом всем кого он встретит сегодня, а самому отправиться дальше, слушая плейер и плача, вытирая крупные слезы радости и полной беспомощности. Иногда безумие надвигалось так близко, что приходилось смеяться ему прямо в лицо.

Иногда просто физически приходилось просыхать. Хотя бы на дня два-три. Никогда не дольше трех.

Иногда ко мне заходили друзья и позволяли себе потратить на меня несколько сотен.

- Ты еще живой? - спрашивали они.

- Вроде да.

- И что ты собираешься делать дальше?

- Не знаю. Хочу уехать куда-нибудь.

- С кем ты пьешь?

- С Буковски. Он неплохой собутыльник.

- Ты совсем ебанулся! - смеялись друзья.

Я их не переубеждал.

Один раз мы с Буковски повздорили. Даже не знаю, что на меня нашло. Это было во время очередной бессонной и дымной ночи в моей мрачной берлоге на задворках. Была середина сентября. Окно было открыто и там в темноте шуршали тополя, весь беспокойный дом спал тяжелым сном, а мы сидели при свете тусклой настольной лампы и пили дешевый портвейн. Разговор шел как обычно о литературе. И тут я спросил его.

- Генри, давно хотел тебя спросить, почему у тебя никогда не было ни одного по настоящему положительного персонажа?

- Это что, блять, вопрос с подвохом? - ответил он помедлив.

- Это просто вопрос, Генри.

- Да ни хрена, парень. Я вижу, что ты хочешь мне что-то сказать. Так что давай, выкладывай или закрой тему.

Мы молча выпили.

- Я хочу сказать, Генри, что у тебя нет не только ни одного гребаного положительного персонажа, но и вообще более-менее стоящего.

- Да? И что?

- Ты можешь их жалеть, можешь ненавидеть, они могут тебе даже нравиться, но все они для тебя - никто. Вообще никто.

- И что?

- Ты не любишь людей, Генри.

- Бля... Начинается. - Он встал и прошелся по комнате. - А с чего я должен их любить?

- Потому-то у тебя всегда единственный правильный персонаж - главный герой. То есть - ты сам. Самый безупречный и невьебенный мужик! Круче некуда! - меня понесло ни на шутку. - А остальные все - мудачье тупое! От того и пьешь, что никого не любишь. Потому что не умеешь! И все твои бабы для тебя - просто куклы! Ковбой ты хренов!

- Людей, значит, любишь?!

- Я не такой как ты, Буковски!

- Какого хуя тогда пьешь со мной, коммунист недоделанный!? Бухал бы тогда с Хемингуэем!

Он ушел. Но хлопка двери я не слышал. Я допил вино и вырубился.

Мы не виделись четыре дня.

Первый день, отлежавшись и по доброму опохмелившись, я потратил на то чтобы хоть что то сделать. В итоге к вечеру у меня в кармане оказался короб забористой травы и несколько сотен наличности. Расклад был неплох и я решил что мне не хватает только женщины. После нескольких звонков этой женщиной стала Светик.

Светик была юной (21) и беспечной худенькой блондинкой. Ее любимой группой была "Торба на круче", я познакомился с ней за месяц до этого, cлучайно забрев на какую то неформальскую оупэн-эйр тусовку и встретив старых подружек. Выбирая из них ту с которой был больший шанс на сегодняшнюю ночь, я вдруг приметил в компании ее - новенькую. Она была свежа и непосредственна. Пожалуй самой свежей и непосредственной из всех кто был там. Меня познакомили и отрекомендовали. В тот вечер под конец сейшена она весьма поддала и я просто увез ее с собой, не затратив особых усилий. Она осталась довольна. После я звонил ей время от времени, когда обстоятельства располагали. Как и в этот раз.

Созвонившись, мы встретились на остановке и сразу же поехали ко мне. Хоть я и был уже весьма накачан, взял водки. Светик умела и хотела выпить. Приехав ко мне мы слегка дунули и накатили. Меня никогда не привлекала женская худоба, а Светик была практически тощерёброй манекенщицей, ну со скидкой на пропорции. Но у нее было одно особое качество - там у нее было так тесно, что я кончал в самом пьяном состоянии. Это было ценно. Мы выпили только полбутылки когда я раздел ее.

На второй день я, очухавшись, закурив и обнаружив на столе выпивку, чуть было сразу не налил себе. Но вспомнил о траве. Лучшего средства от похмелья еще не изобретено. Спасибо матушке природе. Голым усевшись в кресло у кровати я вдул одну щепотку... затем другую. Светик спала, выставив из под одеяла свою худенькую попку. А я дул траву и смотрел на ее задницу. Утро было неспешным и медлительным как черно-белая мелодрама, когда все понятно наверняка.

Проснувшись, Светик выпила, а я дунул еще. Потом она выпила еще, а я еще дунул. Она была неопытна в минете но вполне компенсировала это старанием. Под вечер она уехала, сказав что необходимо показаться маме, а я сходил в магазин за пивом, сделал попытку посидеть над черновиками, и уснул.

На третий день я, дунув на дорожку остатки травы и отправившись на бесцельную прогулку с пивом, совершенно случайно вписался на пьянку к старому знакомому. Было очень кстати, потому что деньги кончались. Народа было много, бухла еще больше. Как ни странно, все были рады меня видеть. Сначала это был бар из тех, что торгует разливным немецким и транслирует по мониторам кабельные каналы с самой современной и модной музыкальной байдой. Я пил водку, запивая ее пивом и стараясь не вникать в идиотский треп про компьютеры, мобильники и зарплату. Какая то девочка, белые крашеные кудряшки, донимала меня вопросами о том, кто я и чем занимаюсь.

- Хочешь знать кто я? Да я, блин, культовый современный писатель. Видела когда-нибудь живого писателя, детка?

- Нет, ни разу! Как интересно! - она потягивала через трубочку самбуку. - А о чем ты пишешь?

- О жизни, детка, о жизни.

После бара была чья то большая и нехило упакованная хата. Мы ехали туда на нескольких тачках. Я всю дорогу на заднем сиденье хватал за сиськи крашеные кудряшки. В хате орала музыка, кто-то смотрел огромный телик в большой гостиной, кто-то пил водку на кухне. Знакомых лиц практически не осталось. Я уже был бух в говно и крашеные кудряшки больше не лезла ко мне с расспросами. На кухне человек шесть терли за жизнь. Какие молодцы, подумал я и присоединился к выпивке. Весь этот словесный мусор которым обменивались благополучные мальчики и девочки не вызывал желания произнести хоть слово и я сосредоточился на стакане и закуске. Я толком не ел ничего дня три и грех было упустить такой шанс набить нутро.

- Нет, вот ты скажи, Костик, - восклицала хмельная девица с фиолетовыми волосами и искусственным загаром, - Разве я не права! Он со своими друзьями по кабакам катается, а я не могу со своей компанией отдохнуть? Ну и что, что он деньги зарабатывает! Я же свободный человек, у меня свои интересы.

- Просто мужика уважать надо, - отвечал ей Костик в модной рубашке со стразами и литром геля на голове. - Мужик если бабки зарабатывает - имеет право.

- Да что ты говоришь! А если...

- Ребята, а вы когда-нибудь трахались так, чтобы тетка была жестко бухая, а ты - укуренный в хлам? Нет? Попробуйте как-нибудь...

Не помню как я добрался до дома тогда, но очнулся я в своей кровати. Похмелье было не просто страшным, оно было из тех, что трясут одновременно и тело, и душу, и разум, сводя все единой судорогой. Кое как встав с кровати я добрел до туалета, вернулся, закурил и проверил содержимое своих карманов. Денег не хватало даже на пиво. Я просто лег на кровать и стал смотреть в окно, выкуривая одну за другой и пытаясь успокоиться. Безысходность дрожала внутри грудной клетки, иногда словно срываясь вниз, в пустоту, заставляя замереть как в свободном падении. Реальность саднила как один сплошной кровоподтек, а разум был настолько беззащитным, словно с мозга сняли черепную крышку и любой пролетающий мимо комар мог усесться на обнаженные извилины. Сумасшествие было так рядом, что можно было потрогать его рукой. Время от времени я вставал чтобы выпить воды, затем снова ложился. Мне нужна была помощь.

Телефон, единственная надежда на спасателей, единственная нить, связывающая меня с миром прочих людей, молчал как проклятый. Денег, чтобы позвонить самому, не было.

Я был отрезан, вокруг на тысячи миль ни души и никакой надежды что кто-нибудь станет меня искать. Наверняка все уже считают меня погибшим. Как же это случилось?

Я лежал, глядя в окно, а глыбы воспоминаний вертелись в моем мозгу, больно ударяясь друг о друга, ничего не объясняя а лишь причиняя мне почти физическое страдание. Почему все сложилось именно так? Почему именно со мной? Где то там у меня была другая жизнь. Когда то все было благополучно, была уверенность в сегодняшнем дне и планы на будущее. Что привело к этой катастрофе? Почему упал мой самолет? Почему я очутился в этой пустыне словно джеклондоновский герой, не имея ничего кроме воли к жизни и слепой надежды на спасение?

За окном было пасмурно, постепенно смеркалось. Тополя все так же говорили с ветром, каждую минуту теряя языки-листья. Листьев было еще достаточно, чтобы тополям можно было не беспокоиться. Но они знали, что это не продлиться слишком долго. Наступит день, когда им придется замолчать.

Мне нужно выбираться отсюда, подумал я. Либо я просто сдохну в этой пустыне, не пережив зиму, либо мне нужно предпринимать хоть что то для своего спасения. Другого выбора не было.

Было уже почти темно и сигаретная пачка была почти пуста, когда пришел Буковски.

- Ну как ты, парень? - спросил он.

- Подыхаю, Генри. Мне нужна помощь.

- Я так и знал, - сказал он. - У меня есть выпивка и курево. Так что не подыхай пока.

- Ты злишься на меня за тот раз, Буковски?

- Заткнись-ка, приятель. Давай лучше выпьем.

- Я не отказываюсь от своих слов, Генри. Я подыхаю, но не могу тебе врать.

- Я же сказал - заткнись. Ты слишком много говоришь. Я и так все знаю.

После третьей рюмки я ожил и смог собрать свое существо в подобие целого. Безысходность растаяла в сумерках и я уже знал что мне нужно делать. На том берегу реки зажглись огни. Кубики сложились. Я нашел цель. Я был спокоен. Мы молча пили и слушали тополя.

Пепельница уже была полна окурков, а заведение постепенно пустело. Бутылка подходила к концу, как и наш последний разговор.

- Я уезжаю, Буковски. Это мое решение.

- И ты конечно же уверен, что от этого что-то измениться, - я думал он ухмыльнется, но он не ухмыльнулся.

- Уверен, - сказал я.

Минут пять мы молчали.

- Ну мне видимо стоит сказать старое доброе дерьмо о том, что от себя не убежишь, парень.

- Дело в том, Буковски, что я бегу не от себя. Я бегу к себе. Я верю в то что смогу сам что то изменить. Ты отличный парень, Генри, но у нас все же разные дороги. Мне нужно идти дальше.

- Ну в таком случае нам наверное пора прощаться, - он выпил водки и поежился под своим драным пальто.- Знаешь, приятель, хоть ты и пишешь дерьмо, мне было нескучно с тобой.

- Спасибо, Буковски...

- И желаю тебе догнать самого себя когда-нибудь.

- До свиданья, Буковски.

- До встречи...

В "Овраге" было тихо и пусто. Буковски ушел и я сидел в один-одинешенек во всем заведении. В бутылке еще оставалось грамм пятьдесят и я налил себе. Затем достал из внутреннего кармана билет и развернул его.

Завтра. Восемь двадцать утра. Пятый вагон. Верхняя полка.

Главное не проспать.

Я выпил. Посидел еще несколько секунд, положил билет во внутренний карман, и нетвердым, но решительным шагом вышел в уже наступивший декабрь.

Петербург, сентябрь 2008