Караван двинулся в путь. Впереди пятеро верховых с винтовками, две брички наёмников, за ними комфортабельный фургон купца, потом три наши подводы, а за ними все остальные. Замыкали колонну ещё одна бричка и десять всадников. Сам Ерофей Сигизмундович гарцевал вдоль колонны верхом. Получалось у него не так изящно, как у поручика Певцова, зато конь был хорош. Даже мне, неспециалисту, это было ясно. А уж Никита на этого четвероногого Аполлона глядел, не отрываясь.
По широкой улице от Гильдейской площади выехали на радиальный "проспект", ведущий к городским воротам. Миновали старое трамвайное депо, где на проржавевших рельсах нашли последний приют около двух десятков полуразвалившихся вагонов. Среди них играли в вагоновожатых дети. Работал здесь только круг, на котором разворачивались трамваи последнего в эту сторону маршрута. Заросшие травой пути продолжались и дальше, сохранилось и несколько столбов между ними, но провода на подвесках отсутствовали. Между столбами бывших трамвайных ворот наружного ограждения была натянута "колючка".
-- Было время, трамваи ходили до самого Новобельского, -- сообщил Эрик.
-- Лет шесть уж как не ходят, -- сказал Певцов. -- При старом графе хотели было делать ещё одну линию на север, в Вязники, да Николай Андрияныч богу душу отдали, с тем всё и закончилось. Сынок их, Альберт Николаич, транспорту внимания не уделяет.
У ворот к каравану перед замыкающей бричкой, пристроилась запряжённая тройкой почтовая карета. Её сопровождали два казака с пиками и берданками. Их важный и грозный вид мог нагнать страху на кого угодно. Чувствовалось, что за почту они будут сражаться не хуже, чем за собственную хату.
-- Ерофей Сигизмундович! -- окликнул я купца. Тот придержал коня:
-- Да, поручик?
-- Далеко следует эта карета?
-- До Новобельского, а дальше на север, вдоль Порубежья, до самого урочища Северного.
-- Дорога настолько опасна, что нужна охрана?
-- В сущности, нет. Так, видите ли, Казачья Слобода обозначает свою нужность именно в этой дислокации. Чтоб никому не пришло в голову отселить их куда-либо, освободив место в заграде для частного строительства.
Привольск остался позади. Возы мерно погромыхивали по мощёному тракту, сделанному не из дикого камня, как дорога на северо-западе, а из городской брусчатки. По южной стороне тянулся заброшенный трамвайный путь. Ржавые рельсы повело змеёй, многие шпалы отсутствовали. Видно, местные жители порастащили те, что получше, на хозяйственные нужды. Возчики ехали, в основном, молча. Лишь на возу, где следовали казначей, приказчик и бухгалтерша, происходило выяснение отношений.
-- Зайка моя, -- говорил приказчик Филька, -- ну, не дуйся, душенька. Я же хотел, как лучше...
-- Олух! -- резко отвечала крольчиха. -- Надо же додуматься, вбухать столько денег в какой-то кафешантан!
-- Не какой-то, а лучший в городе, -- возразил приказчик. -- Я ведь не мог знать, что эта новая программа не будет пользоваться успехом.
-- И вкладывал бы свои только! Но мои-то деньги для чего было трогать??
-- Ну, зайка, мы же, вроде как, одна семья...
-- Семья? Да ты обыкновенный приймак! Я тебя подобрала на улице, где ты малограмотным лапотникам прошения писал. К Самойлову устроила, состояние дала заработать...
-- За это я тебя и люблю, дорогая.
-- Молчал бы, -- оборвала крольчиха. -- Будто я не знаю, кого ты любишь. Таскаешься заподвечер в Бардаши. Срамота! Может, и на жительство туда переедешь? Сигай с подводы-то, тут недалече.
-- У меня там просто друзья, -- слабо возразил Филька.
-- Разумеется. У вас крепкая мужская дружба.
В этот момент мы, как раз, подъехали к очень красивому, покрытому тёмной морилкой дорожному указателю, стрела которого смотрела на север. По деревянному полю его вычурными старославянскими буквами было вырезано: "Большiя Бардаши. 1,7 вр." За указателем от тракта отделялась просёлочная дорога.
-- Прямо как в том анекдоте, -- покачал головой Бобровский. -- "Деревня Большие Гомосеки".
-- А что, это слово... -- сказала Рита.
-- В старину то самое и обозначало, -- закончил биофизик.
Разговор немедленно переключился на архаизмы и неологизмы, углубляясь в дебри филологии. А я всё думал об оставленных нами в городе попутчиках. Вернее, профессиональный герой с недержанием речи меня волновал мало, а вот вторая персона... И надо же было ей начать выяснение отношений при профессоре! А теперь вот мы остались без целительницы. Скверно. В пути ведь всякое может приключиться... Э, да что я себя обманываю? Ну, понравилась она мне, и все дела. Двух часов не прошло, а уже соскучился. Когда теперь я её увижу?
Ответ на этот риторический вопрос я получил через каких-то десять минут. Караван выехал из низины, и впереди, на пригорке, на фоне далёких грозовых туч, мы увидели высвеченную солнцем фигуру всадника. Всадницы. На белом олене. Она неподвижно сидела в седле, ожидая нашего приближения. Это было как мираж, как видение в любовном полубреду, и в первый миг я даже глазам не поверил.
Но Эрик тоже увидел всадницу.
-- Хитрунья, -- усмехнулся он.
Винаби была прекрасна, как в то мгновение, когда я впервые увидел её возле дома-дерева. Ветер теребил лёгкие, как пух, белые волосы, лучи солнца освещали каждую чёрточку лица, каждый изгиб точёной фигурки... И тут белый олень затряс головой и громко чихнул, смазав весь романтизм момента.
-- Профессор, я хочу извиниться за своё поведение, -- сказала Винаби, подъезжая к нашим телегам и потупив взор. -- Я не должна была делать этого при всех. Но, я, всё-таки, экспедиционный врач. Так и в книге записано, -- она улыбнулась. -- Надеюсь, вы позволите мне продолжать путь с вами?
-- Только потому, что нам действительно нужен врач, -- холодно произнёс Лощинин. -- И попрошу без каких-либо выходок в будущем.
-- Клянусь. Илуватар свидетель.
-- Займите своё место в колонне.
-- Кажется, это здесь? -- невинно взмахнув ресницами, спросила эльфиня, направляя оленя к моему коню.
-- По-моему, да, -- ответил я. Хотел добавить, что очень рад её видеть, но сказал совсем другое: -- А этот, ну, который Леголас, за нами не увяжется?
-- Не-а. Я его наколола. Он теперь станет искать меня совсем в другом направлении. А когда поймёт, уже не догонит.
-- Тебе его не жаль?
-- Жаль, конечно. Период моей жизни, как-никак. Но сколько же можно? -- она помолчала, потом добавила: -- Да ну его к Валарам! Неужто нет других тем для разговора?
-- Профессор! -- окликнул, между тем, Эрик. -- Вы ведь хотели видеть местную фауну? Смотрите на север.
Перед нами по степи, меньше чем в полукилометре от тракта, неспешно двигалось стадо каких-то животных. Очертания их выглядели весьма странно. Что-то вроде гигантских горилл: передние лапы значительно длиннее задних, и походка какая-то обезьянья. Правда, туловища невиданных зверей были подлиннее, чем могли бы иметь гориллы такого размера. Я поднёс к глазам бинокль и увидел, что и головы странных созданий вовсе не похожи на лобастые головы приматов. Скорее, на лошадиные.
-- Вот, изволите видеть, -- тоном лектора из общества "Знание" произнёс Гюнтер. -- Это моропы. Знающие люди говаривали, что так, возможно, выглядели далёкие предки нынешних шерстовиков, мохначей по-современному. А данная разновидность отчего-то осталась на низкой ступени развития.
-- Вы сами-то как думаете, отчего это произошло? -- поинтересовалась Рита.
-- Я мыслю, оттого, что ум их недостаточно развит. Вот Вы, девочка, произошли от хищного зверя. Иные - от белок или зайцев. Всё, заметьте, животина шустрая, энергичная. А стадные травоеды - создания неспешные и тугодумные. Хоть даже и кони, несмотря на их сообразительность.
-- А ближе они к себе подпускают? -- спросил профессор.
-- Конного саженей на пятьдесят, а пешего и на тридцать. На них же никто не охотится. Мясо жилистое, и шкура ни на что не годна.
-- Хотите подъехать, Иван Степанович? -- предложил я. -- Мариш, ну-ка, брысь с седла, уступи место старшим!
Маришка с недовольной миной потянула повод, подъезжая вплотную к подводе, перекинула ногу и слезла с коня. Лощинин взобрался в седло -- пусть менее ловко, но так же на ходу. Взял у Риты фотоаппарат и направил коня прямиком к стаду моропов. Шумагин и я последовали за ним. Вблизи эти звери производили ещё более странное впечатление. И впрямь, нечто среднее между лошадью и гориллой. Ноги их не оканчивались копытами. Задние больше напоминали носорожьи, а передние... Отдалённое подобие рук гориллы и одновременно - ленивца: при движении животное опирается на согнутые в кулак пальцы, оканчивающиеся длинными когтями. Туловище песочного цвета, а брюхо грязно-белое. Белыми были и головы самых крупных особей, очевидно, самцов. Когда Иван Степанович, увлёкшись фотографированием, подъехал ближе рекомендованных гномом ста метров, животные прекратили щипать траву и неторопливо потрусили прочь.
-- Ох, какой я расточительный, -- укорил сам себя Лощинин, посмотрев на счётчик кадров фотоаппарата. -- Впредь надо быть экономнее. Плёнок у нас не так-то много. А впереди может быть ещё столько всего... Жаль, Лёша, Вы тогда не были с нами у Лорна. Он приносил столько интересных рисунков. Некоторые, конечно, вызывают сомнения...
-- Это не выдумки, профессор, -- сказал Эрик. -- Однажды я сам ел мясо драконовой ящерицы.
-- Я тоже едал, -- добавил с подводы Гюнтер Траин. -- Раньше зареченские частенько их ловили. Теперь-то на той стороне мало кто в степь ходить отваживается...
-- Что так? -- спросил Никита.
-- Орки безобразят. В Заречье и Калинниках аж полосу заграды расширять пришлось.
-- А здесь?
-- Здесь их мало, поэтому они тихие. Да и племя тут другое. Сказывают, у них почти каждый по доброй сотне слов знает. А вожди так и вовсе до пятисот... -- Гюнтер захохотал, его дружно поддержали эльфы и Михель. Одна Винаби даже не улыбнулась, и я почувствовал к ней ещё большее уважение. Многие не любят национализма, когда это направлено на их собственный народ, но далеко не всякий так же относится к насмешкам над другими. Тем более, эльфы и орки, помнится, извечные враги.
Над нами пронеслась бесшумная крылатая тень. Я машинально пригнулся, хватаясь за автомат. К счастью, меня успели предупредить наёмники.
-- Не стреляй!! -- в несколько голосов закричали они. -- Свои!!
Летающие существа - их было два - сделали круг над обозом и приземлились прямо на обочину тракта. Теперь мы могли получше их разглядеть. Это оказались гигантские летучие мыши, то есть, морфы с перепончатыми руками-крыльями, тёмным мехом и лицами, напоминающими мордочки летучих лисиц. Летающие морфы о чём-то потолковали с поручиком и устроились на бричке.
-- Наши разведчики, -- пояснил мне Певцов. -- Тот, что пониже - Кузьма, а вторая - его сестра Антонина. Хорошие ребята, но у Кузьки есть слабость. На это дело, -- поручик хлопнул тыльной стороной ладони по горлу. -- Своих упреди, чтоб ему не наливали ни в какую.
-- Скажу.
Эта встреча оказалась не последней. Примерно километров через семь-восемь впереди показался одиноко стоящий прямо возле тракта могучий раскидистый дуб. А возле его корней сидел, обхватив колени руками, субъект весьма колоритного вида. Голову и лицо его закрывала чумацкая соломенная шляпа, широкие рукава белого японского кимоно лежали поверх шёлковых украинских шаровар, из-под которых выглядывали пыльные носки и деревянные сандалии-скамеечки. Откуда-то между шляпой и плечом торчала рукоять самурайского меча, а кончик ножен виднелся из подмышки. Человек спал, громко посапывая. На шум проходящего мимо обоза он не обращал ни малейшего внимания. По знаку Певцова чернявый ефрейтор-романец, спрыгнув с брички, подошёл к спящему и взмахнул кнутом. Кончик его просвистел возле плеча странного человека и легонько щёлкнул по краю шляпы. В следующий миг спавший оказался на ногах, напружиненный и подобранный, одна рука прижимает к боку ножны меча, вторая - на обмотанной кожаным шнуром рукояти.
-- Нанда ё? Що це було? -- произнёс он.
-- Это всего лишь мы, Акира, -- сказал Певцов.
-- А, Певцов-сан. Коннити-ва. Далэко икимасите? Опять сопровождение дэс нэ?
-- Как видишь. А ты сам далеко ли собрался?
-- Та вот, до нээ-сан, у Долину. Трэба корней целебных на зиму позбирати. Сам чуешь, у мене весь посёлок отварами пробавляется, коли захворае.
-- Ну, как же, в курсе. Отвары у тебя знатные. А что ж пешком-то?
-- Не всю ж дорогу. Орэ-га надиявся знайти якись караван у Новобельски.
-- Ладно, садись, подвезём тебя.
-- От аригато, от аригато годзаимас! -- обрадовался человек.
-- Садитесь с нами, -- предложил заинтересованный Бобровский.
-- Домо аригато, спасибочки!
Странный человек оказался весьма разговорчивым. Он объяснил, что зовут его Акира Нихонэнко, а по национальности он "чистокровный нихонець". А идёт, как и сказал в начале, "до нээ-сан", то есть, к сестре в ту самую Долину, куда направлялся и купец Самойлов со своим обозом. Слушать русско-украинскую речь Акиры с частыми вкраплениями японских слов было довольно забавно. Наших морфов он с первой же минуты начал именовать на свой лад: Риту - "нэко-сан", Маришку - "конэко-тян", а Браги - "кюби-кун". Каждый раз, обращаясь к последнему, Акира делал учтивый полупоклон сидя, и это тоже смотрелось весьма потешно.
Ещё через час пути на горизонте показались дома посёлка Новобельский, подобно Привольску, раскинувшегося у самого берега реки. С дороги был отлично виден мост через неё и немногочисленные строения на противоположном берегу - видимо, те самые Калинники, о которых говорил Гюнтер. И посёлок, и Калинники окружала знакомо устроенная полоса заграждений, а вдалеке виднелись несколько высоких каменных сооружений, похожих на закавказские дома-башни, испокон веку возводимые в горах, чтобы снегом зимой не завалило. Здесь подобные конструкции, несомненно, служили для какой-то другой цели, поскольку стояли на равных, довольно значительных промежутках друг от друга. Когда мы подъехали ближе, я различил севернее ещё одну, четвёртую по счёту башню севернее трёх ближайших.
-- Да, это укрепления Порубежья, -- подтвердил мою догадку Эрик. -- В каждой квартирует небольшой гарнизон, а расстояние между ними аккурат две версты, чтоб весь промежуток перекрыть пулемётным огнём.
-- Будем останавливаться? -- спросил я Певцова.
-- Обязательно. Пообедаем, осмотрим тягло и экипажи, а в шестнадцать часов двинемся в Дикое Поле. К закату как раз успеем добраться до первого привального форта.
Как я и ожидал, посёлок был куда скромнее и беднее города. Тут почти отсутствовали каменные дома, а основная часть заселённой территории напоминала военный городок: казённые здания, оштукатуренные и выкрашенные жёлтой краской, белёные бордюрные камни геометрически правильных улиц и проездов, единообразные газоны. Казарм я не увидел - вероятно, они были отделены от квартир офицерского состава, как и положено в войсковой части. Миновав гарнизонный район посёлка, караван втянулся на широкую площадь, служившую как вместилищем торговых рядов, так и стоянкой всех видов транспорта. Колёса прогрохотали по едва виднеющимся из мостовой заброшенным рельсам трамвайного кольца. Почтовая тройка сразу повернула к местному отделению связи, такому же жёлтому, как и дома гарнизона, а мы остановились на другой стороне площади, перестроив возы в четыре ряда. Возчики тут же принялись за осмотр ходовой части и уход за лошадьми. Мы же больше оглядывались по сторонам.
-- А что вот там за особняк? -- спросил Бобровский поручика. -- Местного мэра, что ли?
-- Скажете тоже, мэра. У поселкового головы дом с видом на реку, вон там. А здесь живёт семья самого майора Сарумяна, героя тугарских набегов, командира Второй Форт-башни.
-- Того самого, что в разгар Третьего набега обрушил свою Башню на тугарскую конницу и похоронил под ней десятки всадников? -- уточнила Орис.
-- Да, барышня, его, -- Певцов взял под уздцы своего коня и повёл к колодцу, где его солдаты уже наполняли водой длинную деревянную поилку.
-- Герой! -- хмыкнул Гюнтер Траин. -- Пять лет не подпускал к Башне сапёров, чтобы её отремонтировать. Мудрено ли, что она обрушилась. Сколько там тугар было, не ведаю, но майн фатер сказывал, что свинарник подсобный на полста голов раздавило в пыль. Вместе со свиньями. И солдат в северном блокгаузе завалило так, что до утра откапывали. Двоих-то всерьёз покалечило. Старому дураку дали орден и наладили в отставку. А потом он вообще с глузду съехал. Бородищу отрастил до пояса, чернокнижием стал увлекаться, зельями, волшбой всякой.
-- Это не тогда ли, когда иноземец по нашим краям странствовал? -- уточнил Алан.
-- Аккурат тогда.
-- А что за иноземец? -- спросил я.
-- Да был тут один, -- пояснил гном. -- Сказания записывал, песни. Языки учил, надписи перерисовывал. Чего уж он там набрался, трудно сказать. Дело-то он имел, по преимуществу, с местными синдарами.
-- Да, эти известные мастера заливать, -- хохотнул Вир. -- Вон, взять хоть нашего Леголаса. Сразу видать, каких он кровей.
-- Ё-моё, -- сказал Вадик Залезский, поправляя съехавшие очки. -- Как интересно получается...
-- Он вообще с чудинкой был, профессор этот, -- продолжал гном. -- Помню, табачок у него закончился для трубки. Ну, он и попроси нас раздобыть. Мне тогда лет этак одиннадцать было, хорошо помню. Ну, принесли мы ему самосаду, он трубку-то набил, да как затянется сдурма! Конечно, тут же глаза на лоб, кашляет, аж побагровел, сердешный. Потом спрашивает у нас, мол "чьто это за такой жуткий зелье"?
-- Это ещё что! -- махнул рукой Эрик. -- Вот мне батя рассказывал. Сидит тот иноземец однажды с эльфами, расспрашивает. И среди прочего задаёт вопрос: а "нгомбар" - это кто такие? Ему говорят, что гномы. Он: да как же, ведь гномы - это "налкор"! Ему объясняют, дескать, то совсем другие гномы, горные. А эти лесные. Он говорит, значит, это особенное племя какое-то? Нет, говорят ему, не просто племя, а совсем другой народ. Но он, похоже, так и не въехал.
-- Да сказали бы ему, что гномы - это лесные, а горные - дварфы, он бы и понял, -- буркнул Залезский.
-- Дварфы? Это по-коротейски, что ль?
-- По-английски. Подозреваю, что тот иноземец был, как раз, англичанин.
-- Джуль, гляди, караван! -- услышали мы восторженный женский голос. -- Не, мне точно небо благоволит! Господин офицер! Господин офицер!
-- Да? -- обернулся я.
Перед нами стояли две молоденькие девушки, едва ли существенно старше Маришки. На лице одной из них, ниже среднего роста, крепенькой и плотненькой, было откровенно скучающее выражение. А вот вторая, высокая, на фоне подруги казавшаяся более худой, с ещё более светлыми, чем у той, вьющимися волосами и заострёнными эльфийскими ушками, прямо-таки светилась энтузиазмом.
-- Вы возглавляете эскорт этого каравана? -- прощебетала она.
-- Нет, не я, а поручик Певцов. Вон он, со стременем возится.
Кудрявая эльфиня бросилась к Певцову и заговорила с ним, настолько громко, что слышно было и нам. Через минуту мы уже знали, что она молодая, но исключительно одарённая целительница, умеет то, это и вот то и предлагает свои услуги на время путешествия. Бесплатно, в качестве практики. Поручик, ошалев от такого напора, только кивал.
-- Кажется, нам предстоит путешествовать вместе, -- низким мелодичным голосом заметила её подруга, наблюдая за беседой. -- Будем знакомы: я Джулия Баль из Заречья.
Мы, в свою очередь, назвали себя. Услышав имя нашего "экспедиционного врача", Джулия заинтересованно поглядела на неё:
-- Винаби, дочь Нарли? -- уточнила она. -- Много о Вас слышала. Приятно встретиться вживую. Ну, а это, -- она повернулась и сделала жест в сторону возвращающейся к нам подруги, -- Мил...
-- Милеана, -- перебила её кудрявая. -- Очень рада. Так значит, это Вы у них целительница? Ну, что же, можем даже обменяться опытом как-нибудь.
-- С интересом, -- сдержанно сказала Винаби.
-- Да, тебя поручик тоже согласился взять с собой, -- сообщила Милеана Джулии.
-- И на том спасибо. Где устраиваться?
-- Не знаю, -- пожала плечами Милеана. -- Лично я приглашена на повозку поручика. Где моя сумка?
-- Там, где ты изволила её бросить. Под деревом.
-- А ты и принести не могла! -- походкой манекенщицы Милеана дошла до раскидистой липы, где лежала кожаная торба-рюкзачок, не без усилия взвалила на плечо. Джулия довольно улыбнулась, глядя, как кудрявая идёт к повозке Певцова, сгибаясь под тяжестью ноши и подметая мостовую клешами шикарных замшевых брюк.
-- Скажите, -- поинтересовался у новой знакомой гноббит, -- Вы будете из горных гномов, или как?
-- Наполовину, сударь.
Джулия оказалась весьма общительной особой, и каких-то десять минут спустя вся женская часть экспедиции, не исключая и Винаби, уже была с ней на короткой ноге. Подруга её, напротив, до самого отправления к нам так и не подошла, делая вид, что всецело увлечена персоной Певцова. Впрочем, любопытные взгляды, которые она бросала на нашу компанию, выдавали её с головой.
-- Обрати внимание... -- тихо сказал я Винаби.
-- Вижу, всё вижу, -- кивнула она. -- Возможно, это из-за меня.
-- Что вдруг?
-- Ну, как же, другая целительница, но старше и опытнее её.
-- В точку, -- подтвердила Джулия, понижая голос настолько же, насколько тихо говорили мы. -- Нет чтобы учиться, а она кичится.
-- Джулия, да Вы поэтесса, -- заметил Бобровский.
-- С гуманитарным факультетом пообщаешься - ещё не тому научишься.
Наши эльфы-мужчины проявляли к новенькой явный и нескрываемый интерес, поглядывали на неё так же, как она на нас, и о чём-то полушёпотом рассуждали. Я их вполне понимал: Милеана была очень симпатичной, и завоевать её сердце мало кто отказался бы. Но, как оказалось, дело-то было не совсем в этом. Когда Ерофей Сигизмундович дал сигнал к отправлению, один из молодых гномов Певцова, усаживаясь на облучок, окликнул Милеану:
-- Девушка...
-- А?
-- У Вас левое ухо отклеилось...
Милеана схватилась за ухо под громкий гогот наёмников. Потом вся как-то сникла и, опустив голову, застыла на повозке.
-- Придурок, -- проворчала Джулия. -- Ну, понял, так и молчи. Уши - вообще её больная тема. Она ж у нас деньги копит на изменение их формы.
-- Так она не эльф? -- изумилась Рита.
-- Милка-то? Да какой там эльф, когда нос картошкой?! У неё там вообще никто рядом не лежал. Начиталась геройской дребедени, вот и возомнила себя... Ничего, попутешествует, может, проветрит мозги-то.
-- Но целительница она настоящая?
-- Да, и сильная, -- вмешалась Винаби. -- Только ещё немножко неумелая. Я такие вещи чувствую.
-- Эх, жаль, Дан нас преждевременно покинул, -- иронически покачал головой Михель. -- Счас бы у нас два героя было бы...
Я сдержал усмешку. В этот момент речь гноббита ужасно напомнила мне небезызвестного кота Матроскина из Простоквашино.
-- Дядя Эрик любит говорить, что герой - это когда один, -- тихо сказала Орис. -- Когда больше - это уже хулиганы.
Вскоре караван вновь вытянулся в нитку на восточной части главной улицы. Впереди были видны ворота посёлка, укреплённые гораздо серьёзнее, чем с противоположной стороны. Громадные, как в Валежкино, створки были обшиты железом и крепились на мощных башенках из серого камня, соединённых поверху галереей. По обе стороны ворот тянулось не просто заграждение, а стена из того же камня, оборудованная по всей длине площадкой для стрелков высотой примерно в два метра, и бойницами. Вправо она уходила к реке, а слева упиралась в подножие первой из форт-башен.
-- Капитально, -- сказал я.
-- Это, в основном, для защиты домов от любителей пострелять из степи по окнам, -- объяснил Эрик. -- Во всех остальных отношениях обычная заграда удобней. Через неё и обзор лучше, и засесть за ней можно где угодно, а не только у бойниц. Поди-ка, пристреляйся.
У ворот произошла лёгкая заминка. Солдаты проверяли две громадные арбы среднеазиатского типа, непутёвые возницы которых загородили полпроезда, и нам пришлось придержать коней, пропуская возы.
-- Бог помощь, ваше степенство! -- раздалось с тротуара. Я повернул голову и обнаружил, что в тени под старой липой, растущей в специальном ограждении прямо у бордюра, стоит коренастый человек в чёрной рясе. У ног его лежала котомка. Купец, по всей видимости, был знаком с этим служителем культа.
-- А, Никодим, божий человек! -- сказал он, наклоняясь в седле. -- Далече собрался?
-- Да вот, видите ли, снова в миссию. Обращать в православие дикие народы. Не сыщется ль для меня местечко в Вашем обозе?
-- Сыщется. Залезай на какую сам знаешь фуру.
Брат Никодим проворно вскарабкался на ближайшую телегу:
-- Благослови тя Господь, ваше степенство, благослови Господь!
Ну и разношёрстная же подбирается компания, подумал я. Странствующий самурай малороссийского пошиба, две искательницы приключений на свою голову, а теперь ещё и пилигрим. Как в романе, честное слово!
2
То, что мы пересекли линию Порубежья, чувствовалось сразу и однозначно. За линией форт-башен шла примерно на километр полоса тщательно выкошенной травы, а за ней начиналась нетронутая степь. Куда ни глянь - серебристый ковыль, изредка раскрашенный россыпями полевых цветов, и никаких признаков человеческого жилья. Иногда среди высоких трав виднелись камни - громадные валуны, тысячи лет назад занесённые сюда ледником, да так и оставшиеся лежать памятниками той эпохи. Такие, наверное, некогда попадались и в других местах, но местные жители давным-давно убрали их со своих угодий, а здесь делать это было некому. Вскоре скрылась за горизонтом линия башен, круто ушла на юг река, и теперь казалось, что эта ровная степь и назад, к западу, простирается так же далеко, как и вперёд, к востоку.
-- Впечатление такое, что здесь, кроме птиц, вообще никакая живность не водится, -- заметил Бобровский.
Слова его услышал Певцов.
-- Ещё как водятся, -- сказал он, придерживая коня. -- Орки, например. Да вон, кстати, и они!
Он указал нагайкой вперёд. Там, на валуне всего в десятке метров от тракта сидели двое. Сначала они казались людьми, но чем ближе мы подъезжали, тем больше отличий бросалось в глаза. Густые волосы на оголённых руках и ногах, низкие лбы, выступающие надбровные дуги, скошенные подбородки, торчащие изо рта жёлтые клыки. Одеты орки были в живописное бурое тряпьё, сравнить которое и рад бы, да не с чем. Ни один нищий, даже знаменитые дервиши мусульманского средневековья, не сравнился бы нарядом с этими "щёголями".
-- Может, шугануть? -- предложил я.
-- Не обязательно, -- махнул рукой поручик. - Это крапивники, они мирные. Во всяком случае, пока численный перевес не в их пользу.
Мы проехали мимо валуна и услышали, как один из орков задумчиво сказал:
-- Ну, да. У них прямо в крови эта ненависть. С людьми там, или гномами, могут спокойно дело иметь, а вот эльфов не переносят на дух. Видно, когда-то изрядно от них по башке получили.
Орки, между тем, удалившись на безопасное расстояние, принялись размахивать невесть откуда взявшимися суковатыми палками и громко скандировать:
-- Ю-чыр-да! Ю-чыр-да!
-- Какое-то ругательство? -- спросил я.
-- Нет, это означает "крапива". То бишь, название их племени.
-- А-а, что-то вроде "Спартак - чемпион", -- засмеялась Марина.
После встречи с крапивниками мы не рисковали удаляться от каравана, несмотря на то, что два или три раза на южном горизонте показывались стада каких-то животных. Как знать, сколько волосатых дикарей могло скрываться за стеной ковыля? При достаточной численности они одними дубинами могли расправиться с несколькими всадниками.
-- Не горюйте, почтенные, -- успокаивал наших учёных гном-охотник. -- Дальше в степи непуганого зверья столько, что ещё будет случай насмотреться.
Незадолго до заката мы подъехали к "привальному форту" - квадратному в плане сооружению, сложенному из крупных каменных блоков. Четыре небольших возвышения в углах, накрытые коническими навесами, представляли собой стрелковые площадки. На каждой из них виднелась тумбовая пулемётная установка. Крупный ребристый кожух ствола не оставлял сомнения, что перед нами - легендарное изобретение американца Хайрема Максима, ставшее русским национальным оружием в двух мировых войнах. Завидев нас, в форту открыли ворота и пропустили караван внутрь. В форте не было никаких построек - всё, что требовалось, размещалось внутри самих стен, превосходивших толщиной монастырские и кремлёвские, какие мне доводилось видеть, раза в полтора. Я обратил внимание, что блоки стены скреплены не раствором, а какой-то массой в цвет камня, но в момент постройки она явно была полужидкой, как свежий цемент. Да это и есть камень, только его каким-то непонятным способом расплавили и залили в стыки! Моё внимание к кладке не ускользнуло от Джулии Баль.
-- Чем заинтересовались, подпоручик? -- спросила она.
-- Да вот, гадаю, как это сделано, -- я колупнул шов на стене. -- Не знаете, случайно?
-- Случайно знаю. Берётся молотая вулканическая лава, засыпается в горн, а потом расплав льют на очередной ряд булыжников. Очень громоздкий процесс, но результат того стоит. Разломать такую кладку во сто крат труднее.
-- Понятно.
Командир немногочисленного гарнизона форта, худой усталый подпоручик с малиновым драгунским околышем на фуражке, поздоровался за руку с Певцовым и со мной, поинтересовался делами в Новобельском и в Привольске.
-- Они тут по месяцу безвылазно сидят, -- понизив голос, объяснил поручик, когда драгун, оставив нас, занялся своими делами. -- А потом два месяца не вылазят из кабаков и ночуют по девкам.
-- Солдаты тоже? -- удивился я.
-- У кого выслуга три года и больше. Иные только шесть лет и выслуживают, спиваются. Я на такую паскудную службу ни за какие коврижки бы не пошёл.
Холодный северо-восточный ветер тянул от горизонта громадную грозовую тучу. В лучах закатного солнца низ её казался зловеще-багровым.
-- Ох, и ливанёт ща, -- поёжился летучий лис Кузьма, заворачиваясь в свои крылья, словно в плащ.
-- Успеть бы харч сготовить до дождя, -- тревожно сказал приказчик.
-- Под руку не говори, кудрявый! -- огрызнулся возчик, исполнявший обязанности кашевара. -- И так насилу раздули.
-- Погодите-ка, братцы, -- Эрик взял с подводы тесак, выбрал из кучки дров поленце и быстрыми движениями, как хозяйка картошку, настругал его на длинные щепы. -- Подкиньте с той стороны, разом пойдёт.
-- Интересные у вас клинки, -- заметил я. -- Таких я ещё не видел.
-- Взгляни, -- разрешил Ортен, протягивая мне тесак. -- На квенийском мы называем его экет.
Я повернул лезвие к свету. Оно было абсолютно прямым, заточенным с одной стороны, а угловатый срез кончика будил воспоминания о японских мечах, хотя здесь лезвие, пожалуй, было пошире, чем у катаны. Вдоль всего клинка струились волны синеватого булатного узора, к рукояти постепенно переходящие в резной орнамент. Стебли, листья, бутоны королевского вьюна, тускло поблёскивающие молочно-белым. И среди них в самом верху - изображение двух лебедей в брачном танце.
-- Железо он строгает так же запросто, как это полено, -- гордо сообщила вездесущая Орис. -- Такой металл только эльфы умеют делать.
-- На самом деле, сплав это гномский, -- поправил Эрик. -- А способ ковки, точно, наш.
Туча закрыла небо над головой, ускорив опускающиеся сумерки. Кашевар снял с козелка котёл, перенёс под навес на противоположной стороне от коновязи. Успели. И тут... Нет, словосочетание "начался дождь" и отдалённо не отражало этого явления. Скорее, выражаясь здешним старинным языком, разверзлись хляби небесные. Орис, собравшаяся было насладиться дождичком, с воплем "уй, мама!" шмыгнула под навес. Меньше всего повезло Джулии. Её ливень застал на самой середине двора. А прямо между ней и ближайшей стеной некстати оказалась неудачно оставленная бричка. Огибая её, бедняжка наступила в мгновенно образовавшуюся лужу, плюнула от отчаяния и пошла к нам уже без спешки: мокрее, чем она была, стать всё равно уже невозможно. Милеана покатывалась со смеху, глядя на вымокшую до нитки подругу.
-- Смешинка застряла? -- резко спросила Джулия. -- Сама проскочит, аль в лоб двинуть?
Кудрявая прикусила язычок. А Джулия провела рукой по причёске, сгоняя воду - с кончиков волос обильно потекло - и спросила, обводя глазами наёмников:
-- Любопытно, какая с... додумалась бросить свой тарантас посреди двора?
Певцовские "орлы" стушевались, отворачиваясь. Винаби, стремясь разрядить растущую напряжённость, шагнула к Джулии со словами:
-- Тебе нужно немедленно переодеться в сухое. Полотенце есть?
-- Маленькое.
-- Идём, я тебе своё одолжу.
Девушки удалились.
-- Поручик, -- сказал я Певцову, -- по-моему, ещё б чуть-чуть, и были б жертвы.
-- Трудно возразить, -- отозвался он. -- А ну-ка, умники! Да-да, Швец, я тебе говорю. И тебе, Нигматулла. Сейчас пошли, взялись за оглоблю и откатили бричку туда, где все остальные. Марш!
Понурые Швец и Нигматулла взяли непромокаемые накидки и пошлёпали выполнять приказание. Потом вернулись Винаби и Джулия, и все уселись ужинать. К тому времени, как кружки с чаем показали дно, быстрый грозовой дождь прошёл, небо очистилось и выглянула Луна. Её голубоватый свет, смешиваясь с брызжущими из-под навеса лучами дуговых ламп, рождал во дворе причудливую игру теней. Я поднялся на галерею стены, где прохаживались двое часовых, опёрся на край амбразуры и выглянул в степь, в лунном свете казавшуюся серебряной. Ветер стих, и волны ковыля прекратили движение, словно их сковал колдовской мороз. В тишине был слышен каждый звук, доносившийся со двора. А потом вдруг где-то далеко в той стороне, где поднималась на небо Луна, над степью пронёсся странный угрожающе-тоскливый вой: вуй-уй-уй-уй-уй... Я машинально обернулся в направлении звука. Приумолкли и внизу. Потом голос Гюнтера Траина произнёс:
-- Это вуйвар. Пожалуй, самый жуткий хищник наших мест.
-- Да, мы слышали, -- отозвался Бобровский. -- Увидеть его вблизи и остаться в живых невозможно.
-- Почти невозможно, -- поправил гном. -- Спастись можно на дереве, ежели успеешь. Фокус в том, что эти твари охотятся парами и нападают с разных сторон. Стрельнёшь в одного, а второй уже сзади тебя хватает. А пасть у них - во... Вдвое больше, чем у саблезуба. Нас с вами пополам перекусить - раз плюнуть.
Услышав слабый звук сзади, я оглянулся и увидел, что часовой-унтер остановился рядом и тоже прислушивается к разговору.
-- Чистая правда, вашбродь, -- сказал он. -- Я однажды друга хоронил, энтими тварями пожратого. Одни косточки остались, да и те как в жерновах побывали. Другое зверьё так не могёт.
-- А к форту они никогда не подходили? -- спросил я.
-- Никак нет. Вот саблезубы, те частенько шастают. Цельными стаями. Мы их не трогаем - правильная зверюга, интеллигентная.
-- А как насчёт орков?
-- Шляются, как же. Но на верный выстрел не подходют, ум-то всё же какой-никакой имеют. Людские банды поопасней будут. У них и ружья, и арбалеты, не поймёшь, что страшней. С арбалета-то человека снять - никто и не всполошится.
-- Поставлю-ка я, пожалуй, часового вам в помощь, -- решил я. -- Спокойнее.
-- Хорошо бы мохначей ваших, аль из ельвов кого, -- попросил унтер. -- Они и слышат лучше, да и в темноте видют.
-- Например, и я могла бы подежурить... -- раздалось прямо за нашими спинами. От неожиданности я вздрогнул. Винаби! Умеют же эти эльфы бесшумно ходить!
-- Это лишнее, -- ответил я, поворачиваясь к эльфине лицом. -- Ещё чего не хватало, женщин в караулы ставить!
-- Я ведь больше, чем просто женщина, -- напомнила она.
Фу ты, опять я об этом забыл! И она-то, нет, чтобы деликатно обходить этот вопрос...
-- Ты, в отличие от нас, ещё и готовишь, -- сказал я.
-- Ой, переломилась прямо! -- фыркнула Винаби. -- Основное всё Люба с Ритой делают, а мы так, на подхвате. Правда, я подежурю, позволь.
-- Ну, ладно.
Винаби подошла к соседней амбразуре, выглянула и долго стояла, замерев, как изваяние.
-- Сколько же здесь всякой мелкой живности... -- почти шёпотом сказала она.
-- Ты там что-то видишь? -- изумился я.
Она повернула голову, взглянула на меня поверх очков глазами, в которых не осталось радужки - всё заполнили чёрные озёра расширенных зрачков - и улыбнулась:
-- Я слышу. Зрение у меня не очень хорошее, как ты, может быть, заметил.
Тут я окончательно смутился, не зная, что сказать. Внизу, между тем, разворачивалась философская беседа. Вернее, монолог. Милеана с воодушевлением рассуждала о том, что всякий, кто служит Свету, обязан не только всячески защищать добро и справедливость, но и неустанно нести Слово, которое возвышает и облагораживает даже самые неразвитые души. Говорила она очень красиво, чувствовалось, что девочка начитанная, и язык у неё подвешен неплохо. Правда, когда монах Никодим елейным тоном, явно скрывающим ехидство, поинтересовался, а что именно она понимает под Словом, Милеана слегка замялась и начала повторять расхожие истины, известные ещё из библейских заповедей.
-- Дитя, -- вздохнула Винаби, прерывая, наконец, повисшую меж нами паузу. -- Подлинное дитя. Ей ещё невдомёк, что когда говоришь, тебя не обязательно слушают, а и слушают - не обязательно понимают.
-- Интересное наблюдение, -- сказал я. Это не было возражением, но эльфиня, видимо, решила, что я не вполне с ней согласен, и продолжала:
-- Вот тебе яркий пример. В той стороне, вёрст тридцать отсюда, есть озеро. В нём живут русалки. Одну из них, Люцию, я хорошо знаю. Отменно умная девушка, прочла все книги в библиотеке местного алхимика, и тоже большая любительница светлых идей. По вечерам, перед закатом солнца, она приплывает на камень, что торчит из воды неподалёку от берега, и говорит долгую речь о добре, о справедливости, о любви к ближнему. А на береговых скалах собираются дикие орки и слушают, разинув рты. На первый взгляд, умилительная картина, не правда ли?
-- На первый взгляд, -- осторожно согласился я. По тому, как Винаби это говорила, было ясно, что за историей кроется некий подвох.
-- В действительности "благодарные слушатели" не понимают ни слова из того, что она говорит. Из них вообще мало кто знает по-русски, да и то простейшие понятия. Где уж им постичь глубину Люсиной философии!
-- А она красивая, эта Люция?
-- Весьма привлекательная. Полагаешь, орки могли плениться её внешностью и приходят полюбоваться? -- Винаби тихонько рассмеялась. -- Вынуждена тебя разочаровать. Они, всего-навсего, надеются, что в один прекрасный день Люся выплывет на их берег, и её можно будет съесть. Да они бы давно её съели, но у берега большая глубина, а воды орки боятся.
-- М-да. Что для одних - мировые ценности, для других пустой звук, -- сказал я. -- А для некоторых и красивая девушка - просто мясо.
Запрокинув голову, я посмотрел в небо. Сколько звёзд... С самого начала экспедиции выдавались всего четыре или пять таких безоблачных звёздных ночей, но все их мы провели то в лесу, то в населённых пунктах. И только здесь, в открытой на много километров степи, можно охватить взглядом весь небесный свод от горизонта до горизонта. Звездочётом я был неважным и созвездия помнил далеко не все, но не узнать Большую Медведицу, Кассиопею или Лебедя было бы совсем уж стыдно. Сейчас, когда не мешали фонари, стало видно и самые слабые звёзды, и туманное пятнышко соседней галактики возле талии Андромеды. Часть южного небосклона меркла в холодном свете Луны, а невдалеке от ночной спутницы горел недобрый желтоватый огонёк Юпитера.
-- Какие сегодня звёзды! -- тихо произнёс я.
-- Да, прекрасная погода, -- равнодушно отозвалась Винаби. -- Алёша, я пойду, вздремну. Разбуди меня, когда будет моя очередь дежурить, хорошо?
-- Разбужу.
-- Только обязательно. Не люблю, когда меня жалеют, словно неженку какую-нибудь.
-- Обязательно, раз ты так хочешь.
Постепенно укладывались на ночлег и гомонливые возчики, и люди Певцова. Дежурный унтер выключил лишние фонари, и во дворе вступил в свои законные права лунный свет. Вскоре тишину ночи нарушали только шаги часовых на башенках да изредка всхрап или звук копыта, когда сонная лошадь переступала с ноги на ногу. А если прислушаться повнимательней, можно было уловить и слабые шорохи, и далёкие голоса ночной степи. Вот кто-то маленький и шустрый пробежал совсем рядом с фортом. Затем в высокой траве шумно завозился зверёк покрупнее, коротко тявкнул наподобие лисы. А вот свистнула ночная птица. Слабый ветерок донёс какой-то стон, потом торжествующее рычание хищника. Как жаль, что здесь не работает электроника! Сюда бы инфракрасный бинокль, такое можно было бы увидеть! Увы, оставалось только слушать да вглядываться в ковыль, серебрящийся в свете Луны. Посидев ещё в одиночестве, я спустился вниз, разбудил Дима Браги и поставил на пост. А сам решил ещё немного поглядеть на звёзды. Совсем чуть-чуть...
Проснулся я, когда совсем рассвело. Я так и проспал всю ночь, откинувшись на ящике с песком, что стоял посреди галереи. Кто-то заботливый даже накрыл меня плащ-палаткой. Но это ещё что! Возле меня сонно свернулись Маришка и Орис. Маришкины лапы обвивали мою левую руку, сцеплённые пальцы Орис лежали на правом плече, а поверх рук она положила голову. Вот компра так компра, если сейчас сфотографировать! Не советский офицер, а какой-то соблазнитель малолеток на отдыхе!
-- Барышни! -- в полный голос сказал я. -- Вы что тут делаете?
Девочки разом вздрогнули и проснулись, отшатнувшись. Вид у обеих был одинаково сконфуженный: ушки обвисли, глазки в землю.
-- Мы боялись, что ты замёрзнешь... -- пискнула Орис.
-- ...в одной гимнастёрке, -- поддержала Марина. -- Ночи уже холодные.
-- Так разбудить надо было, чумички! -- строго сказал я. -- Я же часового не сменил!
-- Эрик всё сделал, -- успокоила меня Орис.
-- И Ви, наверное, злится. Я её обещал тоже дежурить поставить.
-- А я дежурила! -- громко сказала с лестницы Винаби. И продолжила, подходя: -- С трёх до пяти утра. И, знаешь, лучше уж я дальше буду женщиной и не стану больше совершать таких подвигов.
-- Вот и славненько, -- усмехнулся я.
3
Утро, на самом деле, выдалось довольно прохладное. Чувствовалось, что август близится к середине. За долгую ясную ночь воздух остыл, и во дворе форта было зябко и сыро от обильной росы. Я поспешил достать из ранца купленную в городе кожаную тужурку, вроде тех, что носили в Гражданскую. Всегда хотел иметь такую!
-- Тебе идёт, -- заметила Рита. -- Ты в ней похож на комиссара или танкиста.
Возчики и наёмники резали хлеб, ароматную домашнюю колбасу, сыр, а казначей Бочкинс мыл под струёй воды из насоса помидоры и зелень. Им помогала Джулия. Её подруга, смирившаяся с тем, что её уже никто не величает иначе как просто Милли, стояла руки в боки, наблюдая.
-- Почему ты и её работать не заставишь? -- тихо поинтересовалась у Джулии Рита.
-- Заставишь её! Она у нас белая кость, голубая кровь. Лучшая во Вселенной! Сама с ноготь, а гонору с локоть. Да и готовить не умеет. Народ только потравит.