Я поднимаю свою руку,
Стряхивая с нее пыль от вечности.
Осевшую, древнюю пыль,
Созданную Бесконечностью.

Сжимаю до хруста костяшки,
Выбрасывая пески времени.
Которые доставляют мне
Болезненное чувство бремени.

Поднимаю свои я глазницы,
Истерзанные пеплом и годами,
Свои две большие слепицы - 
Глаза съеденные червями.

Уж годы прошли, столетия,
С тех пор, когда свет белый видел.
Сплывают здесь тысячелетия,
Словно пески у пустыне.

Старые кости, дряхлые,
Бьет сейчас, словно хлыстами,
В мире здешнем, ином,
Окутанному ветрами.

В бескрайней, безлюдной пустыне,
Скелет встал, хрустя костями.
Имея и собой только имя,
Что сохранил он с годами.

Прошли уже дни да годы,
О песке помнит теперь только ветер,
Скелет теперь ходит при плоти
Среди сотен тысяч скелетов.

у плоти они, при параде,
Да пока лишь пустые глазницы.
Ходят без цели годами, 
Иных загоняя на спицы.

Сижу я сред них, с одним глазом, 
Второму еще нужно время, 
Чтоб видеть и землю и грязи,
Да чтоб осознать свое бремя.

Мычат все о правде, итогах...
Но поздно - глаза отрастают.
Лишь жалко, что только в немногих,
Да радостно, что есть начало.

Слепцы собирают червей цело лето,
Что с глазом одним - кормят птицу.
Слепцу да за глаз - золотую монету,
Да вот одноглазые только с синицей.

Шли годы так, дни да столетия,
И стало же все ни о чем,
Синиц стали жарить на вертелах,
Да глаз свой сменять барышом...

Я и сам уж чуть было не продался, 
Глядя у многие лица,
Да только вот, благо, опомнился,
Когда в небе увидел синицу.

Слепые живут здесь по своему,
Другие томятся в сомнении...
Но в этом мире, по-моему,
Каждый живет своим бременем.

Уж годы прошли, столетия,
Когда белый свет я увидел.
Но снова я спать ухожу,
На сей раз в асфальтной пустыне.