Вспыхнул под веками шар огненный - будто солнце, пламенем загоревшись, в глаза ударило сомкнутые.
- Степа! Хорош прохлаждаться! Тебя ждут дела великие!
Приоткрыл глаза Степа едва-едва. Стоит перед ним, на спинку кровати опершись, человек в халате поверх костюма хорошего - высокий, лобастый, похожий на актера кино известного. Алеет галстук на сорочке белоснежной. Сведены вместе пальцы музыкальные. В пальцах - трость работы тонкой дерева красного с набалдашником серебряным.
- Не помнишь меня, Степ? Ай-ай! Я - Иван Иваныч. Коли хочешь знать, кто цирк тот весь устроил - так я это. Не обижайся.
Сморгнул Степа. Скользнул взглядом по потолку над собою белому ослепительному. Увидал стены кафельные. И свет солнечный в окна широкие льющийся сквозь шторы прозрачные тоже увидел. Почувствовал - что на кровати лежит мягкой под одеялом легким.
Глаза чуть скосил в сторону - бутыль прозрачная на штативе хромированном. Змеятся от бутыли той трубочки, на кончиках трубочек - иголочка блестящая, а уж иголочка куда-то в сгиб локтевой степин уходит, пластырем сверху закрепленная.
Еще скосил глаза Степа - гимнастерка на спинке стула висит. Его гимнастерка, милицейская - синяя, шерстяная, с кантами красными, с петлицами бирюзовыми. В каждой петлице - по шпале эмали ультрамариновой. На груди справа - орден Красной Звезды, знак парашютный, прыжковый, да значок комсомольский. Только еще знак прибавился новенький. "Заслуженный работник НКВД". Щит и меч серебряные, лента эмалево-пурпурная, серп и молот золота червоного.
Увидал взгляд его Иван Иваныч и кивнул одобрительно:
- Да-да! Просто знак думаешь? Значок? Нет, не просто значок. В органах наших славных знак-значок тот больше любого ордена ценится. Ого-го! Не хухры-мухры! У меня, например, такого нет. Не дают. А хочу сильно!
- И за что же мне-то его навесили? Что я совершил такого?
Засмеялся Иван Иваныч весело.
- Навесили! Советская власть ничего просто так никому не вешает! Заслужил-заработал. За образцовое выполнение заданий командования. Уж извини - в Кремль или наркомат тебя не потащили для вручения, пожалели. Но помни - этот знак почетный не только тебе. Награда коллективная. Значит, и мне немножко. Это первое. И не только за прошлое награда та - но и за будущее. Это второе.
- Так за что же?
- Если хочешь, за выстрел тот. Который ты выдержал.
Подтянулся Степа чуть на руках. Спросил не по уставу голосом слабым:
- А меня что, разве не расстреляли?
Захохотал громко Иван Иваныч, руками по спинке кровати хлопнув:
- Нет, Степа, не расстреляли. Ну, сам посуди - разве ты мертв? Пощупай себя, коли хочешь.
Сглотнул Степа. Пощупал. Облачен Степа в пижамку госпитальную, сине-фланелевую. Одеялом укрыт по грудь. И вернул ему тут же мозг все воспоминания его. И те самые воспоминания, последние, расстрельные - тоже. Вспыхнула память образами ясными-яркими, будто вчера это было.
- Зачем же тогда расстрел этот был нужен?
- Нужен, нужен! Без него - никак. Ты же весь в себя ушел. В ступор. А в медицине есть принцип старинный - клин клином вышибают. Так говорили профессор Сербский, профессор Бехтерев и доктор Юнг. Прости меня, Степа, - но тебя из этого ступора твоего только так вернуть и можно было. Иначе бы ты никак не проснулся.
- А тех, двоих, что со мной тогда? Ну, когда расстреливали?
- Тех двоих, Степа, - по законам военного времени. Сам понимаешь. Там все по-настоящему было. Сам товарищ Мехлис приговор утвердил.
Хмур Степа. Глазами вертит. Руками по одеялу шарит.
- Как вы меня нашли? Ну, в Орше, в трибунале...
- Да так, Степа - просто. Я ведь пистолет тот, "Браунинг", тебе подарил для чего? Чтоб ты застрелился? Нет - ты бы стреляться не стал. Не для тебя это. Ты бы скорее на амбразуру бросился иль с гранатою под танк. Чтоб ты какого-нибудь врага из него убил? Нет - для это наши проверенные наганы с тетешками лучше подходят. А подарил я его тебе для того, чтоб по нему найти тебя. Знал - не бросишь. Ведь именно такой ты из Бессарабии в прошлом году вывез. Точнее, пытался вывести. Просто стянул - и в карман. А особист у тебя его - изъял. Под протокол. И только орден твой да тот товарищ из политотдела штаба округа, что орден тебе выписал, тебя тогда и выручили. А то бы загреметь мог. Ведь так? Ну-ну, герой, не хмурься - дело-то прошлое. Считай пистолет тот еще одной наградой. От меня лично. Заслужил!
Еще пуще память к Степе вернулась. Обдала теплотою да нежностью, ткнулась в сердце биением быстрым. И спросил он то, чего так боялся спрашивать:
- А Василиса? Она... она где?..
Поднял брови Иван Иваныч удивленно-улыбчиво, с полуслова поняв, в чем дело:
- Как так? Она утонула. Ведь так же?
Кольнуло болью Степу под лопатку левую - да отдалось тяжело в предплечье:
- Да?
- Да! Ты же сам это в забытьи говорил постоянно. Упали вы в озеро. С самолета. Вместе. Ты выплыл - она нет. Так?
- Так.
- Вот! Так все и было. А ты все не можешь с реальностью смириться. Все воюешь с нею. С реальностью. Но пойми - это реальность. А не сказка красивая. Хорош же ты был, Степа. Все спасать рвался. В бреду. Прямо - хоть ремнями пристегивай или наручниками стальными. Только куда тебе кого спасать - с чердаком-то твоим поехавшим, а?
- А разве не затем, - чуть приподнялся Степа, - вы меня в Минск отправили? Не для того ли, чтобы я ее вытащил? Чтобы спас? Чтобы в Москву привез?
- Нет не за тем. Точнее, не только за тем. Бери шире - для контроля общего. Кто знает, какие глупости ей в ее голову гениальную заползти смогли бы? А так - она с тобой была, аки за стеною каменной. С тобой она никаких глупостей совершить не могла. Гарантированно.
- То есть, я был нужен только как контролер?
- Конечно, - кивнул Иван Иваныч. - Еще и как ликвидатор. Тебе Кныш покойный не говорил, что к врагу попадать вам никак нельзя? Если что - ты должен был ее ликвидировать. Ее и себя. Но - не пришлось, и слава Богу. Кто знает, как бы ты поступил, коли пришлось? Ась? Не надо себя слишком уж переоценивать. Ну-ну, не хмурься. Все в прошлом теперь. Только вот что, друг мой. Про нее... забудь. Накрепко. Навсегда. Приснилась она тебе. Пригрезилась.
- Почему?
- Потому, Степа, что это не твое дело. Точнее - уже не твое. Ты подписку давал - не помнишь?
- Но ведь это же вы, Иван Иваныч отправили ей ту телеграмму последнюю? Тогда, на телеграф в Борисове? После того как... она вам спецдонесение отстучала? Это вы дали ей команду исчезнуть! Это вы...
Сжал губы Иван Иваныч:
- Степа - успокойся! Еще раз говорю - тебя это не касается. Никак. И нигде. Это секрет. Большой секрет. Государственный. Считай - как про какое-нибудь новое сверхоружие наше. Нет... ее больше - и точка!
Помолчал Степа. Посмотрел на Степу Иван Иваныч чуть искоса.
И добавил - веско:
- И никогда не было!
Привстал чуть Степа на кровати еще чуть-чуть. Сглотнул ком едва в горле набухший. И другой вопрос задал, совсем посторонний, воспоминаниями вернувшимися навеянный:
- А на фронте-то что? Дела как обстоят? Война закончилась? Борисов отбили? Минск освободили? По Варшаве да по Кенигсбергу ударили? Хельсинки взяли? А Бухарест? А проливы черноморские?
Посерьезнел тут Иван Иваныч. Прошелся по полу паркетному молча взад и вперед штиблетами скрипя кожаными. Остановился - да повернулся лицом и всем телом внезапно:
- На фронте хреново. Долго ты спал, Степа, ой долго. Немцы в Смоленске, Риге, Пскове, Житомире. Под самым Киевом, гады, стоят. Под Таллином. Одесса в осаде. Бои на подступах к Ленинграду идут. Так что отступаем везде пока мы. По всему фронту. Но - боремся. До последнего вздоха, до патрона последнего... Впрочем, вот тебе газеты "Правда" подшивочка - почитай на досуге.
Не поверил своим ушам Степа. А Иван Иваныч - и не закончил еще, продолжает.
И еще из новостей важных-свежих - товарищ Сталин убрал товарища Тимошенко...
- Куда?
- Туда. С поста наркома.
И, чуть помедлив, сказал:
- Товарищ Сталин теперь сам - и нарком, и главком, и Верховный.
Умолк Иван Иваныч, умолк и Степа на минуту. А затем - заговорил вопросительно-сбивчиво.
- Иван Иваныч! Но... Как же так? Почему же разгром? Почему же под Ленинградом и Киевом? Разве немцы настолько сильны? Разве мы к войне не готовились?
Озарило вдруг его мыслью новой, стремительной, страшной:
- А ведь все это не может случайностью простой быть. Тут изменой попахивает на самом верху. Значит - заговор существовал? Значит - мы его действительно вскрыли?
Посмотрел на Степу Иван Иваныч - ласково.
- Заговор был. Ты прав. Заговорщики арестованы, под стражей сидят да суда ожидают нашего, советского, скорого, справедливого. Но, сам понимаешь, не до них нам сейчас еще. Война все-таки. Да и несвоевременно будет именно теперь народу про заговор сообщать. Поэтому товарищ Сталин распорядился все как есть оставить пока. Кое-кого из арестованных даже выпустили. Ванникова с Баландиным, например, из Наркомата вооружений. А товарищ Каганович-то, директор авиазавода, брат члена Политбюро, бывший нарком - тот застрелился. Как говорится, понял намек. Так что пока заговор временно на второй план ушел. Но - помяни, Степа, слово мое - что бы сейчас ни произошло, как только война закончится, тут же все дела по ВВС, по Наркомавиапрому да Наркомату вооружений вновь всплывут. Только, наверное, уже с другими уже фигурантами. С учетом времени. Не для того тот крючок забрасывался, чтоб без улова пустовать.
Промолчал Степа, информацию переваривая. И осенило его вдруг - внезапно:
- Так ведь если заговор был - то почему кого-то выпускать стали? И почему же... она...
Вспомнил тут Степа - имя ее, выдохнув его сладострастно:
- ...Василиса так уверена была в том, что его нет?
- Ай, Степа! Я же сказал - забудь про нее! Она что для тебя - авторитет? Девка сопливая! Марамойка мелкая! Ну да, красивая, сука, кто спорит. Но ты что, ты ей больше чем мне веришь или товарищу Сталину? А? Ей? Ладно-ладно. Она тоже не во всем ошибалась. Просто вопрос в том заключается, что именно считать заговором. То, как ты его или еще кто себе нафантазировал - такого, может, и не было никогда и нигде. А если заговором считать то, что создается и развивается для того, чтобы другой заговор упредить и обезвредить, тогда все иначе смотреться может. Ты про подкопы и контрподкопы слышал в фортификации и деле инженерном, а? А про Вобана?
Молчит Степа. Размышляет над ответом хитро-мудреным. Нет, про Вобана он, похоже не слышал. Или слышал - когда про взятие Маастрихта, того самого, под которым любимый им Д"Артаньян погиб, читал в книгах из библиотеки дядиной.
Замолчал и Иван Иваныч. Но через мгновение продолжил, словно сам себя убедить пытался в чем-то существенном:
- Зато в те дни, пока ты без памяти тут прохлаждался, другое случилось, тоже интересное. Вот, почитай, пожалуйста. Это 16 июля было издано. Во всех ротах, эскадронах, батареях и кораблях боевых зачитали.
Протянул Иван Иваныч лист с текстом типографским. В тексте том буквы прыгают, в глаза лезут, аки муравьи мелкие:
...Части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат великое знамя советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей. Однако... отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником. ...Государственный Комитет Обороны считает... необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров... Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии... Железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом...
Прочел Степа тот текст. Отложил молча в сторону. Сморгнул взглядом усталым.
Посмотрел на Степу внимательно Иван Иваныч. И продолжил:
- Так вот. За разгром фронта Западного все руководство его было несколько дней назад осуждено. Там в общем списке и Павлов оказался, и Климовских, и Григорьев - и много еще кто. На других фронтах - тоже кое-кого привлекли. Генерал-лейтенанта Клёнова, бывшего начальника штаба Северо-Западного фронта, например.
Оживились глаза Степы:
- Привлекли? Кто? Как?
- Военная прокуратура, НКГБ и Третье Управление НКО. Впрочем, они теперь все снова в НКВД вернулись. Снова все вместе под крышей одной. А приговор, как и положено, вынесла Военная коллегия Верховного суда СССР. Приговор - расстрел!
- Как - расстрел?
- Да вот так. В затылок. В подвалах комендатуры НКВД в Варсонофьевском или Военной коллегии на углу улицы Двадцать пятого Октября и Третьяковского проезда. Сразу после оглашения - без права кассационного обжалования. Трупы - на полигон "Коммунарка".
Поморщился Степа:
- Да я не про то. Статья какая? По статье какой привлекли? По 58-й? Как заговорщиков?
- Хрен тебе! Типун на язык твой поганый! По статьям 193-17б и 193-20б УК РСФСР. Признаны виновными в том, что нарушили военную присягу, обесчестили высокое звание воина Красной Армии, забыли свой долг перед Родиной, своей трусостью и паникерством, преступным бездействием, развалом управления войсками, сдачей оружия и складов противнику, допущением самовольного оставления боевых позиций частями нанесли серьезный ущерб войскам Западного фронта. Не виноват никакой заговор в неудачах наших да трудностях временных - запомни! Это всего лишь - халатность преступная, авось наш русский да раздолбайство вечное.
- Халатность? Не измена родине?
- Нет! Товарищ Сталин справедливо решил, что если все узнают о заговоре сейчас - паника начнется в войсках, шпиономания, недоверие к комсоставу нашему высшему нездоровое. Как в Мировую Империалистическую. Вот и распорядился - подождать, да дополнительно все разузнать-порасследовать. А заодно - и тебе доверие оказать высокое. И наградить - по заслугам.
Сглотнул Степа, словно протрезвев разом:
- Значит, Василиса права была? Заговора нет никакого?
Покачал головой Иван Иваныч. Тяжело покачал.
- Какой ты все-таки неисправимый, Степа. Одно слово - десантник. Ты сам-то пока едва-едва сознанием своим понимаешь хоть что-то - а сразу еще и проблемы мировые решать берешься! Молодец! Только совет тебе мой - отдохни пока. Месяц-другой. Тут госпиталь хороший, специально для высшего комсостава да членов руководства высокого оборудован. В окно глянь - природа! Аромат! Пейзаж! Чего надо тебе еще? Отдыхай.
Молчит Степа. Вновь. А Иван Иваныч прямо к окну подошел - да штору отдернул. Открылось перед Степой сквозь окно широкое во всю стену ту, сквозь решетку балконную диво дивное - озеро лесное да сосны стройные, в свете закатном солнечном стволами горящие, зеленью пухнущие.
Наползает из-за горизонта туча сизая, фиолетовая, толстобрюхая, урчит громо далеким утробно, да зарницами светит.
А на окне том широком - решетка крепкая установлена.
Отошел Иван Иваныч от окна. Промолчал секунду. И сказал ясно-четко-сдержано:
- И еще Степа. Никогда никому не задавай вопрос еще один, который у тебя постоянно на языке вертится и который ты тогда товарищу Сталину задал.
- Какой вопрос? - потер лоб Степа непонимающе.
- Про самолет 15 мая. Не случайно ведь некоторые из тех, кто сейчас на Лубянке решения своей участи ожидает, да и из тех, кто высшую меру получил уже, слишком уж много знали о нем. Запомни - не было самолета никакого. Не-бы-ло!
- Так я и не...
- Вот и правильно! Ты отдыхай, Степ. Пока. Отдыхай. Лечись. Силы восстанавливай.
И - словно мысль степину поймав-угадав, ладонью рубанул:
- А о фронте забудь накрепко! Насовсем. Ты для других дел предназначен. Ты теперь сотрудник Общего отдела ЦК. Ты подписку давал. Ты в мою команду принят. Да и в МУРе тебя ждут - не дождутся никак. Думаешь, легко там сейчас - во время войны? Кадров не хватает! Щеглов весь телефон оборвал, боится, что тебя в Прокуратуре или в Особых отделах оставят. И товарищ Рубин тоже. Радуйся, Степа, жизни, пока возможность есть.
Подмигнул Иван Иваныч:
- Тем более, Степа, - тебя такая девушка любит!
Приподнялся Степа на кровати своей:
- Какая?
- Такая! Ого-го - какая! Сам о такой мечтал всегда - но вот мне не повезло, а тебе повезло. Але-оп!
Обернулся Иван Иваныч к двери чуть приоткрытой да крикнул зычно:
- Маша, Машенька - зайди, пожалуйста, солнышко!
Открылась дверь крашеная. Вошла девушка в платье новеньком - круглоглазая, белокурая, красивая - на Любовь Орлову, Марину Ладынину, Людмилу Целиковскую да Валентину Серову похожая неуловимо и сразу.
Вошла - да и к Степе бросилась, духами ароматными благоухая тонко, в щеку да губы целя губами мягкими:
- Ой, Степка-Степа-Степочка, дурак-дурачок! Что ж ты мне не сказал ничего...
Приподнялся Степа чуть на подушке:
- А как? А откуда?
Впилась Машка в его губы - и все вопросы разом заткнула, шепнув быстро:
- Спасибо Иван Иванычу. Он меня нашел, он меня сюда, к тебе, привез.
Мигнул Степе Иван Иваныч Степе - да и в дверь-то и выскользнул, прикрыв ее аккуратно.
Осталась со Степой только Машка.
Шептал ей Степа что-то невнятное, да кудри ее белокурые гладил рукою бессвязно.
Так ему легче было.
А за окном - наползла на озеро да на лес туча мрачная. Ударило молнией белою вспышкою. Громыхнуло утробно-раскатисто.
Хлынула та туча дождем проливным, очищающим. Разразилася грозою большою.