Аннотация: Раскулачить потомственного колдуна? Это не так-то просто... рассказ основан на реальных событиях, см. К.К. Логинов, статья КОЛДУНЫ ЗАОНЕЖЬЯ: ИСТИННЫЕ И МНИМЫЕ.
"В чащах, в болотах огромных,
У оловянной реки,
В срубах мохнатых и темных
Странные есть мужики.
Выйдет такой в бездорожье,
Где разбежался ковыль,
Слушает крики Стрибожьи,
Чуя старинную быль.
С остановившимся взглядом
Здесь проходил печенег...
Сыростью пахнет и гадом
Возле мелеющих рек."
Н. Гумилев
Когда в сельсовет вбежал Николай Осинцев, утром, в числе прочих, направленный председателем Цеперником описывать имущество мельника-кулака Веревьева, я как раз переписывал начисто черновик доклада в районный центр - печатная машинка пришла в негодность, и мне пришлось волей-неволей вспомнить, что слово "писарь" произошло от слова "писать". Сам председатель стоял у окна и о чем-то думал. Когда хлопнула дверь, я даже не поднял головы, дописывая последнее предложение, и только услышал слова Цеперника:
-Осинцев? А...
Да, когда я посмотрел на вбежавшего, стало ясно, почему слова застряли в горле у председателя. Николай являл собой печальное зрелище: насквозь промокший, словно купавшийся в одежде и сапогах, перемазанный какой-то грязью, бледный, с безумным, бегающим взглядом.
-Ну! Что стряслось? Да говори, когда тебя спрашивают! - Цеперник сунул обе руки в карманы: это означало у председателя крайнюю степень раздражения или удивления - Где остальные?
Осинцев обернулся через плечо и явно стал спокойнее, никого там не увидев.
-О-остальные? - переспросил он, заикаясь - О-остальные у этого... у мельника... Наверное...
-Вы имущество описали?
-Н-не знаю. Н-не видел...
-Вот так номер! Кто ж тебе помешал?
Осинцев бросил еще один взгляд через плечо и почти шепотом, словно посвящая нас с председателем в огромную тайну, выдавил из себя:
-Ч-черти.
Цеперник опешил:
-Ты не этого... Не шути не по делу! Какие еще черти? Чего ты весь мокрый? Рассказывай по порядку!
Из путаного рассказа Осинцева можно было понять следующее. Работники сельсовета, числом четверо, без всяких приключений добрались до реки, где за перевозом и находилась мельница кулака Веревьева по прозвищу "Чертознай". Сам он встретил комиссию по описи там же, как будто ждал "гостей". Никак не отреагировав на то, что его собираются "раскулачивать", пригласил сельсоветчиков в лодку, сам сел на весла. Когда Осинцев, посчитавший Веревьева глубоким стариком, предложил сменить его, тот отказался. Лодка, меж тем, неслась вперед так, словно гребцов было как минимум десять. Все тому же Осинцеву пришло в голову поинтересоваться причиной этого, и кулак с хитрым прищуром спросил: "Показать причину-то, мил-человек?" Сельсоветчики потребовали показать...
Веревьев даже не оторвался от весел, и вообще не сделал никакого движения, но вдруг прямо в воде и в воздухе вокруг лодки проступили какие-то темные силуэты... И Осинцев увидел, что лодку несут вперед самые настоящие черти! Некоторые плыли рядом и упирались лапами в борта, другие летели на маленьких кожистых крыльях, таща нос и подталкивая корму. Сельсоветчики сидели ни живы, ни мертвы. Когда же один из летевших повернул к Осинцеву черное свиное рыло, увенчанное козлиными рогами, открыл клыкастую пасть и не то захрюкал, не то засмеялся, Николай - в чем был - сиганул за борт, перепрыгнув двух плывших рядом чертей, и что есть силы поплыл обратно. Кто-то схватил его за ноги, но сзади донесся голос Веревьева: "Не балуй! Пущай его плывет!" И отпустило...
-Ты смотри, не пахнет спиртягой! - искренне удивился председатель. -Ну да лучше бы пахло! Осинцев, контра ты такая, шутки надо мной шутить собрался? Для того я в гражданскую беляка рубал?! Ну, с тобой о чертях уже не я буду говорить, а кто следует! Свободен! И попробуй мне только сбежать от ответственности!
Выпроводив Николая, Цеперник повернулся ко мне:
-Что думаешь?
Я пожал плечами:
-Перебрал, не иначе...
-Перебрать-то перебрал. Но если они там все так перебрали, и вернутся ни с чем, то поедем завтра разбираться сами. Нет, ну придумал же - черти...
И в самом деле, остальные три сельсоветчика явились ни с чем, и так быстро, что возникали сомнения, что они вообще приступали к описи. Про чертей они ничего не говорили, но клятвенно уверяли: у старика описывать нечего, мельница который месяц стоит, работать там некому, потому что и сам хозяин, и его жена совсем состарились, живут впроголодь... Придраться было вроде бы и не к чему, но Цеперник, у которого из головы не шел рассказ Николая, решил все проверить самостоятельно. К сожалению для меня, рано утром его по телефону потребовали в районный центр с докладом, и ехать к "чертознаю" пришлось мне одному.
Дорога к перевозу до мельницы пролегала через некое подобие леска. Он был, на первый взгляд, редкий, жиденький, но едва деревья сплели над головой свои ветви, я словно оказался в другом месте. Стоял солнечный летний день, лесок должен был быть пронизан лучами света - но в нем царили полумрак и сырость, словно в сердце вековой чащи. Казалось, стоит мне сойти с тропинки, связывавшей меня с миром людей - и я уже не смогу вернуться назад. В довершение всего, откуда-то слышались крики каких-то птиц, напоминающие сдавленный горловой смех.
В этот раз старик Веревьев не ждал у перевоза, зато у причала покачивалась его лодка. Пришлось мне самому садиться за весла. Честно признаться, время от времени я бросал взгляды на воду, словно пытаясь разглядеть что-то, скрывающееся там, но поверхность реки так блестела от солнца, что ничего в глубине видно не было.
Мельник встретил меня на берегу. Когда я покинул лодку, он подошел и, глядя мне в глаза, прямо спросил:
-Что, мил-человек, своим же работникам не верите? Проверять тебя послали, не иначе?
Глаза у Веревьева были необыкновенные: зеленые, как у кошки, и словно затягивающие в свою глубину. Казалось, если долго вглядываться в них, зрачок и белок сливаются, и остаются лишь глазницы, горящие зеленым огнем. Да и сам он, крепкий старик с выбритой наголо головой, но длинными седыми усами и тонкой козлиной бородкой, не был похож ни на кого, виденного мной в жизни. От Веревьева исходила уверенность в своей силе. Он явно считал себя хозяином, которому в его хозяйстве никто не указ. Я с трудом отвел взгляд от его глаз и ответил:
-Работникам мы верим. Только вы же во всем краю - единственный владелец частной мельницы.
-А, что та мельница! - махнул Веревьев рукой - Мне да старухе моей хлебушка на стол - вот и вся мельница!
-Тогда и шли бы в колхоз. Ваша мельница все село бы обеспечивала, а так - возить приходится. Потому как вы сейчас у нас проходите, как кулак.
Веревьев нахмурился, и мне показалось, что его глаза стали темными, почти черными:
-Мельница эта мне от батюшки покойного досталась. А ему - от его батюшки. - тут только я заметил, что мельница и в самом деле какого-то стародавнего вида. - А вы, стало быть, ее к рукам хотите прибрать...
-Почему - к рукам? В коллективное хозяйство.
-Обойдусь. Сыну моему перейдет.
-А у вас есть сын? - удивился я.
-А как же? Конечно, есть. Только сейчас он далече. Как помру - он сюда с женой прибудет. Ладно, не гоже гостя на пороге держать. Пойдем, старуха моя уже на стол накрывает.
Я двинулся след в след за Веревьевым, про себя удивляясь своему и его поведению. Он был удивительно дружелюбен, не отмалчивался, пригласил сесть за стол - но все это без той угодливости, готовности услужить, которая была характерна для других кулаков, задабривавших комиссии по описи имущества. Но я не столько понимал, сколько чувствовал: если бы я вздумал орать на старика, угрожать ему револьвером, требовать от него вступления в колхоз или принялся искать спрятанное кулацкое имущество, ничем хорошим это для меня бы не кончилось.
Веревьев жил чисто и опрятно. Его жена, возившаяся с горшками и ухватом, принялась что-то бормотать под нос, неприязненно поглядывая на меня, но "чертознай" прервал ее:
-Брось! Сам он, что ли, ехать вызвался? В охотку ему это, или как?
Готовила его жена вкусно, да и квас у мельника был выше всяких похвал. Настораживало только молчание как хозяина, так и хозяйки. Когда я спросил, неужели им не интересно узнать о происходящем в районе, да и вообще по стране, Веревьев прищурился:
-Э-э, мил-человек, что мне надобно - я и без того знаю, а чего не надобно - неча и голову забивать.
Мне казалось, что за столом я просидел от силы полтора часа, но когда вышел с хозяином на улицу, уже смеркалось. Удивления я не выказал, и покорно пошел за мельником смотреть свою спальню - маленькую комнатку с подобием кровати. Когда Веревьев уже собирался пожелал мне спокойной ночи, я вспомнил о рассказе Осинцева и спросил:
-А правда, что тут у вас... черти есть?
На лице мельника отразилось неудовольствие:
-Болтают всякие бездельники... Языком-то известно, проще работать, чем руками. Нет никаких чертей, и точка. Скажут тоже - черти...
С этими словами он и оставил меня наедине с ночной темнотой.
Не знаю, чем закончилась бы эта история, если бы посреди ночи мне не захотелось на двор. Какое-то время я пытался бороться с этим желанием, но жжение и тяжесть внизу живота стали нестерпимы, а главное - не было никаких признаков приближающегося утра. Конечно, вряд ли хозяину понравилось, что описчик имущества в темноте бродит по двору, но терпеть я не мог. Матерясь про себя, я спустился по узкой скрипучей лесенке и вскоре оказался на улице.
Мое внимание сразу же привлекли какие-то странные звуки, и выяснив их источник, я даже забыл о том, зачем покинул постель. Мельница работала - в ней явно горел свет, слышался скрип и шум перетаскиваемых мешков, а также - слух меня не обманывал - какие-то приглушенные голоса. Облегчившись, я осторожно пробрался к одному из маленьких окошек и заглянул внутрь.
Изнутри мельница была залита бледно-зеленоватым светом, напоминавшим свет луны, источник которого был неизвестен. И в этом свете с мешками сновали, постукивая копытцами и тихо переговариваясь... черти. Я хорошо разглядел их: ростом по полтора метра, покрытые черной шерсткой, они напоминали бы обезьян, не будь у них маленьких кожистых крыльев за спинами, кривых козлиных ног, козлиных же рогов и свиных морд с постоянно движущимися, втягивающими воздух пятачками. Одни из них наполняли мешки мукой, сыпавшейся из-под жерновов, другие подтаскивали пустые мешки или несли прочь уже наполненные. Видимо, на втором этаже такие же черти крутили жернова и сыпали в них зерно.
Страха я не испытал. Даже и удивился не особенно. Чему тут еще удивляться, если твой мир рассыпался в прах, уступая место чужому, неведомому, в котором есть черти, работающие на кулацкой мельнице, как заправские батраки?
-Эй, мил-человек, чего не спишь? - донесся до меня голос Веревьева. - Чертей караулишь, не иначе?
-А на мельнице у вас кто работает, вы видели? - я подошел к нему и показал рукой назад. Старик только руками развел:
-Кому там работать? Тут, окромя меня, старухи да тебя, никого из людей нету.
-Так то и не люди... - но я не договорил. Таинственный свет внутри мельницы незаметно погас, да и жернова больше не вращались. Опрометью я бросился к окошку, но даже в темноте было видно - мельница, по крайней мере - ее первый этаж, пуста.
-Вот так, мил-человек. Всякое может приблазниться. Со сна-то... - услышал я сзади голос Веревьева. - Выспаться бы тебе, как следует, да только светает уже.
И в самом деле, только что, как казалось мне, стояла глухая ночь, а теперь мы со стариком стояли в серых предрассветных сумерках, и холодный туман наползал с реки.
-В обратный путь тебе пора. - теперь старик даже не скрывал улыбки, одновременно и хитрой, и добродушной. - А описывать тут у меня, сам видел, нечего. Нет у меня ни сундуков со златом, ни закромов полных. А в колхозе в вашем мне делать нечего. - Неожиданно с лица Веревьева спало простодушно-хитроватое выражение, оно стало суровым, словно из камня. - Думаешь, мил-человек, власть твоя советская первая на эту мельницу зарится? И близко того нет. Смут было - не счесть, и всем мы мешали, потому что никто из роду нашего никому в пояс не кланялся. В огне горели, на дыбе корчились - было, но не кланялись, на карачках не ползали. Хозяйство с мельницей сколь раз горело - своими руками восстанавливали крепче прежнего. Сперва - Владимир-креститель, после - татаровья, да грозный Иван-царь, да поляки с литовцами, да раскол еще - много тут всякого было... А нас, Веревьевых, не извели. И не изведут! Вот, гляди, "раскулачиватель"!
Старик умолк и, подняв правую руку, начертил ею в воздухе дугу, охватывающую речную гладь перед нами. И тут же где-то далеко в небе ухнул гром, завыл ледяной, немыслимый летом ветер, и вода на моих глазах встала к небесам сплошной стеной высотой едва не в десяток метров. Я задрожал, и Веревьев, увидев мое печальное состояние, снова махнул рукой - все в одно мгновение успокоилось. Вокруг было уже не раннее утро, а ясный солнечный день, такой же, каким я прибыл сюда. Ни слова не говоря, я направился к лодке.
-Вот так-то, мил-человек. Это тебе не черти...
Когда я прибыл в сельсовет, оказалось, что с моего отъезда... прошло лишь несколько часов. Причем большая часть этого времени должна была уйти на дорогу до мельницы и обратно. Председатель Цеперник ругал меня на все корки, однако сам мое путешествие повторить не пожелал, хотя я умолчал и про "работников" мельника, и про вставшую на дыбы реку. Я даже был бы готов поверить, что все виденное мной, включая саму мельницу и Вересьева с женой - какая-то галлюцинация, плод уставшего от однообразной работы с бумагами разума...
Но я еще не все рассказал. Когда я выходил из леска между селом и перевозом, уже слышанный мной раньше звук, похожий на сдавленный смех, который я раньше принмиал за крик неизвестной птицы, раздался совсем близко. Повернувшись на него, я увидел в десяти шагах улыбающуюся морду со свиным пятачком и козлиными рогами, высунувшуюся из кустов. Обладатель этого чудного облика явно ожидал моей реакции, хотя нападать и не собирался. Тогда я поднял руку и помахал морде на прощание. В ответ из кустов высунулась четырехпалая черная лапа и неуклюже повторила мой жест. А потом и морда, и лапа пропали, и через мгновение на весь лес грянул такой залп многоголосого хохота, что я сам не удержался и рассмеялся вместе с таинственными обитателями леса над своими приключениями в гостях у мельника-чертозная...
Затем я пошел прочь, уже не оборачиваясь, и в ушах моих звучал голос Веревьева: "Всякое может приблазнится. Со сна-то..."