|
|
||
ДОБАВЛЕНО 2 ГЛАВКИ. Мир после многочисленных Ударов: без электроники, без сложных технологий, без... светловолосых людей. Семья Дэви - единственные светловолосые в округе, и за это их называют дьяволами. Защищая честь семьи, шестнадцатилетняя Кэт Дэви попадает в закрытую школу военного типа, где ей подворачивается случай раскрыть тайну своей родни... а может быть, и всего мира. И найти человека, который примет ее любой. (Не уверена, что из этого получится, даже в жанрах не уверена. Вещь для меня очень экспериментальная, пишу параллельно с другим текстом.) | ||
Драка
Кулак врезался в челюсть, выбивая звезды из глаз. Меня развернуло и швырнуло назад, я упала на одно колено и чуть было не припала и на колено тоже. Во рту солено защипало.
Выдохнув, я вскочила и, с ревом развернувшись, бросилась на Курта. Я не умела драться. В смысле, я не умела хорошо драться. Но работа на ферме кому хочешь накачает мышцы. Я вложила в этот рывок сколько во мне было силы и ярости, задыхаясь от гнева и собственного бессилия.
Курта, парня довольно здорового, развернуло вокруг своей оси, он покачнулся на ногах. Я добавила ему, сколько могла: кулаком в солнечном сплетение. Он задохнулся, взмахнул руками, словно цепляясь за воздух, и тогда я врезала ему сапогом по лодыжке.
То есть, хотела врезать. Я промахнулась, Курт поймал меня за руку в болевой захват, развернул. Но я была в такой ярости, что почти не чувствовала боли. А может, захват он выполнил не совсем верно. Я врезала ему пяткой по колену и вывернулась.
Отпрыгнула в сторону, отводя с лица выбившиеся волосы, потянулась к ножу на поясе.
Они, которые стояли кругом, что-то орали. Может, "Давай, Курт". Может, "Покажи этому отродью!" Точно никто не кричал: "Давай, Кэт!"
Кэт - это я. Будем знакомы. И они все меня ненавидели.
- Ты совсем сдурела, кошка драная? - крикнул Курт, срываясь. Рука у него тоже лежала на поясе с ножом.
Нож у Курта был хороший, не то что у меня. Отец и братья считают, что нож для девочки лишний. Что я с ним могу делать? Карандаши строгать, нитки обрубать? Поэтому из кулака у меня торчала несерьезная перочистка. А у Курта нож был большой, охотничий. Вот только он не спешил его доставать.
- Она психованная! - выкрикнул кто-то из ненавистного круга оскаленных лиц. - Директора позову!
- Точно, больная на голову! - ответил другой. - Да точно, дьявольское отродье...
- Идите сами к дьяволу! - я обернулась в ту сторону, откуда прилетели крики, ткнула в ту сторону ножом, будто хотела попасть.
Они, конечно, испугались, отпрянули, и это было приятно. Но я сделала ошибку: повернулась к Курту спиной. Недолго думая, он обхватил меня сзади и приподнял. Он парнем был здоровым: на голову выше меня, и даже нельзя сказать, насколько сильнее. Я начала брыкаться, попала ему по ноге, но вместо того, чтобы отпустить меня, он упал вместе со мной.
Мы упали в пыль и покатились под ноги одноклассникам, награждая друг друга тумаками, куда только могли попасть.
- Хватит! Прекратить немедленно! Торн, растащите их! Облейте водой, черт!
Меня схватили за плечи, грубо рванули вверх. Я отмахивалась руками и ногами, но меня держали крепко, и я почти сразу поняла: Торн, учитель математики, он же заведовал физподготовкой у мальчиков. Здоровый бугай, Курт рядом с ним казался совсем пацаном (каким и был).
Директор школы, мистер Водяная Крыса (на самом деле Кайлс), возмущенно надувая щеки, смотрел на меня поверх очков. Рядом с ним, видно, для моральной поддержки, торчал еще наш учитель истории и биологии, мистер Кривоног (Соколовски), как всегда, с двумя кобурами на боках.
- Мисс Дэви! - сказал Кайлс. - Потрудитесь объяснить!
Я не могла объяснить. Меня по-прежнему трясло от гнева и ярости, но еще я вдруг с ужасом почувствовала, что глаза у меня горят, а в горле застрял колючий противный комок. Вот-вот я должна была разреветься. Нет. Что угодно, только не это!
- Это уже третья ваша выходка за семестр!
Да хоть десятая. Не плакать. Не плакать, я сказала! Не трястись!
- Мистер Дженкинс! - (Это Курт.) - Из-за чего на этот раз?
- Да я не знаю, директор, - заныл Курт. - Из-за краеведения! Я рассказывал про свой доклад по краеведению, а она...
- Ясно, - пробормотал Водяная Крыса. - Кайлс, заприте ее в дровяном сарае.
Старый добрый дровяной сарай. Могло быть хуже. Могло быть гораздо хуже.
Дровяной сарай
Год начался совсем недавно, но я сидела в этом сарае часто и хорошенько выучила, каков он внутри. Сарай был свидетелем моих слез, моих приступов отчаяния и тупого, мрачного отупения, которое приходит после гнева. Он надо мной не смеялся в отличие от прочих. И ничем не угрожал.
Здесь лежали опилки, труха и много дров, которые по большей части пахнут опилками и трухой. На некоторых бревнышках еще сохранились сучки поменьше, со скрученными пожухлыми листиками. Когда у меня было настроение получше, я растирала эту труху и потом нюхала свои пальцы, стараясь уловить в них пряный запах настоящего живого леса.
Сквозь тяжелую, но щелястую дверь мне хорошо было видно футбольное поле возле школы, покрытое желтой утоптанной пылью и перекрученные сухие остовы деревьев, которые его окружали. Они, эти деревья, так и не оправились после Удара, случившегося пять лет назад. Да и кто из нас оправился?
Например, пять лет назад в городе еще работали некоторые заводы, на них еще оставалась всякая техника, и когда папа возил нас туда на выходных, нас, детей, угощали мороженым.
После каждого Удара нас становится меньше, а жизнь делается хуже. Так говорила мама, сколько я себя помню.
Следующий Удар примерно через год, и кто знает, что будет после этого... Может быть, не будет всей семьи Дэви, которую в школе любят называть "Дэвилами", то есть дьяволами.
Кэтрин Дьявол, приятно познакомиться.
Я пнула эту щелястую дверь, которая не показывала ничего утешительного, устроилась на полураскатанной поленнице и закрыла лицо руками. Тоскливый школьный год протянулся впереди безрадостной равниной. Скорее бы уж Удар, в самом деле.
По моему пыльному сапогу полз жучок-древоточец, и я от души его пожалела. Не повезло, бедняге. Может, еще хлеще, чем мне.
Семья
Водяная Крыса настолько не хотел, чтобы я присутствовала на занятиях, что он даже послал кого-то к нам на ферму. Правда, ферма недалеко: в трех милях от школы. В хорошую погоду я иногда даже пешком ходила. За мной приехал один из братьев, Том. Мать с отцом, конечно, были заняты.
У Тома есть собственный кабриолет... ну то есть он его называет кабриолетом. Это просто старый "Форд", крыша которого проржавела настолько, что у нее образовалась дыра в середине. Крышу сняли и затянули брезентом.
Парни с окрестных ферм отчаянно ему завидуют. И есть чему: у Тома не было бы денег купить тачку даже по цене металлолома, поэтому он специально ходил по Болоту (там, где раньше были пригороды), сам нашел этот фордик, сам, вместе с младшими братьями, его вытащил, разобрал, перебрал и привел в порядок. В городе можно достать бензина, он даже не очень дорогой. Но отец сказал, что это баловство, и мы переделали автомобиль так, чтобы он работал на спирту. Спирт-то может делать каждый. Мы, правда, покупаем его у русских: те его гонят специально на продажу. Так выходит дешевле, чем отвлекать людей самим.
С переделкой фордика я помогала: Тому каждая пара рук была на вес золота, и никто не гнал меня, не возмущался, что девчонка. Хорошее было время.
Теперь, конечно, брат об этом даже не вспомнил. Всю дорогу он хмуро молчал. Сказал:
- Ну, берегись, пигалица. Теперь-то отец тебя точно высечет.
Я с дрожью кивнула. Я не сомневалась: высечет. Отец обращал на меня, девчонку, внимание, только если я что-то делала не так, но уж в этих случаях можно было не сомневаться в неотвратимости наказания. Хорошо хоть, лет с десяти он не стегал меня по голому заду, только в одежде.
Все внутри у меня сжималось при мысли об этом, руки и ноги холодели. Некоторые отцы, говорят, берут ремни, но наш всегда пользовался розгами, сколько я себя помню. И рука у него была тяжелая, не то что у матери. Мать шлепала легко, так, скорее обозначить, что тебя наказывают.
Наказание
Когда мы вернулись домой, стояла еще середина дня, и отец все еще работал где-то на ферме по хозяйству. Дома его не было. Вообще никого не было, кроме матери, которая на кухне стряпала.
Том за локоть поволок меня вокруг дома - я еле успевала переставлять ноги.
- Отпусти, сама пойду, - крикнула я.
- Сама она поплетется, - передразнил брат. - Мне некогда!
И он втолкнул меня в нашу длинную кухню - комнату, которую мы использовали чаще всего, и которую я от души ненавидела. Кухня была длинной, темной и узкой, как гроб. Там в потолке чернела дыра на чердак, к которой приставляли занозистую лестницу. Совсем маленькой я боялась этой дыры и того, что может из нее выбраться. Потом мне, как самой маленькой и младшей, все время приходилось туда лазить, складывать почти неподъемные для меня мешки с картошкой и яблоками, закидывать тыквы - и все это, рискуя постоянно свалиться на кухонный пол.
Нет, я не любила кухню.
- Что она еще натворила? - спросила мать, едва Том втянул меня в кухню.
Она разделывала болотных слизней: руки у нее были по локоть в знакомой серо-зеленой жиже. Ненавижу слизней, даже жареных.
- Подралась, - мрачно проговорил Том. - Опять. За нож хваталась.
Мать скорбно поджала губы, так что один угол рта у нее загнулся буквой "Г".
- Кэтрин Луиза! - процедила она. - Что на тебя нашло!
Слова комком застряли у меня в горле, как всегда под этим взглядом, но я все-таки выпалила:
- У него была большая кожаная книга! Книга про Удары! Он сказал, что там записаны наши злодеяния, и что мы не Дэви, а пришельцы, и пришельцев звали Дэви, и у них были светлые волосы, как у нас...
- Кожаная? - мать вдруг переменилась в лице. - Какая кожаная?
- Такая... - сказала я. - С медными уголками. Или не медными, но они были позеленевшие...
- Час от часу не легче, - деревянным голосом проговорила мать. - Закончи со слизнями, несносная девчонка, и поставь их запекаться. Да смотри не сожги! У меня дела.
С этими словами она пошла прочь из кухни, снимая передник. Мы с Томом от удивления даже переглянулись. Мать никогда не снимает передник в середине дня! Ох что-то будет...
- Ну давай, возись тут, - буркнул Том, маскируя свою растерянность, и вышел.
Я осталась одна в кухне. Нет, не совсем одна: один из слизней был еще живой, подрагивал и пытался отползти. Я взяла материн нож и зло обрубила ему нервный узел - такие узлы у них вместо головы. Вот и начиналось мое наказание.
Обо мне
Перед ужином смотрелась в зеркало.
Если вы не отсюда, то, наверное, не знаете, что в нашем округе зеркала считаются грехом. Ну не то чтобы совсем грехом: без зеркал сложновато бриться, например, а в бородах заводятся вши, если засуха. Мы тут часто, кстати, бреемся налысо: мне вот два раза в жизни уже приходилось. Но смотреться в зеркала слишком часто - это что-то ненормальное, так делать нехорошо.
Но отец не любит, когда кто-то из нас выходит к ужину с грязью на лице. Это я себе сказала, когда плеснула себе в лицо и храбро заглянула в мутный осколок, который у нас висит над умывальником.
На самом деле я знала, что смотрю туда вовсе не потому, что послушная дочь. А как раз потому, что непослушная. Знала - и внутренне обмирала от холодка собственной смелости и крутости.
На меня глядела девушка как девушка. Глаза, цвет в полутьме не разберешь, но я знала, что они серо-зеленые. Волосы светлые. На носу бывают веснушки, но сейчас нет, потому что осень и еще потому, что все лето небо было затянуто тучами. Так случается. Худенькая. Это хорошо. Нам в школе читали лекцию, что настоящая женщина должна быть полнотелой, потому что ей в случае чего придется детей выкармливать. Все смеялись и морщили носы: все равно каждый знает, что красивые женщины - худые, как до Первого Удара. (По рукам еще иногда ходят старые журналы). Хотя некоторые верят и стараются растолстеть. Но растолстеть на рисе и слизняках непросто, особенно еще если ты работаешь на ферме.
Нос... ничего себе так нос, пожалуй, симпатичный. Но вот губы - это мое проклятье! Нижняя губа такая полная и все время выпячивается, как будто я дуюсь на что-то. Братья из-за нее дразнят Принцессой.
А еще - шрам. У самой кромки волос, почти не видно. Но все-таки он есть, я это знаю и все в школе это знают. У нас считается, что раз есть шрам на лице, девушка уже не красивая. У многих шрамы. У большинства от чесотки или псевдо-оспы, но у некоторых просто по жизни: кого слизняк кислотой прижег, кого мотыгой садануло или еще чем. Я вот упала с лестницы на чердак, когда была совсем маленькая. Я же говорила, что ненавижу нашу кухню?
Зато у меня густые и красивые волосы, очень редкого цвета, как высохшая кукурузная ботва. В детстве переживала и хотела чем-то замазать, хоть мазутом. Теперь наоборот горжусь. Хотя все равно, будь они черными или хотя бы русыми, мне бы жилось легче.
Ладно. Я закусила губу и решила, что я идиотка. Какая разница, красивая я или нет? Красоту наводят ради мужчин. А мне ни один мужчина на свете не нужен. Я умею стрелять из лука и разделывать слизней. Я уйду на болота, если надо. Говорят, там живут отшельники, есть целая община где-то в глубине. Ну и я тоже проживу. Или переберусь дальше. Может даже, в другой штат. И пойду в армию, например.
А что? Говорят, за границей в армию берут женщин.
Тут мать зазвонила в колокол - ужин.
Я вытерла руки, с которых еще стекали капли, куском мешка и поспешила. К столу опаздывать нельзя, останешься без десерта.
Впрочем, наверное, мне за драку десерт и так не светил.
Ужин
Мы - не такая семья, как прочие, но лет до десяти я этого даже не понимала. В других семьях за ужином разговаривают и читают молитву. У нас разговаривать не заведено, даже если случилось что-то чрезвычайное, и отец молитву тоже никогда не читает. Зато перед ужином мы все по очереди целуем ему руку.
Мне этот ритуал был ненавистен еще с детства. Я тогда иногда думала: не сдержусь, укушу. Сейчас мне уже стало все равно, я только немного побаивалась, что отец не допустит к руке, а вместо этого отвесит пощечину: такое уже бывало. Пощечины у него тяжелые: щека потом болит долго, а Джимми он один раз так выбил зуб. Вот и в этот раз я даже помедлила перед тем, как мои губы коснулись его сухого, морщинистого запястья.
Отец у меня не старый - ну, не такой уж старый - просто у большинства фермеров руки темные и растрескавшиеся.
Но отец не ударил. Наоборот, положил вдруг другую руку мне на затылок, провел по волосам. Это было так неожиданно, что я замерла, не зная, что и думать. Он никогда прежде так не делал.
- Подними глаза, дочь, - сказал отец.
Я - единственная девочка в семье, поэтому он никогда не называет меня по имени. Просто "дочь".
- Ну что, защищала честь семьи? - серые отцовские глаза, такие же, как у меня, смотрели со странным, незнакомым выражением. Завороженная, я, пожалуй, уставилась в них чересчур пристально: никогда его таким не видела. Чуть не забыла ответить, но вовремя спохватилась:
- Вроде того, папа.
- Директор требовал нас к матерью к себе, - сказал отец. - Будет требовать, чтобы я тебя выпорол. А? Как ты думаешь, будет?
- Не знаю, папа.
(Когда отец задает такие вопросы, лучше с ним не соглашаться: шкура целее будет. Но и перечить по той же причине опасно. Ему не то чтобы нравиться сечь нас; по крайней мере, я так не думаю. Но он считает своим долгом наказывать непочтительность.)
Он вдруг усмехнулся, и тут я поняла, что блестело в его глазах: удовлетворение! Он был почему-то мной доволен. Вот так номер.
- Не знает! - фыркнул он. - Как бросаться на мальчишку с ножом, так знала... Ну вот что. Мы с матерью решили, что хватит тебе ходить в эту школу. Приготовь вещи, с понедельника поедешь в Ньюпорт.
У меня аж дыхание перехватило, в горле поселился комок, я силилась сглотнуть и не могла. Ньюпорт! Военная школа! У нас про нее ходили самые разные слухи, все больше зловещие. Говорили, что там на учениках проводят опыты, вживляют в них запчасти от старых андроидов.
Но губы мои уже автоматически шевелились:
- Спасибо, отец!
А что я еще могла сказать?
Перекресток
Утром в воскресенье я стала рано, и пока все собирались в церковь, навьючила рюкзак на плечо и пошла на перекресток. Там должен был остановиться автобус и забрать меня. Со мной из всех братьев шли младшие - Люк и Бен. Им хотелось посмотреть на ньюпортский автобус.
- Говорят, он ездит на атомной энергии, - разглагольствовал Бен.
- Да что ты врешь, обычный, просто очень старый, - пренебрежительно сказал Люк, который был на целый год старше.
- Так раньше все и было на атомной энергии!
- Не все, а только электростанции! Они взорвались, и получился Первый Удар. Это все знают.
На самом деле отчего произошел Первый Удар, не знает толком никто, нам так говорили в школе. Но я не стала поправлять пацанов. Меня всю трясло изнутри. Ньюпортская школа!
Она далеко от дома, шесть часов пути, если по прямой, и почти сутки, если петлять и собирать припасы по разным фермам. Мне повезло: только отец решил отдать меня в школу, как выяснилось, что их автобус как раз поехал по окрестностям за чем-то там - может, за продуктами, может, за стройматериалами. Водитель согласился подобрать меня на обратном пути. (Отец договорился с ним вчера на рынке в Тетсхеде).
Если бы не это, пришлось бы добираться на попутках или ждать оказии неизвестно сколько. Я бы тогда в жизни не догнала по предметам.
А так, получается, не потеряю и дня... если, конечно, в Ньюпортской школе программа такая же, как у нас. И если меня туда вообще примут. Интересно, почему отец так уверен, что они меня не прогонят?
Автобус выкатил из тумана, как легендарное чудище, погромыхивая деталями и подскакивая на ухабах. Остановился с визгом около нас, складная дверь открылась.
- Ну вот... - протянул Люк. - Обычный...
Да, автобус был самый обычный. У него были даже целы некоторые стекла в салоне - другие заложены фанерой.
- Даже брони нет, - протянул Бен с еще большим разочарованием.
- Он не будет соваться в лес, - сказала я храбро, хотя на деле вид голых боков тоже меня порядком напугал: у нас тут все автомобили были завешены хотя бы листами железа. - Ему не нужна броня.
И тут Люк внезапно разревелся. Я от него этого не ждала, но брат вдруг уцепился в меня и завыл:
- Кэт, миленькая, не уезжай! Кэт, сестренка!
Я погладила его по вихрастой голове, затем опустилась на колени, хоть рюкзак мне и мешал, поцеловала в грязную щеку. Бен уже не плакал: в двенадцать лет плакать не солидно. Но глаза у него блестели, и он смотрел на меня так, будто и не дразнил весь последний год. (Девчонку же положено дразнить.)
Ему я взъерошила волосы, хоть горло у меня перехватило.
- Завидуй мне, мужик, - сказала я. - Я повидаю дальние страны.
- Тьфу, - сказал Бен. - Дальние страны! Даже за границу не поедешь... На вот лучше.
Он протянул мне нож. Нормальный, хороший такой нож, чуть ли не две моих ладони длиной (у меня маленькие руки). Ему совсем недавно отец дал такой. Хорошо сбалансированный, нержавеющая сталь. Рука моя сама к нему потянулась, но я одернула себя.
- От отца влетит.
- Скажу, что потерял, - он сам всунул нож мне в руку. - Покажи им там всем!
- Эй, вы там долго? - крикнул водитель с места. - Вот не доберемся засветло, будете знать!
Рассвет еще только занимался, но я пожала плечами, повесила нож на поезд и поднялась в автобус.
Он тронулся немедленно, еще до того, как я успела опуститься на свое место. Знакомый перекресток с отчаянно моргающими братьями поплыл назад и остался позади, потянулись такие же знакомые окрестности. Скоро, скоро они сменятся незнакомыми...
Со смесью страха, волнения, горечи и какого-то кипучего отчаяния я плюхнулась на вытертое кресло рядом с одним из прозрачных окон. Белый туман становился золотистым: всходило солнце. Сухие остовы деревьев выныривали из него и проносились мимо. Я еду!
Автобус
Многие сиденья в автобусе были свободны, но многие и заняты мешками и коробками. Некоторые были надежно приткнуты, другие привязаны. Третьи свободно катались по салону туда-сюда, потряхивая на кочках. Водитель не пытался со мной заговорить, делать было нечего. Я сперва пялилась в окно, потом начала задремывать: мимо тянулась однообразная равнина.
Часа через два, наверное, водитель остановился у какой-то фермы или даже селения - группы ферм. С того места, где мы стояли, толком разглядеть было нельзя.
- Выйди, разомни ноги, - сказал водитель. - Облегчись сходи, здесь пустят бесплатно.
Облегчаться мне не хотелось: от волнения я ничего не пила и не ела с утра. Но размять ноги показалось хорошей идеей.
Ферма сразу показалась мне чудной: форма дома была какая-то странная, а на коньке крыши у них было налеплено какое-то чудо-юдо. И резьба на воротах... ни у кого не было резьбы на воротах.
Эти самые ворота распахнулись, и из них вышла женщина в длинном платье и белом платке на голове - ничего необычного, так одеваются почти все фермерские жены, а с нею долговязый парень где-то моих лет, тоже с рюкзаком за плечами. Парень поцеловал женщину в щеку, она перекрестила его, как делают священники, а затем отдала водителю коробку, которую держала в руках.
Водитель кивнул и понес коробку к автобусу.
Парень остановился перед ступеньками, как-то нерешительно глядя на меня. Был он бледный, с веснушками, с угловатым лицом, и у него мелко подрагивали губы. "Нервный тик", - решила я.
- П-привет, - сказал парень. - Я Валерий. А ты?
Русский, поняла я.
Не такой какой-то русский, как наши: у наших не было резьбы на воротах, зато говорили они со смешным акцентом. У этого акцента я не заметила. Может, заикание мешало?
- Кэт, - сказала я. - Ты в школу?
Он кивнул.
- Как там... вообще? Ничего?
- Ничего.
- А учителя нормальные?
- Да.
- А кормят как?
- Ничего.
На простых словах он не заикался, но выговаривал их как бы с усилием, и на его тощей длинной шее как-то натужно двигался кадык. Моя удача во всей красе - представилась возможность расспросить кого-то о школе, так нет же, попался рохля и нюня. А может, еще и больной. Почему-то же он едет в школу на месяц позже.
Одно хорошо: если судить по нему, в Ньюпорте не изводят военной муштрой, а то бы такой задохлик там долго не выдержал.
Я поднялась в автобус, где мы с русским парнем уселись в разных углах салона. Вскоре поднялся и водитель. Поехали? Поехали.
Остановка
Кажется, я задремала, потому что проснулась от толчка. Если мне что-то и снилось, то ничего интересного: все та же скучная равнина, местами залитая водой, из которой торчали остовы деревьев.
Когда мама в хорошем настроении, то, бывает, рассказывает на ночь истории. Она нам говорила, что раньше, до Удара, писали книги и снимали фильмы о том, что будет, если случится такая большая катастрофа, которая потом произошла с нами. Никто, правда, не рассчитывал, что этих катастроф будет так много, что они будут бить по нам и бить, а мы будем выживать и выживать...
Так вот, в этих историях всегда оставалась выжженная пустыня. Потому что люди не могли представить, как это, когда есть вода, но она не идет растениям впрох, они ее не впитывают и не растут. И каково это, когда сама вода мертва.
А нам представлять не надо. Нам достаточно отойти подальше от любого поселения, и вот оно.
Я выбралась из своего пригретого места у окна. Мотор не работал, в автобусе стремительно становилось холоднее. Я и проснулась оттого, что мы резко остановились.
- Остановка, - проворчал водила. - Пойду посмотрю, что с этим рыдваном.
- Я схожу отолью, - сказала я, потому что мой мочевой пузырь наконец-то напомнил о себе.
- Далеко не отходи, - сказал водитель.
- Не дура, - огрызнулась я.
Я выглянула из автобуса и немного постояла на верхней ступеньке, озираясь.
Хуже места для остановки нельзя было и представить. Мы стояли неподалеку от "рощи": просто купы высохших деревьев по колено в воде. Туман, кажется, поредел: подняв голову, можно было видеть, как ветер несет его клочья. В рощах вроде этой любят гнездиться гарпии. Если бы мы стояли в самой роще или хотя бы поближе к ней, они бы не стали нас атаковать, они не охотятся рядом с гнездами. А так...
И еще - вокруг нас до самой этой рощи, как назло, ни одного деревца!
Шоссе, на котором мы стояли, было неплохим: все в выбоинах, но еще приподнятым над землей. Даже проржавевшее ограждение местами сохранилось, не все приспособил народ в хозяйство. Дороги раньше строили на века. Но внизу после недавнего дождя почва походила на черные зыбучие пески. Тут и там лежали матовые плоские лужи.
Русский мальчишка, Валерий, кашлянул у меня за спиной.
Я обернулась и увидела, что он уже повесил на плечо карабин. Из рюкзака, может, достал? Я у него раньше не видела.
- Т-тут в-ви-едро есть, - сказал он. - Можешь сделать свои дела и вылить.
- Вот еще, - сказала я, хотя секунду назад раздумывала, что так, пожалуй, безопаснее всего. - Схожу. И не пялься.
- П-придется п-пя-алиться, - каждое второе слово Валерий говорил так, будто его вот-вот должно было этими словами стошнить. - У м-меня р-ру-ружье.
- Из карабина по гарпиям? - я фыркнула. - Ты еще лук и стрелы возьми.
И выбежала из автобуса. Там, слева, было вроде посуше...
Пусть этот чокнутый наблюдает, если делать больше нечего. Дома мне приходилось часто справлять нужду недалеко от братьев, особенно если работали в поле. Я привыкла. А издалека он все равно особенно ничего не разглядит.
Все оказалось по-моему: я закончила дела и ополоснула ладони в ближайшей лужи и неспеша пошла назад к автобусу. Земля чавкала под ногами, идти было тяжело. Пожалуй, не стоило уходить так далеко. Но когда выбираешь место для пристроиться, все время кажется, что отошла недостаточно...
Валерий, кажется, махал мне рукой, даже энергично жестикулировал, потом вскинул карабин...
Я обернулась: вроде ничего особенного, какие-то птицы у меня за спиной, но их две или три, а не десяток, значит, не гарпии...
И тут я услышала сзади один из самых мерзких звуков: громкое, скрежещущее карканье. Не гарпии, черт побери! Вороны!
Не раздумывая, я припустила так, как никогда еще не бегала. Мне казалось, что острые клювы щелкают у самой моей шеи.
Вороны
Бледный как мел, Валерий протянул мне руку и помог заскочить в автобус. Водитель, который запрыгнул раньше меня, матерясь, захлопнул дверь. Мы оказались в относительной безопасности: первая волна воронов разбилась о стенки автобуса. Но долго он не выдержит...
- Почему у вас нет брони?! - заорала я, боюсь, что в панике.
- Потому что я должен ездить быстро, мать твою! - заорал в ответ водитель. - И потому что по моему маршруту вороньих стай лет десять не видели!
Валерий не разговаривал с нами - он добыл откуда-то молоток с гвоздодером и распаковывал один из намертво заколоченных ящиков - длинный такой.
- Эй, парень, ты что творишь с грузом?! - возмутился водитель.
- Не б-беспокойся, дядя Майк. Я п-просто з-знаю, что ш-школа з-зак-казывала о-огнестрельное оружие в городе... М-может, т-тут п-пулемет?
- Умный больно, - проворчал "дядя Майк". - Ну да, там пулемет... А спросить не мог?
Я видела пулеметы только на картинках, поэтому, как ни испугана была воронами, не могла удержаться - подошла и уставилась во все глаза на то, что доставал Валерий. А полюбоваться было на что! Гладкое черное тело, мощный ствол, прекрасные упоры, несколько картриджей патронов - все упаковано в солому для лучшей перевозки. Я не знала модель, не понимала в них ничего, но нюхом почуяла: вот она, настоящая машина! Смерть и разрушение в крутой упаковке, только руки протяни.
И я протянула. Как-то само собой получилось, что я положила ладонь на прохладный металл. Он был очень хорошо отделан: ну точно, древняя вещь, до Удара. Так и льнул к пальцам.
- Бери его, - сказал Валерий. - Знаешь, как пользоваться? Здесь заряжаешь, сюда нажимаешь. Предохранитель вот. Не забудь снять его перед стрельбой, а после стрельбы поставить. Ствол на себя не направляй.
- Ого, - сказала я. - Ты доверишь мне такую игрушку.
- Точно, - возмутился водитель, - ты такую соплю на пулемет поставишь?
Я отметила, что он даже не попытался оспорить то, что Валерий командует, как будто сразу признав его авторитет.
- Дядя Майк должен чинить автомобиль, - сказал Валерий, - иначе мы не уедим никуда. Кто-то должен его охранять. Пулемет только один. Лучше дать его тому, кто не умеет стрелять, все равно из него целиться не надо.
- С чего ты взял, что я не умею стрелять?! - ощетинилась я.
- П-отому что т-ты из К-кроуфо-о-рд-Хиллс, - сказал Валерий. - Т-там д-девчонок с-стрелять не у-учат. Или н-не прав?
- Я умею... немного, - пробормотала я. - Тренировалась...
Но тренировалась я втайне от отца, и из пистолета только изредка, больше из лука. Много ли так натренируешься? Из лука получалось неплохо...
- Н-научишься, если жива б-будешь, - сказал он как-то по взрослому.
И я взяла пулемет.
|