Мне привиделся сон. Поначалу даже только прислышался: в полнейшей темноте звучал один-единственный голос - мой собственный. Но чувствовалось, что есть и слушатель - невидимый
и неведомый.
Обычно я не замечаю за собой особого желания выставиться, доказать кому-то, что я необычайно талантлив. Нет у меня такой потребности. Сон показал, что есть.
Во-первых, понимая, что сплю, и несколько удивляясь бесцветности сна, там же во сне я назвал этот сон вербальным. Заметьте: не словесным, а именно что вербальным. Видимо, я знал, что неведомый слушатель способен воспринимать не только произнесённое вслух, а и мысленные мои оценки. Сейчас он себе скажет: надо же, каков хват этот спящий, какими словечками владеет!
Во-вторых, и громогласно я доказывал своему слушателю, доказывал самоуверенно и, пожалуй, нахально, что нет мне равных в умении двумя-тремя словами, одной-двумя фразами отобразить увиденное, и не только нарисовать словами картину, но теми же самыми словами подвести читателя к сущности оригинала, с которого рисовал. Нет, я не ставил себя в один ряд с роскошным Буниным и невероятным Чеховым (помните лунную ночь? - на плотине тень мельничного колеса и блеск горлышка разбитой бутылки) и потому надеялся, что тот, кто меня слушает, поставит мне лишний плюс: дескать, какой скромняга!
И тут сон обрёл краски, а я очутился в Австралии. Под безоблачным, тускло-голубым небом, среди равнины, поросшей ржавыми, сухими и ломкими от южного солнца травами и кустами. Понятно, мне предстояло испытание: вот тебе картина, и где твои два-три слова, одна-другая фраза?
Жарко в Австралии, и смотришь на её небо и равнины, будто сквозь горячую белую пыль. Неподалёку что-то вроде полянки среди рыжих трав, и на полянке, на земле такие же рыжие, соловые пичужки. Я их тотчас же опознал: наши среднерусские, курские соловьи, прилетели сюда на зимовку. Странное место для наших птиц, им бы в Африку, но чего только во сне не бывает. Птицы сидели недвижимо, измотанные долгим перелетом. Не в силах подняться на крыло, они были лёгкой и лакомой добычей для голодных тварей.
И тварей в кустах и травах, окружающих птичий майдан, собралось предостаточно: сумчатые волки, тасманийские дьяволы, динго, вомбаты. Не знаю, какие они на самом деле, вомбаты, хищники ли они, но снились зубастыми, явно плотоядными. Все из этой голодной своры рвались к несчастным бессильным соловьям, чтобы хоть на один зубок перехватить птичьего мясца.
Тут бы и конец перелётным птицам. Да не тут-то было. Между птицами и зверьми по кругу бродили всевозможные кони: белоснежные арабы на стройных сухих ногах, горы мощного мяса под блескучими шкурами - владимирские тяжеловозы, косматые шотландские пони, пегие пинто с американского Дальнего Запада и даже табунок лошадей Пржевальского. Стоило хищнику выбраться из кустов и направиться к соловью, как ближайшая к зверю лошадь взбрыкивала крупом. Получив копытом по морде, охотник под хруст выбитых зубов и треск ломких растений живым снарядом влетал в поражённые его телом заросли.
Короче, соловьи надёжно ограждены. Они спокойно отдохнут, наберутся сил и весной вернутся на родину.
А ведь я бахвалился недаром. Думаю, экзамен выдержан: есть у меня заветная обещанная фраза. Хотя не ясно, откудова она взялась - во сне не понял, как мозги работали над её постройкой. Однако сотворил её никто другой, а именно я. Среди прочих чепуховых слов, которыми я расписал свой сон, она прямо-таки просияет. Вот она.
Если сегодня, влажной весенней ночью, ты слушаешь влажную песню соловья, скажи спасибо лошадям.