"...Тем временем молодой немец, взяв Литвака двумя пальцами за гимнастерку на локте, перевел его через траншею. Там уже стояло несколько человек отобранных. Среди них был рослый плечистый командир с двумя шпалами и неспоротой звездой на рукаве гимнастерки.
Всего только узкая траншея отделила их от остальных, но все понимали, что это черта между жизнью и смертью.
Пленных погнали дальше большой толпой, а отобранные остались стоять на опушке леса у края вырытой траншеи. И Гончаров видел, какими глазами посмотрел ему вслед Борька Литвак."...
В 80-х соседями нашей семьи по коммуналке была бодрая, энергичная чета Герцвольфов. Супругу звали тетя Марина, она была домохозяйкой, а муж ее - Борис Григорьевич Герцвольф, работал в издательстве восточной литературы, был специалистом по семитским языкам, владел, помимо немецкого и английского, еще и арабским, ивритом, немного говорил на фарси. Он был участником Великой Отечественной Войны, иногда, на 9 мая я видел на его потертом черном пиджаке одинокую медаль "За Отвагу". Она тоже была потертая. Как его пиджак.
Рядом с домом был овощной магазин. Хороший магазин в старом трехэтажном, послевоенной постройки, здании. Мне нравился этот овощной с бело-зелеными стенами, сводчатым потолком и запахом маринадов. Стоило нажать рычажок и лук сыпался откуда-то с потолка, в огромный деревянный поддон, картошка была разложена в фиолетовые сетки и лежала грудами сетчатых мешков в больших решетчатых контейнерах-тележках. Еще были лотки, в которых лежала квашеная капуста, провансаль, соленые огурцы, соленые помидоры...
Как-то, осенью, у овощного магазина какая-то тетка, субтильного вида, в невообразимом ситцевом сарафане, вязаной кофточке, платке, в коричневых толстых колготах, в ботинках "прощай молодость", громко стала материть мою соседку, тетю Марину. Материла залихватски, пронзительно визгливо, размашисто. Тетя Марина пыталась что-то отвечать, не менее залихватски. И вдруг я услышал в потоке брани- "тварь жидовская". Визгливая тетка наотмашь швырнула эти слова в осень. Раскинула эти слова по мокрому асфальту, по обшарпанному дорожному бордюру, по веткам лип, по стоявшим возле овощного людям, по пасмурному небу. Слова растеклись по стеклу газетного киоска и витрине "мороженки"... "Тварь жидовская"..
Я ровным счетом тогда ничегошеньки не понимал, что означают эти слова, но знал, на каком-то подсознательном уровне что ли, знал- слова эти крайне обидные. Невозможные слова. Соседка моя, тетя Марина, вдруг как-то скукожилась, съежилась, стала совсем-совсем крохотной,...на ее лице блуждала чудовищно жалкая, непередаваемо жалкая, виновато-вымученная улыбка. Такая, знаете, когда улыбаются одними уголками губ. И во взгляде у тети Марины-тяжелая, собачья затравленность. Она огляделась, увидела меня. А я просто впился, я буквально впился в эту ее вымученную улыбку, я совершенно был ошарашен, увидев на ее лице собачью обреченность. Я не выдержал этой улыбки, этого взгляда. Я заревел, схватил с земли то ли кусок кирпича, то ли асфальта, то ли камень, не помню уж...И швырнул в субтильную тетку, только что плеснувшую в этот мир, в мой мир, черт бы ее побрал!, страшные, невозможные слова. Смысл которых я не понимал, но чувствовал их жестокость. Невообразимую жестокость.
Не помню, кажется я и не попал в эту злобную тетку. Я стоял, ревел в три ручья и не убегал. Словно столб стоял. Не мог двинуться с места. Я ждал, что сейчас меня схватят, ударят, отвесят затрещину или пощечину. Я ждал, что сейчас же дворничиха наша, тетя Маруся, засвистит в свой свисток, меня поволокут куда-то, может быть в милицию.Я ждал.
Ничего не произошло. Злобная тетка по инерции должно быть что-то еще выкрикивала, соседка моя, тетя Марина подбежала ко мне и стала гладить по голове. Рука ее была нервно-дрожащая, ладонь то и дело вздрагивала. Меня стала бить дрожь. Тетя Марина увела меня домой.
Ничего не было. Ничего не произошло. Никто ничего мне не говорил после этого случая. Борис Григорьевич никак не подавал вида, что у овощного что-то произошло, ничего не говорил, никаких слов. Ни ободряющих, никаких...Ничего, ровным счетом ничего, не было дальше...
Через несколько лет Герцвольфы уехали в Воронеж, к дочери. Борис Григорьевич оставил нашей семье часть своей библиотеки, в основном это были справочники, энциклопедии, брошюры, монографии о проблемах лингвистики при изучении семитских языков. Несколько книг сохранились у меня по сию пору.
...Я перечитываю сейчас хорошую книгу. Григория Бакланова. "Июль 1941". И сейчас думаю- может тогда, много лет тому назад, я не оставил тетю Марину. У черты между жизнью и смертью. Которая пролегла не у свежевырытой траншеи, а возле овощного магазина...
Хочется верить, что не оставил.
Наверное, это хорошо.