Полина Зорина, молодая двадцатипятилетняя медсестра, осторожно приоткрыла дверь в девятую палату. Пришло время колоть обезболивающее - шли лишь вторые сутки после ампутации.
Когда девушка приблизилась к кровати, лежавшая, казалось бы, в забытьи пациентка резко распахнула свои очерченные тёмными кругами ввалившиеся карие глаза и, закусив губу, попыталась приподняться:
- Не ... не при...шёл?
Полина, вздрогнув, покачала головой:
- Я звонила... звонила вашему супругу... У него пока не получается... не получается прийти... Давайте сделаем укол...
Женщина глубоко, судорожно вздохнула и, не отвечая, отвернулась к стене.
Ловко перетянув безвольную, отёкшую, унизанную перстнями блеклую руку, медсестра умело ввела инъекцию и быстро вышла, тихо притворив за собой дверь.
...Анна закусила губу, чтобы не расплакаться от обиды. От обиды на Дениса. Обиды на судьбу-злодейку, на жизнь у неё уже давно не было: женщина смирилась с неизбежностью, смирилась с приближающейся смертью, смирилась с тем, что дама с косой, по сути, стоит уже на пороге.
С усилием приподнявшись, Анна скользнула взглядом по складкам одеяла, чётко обрисовывавшим контуры её ампутированной ноги. Теперь, благодаря болеутоляющим, нога лишь заунывно ныла в месте ампутации, и не было той дёргающей, жгучей, кусающейся и непобедимой боли в изгрызенных раком таранной и берцовой костях.
Ампутация не спасала её от смерти, даже, наверное, не продлевала жизнь - метастазы, эти безжалостные "гонцы" рака уже давно поселились в лёгких, но, измученная болью, которую не побеждало ни одно болеутоляющее, Анна дала согласие на операцию...
Полина, закрывшись в ординаторской, достала свой новенький мобильник и злыми глазами уставилась на телефон.
- А вот позвоню ещё раз! - вдруг с вызовом сказала она. - Она же умирает! Ну, должен же он прийти!
Медсестра набрала знакомый номер и долго слушала заунывные гудки в трубке.
Денис, небрежно щёлкнув пальцем по экрану мобильника, отклонил вызов со знакомого и уже успевшего надоесть номера. "Ну, чего прицепилась как репейник, дура?" - со злостью подумал он о медсестре и перевёл взгляд на свою молодую спутницу - Кристину.
Мягкий, трепетный, живой огонь горевших на столе свечей бросал едва заметный тёплый отблеск на её нежную, упругую кожу, тускло, матово отливали тщательно завитые густые русые волосы, тени от длинных ресниц дрожали на щеках...
"Хороша девчонка, мне под стать", - подумал Беркутов, и его мысли почти сразу, без всякого перехода, переключились на больную жену: "Сколько ещё эта полудохлая кляча будет стоять на моей дороге и отравлять мне жизнь?"
Денис опрокинул стопочку дорогого коньяка и обежал взглядом полупустой, прокуренный зал дорогого пермского ресторана "Жемчужина":
- Пойдём что ли - потанцуем? - буркнул Беркутов, по-хозяйски схватив Кристину за руку и едва ли не силой выволакивая девушку из-за стола.
***
...Убаюканная снотворным, Анна, наконец, забылась неглубоким, тревожным сном. И вдруг её обступили видения из далёкого прошлого...
...Ей вновь было одиннадцать. Она видела низенький, приземистый, в два окна, домик бабушки, светлую, чистую кухоньку и огромный покрытый кружевной скатертью стол, на котором так часто красовались маленькие, горячие, мягкие, как пух, оладьи - как хороши они были с вишнёвым вареньем! - и тёмный образок в углу...
Анна снова валялась на душистом, мягком сене на сеновале. Вновь лежала в тенистом саду под старой, кривой, суковатой грушей, наблюдая, как быстро и ловко вышмыгивают из крохотного гнезда, прилепленного под крышей бабусиного дома, юркие ласточки. Совсем рядом с Аней, едва не стукнув по голове, упала сочная переспелая груша. Девочка подняла её, небрежно обтёрла о старенький сарафан и вонзила зубы в сладкую, сочную, терпкую мякоть...
Анна понимала, что умирает. Угасает, тает, как свеча.
Нет, страха не было. Донимала только боль - теперь, когда обезболивающее кололи только раз в сутки, ежедневные перевязки культи стали пыткой.
Да ещё обида на мужа голодной псиной грызла душу. А Денис всё не приходил...
Зато по ночам в гости к ней приходило её прошлое.
...- На сегодня, Глеб, всё. Ты молодец, стараешься, уже лучше "р" выговариваешь.
Ободряюще улыбнувшись шестилетнему мальчугану, Аня глянула в окно, за которым стеной лил провороненный синоптиками ливень. Ну, и как теперь до остановки дойти?
В прихожей девушка столкнулась нос к носу с высоким рыжеволосым парнем, приходившим чинить старенький телевизор. В руках незнакомец держал большой зелёный зонт.
Через много лет на любопытные вопросы сына и дочери: "А как вы с папой познакомились?" Анна всегда отвечала, что их познакомил зонт. И это была чистая правда, хотя в тот вечер они с Алексеем всего лишь дошли под одним зонтиком до автобусной остановки - и разъехались в разные концы города.
Ни один из них не почувствовал в тот вечер, что вот она, вторая половинка, рядом - только руку протяни...
А потом их свела сама судьба. По весне встретились случайно на утренней пробежке в парке.
Через несколько дней Лёша пригласил Аню в кино. Любовь пришла к ним не сразу - оба долго приглядывались друг к другу, проверяли себя...
Они поженились зелёными студентами, через год родился Максим. Потом - Вика.
Денег постоянно не хватало. Аня, уложив детей, ночи напролёт пекла коржи для тортов, а потом сдавала в соседнее кафе, через два года ставшее рестораном. Лёшка днём преподавал в универе английский, а ночью подрабатывал переводами.
Когда завелось немного деньжат, Алексей стал скупать битые авто. Разбирал их, продавал на запчасти.
Они выжили. Сменили свою зачуханную "однушку" в отдалённом спальном районе Перми на просторную четырёхкомнатную квартиру в самом центре.
...- Мама, это теперь моя комната? - огромные, недоверчивые, тёмные, широко распахнутые, бархатные глаза семилетней дочери смотрели на неё в упор.
- Да, Вика, твоя...
В тридцать лет Анне удалось, наконец, реализовать свою давнишнюю, заветную розовую мечту: на пару с мужем они стали хозяевами небольшой кофейни "Млечный путь".
Это были самые счастливые годы в жизни Анны. Они начинали практически с нуля: всё, что было у них с Лёшей - это любовь к кофе, увлечение "кофейной" культурой и желание приобщить к ней побольше пермяков. Спустя несколько лет кофейня Бархатовых стала модным, элитным местом, здесь дважды в год проводились кофейные чемпионаты - зимний, под Рождество, и летний - в конце июля.
...- Мама, а этот волчонок теперь у нас будет жить? - восьмилетний сын оглушительно завизжал от радости и повис у Анны на шее.
- Макс, это не волчонок. Это - щенок немецкого дога. И да, он будет жить у нас...
- Давай назовём его Бобом! - кличка, раз сорвавшись у сына с языка, приросла намертво.
...- Ух, ты! - Макс восторженно присвистнул, обходя новенький блестящий "фольксваген". - Он такой же чёрный, как Боб. Теперь у нас в семье будет ещё и Бобик!
...- Не надо завязывать мне глаза! Я не буду подсматривать! - Анна звонко, нетерпеливо рассмеялась и, не переставая улыбаться, старательно зажмурилась.
Алексей, ласково обняв жену за плечи, аккуратно подвёл её к окну:
- Теперь смотри!
У Анны непроизвольно вырвался возглас восхищения, а затем перехватило дыхание. Под окнами их квартиры стоял новенький алый "мерседес", изящно перевязанный гигантской фиолетовой лентой, с огромным, вычурным бантом на крыше.
- Розочка! Моя Розочка! - женщина взвизгнула от восторга и захлопала в ладоши.
- С днём рождения, Нюся!
В тот день ей исполнилось тридцать восемь.
...Она должна была поехать вместе с семьёй на дачу в ту тёплую, но ветреную апрельскую субботу, но с утра у Анны страшно разболелся зуб: всю челюсть выворачивало, будто её терзали раскалёнными щипцами.
- Ничего, я быстренько вырву зуб и подъеду к вам ближе к вечеру, как раз к шашлыкам, - кривясь от боли, бодро прошепелявила Анна.
Выйдя из Бобика на углу Монастырской, у самой стоматологической клиники, она долго махала на прощанье рукой, напрягая зрение, пока машина, постепенно превращаясь в чёрного шустрого жука, ехала по длинной прямой улице. Наконец, Бобик свернул за угол и исчез...
Спустя час Бархатова вышла от стоматолога с раскалывающейся от боли головой: её вымучили по полной - зуб удалось вырвать только с третьей попытки.
Мобильник зазвенел неожиданно, звонко, тревожно. На экране высветился незнакомый номер. Анна, похолодев от какого-то неожиданного дурного предчувствия, долго не могла заставить себя ответить...
- Здравствуйте! - послышался в трубке незнакомый зычный мужской голос.
Несколько коротких отрывистых фраз - и ноги отказались держать её. Анна с криком упала на всё ещё мокрый от утреннего дождя тротуар.
Когда Бархатова увидела машину мужа, она сразу поняла, что живых там, внутри, нет и быть не может: несчастный Бобик был смят, разворочен, раздавлен, как скорлупа: лобовое столкновение с огромной фурой, неожиданно выскочившей на встречку... Как ей говорили позже, водитель-дальнобойщик просто заснул за рулём...
...Анна до сих пор не могла понять, что же в последний момент удержало её, не дало бросить свою разогнанную до ста восемнадцати километров в час Розочку на ствол придорожной сосны тогда, на следующий день после похорон.
Простой инстинкт самосохранения? Всё ещё тлевшая едва заметной искоркой глубоко внутри жажда жизни? Или отвращение к самоубийству?
Следующие четыре года она жила как биоробот, как сомнамбула. "Млечный путь" придавал хоть какой-то смысл её серому, бесцельному и безрадостному существованию, и Анна дни напролёт проводила в своей кофейне.
- Дура безрукая!.. - услышав рассерженный мужской голос, Бархатова торопливо вошла в зал.
Беспрестанно лепечущая "простите, я нечаянно" молоденькая официантка металась вокруг разъярённого посетителя, судорожно вытирая растёкшуюся по полу дымящуюся кофейную лужу.
- Анна Николаевна, я случайно кофе пролила... - пряча глаза, скороговоркой пробормотала она, но Бархатова не слышала девушку.
Мягкий, приглушённый свет играл на рыжих волосах незадачливого посетителя - таких же рыжих, как у Алексея... И голос - удивительно похожий голос - если закрыть глаза, то можно поверить, что с ней разговаривает Лёша...
Хозяйка кофейни отпустила несчастную официантку и непринуждённо села за столик напротив незнакомца:
- Анна Бархатова, - слегка улыбнувшись, дружелюбно представилась она. - Я прошу прощения за эту досадную неприятность. Если вы немного подождёте, я лично сварю вам самый вкусный кофе...
Посетитель вскинул голову, и Анна испытала острое разочарование: лицом мужчина был совершенно непохож на Алексея.
- Денис Беркутов, - всё ещё недовольно поджимая губы, представился он.
...Через три месяца Анна была уже замужем за Денисом. Очарование рыжих волос и тепло знакомого голоса, вызывавшее столько незабываемых воспоминаний, оказались непреодолимыми.
- Аня, а может, не надо замуж? Просто живите вместе... - предостерегала Бархатову Ирочка Грушевская - старинная подруга ещё с тех, давних студенческих лет. Но Анну было не остановить.
Её не смутило, что Денис был на тринадцать лет младше - она сама предложила Беркутову жениться на ней и присоединила фамилию мужа "вторым вагоном" к своей привычной фамилии, под которой были прожиты лучшие годы, став Бархатовой-Беркутовой.
Анна всем сердцем надеялась, что, быть может, удастся "уговорить" судьбу на ребёнка - ведь ей только сорок шесть... Мечтала о дочери, такой же рыжей, как Вика... Сначала надеялась на природу, потом, отчаявшись, пошла на ЭКО. После седьмой неудачи у неё опустились руки...
А год спустя Анну настиг рак.
...Под вечер проведать Анну пришла Ирка Грушевская. Принесла сока, сладкого творожка, ярких, как солнышко, душистых мандаринок.
- Лучше б ты, Грушка, мне пиццу принесла, - невесело усмехнулась больная. - "Филадельфию".
- Тебе нельзя пиццу...
- Мне хочется...
- Скажи, а Денис приходит? - вдруг неожиданно спросила Ирина.
- Приходит, - Анна и сама не могла объяснить, зачем она так откровенно врёт. - Деня каждый день наведывается, меня не забывает...
Грушка быстро отвела взгляд, и Анна поняла, что подруга обо всём догадалась.
Дальнейший разговор не клеился: Ирине было неловко за свой неуместный, бестактный вопрос, а Анна стыдилась своей топорной и неуклюжей лжи.
- Ну, я пойду, что ли?
- Пока, Ирка, - почти с облегчением выдохнула Анна, отворачиваясь к стене.
Грушка вернулась через час с небольшим. Молча скользнула в палату, тихо поставила на тумбочку большую, дразняще ароматную коробку с пиццей - одному Богу известно, как она умудрилась протащить эту "контрабанду" мимо бдительной медсестры.
Анна не спала. Прикрыв веки, она несколько минут исподтишка наблюдала за подругой сквозь густой веер ресниц, а затем распахнула глаза и с усилием поднялась.
Грушка, быстро вытащив из тумбочки тарелку, положила на неё три больших, ещё горячих, аппетитных куска, и, протянув эту вкуснятину подруге, неловко чмокнула её в щёку, оставив на память жирный след ярко-красной помады, и тут же молча выбежала из палаты - чтобы Анна не заметила закипавших на глазах слёз.
...В тот августовский день с утра безостановочно лил дождь, и, казалось, он вымывал из Анны остатки жизненных сил. Женщина вдруг отчётливо поняла, что умрёт сегодня.
С каждым часом ей становилось всё тяжелее проталкивать воздух в истерзанные метастазами лёгкие.
Но физически, не считая дыхания, в эти последние часы Анне стало полегче, боль в культе почти не донимала, но - странное дело - она не могла отрешиться от земных горестей и думать о любимых, родных людях, которые встретят её там - за порогом. Горячая боль обиды на Дениса, который так ни разу и не пришёл в больницу, ненасытным шакалом грызла сердце.
В предсмертный час, когда жизнь Анны висела на тонкой, рвущейся паутинке, эта жгучая обида по капле переплавилась в ненависть.
Умирающая уже не чувствовала ни рук, ни ног, в ушах звенело, дыхание прерывалось и замирало, но здоровое, сильное сердце ещё судорожно пыталось перекачивать кровь...
...Анна так и не поняла, когда именно умерла: она - лёгкая, невесомая, свободная - вдруг оказалась под потолком палаты, откуда спокойно и равнодушно, как на старый, поношенный свитер, смотрела на своё мёртвое тело...
Через несколько дней после смерти Анны по второй клинической больнице Перми поползли странные слухи. Шептались, что в онкологическом отделении нечисто - Барабашка завёлся. И первой с этим "Барабашкой" столкнулась медсестра Зорина.
...Это были её третьи бессонные сутки: дежурство Полины сильно затянулось - неожиданно заболела напарница. Закрывшись в ординаторской выпить кофе, ополоумевшая от бессонницы девушка поставила чайник с крутым кипятком мимо стола...
То, что случилось дальше, Зорина запомнила на всю жизнь. Горячий чайник и выплеснувшийся из него кипяток летели прямо ей на ноги, как вдруг их окутала слабо мерцающая сфера... Медсестра успела лишь моргнуть - а чайник уже преспокойно стоял на столе, на полу не было даже лужи, лишь в полутёмном углу ординаторской слабо мигнул тускло фосфоресцирующий сгусток. И исчез...
***
Грушевская уже минут пять остервенело жала на кнопку звонка, но Анина квартира упрямо казалась необитаемой. Выругавшись, Ирина изо всех сил хватила по двери кулаком.
- Чего стучишь? Время позднее - чего спать мешаешь? - в коридор выглянула заспанная пожилая женщина из соседней сто одиннадцатой квартиры.
- Где Денис? Анна умерла...
- Умерла?.. Ах ты, Господи! А Денис... На юга, похоже, отбыл с кралей своей - в Египет или в какую Арабию... Уже недели две как их не видно...
- Уехал, значит! - Грушка уставилась на злосчастную дверь сухими злыми глазами. - Ничего, Анечка, ничего... Я сама разберусь с похоронами!
Даша насилу оторвалась от тёплых, ласковых губ Кости и откинулась на жёсткую спинку неудобной деревянной скамейки:
- Всё, надо идти. Через неделю гос. Брамс. Сольное исполнение. Надо ещё на скрипке попиликать.
Девушка медленно, с сожалением, встала. Константин вопросительно заглянул в омуты её зелёных глазищ и тоже поднялся, ласково обнял, прижал к себе, но тут Дарья вздрогнула, отстранилась, и, закусив губу, стала осторожно растирать правую руку левой.
- Что с тобой, Даша?
- Рука ноет. Уже третий месяц. Как сдам гос, надо будет к врачу заглянуть...
-... Онкология у вас, Дарья Александровна, - пожилой, очкастый врач осторожно, как маленькую девочку, взял Дашу за руку. - Остеосаркома. Немедленно начинаем лечение - нельзя терять ни дня, ни минуты...
На несколько секунд девушка окаменела лицом, а потом слёзы неудержимо, горошинами посыпались из Дашиных глаз. Пожилой эскулап не утешал молоденькую пациентку - пусть себе выплачется. Да и разве утешишь тут?..
Так, едва получив диплом, двадцатитрёхлетняя скрипачка Дарья Чернявская надолго "прописалась" в онкологическом отделении второй пермской больницы.
Она надеялась, отчаянно надеялась на лучшее, несмотря на ноющую изо дня в день правую руку, страшно исколотые, попрятавшиеся вены, тяжелейшую химиотерапию...
Костя приходил почти каждый день, приносил любимые шоколадки Dove, подбадривал, как мог, шутил. Даша старательно улыбалась шуткам, но губы её дрожали, не слушались.
А ночами, лёжа без сна, девушка часто видела над своей кроватью странный, желтоватый, будто пульсирующий сгусток. Бывало, она, не мигая, смотрела на него долго-долго, пока не прошибала слеза. И почему-то становилось легче.
После смерти Анны минул без малого год, и обитатели онкологического отделения уже почти свыклись со странным, но безобидным желтовато-оранжевым сгустком, что то и дело беззвучно, точно фантом, скользил под потолком.
Однажды какая-то набожная родственница одной из пациенток пригласила в больницу священника. Молодой, важный, толстый батюшка пришёл, прочитал надлежащие молитвы, тщательно побрызгал по углам святой водой... Но светящийся шар - увы - не исчез. Фосфоресцирующий шарик (пациенты прозвали его Чижик-Пыжик) как и раньше свободно летал по всему отделению, чаще всего "зависая" под потолком девятой палаты.
...Анну что-то держало здесь, в междумирье, не давая переступить порог и уйти к любимым, родным людям - в мир мёртвых.
Она не только видела и слышала всё, что творится в мире живых, но и почти сразу поняла, что может творить мыслью - стоило ей только подумать, что надо помочь Зориной, не дать кипятку пролиться на беззащитные ноги девушки, как всё случилось... как будто и без её участия.
Сверху, из-под потолка, она видела уже много смертей, но молоденькая двадцатитрёхлетняя девушка, борющаяся сейчас со смертью на той самой кровати, где когда-то лежала сама Анна, чем-то привлекла её. Притянула. Наверное, глубиной своего отчаяния. И жаждой жизни.
...В душный июльский полдень в девятую палату вошёл обеспокоенный онколог - Глеб Сергеевич Юхановский. Сдержанно кивнув Чернявской, он пододвинул стул вплотную к кровати пациентки и сел, почти упираясь коленями в жёсткий, не первой свежести матрас.
- По результатам обследования, не реагирует твоя болячка на лечение, - хмуро сказал Дарье врач. - Попробуем сменить химиопрепараты. На топотекан и цитоксан. Если и они не помогут... тогда единственный выход - ампутация...
- Ампутация - это замечательно, - дрожа от ярости, прошипела Даша, подавшись всем телом вперёд. - Это - просто великолепно! Только я, понимаете ли, скрипачка! Как мне без руки на скрипке играть?!
Онколог, не отвечая, встал и, сутулясь, медленно вышел за дверь. Ну, а что он мог сказать ей, этой молоденькой скрипачке? Чем утешить? Он - врач, не няня, не психолог даже. Он обязан бороться за её жизнь, а не утешать...
После обеда к Даше пришёл Костя, принёс ведёрный букет душистых белых роз: было двадцать седьмое июля, день их знакомства. Правда, всю эту колючую красу неумолимый завотделением, таки углядевший букет, велел унести домой - мол, цветам в больнице не место.
Дарья не стала рассказывать любимому о разговоре с онкологом, через силу улыбалась серыми губами, шутила, бодро жевала шоколадные конфеты из нарядной коробки, и лишь поздно вечером, оставшись одна, упала ничком на кровать и разрыдалась. Скопившийся в душе ужас выплеснулся наружу горькими, не приносящими облегчения слезами. Её жалили жуткие мысли о смерти...
Наконец, обессилев от слёз, девушка забылась непрочным, тревожным, зыбким сном.
И ни Чернявская, ни её соседка по палате, накачанная снотворными и обезболивающими - пятидесятидвухлетняя вдова Маргарита Яницкая, умирающая от рака желудка, с которой они за всё время своего больничного заточения и десятком слов вряд ли перекинулись, не видели, как из-под потолка палаты мягко спланировал к Дашиному изголовью небольшой слабо светящийся шар.
Фосфоресцирующий сгусток, будто раздумывая, на несколько секунд завис у самого лица Дарьи, едва не касаясь щеки спящей, а затем скользнул к безвольно лежащей поверх подушки, раздувшейся, изувеченной раком правой руке девушки и стал медленно обтягивать её от кончиков пальцев до локтя - плотно-плотно, как лайковая перчатка.
Через какое-то время свечение "перчатки" стало меняться, гаснуть, темнеть, а затем сгусток отлепился от руки, быстро скатался в шар, подлетел к окну, легко просочился сквозь стекло и растворился в тёплой, безветренной летней ночи.
Анна медленно плыла над ночной Пермью. Она скользнула над самой крышей тихого, тёмного и молчаливого "Млечного пути" (вскоре после смерти жены Денис, ничего не смысливший ни в кофе, ни в бизнесе, за бесценок продал её кофейню, но новый владелец не стал менять название популярного среди пермяков заведения).
Затем светящийся, пульсирующий сгусток пролетел над речкой и ночным, молчаливым парком, где Анна так любила гулять с детьми и Бобом.
Просочившись сквозь стекло в квартиру, Анна, осматриваясь, зависла под потолком. Прямо под собой она увидела кровать - их с Денисом кровать, на которой в компании молоденькой рыжеволосой девушки спал её муж - Кристина уже давно исчезла из жизни Беркутова, получив "отставку".
Фосфоресцирующий шар мягко спланировал вниз, к изголовью спящего, затем легко перепрыгнул на сильную, загорелую левую руку мужчины, лежащую поверх одеяла, и стал медленно обтягивать её - от кончиков ногтей до локтя.
Катю вырвал из сна какой-то странный, тревожный внутренний толчок. Лениво распахнув сонные глаза, девушка тут же увидела прямо перед собой тускло мерцающую руку Дениса и в тупом ужасе уставилась на неё. Некая светящаяся субстанция, обтягивающая руку мужчины подобно перчатке, пульсируя, меняла цвет, становясь всё светлее и светлее, будто отдавая всю свою темноту плоти.
Девушка не знала, сколько времени она, сжавшись от страха, смотрела на медленно скатывающуюся в шар странную субстанцию, которая, наконец, отклеившись от кисти, мягко спланировала к окну, просочилась сквозь стекло и навсегда исчезла из её жизни.
Онколог Юхановский, улыбаясь во весь рот, смотрел прямо в потрясённые, ошалевшие от радости глаза Дарьи:
- Что... Что вы сказали?.. - слабым, недоверчивым голосом переспросила пациентка.
- Дарья Александровна, у вас полная ремиссия. Нет даже следов рака. Я, честно говоря, впервые в жизни такое вижу, особенно на четвёртой стадии онкологии. Судьба предоставила вам, Даша, удивительный шанс, и вы должны воспользоваться им по полной: теперь вы просто обязаны стать знаменитой скрипачкой, переплюнув Ванессу Мэй...
Не дослушав, Дарья выскочила из кабинета врача: её душили счастливые слёзы.
Даша и Костя, взявшись за руки, вышли из Петропавловского собора и поспешили в осенний парк. Устроившись на памятной скамейке, они самозабвенно целовались под тусклым пеплом октябрьских звёзд и не видели, как небольшой фосфоресцирующий сгусток, зависший среди желтеющей кленовой листвы прямо у них над головой, стал понемногу гаснуть и таять, уплывая в высокое осеннее небо...
...А Анна уходила в неизведанную даль, в тёплый свет, в мир, где её ждали дорогие, любимые люди.
- Полина, не забудь после обеда уколоть обезболивающее Жаровой из седьмой палаты, - зевая, сказала Зориной сонная напарница. - И, кстати, Беркутов, который с остеосаркомой, из двадцатой палаты, вчера умер, - продолжала она. - Знаешь, я давно не видела такой жуткой агонии...
- А мне совсем его не жаль, - глянув в окно, холодно и жёстко ответила Зорина. - Когда у него два года назад здесь умирала жена, он даже ни разу к ней не приехал.