Он не сразу осознал, что случилось. Его размытое отражение в зеркале вдруг исказила паутина из тонких кривых трещин. Теплая струйка побежала по спинке носа, и мелкие красные капельки быстрой чередой понеслись вниз, разбиваясь о белую ложбину умывальника.
Он не почувствовал ровным счетом ничего, даже когда пришло осмысливание совершенного. Вместо запоздалого сожаления или прозрения глаза затмила гневная поволока. Вздыбились на шее и висках вены, натянулись поджилки, заходили желваки и кулаки сжались до побеления костяшек. Задрожали падающие с краешка носа капли крови.
Ярость в безумной метущейся пляске искала из него выход. Он не контролировал себя, хоть и отдавал себе отчет, что переживает подобное впервые. Вместе с тем осознавал, что сопротивляться этому все равно, что препятствовать громадному пузырю воздуха, неуклонно стремящемуся на поверхность водной глади.
Закричал.
Подумалось, что так, но нет, это был не крик. Громкое шипенье сквозь стиснутые до онемения, поблескивающие зубы. Безвольное шипение паралитика, не более.
Ударил кулаком в стену, едва ощутив при этом боль. Затем резко развернулся на девяносто градусов, оставив на зеркальной "паутине" кровавый след, и ногой ударил в дверь. Слетев с верхней петли, та скособочено завалилась внутрь, открыв виду одинокий унитаз с протекающим, шумящим бачком.
Не угомонившись, пребывающий в приступе ярости человек ударил ее еще несколько раз, прежде чем она окончательно свалилась на кафельный пол. Но спокойствия гневной, мятежной душе это не принесло, и тогда пришел черед следующей кабинки. А потом третьей, последней.
Перед входом в уборную, у закрытой двери, прижавшись спинами к стенам, будто бы получив приказ держать проход свободным, стояли люди в форме. Они прислушивались к звукам, долетающим оттуда, и молча переглядывались между собой: кто-то с пониманием и даже сочувствием в глазах, кто-то с явной раздражительностью. За последний месяц это крушение в туалете повторяется уже третий раз, но память о предыдущих попытках усмирить "вандала" все еще свежа. Никому не хотелось снова ощутить осколок стекла у глотки или мыкаться по врачам с раздробленным носом или выбитыми зубами.
- Иван Семеныч, может ему это, "Зарю"* бросить?- несмело предлагает молодой сержант. - А то же весь сортир разнесет к чертовой матери, как тогда? (*Заря-2 - светошумовая граната нелетального действия)
- Ну, брось, - с готовностью кивает Иван Семеныч, оглядев смельчака. - А мы поглядим.
После чего в коридоре снова становится тихо.
К счастью, спустя малое время, тишина воцаряется и в уборной.
Выдержав небольшую паузу, кто помоложе и посмелее дергают за ручку, плавно толкая дверь вперед.
Зря, кажется, опасались. Человек внутри больше не выглядит опасным. Он стоит лицом к окну, лишившемуся стекол ровно со времени прошлого припадка, и держит в одной руке дымящуюся сигарету, в другой - полупустую бутылку водки. Деревянные перестенки сложены как домино, на усеянном щепками полу быстро расширяется лужа - видимо, во время крушения повредился сливной бачок. Со стороны могло показаться будто тот, стоящий у окна, здесь совершенно ни при чем. Плечи у него вздымались-опускались ровно, без дрожи рука подносила к губам сигарету.
- Александр Юрьевич... у вас нормально?
Точно как в том рекламном ролике: теперь лучше?* (*Имеется ввиду реклама "сникерса", где психующему человеку, откусившему батончик, сразу же возвращается уравновешенность)
Тот, кто задавал этот вопрос, стоя у края разваленных туалетных кабинок, должно быть, чувствовал себя последним идиотом. Тем не менее, остальные смогли перевести дыхание и мысленно поблагодарить за поданный голос - ведь его надо было подать, независимо от того, какой идиотский вопрос пришел бы на ум.
- Конечно, - Александр Юрьевич хлебнул водки с горла, затянулся сигаретным дымом и обернулся. Его лицо неожиданно оказалось чрезвычайно спокойным, даже доброжелательным, как у человека, встречающего гостей; в прищуренных глазах можно было распознать слегка опьяненную улыбку. В нее вполне можно бы поверить, при сильном желании. Если бы не кровавый след, разделявший лицо ото лба до подбородка ровно на две части и превращавший все эту мнимую безмятежность в едва сдерживаемый прищур безумца. - А что, разве не видно? У меня все, на хрен, нормально. Просто зашибись.
Как бы там ни было, а его отпустило. Значит, больше потребности в силовом присутствии здесь нет - кучи малой, как в прошлый раз, устраивать не придется. Причем, судя по облегченным вздохам пацанов, двинувшимся наверх, к счастью. Оно и понятно - не каждый день приходится усмирять сбрендившего бывшего спецназовца с черным поясом по кудо - чудесному, кстати, виду спорта, вовсю практикующему удары локтями-коленями.
Это не считая того факта, что Александр Юрьевич - их начальник и хлобыстнуть его по лицу им не хватило бы духу даже в ответ. Даже защищаясь, незначительно превысив меры необходимой обороны.
- Ну, чего уставились? - метая взгляд то на одного, то на другого, спросил он. - Заняться больше нечем?
И двинулся к выходу, хлюпая ногами по воде.
Парни расступились, предоставляя возможность начальнику свободно покинуть уборную. Кто-то неуверенно протянул платок, и Александр сгреб его, едва не оторвав тому пальцы. Другому отдал бутылку, с силой ткнув ею в грудь.
За ним тянулся едва ощутимый шлейф запах дорогого парфюма, в воздухе повис сигаретный дым.
- Не отпускает его, - грустно протянул Иван Семеныч, когда за тем хлопнула дверь наверху. - Так и до дурки недолго. Ох, недолго. Ладно, Серый, сходи в ИВС*, скажи Котову пусть пришлет кого-нибудь убрать тут все. Да толковых пусть даст, а не бухарей этих, как в прошлый раз, натащили же ему.
Исполнительный Серый, отчего-то с благодарностью кивнув, поспешил покинуть цокольный этаж.
- А чего это с ним? - неотрывно глядя на постепенно затапливаемый пол, осторожно спросил молодой прыщаволобый лейтенантик с наивно-розового цвета щеками.
- Тьфу ты, - дерзко оглянулся на него Иван Семеныч. - С луны свалился, что ли?
- Так я же на курсах месяц был... - виновато повел плечом тот. - Сегодня только прибыл вот. Утром.
Иван Семеныч с сипом вдохнул, словно намереваясь дать ответ несколькими рубленными фразами, не исключено - с жестким матом, но вместо того плотно поджал губы и выпустил воздух ноздрями.
- Был на курсах, значит, поумнел. Даром, что ли, на вас государство деньги тратит? - сказал он и, сняв фуражку, провел ладонью по изрядно побитым пробелью волосам. После чего определил убор на прежнее место и ступил на кафельный пол, залитый к тому времени водой на добрых два пальца.
Из кабинета начальника сектора уголовного розыска, майора Углова Александра Юрьевича, как то было указано на золотистой табличке у двери, доносились глухие щелчки. Раз за разом, с определенной частотой. Если у кого-то, из слышавших этот звук, зарождались некоторые невеселые догадки, то, как правило, они оказывались небезпочвенны. Такое щелканье издает табельное оружие, в котором нет патронов - реакция ПМа на дерганье спускового крючка. Тем не менее, никто не рисковал постучать к начальнику сектора ОРД и спросить "нормально ли у вас"?
Не потому что было страшно черного пояса по кудо, хоть и страх этот никуда не развеивался, а потому что: "Конечно! Разве не видно?"
Глупо спрашивать у человека, лишившегося ноги или руки, все ли у него нормально.
Конечно! Разве не видно? Мне завтра поставят замечательный протез, и я буду как прежде.
Затихло в кабинете примерно через час. Кое-кто, пребывая в совершенно трезвом уме, размышлял над тем, кому придется отмывать кабинет, когда Углов устанет щелкать вхолостую и отправит в патронник патрон. Задержанных к этому делу допускать, наверное, не стоит - растреплют, все-таки не перестенки в уборной чинить. А своим как-то не с руки.
Знали ли Углов о чем думают за стеной? Догадывался, хоть и было ему то совершенно все равно. Поэтому когда в дверь постучали, подумалось: преждевременно. А потому даже слегка удивило. Не дождались? Или вспомнили, что у меня глушитель есть? - терялся он в догадках.
Когда же вошел Павленко, с блестящими золотом шестью крупными звездами на погонах и такими же наполированными пуговицами на кителе, Александр Юрьевич даже немного расстроился. Наверное, начальника пристало встречать не таким угрюмым и неприкрыто разочарованным видом, но что он мог с собой поделать? Заявления ведь тот не подписал, к бабке не ходи, иначе бы не стал сюда заявлялся лично. А ежели так, то следует настраивать приемники на волну "затянувшейся болтовня ни о чем", потому что без философских назидающих размышлений и пристыжающих поучений тут наверняка не обойтись. Предвкушение оного вещания сказалось неприятным нытьем в мозговой подкорке.
Николай Валерьевич клацнул выключателем. Этого не потребовалось, если бы Углов убрал с окон жалюзи, - что оказалось бы совсем не лишним в четвертом часу дня, если только начальник сектора не решил просмотреть слайды, - но тот находился в полумраке без явных для того причин. Скрывать царапину на лбу после всего казалось бы впадением в детство.
- Саш, ты бы окно открыл, что ли? - сощурившись, Павленко прижмурился и пару раз махнул перед собой ладонью, словно это действие когда-нибудь кому-нибудь помогало рассеять туманную пелену, - Хоть топор вешай. Задохнешься еще к чертовой матери.
Углов, откинувшись в своем кресле-ковше и находясь в таком положении достаточно продолжительное время, не без труда отнял голову от спинки и посмотрел на свой стол. Его, аккуратиста по натуре, раньше до скрипа зубов раздражал пепел, если тот находился где-нибудь еще, кроме пепельницы. Сейчас же серые комки оказались рассыпанными и на папках с делами, и на крышке ноутбука, и на принтере, а уж вокруг переполненной пепельницы так и вовсе словно выпал грязный снег.
- Не задохнусь, - устало ответил Углов и объяснил причину: - сигареты кончились.
- Ну хоть это утешает. Говорят, ты опять туалет развалил. - В голосе начальника не звучало и толики упрека. Таким тоном обычно пользуются, когда вопреки здравому смыслу жалеют человека, а не вещь, с которой тот щеп наколол, пусть она и денег стоит.
Тяжко вздыхая, полковник Павленко остановился у стола, выдержал паузу, ожидая, что на это скажет Углов. Но тот лишь замедленно кивнул, что красноречивее всяких слов спрашивало: "Ну и?.."
- Что на этот раз стряслось?
- А мало всего?
- Да брось ты, - нахмурился Павленко. - Как с малолеткой разговариваешь. Думаешь, мне легко на тебя смотреть? Или понять не могу?
Углов вяло поднял со стола пустую пачку, убедился, что чуда не произошло, и бросил ее в урну, не шибко стремясь попасть. Как следствие, та ударилась в стену и шлепнулась на пол.
- Можешь, так чего не подписываешь?
Жалость во взгляде начальника враз сменилась подлинным отческим гневом, что вполне вписывалось формат общения: Николай Валерьевич был старше Углова почти на двадцать лет.
- Вот ты значит как! - резким движением выдернув из-под стола-приставки стул, Павленко свалился на него и уставился на подчиненного. - Понимающий подписать должен бы думаешь, да? А для чего? Дай мне внятное объяснение! Для чего тебе увольняться?
- Это новое требование? Мотивировать заявление?
- А ты сначала попробуй не язвить, майор! Не помню, чтобы я давал тебе повод в таком тоне со мной разговаривать. Да и пойми ты! Я же с тобой как с другом, как с братом почти. Что ты делать собираешься на гражданке? Гробить себя спокойно хочешь? Лобешником зеркала бить? - Углов к настоящему времени уже привел себя в порядок, но от цепкого начальничьего взгляда царапине на вершине лба, пусть не очень и заметной, не ускользнуть даже в полумраке. - Туалеты крушить? По городу, вон, как угорелый летаешь! Красный для тебя теперь вызов? Люди уже говорят: Углов то, Углов се. Сам в могилу хочешь, да еще и других за собой тащишь? - Его глаза из-под суровых кустистых бровей полыхали черным пламенем, руками готов вцепиться ему в глотку. Только и усмиряло то, что Александр возражать не намеревался.
К слову, начальник Павленко, возглавляющий районное отделение милиции больше пятнадцати лет, не из тех людей, кого тяжело вывести из себя и принудить кричать на подчиненных. Причем без подбора выражений, а иногда (что чаще случалось, когда он был помоложе) то и с рукоприкладством. Но вот по отношению к своей персоне Углов не ощущал такой реакции давно, хоть и отлично знал, как тот умеет заводиться.
Да, никто не скрывает, они неплохо ладили во внерабочее время, не раз совместная охота, рыбалка, ресторан, выезд на дачу семьями, но если бы Александр дал повод - вне всяких сомнений, Павленко выпотрошил бы его у себя на ковре как последнюю дрянь. Для него в вопросах, касающихся работы, дружбы не существовало. Либо утро, либо вечер, одно с другим несовместимо.
Но, не рассуждая о том сейчас, Углов забвенно пробил себя по карманам. Вдруг повезет, и там обнаружится забытая пачка синего "LM"а?
Мимо.
- Ты меня не слушаешь, - пришел к выводу Павленко. - Уперся, как баран. Ну вот кому хуже делаешь?
Какое-то время они многозначительно смотрели друг на друга. При этом Углову было проще: если бы начальник не сидел напротив, он с таким же успехом смотрел бы просто в стену. На его изрядно заросшем лице не отображалось вообще никаких чувств, как, должно быть, у человека, который только что умер.
Проиграв визуальное противостояние, Николай Валерьевич поднялся со своего места, подходит к окну, выходящему во двор, и дергает за шнур. Причем с таким остервенением, что неволей удивишься, как бедные жалюзи не сваливаются, к чертям собачим, на пол. Но прочность конструкции демонстрируют не только те, что висят на этом окне, но и выходящем на дорогу. Сие окно полковник открывает настежь (едва не оторвав ручку) одновременно впуская в кабинет настырный уличный шум, гул машин и совсем неожиданный даже для конца сентября холод.
Сразу же словно за руку кто-то потащил прочь из кабинета сбившееся под потолком облако сигаретного дыма. В кабинете стало светло, свежо и даже, казалось, чище, невзирая на то, что похозяйничавший на столе сквозняк окончательно распорошил пепел над всеми горизонтальными поверхностями.
- Превратил рабочий кабинет в пещеру. Еще немного и сам станешь как первобытный человек. Там и до обезьяны недалеко. Или так тебе удобнее?
- А хрен его знает, товарищ начальник, - расфокусированно продолжая всматриваться в пространство перед собой, ответил майор. - Я уже забыл, что такое "удобнее" и что такое "хуже". Делаю и все.
Павленко посмотрел на подчиненного при свете дня и понял, что до этого они виделись несколько дней назад и с тех Углов будто бы не покидал свой кабинет. Жил здесь, в тени жалюзи, не выползая из своего кресла, выходя периодически в туалет, поразбивать зеркала. Как следствие, заросшее щетиной лицо, а голова, прежде лысая, как бубен, поросла волнистым мошком, щеки запали, став похожими на лунные впадины, под глазами темные полукруги.
- Ты когда последний раз что-нибудь ел?
- Не знаю. Я пью.
- Так может, хватит уже? На кого похож стал, в зеркале видел? Или, думаешь, таким тебя хотела бы видеть твоя...
- Нет! - рявкнул Углов, отчего у начальник дернулся, как паук. - Никто не имеет права предполагать, что хотела бы или чего не хотела бы моя дочь. Никто, слышишь? Не позволю!
Полковник Павленко, всего секунду казавшийся растерянным, сумел быстро вернуть прежний лик: нахмурил брови, выпрямил спину, нарочито громко и досадливо выпустил ноздрями воздух, желая тем самым напомнить Углову кто кого на самом деле имеет право разозлить в этом кабинете. Неуклюжее напоминание, как старый ржавый знак, на котором все еще проглядывает: "Соблюдай субординацию!" Кто ее соблюдать-то станет? Человек, потерявший смысл в жизни?
Отвернувшись к окну, Николай Валерьевич какое-то время без любопытства наблюдал за тем, как водитель спортивной машины, энергично жестикулируя, что-то орал парням в оранжевых жилетках с светоотражающими полосками. Что он хотел сказать, в общем-то не мудрено. Он едва не въехал в открытый люк, пока те копошились возле припаркованной у бордюра "аварийки". Но на претензии те в свойственной дорожникам манере махали ему рукой, что могло значить лишь одно: "Счастливого пути! Вали отсюда на хрен, мудак".
- Я сегодня общался с одним адвокатом, - после того, как парень на спортивной машине уехал, спокойно заговорил полковник, - ты его, наверное, знаешь, "господин Вайссман", как он сам себя рекомендует. Он не то чтобы нарушает адвокатскую этику или не умеет держать рот на замке относительно личной информации о своих клиентах, если ты о том подумал... Собственно, старый еврей не намекнет даже когда его клиент в последний раз на толчок сходил, пусть бы речь шла о "серийнике", делавшем из людей чучела. Он в этих делах прожженный сукин сын. Общался я с ним по делу совершенно иного плана. А вот ассистенты его... Мягко говоря, не столь осторожны. Во время телефонного разговора я совершенно случайно и услышал знакомую фамилию. - Он задержал взгляд на парнях в жилетках, которые по очереди спускались в открытый колодец, по-прежнему совершенно ничем его не оградив. - Твоя жена подала на развод? Ты поэтому лоб себе расшиб?
Углов покосился на начальника. Разумеется, он знал, к чему тот клонит уже после упоминания о разговоре с "адвокатом". Плешивый старикан в качестве семейного консультанта прислуживал Угловым уже несколько лет. Преимущественно в Катиных делах, которая нет-нет, да и затеет открытие какого-нибудь бизнеса, зато за своими нескромных размеров гонорарами не стыдился напоминать именно ее мужу. Кто бы сомневался, что иск о расторжении брака будет выкляцивать на клавиатуре кто-то еще, кроме Вайссмановой обслуги?
- Она подает на развод уже лет восемь. Если не больше. Устаревшая информация у твоих "ассистентов".
- Что ж, кажется, в этот раз, без предупредительного вверх. Ты об этом не знал?
- Считаешь, на меня это как-нибудь могло повлиять? Да какая мне разница, разведенный я теперь или нет? Ерунда это. Она хочет продать квартиру, и поверь мне, сделает это очень быстро, - сказал Углов и, откинувшись в кресле и прислонившись затылком к спинке, блаженно закрыл глаза. - На нее ведь оформлена, помнишь? Я же в гребаной очереди на жилье стою. Сколько лет-то бомжую, а? Так что не привыкать. Всем иногда приходится отвечать за свою хитрожопость. Вещи в гараж мои уже свезла, говорит, скажи спасибо, что еще машину не делю. А как по мне, то пусть берет, что хочет. Душу бы только оставила, я ее кому подороже продам.
Начальник отдела повернулся к нему всем своим крупным, впрочем, без жировых залежей, телом, заложив руки за спину. Такое положение он принимал лишь когда был чем-то крайне озабочен. Со стороны это часто походило на инстинкт вора: нет у меня ничего, нет. С Николай Валерьичем такое зачастую бывало после разговоров по селекторной связи с кем-то из главка. Во время диалога он обычно всегда стоял, не позволяя себе даже облокотиться на стол, а после - начинал ходить туда-сюда, пока в голову не приходило то или иное решение.
- Ты вот сейчас себя слышишь? Продавец ты. Душевный. Кто, я тебя спрашиваю, этого хотел бы? - И теперь уж, ничего не опасаясь, выстрелил: - Аня?
Имя дочери сработало на Углова как сигнальная ракета. Он очнулся, широко распахнув глаза, впился взглядом в шею начальника, с силой ухватился пальцами за подручные планки кресла.
- Да! И не смотри на меня так, - перечеркнул перед собой пространство решительным жестом Павленко. - Мне все равно, что ты там кому позволяешь! Я помню ее вот такой. Выросла у меня на глазах! Думаешь, мне все равно? Думаешь, я забыл? Не имею права? Ошибаешься! Было бы мне на тебя и твои проблемы плевать, уже давно отправил бы ко всем чертям. Все, спекся Углов, сдался, ко дну пошел. Что мешает мне так думать? Может, погромы в уборных с периодичностью раз в неделю? Спровадил бы и забыл, как зовут. Или, думаешь, погрызла бы совесть? Нет! Невзирая на то, что знаю тебя много лет... Здесь не дом престарелых, чтоб пюре гороховое жрать да пердеть сладко. Здесь работать надо. И если великий, знаменитый сыскарь "Угол" превратился в плавленый сыр, то никому неинтересно наблюдать, как он занимается самопоеданием. Желающих на твое место - хватай да в погреб складывай. Давно бы уже замену нашел. Если б только... Жить тебе надо. Жить! Не зачем-то, а вопреки. И разобраться во всем. В себе, в первую очередь.
- Так я же и прошу, - безразлично смотрит на него Углов. - Дай мне в себе разобраться, подписывай рапорт.
Николай Валерьевич чертыхнулся, сплюнул себе под ноги.
- Да подпишу! - нависши над столом, в сердцах крикнул он. - Подпишу, силой же держать не стану. Но ты-то что делать будешь, за порог выйдя? Пить? Так ты ведь без пяти минут бомж! Тебе даже спать негде будет! Куда подашься? Что еще умеешь? С рукой протянутой на рынке станешь? Или на склад пойдешь, мешки носить? А чего, работенка как раз по тебе: спину погнул, копье заработал, пропил. Сбухаешься, воровать начнешь, кончишь либо в "крестах", либо под мостом, затоптанный как паршивая собака. Ты к этому стремишься? Этого хочешь? Или сразу пулю в нёбо пустишь? Ну так чего ждешь? Не знал - тут уже на тебя спорят? Давай, а я посмотрю, кто из них на ящик водки "попадет". Сделай это, будь так любезен.
- Подначиваешь, - косо ухмыльнулся Углов, метнув в начальника хищный взгляд.
- Нет, не подначиваю, - переведя дыхание и успокоившись. - Прошу. Вернись, Углов, как человека прошу. Жить начни. Ты ведь знаешь - ничего не вернуть. Сделать можно только хуже. Но это же точнее не то, чего хотят они, там, смотря на нас с вышины. Позволь, я скажу это.
Углов не позволил бы, но разве это что-нибудь изменило бы? Из этой ситуации имеется лишь два выхода: либо слушать, либо заставить не говорить. Последнее казалось более приглядным, но посмел бы Александр так поступить? В конце концов, с чем из сказанного полковником Павленко, он мог не согласиться? С чем его собственные мысли шли вразрез? Да ни с чем. Что злило больше всего, что кто-то посмел озвучить его собственные представления о будущем. Оно было мрачно как похоронный марш. И не сам ли Углов ловил себя на мысли, что если не сможет вынести себе мозги здесь и сейчас, то за него это сделают другие, когда он станет похож на гниющий у обочины забытый кем-то овощ.
И что стоит ему начать думать о работе - а черт бы ее проклятую взял, он никогда не мог о ней забыть, - внутри словно зажигается искра. Как в том старом двигателе, который вот-вот схватит после стольких холостых оборотов и заведется. Разве не потому, в конечном итоге, он вместо одинокого прозябания в какой-нибудь захолустной забегаловке все еще находится здесь?
Но нет! Кто-то посмел подглядеть в его спрятанную за пазухой душу и рассказать об увиденном. О чем полковник скажет дальше? Разрази гром, если из души майора удастся выжать хоть каплю сомнения. Он знал. Но ни один мускул в его прежде сильном теле неожиданно и предательски этому не воспротивился.
- Ей было всего девятнадцать, Саша, - тихо-тихо, еле слышно из-за шума с улицы. - Это не тот возраст, когда не переступишь порога, не обдумав все тысячу раз. Анюта была чрезвычайно умной девочкой, но этот переломный возраст так подвержен импульсивности... Это пик эгоизма, тогда не задумываешься о том, что станет с твоими родителями или как твою смерть воспримут друзья или соседи. - Углов оперся локтями на стол, отодвинув подальше пепельницу и запустил пальцы в несуществующую шевелюру. - Тогда на все плевать. Смысл жизни потерян, все. Как много мы всего этого видели вокруг. Я верю, что ни ты, ни Катя так и не нашли причину этой трагедии. Но также я верю в то, что ты хочешь найти ответы на все волнующие вопросы. Ты их должен найти. Только ради этого тебе стоит продолжать жить. Поэтому я подпишу рапорт, но только немного иного смысла. Кажется, у тебя набежало отпуска за два года, а это почти девяносто дней. Я охотно поставлю визу на твоем заявлении, если ты пообещаешь мне кое-что.
Углов поднял голову и смертельно уставшими глазами посмотрел на своего шефа. Без признаков надежды, а просто потому, что Павленковы слова словно иголка, которой он прикасался к обнаженному нерву.
- По истечению этого срока, ты будешь сидеть в этом самом кресле, - так в свойственном для него приказном тоне, сказал Николай Валерьевич. - Не важно, узнаешь ты что-нибудь за это время или нет. Истинная причина может тебе не быть открыта никогда. Это судьба и с этим придется смириться. Но ты должен будешь находиться здесь.
Александр ему не ответил, но начальник и без того понял, что возражений у майора нет.
- И еще. За эти девяносто дней ты не притронешься к водке. Помнишь, как тебя раньше называли на районе местные банды? Да и на только местные. И не только банды. Помнишь? - понизил голос он. - Так вот не позволяй теперь гнусному шакалью видеть охотника на волков таким, каким вижу сейчас я.
Волчатника мы все помним другим. Не забывай об этом.
Сапожник без сапог. Это об Углове.
Двадцать со щепотью лет отданных одной и той же работе, хочешь ты того или нет, оставляют на человеке отпечаток. Как внешний, так и внутренний. Сам Александр называл это "оттиском ремесла" - выработанной годами особенностью, выдающей в человеке мастера узкой специфики. Ювелира всегда выдает глаз-оценщик, невольно скользящий по нацепленным на человеке украшениям. Автоперекупщика - глаз-мерило, от которого не ускользнуть подозрительной "волне" на крыше или миллиметровому зазору между капотом и крылом. Своеобразным отпечатком наделен вор, чья причастность к преступному миру всегда особенно заметна женщинам в возрасте. Что удивительно, почти по тем же внешним признакам определяется сотрудник органов внутренних дел. В силу приобретенного опыта он обретает некую внешнюю обособленность, что позволяет без труда экстрагировать его из безликой толпы.
Мент, разве не видно?
А по чем видно-то?
Да видно, видно. На лбу у него написано.
Углов родился ментом, у него это было в крови, не только в облике, а еще он сумел накопить колоссальный опыт. Насмешка судьбы, иначе и не скажешь, ведь все эти накопления оказались заперты в тяжелых, громоздких чемоданах, а ключ к ним - утерян.
И силился Углов их вскрыть, не мог иначе. Так устроен. Не раз и не два в день стелил перед собой чистый лист и брал в руки карандаш. Но каждый раз все заканчивалось у минибара, с рюмкой в дрожащей руке. Сколько уж выпито за этот месяц подарочных, коллекционных, именных и простых водок, коньяков, бренди и прочего, не счесть и не вспомнить.
Потому что не мог. Не получалось на трезвую, а на пьяную, выяснялось, так и того хуже. Едва начинал с самого элементарного, с азов следственного процесса - установления личности, в голове кто-то срывал стоп-кран: "Нет, Угол, этот поезд не может двигаться. Ты знаешь, чем закончится путь!"
Да, он знал: обрывом и тьмой кружащих и кричащих ворон, предчувствующих поживу. Единым патроном и стволом во рту. Носилками с бордовым пятном на простыне в области головы.
Этот путь закончится тем, что он признает себя виновным. То, что случилось, случилось исключительно по его вине и никто не сможет убедить его тогда в обратном. Дочери было девятнадцать и нет повода для спора для темы имела ли она право на свободу выбора и личную жизнь. Но лишь тот, кому сейчас столько же или около того, может заявлять, что девятнадцать - это возраст, когда родительская опека окончательно теряет свое востребование. Неважно, сколько лет твоему ребенку, если он выбегает, зарезвившись, на проезжую часть, то никто иной кроме тебя в том не виноват.
Все случается потому, что кто-то слишком быстро хочет снять с себя ответственность.
Посему "установление личности..." - и все. То, что он тысячи раз делал по отношению к другим - записывал и обрабатывал тонны сухой информации, которой старался не проникаться лично (в конце концов это просто вредно для здоровья), - враз оказалось ему не по зубам. Нечто подобное, должно быть, чувствует летчик, оказавшись после амнезии в кабине сверхзвукового истребителя.
Чью личность он намеревается установить? Потерпевшей? Самоубийцы? Жертвы обстоятельств? Просто дочери мента? Лишь однажды Углов продвинулся дальше. Он оставил установление статуса и написал просто "личность" и затем скорой рукой: Углова Анна Александровна. И даже чиркнул после того пару строк. Впрочем, несмотря на хорошую попытку, закончил он в предугаданном месте. Первая, вторая, третья, расплесканная по полу, затем присасывание и жлобание с горла. Потом, как это случалось обычно, сползание на пол спиной по стене, кулаки к голове, зубы стиснуты до боли. Сколько мог длиться спазм, превращающий мужика довольно крепкого телосложения в брошенный на пол мешок, трудно сказать. Каждый раз по-разному.
Можно ли ему было обойти барьер, который не получалось взять прыжком? Нет, это все равно, что пытаться отремонтировать машину, не открывая капота.
На том цикл замыкался.
Правда, сегодня кое-что изменилось. Разумеется, Павленко не мог отдать приказа "разобраться со всем этим делом". Дело такого пошиба даже отсутствие всяких моральных качеств (а на самом деле полковник таким не был) не оправдает поручения человеку, чью дочь обнаружили в ванной с перерезанными венами, проведения оперативных действий. С другой же стороны даже возбудить дело по факту доведения до самоубийства начальник РОВД по собственной инициативе не мог. Да, стандартная процедура им соблюдена, факт внесен в Единый регистр, но что дальше? Дальше все это требовало проведения следственной проверки, но на кого возложить такую миссию? Выходит, опять-таки на Углова?
И все же, видя, что лишь таким способом Александра можно вернуть к жизни, Николай Валерьевич воспользовался своим служебным положением и дал личное поручение подчиненному, пусть и в неофициальной форме. Причем, как оказалось, попал точно в цель. Так, видать, устроен человеческий мозг, что в силу годами выработанной привычки безупречно справляться с возложенными обязанностями, он может временно отключить функции личностного восприятия.
Маститый хирург на операционном столе видит в первую очередь истекающего кровью человека, которому нужно помочь, а потом уж узревает в нем врага. И клятва Гиппократа тут, в общем-то, ни к чему. Он не может иначе, вот в чем загвоздка.
Получив приказ, Углов ощутил, как ржавеющий механизм под коркой его черепа пришел в действие. Как это обычно бывает - рутинно, злободневно, с привычным, опостылевшим тактом заскрежетали ржавые шестеренки.
Лист бумаги, карандаш. Обязательно карандаш, никаких шариковых ручек, он не терпел правок в виде зачеркивания.
"Личность: Углова Анна Александровна, 19 мая 1995г.р., проживающая по адресу: г. Киев, ул. Жданова, 114/98, студент 2 курса Национального медицинского университета им. О.О. Богомольца.
Дата, место и причина смерти: обнаружена 3 сентября 2014г. примерно в 18.00 в ванной комнате по месту своего постоянного проживания..."
Рука у Углова, обычно срывающаяся в безудержную пляску только при написании имени дочери, в этом месте лишь дрогнула. И пусть скачок на букве "у" в слове "месту" напоминал острую пику на распечатке кардиограммы, он все еще продолжал писать. Чудовищным усилием подавив рвущиеся наружу воспоминания, то яркие, четкие и контрастные, что, казалось, бери да оглядывай каждый уголок, то темные, словно из обморока, продолжил.
"Обнаружена отцом". И остановился. Обнаружена отцом, который по чудному стечению обстоятельств возвратился домой вовремя, а не глубокой ночью, по обычаю. Тут же отсек - личное. Чувства к делу не шьются и в показания не записываются.
Выдохнул. Впереди самое сложное и это ощущалось по барабанной дроби по ту сторону ребер - она стала заметно быстрее и громче. А также по помутнению в голове, не имеющему ничего общего с алкогольным. Мелкая дрожь в руках становилась все явственней.
"Смерть наступила вследствие перерезания вен на запястье левой руки, - написал быстро, почерком, который уже едва напоминал его собственный. - Предмет - лезвие из станка для бритья, извлечено при помощи отвертки. Подозрений совершения убийства не обнаружено, посторонних отпечатков пальцев не найдено".
Оглянулся, будто сзади него мог кто-то стоять и подсматривать. Не повезло бы тому, кто мог там оказаться, но за ним следили лишь стены.
"Мотив: не установлен". Стер. "Не усмотрен".
Бросил карандаш на стол, схватился с места - к окну, будто там его окликнул кто. Резко разворачиваясь, опрокинул фиалку, бахнувшую на пол с подоконника. Метнулся к шкафу, заваленному бумагами всех сортов и плотностей, присел, потянул на себя самый нижний ящик. Звякнули стеклянными бортами две бутылки дешевого коньяка, одну схватил за горлышко и тут же принялся лихорадочно скручивать крышку.
Сейчас... Сейчас полегчает. Сейчас отпустит.
Но тут, совершенно внезапно, словно выстрел над головой: "Нет!". Кажется, крикнул. Или только собрался? Или вовсе не он?! Кто-то другой, замкнутый в теле Углова как в чудовищном коконе, застучал кулаками по упругим стенкам? Показалось ли, или правда женским голосом кричали? Знакомым, родным женским голосом, эхо которого все еще звенит в длинных коридорах отдела?
Дочь?..
Обхватив было горлышко губами, Углов какое-то время просидел именно в такой нелепой позе. Кончиком языка ощущал привкус копеечного пойла, но вожделенная, пусть и горькая жидкость так и не потекла в горло.
Закрутил крышечку, отрешенный, и, положив коньяк обратно, задвинул ящик. Затем поднялся и поплелся к столу. Прибитый будто, для него это ощущения себя было так же внове, как разбивание лбом стекол. То, что на самом деле это был не крик, а прикосновение или даже прорыв извне, откуда-то из другого измерения, начало казаться недоразумением лишь когда он бухнулся в свое кресло. Только здесь наваждение оставило его, и в образовавшийся было вакуум начали пробиваться посторонние звуки: шум из открытого окна, чей-то топот в коридоре и оклик дежурного: "Раде-е-цки-и-й!".
Взял карандаш, пододвинул к себе лист и быстро пробежался по строкам. Как мало было написано из того, что он мог бы написать. И не мог одновременно. Сглотнул, свободной рукой провел по вспотевшей лысине, замещавшей всю волосистую часть головы.
Начал было писать "Круг подозреваемых", но перечеркнул. Затем стер. О каких подозреваемых речь?
"Свидетели/опрошенные", написал. Сначала поставил прочерк, вспомнив, что переговорил со всеми ее подругами и друзьями по школе и универу, не получив ни одного сколь-нибудь проливающего свет ответа. А потом затаил дыхание. Видел бы его в этот момент кто-нибудь со стороны, решил бы, что Углова выключили, выдернули шнур.
На самом деле, все было наоборот. Он подключался к некоей невидимой и несуществующей в природе в ином виде, как воображенческом, системе построения логических схем вокруг обозначенных событий.
В самоубийствах не всегда, но зачастую нет смысла искать казуистические хитросплетения. В них нет особой интриги, путанного, заметанного следа. Схемы состоят из двух пунктов, зачастую, простых как лом. "Нечто ?1" - событие (продолжительное или разовое), которое нанесло неисправимый ущерб нервной системе субъекта и "Нечто ?2", под которым подразумевается его смерть.
Не имея технической (если все-таки считать мозг производящим органом) возможности мыслить прежде, теперь Углов попытался воссоздать ситуацию с позиции индифферентного наблюдателя. Так, если бы это случилось не в его семье. А то, что знает лично, ему рассказал бы в деталях совершенно другой отец совершенно другой покончившей с жизнью дочери.
Катушки с кинолентой завертелись в обратном направлении. Быстрее, быстрее, еще быстрее... Белый экран, мельтешение темных пятен, стрекот кинопроектора.
Теплый июнь, окончание семестра, дочь на отлично сдала все экзамены. Она хорошо училась, потому как поступала в медицинский по зову души, а не куда позволяли папины знакомства. Она мечтала о карьере хирурга.
Лето, который год она грезит провести на родине отца - в Матвеево, Запорожской области. После бабушки и дедушки, которых она почти не помнит, там остался пустующий дом, который без присмотра зарастал бурьяном в пояс уже к середине лета. Аня, обожающая лес и лиман, вожделеет упорхнуть туда сразу же, едва на горизонте завиднеются каникулы.
"Селючка, - насмехался над ней отец. - Закончишь учебу, уезжай в Матвеево. Устроишься в районной поликлинике, разведешь хозяйство..."
Она смеялась, но по всему было видно, что идея кажется ей не так уж нелепой.
Обычно, компанию Ане составляет мать, но приезжает Екатерина Марковна в Матвеево чуть позже, а уезжает - раньше, тем самым предоставляя дочери время для наслаждения самостоятельной жизнью. Увы, в отличие от Ани, ее мать не в восторге от единения с природой на фоне погружения в плавную круговерть провинциальной жизни. Заросший пляж на лимане она соглашается принять в качестве убогой компенсации за полноценный отдых на море лишь громко скрипя душой. Ведь который раз из-за срыва отпуска у мужа она лишается десяти дней в дорогом отеле на самом берегу Черного моря!
Невзирая на то, что от Матвеево до побережья Азова всего-то каких десять километров и при желании всегда можно катнуться к "настоящему" морю, она считала, что ей приходится "отбывать каторгу в лягушачьем царстве".
Последние три года жена Углова возвращалась с отпуска "на югах" на одну а то и две недели ранее Ани. Ссылалась на неотложность дел на фирме. В этот же раз они прибыли вместе - Углов взглянул на настенный календарь и вспомнил, что в среду двадцать седьмого он встретил их с поезда.
Обе казались немного грустными, но если для Ани это нормальное явление - возвращение в шумный, пестрый мегаполис после закатов на фоне спокойного лимана под писк низко порхающих чаек, всегда сказывался на ней болезненно, то для жены Кати - нет. Обычно в столичную суматоху она вторгалась с радостной улыбкой того вида, под которую уместно кричать: "Ну наконец-то! Земля!".
Сидя на заднем сидении они неразговорчивы, хмуры, вдумчивы. Отвечают односложно, отворачиваются к окнам. Чем-то серьезно озабочены! - впору бы всплыть догадке. Но вместо этого Углов решил: "Поссорились. Такое бывает, тогда лучше не трогать, все равно не раскачать. Отойдут, сами расскажут".
А потом сразу же в дела, с головой. Чертовы скачки тадам-тадам, тадам-тадам, разгребание накопившихся дел, бумажная бюрократическая тягомотина в виде отчетов, личный допрос нескольких пойманных рецидивистов - на несколько суток работы. Потом надо выйти на стукачей для проработки некоторых вопросов. Встретиться с одесскими авторитетами которые хотят "порешать за кореша, зачисленного на "крытку" взамен на не менее ценную информацию. Это не считая систематической перепроверки и подчистки после деяний своих парней. Хорошие ребята, но все привыкши работать на отцепись. Молодые потому что, девки в голове, кутежи. И не выгонишь за то - на его ведь место такой же придет. Какая зарплата, такая и отдача, у молодых нынче так. Да Углов и сам таким был, так что по себе знает как оно.
А потом...
А потом вдруг! случается "Нечто ?2". Без каких-либо предупреждений, без тени намеков, без подсказок извне, которые по обычаю носят форму предчувствий. Ничего. Как инфаркт у водителя маршрутки. Кто из пассажиров, набиваясь утром в салон "Богдана", может предвидеть, что через пару остановок сердце у бедолаги остановится и неуправляемый автобус понесется на встречную полосу?
В английском языке это звучит точнее: "Nobody". Ни одно тело.
Все же сапожник наконец-то заимел возможность починить свои истоптанные сапоги.
"Нечто ?1" у его дочери случилось не в Киеве. Это случилось в Матвеево. В то время, когда там была ее мать. Элементарный, казалось бы, вывод, который должен был посетить, ударив молнией в затуманенную майорскую голову, ранее... Наверное, уместно бы с самого начала. Но застревал на полпути где-то между цехом креативных нейронов, которые эту мысль сгенерировали, и Центром, так назвать, обработки информации, где сидели нейроны-умники, определяющие цену каждой поступившей мысли. Причем, застревал умышленно, по приказу свыше. Дать развить эту мысль значило огромному свирепому псу, который рвется с цепи, снять ошейник.
Прощай тогда, мент, привет, душегуб. Ведь если нити приведут к виновному, а привести теперь они должны...
- Свидетели, - сказал он и возвратился к тому месту, где поставил прочерк. И повторил, подняв глаза так, будто в кабинет кто-то зашел: - Свидетели ждут.
Серебристая "бмв-трешка" две тысячи третьего года выпуска казалась уставшей слегка: правая фара заклеена скотчем, диски поцарапаны, на бамперах краска местами стерта до черной пластмассы. Зашарпанная вся, как легавая псина после каждодневной службы.
Александр давно избавился от понтов в этом вопросе. Машина в его условиях работы должна иметь хорошее техническое состояние - чтоб не подвела в самый нужный момент. Все остальное цацканье, включая содержание ее в косметической чистоте, он называл "плясками с бубном ". Что было уделом, по его мнению, либо зануд по жизни, либо малолеток.
То ли дело черный "рейндж ровер" у подъезда его девятиэтажки на Жданова, 114, с номерами АА0707АК. Шикарный, завидный красавец. Владелец явно не принадлежит к породе практиков, типа Углова, но и занудой его не назовешь. У этого она составляла часть имиджа. Потому блестит, наполированная дорогим воском, и пахнет, сбрызнутая внутри дорогим парфюмом. У такой откроешь дверь - и смотришь на салон машины вчера выехавшей из салона. Несмотря на то, что случилось это лет пять назад.
Этот внедорожник Углов хорошо знал. Как и то, что раньше он не осмеливался закатывать вот так - прямо сюда. Раньше его хозяин остерегался мужа любовницы, который мог нагрянуть в любой момент, а потому обычно парковался где-то на задворках квартала. Подальше от посторонних глаз.
Теперь похрабрел. Машина принадлежала партнеру жены Углова по бизнеспроекту и Александр конечно же знал, что Евгений Кравцов приударяет за его Катериной.
Изменяла ли она ему и когда это началось, было записано в той книге, которую Угол держал в руках, но никогда не желал бы открывать. Он знал, что не уделяет своей жене должного внимания, как и знал то, что не храпящего бревна в постели ждут женщины. Чертова работа! Она выжимала из него все соки, попутно выпивая через трубочку и без того сокращенное до минимума время для личной жизни. Зачастую после ненормированного рабочего дня, затянувшегося глубоко за полночь, сил у Александра хватало лишь на то, чтобы добраться до спальни. А дальше - все, завод кончался.
Battery low. "Да у тебя так по жизни!"
Посему делала она это, делала. И не раз. Некоторые вещи всяк мужчина, проживший в браке с одной женщиной более двадцати лет, способен чувствовать. Не важно при этом, имеет он задатки сыщика или нет. Чувствует. А наблюдательный еще и замечает. Ведь женщина, которая собирается на деловую или какую-либо другую встречу, но по окончанию оной не исключает интимного продолжения, ведет себя точно так же, как мужчина. Дольше времени перед зеркалом, словно поле орошает себя духами, часто поглядывает на часы, она излишне раздражительна, и даже невинный вопрос мужа может вынудить ее ответить в крайне дерзкой форме. Это уже не говоря о повышенных требованиях к одежде и прическе, ибо то совершенно отдельная статья, в которой утюг слишком медленно разогревается, а фен пересушивает волосы. После того, как она уйдет, в ящике для стирки можно найти ее белье, только что смененное, а в сливной горловине - коротенькие, жесткие волоски. Она намеревается предстать перед тем, другим, во всей своей ослепительной красоте и никакой торчащий хохолок в самом волнующем месте не должен этому помешать.
Поднявшись на свой этаж, Углов всерьез задумался над тем, а не нажать ли ему на кнопку звонка? Застукивание на самом горячем теперь ничего бы не решало, так зачем травмировать еще больше свою психику? Но потом передумал. У него есть ключ и это пока еще его квартира. А посему это их проблема, как себя вести при неожиданном щелчке во входной двери.
Впрочем, ничего такого он не застал. Она сидела в гостиной на диване, в пушистом махровом халате, подмяв ноги под себя, и курила. На журнальном столике перед ней стояла полупустая бутылка коньяка, там же открытая коробка конфет и тарелка с апельсиновыми дольками.
Одного взгляда на сидящую перед ним женщину хватило, чтобы Углова кольнуло в глубине: "она по-прежнему красива".
Конечно, трагедия наложила на видную прежде блондинку свой костлявый отпечаток. Запавшие щеки, потерявшие природный румянец, а также влажные, подпухшие глаза с темными впадинами и безвольно спавшие на плечи волосы нанесли заметный ущерб ее миловидности. И тем не менее, от мужчины, знающего толк в женской красоте, природной совершенности форм не скрыться даже за траурной пеленой. Голые коленки, видневшиеся из-под халата, манили к себе, требовали: "поцелуй", как он делал это раньше, когда их дочка была еще маленькой. Потом запусти руку в красивые пряди цвета зрелой пшеницы и обсыпь поцелуями шею...
Практика показывает, что не всегда женщина, подавшая на развод, целиком исключает возможность остаться в браке. Кое-что оставляет на милость ответчика, глядя как тот себя поведет, будет ли просить судью предоставить срок для примирения. В данном же случае, насколько понял Угол, этой милости ему предоставлено не будет. И ярким тому доказательством этот Кравцов - высокий, худощавый, в лаковом сером костюме с бордовым галстуком и ровным, аккуратным проделом посередине густых волос. Хороший, успешный менеджер, выглядит свежо и молодо, наверняка энергичный любовник да и семьянин, наверное, из него получился бы лучше, чем Углов. Да и на застуканного в чужой квартире любовника не похож нисколько. Так, осторожным кажется, в пределах разумного. Не исключал появления Катиного мужа, больше того - на подсознательном уровне ждал каждую минуту, находясь тут, но меньше всего желал, чтобы это случилось.
А это случилось.
- Ба, да у нас гости, - не особо стремясь разыграть искреннее удивление, лениво протянул Углов. - Чего же не предупредила, дорогая? Я бы по дороге прихватил что-нибудь, а то одними конфетами гостя угощаешь.
- Ты за вещами? - затянувшись, спросила она. Во взгляде сквозит укор и осуждение, в принципе, иного от нее он и не ожидал. - Так я уже помогла упаковать. В гараже заберешь.
- Вот те на, - развел руками Углов. - Теплее встречу и вообразить себе сложно. Тут и до семейной ссоры недолго, что нам здесь совсем ни к чему. Особенно, при посторонних, верно? - стрельнул глазами в Кравцова. - Ты, кстати, как, с обеда не опаздываешь?
- Я... конечно, - виновато и нелепо улыбнулся Кравцов. - Я бы не посмел задерживаться, если бы Екатерина Марковна чувствовала бы себя получше. Она не вышла сегодня на работу и не поднимала трубку и-и-и мы решили, что что-то случилось... - Он развел руками. - Теперь я могу идти, конечно. Пожалуй, это будет правильным решением.
- Нет, останься, - словно выпустила стрелу, пришпилила "гостя" к стене глазами Екатерина.
Занимались ли они сексом с Кравцовым до его прихода? Разумеется. Как этого можно не делать с такой женщиной? Кому, как не Углову знать, что под халатом на ней ничего нет. Совсем ничего. Будь этот мистер Паджеро законсервированным девственником, оставшись с Екатериной наедине, ему следовало быть еще и законченным геем, чтобы устоять перед ее фероманальным притяжением. Но он не был геем. К сожалению.
Впрочем, Углова если это и задело, то не достаточно сильно. Раз он фактически смирился с тем, что потерял эту женщину, так какое уже теперь дело до того, с кем она это делает?
- Да, не стоит уходить, - выдавив из себя едкую ухмылку, сказал Углов. Не разуваясь, за что раньше был бы непременно обруган, он прошел по ковру к журнальному столику и налил в свободную рюмку коньяка. - Сегодня у нас запланирован вечер откровений и мы можем выяснить все бередящие душу вопросы.
- Правда? Неожиданно. И о чем на этот раз? - спросила Екатерина, сбив пепел в овитую коброй алюминиевую пепельницу. Она курила в комнате только когда ее ноги ослабевали до полной бесчувственности, что ранее бывало только после хорошего секса.
- Да ну брось. Разве нам не в чем признаться друг другу? А? - и он метнул взгляд в притихшего у него за спиной Евгения. - Может, с тебя начнем?
- Послушайте, - выпростал он вперед себя раскрытые ладони, демонстрируя длинные и чувствительные пальцы пианиста.- Я знаю, что ваш брак переживает не самые лучшие времена. Нет, я вовсе не суну нос в чужие дела, и никогда не стал бы собирать сплетни. Это всего лишь навсего та информация, которую не скрывает сама Екатерина Марковна. В общем, я со всем уважением отношусь к вашей семье, и сочувствую вам по поводу... - Инстинкт самосохранения вынудил его запнуться на полуслове. - Но не хочу быть впутанным в дела, которые относятся лишь к вам и вашей жене. Поэтому с вашего пзволения...
И направился было к выходу.
- Так поздно, дружок, - обернулся к Кравцову Александр, держа в руке рюмку. Тот второй раз за последнюю минуту-две застыл на месте, совершенно не понимая, чего ожидать дальше. - Ты уже в игре. Напомни, с двенадцатого июня двенадцатого года, тогда ты первый раз заехал за моей женой в восемь вечера? Или все же тридцатого октября, когда привез ее почти в час ночи с корпоратива?
Менеджер был ошарашен, она - нет. Привыкшая. Не удивлена.
Хотя и отлично знала: первая - это отнюдь не дата первой их встречи в неофициальной обстановке, до того их было уже с десяток. Но точно дата того ужина в "Кармелите", что в заключение приобрел пикантный оттенок. Речь не шла о полноценном трахе, в привычном понимании этого слова, так, о предвкушении будущих двух- и даже трехчасовых пропаданий в гостиничных номерах. Но тогда это уже началось. И на вторую упомянутую дату их отношения в качестве любовников окончательно закрепились.
- Так что, добро пожаловать в клуб, - развел руками Углов, ощерившись. Он не сомневался, что понят верно. - Мы тут все на равных правах.
- Я... я нет, вы что-то путаете, - отрицательно замотал головой Кравцов, в то время как полыхнувшие щеки и забегавшие глаза свидетельствовали об обратном. - Мне пора идти.
Углов настиг его в следующий миг, сгреб за шиворот, как паршивого кота, развернул и толкнул обратно в комнату.
- Вы что себе позволяете? - встопорщился тот, поправляя галстук и отдавая себе отчет, что больше ему ответить-то нечем. Золотые кубки, завоеванные мужем любовницы, сверкающие с полки золотыми краями, усмиряли его и без того довольно скупые амбиции.
- Не красиво уходить до первого антракта, - объяснил майор, - актеры могут обидеться. А знаешь, чем это плохо, менеджер? Они начнут играть не по сценарию. Как им заблагорассудится, а уж поверь мне на слово, дружок, именно тебе это шоу не понравится. Так что будь добр, займи свое место в зале и аплодируй вовремя.
Екатерина наблюдала за происходящим совершенно спокойно. Ее взгляд на Евгения возможно впервые за все время их отношений обрел такой несвойственный, как для дамы сердца, характер. Она вроде как спросила: ну так что, есть ли у тебя яйца, дорогой, не упасть лицом в грязь перед спитым ментом?
- В целом, ты, конечно, прав, - потрогав пальцами наполненную рюмку, сказал Углов. - Ты здесь не годишься даже в качестве пуфика. Но раз, как ты сам сказал, "это не скрывает сама Екатерина Марковна", у нас не должно быть друг от друга секретов, а?
- Чего ты хочешь? - спросила жена Углова.
- Ну во, это уже разговор, - майор поднял рюмку и поднес ее к глазам, словно в лучах света мог разглядеть разбавленный яд. - Меня интересует, дорогая, как ты провела лето. Может, произошло что-то такое, - свободной рукой он сделал в воздухе своеобразный реверанс, - экстраординарное? Что бы ты хотела мне рассказать?
И посмотрел на нее тем взглядом, который обычно всегда выдавал в нем мента. Взгляд-зацеп, который он так мастерски умел запустить глубоко под кожу, зашпурить в мозг до самого основания. Зацепить и тащить к себе, о, как он это умел. Это его коронный номер. Это его блюдо от шеф-повара. Это то, что делало его по-своему уникальным - умение не оставить без внимания и надлежащей оценки любой, даже самой незначительной перемены в выражении лица, глаз и положении тела. Умение заставить человека занервничать и совершить ошибку, которая после станет основанием для уверенности следствия в его виновности.
Увы, на жену мента подобные приемы воздействовали с переменчивым успехом.
- Углов, ты протрезвел? - Осуждение в глазах сменилось возмущенностью за которой, впрочем, ей не повезло скрыть, что не ожидала услышать ничего подобного. - Так выпей и верни уже свое обычное состояние.
- Да с удовольствием бы, - угрюмо шмыгнув носом, Александр поставил рюмку на столик, вместо нее бросив в рот конфету. - Завязал.
- Что ты! - Ей удалось сделать удивление природным. - Это после того как ты расшиб себе лоб, или до?
- Не поверишь, во время, - с готовностью парировал Углов, разжевывая грильяж.
- Ух ты. А последствия? Все ли нормально? Подозрительные шумы в голове не возникли?
- Наоборот, - округлил глаза майор, будто только и ждал этого вопроса. - Все предельно прояснилось. Но не будем отвлекаться от темы. Так что же вам запомнилось этим летом больше всего?
- Перестань ломать комедию, а?
- Хорошо, - кивнул Углов, и уселся на диван возле своей жены, казавшейся ему в тот момент настолько чужой, что впору бы начинать общение с знакомства. - Тогда будьте добры, Екатерина Марковна, расскажите, что случилось с вами и вашей дочерью этим летом. В Матвеево, полагаю.
Затянувшуюся тревожную тишину внезапно для супругов нарушил топчущийся у окна Кравцов.
- Это опять же таки не мое дело, но послушайте...
- Подожди за дверью, - оборвала его Екатерина тоном, не приемлющим дополнительных вопросов.
Он посмотрел на нее округлившимися глазами, будто после нежданно-негаданно отвешенной пощечины. Ведь и без того понятно, что личное присутствие при развитии семейной драмы ему было омерзительно до кончиков волос. Еще бы, при его-то воспитании! И чувствовал себя он здесь лишним настолько, насколько это вообще возможно. С другой стороны, это же воспитание не позволяло ему оставить даму сердца, пусть и чужую (пока еще) жену, наедине с, похоже, не вполне адекватным супругом.
Но даже не просьба, а приказ - подождать "за дверью"! отданный человеку, готовому к обороне беззащитной женщины от мастера спорта по боевому искусству, - разве не пощечина? Да это удар ниже пояса, причем с подскоком.
Чертыхнувшись и громко выпустив воздух раздутыми ноздрями, Кравцов зашагал прочь из квартиры. При выходе громко бахнул дверью, что наверняка значило "Да пошли вы на хрен вместе!", но оба ему эту выходку целиком прощали.
- Наконец-то наедине, как раньше, - улыбнулся Углов.
- Раньше ты к этому не особо стремился. Неужели что-то поменялось?
- Многое. Но сейчас меня интересует другое. - Углов выдохнул. Действительно пришел черед переставать ломать комедию. - Дай мне ответ, будь так любезна: что случилось в Матвеево с нашей дочерью?
- Слушай, Углов, - звенящее ожесточение вернулось в ее голос будто никуда и не уходило. - Я вот понять никак не могу: ты это специально делаешь или и вправду мозги от водки отсырели? Что значит это твое "что случилось"? Ты отказываешься принимать действительность или у тебя защитная реакция? Дурака включил, вроде как и полегчало. Иначе зачем ты так со мной, скажи. Может, ты таким образом доставляешь себе удовольствие, уничтожая меня?
Ее голос дрогнул и на глазах появилась избыточная влага. Сейчас она начнет часто моргать, отвернувшись, затем по щекам потекут слезы и она откроет сумочку чтобы найти там платок. Углову был хорошо знаком этот черед действий, за годы совместной жизни он был свидетелем такого не раз, хоть и сам становился причиной слез довольно редко. В такие моменты он обычно всегда приближался к жене и обнимал ее, поглаживая по спине. Обычно Катя не переигрывала в усилиях отстраниться, даже когда Углов был черть его дери как неправ. Ведь он всегда таким образом просил прощения, признавая провинность, что может позволить себе далеко не каждый мужчина.
Рефлекторно он и сейчас дернулся, руки уже потянулись было, окончательно не согласовав это действие с головой, но Екатерина отклонилась, посмотрев на него как на уличного приставалу.
- Не вздумай, - чем-то напомнив шипящую кошку, отсекла она.
- Кать. - Углов сложил руки и отвел взгляд. - Послушай, я все понимаю. С того самого момента не было такой минуты, чтобы я не думал о ней. В основном, о жизни до. Но ты права - я действительно чего-то не понимаю. Мне что-то мешает. Возможно дурак, не отрицаю. Возможно, "реакция". Вообще все это чертова реакция. При любом другом раскладе я бы никогда не позволил тебе отнять у меня заработанную мной же квартиру. Уж поверь на слово, невзирая на потуги старого еврея, отсуживать ее тебе пришлось бы не один год. А еще я никогда не отпустил бы тебя.
Углова внезапно проняла дрожь. Точно если бы через эту комнату проехала бы груженая фура. Его вдруг проняла мысль, что сейчас можно и просто необходимо что-то сделать, чтобы ее вернуть и больше никогда не отпускать. Ему даже почудилось, что завороженный блеск в ее глазах подстегивает его к этому, что именно этого она от него ждет. Как на первом свидании, когда парень никак не осмелится поцеловать девушку, невзирая на то, что она ему намекает битый час. Что Евгений Кравцов последний раз был в этом районе, и в безмолвном обещании Углов клянется никогда впредь о нем не вспоминать...
Но вместо этого случается другое.
- Если ты так и не понял, ее насиловали, - говорит она и больше ничто на свете не способно удержать ее слезы. - Уроды! Они держали ее в том сарае несколько суток. Она не хотела... - скукожившись и притиснув кулаки к лицу, Екатерина сощурилась и словно в защитном рефлексе прижала подбородок к груди. - Чтобы ты знал. Не хотела... Просила. А ты сам не замечал. Ты никогда ничего не замечал, если это не имело отношения к твоей работе. К твоей чертовой работе! - Она внезапно повернулась к нему и вперила в него ослепленный ненавистью взгляд. - Ты вообще не знал, что с ней происходит! Со спокойным сердцем все это время уходил и приходил, совершенно не видя, как она мучается. А когда же? Ты приходишь поздней ночью, когда мы уже спим, и уходишь до того, как мы просыпаемся. Не потому, что не можешь иначе, а потому что тебе так удобно. Семья отвлекала тебя от сраной службы. Ты же мусор, Углов. Настоящий мусор, до корней волос. Упрекаешь меня из-за этого Кравцова, а сам давно трахаешь свою работу. Или она тебя, по очереди. Ты хоть понимаешь вообще, что променял свою дочь на гребаные бумажки?! Гребаные бумажки! О, как же я ее... как же я ненавижу все, что с тобой связано... И тебя! И тебя больше всех! Даже больше тех уродов, что с ней так... Даже больше их!
Ее кулаки, волосы затряслись от безумного накопления боли, злобы и собственного безволья в сердце, что по живому прорезались наружу, подобно ножам, брошенным в полиэтиленовый пакет. Это состояние также знакомо ее мужу, оно было интродукцией к тому беспамятному состоянию, в котором Углов громил уборные.
Сам же он, получив то, за чем пришел, не изменился даже на лице. На некоторое время он лишь сомкнул веки, но того глубинного взрыва, который раньше прожигал все его нутро насквозь, не случилось. Как бы это кощунственно не выглядело, он просто сидел и ждал, пока его действующая пока еще жена перестанет истерить. Собственно, он делал так всегда, когда ему приходилось допрашивать близких потерпевшего. Получить ответ - отступить, дать придти в себя, потом вновь нащупывать контакт.
На самом деле, он уже все знал. Для этого ему совершенно не понадобилось поднимать многолетние статотчеты по "суицидникам" (о, как он в последнее время невзлюбил этот термин!) или прописывать в "гугле", хоть делал он и то, и другое. Выводы о мотивах самоубийств напрашивались сами собой, из личных наблюдений, многолетнего опыта и здравого смысла.
Его дочь не покончила с жизнью ни из-за материальной составляющей (долгов, от которых проще уйти на тот свет, чем отрабатывать) и не из-за неразделенной любви. У нее просто не могло возникнуть никаких материальных трудностей, а уж по части второго вопроса так тут Углов мог дать фору даже собственной жене.
Начиная с самого невинного возраста, с первых проявлений осмысленных симпатий, он был в курсе всех ее амурных дел: за кем страдала она, и кто не давал покоя ей. Уж в чем, в чем, а в этих пассажах у них сложилась некая традиция - Аня всегда рассказывала папе о понравившемся мальчике, обязательно позволяла отцу его увидеть, пусть сначала и тайком, а потом с нетерпением ожидала одобрения. Или, если сомнения в чистоте намерений кавалера все-таки подгрызали ее, то наоборот - критики. Так ей было легче препятствовать образованию никому ненужных отношений, зная, что "доверившись отцу, она доверяется сама себе, только взрослой". Таков был девиз тайного союза отца и дочери и она доверяла ему на все сто. А еще папа неоднократно помогал ей избавляться от назойливых ухажеров, иногда в самой грубой форме.
Конечно, Анна постепенно преступала порог, за которым размывается необходимость советоваться с отцом в столь деликатных вопросах. В конце концов, ему самому от этого становилось бы не по себе: дочь взрослеет и должна сама уметь разбираться в людях и принимать решения того плана, за которые лишь ей самой придется нести ответственность.
Но уж когда в жизни дочери появляется молодой человек, он знал всегда безошибочно. Неважно, признавалась ли она в этом или нет. Потому что он знал своего ребенка.
Она сделала это не из-за безответной любви.
Тогда оставалось всего несколько вариантов. Если не брать во внимание бред о суициде на религиозной почве или гипнозе, причиной могло быть либо чувство вины за поступок с чудовищных размеров последствиями, либо психофизическое воздействие извне, которое так часто в нашем мире принимает форму истязаний и насилия.
И будь он проклят, если с самого начала не отдавал себе отчет, какова из всех известных ему причин для самоубийства, подходит к случаю с его дочерью...
- Кажется, ты сказала "несколько суток"? А где же была ты в это время?
Екатерина медленно, будто за ее спиной материализовался ночной кошмар, повернула голову к мужу. Кончики ее волос мелко дрожали, кожа вокруг глаз подпухла и покраснела. Она с недавних пор перестала пользоваться косметикой, иначе бы не избежать следов от потекшей туши или размазанных теней.
- Что? - к ее лицу коснулась боль, но вместе с тем в глазах молнией блеснуло самообличающее недоразумение. Ну как так? Ведь могла же предположить, что он зацепится за эти слова?!
- Почему ты мне не позвонила, если это длилось "несколько суток"?
- Что? - она вновь попыталась изобразить удивление, нахмурив брови, но оба прекрасно понимали - она тянет время для переосмысливания положения. В том, что его жена что-то скрывает, Углов уже не сомневался. В душе заколол лишь укор за то, что не сделал этого сразу.
- Тебя там не было, - ответил за нее Углов и поднялся с дивана. - Тебя там не было! - схватил с журнального столика бутылку и швырнул ею в коридор. Воцарившуюся на несколько мгновений тишину нарушало лишь глёганье коньяка, через узкое горлышко выплескивающегося на пол.
- Я...
- Ты поэтому ведь пьешь, - спокойно сказал Углов. - И поэтому от меня избавиться хочешь. Чтоб не напоминал о том, что ты покинула дочь саму. С кем ты была? С ним? - он кивнул в коридор, будто за стеной все еще стоял Кравцов. - Он приезжал к тебе в Матвеево?
Она промолчала, но в ее утверждающем молчании невозможно было усомниться. Углов в эту минуту сожалел, что позволил менеджеру уйти, он ведь только для этой цели его и придержать намеревался. Знал, что принципы не позволят ему ударить женщину, пусть бы какой грех та не сотворила, но встряхнуть ее так хорошо воспитанного, напомаженного кобеля...
Супруга потянулась к пачке "R1", пальцы с облезлым на ногтях бордовым лаком, с третьей попытки сумели вытащить сигарету.
В то же время Углов не мог не отметить, как быстро в сидящей рядом женщине произошли перемены. Буквально только что она жаждала камнепада с небес на его голову, и вот - вместо этого в ее глазах появился тусклый блеск признания в соучастии. "Мы вместе это сделали", писалось в ее по-прежнему красивых карих глазах. Вместе, да.
- Почему не обратилась в милицию?
- Ты давно не был у себя на родине, Угол, - сказала она, чиркнув зажигалкой, а потом вытерев ладонью влажные щеки. - Там нет милиции. - Выпустила облако дыма. - Там вообще никого нет, кроме уродов, кроме избивают и насилуют. Я тебе об этом говорила, но разве ты можешь помнить такие вещи?
- О чем ты? - нахмурился Углов. - Что это значит - нет милиции? Там индустриальный город.
- В прошлый раз ты сделал точно так же, - выдавила она из себя горькую улыбку. - Вот точно так же. Удивительно, как это у тебя выходит. Как робот: "Что ты говоришь..." Это твоя обычная реакция. Если тебе не написано о том в рапорте и нет доказательств, значит, это - панические визги. Кажется, ты так это называешь. Вот у меня были панические визги в прошлом году, когда у нас на глазах мент парня до полусмерти избил. Просто за то, что неформал, что череп на футболке и волосы длинные. Мы ведь свидетелями были. Что ты тогда сказал? - Она сощурилась, вроде чтобы вспомнить и процитировать дословно: - "Вы не разобрались. Наверное, это было задержание преступника". Так? А в позапрошлом? Я тебе вот здесь рассказывала, что местная шантрапа на лимане машину угнанную подожгли. И им за то ни хрена не было. Что приезжали твои кореша на "бобике", полюбезничали с ними и уехали. Я никогда не понимала, почему Аню так тянуло в ту отшибину общества. Я не знаю в каком мире ты живешь, майор Углов, но там, куда ты добровольно отправлял свою дочь каждое лето, люди живут по своим правилам. Правилам дикарей.
Разумеется, Углов все помнил. И это, и другое, что рассказывала Екатерина о Матвеево. Другой вопрос, как он это воспринимал. Разумеется, не придавая ее словам необходимого значения, поскольку это были слова избалованной столичной леди, наглотавшейся пыли с провинциальных дорог. Невинный пьянчужка на пороге сельмага такими воспринимается беглым рецидивистом. А подогрев воды на плите, потому что теплой воды нет в кране - неудобством глобальных масштабов. Чему удивляться, если мент, которому оказали сопротивление при задержании и он был вынужден разок-другой прописать по печени строптивому, в ее глазах обрел вид беспредельщика в погонах?
Углов не нашелся чем ей ответить. Не потому, что вдруг признал исключительную правоту в ее словах, нет. Сам спор на эту тему казался не просто чем-то совершенно неуместным, но и причиняющим боль его дочери, по-прежнему находящейся здесь. Пусть и в иной форме.
Он в это верил. А потому поплелся к детской. Ее порог он не переступал с того самого дня.
Медленно настолько, что можно было решить, будто он пытается подкрасться незамеченным, он отворил дверь и прислонился головой к дверному косяку. Комната, в которую по обычаю во второй половине дня заглядывало солнце, была озарена теплым ярким светом.
"Привет, доченька. Как делишки в школе?"
"Пап, ну ты же знаешь, со школой у меня сложные отношения. Только и уживаемся потому что привикли друг ко другу. Десять лет вместе, юбилей..."
Заметный пыльный покров, нетронутые книги с тетрадями на столе и по-прежнему приоткрытая дверца к одежный шкаф сами за себя говорили, что мать Анны сюда не заходила с тех самых пор, что и отец. Поплакать разве, прижав к груди портрет дочери, но и то случалось не часто.