Расследование было проведено в рекордно-короткие сроки. Ведь подозреваемый, а точнее - виновный и не думал скрываться. Более того, после совершения преступления, он сам вызвал полицию и скорую. Так что, тут расследовать, в общем-то, было нечего. Труп, убийца и орудия преступления, прилагаются. ...
Я лежу на жёсткой тюремной койке, глядя в потолок. Час за часом, день за днём. Потолок - единственное, что стоит внимания в этом месте. Для меня это экран, на котором разворачивается фильм из моих воспоминаний. Будь моя воля, я так бы и пролежал на этой койке до суда. Смешно, раньше, я бы сгорел от стыда. Сейчас мне всё равно. Сизо не самое худшее место на Земле. Человек такое забавное животное, что любое место может превратить в тюрьму, ад или рай. Всё зависит от того, какой переключатель щёлкнет в его голове.
- Эй, фраер, сигареты не будет? - Выдёргивает меня из раздумий грубый окрик.
Поворачиваю голову. Надо мной навис бритоголовый нервный тип, только утром переведённый в нашу камеру. Видно, решил за мой счёт повысить авторитет. А может, и впрямь, курить ему охота..
- Не курю. - Равнодушно отвечаю я.
- Отстань от него, он психанутый! - Вразумляет новичка бывалый сокамерник. Берёт за плечо, отводит в сторону, что-то шепча на ухо. Наверно, рассказывает, как в первый день пребывания здесь, я бился головой об стену. Глупо это было. Прибежавшая охрана быстро ввела меня в ум, наподдав по печени-почкам. Я их понимал, кому нужен мертвяк в дежурство?
- Алексеев, на выход! - Доносится в окошко голос конвоира.
Нехотя я слезаю с койки и тащусь к выходу. Почему, ну почему я не покончил со всем тогда?! Побоялся? Нет, скорей, хотел получить по-полной, испить чашу до дна, за то, что совершил. Ведь смерть - не самое страшное в жизни. Но только теперь я понимаю - не тяну.
- Послезавтра суд. - Мой адвокат. Лощёный, солидный, внушающий доверие. - Думаю, у нас есть все шансы рассчитывать на условный срок. Правда, результаты судебно-психиатрической экспертизы не в нашу пользу, но учитывая смягчающие обстоятельства, а также чистосердечное признание и раскаяние..
Я не даю адвокату договорить. - Я всё забываю спросить, кто вас нанял?
-Что? - Удивляется он.
- Кто вас нанял? - Повторяю я.- И почему вы всё время говорите "мы", " нас". Разве вы тоже сидите здесь? Или вы тоже сделали то, что совершил я? Зачем всё это?
Адвокат снимает очки и тщательно, очень тщательно протирает их уголком белоснежного платка, такого неуместного тут, в этом обшарпанном помещении.
-Наниматель пожелал остаться неизвестным. - После паузы отвечает он. - Я понимаю, в каком вы сейчас состоянии, но, может, стоит сосредоточиться? Не хотите же вы на самом деле, остаток жизни провести в тюрьме?
- А может, именно этого я и хочу? - Спрашиваю я.
- Нет. - Снисходительно улыбается адвокат, и я испытываю острое желание его ударить. - Поверьте, у меня большой опыт. Если вы не покончили с собой сразу после того как...Значит вам ещё есть для чего жить. Я не прошу вас мне помочь, Хотя бы, не мешайте и я вас вытащу.
- Зачем?
- А вот это уже решать вам..- Он поднимается, делает знак конвоирам и меня уводят обратно в камеру.
Там я сразу заваливаюсь на кровать и снова смотрю в потолок.
- А кого ты хочешь, девочку или мальчика?
Пожимаю плечами. - Мне всё равно наверно...- Вижу, как у неё меняется лицо, и торопливо поправляюсь. - Какая разница, девочка или мальчик, это же будет наш ребёнок!
- Ты меня так не пугай в следующий раз, нам нельзя волноваться.- Она улыбается и нежно гладит ещё плоский живот.
- Почему ты сидишь в темноте? - Испуганно спрашиваю я.
На часах почти десять вечера, за окном давно зимние сумерки.
Она сидит, забившись в уголок дивана, закутанная в красный шерстяной плед, который мы купили три года назад в Мексике, во время свадебного путешествия. Последний раз она в него куталась, когда умерла бабушка.
- Знаешь, когда из тёмной комнаты смотришь на мир там, за стеклом, кажется, что ты где-то на дне океана. Или, в изнанке пространства, подпространстве. Ты есть, но тебя нет. И если сейчас с тобой что-то случится, мир не изменится. Люди, что спешат по своим делам, не сбавят шага, машины всё так же будут мчаться по улицам. Это так странно...
- Это просто зима и холод. Это пройдёт. У тебя ведь есть малыш и я..
- Тебя в последнее время никогда нет рядом. Я знаю, я стала некрасивая, такая огромная. Тебе, наверно, неприятно.- Голос её предательски дрожит.
- Что за глупости! Работа в последнее время навалилась. Я хочу, что бы, когда малыш родится, у него было всё самое лучшее. У него и у тебя.
Она вздыхает. - У нас есть ты, а у тебя мы. Разве этого недостаточно? Мне страшно, я боюсь, как всё пройдёт. А вдруг, я умру?
- Глупости! - Резко бросаю я. - И опомнившись, смягчаю тон. - Всё будет хорошо. Я тебе обещаю.
Отбрасываю, наконец, в сторону портфель с бумагами, обнимаю её и мы долго сидим тесно прижавшись друг к другу, глядя в зимние сумерки.
За своими мыслями, я не заметил, как пришло время ужина. Есть не хотелось, и я отвернулся к стенке, закрыв голову подушкой. Как всё было бы просто, не будь моратория на смертную казнь.
Днём мне удавалось забыться в воспоминаниях, но ночью мой кошмар возвращался. Я всё силился понять, с какого момента жизнь пошла наперекосяк? Может, когда меня отправили в командировку на месяц? Помню, как я изводился, названивал Марине каждый день, но связь была плохая, и часто нам удавалось перекинуться только парой фраз. Я старался как можно скорее закончить все дела, но всё равно, чуть не опоздал. А может, было бы лучше, если бы опоздал? От этой мысли меня прошиб холодный пот. Стоило мне приехать на неделю позже, и не было бы ни Марины, ни Артёмки. Артёмка. Сын. За всем этим кошмаром, его существование вылетело у меня из головы.
Свет горел во всей квартире. Из спальни доносились сдавленные стоны. Полный самых дурных предчувствий, я как был, не снимая ботинок, кинулся туда. Жена лежала в позе эмбриона, сжавшись в маленький комочек и закусив зубами подушку, то ли стонала, то ли рычала. С ужасом я увидел, что покрывало всё в чём-то тёмном.
Первым делом я вызвал скорую и только потом кинулся к Марине.
- Милая, что с тобой? - Тупее вопроса не придумаешь, но ситуация не укладывалась в моей голове. Ведь мы много раз обсуждали с ней, что делать, если вдруг она почувствует недомогание или боли.
- Приехал...- Прошептала она..- Я так хотела тебя дождаться..
- Твою же мать! - Непроизвольно вырвалось у меня. До приезда скорой я бестолково суетился около неё то, хватаясь за аптечку, то, пытаясь напоить. Стакан трясся в моей руке, вода плескалась на подушку..
Зазвонил домофон и я кинулся открывать.
- Давно рожаете? - Без малейших эмоций спросил врач.
Я в ужасе уставился на него. - Сделайте же что-нибудь, ведь она умирает! - Завопил я.
Не обращая на меня внимания, врач наклонился к Марине и громко и чётко спросил- Женщина! Сколько длятся схватки?
- Три ..дня..- Я.. хотела дождаться мужа. Когда... началось, я соседку димедрол попросила поставить...- Прерывающимся голосом ответила она.
Дальнейшее слилось для меня в один мутный серый клубок. Смутно помню, как метался по дому в поисках обменной карты, Как ехал в машине скорой помощи, сжимая руку жены. Потом потянулись долгие часы ожидания. Один раз вышел врач, уже другой, местный.
- Ситуация сложная. Кесарить мы вашу жену уже не можем. Шансы, что ребёнок жив к сожалению малы. Есть два выхода - стимулировать естественные роды, или произвести декапитацию..
- Что?
- Достать ребёнка по частям.
-Нет! - Я замотал головой. - Нет, ни в коем случае. Он жив! Я знаю! Может, вам нужны деньги?
- Да успокойтесь вы!..- Сердито махнул врач рукой и вернулся в родзал, из которого доносились страшные животные крики, бормоча себе под нос " Трое суток безводного периода, димедрол, сердцебиение не прослушивается, о чём она только думала.."
Я обессилено сполз по стенке. Кровь, крики, страдания, почему так? Почему наш ребёнок, плод любви, которого мы так ждали, приносит своей матери столько боли? Почему всё так? Декапитация. Какое страшное слово. Неужели мне придётся выбирать между сыном и женой? Сколько ей ещё мучится от страшной, разрывающей тело боли? А вдруг он и правда мёртв и все её страдания зря? А если нет, и его убьют прямо в материнской утробе, расчленят и извлекут по кускам.. Я содрогнулся. Прошло ещё какое-то время. Дверь родзала снова открылась и вышла акушерка. Я замер, ожидая приговора.
- У вас сын, папаша! - Радостно провозгласила она. - Можете посмотреть, только халат наденьте.
- А жена..она..- Просипел я враз пересохшим горлом.
- Всё в порядке с вашей женой. - Отчего-то нахмурилась акушерка.
- Спасибо! Спасибо!
Я торопливо натянул поданный халат и прошёл внутрь. Сына уже обработали и завернули. Он был крошечный и не красный, как обычно младенцы, а светлокожий. И не кричал, а спокойно сопел.
- С ним всё в порядке? - Испугался я.
- По шкале Апгар 8-9 баллов. Даже удивительно. - Улыбнулась медсестра.
Успокоенный, я повернулся к креслу, на котором лежала жена. Она смотрела на меня и улыбалась странной безумной улыбкой, от которой меня мороз продрал по коже. Не знаю, как объяснить.. Но ни успокоенности, ни просветления, ни усталости в ней не было. Ничего от моей жены в ней не было. Тогда я списал это на тяжёлые роды.
- У нас сын. - Глупо улыбаясь, сказал я.
Выражение её лица разом изменилось.- Нет! Не хочу! Уберите! - Закричала она и закрыла лицо руками.
Врачи засуетились, ей вкололи успокоительное, меня быстро выставили за порог.
Я думал, всё пройдёт. Страшные воспоминания последних суток сотрутся из её памяти. Она увидит сына, возьмёт его на руки и материнский инстинкт проснётся. Получилось, иначе. Ночью, когда я, счастливый ехал домой, привести себя в порядок, а наш сын мирно сопел в детском отделении, Марина шагнула из окна палаты, куда её перевели.. Как результат - перелом позвоночника, ушибы внутренних органов, переломы.. Несколько недель я разрывался между травматологией и роддомом. Малыша, в итоге, забрала к себе Маринина мама. Сама Марина выжила, оставшись инвалидом. Я был в ужасе. Нет, я любил свою жену. По-настоящему. Я всё бы отдал, своё здоровье, свою жизнь, чтобы она выздоровела. Но я не мог понять, почему она это сделала. Почему? Зачем? И как нам теперь жить дальше? Это ужасно, когда один человек во всём, абсолютно, вплоть до самых простых потребностей организма зависит от другого человека. И я теперь себе не принадлежал. Я стал очень осторожен, переходил дорогу только на зелёный свет, бросил курить и не выходил из дома после десяти вечера. Ведь если со мной что-то случится, с кем останется она? С работы я уволился, вернее, перешёл на дистанционку. Общение с друзьями постепенно свёл к нулю. Это было неправильно, но мне была невыносима их жалость. После я понял, что бессознательно ставил себя в те же условия, в которых вынуждена была существовать она. Почему? Наверно, из-за чувства вины. Мне казалось, что причина произошедшего во мне. Я так был погружён в работу, что оставил Марину наедине с её положением. Может, будь я с ней чаще рядом, всё сложилось бы иначе?
Ночь. Слышится только тяжёлое дыхание сокамерников. Я лежу с широко открытыми глазами, прислушиваясь к себе. Главное- не уснуть, знаю, что это мне не удастся и усталость возьмёт своё, но упорно надеюсь, что в этот раз мне повезёт и я кану в чёрную бездну без снов.
- ААААААААА!
- Марина, прекрати, ночь на дворе!
- ААА!!! Ненавижу! Ненавижу!
- Марина, соседи вызовут полицию..
- Ты снова ходил к ним! Это ведь из-за него всё, из-за этого маленького выродка, это он, он, он во всё виноват!
- Марина, я был в аптеке. Успокойся.
-Зачем? Ты же знаешь, всё бесполезно..
- Надежда есть всегда.
Она отворачивает лицо и судорожно рыдает в подушку. Мне уже всё равно. Жалости нет давно, как и злости. Человек ко всему привыкает. Я чувствую, как потустороннее безразличие всё больше и больше охватывает меня. По инерции, я успокаиваю её, шепчу что-то ласковое. Она сначала начинает затихать, поворачивается и вдруг плюёт мне в лицо.
- Предатель!
Истерика. Просто истерика больного человека. Умом я всё понимаю, это не она, это болезнь. Но почему же так больно? Ненависть. Откуда в ней столько ненависти?
Утро. Серое безрадостное. Обычное. Жизнь по привычке. Завтра суд. Адвокат сказал, что добился того, чтобы дело рассматривалось присяжными. Так больше шансов на благополучный исход. Как будто он ещё возможен, благополучный исход...Неожиданно, ко мне приходит озарение. После завтрака я подхожу к "смотрящему" камеры.
- Дозу достать можешь? - Спрашиваю я, как можно увереннее. Ещё там, на свободе, я слышал, что в Сизо, за деньги можно достать всё что угодно.
- А деньги то у тебя есть? - Ухмыляется стальными зубами тот.
Я снимаю с шеи золотой массивный крест, который мне зачем-то передал адвокат.
- Хватит?
Урка пробует золото на зуб, разглядывает пробу и кивает. - Вечером. Тебе для кайфа или ..?
- Или. Сможешь?
- Хуйня вопрос. - Усмехается он.
- Алексеев! - Раздаётся из-за дверей.
"Наверно, опять адвокат". - Раздражённо думаю я. Но в комнате для свиданий я вижу Маринину мать. Она стоит спиной ко мне. Как всегда, элегантно одетая, с безукоризненной причёской. Лязгает стальная дверь, она оборачивается, и я опускаю глаза. Вместо моложавой красивой деловой дамы - придавленная горем женщина, с покрасневшими от слёз глазами.
- Скажи, зачем ты сделал это? Почему не обратился к нам, почему не нанял сиделку, не устроил её в интернат, в конце-концов! - Негромко кричит она.
У меня темнеет в глазах, кровь стучит в висках. - Она вас ненавидела. Она всех в последнее время ненавидела. Что вы знаете о том, как мы жили, как она жила? Что вы знаете о многочасовых истериках, голодовках, о том, как она пыталась разбить себе голову об стену, о невыносимых болях, которые её терзали и от которых не спасали никакие обезболивающие! Да, я эгоист, я не мог смотреть, как она страдает, потому что она это я, и я страдал вместе с ней. И я ненавидел себя за то, что здоров, отвратительно здоров. Но я готов был терпеть дальше всё это. Ради тех просветлений, которые были, пусть раз в несколько месяцев, но были. Только разве не больший эгоизм, продлять страдания близкого человека? Человека, который умоляет о смерти, когда не проклинает всё, что его окружает?
- Ты..
- Я оставил около неё таблетки и ушёл за продуктами. Это было её решение и мой выбор.
Мать Марины долго молчит, беззвучно плача. Потом, начинает говорить. Видно, что каждое слово даётся ей с трудом.
- В детстве, у Марины нашли психическое заболевание. Дурная наследственность, моя бабушка страдала от шизофрении, мама периодически лечилась в клинике. Мне повезло, а вот Марине... Мы нашли хорошего частного психиатра, и всё вроде бы прошло, она ничем не отличалась от остальных детей. И мы думали, что всё позади. Это уже потом, после того, как всё случилось, перерыв кучу литературы, я поняла, что беременность и тяжёлые роды могли спровоцировать болезнь. Во всё произошедшем виновата только я.
- Какая теперь разница, кто виноват. Её не вернуть.
- У тебя есть сын. Артём. Ваш с Мариной сын. Адвокат говорит, что у него есть все шансы добиться оправдательного приговора или условного срока. Ты нужен ему. Мы с отцом не вечны, что станет с мальчиком потом?
- А что я ему скажу, когда он вырастет и спросит, где его мама?
- У тебя будет время придумать.- К Марининой матери казалось, вдруг разом вернулась обычная выдержка и вместо раздавленной горем женщины, я увидел ту бизнесвумен, на которую Марина так не хотела быть похожей. Она протягивает мне стопку фотографий.
Я разглядываю снимок, на котором Артём, высунув от усердия язык, водит карандашом по бумаге, когда мне на плечо опускается тяжёлая рука.
- Держи. - Смотрящий суёт мне под подушку небольшой свёрток.
Почти всю ночь я ворочаюсь с боку на бок. Несколько раз хватаюсь за свёрток. Под утро забываюсь.
Парк, солнечный осенний парк. Небо ярко синее, какое бывает только в сентябре. Я качаю Артёма на качелях, слышен его радостный смех. Пахнет палыми листьями. Вдруг, моей щеки касается нежная рука. Таким знакомым прикосновением, что я оборачиваюсь. Но никого нет. Только ветер шелестит ветками деревьев.
Утром, я первым делом выкинул свёрток в парашу. Тщательно выбрился, как мог, привёл себя в порядок и стал ждать начала заседания.
На суде, я словно со стороны увидел всё, что с нами случилось за год. Пришли соседи по дому, мои и сослуживцы, друзья. Все те, от кого я так старательно отгораживался это время. Адвокат постарался на славу. Мне даже неловко было от той энергии, с какой он меня защищал. Кто же его нанял? После допроса Марининой матери, в которой она рассказала о её болезни, и приобщения к делу выписки из детской карты, я понял. К тому моменту, как мне было предоставлено последнее слово, в благополучном для меня исходе дела никто не сомневался. Правильно ли это было? Не знаю. Несколько секунд я молчал, собираясь с мыслями. Потом решился заговорить.
- Прежде всего, я хочу сказать, что признаю себя виновным в смерти жены. - При этих словах по залу пронёсся вздох. - Я виновен. И эта вина останется со мной до конца моей жизни. Сожалею ли я о содеянном? Не знаю. Окажись я в её положении, скорей всего, я предпочёл бы смерть, ежедневной боли. В своё оправдание я могу сказать только одно. Я клялся делить с ней горе и радость, здоровье и болезнь, уважать и защищать её. Я не смог ни защитить её не вылечить, и единственное, что мне осталось, это предоставить ей решать самой, что для неё лучше. Жить в страдании, или умереть человеком. Она решила, что смерть порой милосерднее жизни. И я уважаю её выбор.- Я замолчал. Я сам запутался. Теперь, я понимал, что, скорее всего решение Марины было продиктовано психической болезнью. Но может, и спасалась она не от болезни тела, а от болезни души, от ненависти и безумия, которые её пожирали?
Суд удалился на совещание. Меня признали виновным, но срок, как и ожидалось, дали условный. После оглашения приговора я не почувствовал радости, только смутное облегчение с примесью вины. Надо было начинать жизнь с начала...