Старая корякская легенда гласит: "Раньше везде простирался только один Великий океан и нигде не было видно ни клочка суши. Летел однажды над водной поверхностью великий бог Кутха-ворон, ловил чавычу. Много съел он этой рыбы, и тут вдруг попалась ему огромная рыбина. Схватил ее Кутха мощными когтями, высоко поднялся с ней в воздух и полетел в свой дом, на одинокую скалу, возвышающуюся над морской гладью. Но сильной слишком оказалась рыба. Стала биться в когтях у ворона и вырвалась на свободу. Не захотел Кутха подбирать ее, так как был сыт. А чавыча упала в воды океана, и образовалась в том месте суша, своими очертаниями похожая на рыбу".
Так и появилась земля Уйкоаль -- "большая река".
Со временем Кутха населил ее охотниками и рыбаками и дал им разные названия: коряки, ительмены, эвены и чукчи.
С тех пор и живут эти народности на камчатской земле, и милее ее нет для них ничего в целом свете.
Посчастливилось и мне пожить на полуострове Камчатка и встретиться с такими непохожими на нас людьми -- детьми природы -- местным населением земли Уйкоаль. Проникнуться любовью, восхищением и трепетным уважением к жителям и этому неповторимому уголку природы.
Жили мы тогда в поселке Ильпырский. Наш дом стоял на узкой береговой полосе, омываемой водами могучего Тихого океана. Детей моего возраста в этом населенном пункте было очень мало, и я с раннего детства привык к одиночеству.
Во времена летних каникул один бродил по тундре, собирая щедрые дары природы: ягоды (бруснику, морошку, шикшу), грибы (подосиновики и подберезовики), которые в этих краях просматриваются далеко в низкой тундровой траве, возвышаясь даже над стелющимися, низкорослыми карликовыми березками и осинками, приютившими их около своих корней.
По осени мы с отцом часто ходили, гуляли по здешним местам, собирали шишки кедрового стланика, с трудом пробираясь сквозь непроходимые, колючие заросли, тянущиеся по тундре на десятки и даже сотни метров. Но куда только не залезешь ради любимого лакомства -- кедровых орешков!
На маяке, ближе к обрыву возвышалась огромная скала (может, эта та самая, на которой когда-то в древности располагалось гнездо ворона Кутхи). Ее облюбовали многочисленные морские птицы. Между собой, местные жители называли ее "птичьим базаром".
Скала и. вправду, напоминала рынок. Шум, гам, птичье разноголосье оглушали, и мало кто отваживался лазить туда за яйцами. Небезопасно: крутой подъем -- можно сорваться, да и пернатые, встревоженные появлением чужака, могли заклевать. Я не лазил никогда. Не потому что трусил, а, просто однажды попробовав сырое яйцо кайры, тут же его выплюнул. Ужасный рыбный привкус отбивал всякое желание есть такие "деликатесы".
По одной из сторон от косы виднелся остров Верхотурова. Отец рассказывал, что там находится заповедная зона и попасть туда можно лишь на катере. В ясную, тихую погоду, когда ветер успокаивался и на водной глади наступал полный штиль, очертания незнакомой для меня земли отчетливо просматривались.
В такие моменты я стремглав бросался домой, хватал мощный морской бинокль и довольный, с бешено колотящимся сердцем, замирал у края песчаной косы. Часами мог, не отрываясь от окуляров, предаваться созерцанию таинственного берега. Но обычно ничего нового я там никогда не замечал. Одна и та же картина. На восточной оконечности виднелся каменный крест. Стаи многочисленных птиц постоянно кружились над ним. И внезапно испуганные каким-нибудь хищником, по большей части песцом, время от времени нарушали тревожным криком своим покой безлюдного островка природы.
-- Что это за крест виднеется там? -- спросил я однажды отца.
-- Там находится могила зверолова. В давние времена он выбрал этот остров под свой дом. Жил там, охотился. Раз в месяц к нему причаливал катер и забирал заготовленную им пушнину. Внезапно при загадочных обстоятельствах он умер, его похоронили здесь же. После этого почему-то никто больше не захотел селиться на этой земле. А потом остров превратили в заповедную зону...
По другую сторону косы располагалась лагуна. Почти всегда тихая, спокойная она лениво катила свои воды вдаль. В ней мы любили ловить крабов.
Обычно поутру отец будил меня, и мы, наскоро перекусив, отправлялись на "охоту". Брали с собой всегда одни и те же "снасти" -- оцинкованное ведро и лыжную палку с заостренным гвоздем на конце.
Раннее утро. Зябко еще. Светлая полоска неба на горизонте постепенно увеличивается под настырным давлением солнечных лучей. Отлив. Вода ушла далеко, и все прибрежное пространство поблескивает драгоценной россыпью, искрится от обилия яркого света. Водная стихия на время отступила, обнажив сырой песок со множеством ямок, наполненных мутноватой водой. Вот тут-то и прячется наша "добыча" -- крабы.
Подходим к одному из малюсеньких озерцов. Так и есть. Сидит стригунок, растопырив в нашу сторону свое единственное оружие -- клешни: правую -- большую боевую и левую -- маленькую, будто недоразвитую. Отец ловко хватает его за заднюю "ножку" и быстро опускает в ведро -- попался "глупыш". Я пока побаиваюсь ловить крабов: нет у меня еще такой сноровки, как у отца. Чуть зазеваешься -- и можешь остаться без пальцев. Пробую "насаживать" крабиков на свое орудие ловли.
Так мы и бродили с отцом обычно часа два: он ловил, а я наблюдал и учился. За это время ведро наполнялось почти до краев, и мы, довольные богатым "уловом" отправлялись домой...
Это были самые счастливые моменты моего детства!
За лагуной, через Анапкинский пролив находилось стойбище кочевников-оленеводов. Весной они пригоняли сюда, на сочные луга тундры, стада оленей отъедаться за долгую, полуголодную зиму. Ставили свои жилища -- яранги. Время от времени были видны даже отблески костров. Побывать в гостях у местных народностей стало моей навязчивой мечтой.
Однажды я все-таки упросил отца, и он взял меня с собой через пролив. Шли мы на весельной лодке: отец греб, а я сидел на носу и с все возрастающем нетерпением и нескрываемым любопытством вглядывался в постепенно приближающийся незнакомый берег Анапки.
Начал накрапывать мелкий, холодный, противный дождик, немного подпортивший мне настроение: не хотелось появляться перед оленеводами в мокрой одежде. Но дождь вскоре прекратился, и, как бы услышав мою немую просьбу, из поредевших облаков в образовавшееся оконце торопливо выглянуло весеннее солнышко.
Нас давно заметили и встречали всем стойбищем: появление новых людей -- всегда для местных народностей событие. На берегу толпилось множество мужчин, женщин, детей, стариков. Все они были одеты в меховые куртки со смешными шапками на головах.
Позже я узнал, что одежда у оленеводов сплошь ручной работы. Женщины в стойбище очень искусные рукодельницы. Старшие мастерицы с малых лет обучают девочек искусству бисероплетения, тонкой выделке шкур. Вышитые бисером шапки называются малахаи, меховые куртки -- кухлянки, обувь из мягкой оленьей кожи шерстью наружу -- торбаза. Есть рабочая одежда, в которой оленеводы ходят за оленями, есть праздничная -- для особых случаев.
Рассмотрев, кто едет, жители стойбища обрадовались, как маленькие дети, приветствуя старого знакомого -- моего отца. Они восторженно кричали и размахивали руками. Пока мы плыли, отец наставлял меня: "Первый не заговаривай -- жди, когда спросят. По сторонам не смотри. Если на что-нибудь посмотришь, они считают, что эта вещь тебе понравилась, и дарят ее. На детей это, правда, не распространяется, так как они любопытны, но все же не пялься зря".
Тем временем лодка уткнулась в берег, и множество рук протянулось к нам.
-- Слава, это твой сын? -- спросил коренастый старик в рваной меховой куртке без шапки, совсем неприметный в толпе.
-- Да, его зовут Андрей.
-- Андрейка. Хорошо, однако, -- проговорил он и неуклюже погладил меня по голове. Рука у него оказалась на удивление очень тяжелой, несмотря на его маленький рост.
-- Пойдем к нам, -- сказал он, и повел нас в стойбище, где во множестве стояли высокие передвижные жилища оленеводов-кочевников -- яранги.
Они возникали, словно сказочные шатры. Высокие, островерхие, обшитые оленьими шкурами. У одной из яранг был поднят полог, и я осмелился заглянуть внутрь. В середине свободного пространства располагался очаг, сложенный из камней. Прямо над ним зияло синим оконцем неба дымовое отверстие. Другая половина помещения была завешана шкурами -- там находилась спальня. На стене висели арканы из сыромятной кожи, ножи и амулеты -- деревянные изображения богов домашнего очага. Вот, пожалуй, и вся нехитрая обстановка своеобразных домов кочевников-оленеводов.
Возле каждой яранги виднелись собаки. Это были не простые дворняги, бегающие у нас по поселку, а крупные, похожие на волков, псы. Таких я видел только на картинках в книжках. Они смотрели на нас умными глазами, провожая наблюдательными взглядами, но никто из них так и не залаял. Собаки спокойно лежали, лишь слегка навострив треугольные уши.
-- Это лайки, -- заметив мое удивление, пояснил отец. -- Очень смелые и сильные собаки -- настоящие друзья коряков. Незаменимые помощники и непременные спутники кочевников-оленеводов.
Мы вышли на поляну. Тундра предстала передо мной во всем своем великолепии: везде, куда хватало глаз, расстилался зелено-буро-желтый ковер из ягеля и ранних тундровых трав. Он простирался до самого горизонта, и по нему бродили тысячи и тысячи копытных -- сплошная, живая, шевелящаяся серовато-коричневая массаиз грузных оленьих тели торчащих в разные стороны извилистых рогов. Казалось, эти животные заполонили собой всю тундру.
Самцы стояли, как всегда в оцеплении, настороже. И в любую минуту, по первому тревожному сигналу вожака, стадо готово было обратиться в бегство. Маленькие оленята шумно резвились возле своих родителей. Важенки-самки терпеливо стояли, переминаясь с ноги на ногу, и молча, с наслаждением поедали первую, но уже сочную траву. Красавцы-самцы хвастались друг перед другом своими новыми красивыми шубами. Серебристо-серые, переливающиеся на солнце разными оттенками стального цвета, с богатыми бурыми воротниками, украшающими шеи этих благородных животных. Но, конечно же, самыми изумительными были их рога. Ветвящиеся в разные стороны, они смотрелись на голове копытных, будто причудливая корона.
Некоторые из наиболее крупных самцов пробовали свои силы в схватках. Пристально вглядываясь в противника, они медленно сближались, стараясь принять возможно более агрессивный вид, угрожающе мотая головой. Уже при этом более слабый нередко признавал себя побежденным, и поединок этим ограничивался.
Однако так происходило не всегда. Обычно же подобный пролог заканчивался схваткой. Разветвленные рога самцов этих копытных способствуют тому, что при столкновении развилки и отростки рогов одного, предотвращая ранения, входят в развилки рогов другого. Освободиться сами, без посторонней помощи они не могут. И стараются поломать, вывернуть из головы рога своего противника и повергнуть, повалить его на землю.
Бывало и гораздо хуже. Поэтому к дерущимся тотчас устремлялись пастухи оленеводы, чтобы разнять драчунов. Олени могли получить в драках серьезные повреждения. Нередко после таких вот "проб на силу" приходилось убивать раненых, покалеченных животных, так как порой они не в состоянии были продолжать дальнейший путь по тундре.
Олени -- это бесценное богатство северных народов. Эти животные помогают коренным жителям Камчатки выживать в нелегких погодных условиях полярной тундры. Коряки едят оленье мясо, из шкур шьют одежду, покрывают снаружи и изнутри яранги. Олени -- их единственное средство передвижения.
Возле жилищ женщины были заняты повседневными делами. Одни выделывали шкуры. Острыми скребками они снимали жир, потом растягивали шкуру на деревянный каркас и сушили на солнце. Другие готовили пищу в больших котлах. В кипящую воду бросали тонкие куски оленьего мяса, и, не дав им полностью свариться, доставали и раскладывали на деревянные дощечки для подвяливания на солнце. Лишь после этой процедуры мясо считалось готовым к употреблению. Пищу ели пресную: не потому, что не было соли, а просто так привыкли.
Старика звали Прокопий. Непривычное имя, да еще вдобавок старославянское. Дело в том, что когда в давние времена крестили местные народы Камчатки, им давали имена по святцам, и теперь среди них сплошь и рядом встречаются Проклы, Василии, Сергеи, Харитоны, Кондратии...
Прокопий был старшим в стойбище. Рядом с ним трудились и два его сына. Проведя небольшую экскурсию по стойбищу, старик привел нас к своей яранге, возле которой на костре клубился ароматными парами большой котел.
-- Мясо будем есть, однако, -- сказал он и улыбнулся по-детски простодушно.
Отец достал из рюкзака две большие пачки чая.
-- Это тебе, Прокопий. -- Видя, что старик мешкает, колеблясь принимать подарок, добавил: -- Ну же, бери.
Наконец, оленевод степенно принял чай и тут же понес его, держа как драгоценность, внутрь яранги.
-- Любят они чаи гонять,-- произнес отец,-- да и крепкий пьют, сам увидишь.
Вскоре вернулся Прокопий, неся стеклянную литровую банку, чем-то заполненную до самого верха.
-- Это олений жир,-- пояснил он, обращаясь к отцу. -- Давай мальчонке по ложке в день: никогда болеть не будет. Еще смазывать им хорошо ожоги. Заживляет шибко быстро.
-- Спасибо, Прокопий, -- поблагодарил.
-- На здоровье, а сейчас кушать будем, однако.
На большой оленей шкуре, разосланной прямо на лужайке, около входа в ярангу появились обычные кушанья оленеводов: деревянное блюдо с дымящимися кусочками мяса, вяленые куски оленины и печеная рыба. Еда была необыкновенно вкусная, и я попробовал все, что находилось на "столе".
Потом Прокопий взял большой, весь закопченный чайник, набрал в него воды и повесил над костром. После закипания высыпал в него всю пачку чая, добавил листьев брусники и сушеных плодов шиповника. И вскоре все наслаждались ароматным, целебным чаем. Старик прихлебывал маленькими глотками обжигающий напиток, и обветренное, грубое лицо его светилось счастьем. Один я никак не мог попробовать чай, а все дул в кружку и ждал, пока он остынет...
День пролетел незаметно, как одно мгновение. Столько ярких впечатлений и событий! А сколько всего нового и интересного я узнал за то короткое время, что провел в стойбище оленеводов!
К вечеру мы отплывали на свою сторону. Прокопий и два его сына погрузили нам в лодку полтуши оленя. И долго потом стояли на берегу лагуны, провожая нас грустными взглядами, смотря, как мы постепенно удаляемся от берега, все больше и больше растворяясь в вечерней предзакатной дымке.
Белесовый туман, концентрируясь, постепенно густел, обволакивая мягкими, пушистыми мазками водную морскую гладь. Я стоял, выпрямившись в лодке, и, не отрываясь, с грустью смотрел на людей, стоящих на берегу, до тех пор, пока сплошная стена туманной дымки не встала между нами и не скрыла их от меня навсегда...