Матвеев Игорь Александрович : другие произведения.

Записки 13-го. Дурацкий роман

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман, написанный в середине 70-х и пролежавший "на полке" более 15 лет. Опубликован в сокращении в белорусском журнале "Крыница" (Родник) в 1993 г. Такого вы еще не читали!

ИГОРЬ МАТВЕЕВ

ЗАПИСКИ 13-ГО. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Действующие лица:

  
   Дима (он же Катя) - мальчик, которого уронили в колодец
   Евлампий - журналист, человек, которому государство задолжало слона
   Мама Александра и папа Борис - соответственно, мачеха и пачеха Димы
   Евгения и Иван - родители Димы
   Женщина-невропатолог - дура
   Профессор Заднепровский И.А. - специалист по детям, уроненным в колодец
   Лидия Львовна - дура
   Святский И.М. - человек, никогда не испытывавший потрясений
   Матвеев И.А. - усталый полковник милиции
   Дуршлаг А.И. - председательша колхоза "Заречный"
   Агрофобов - гражданин, который морочил голову гражданке Дуршлаг
   Поддубин - поэт-шизик
   Бестия Л. - литконсультант, гад
   Трулин - государственный преступник
   Четыре гостя из далекой Африки
   Мызюк - образцовый солдат на посту
   Боря - первый секретарь горкома
   Вячеслав Григорьевич - орангутанг

ПРОЛОГ. ЯИЧНИЦА

   16 июня 197... года около 12 часов дня на центральной улице города Н. появился молодой человек с длинными волосами, который нес в правой руке сковородку. На ней покоилась яичница из двух яиц. Прохожие провожали странную фигуру недоуменными взглядами.
   Молодого человека звали Дима. Он прошел с яичницей полквартала и при переходе улицы в неположенном месте был остановлен милиционером Бельмутовым. Бросив непонимающий взгляд на сковородку, которую Дима переложил из правой руки в левую, Бельмутов предложил нарушителю заплатить штраф.
  -- За что? - поинтересовался тот.
  -- За переход улицы в неположенном месте, - с готовностью объяснил милиционер.
  -- Я не переходил улицу в неположенном месте, - подумав, сказал Дима.
  -- А что же вы делали - перелетали ее? - с ехидством осведомился Бельмутов.
  -- Нет, - спокойно возразил молодой человек. - Я переносил через дорогу яичницу.
   Бельмутов ненадолго задумался. Вроде бы нарушитель был в чем-то прав. Но в чем-то и неправ. Однако ухватить эту тонкость было трудно.
   - А почему вы не переносили яйца в установленном месте? - нашелся Бельмутов.
   - А разве в правилах дорожного движения оговариваются переходы для переноски яичниц или, как вы изволили выразиться, яиц? - парировал Дима.
   Милиционер опять задумался. Правда, здесь и думать-то было нечего: в правилах дорожного движения действительно не оговаривались переходы для переноски яичниц. Ни подземные, ни надземные. И все же Бельмутов решил не сдаваться.
   - Но переносили-то вы свою яичницу, переходя улицу? - тоном, не допускающим возражений, проговорил он.
   - Но переходил-то я улицу, перенося яичницу! - немедленно возразил Дима.
   - Вы грозили созданием аварийной обстановки в районе передвижения транспортных средств чем потенциально способствовали увеличению числа дорожно-транспортных происшествий! - на одном дыхании, без знаков препинания выдал Бельмутов.
  -- Нет, - коротко ответил молодой человек.
   "Во непрост!" - подумал милиционер.
   Тем временем вокруг стала собираться толпа. Сначала думали, что столкнулись две машины, и были несколько разочарованы тем, что не столкнулись. Потом увидели молодого человека со сковородкой и стали обмениваться репликами насчет того, что психбольницы, видимо, перешли на хозрасчет и держать психов стало невыгодно. Были, однако, и другие мнения.
   - Совсем распоясались эти волосатые! - возмущенно проговорила пожилая женщина с распухшей хозяйственной сумкой в руке. Ну, я понимаю, мы тоже были молодыми, но...
  -- Вы неправы, - мягко возразил ей интеллигент, которым, как известно, и положено возражать мягко. - Юноша, очевидно, самовыражается.
  -- Рожается, - сказал кто-то и хихикнул.
  -- Молодой человек! - окликнул Диму интеллигент. - А может, вы протестуете? Тогда позвольте узнать, против чего?
  -- Еще пять минут назад ни против чего, - охотно ответил Дима. - А сейчас против запрещения гражданам переносить яичницы. Независимо от их возраста, национальности и вероисповедания. - И он строго посмотрел на Бельмутова.
  -- Можете идти, - поспешно произнес тот.
   Дима уже собрался продолжить путь, как вдруг увидел в толпе зевак знакомую худощавую фигуру Евлампия. Молодой человек кивнул ему и стал пробираться сквозь толпу, держа сковородку на уровне груди.
   - Я все слышал, - начал Евлампий. - Это возмутительно! До сих пор в городе не оборудовано ни одного перехода для переноски яичниц! Я сегодня же дам материал в газету!
   Заметка Евлампия на четвертой странице местной газеты появилась через два дня. Она называлась "Когда же, наконец?" В ней говорилось:
   "На днях автору этих строк пришлось стать свидетелем не совсем приятного эпизода, имевшего место на одной из центральных улиц нашего города. Молодой человек, переносивший через дорогу яичницу из двух яиц, был задержан и едва не оштрафован.
   Подобного происшествия можно было бы избежать, если бы городские власти своевременно позаботились об оборудовании специальных переходов для граждан, желающих носить яичницы или другие кулинарные изделия по улицам нашего города.
   Проблема переноски яичниц в Н. с его почти сорокатысячным населением стоит очень остро. Пора, наконец, решить ее".
  

203-й сантиметр. ПОДАРОК

   Клянусь писать правду, правду и ничего, кроме правды. От первой и до последней строчки. Если получится.
   У моей матери никогда не было детей. Такой парадоксальной фразой решил начать я свое повествование, чтобы, по возможности, побыстрее заинтересовать читателя. Должен сразу оговориться: речь идет о мой неродной матери, или, если угодно, мачехе, хотя у нас образ мачехи ассоциируется с нехорошим персонажем народных сказок, а это была добрая и милая женщина. Во времена описываемых событий выращивать детей в пробирках еще не научились, из чего сообразительный читатель может догадаться, что я родился у другой женщины. Так оно и было. Но - обо всем по порядку.
   Много лет назад моя неродная мать - ее зовут Александра - была молодой и, как водится у женщин в молодости, красивой. Она, кстати, и сейчас еще ничего. В нее влюбился один молодой человек, мой будущий отчим, Борис. Влюбился до такой степени, что даже женился. Детей, однако, у них не было. За много лет совместной жизни им так и не удалось родить ни одного ребенка, несмотря на то, что стараний к этому они приложили, Бог свидетель, немало.
   А у Александры есть сестра, Евгения. Она проживает в том же городе, который я из некоторых соображений буду называть городом Н. И у нее этих детей, простите за выражение, было навалом: последним родился ребенок под порядковым номером 13 - это был я.
   После десятого ребенка государство отметило заслуги Евгении орденом "Мать-героиня" и, пожав ей руку, пожелало дальнейших успехов. Так оно и случилось - через год у нее родилась двойня. На дюжине Евгения с супругом решили остановиться, но видимо чисто по инерции появился еще и я. А раз так - не топить же, верно?
   Думаю, что я родился девочкой, потому что мама назвала меня Катей, правда, без ведома папы. Папа же, узнав об этом, заявил, что двух дочерей в их семье достаточно, и переименовал меня в Диму. Так что потом я стал мальчиком.
   Если счастье женщины - в детях, то Евгения была в 13 раз счастливее женщины, имеющей одного ребенка, в 6,5 раза - имеющей двух, а во сколько раз она была счастливее Александры и говорить неудобно.
   И вот однажды бездетная Александра пришла в гости к многодетной Евгении, и сестры завели разговор. О чем могут беседовать замужние, не совсем молодые (или совсем не молодые) женщины? Увы, уже не о танцах и кавалерах, а о мужьях и магазинах. Еще они говорят о детях, но в нашем случае эта тема была скользкой: говорить о детях с бездетной женщиной - все равно что приглашать на прогулку безногого. Тему затронула сама Александра. В какой-то момент беседы у нее вырвалось: "Эх, Женя, а жизнь-то проходит!" После нескольких столь же метких замечаний Александра объявила, что они с мужем решили усыновить ребенка.
   Видимо тогда у Евгении и родилась идея. Вы, наверное, уже догадываетесь, какая. Верно: Евгения решила отдать меня сестре. Что? Только давайте без этого. Не в детдом же или еще каким-нибудь чужим людям, а родной сестре, к тому же проживающей с ней в одном городе. И вовсе не бесчувственность руководила ею, а, наоборот, сочувствие к Александре, которая еще ни разу в жизни не испытала счастья держать на руках орущего и описанного - или даже хуже - ребеночка. И материнский инстинкт был у Евгении на месте, а вот молоко, кстати сказать, пропало. И никогда она не стала бы затевать подобное мероприятие, если бы не была уверена, что Александра примет меня, как родного. В общем думайте, что хотите, дорогие читатели, а я лишь констатирую факты.
   Евгения посоветовалась с мужем. Ее супруга, в принципе, утомлял не столько процесс создания детей, сколько их воспитание, поэтому он довольно легко согласился. Передачу меня решили оформить как подарок. Но тут оказалось, что в нашем законодательстве нет ничего насчет дарения детей, и Евгения с Иваном (так зовут ее мужа, моего отца) потратили немало времени и сами знаете чего, убеждая чиновников позволить им сделать по-своему и до поры до времени не посвящать Александру и Бориса в таинство происходящего. В конце концов канцелярская братия провела по своим документам акт дарения как усыновление, а на остальное закрыла глаза.
   Сюрприз решили приурочить ко дню рождения Александры, который был 8 июля. В тот год ей исполнялось... впрочем, о возрасте женщины, которая уже в возрасте, говорить не совсем удобно. Скажу лишь, что если бы на праздничном столе стоял торт с зажженными свечами, люстру в комнате можно было бы и не включать. Пригласили самых близких друзей (из нужных - только двоих) и, разумеется, Евгению с мужем. О готовящемся сюрпризе Александра с Борисом не имели ни малейшего понятия.
   Все, как водится, принесли милые безделушки: пепельницу в виде бегемота с надписью "Сухумский обезьяний питомник", соковыжималку, настенные часы (из которых Александра довольно скоро сделала напольные, уронив их на пол с полутораметровой высоты) и еще что-то. Мой будущий отчим Борис подарил Александре трехтомник Дюбель-Филаретова, мыслителя середины позапрошлого века, в очень красивом переплете.
   Когда все поздравления были приняты и подарки вручены, пришло время садиться за стол. Александра, вся такая красивая, - в новом платье и с химией на голове, посмотрела на часы и сказала:
  -- Что-то Евгения с Иваном задерживаются.
   Те действительно задерживались, поскольку в тот самый момент, когда они собрались уходить, я обкакался. Ликвидировав последствия инцидента, они поспешили на день рождения.
   И вот в квартире Александры и Бориса раздался звонок. На пороге появились Евгения Константиновна и Иван Дмитриевич со свертком, в котором находился ваш покорный слуга. Евгения и Иван пожелали Александре долгих лет жизни, счастья и всего-всего самого, а потом протянули ей меня в голубом одеяльце, перевязанном красной ленточкой.
   - На, Александра. Это тебе от нас. На добрую память. Ленточку разрезать не надо.
   Увидев, что лежит в свертке, Александра всплеснула руками:
   - Нет, нет, ни за что! Этого я принять не могу! Щенок там или котенок - это еще куда ни шло, но это...
   - Бери, Александра, бери, - принялся добродушно уговаривать Иван. У нас еще есть.
   Мою нынешнюю мать долго убеждали, заверяли, что юридически все улажено, и что если постараться, то мне будет так же хорошо у новой матери, как и у старой. Наконец, и Борис пришел в себя. Он пообещал, что вместо зарядки будет отныне бегать в молочную кухню и - эпизодически - стирать пеленки. От долгих споров и шума я расплакался и в какой-то степени обмочился.
   Евгения с Александрой унесли меня в соседнюю комнату и перепеленали. Когда они вернулись и сели за стол - гости под руководством Бориса уже пропустили по первой - Александра, положившая меня в глубокое мягкое кресло в углу комнаты, просто не спускала с меня счастливого взгляда. Она напоминала маленькую девочку, которой подарили куклу с закрывающимися глазами. А Евгения с Иваном смотрели на меня немного грустно: что там ни говори, а им было жалко расставаться со своим ребенком - пусть даже под несчастливым порядковым номером.
   Так из племянника Александры я превратился в ее сына.
  

203-й сантиметр. ПАДЕНИЕ В КОЛОДЕЦ

   Вскоре после передачи меня в эксплуатацию другой женщине случилось чрезвычайное и почти трагическое событие.
   Как раз во времена описываемых событий у моих новых родителей - в дальнейшем я буду звать их папа Борис и мама Александра - подошла ( а точнее, подползла) очередь на квартиру. Эта самая квартира находилась на четвертом этаже пятиэтажного дома. Как часто бывает в новых домах, вода из кранов текла с такой примесью ржавчины, что зачастую напоминала крепко заваренный кофе. К счастью, неподалеку от дома с незапамятных времен стоял колодец, снабжавший водой окрестных жителей задолго до того, как был спроектирован новый район.
   К этому колодцу и устремилась мама Александра, затеявшая в тот день стирку белья. В одной руке она держала меня, в другой - ведро. По дороге она остановилась поболтать с соседкой и та, потрепав меня за пухлую щечку, сказала, что я миленький мальчик и очень похож на папу Бориса. Что разумеется, было неправдой. Сами понимаете, почему. Просто она была не в курсе того, как я оказался в семье Александры и Бориса.
   Потом мама Александра двинулась дальше. Ярко светило солнце и ничего, как говорится, не предвещало. Все так же держа меня в левой руке, Александра сняла с крюка колодезное ведро и, притормаживая в?рот, стала спускать ведро в темную бездну.
  -- Шура! - позвал ее кто-то громко и неожиданно.
   Александра резко обернулась - сверток со мной полетел в зияющую черную пасть колодца.
   На этом следовало бы поставить точку в рассказе о короткой жизни ребенка, полностью подтвердившего свой несчастливый номер. Если бы я бултыхнулся в воду. Но я этого не сделал. Сверток, не долетев до воды каких-то полтора метра, зацепился за ржавый крюк, торчавший из стенки. Я повис ножками вверх, взирая на черную поверхность воды у себя над (или под?) головой. В ней отражалось далекое небо и облака. Впрочем, мне было не до лирики.
   Так я висел не менее получаса, пока мама Александра громко и надрывно кудахча, бегала вокруг колодца, а несколько подоспевших прохожих организовывали спасательные работы. Какой-то смельчак, обвязавшись веревкой, спустился в колодец и извлек меня из его чрева. (Александра потом поставила ему бутылку). Когда я вторично появился на свет Божий - впервые это было, когда меня рожали, - то приподнялся в своем свертке, внимательно оглядел сбежавшихся зевак, глубоко и нервно зевнул - и уснул.
   Мама Александра помчалась в поликлинику. Там сидела и стояла очередь гражданок с детьми, жаждавших получить бесплатно квалифицированную медицинскую помощь. Как известно, поликлиник без очередей не бывает так же, как, скажем, зубов без кариеса. Мама, держа в одной руке меня, в другой - талончик на прием с порядковым номером то ли 345, то ли 543, пошла напролом.
   - Куда прете, женщина? - вежливо остановили ее. - Не видите - очередь?
  -- Мне срочно, - сообщила Александра.
  -- Всем срочно, - последовал классический ответ и не менее классическое дополнение: - Умная больно.
  -- У меня грудной ребенок, - сказала Александра.
  -- У всех грудные, - заметила мамаша, рядом с которой стоял долговязый отпрыск, наверняка уже научившийся смолить бычки за углом школы.
   Положение негра, попавшего на собрании членов ку-клукс-клана, было бы куда менее опасным, нежели положение Александры, пытавшейся прорваться в заветный кабинет. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в это время дверь не открылась и доктор, высунувший голову и без энтузиазма оглядевший граждан, не бросил раздраженно:
  -- Проходите, женщина!
  -- Она без очереди! - взвыла очередь, но Александра уже проскочила внутрь и носком ноги захлопнула за собой дверь.
   Врач, выслушав маму, по-быстрому осмотрел меня и заверил, что поводов для беспокойства нет. Разумеется, когда за дверью тоскует три с лишним сотни человек, беспокоить врача будет совсем другое.
   Весь обратный путь из поликлиники мама Александра плакала и смеялась сквозь слезы, целовала меня и, прижимая к груди, называла своим маленьким, миленьким сыночком. Я молчал.
   С этого самого дня я и стал страдать некоторыми странностями. Теперь я очень редко плакал, но и совсем не улыбался. Я упорно не желал учиться ходить, справедливо полагая, что спешить здесь не стоит: за жизнь еще и настоишься, и находишься. Говорить я также не торопился - не знаю, как кому, а мне было стыдно нести чепуху типа "ба-ба" и "ля-ля". Сразу хотелось сказать что-нибудь дельное, поэтому я предпочитал пока молчать. Я стал долго спать, а а когда просыпался, то все равно было похоже, что я спою с открытыми глазами. В общем, меня уронили в колодец - и этим все сказано.
   Моя родная мать, Евгения, узнав о происшествии, очень рассердилась. Под горячую руку, она даже хотела отобрать меня у Александры. Однако потом, несколько успокоившись, она указала на недопустимость роняния меня в дальнейшем колодцы, канавы, ямы, а также просто на землю и все-таки оставила своего тринадцатого ребенка у мамы Александры.
  

204-й сантиметр

  
   К шести годам я стал высоким худеньким молчаливым мальчиком. Александра, на всю жизнь запомнив происшествие с колодцем, никуда не отпускала меня одного. Постепенно я становился тем, кого называют "маменькиными сыночками". Купаться на речке мне не разрешали по причине потенциальной простуды. По той же причине не ел я и мороженого. Кошек мне запрещали трогать, поскольку последние зачастую представляют источник заразы. Гулять во дворе без папы и мамы я не мог вследствие дурного его, двора, влияния. В жаркие солнечные дни я выходил на улицу только в белой идиотской панамке, чтобы не перегреться, а в пасмурные дни сидел дома, чтобы не промочиться. Рыбий жир лился в меня рекой. Что и говорить, поздний ребенок - большая проблема для... самого ребенка.
   Игрушек было у меня навалом, но любимая только одна - большая кукла Лена, которую мне по ошибке подарили поддавшие мамины сослуживцы. Странно, что среди обилия "мальчишеских" игрушек - машинок, солдатиков, пистолетов и кубиков - я больше всего любил куклу. Впрочем, в детстве меня уронили в колодец.
   Когда Александра уходила куда-нибудь надолго и запирала меня в квартире, предварительно спрятав спички и отключив газовую плиту, я забирался на подоконник, усаживал рядом куклу Лену, и мы вместе наблюдали уличную жизнь с высоты четвертого этажа. Я был благодарен Лене за то, что она так терпеливо делит со мной комнатную скуку.
   На улице, несмотря на насмешки мальчишек, я всегда таскал Лену с собой. Папа Борис, который хотел воспитать из меня настоящего мужчину и даже купил для меня с этой целью полуторакилограммовые гантели, в конце концов устал бороться. Светлое платьице Лены периодически пачкалось, Александра стирала его вместе с куклой, поскольку оно было приделано к туловищу намертво. Через некоторое время платьице от этих стирок порядком пообтрепалось, и моя симпатия стала походить на жертву кораблекрушения, вынужденную долгое время жить на необитаемом острове. Но такой она мне нравилась даже больше.
  

МЕШКОМ ИЗ-ЗА УГЛА

   Как-то я шел с Александрой и Леной в "Гастроном". Погода стояла жаркая, и на моей голове красовалась неизменная панамка. Мама, по обыкновению, крепко державшая меня за руку, рассеянно смотрела на витрины магазинов. Ничего не предвещало и на этот раз ...
   Случайно оглянувшись, я увидел огромного грязного пса, следовавшего за нами на расстоянии трех - четырех шагов. Если бы я показал его маме Александре, она тут же взяла бы меня на руки. Но согласитесь: в шестилетнем возрасте стыдно кататься на руках у мамы. (А в куклы мальчишке играть не стыдно? - спросит иной читатель. Увы, такой уж я был противоречивой личностью).
   Итак, я промолчал. И вот, когда мы были уже на пороге "Гастронома", пес одним прыжком настиг меня, выхватил из моих рук куклу и скрылся за углом. Все произошло так стремительно, что я не смог объяснить ему, что кукла пластмассовая, а потому несъедобная. Я рванулся вслед...
   Сильный удар опрокинул меня навзничь. Белые облака в небе, которые я увидел в последний миг, рванулись куда-то вбок, потемнели и исчезли.
   Когда я очнулся, то увидел заплаканное лицо склонившейся надо мной Александры и толпу зрителей. Все было как шесть лет назад. Позже я узнал, что меня ударило мешком с цементом, который рабочие сгружали с трактора за углом. Мама подхватила меня на руки и пыльно-серого понесла в поликлинику. Ту же самую, что и шесть лет назад. И очередь была вроде бы та же самая, будто скандальные граждане с чадами и жили в поликлинике. И даже врач оказался тем же. По-видимому, он не узнал Александры, потому что осмотрев и ощупав меня, сказал:
   - Н-да... Лет шесть назад у меня был подобный случай. Прибегала одна мамаша - ее грудной ребенок упал в колодец. (Мама Александра прикусила губу). Глубиной, чтобы не соврать, метров двадцать. И ничего, знаете, никаких отклонений. Я, правда, не знаю, как он сейчас.
   Александра промолчала. Доктор щупал мне руки и ноги, а она стояла, заплаканная, и теребила пыльную панамку.
   Доктор снял очки, почесал переносицу и переспросил:
  -- Так вы говорите, мешком с цементом?
   Мама кивнула.
   - Здесь не болит? А здесь? Голова не кружится? - спрашивал доктор, надавливая мне то там, то здесь. Я мотал головой. Откровенно говоря, в тот момент я думал только о том, куда собака девала мою Лену.
   - Пусть полежит денек, - сказал доктор, когда пять минут, отведенные ему на осмотр пациента, пусть даже и стукнутого мешком, истекли. - Но странно... странно. Даже ни одной царапины. Значит, мешок? С цементом?
   Александра взяла меня на руки, хотя я вполне мог передвигаться самостоятельно, поблагодарила доктора и вышла. Очередь зашипела ей вслед, как всегда шипит очередь, когда кому-то удалось пройти без очереди.
   А кукла Лена пропала на много лет.

* * * * * * * * * *

   Подошло время собираться в школу. Мы отправились на медкомиссию.
   Предварительно я пописал в баночку, покакал в коробочку, и мама тщательно упаковала эти "образцы", как будто они были доставлены с поверхности Марса и представляли для науки страшный интерес.
   "Глазника" и "ухо-горло-носа" я прошел без затруднений: первый похвалил меня за соколиное зрение, а второй отпустил сомнительный комплимент насчет моих ушей, огромных, как у индийского слона. Зато невропатолог...
   Это была толстая, очкастая тетя с небольшими усиками и бородавкой на щеке. Она не понравилась мне с первого взгляда, но и я ей, по-видимому, тоже.
  -- Ушибы, травмы черепа были? - скучным голосом поинтересовалась она.
  -- Нет, - ответила Александра.
  -- Закрой глаза, - велела врачиха. - И вытяни руки.
   Я закрыл и вытянул, что требовалось.
  -- Достань кончик носа.
   И вот тут-то тот самый чертик, который вселяется в людей в самое неподходящее время, постучался и ко мне.
   Я шагнул к столу с растопыренными руками и нежно прикоснулся к бородавке врачихи. Хотел, правда, к носу, как она просила, но по причине закрытых глаз не попал.
   - Дима! - в ужасе вскрикнула Александра и начала извиняться: - Вы простите нас, пожалуйста, он не понял, до чьего носа нужно дотронуться. Да, Дима? Давайте еще раз попробуем. Закрой глаза.
  -- Не надо, - противным голосом сказала невропатолог и потрогала свою драгоценную бородавку величиной с большую жемчужину. - Как тебя зовут, мальчик?
   Поскольку за пять секунд до этого Александра дважды назвала меня по имени, я понял, что врачиха просто издевается. Ну что ж...
  -- Катя, - ответил я не моргнув глазом. (Катя, если вы помните, - моя девичья фамилия. В смысле, имя).
  -- Как-как? - переспросила невропатолог, торжествующе посмотрев на покрасневшую от неловкости маму Александру.
  -- Я же сказал - Дима, - ответил я.
  -- А сколько тебе лет?
  -- Цитыли годика, - провякал я.
  -- Ты не ошибаешься? - с притворным сочувствием проговорила врачиха. - Четыре?
  -- Почему четыре? - удивился я. - Я же сказал - семь лет.
  -- Странный он у вас какой-то, - резюмировала эта противная женщина еще более противным голосом.
  -- "Я не странный, я - слепой...", - процитировал я, чем и подписал себе приговор. (Цитата из фильма "Слепой музыкант" - прим. 13-го.)
   Очень серьезно, глядя мне прямо в глаза, врачиха спросила:
  -- Мальчик, ты - идиот?
  -- Не исключено, - как-то совсем по-взрослому ответил я.
   Александра, совсем как тот "боец молодой" из песни про гражданскую войну, поникла головой.
   - Знаете, - торжествующе обратилась к ней невропатолог, - в детский коллектив вашего ребенка пока пускать нельзя. Понадобится более глубокое обследование.
   Мама Александра всплеснула руками.
   - Поймите меня правильно, я просто не имею права, - продолжала обладательница бородавки. - А вдруг - ну, вы сами должны понять... Кстати, через неделю к нам приезжает комиссия из области во главе с профессором Заднепровским. Крупный специалист в области психиатрии. Вот и покажете ребенка, - врачиха с некоторой брезгливостью взглянула на вашего покорного слугу, - ему.
   Александра поблагодарила, и мы вышли в коридор. К пиротехнику, то есть, я хотел сказать, к терапевту, идти не имело смысла - было ясно, что справки о состоянии здоровья мне не видать, как своих слоновьих ушей: врачиха-невропатолог с нескрываемым удовольствием написала в моей медицинской карточке что-то очень длинное, раз в двадцать длиннее , чем заветное слово "здоров".

В КЛИНИКЕ

   Профессор Заднепровский действительно приехал в Н. через неделю, и Александра с большим трудом добилась у него приема. Светило психиатрии областного значения сначала довольно безразлично слушало сбивчивый рассказ Александры, но когда она дошла до колодца, Заднепровский заметно оживился и даже стал задавать вопросы. Узнав, что никто не удосужился засечь время моего висения в колодце, профессор недовольно засопел.
   Позднее я узнал, что как раз в тот период он работал над научным трудом, название которого звучало примерно так: "Зависимость деятельности коры полушарий головного мозга детей, уроненных в колодец, от длительности нахождения последних в этих колодцах". Впрочем, за точность названия я не ручаюсь - с той поры прошло уже немало лет. Ясно было одно: Заднепровскому не хватало материала для исследований. Он упросил маму отдать меня в его клинику - и я пошел в школу с опозданием на год. Но если честно, то я почему-то не особо спешил влиться в здоровый детский коллектив.
   В клинике я провел почти шесть месяцев, и это были самые спокойные полгода в моей жизни. Меня вкусно кормили, ежедневно выгуливали во дворе, по вечерам показывали кино. Александра и Борис часто навещали меня и привозили игрушки. Медсестра Света, которую закрепили за мной, читала мне книжки с красивыми картинками и занималась арифметикой и русским языком, чтобы я не отстал от школьной программы. В общем, я не скучал.
   В клинике я был далеко не единственной оброненной в колодец или еще куда-нибудь особью. В соседней палате обитал какой-то полудурок неопределенного возраста, который мочился под себя и пускал воздушные пузыри из собственных слюней. Его, если не ошибаюсь, уронили в годовалом возрасте в погреб и, судя по всему, ушибли заодно и мочевой пузырь. Раз в месяц к нему откуда-то из деревни приезжала мать и привозила домашнего сала.
   Была еще какая-то девочка лет десяти, которая упала в колодец в одной из среднеазиатских республик и сломала себе практически все: голову, шею, ключицы, руки ноги и много ребер - колодец был высохший. Она лежала на растяжках, и определить что творится в ее забинтованных полушариях, не представлялось пока возможным.
   В палате на первом этаже (я и двое упомянутых пациентов лежали на втором) обитал идиот по имени Коля. Назвать его ребенком младшего возраста можно было лишь с большой натяжкой и чуть ниже вы увидите почему. Куда уронили его, мне выяснить не удалось. Целый день Коля вел себя смирно: щипал санитарок и плевал через окно, стараясь попасть в глаз скульптуре "Олень", стоящей на лужайке напротив здания. Однако ночью, ровно в три часа, Кола начинал орать одну-единственную строчку из популярной песни "Последняя электричка", причем каждое последующее слово громче, чем предыдущее. Получалось так: "Опять...от меня!...сбежала!!...последДНЯЯ!!!...ЭЛЕКТРИЧКА!!!!..." Потом зачем-то добавлял: "твою мать!", хотя в песне, насколько я знаю, этого не было. Лично я пришел к выводу, что последняя электричка вовсе не сбежала от Коли, а наоборот, догнала его и стукнула по темечку.
   Разбуженные его криком профессор с ассистентом - оба часто оставались ночевать при клинике - бежали в Колину палату и начинали проводить всякие замеры.
   Во время описываемых событий в клинику приехал сержант милиции и официальным тоном заявил, что Коле нужно срочно сфотографироваться для паспорта, с получением которого он, Коля, опоздал уже на два года. Поскольку подопечный Заднепровского возбуждался только по ночам, профессор рискнул отпустить его с сержантом. Как рассказал потом расстроенный милиционер, во время съемки Коля без труда попал плевком в объектив импортного фотоаппарата, равно как и в глаз фотографа - тренировки в клинике не прошли даром. Фотограф врезал Коле штативом по башке и выпихнул из ателье. Заплаканный Коля вернулся в клинику, увешанный соплями, как кружевами.
   Узнав, что его пациент схлопотал штативом по кумполу, Заднепровский ужасно расстроился.
   - Вы же все испортили! - воскликнул он тоном профессора Сальватора из фильма "Человек-амфибия". - В науке важна чистота эксперимента а вы... вы...
   Сержант виновато вздохнул и смылся. Так Коля остался без паспорта.
   Однако без ложной скромности скажу, что из всех уроненных детей самым благодатным материалом для исследований явился я.
   Помню, однажды, когда подходил к концу первый месяц моего пребывания в клинике, на меня нашло лирическое настроение. Я стоял возле окна и смотрел, как рабочие сокрушают ломами старый кирпичный забор. Обломки кирпича падали на землю...
   - Кирпич кружится, как осенний лист... - неожиданно вырвалось у меня, и это получилось так красиво и поэтично, что я даже на миг замер, а потом повторил с еще большим выражением: - Кирпич кружится, как осенний лист...
   Я быстро подошел к тумбочке, где лежали карандаш и альбом для рисования, и с некоторыми усилиями - мы только-только прошли со Светой алфавит - написал:
   кирпич кружица как асений лист
   Вдохновение, оно как понос: тоже нападает неожиданно и беспощадно. Не успел я вернуться к окну, как из меня полезла следующая строчка. Я едва-едва успел добежать до тумбочки.
   и падает на землю бесвазвратна
   Потом еще одна:
   начала мая восдух свеш и чист
   Но тут все застопорилось. Я ходил по палате и твердил, как безумный попугай:
  -- Кирпич кружится, как осенний лист,
   И падает на землю на землю бесвазвратна
   Начала мая, воздух свеж и чист...
   Я доповторялся до того, что мне захотелось по малому. Я отправился в туалет, пописал и дернул цепочку сливного бачка. Бурление воды в унитазе спасло угасавший порыв моего вдохновения. Когда я вернулся в комнату, то половинка четвертой строчки была уже готова:
   ... На мори волны...
   Неяркий луч осеннего солнца, пробившийся из-за туч, упал на подоконник, и я без труда досочинял:
   ...А на сонцы пятна.
   Потом я сел на кровать, положил альбом на колени и начисто переписал свой первый в жизни стих:
   кирпич кружитца как асений лист
   и падает на землю бесвазвратна
   начала мая воздух свеж и чист
   на мори волны а на сонцы пятна
   Правда, некоторое противоречие в виде "осеннего листа", кружащегося в "начале мая", имелось, но, как говорится, культурный человек не заметит.
   Заднепровский совершал обход пациентов около одиннадцати. Заканчивал он его мной. Где-то в половине двенадцатого профессор появился в моей палате.
  -- Ну, молодой человек, как у вас дела?
  -- Как вчера, - ответил я.
  -- А как было вчера? - поинтересовался он.
  -- Лучше, чем позавчера, хотя чуть хуже, чем позапозавчера, - пояснил я.
   Я протянул Заднепровскому альбом, и профессор внимательно прочитал мое стихотворение.
  -- Образно, очень образно, - заметил он. - Ты раньше не писал стихов, Дима?
  -- Не мог, - признался я. - Буквочек не знал.
  -- "Кирпич кружится, как осенний лист...", - с выражением продекламировал он. - Кстати, а почем у кирпич кружится?
  -- Потому что, как осенний лист, - пояснил я.
  -- Понятно, - кивнул Заднепровский, вытащил из кармана халата блокнот и что-то записал.
   Честно говоря, мне не хотелось приглашать его на свою, так сказать, творческую кухню и объяснять, к примеру, откуда оказались в моем стихотворении волны. Но мне и не пришлось этого делать: как раз в этот момент дверь открылась и в палату заглянул ассистент профессора Миша, молодой человек лет двадцати пяти.
  -- Вас к телефону, Иннокентий Алексеевич.
   Заднепровский вышел, прихватив мой альбом.
   Дня через два профессор и Миша пришли ко мне в палату с пачкой разноцветных листов бумаги.
   - Дима, мы тут хотим немного поспрашивать тебя, - заявил Заднепровский. - Не возражаешь?
   В двенадцать часов медсестра Света должна была прийти ко мне заниматься арифметикой. Я занимался с удовольствием: когда моя учительница садилась рядом на кровати и открывала учебник, я не спускал с него глаз, поскольку из-за верхнего края задачника выглядывали очень симпатичные круглые коленки девушки.
   Иной читатель возразит: мол, в семилетнем возрасте мальчики еще не обращают внимания на такие вещи. Те, которых не роняли в колодец и не били мешком из-за угла, может, и не обращают.
   Я решил, что коленки от меня не убегут, и позволил Заднепровскому и Мише делать то, за что им платили деньги.
   Профессор сел на стул напротив кровати и выбрал из стопки ярко-зеленый лист, на котором были нарисованы белые квадраты.
  -- Что это тебе напоминает?
  -- Наверное, курица снесла квадратные яйца, - решил я.
  -- Почему квадратные?
  -- Для разнообразия, - пояснил я и добавил: - Если люди живут в квадратных комнатах, почему бы цыплятам не пожить в квадратных яйцах?
   Заднепровский кивнул и обменялся взглядом с Мишей. Потом показал мне другой рисунок. Он был голубой, и по этому голубому фону, как по небу, плыло несколько разноцветных кругов различного диаметра.
   - Второмайская демонстрация, - уверенно определил я, не дожидаясь вопроса. - Праздничные шары.
  -- Какая демонстрация? - переспросил профессор.
  -- Второмайская. Значит, которая была второго мая.
  -- Ты не ошибаешься? Может, первого мая?
  -- Второго, профессор. Для тех, кто опоздал на первомайскую, - терпеливо пояснил я. - Могло такое случиться или нет?
  -- Вполне, - согласился Заднепровский. - И все-таки почему ты решил, что дело происходит в мае?
  -- Профессор, - укоризненно произнес я, мимоходом подумав, что даже в ученом мире встречаются недогадливые люди. - Разве в ноябре бывает небо такого голубого цвета?
   Возразить было нечего, и Заднепровский показал мне третий рисунок. Он был очень прост: на белом, незакрашенном листе бумаги был изображен треугольник. Впрочем, сразу оговорюсь - фигура с тремя углами. Считать ли ее треугольником или нет - это уж личное дело каждого. Я не стал делать поспешных выводов и после некоторого раздумья заявил, что это квадрат.
  -- Квадрат? - удивился Миша. - Почему квадрат? У этой фигуры три угла, значит...
  -- Значит, - подхватил я, - это квадрат без одного угла.
  -- Треугольник, - упорствовал ассистент. - Квадрат без одного угла и есть треугольник.
  -- Если у сороконожки оторвать пару ног, он, по-вашему, будет называться тридцативосьминожка? - парировал я.
   Вы думаете, я притворялся, выпендривался? Ни в коем случае. Я, конечно, ни фига не смыслил в психиатрии или чистоте научного эксперимента, но вел себя абсолютно искренне. Да и стих про кирпич я написал только тогда, когда на меня напало вдохновение (кстати, почему есть только ВДОХновение, а ВЫДОХновения нету?)
   Просто меня уронили в колодец.

* * * * * * *

   Да, в тот день я дал профессору и его молодому коллеге обильную пищу для размышлений. Пару дней Заднепровский переваривал полученные данные. По вечерам из его кабинета доносился стрекот пишущей машинки и голоса - профессор и Миша о чем-то горячо спорили.
   Однажды утром в мою палату принесли магнитофон. Заднепровский объявил, что хочет дать мне кое-что послушать. Я обрадовался: Александра и Борис очень любили эстрадную музыку и частенько слушали "Яузу" с записями Пьехи, Магомаева и других популярных исполнителей. Поэтому я как-то привык, что у нас дома постоянно что-то звучало - или телевизор или Кобзон. А в клинике работал только радиоточка, которая постоянно вещала об успехах тружеников области, а также голосом Людмилы Зыкиной сообщала иногда, что "издалека долго течет река Волга".
   Оказалось, однако, что профессор предлагал мне "музыку" совсем иного плана. Он сделал знак Мише, и тот нажал кнопку воспроизведения. Из динамика послышался низкий, хриплый звук, который тут же прервался, после чего что-то забулькало. После небольшой паузы звуки повторились.
  -- Что это тебе напоминает? - спросил Заднепровский.
   "Здесь и думать нечего", - решил я и немедленно выдал:
  -- Пожалуй, так кричит кит, которому наступили на хвост. Хотя не уверен.
  -- Ты что, слышал, как кричит кит? - спросил Миша.
  -- Не слышал. Я ведь сказал - не уверен.
  -- Хорошо. Но кто мог наступить киту на хвост? - упорствовал ассистент.
  -- Да кто угодно. Например, водолаз, - ответствовал я.
  -- Кит большой, а водолаз маленький, - возразил Миша.
  -- А разве не может быть наоборот? - спросил я. - Кит маленький, детеныш, а водолаз большой? Так сказать, взрослая особь? (И где я набрался подобной терминологии? Честное слово, сам не знаю).
  -- Но чтобы наступить киту на хвост, надо, вероятно, чтобы он лежал на дне, - подумав, заявил неугомонный Миша.
  -- А он и лежал. Отдыхал, - пояснил я.
   Профессор пробормотал что-то вроде "ассоциативно-рефлекторный релапс" и вписал несколько слов в разлинованный лист бумаги. Миша согласно кивнул.

* * * * * * *

   Примерно через полгода после описываемых событий профессор Заднепровский побывал в Швейцарии, где купил джинсы (в то время предмет столь же редкий в нашей стране, как скажем, операции по пересадки сердца в мировой медицине - прим. автора). Заодно он выступил на Международном конгрессе врачей-психиатров с докладом на уже известную читателю тему. Фигурировало там имя и вашего покорного слуги.
   Не знаю, насколько весомым оказался его вклад в науку, но много лет спустя мне совершенно случайно попался старый номер журнала "ПСиХ" (Психотерапия, санитария и хирургия), где был напечатан отчет о поездке Заднепровского за границу. В статье, в частности, было сказано, что своим докладом "...советский ученый убедительно доказал: только в нашей стране, где все достижения медицинской науки поставлены на службу человеку, могли быть созданы все условия для уроненных в колодцы или еще куда-нибудь детей".
  

208-й сантиметр. КОНКУРС ДЕТСКОГО РИСУНКА

  
   Как-то, будучи уже двенадцатилетним подростком я прочитал в местной газете объявление о конкурсе на лучший детский рисунок. На свободную тему. Поскольку рисовать я не умел, то немедленно решил принять участие в данном мероприятии.
   Рисунок был готов в тот же день. Да что там день - в тот же час!
   На листке бумаги, вырванном из школьного альбома по рисования, я изобразил напоминающий кляксу остров с двумя хилыми пальмочками, окружив его "океаном" - обильно разбросанными по листу волнообразными черточками - и отпечаток босой ноги.
   Как раз накануне я закончил читать "Робинзона Крузо", так что вы без труда догадаетесь, чем было навеяно произведение. На следующий день я захватил его в школу и после уроков отправился в редакцию газеты, благо она, как я уже сказал, была местная.
   Какая-то бабушка, сидевшая в вестибюле, - то ли вахтерша, то ли боец военизированной охраны, смерив меня подозрительным взглядом, осведомилась: "Тебе че?"
   Я терпеливо объяснил.
  -- Последняя дверь по коридору, - ответила бабушка.
   Я отправился в указанном направлении и уткнулся в дверь, к которой был приколот листок бумаги с надписью "Туалет не работает". Вернувшись к бабушке, я сказал:
  -- Там туалет.
  -- А ты хотел, чтоб там был бассейн с подогревом? - сострила старушка. - Я же тебе человеческим языком сказала: последняя дверь по коридору на втором этаже!
   Тепло поблагодарив отзывчивую женщину, я поднялся на второй этаж, прошел весь коридор и очутился перед дверью с табличкой "Отдел писем". Ниже была приколота бумажка "Конкурс детского рисунка". Я постучал и услышав "Войдите", открыл дверь.
   В небольшой комнате сидела женщина в очках, молодая, но толстая, и мужчина, худой и некрасивый. Волосы его, как писали в старинных романах, уже тронула седина. Губы женщины блестели свежей помадой, поэтому на ее щеке следовало бы начертать предупреждение - "Осторожно: окрашено!" Мужчина держал в зубах сигарету и хлопал себя то по левому, то по правому карману пиджака, очевидно, отыскивая спички.
   - Здравствуйте, - сказал я громко и внятно, как учила мама. - Я принес рисунок. На конкурс.
   Женщина взяла моего "Робинзона" и некоторое время рассматривала его, вертя и так, и эдак. "Мартышка и очки", - подумал я. Наконец, ее упитанные плечи поднялись и опустились, демонстрируя недоумение.
  -- Я не понимаю, что это, - молвила она свежевыкрашенными губами.
  -- Робинзон Крузо, - пояснил я. - На необитаемом острове.
  -- Н-да, - произнесла женщина таким мрачным тоном, как будто я принес ей новость о том, что она попала под сокращение штатов. - Он что у тебя, инвалид?
  -- Почему инвалид? - обиделся я. Нормальный.
  -- А где же вторая нога?
  -- Он ее в воду опустил, - сказал я . - Хочет искупаться и пробует, не холодная ли. Давайте, я подпишу название, тогда все будет понятно, - я полез в портфель за авторучкой.
   Женщина очень внимательно стала рассматривать меня. Что же напомнил мне ее взгляд, в котором мне виделась какая-то брезгливость, будто я был чужой обкакавшийся ребенок? Вспомнил! Так смотрела та врачиха невропатолог , что отлучила меня от школы на целый год. Если бы не она, сейчас я был бы уже в шестом - все меньше оставалось мучиться бы.
   Мне даже захотелось спросить эту особу, не доводилось ли ей работать до газеты в какой-нибудь детской поликлинике. А может, она была сестрой той дуры с бородавкой? Прервав мои мысли, она заявила:
  -- Боюсь, что твой рисунок не подойдет, мальчик.
  -- Почему?
  -- Ну, скажи, разве ты не мог нарисовать э... ну, например, космическую ракету? С нашими космонавтами? Ты знаешь, что наша страна первой в мире запустила космонавта?
  -- Знаю, - заверил я. - Юрия Гагарина.
  -- Верно.
   Покопавшись на столе, женщина нашла какой-то рисунок и протянула его мне.
   На нем была изображена космическая ракета с надписью "СССР". Из иллюминатора ее высовывалась физиономия космонавта с таким зверским выражением лица, как будто ему только что сообщили, что он уже никогда не вернется на матушку-землю.
   - Ну, - произнесла женщина, - вот так бы смог?
   Я пожал плечами, точно зная, что так не бы не смог.
  -- У меня люди плохо получаются.
  -- Или вот дома, новостройки, краны там всякие подъемные, - продолжала моя собеседница. - Разве нельзя было нарисовать? Ведь наша страна строит больше всех в мире жилья. Ты в каком классе?
  -- В пятом. Вот видишь - должны были проходить. А ты принес какого-то Робинзона.
  -- Свободная тема - устало напомнил я, уже осознав, что доказывать что-либо этой особе - все равно, что пытаться расплатиться монгольскими тугриками на каком-нибудь рязанском рынке.
  -- "Свободная тема, свободная тема!" - раздраженно передразнила она. - Так что, если свободная, значит, рисуй, что хочешь?
  -- Я думал - да.
  -- Ну, хорошо. Вот ты любишь смотреть кино про войну? - продолжала допрос женщина.
  -- Люблю.
  -- Вот и нарисовал бы. Хотя наша страна, конечно, борется за мир, но... По крайней мере, был бы подвиг народа.
  -- Погодите, Лидия Львовна, - впервые обнаружил свое присутствие мужчина. - Давай выйдем мальчик.
   Я взял со стола своего "Робинзона".
  -- Как тебя зовут, мальчик? - спросил мужчина, когда мы вышли в коридор.
  -- Дима.
   Мой собеседник как-то располагал к себе. Тихим ли голосом, взглядом ли серых грустных глаз - не знаю. В коридоре я рассмотрел его, как следует. Роста он был неопределенного, или, как принято говорить, среднего. Длинные волосы его были зачесаны назад, открывая высокий лоб, который, как принято считать, является признаком ума.
   У него были крупные, слегка оттопыренные уши, что сближало нас, как товарищей по несчастью. По подбородку и щекам струилась легкая щетинка - он либо отпускал бороду, либо просто брился от случая к случаю. На нем был обыкновенный, несколько мятый пиджак, к лацкану которого был приколот значок, изображавший розовый свиной окорок, поверх которого полукругом шла надпись "Ишимбайскому мясокомбинату - 10 лет!" (Бывают же совпадения - много лет спустя в одной из центральных газет я прочел заметку о том, что директору этого комбината - уже не помню фамилии - дали за хищения мясопродуктов указанный на значке срок!) Безымянный палец левой руки незнакомца украшал массивный перстень, выполненный в виде кукиша. Светлой рубашке без галстука не хватало верхней пуговицы, а потому она открывала шею, которую не назвал бы бычьей даже человек с большой фантазией.
   Кивнув на рисунок, мужчина спросил:
  -- Сам придумал?
  -- Сам.
   Он взял моего "Робинзона" и некоторое время рассматривал его.
  -- М-да. Любопытно. Ее, - мой собеседник показал глазами на дверь, - не слушай. Толстые женщины, кстати, ничего не понимают в искусстве. Научно установленный факт. - Он поднес указательный палец к моему носу, тут же резко отдернул его, будто обжегся, и произнес: - Ты не банален, и это уже хорошо. В твои годы такое редко случается.
   Я не знал, что означает слово "банален", и решил спросить вечером у папы Бориса.
   - Но в следующий раз рисуй что-нибудь попонятней, - продолжал мужчина. - Лидия Львовна любит, чтобы все было понятно. Все это любят. Учти, если хочешь участвовать в чем-либо. А для себя рисуй что хочешь и как хочешь. Запомни это на будущее. Ну, до свиданья.
   И я пошел, но не "солнцем палимый" - наоборот, погода в тот день стояла пасмурная. Однако мужчина мне запомнился.
  

213-й сантиметр. В ГОСТЯХ У ЕВЛАМПИЯ

  
   Скоро я познакомился с ним поближе. Звали его довольном необычно - Евлампием Федоровичем. Правда, его имя я узнал несколько позже, но для удобства буду звать так, начиная с этой главы. Наша вторая встреча состоялась так.
   Как-то я возвращался из школы и увидел Евлампия в нескольких шагах впереди себя. Он шел с рассеянным - или растерянным? - видом, опустив голову и немного сутулясь. Я поравнялся с ним. Губы Евлампия шевелились, как будто он читал что-то написанное на выщербленном тротуаре. Но на тротуарах, как известно, ничего не пишут - пишут на заборах и стенах домов, да еще в подъездах. Не зная, как привлечь его внимание, я проговорил "Кхе".
   Он поднял голову и, узнав меня, улыбнулся.
  -- Здравствуйте, маэстро. Как поживаете?
  -- Э..., - замялся я. - Не знаю. Честно говоря, я как-то об этом не задумывался.
   - Если жизнь не дает повода задуматься над ней, значит хорошо, - философски заключил Евлампий. - А знаешь, я хотел тебя увидеть.
  -- Я вас тоже.
  -- О чем будем говорить?
  -- Обо всем, - выпалил я, и это было правдой. Мне действительно хотелось говорить с этим человеком обо всем. Но я тут же поправился: - О многом.
  -- О многом, так о многом, - согласился Евлампий. - Как там твой Робинзон? Искупался? - пошутил он.
  -- Нет. Вода была холодная, - в тон Евлампию ответил я. - А как ваш конкурс?
  -- Кончился, - коротко ответил мой собеседник.
  -- И кто же занял первое место? Тот, кто изобразил космическую ракету? Или новостройку? А может быть, подвиг народа?
  -- Ни то, ни другое, ни третье, - ответил Евлампий.
   Я удивленно взглянул на него.
   - Первая премия, фотоаппарат "Смена", присужден рисунку одной девочки - фамилии не запомнил - который называется "На фабрике моей мамы".
   - Бедный ребенок, - пробормотал я. Единственным более-менее значительным предприятием нашего города была фабрика пластмассовых изделий, выпускавшая мыльницы и крышки для унитазов.
   Спрашивать, какие рисунки заняли два других призовых места, у меня отпала охота: и так было ясно, что Лидия Львовна победила.
   Некоторое время мы шли молча.
   - Знаешь, рисунков было много, но интересных почти не нашлось, - как бы в ответ на мои мысли заговорил Евлампий. Скажу честно, мне понравилась только одна из присланных работ - рисунок "Печальный бегемот".
  -- "Печальный бегемот"?
  -- Да. Девочка нарисовала большого грустного бегемота в зоопарке.
  -- И ее как-нибудь отметили?
  -- Нет. Лидия Львовна сказала, что в наших зоопарках печальных зверей быть не может, потому что у нас в стране созданы все условия для содержания зверей. Так что бегемоты могут быть только веселыми.
  -- Неужели она такая дура? - поразился я.
   Евлампий пожал плечами.
   - Раз уж мы заговорили о животных, - продолжал он через некоторое время, - скажу тебе откровенно: я всегда задумывался над одной из величайших загадок и несправедливостей природы. Почему труд сделал из обезьяны человека, а лошадь, которая работает в сто раз больше обезьяны, так и осталась лошадью?
   А ведь он был прав! Лично я ничего не имею против обезьян, но они, как известно, только по лианам скачут, да бананы трескают, а лошадь пашет - в прямом и переносном смысле с утра до вечера! И тем не менее, многим выходцам из обезьян удалось прописаться в людях, а бедные лошади даже не научились ходить на двух ногах.
  -- Не надо было верить этому Дарвину на слово, - резюмировал Евлампий.
   В то время я не знал, кто такой Дарвин, но понял, что это тот товарищ, который что-то напутал с обезьянами и лошадьми.
  -- А ты не бросил рисовать, Дима? - спросил Евлампий.
   Я по-прежнему не умел рисовать, но продолжал делать это: сначала назло всем дурам типа Лидии Львовны, с ее новостройками и космонавтами, а потом незаметно увлекся и сам. Рисунков своих я никому не показывал, так как постепенно пришел к выводу, что упавший в колодец ребенок должен общаться с окружающим миром столь же осмотрительно и осторожно, что и разведчик в неприятельском лагере. Но Евлампий был свой - это я интуитивно почувствовал еще во время нашей первой встречи.
   Поэтому я рассказал ему о некоторых своих последних работах: кактусе, растущем на льдине, скворечнике, в котором жила летающая кошка, и кухонном столе, все ножки которого были обуты в валенки. Что касается уроков рисования в школе, то здесь похвастаться было нечем - цветочные горшки, кувшины и замусоленная гипсовая голова, выходившие из-под моей кисти, никогда не оценивались нашей учительницей выше трех баллов.
  -- А еще я хотел бы нарисовать крокодила, - добавил я, окончив рассказ.
  -- Крокодила? - переспросил Евлампий. - Тоже летающего?
  -- Нет, вывихнувшего лапу.
   Мне пришлось рассказать ему всю предысторию этого замысла. Папа Борис недавно прочитал мне статью из какого-то журнала о крокодиловых слезах, которые, оказывается, вовсе не слезы, а какие-то выделения из желез. Мне пришло в голову, что если вдруг крокодил все-таки заплачет настоящими слезами, никто не поверит. И вот я представил себе крокодила, который вывихнул лапу. Ему очень больно, и он плачет по-настоящему, а вокруг стоят звери и смеются. Вот только я не совсем был уверен, что мне удастся воплотить идею на бумаге.
  -- Да-а, - задумчиво протянул Евлампий, выслушав меня.
   Мы вышли на главную площадь Н.
  -- Хочешь, зайдем ко мне? - предложил он. - Я здесь недалеко живу.
   Мы последовали в направлении, указываемом нам бронзовым Лениным, миновали "Гастроном" и через несколько минут оказались возле пятиэтажного дома, первый этаж которого занимало ателье по ремонту холодильников.
   Поднявшись на третий этаж, мы остановились напротив двери одиннадцатой квартиры. Евлампий нажал кнопку звонка, но тут же отпустил, пробормотав: "Впрочем, там никого нет". Он вынул из кармана ключ, дважды повернул его в замочной скважине и, распахнув дверь, пропустил меня вперед.
   Квартира была двухкомнатная. Из прихожей мы прошли в большую комнату, которые обычно именуют "залом" или даже громким словом "гостиная". Ее обстановка, или, точнее, отсутствие оной, поразила меня. Посредине комнаты стоял массивный стол с множеством ящиков, два стула - и это было все. На столе лежала какая-то толстая книга, еще одна поменьше и потоньше, и стопка листов бумаги. Хозяин жестом предложил мне сесть и сел сам.
   Я оглядел голые стены. Не могу сказать, что мой новый знакомый жил в спартанских условиях - мне не доводилось видеть, как живут спартанцы - но то, что он презирал домашний уют, было ясно, как день. В левом углу комнаты с потолка свисала паутина. Что это была за паутина! Во-первых, почти в мизинец толщиной, во-вторых, не серебристо-серая, как это бывает у нормальных советских пауков, а ядовито-зеленая. Хозяина паутины не было видно, но о его размерах можно было догадаться без труда.
   Поймав мой удивленный взгляд, Евлампий пояснил:
  -- Маку-маку, тропический паук. Знакомый моряк привез с Мадагаскара.
  -- Чем же он питается? - спросил я, серьезно заинтересованный, чем может питаться насекомое таких размеров.
  -- Ничего криминального, - успокоил меня Евлампий. - Людей пока не кушает - в основном, мухами, бабочками. А вообще, неприхотливый: что попадется, то и лопает. В последнее время к тараканам пристрастился. Соседи надоедают, одолжи, мол, на пару дней. - Евлампий закурил. - Зимой в спячку впадает. Как медведь, только берлогу не делает. Спит за шкафом.
  -- А где он сейчас?
  -- Наверное, на балконе. На солнышке греется. У них же там, на Мадагаскаре, жара круглый год. Пойди посмотри.
   Я подошел к застекленной двери, ведущей на балкон. Там, на коврике, действительно возлежал необычный мохнатый паук, размером с небольшого щенка и весом никак не меньше килограмма. Вел себя маку-маку тоже по-собачьи: повернув голову чуть ли не на сто восемьдесят градусов, он, похоже, искал блох, лениво двигая могучими челюстями.
   Я вернулся к столу.
  -- Ну как? - спросил Евлампий.
  -- Да, ничего себе паучок, - только и смог ответить я.
   Теперь я обратил внимание на книги на столе. Большая из них называлась "Русско-персидский словарь", меньшая - "Самоучитель игры на арфе".
  -- Переводите?
   Евлампий кивнул.
  -- Думаете, персам нужна арфа?
   Он пожал плечами:
  -- Точно сказать не могу. Может и нужна.
  

220-й сантиметр. НЕДОСТАЮЩИЕ МЕЛОЧИ

  
   В тот вечер папа Борис вернулся домой усталый и расстроенный. Александра хотела было накрывать на стол, но он махнул рукой, лег на диван и закурил. На мамин вопрос он бросил одно-единственное слово:
  -- Ревизия.
  -- Ну и что?
  -- Недостача.
   Мама всплеснула руками:
  -- Недостача?!
   Заглатывая никотин большими порциями, папа Борис кивнул. Он работал директором магазина "1000 мелочей" и, надо сказать, преуспевал на этом поприще. Вверенный ему объект госторговли регулярно выполнял план реализации мелочей среди населения, так что волноваться вроде бы было не о чем. Накурившись и немного успокоившись, папа стал рассказывать, что произошло.
   Ревизия из области нагрянула, как это водится, нежданно-негаданно. Однако проверять взялись не наличие денежных средств в кассах или выполнение правил торговли - какому-то, по определению папы Бориса, "козлу" пришло в голову выяснить, насколько количество мелочей соответствует вывеске магазина. Уже часа через два после начала проверки стало выясняться, что тысячи мелочей не наберется: до обеда комиссия насчитала их всего семьсот шестьдесят три, начиная от булавки и кончая пылесосом "Вихрь-2". Папа Борису, как директору магазина, задали вопрос, куда делись остальные двести тридцать семь мелочей и не ушли ли они налево.
   Папа не знал куда. Вполне возможно, их не было с самого начала. На этой старший комиссии заявил примерно следующее: товарищ директор, вероятно, помнит, что социализм - это учет, а значит, при вступлении в должность он, папа, должен был принять всю тысячу мелочей по описи.
   Крыть - кроме мата - было нечем, но папа Борис сдержался. Чтобы выиграть время, он сказал, что часть мелочей, возможно, находится на складе и ожидает часа своей реализации. Когда комиссия отправилась на обед, папа устроил экстренное совещание по поводу недостающих двести тридцати семи мелочей. Никто из продавщиц не знал, как помочь Борису, но пока все шумели, обсуждая ситуацию, одна молоденькая продавщица, Галя, сбегала домой и прикатила почти новую импортную коляску и ножницы для подрезания газонов. Девушка, давно питавшая к Борису симпатию, заявила, что эти вещи вполне могут сойти за мелочи.
   Хороший пример, равно как и дурной, часто может быть заразителен: продавщицы разбежались по домам в поисках подходящих мелочей, что говорила о том, как в народе любили Бориса. Он действительно никого не лишал прогрессивки, и всегда отпускал вверенных ему сотрудниц на свадьбы, поминки, проводы в армию и прочие семейные мероприятия. Через какое-то время девушки и женщины стали возвращаться, держа в зубах кто по две, а кто и по три-четыре мелочи - сломанную, но совершенно новую машинку для закатки банок, стиральную доску, брошку с вывалившимся камнем и многое другое. Одна продавщица принесла подшивку журнала "Вестник астролога" за 1912 год, хотя, конечно, подобные лженаучные издания, тем более, с таким просроченным сроком годности вряд ли могли найти своего покупателя.
   К тому времени, как комиссия, сытно пообедав, вернулась в магазин, количество недостающих мелочей сократилось до двухсот восьми. Но это, разумеется, не могло спасти положения. Поскольку папа не был в состоянии ответить на вопрос, где эти двести восемь мелочей, старший комиссии стал грозить ему следствием и тюремным заключением. Папа попросил подождать с тюрьмой до завтра и в предынфарктном состоянии вернулся домой.
   Рассказав все Александре, он расстроился еще больше и по окончании своего грустного повествования поинтересовался у мамы, есть ли у него шерстяные носки и кальсоны с начесом, потому что в Сибири холодно даже летом. Александра заплакала.
   Мы стали думать в три головы, как спасти папу от лесоповала или рудников, но ничего не придумали. Как ни верти, а двухсот восьми мелочей все-таки не хватало. Иван Дмитриевич - мой родной отец - имел, как оказалось, кое-какие связи в следственных органах, так что, наверное, был в состоянии устроить папу Бориса шить тапочки где-нибудь поближе к родному дому, но именно в это время его угораздило уехать в какую-то далекую командировку. Определенно, Борису надо было начинать собирать вещички.
   И тут я вспомнил о Евлампии.
  

С П А С Е Н И Е

   Поздно вечером я бежал к нему по пустынным улицам, и сердце мое стучало так же часто, как каблуки ботинок по мостовой. Вот и ателье. На третьем этаже горел в окне свет: Евлампий не спал.
   Я поспешно поднялся по лестнице, позвонил и одновременно толкнул дверь. Она оказалась незапертой. Евлампий сидел в своей пустынной комнате и писал. Рубашка его была расстегнута, на груди я заметил выколотую полукругом надпись: "Умение принимать пищу определяет культуру человека". В полукруге была вытатуирована обнаженная женщина. У ног Евлампия лежал, поджав под себя все свои многочисленные лапы, паук маку-маку, уроженец далекого Мадагаскара. Он спал и временами жалобно, по-собачьи, скулил во сне. Евлампий поднял голову и, похоже, совсем не удивился, увидев меня.
   Не теряя времени на извинения, я стал объяснять, что привело меня в столь неурочный час. Выслушав мой рассказ, Евлампий ненадолго задумался, а потом изложил свой план действий.
   - Твой папа пошел неправильным путем, - заявил он, собирая в стопку разрозненные листки бумаги, исписанные мелким почерком. - Запаниковал, растерялся. Найти сто или там двести мелочей за такой короткий срок невозможно. Технически невозможно. Но можно сделать по-другому.
  -- Как? - вырвалось у меня.
  -- Поменять вывеску.
  -- Какую вывеску? - не понял я.
  -- На магазине.
  -- Зачем?
  -- Ну, подогнать не количество мелочей под вывеску магазина, а вывеску - под количество мелочей.
  -- Как это? - все еще не понимал я.
  -- Сделать вывеску не "Тысяча мелочей", а, скажем, "Шестьсот тридцать две мелочи" или "Восемьсот сорок шесть мелочей", - терпеливо пояснил Евлампий. - Почему именно тысяча? Да потому, что мы просто привыкли к круглым цифрам. Возьми наши денежные купюры. Есть бумажка в двадцать пять рублей, а вот в тридцать семь - нет. Почему?
  -- Не знаю, - признался я.
  -- Вот и я тоже. А почему на "Гастрономе" или каком другом магазине написано, что он открывается в девять ноль-ноль, а закрывается в двадцать ноль-ноль? Скажи, была бы какая-нибудь разница, если бы он открывался в девять двенадцать, а закрывался в двадцать двенадцать?
  -- Не было бы, - согласился я.
   Говорят, все гениальное просто. Теперь я убедился в этом и сам. План Евлампия был великолепен.
  -- Значит, вы сможете помочь Борису?
   Евлампий пожал плечами и стал застегивать на голой женщине пуговицы.
  -- По крайней мере, попытаюсь.
   Через несколько минут мы торопливо шли в сторону нашего дома. Папа Борис, в это время не спавший и глотавший какие-то капли, схватил все очень быстро: на вывеске магазина следовало поменять цифру 1000 на 792, причем надо было управиться за одну ночь, в противном случае утром следующего дня Александре было самое время идти в магазин, закупать много буханок хлеба, резать их ломтиками и сушить в духовке.
   Но где же взять эти злополучные цифры - семерку, девятка и двойку?
  -- Может, выпилить из фанеры? - робко предложила Александра.
   Борис покачал головой.
  -- Не пойдет. У нас вывеска неоновая, солидная, цифры из стеклянных трубок. Да и где мы возьмем сейчас фанеру?
   Минуту или две все молчали. Действительно, чем заменить неоновые цифры? Или... И вдруг меня осенило!
   - Над автовокзалом горит реклама "Пользуйтесь услугами такси!" И какие-то цифры. Первая - точно семерка! - закричал я. - Вторая... вторая вроде...
   - Девятка, - подхватил Борис. - Девятка и ноль. Телефон вызова такси - семь девяносто.
   - И цифры эти - неоновые, - иначе они не светились бы по ночам, - заметил Евлампий.
  -- Спасен! - вскричал папа Борис. - Я спасен!
  -- Почти, - поправил Евлампий. - Их ведь еще надо - того. Каким-то образом позаимствовать.
  -- Вперед! - воскликнул папа и только что не заржал, как конь, рвущийся в бой. Он направился к двери, но Евлампий остановил его вопросом:
  -- А инструменты?
  -- Да, конечно, - папа Борис поспешил на кухню, ненадолго задумался и извлек с антресолей кусачки, отвертку, нож с замотанной изолентой ручкой и молоток.
  -- Молоток, я думаю, не понадобится, - проговорил Евлампий.
   Вообще у него был такой уверенный вид, будто он всю жизнь занимался сниманием неоновых цифр с крыш автовокзалов и прочих зданий.
   В начале первого ночи снаряженная в трудный и опасный путь экспедиция вышла на лестничную площадку. Александра стояла на пороге, махала платочком и шмыгала носом.

* * * * * * * * *

   Автовокзал если и не спал, то, по крайней мере, дремал. Пассажиров снаружи не было видно: вероятно, по причине позднего часа они забились в тесный и душный зал ожидания. На площадке между прибывшими из рейса автобусами прохаживался милиционер. Издали заметив его, мы перешли на более размеренный, хотя и быстрый шаг. Он проводил нас утомленным, но все еще бдительным взглядом. Мы его не боялись, поскольку ничего еще пока не правонарушили.
   В зале ожидания действительно скопилось некоторое количество вялых и сонных пассажиров. Один из них чистил яйцо. Среди советских пассажиров, независимо от того, каким средством транспорта они путешествуют - поездом, автобусом или самолетом - всегда найдется, по крайней мере, один, который будет кушать в зале ожидания вареное яйцо.
   Для маскировки Евлампий задержался возле расписания, а мы с папой проскочили на второй этаж. В конце коридора мы обнаружили лестницу, ведущую, несомненно, на крышу. Оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, папа Борис, а за ним и я, направились к ней. Поднявшись ступенек на десять мы увидели обитую жестью дверь, на которой красовалась надпись "Ходя нет".
  -- Если хода нет, зачем же тогда дверь? - вполне резонно заметил папа.
   Он налег на дверь плечом, но она не поддалась. Борис отступил на шаг и уже с силой двинул плечом - с тем же результатом. Минуту спустя к нам присоединился Евлампий.
  -- Погони нет, - сообщил он.
   Вдвоем они принялись пихать дверь плечами. На миг забыв о моем присутствии, папа Борис, шансы которого на спасение стали как-то бледнеть и отдаляться, в сердцах проговорил что-то о чьей-то матери.
   Евлампий укоризненно взглянул на него.
   Тем не менее мать, о которой упомянул мой приемный отец, помогла: дверь, наконец, уступила с противным скрипом.
   Евлампий вышел на крышу первым, мы последовали за ним. Здесь было прохладно, и звезды не казались такими далекими и недоступными. Мы приблизились к рекламе сзади, поэтому цифры светились для нас наоборот: 09-7. На привокзальной площади было по-прежнему пустынно. Милиционер исчез, а в дальнем углу тихо урчал автобус.
   - За дело, - тихо произнес Борис, которому просто не терпелось поскорее забыть о кальсонах и сухарях. Они с Евлампием нагнулись к основанию нуля. Борис вытащил коробку спичек и стал подсвечивать.
   - Дима, ты посматривай, чтоб на нас с площади там никто не пялился, - грубовато сказал папа и добавил: - И, пожалуйста, не думай, мы эти цифры не воруем - берем взаймы. Я потом закажу такие. И мы все поставим на место.
   А я и не думал. Борис был честным человеком: он всегда отдавал маме почти всю получку. Заначка, которую он прятал в брошюру "Как нам реорганизовать Рабкрин", выпущенную Госполитиздатом в 1948 году и неизвестно как попавшую в нашу домашнюю библиотеку, не превышала обычно двух червонцев.
   Некоторое время Борис и Евлампий копались в проводах, потом ноль угас. Евлампий, встав на колени, отогнул жестяные скобки, снял цифру и протянул мне.
  -- Смотри не разбей, - шепотом проговорил папа
   Я осторожно взял хрупкий нолик, высотой примерно в полметра и спрятал его под куртку. Потом Евлампий снял девятку. Ее взял папа Борис. Семерка несильно поискрилась, словно протестовала против насильственного изъятия с крыши, но тоже уступила. Рекламы не стало. Жителям Н. в течение нескольких дней придется заказывать такси на дом по памяти, подумал я.
   Мы спустились в зал ожидания. Гражданин, который поедал прежде вареное яйцо, теперь переваривал его, вытянувшись на лавке и подложив под голову чемодан. Из пассажиров никто не обратил на нас внимания. Однако милиционер, которого мы встретили на площадке, остановил нас у выхода: бдительный страж увидел семерку, высовывавшуюся из-за пазухи Евлампия.
  -- Это что?
   Пауза длилась буквально долю секунды.
   - Демонтируем старую рекламу, - нашелся Евлампий. - Будем устанавливать новую. - И с чувством продекламировал: - Если нужно такси - набери семь девяносто и спроси!
  -- И соси, - пробормотал милиционер. - А мальчик?
  -- Практикант.
   Милиционер не стал больше задерживать нас, и мы отправились по ночному городу к магазину "1000 мелочей", которому предстояло стать магазином "790 мелочей".
   Если перерезать провода рекламы на крыше автовокзала было довольно несложно, то подсоединить их должным образом, да еще в кромешной тьме, не представлялось возможным. Евлампий и Борис сняли единицу и три нуля и установили на их место новые цифры. Кстати, все это делалось не так быстро, как я рассказываю - мы вернулись домой только около трех ночи.
   На следующее утро папа побежал к соседке - своего телефона у нас еще не было - обзвонил всех продавцов, кассиров и даже уборщицу тетю Глашу и попросил всех прийти за час до открытия магазина.
   - Щас по-быстрому сбацаем собрание трудового коллектива, - объявил он, когда все собрались.
  -- Запросто! - дружно отозвался трудовой коллектив.
  -- Повестка дня "О переименовании магазина "1000 мелочей" в магазин "790 мелочей", - продолжал Борис, бросив взгляд на часы - надо было успеть до возвращения его мучителей.
  -- Поддерживаем! - запищали продавщицы.
  -- Одобряем!
  -- Планы партии - планы народа!
  -- И наоборот!
  -- Нам татарам!...
   Тетя Глаша опоздавшая минут на пятнадцать и не разобравшаяся в сути происходящего, приставала ко всем с вопросом:
  -- А уборщицам сколько добавят?
   Решение было принято единогласно. Голосовал даже грузчик Степан, который еще не успел напиться по причине столь раннего часа. А одна продавщица, та, что принесла накануне подшивку журнала "Вестник астролога", даже предложила:
  -- Давайте пошлем приветствие в адрес какого-нибудь съезда.
   Но, к сожалению, оказалось, что все съезды либо недавно закончились, либо еще не начинались, и только н Сахалине вроде бы проходил форум китобоев Дальнего Востока. Черт с ним, с приветственным адресом, решили собравшиеся и разошлись по рабочим местам.
   Тем временем отдохнувшая за ночь ревизия прибыла в магазин и уже хотела было вновь взять папу за жабры, как Борис хладнокровно объявил, что отныне магазин называется "790 мелочей", а поскольку накануне проверяющие насчитали семьсот девяносто две мелочи, то здесь налицо явное перевыполнение соцобязательств.
  -- За что можно и премию подкинуть, - небрежно закончил папа Борис.
  -- По какому такому праву вы переименовали магазин? - спросил самый главный из комиссии.
  -- По решению трудового коллектива, - ответил Борис и показал должным образом оформленный протокол, на котором еще не успели высохнуть чернила - шариковые авторучку в те далекие времена были дефицитом. - Правда, товарищи?
   Трудовой коллектив дружно закивал головами.
  -- А с какой целью? - не унимался главный.
  -- А с целью более полного удовлетворения потребностей покупателя, - отрезал осмелевший папа. - Поскольку удовлетворить потребность в 790 мелочах, легче, чем в 1000!
   И он, взяв в руки какую-то папку, стал демонстративно перебирать бумаги, давая понять, что разговаривать больше не о чем.
   Начальник ревизии, у которого кандидат на отсидку явно срывался с крючка, в последней, отчаянной попытке засадить папу выскочил на улицу и задрал голову, ожидая увидеть старую вывеску. Тогда можно было бы сказать, что пока остается вывеска "1000 мелочей", решение о переименовании магазина не имеет юридической силы или что-нибудь в этом роде. Увы, его ждало разочарование - на крыше магазина красовалась надпись "790 мелочей".
   Что там говорить, вывеска - упрямая вещь. Кто не верит, пусть попробует купить килограмм картошки в магазине "Ювелирные изделия".
   Поскрипев с досады зубами - возможно, на проверяющих тоже спускают сверху план по посадке директоров и заведующих торговыми учреждениями - члены комиссии уехали ни с чем.
   Так Евлампий спас папу. Но и папа не остался в долгу. Однако об этом позже.
   Через пару дней Борис заказал на каком-то предприятии цифры 7, 9 и 0 и с помощью знакомых электриков установил их на здании автовокзала.
  

224-й сантиметр. КИНО

  
   После этого я не видел Евлампия довольно долго. Наша новая встреча произошла при следующих обстоятельствах.
   Как-то недели три спустя после папиного спасения атмосферные осадки в виде дождя загнали меня под крышу кинотеатра "Луч". Один из моих братьев, Коля (надеюсь, вы не забыли, что я происхожу из многодетной семьи), работал киномехаником. Естественно, я ходил туда на все сеансы без билета.
   В тот день в "Луче" шел фильм "Поцелуй первый и последний". Я решил сочетать приятное (посмотреть фильм) с полезным (уберечься от простуды) и, воспользовавшись служебным ходом, прошел в аппаратную, где Коля крутил поцелуй.
  -- А, Дима. Здоров, - приветствовал он меня. - Сегодня дети до шестнадцати. Тебе такие фильмы смотреть еще рано.
  -- Коля, если будет что-то такое - я закрою глаза, - торжественно заверил я.
   Брат рассмеялся и провел меня в зал. Зрителей было мало: во-первых, "Поцелуй" затянулся уже на шестой день, а во-вторых, был понедельник.
   С сожалением должен констатировать, что ничего особенного в картине не было, если не считать голых коленок героини. Впрочем, у медсестры Светы в клинике профессора Заднепровского коленки были лучше. Уже минут через двадцать после начала я перестал вслушиваться в длинные и скучные диалоги, а чере5з полчаса решил не терять больше времени. Как раз в этот момент главный герой, наконец, собрался поцеловать героиню. "Посмотрю, как поцелует - и пойду, - решил я. - Авось, в жизни пригодится".
   Кто-то тронул меня за плечо. Рядом стоял брат.
  -- Хочешь, покажу одного чудака? - шепнул он.
  -- Какого чудака?
   Коля указал пальцем на первый ряд, где на фоне экрана вырисовывался силуэт одного-единственного зрителя.
  -- Ну и что? - спросил я. - Почему он чудак? Может, близорукий.
   - Близорукий или не близорукий, а только он приходит на этот фильм уже четвертый день подряд, - тихо пояснил брат. - И все время садится на одно и то же место. А вчера он вообще был в кино дважды - утром и в обед.
   - Подумаешь, может, человеку фильм понравился? Я вон на "Фантомаса" сколько ходил? Тоже раз пять, не меньше.
   - Так то "Фантомас", - сказал Коля, слегка задетый тем, что я не разделил его удивления, и ушел.
   Тем не менее мне захотелось взглянуть на человека, который жертвовал деньгами и временем ради того, чтобы увидеть единственный, судя по названию, поцелуй, да еще на экране, а не в реальной жизни. Я тихонько подобрался к первому ряду - и обнаружил, что там сидит Евлампий.
   Я сел рядом. Лицо его выражало крайнюю степень внимания.
  -- Евлампий Федорович, - шепотом позвал я.
  -- Тсс, - прошипел он, потом вдруг схватил меня за руку. - Вот сейчас... Смотри!
   На экране, в общем-то, не происходило ничего особенного. Поцелуй я пропустил, так как меня в это время отвлек брат, а сейчас действие разворачивалось в зале ресторана. К главному герою подошла официантка и спросила:
  -- Вам пива или чего покрепче?
   Едва лишь она произнесла эту фразу и отошла, приняв заказ героя на двести водки, как Евлампий принялся трясти меня за плечо:
  -- Ты видел? Видел?
  -- Что?
  -- Дмитрий, эта женщина - актриса!
  -- Актриса с большой буквы!
  -- Которая спросила про пиво? - озадаченно поинтересовался я.
  -- Да, да, да! Которая про пиво!
  

КАРЬЕРА МАРГАРИТЫ СОЛОНЕЦКОЙ

   Когда герои картины разобрались со своими чувствами - чтобы не обидеть Евлампия я досидел до конца картины - мы отправились к нему домой.
   Он провел меня на кухню, поставил на плиты потускневший от времени чайник и сел на табуретку. Некоторое время он молчал и слегка раскачивался из стороны в сторону, очевидно, все еще находясь под впечатлением от фильма. Я думал о том, что, видимо, по собственной невнимательности упустил в картине что-то важное и поэтому не мог теперь разделить восхищение Евлампия. Я терпеливо ждал, пока он остынет. Действительно, минут через пять он начал свой рассказ.
   - Она ведь уроженка Н., - проговорил он, и я сразу понял, о ком идет речь. - Понимаешь, Дима, много лет назад мы были знакомы. Даже дружили. - Он вытащил из пачки сигарету, рука его слегка дрожала. - Маргарита Солонецкая. Я давно слежу за ней. То есть, я хочу сказать, за ее ростом в кинематографе. Впервые она снялась в экранизации "Пары золотых калош" у Зильберштейна.
  

226-й сантиметр

   Сыграла служанку миллионера, Сьюзи. Ей выпал небольшой, но важный эпизод. Жена миллионера, встревоженная долгий отсутствием мужа, спрашивает: "Сьюзи, который час?" - на что та отвечает: "Без четверти три". Роль, как видишь, небольшая, но с каким внутренним подъемом, с какой непосредственностью она сыграна! Погоди, я сейчас.
   Евлампий вышел и через несколько минут вернулся, держа в руках красную папку. Он положил ее на кухонный стол, развязал тесемки и извлек пожелтевшую вырезку.
  -- Лучше я зачитаю тебе, что писала в то время наша местная газета. "...Героиня Солонецкой увлекает зрителя своей искренностью, отсутствием дешевых внешних эффектов. Ей невольно веришь. Веришь, что сейчас действительно без четверти три, а не полвосьмого или, допустим, двадцать минут двенадцатого.
  

228-й сантиметр

   Актриса и сама глубоко убеждена в том, что времени и правда без четверти три. В этой фразе - скрытый вызов мещанскому благополучию семьи миллионера. Сьюзи как бы бросает в лицо миллионерши: вот, мол, времени уже без четверти три ночи, а вашего все нет. Эта коротка реплика полна скрытого подтекста. Здесь и осуждение моральной распущенности главы семьи, и сожаление по поводу неудавшейся личной жизни его супруги. В обществе, где правят деньги... ммм...ммм, - Евлампий пробежал глазами несколько строк и продолжал читать: - О том, насколько близко приняла эту роль Маргарита Солонецкая, говорит и тот факт, что еще долго после съемок на вопрос "Который час?" актриса отвечала: "Без четверти три" в любое время дня, по привычке вкладывая в ответ скрытый вызов мещанскому благополучию..." - Евлампий отложил вырезку.
   Я понимал восторженный тон статьи: впервые кто-то из жителей нашего уездного городка, который до сих пор поставлял Родине только бритоголовых новобранцев, выбился в люди. И в какие - в актрисы!
   А может быть - черт его знает - в той роли действительно было что-то такое...
  -- Немудрено, - продолжал Евлампий свой рассказ, - что после "Пары золотых калош" предложения сниматься посыпались на Маргариту со всех сторон. Ей предлагали роли и Зотов, и молодой Ласкин, и даже Калащенко.
  

229-й сантиметр

   Однако Маргариту привлекла роль матери восьмилетнего Коли в фильме Бергера "Ничей ребенок". В сцене встречи со своим сыном после трехлетней разлуки мать произносит одну-единственную реплику: "Коля, где это ты умудрился порвать штаны?" В этой короткой фразе..., - Евлампий, покопавшись в папке, вытащил еще одну вырезку. - В то время в областной газете "Скорей вперед!" была опубликована большая рецензия на новую роль Солонецкой. Вот что там писали: "В этой короткой фразе чувствуется и с трудом сдерживаемая радость матери при встрече с сыном и боязнь потерять его снова, и много других чувств. А как тонко передано актрисой беспокойство по поводу порванных штанов сына! Какая палитра эмоций играет на ее лице!..."
   Он замолчал.
  -- Скажите, Евлампий, - проговорил я. - Автор этих статей - вы?
  -- Ну, кое-что писал, конечно, и я, - уклончиво ответил он.
  -- И что было дальше?
  -- Шумный успех не вскружил голову Маргарите, - продолжал Евлампий, укладывая вырезки обратно в папку. - Скоро она вышла замуж и объявила, что решила посвятить себя домашнему хозяйству. И вот, пятнадцать лет спустя, зрители вновь увидели ее на большом экране.
  -- Она что, развелась?
  -- Не знаю, - подал плечами Евлампий. - В связи с выходом нового фильма Солонецкой, я хочу дать большой материал о ее творчестве в "Новостях кино". Как ты считаешь, стоит?
  -- Вам виднее, - ответил я. Мне польстило, что он интересуется моим мнением.
   Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что нечто большее, чем интерес кинозрителя - земляка актрисы, влекло Евлампия к Маргарите: когда-то они, вероятно, дружили, он был намного моложе, она, несомненно, красива...
   Ну да ладно. Не мое дело.
  

237-й сантиметр. МЕСТЬ

   Я никогда еще не видел моего друга в таком отвратительном настроении. Трудно определить, в чем это конкретно выражалось, но едва я вошел в квартиру Евлампия и поздоровался, как сразу почувствовал: что-то произошло. Он был более сдержан, даже сух, а взгляд его был суров, как у генерала, получившего приказ наступать.
   Поскольку Евлампий, как правило, всегда пребывал в спокойном, минорном расположении духа и возбужденным я видел его всего раз - после просмотра того фильма - я подумал, что дело, вероятно, связано с его статьей о Маргарите Солонецкой.
   Я не ошибся.
  -- "Новости кино" не приняли вашу статью?
   Он молча кивнул. Я почувствовал, что пришел не вовремя, и стал придумывать предлог, под которым смог бы поскорей уйти.
   - Ну, я им подложу свинью, - неожиданно произнес Евлампий, надел пиджак и направился к двери. - Подожди меня, Дима. Я скоро.
  

238-й сантиметр

  
   Пока он отсутствовал, я свистом позвал с балкона паука маку-маку, который давно уже привык ко мне, и затеял с ним игру. Скатав из бумаги шарик, я привязал к нему нитку и стал возить по полу. Паук гонялся за ним, как котенок, мягко стуча по доскам лапами.
   Прошло около получаса, и Евлампий вернулся. Он вытащил из кармана пиджака листок бумаги.
   - Я ходил в "Горсправку". Пушкинская, 126, квартира 14. Святский И Эм, то есть Игорь Михайлович.
  -- Кто такой Святский? - поинтересовался я.
  -- Главный редактор "Новостей кино".
  -- Это он отказался напечатать вашу статью?
  -- Он.
  -- И что теперь?
  -- Да ничего, - Евлампий посмотрел на меня и неожиданно холодно засмеялся каким-то своим мыслям.
  

* * * * * * * *

   Недели через полторы Евлампий встретил меня на улице.
  -- Очень хорошо. Ты как раз нужен мне, Дима. Хотел уже искать тебя в школе.
  -- А что?
  -- Потом объясню.
  -- Я занесу портфель домой? - спросил я.
   Евлампий взглянул на мой вместительный коричневый портфель - подарок Бориса и Александры к 1 сентября моего первого учебного года, подумал и загадочно сказал:
  -- Не надо, может пригодиться.
   Мы направились к остановке и дождались автобуса, соединявшего центр Н. с колхозным рынком. Евлампий уверенно потащил меня сквозь толпу - день был базарный.
   Потолкавшись немного, мы вскоре нашли то место, где торговали всякими домашними животными и птицей: индейками, курами, щенками, поросятами и свиньями. Не обошлось без жертв: я вступил в кучу, оставленную какой-то неаккуратной лошадью, и потом долго шаркал по земле своим почти новым ботинком.
   Вскоре природная сообразительность подсказала мне, что Евлампий хочет купить свинью. Я очень удивился: где он будет держать ее? На балконе, вместе с пауком? Или в ванной? И вообще, зачем ему свинья?
   Евлампий таскал меня от одной свиньи к другой, рассматривал каждую очень внимательно, про цену не спрашивал - и все равно никак не мог выбрать.
   - Слишком толстая, - бормотал он возле одной и переходил к следующей. Но у той ему не нравилось выражение морды, у третьей были кривые ноги.
   - Послушайте, Евлампий Федорович, - не выдержал я, когда прошло уже не менее получаса. - Вы выбираете хрюшку на конкурс красоты "Мисс Свинья"?
   Он не обратил внимания на мою колкость. В конце концов, Евлампий остановил свой выбор на одной свинье средних размеров и вполне сносных внешних данных. Торговаться не стал и, услышав цену, немедленно расплатился. Мужик немедленно спрятал пачку в замызганную фуфайку и с интересом посмотрел на Евлампия, из чего я сделал вывод, что он завысил сумму раза в полтора.
   Но мой друг уже думал о том, как эвакуировать покупку с базара. Покосившись на мой портфель, Евлампий пробормотал: "Маловат" и пошел куда-то, попросив мужика помочь мне присмотреть за покупкой.
  -- Сколько он вам дал? - поинтересовался я.
  -- А сколько договорились, столько и дал, - уклончиво ответил тот и, отойдя немного в сторону, вытащил замусоленную пачку "Примы".
   Спустя четверть часа Евлампий вернулся с огромным коричневым чемоданом, который он приобрел неподалеку в "Галантерее". Чемодан был перепоясан двумя ремнями с блестящими застежками.
   - Грузим, - коротко произнес Евлампий, положив чемодан на землю и открыв крышку.
   Мужик оторопело взглянул не него, но, не сказав ни слова, включился в погрузку.
   Оказалось, что у свиней и людей много общего: и те, и другие не любят, когда их лишают свободы. Я уверен, что человек. Которого попытались бы засунуть в чемодан, протестовал бы так же неистово, как и вышеупомянутое животное. До этого свинья вела себя спокойно, но тут принялась вырываться, громко визжать и материться на своем поросячьем языке. После отчаянной борьбы сопротивление свободолюбивого животного было сломлено: свинья скрылась под кожаной крышкой. Ее дальнейшие протесты звучали уже приглушенно.
   Когда Евлампий застегнул ремни, чемодан стал похож на питона, проглотившего корову или на беременную бегемотиху.
   - На такси? - вопросительно взглянул я на своего друга, хотя и так было ясно, что в автобус мы не войдем.
   Он кивнул.
   Найти такси у въезда на базар было делом нескольких минут. Но тут оказалось, что багажник "Волги" не рассчитан на перевозку совершеннолетних свиней. Мы с трудом впихнули чемодан на заднее сиденье.
  -- Куда? - спросил водитель.
  -- На вокзал, - ответил Евлампий.

242-й сантиметр

   Пока мы ехали, Евлаимпий осторожно проделал перочинным ножом несколько дырочек в чемодане, чтобы свинье дышалось полной грудью. На вокзале таксист подрулил к самой камере хранения, и мы, расплатившись с ним, выгрузили наш багаж. Затем поволокли чемодан ко входу.
   Мужчина, принимавший багаж, запросил с нас стоимость двух багажных мест и спросил, что так визжит внутри.
   - Бабушка, - коротко бросил Евлампий, протягивая ему рубль. - Двоюродная. Кушать просит. Сдачи не надо.
   Мы вышли на привокзальную площадь.
   - Нам надо убить пару-тройку часов, - проговорил Евлампий. - Ты, наверное, голоден?
   Я кивнул, и тут поймал себя на мысли, что даже не зашел после школы домой, а значит Александра может волноваться, даже несмотря на то, что меня уже много лет не роняли в колодец и не били по голове мешком с цементом. Я нашел в кармане две копейки и направился к ближайшей телефонной будке. Позвонил соседке и попросил позвать маму.
   - Мама, у нас сбор, - сообщил я Александре. - Встреча с передов производства. Еще не кончилась.
  -- А что так долго?
  -- Передовиков много.
   Обманывать, конечно, нехорошо, но ведь есть и святая ложь. Не мог же я сказать Александре, что мы покупали свинью!
  -- Как же ты без обеда? - вздохнула она.
  -- Ничего. Знаешь, мама, - с фальшивым энтузиазмом проговорил я. - Такой интересный сбор! Одна тетенька, многостаночница, рассказывала, что обслуживает сразу двадцать станков!
  -- Это где ж у нас столько? - поинтересовалась недоверчиво мама.
   Я понял, что попался: ранее я уже говорил, что единственным значительным предприятием Н. была фабрика, выпускавшая крышки для унитазов. А тетю-передовицу я позаимствовал из киножурнала "Новости дня", который видел недавно перед каким-то фильмом.
   Однако надо было выпутываться.
   - Э... она из области, - поспешно сказал я и, подстраховываясь, тут же добавил: - Не из нашей, из другой какой-то, только я название города не запомнил. Мама, я зайду потом к Сашке. Попрошу, чтоб помог сделать математику. У него и перекушу что-нибудь.
   Я повесил трубку. Телефона у Сашки не было, и дозвониться туда Александра не могла.
   Мы нашли столовую, съели биточки и запили компотом. Я подумал, что было бы неплохо, если бы посетителям этого общепитовского заведения выдавали палочки - не потому, что оно напоминало китайский ресторан, а для того, чтобы с их помощью запихивать в горло вышеупомянутые биточки и прочие пищевые изделия.
  -- В кино? - Предложил Евлапий после столовой.
   Неподалеку от вокзала находился второй кинотеатр Н. - "Восток". В тот день в нем шел какой-то военный фильм. Мы провели время с толком - наши победили, хотя на это потребовалось полтора часа экранного времени.
   - Пора! - объявил Евлампий, когда мы, вместе с жидковатым ручейком зрителей вышли из кинотеатра. - Пойдем ловить такси.
   Минут через десять мы уже ехали к вокзалу. План Евлампия уже начал, хоть и смутно, прорисовываться в моей голове. Мы забрали чемодан в камере хранения и вновь впихнули его на заднее сиденье.
  -- На Пушкинскую.
  -- Какой номер? - спросил таксист.
  -- Я скажу, где остановиться, - ответил Евлампий.
   Водитель кивнул. Беременный чемодан мерно дышал: вероятно, свинья решила, что в преддверии важных событий ей стоит выспаться. Через четверть часа мы уже въезжали на Пушкинскую.
   - Та-ак, - протянул Евлампий, провожая внимательным взглядом бегущие мимо дома. - 118-й, 120-й, 122-й... Здесь.
   Водитель затормозил. Евлампий расплатился. Мы выволокли чемодан на тротуар. Я запоздало вспомнил, что мама предупреждала, чтобы я не поднимал тяжести, потому что у меня может вылезти грыжа. Поскольку у меня начал побаливать живот, я стал опасаться, что грыжа уже полезла, правда, откуда - я не знал.
   Задними дворами мы прошли к нужному дому, оставили чемодан за углом и провели разведку местности - никого.
   Евлампий закурил. По-видимому, не несколько волновался: сигарета в его пальцах дрожала. Он посмотрел на часы.
   - Хотя, по идее, там никого нет, но - чем черт не шутит? Иди позвони в четырнадцатую.
  -- А если...?
   - Объяснишь, что ты красный следопыт и ищешь макулатуру. Или металлолом.
  -- Может, лучше позвонить по телефону? - заметил я. - В се безопасней.
  -- Вовсе нет, - возразил Евлампий. - А вдруг он дома, но отключил телефон, чтобы не мешал звонками? Во-вторых, телефон может быть сломан, хотя это маловероятно. И, наконец, мы не знаем номера.
   Евлампий, как Шерлок Холмс, рассуждал убедительно и логично, и не согласиться с ним я не мог. Я вошел в первый подъезд, поднялся на четвертый этаж и позвонил. За дверью царила тишина. Я нажал кнопку звонка еще раз, подождал и минуту спустя вернулся за угол.
  -- Никого.
   Евлампий кивнул.
   Свинью подняли в лифте. Стоя перед дверью квартиры товарища Святского, мой друг достал из внутреннего кармана... небольшой кухонный топорик. Поймав мой вопросительный взгляд, он прочитал мне небольшую лекцию:
  -- Дом сдавали совсем недавно, замки пока типовые, отечественные. Они скорее символические, чем действующие, поскольку при коммунизме, который должен наступить очень скоро, все будет общее, а значит и закрываться станет не от кого. У таких замков язычок - с гулькин нос. Будем надеяться, что товарищ Святский свой еще не менял.
   Он сунул топорик в дверную щель, и принялся отжимать замок. После нескольких попыток дверь открылась. Вы, конечно, понимаете, что могло случиться, если бы кто-то застал нас на лестничной площадке, открывающими дверь чужой квартиры! Говорят, дуракам везет. Добавлю: людям, одержимым благородным гневом - тоже. Теперь я видел замысел Евлампия ясно и отчетливо, как если бы он написан большими печатными буквами на листе бумаги.
   Мы втолкнули чемодан в прихожую и прямо там распаковали свинью. Она протерла заспанные глаза, потом, вероятно припомнив события предыдущих часов, рванулась от нас с возмущенным визгом и тут же своротила какую-то тумбочку. Поскольку двери в комнаты были закрыты, обиженное животное забилось в угол прихожей и стало жевать половичок, с ненавистью глядя на своих мучителей.
   Евлампий вытащил из кармана пиджака что-то завернутое в газету. Он развернул бумагу, и я увидел, что это кусок докторской колбасы, обгрызенный с одного конца. Мой друг сдул с продукта пылинки и бросил колбасу свинье:
  -- Забудем прошлое. Ешь!
   Свинья вздохнула и нехотя слопала колбасу. Вероятно, наша пленница давно не ела докторской колбасы, потому что взгляд ее смягчился. Через несколько минут ноги ее подкосились, и она упала.
   - Будет спать минимум два часа, - объявил Евлампий. - А у нас..., - он взглянул на часы, - у нас на все про все только тридцать минут. Тащим в спальню.
   Он распахнул одну из дверей - и точно, это была опочивальня товарища Святского. Возле неприбранной двуспальной кровати стояла пепельница с несколькими окурками и лежала, передовицей вверх, областная газета "Скорей вперед!". Заголовок передовицы призывал обеспечить достойную встречу, но кому или чему, было неясно, потому что угол газетного листа был подвернут. По блестевшему свежей краской полу мы подкатили лежащую на боку свинью к кровати.
   - Под одеяло! - скомандовал Евлампий таким тоном, каким хирург требует во время сложной операции скальпель или тампон.
   Мы поднатужились, с трудом приподняли многострадальное животное и водрузили его на кровать. При этом моя грыжа, если таковая уже имелась, вылезла еще больше, потому что у меня опять схватило живот. Впрочем, это могло быть и "чисто на нервной почве". Свинью накрыли верблюжьим одеялом в пододеяльнике.
   Полюбовавшись на дело своих рук, Евлампий глубокомысленно изрек:
   - Людям, бывает, приходится жить в свинских условиях, а вот свиньям в человеческих - никогда. Пойдем.
   Мы вышли в коридор. Евлампий принес из кухни табуретку и, встав на нее, аккуратно вывинтил пробки. Он сунул их в карма, и мы вышли в коридор. С полминуты мой друг стоял у входной двери, прислушиваясь не донесется ли какой-либо шум с лестничной площадки, но все было спокойно. Он кивнул мне, и мы покинули квартиру Святского И Эм.
  

259-й сантиметр. ВЕРА СЕРГЕЕВНА ТАК НЕ ПАХНЕТ!

   Святский И Эм, главный редактор "Новостей кино", никогда не испытывал потрясений. Даже в буквальном смысле слова его не трясло, потому что он ездил в собственном "Москвиче", стальные рессоры и мягкие сидения которого исправляли каждую оплошность разбитых улиц Н. Старожилы города вспоминали, что последний раз улицы в Н. асфальтировали незадолго до эпопеи челюскинцев.
   И в личной жизни, и на работе У Игоря Михайловича все было в полном порядке. Он неудачно женился, зато удачно - без детей - развелся. Потом встретил ту, единственную, отец которой работал в Москве, в солидном министерстве. С тех пор Святский не шагал по служебной лестнице, а, образно выражаясь, поднимался в лифте. Ежемесячник "Новости кино" был лишь промежуточной остановкой.
   В тот вечер Игорь Михайлович возвращался домой усталый, но в отличном настроении: тестю удалось включить его, или, точнее, втиснуть, в состав делегации, которая везла за границу на международный кинофестиваль трехсерийную ленту о шахтерах "Люди в забое".
   Выехав на Пушкинскую, Святский затормозил у "Гастронома" и купил бутылку кефира и пару булочек на ужин. Он оставил "Москвич" возле своего подъезда, проверил, заперты ли все дверцы и поднялся на четвертый этаж. Игорь Михайлович открыл дверь квартиры и щелкнул в прихожей выключателем. Свет не зажегся.
   Святский беззлобно выругался: эта маленькая неприятность не могла испортить настроения главного редактора.
  

262-й сантиметр

   Строители сдали дом недавно, Игорь Михайлович не жил в нем и двух месяцев. То ли электрики еще не ввели какую-то подстанцию, то ли воры увели большой кусок силового кабеля - так или иначе, свет отключался довольно часто, поэтому Святский не удивился. К тому же, было еще не так темно.
   Он прошел на кухню, вынул из портфеля кефир и булочки и, усевшись за стол, принялся неторопливо жевать. "Как там Вера?" - подумал он. Вера Сергеевна была женой Святского, той самой, единственной. Во время описываемых событий она находилась в санатории, но срок путевки кончался через два дня.
   Святский взглянул на часы: светящиеся стрелки показывали двадцать минут восьмого. Как-то все-таки быстро стало темнеть. "Осень", - констатировал главный редактор. Он дожевал булочку, запил ее кефиром и отправился в спальню, расстегивая на ходу пиджак и ослабляя галстук.
   Он повесил пиджак на дверцу шкафа - холостяцкая привычка, от которой его не сумели отучить ни первая, ни вторая жена - и тут... услышал какой-то непонятный звук. То, что звука не должно было быть, Игорь Михайлович знал точно - после отъезда жены вот уже две с лишним недели квартира встречала его неуютной тишиной. А сейчас что-то шумело - негромко, ненавязчиво, но тем не менее...
   Звук исходил вроде бы с кровати - чего быть не могло вообще! Прислушавшись, Святский уже мог классифицировать его, как чье-то дыхание. Разумеется, оно могло принадлежать только Вере: в отсутствие жены Игорь Михайлович ничего такого себе не позволял.
  -- Верунчик? - неуверенно произнес он.
   Ответа не последовало. Святский шагнул к кровати и прикоснулся рукой к одеялу. Под ним лежало что-то крупное, теплое и - в этом не было никакого сомнения - дышащее!
   - Вера? - слегка дрожащим голосом повторил Игорь Михайлович имя своей любимой и вновь не получил ответа.
   Его нос уловил какой-то странный запах. Особо приятным такой назвать было нельзя - это было нечто среднее между конюшней, коровником и поросячьим загоном. Святский не знал, что это такое, но знал наверняка: его Вера так пахнуть не могла!
   Глаза редактора уже немного привыкли к темноте, и он различил на кровати что-то большое и круглое, полностью скрытое одеялом. Но, во-первых, его супруга никогда не спала, укрывшись одеялом с головой, а во-вторых, хотя Вера Сергеевна и была женщиной полной, но не в такой же степени! Тогда кто же это!?
   В книгах Святский читал о том, как от ужаса у человека становятся ватными и подкашиваются ноги. Теперь он понял, что это не художественный вымысел. Когда темная груда под одеялом зашевелилась, ноги редактора подогнулись сами собой и, чтоб не упасть, он ухватился за дверь. Жуткий крик вырвался из его горла, он бросился вон из спальни, споткнулся в коридоре о собственные тапочки и шлепнулся на пол.
   В спальне что-то тяжело рухнуло с кровати и... хрюкнуло! Игорь Михайлович подполз к входной двери, дотянулся до ручки. Погоня приближалась: редактор уже чувствовал за спиной чье-то жаркое дыхание. Последним усилием он оттянул язычок дверного замка и распахнул дверь.
   Яркий свет с лестничной площадки залил коридор. Святский преодолел заветный порог, вывалился на холодный пол лестничной клетки и лишь тогда бросил нервный взгляд через плечо.
   В центре прихожей стояла свинья в белом пододеяльнике. Она неуверенно переступала с ноги на ногу и смотрела на редактора мутным взглядом.
   Игорь Михайлович застыл на четвереньках, напоминая бегуна на старте. Его взгляд тоже был мутным.
  

282-й сантиметр. А Р Ф А

   Недели через две после того, как Евлампий закончил перевод самоучителя, столичное издательство вернуло ему рукопись с короткой писулькой:
   "Уважаемый Евлампий Федорович!
   Ваш перевод "Самоучителя игры на арфе" на персидский язык мы опубликовать не сможем ввиду его нецелесообразности.
   С уважением, А.Вайнштейн (подпись)".
   Я не понял, что именно сочло нецелесообразным издательство - перевод или персидский язык. Но Евлампию все было ясно. Скомкав листок, он бросил его в мусорное ведро, но промахнулся. Мне было жаль Евлампия: я видел, сколько сил отняла у него эта работа.
   - И все же это не напрасный труд, - заявил я, чтобы утешить его. - Ведь теперь вы должны довольно неплохо знать персидский язык, ну, или... играть на арфе.
   Евлампий задумчиво посмотрел на меня.
  -- М-да... , - протянул он. - Играть на арфе. Разве что попробовать...
  

* * * * * * * *

   В обоих пунктах проката Н. арф не нашлось. Нам предложили аккордеон, мандолину и магнитофон "Айдас" - других инструментов у них не нашлось. Филармонии в нашем городе не было, имелся только кружок самодеятельности при Клубе железнодорожников. Но и он ничем не мог нас выручить. Конечно, пара балалаек и гармонь там нашлись, но нам-то они были ни к чему.
   На пятый день поисков Евлампий дал объявление в собственной (в смысле, в той, в которой работал) газете объявление:
   "Куплю арфу в исправном состоянии. Обращаться по адресу...."
   Примерно через неделю, когда он уже потерял надежду, что кто-нибудь откликнется, в его квартиру позвонили. Вошел старичок.
   - Я по объявлению, - сказал он, с опаской поглядывая на паука маку-маку, который вертелся у Евлампия под ногами.
  -- У вас есть арфа?
   Старичок кивнул и сообщил, явно набивая цену:
  -- Работы этого... как его, Гавнери.
  -- Сколько? - поинтересовался Евлампий.
  -- Пятьсот, - выпалил старик и быстро добавил: - Доставка за ваш счет.
  -- Пятьдесят, - поправил Евлампий и тоже добавил: - Доставка за мой счет.
  -- Двести пятьдесят, - сказал старик. - Гавнери... ручная работа.
  -- Семьдесят пять, - поправил Евлампий. - Гварнери, если вы имеете в виду этого великого мастера, никогда не делал арф.
  -- Сто, - сказал старик. - Пенсия сорок рублей.
  -- Сто, - согласился Евлампий. - Старость надо уважать.
   Он вручил посетителю деньги и попросил:
  -- Дима, подожди здесь.
   Они отправились к старику на квартиру. Примерно через полчаса Евлампий вернулся на такси с арфой. На инструменте лежала пыль веков толщиной в палец и еще что-то напоминавшее засохший птичий помет. Зато все струны были на месте. Евлампий сел на стул, расставил ноги, поставил между ними арфу и растопыренной пятерней провел по струнам. Раздался звук! Попробуйте попилить тупым ножом водопроводную трубу - и у вас получится такой же.
   Паук, посланец Мадагаскара, забился в угол и начал тихонько выть.
   - Звук не фонтан, - констатировал Евлампий и, полистав самоучитель, принялся настраивать арфу.
   То ли он неправильно это делал, то ли на инструменте оказались струны от балалайки, но только арфа приобрела после этого еще более гнусное звучание.
  

284-й сантиметр

   Евлампий в сердцах плюнул на нее, но, подумав, стер плевок рукавом пиджака. Еще раз полистав самоучитель, на этот раз более внимательно, он объявил:
  -- Оказывается, я держал ее вверх ногами.
   Когда он поворачивал инструмент, я заметил с одного бока арфы лиловое расплывшееся пятно и обратил на это внимание Евлампия. Мы присмотрелись повнимательнее и обнаружили, что это затертый - видимо, послюнявленным пальцем - штамп, на котором едва проступали бледные буквы: "П/о глухонемых "Лира".
   - Теперь я, пожалуй, поверю, что фамилия мастера действительно была Гавнери, - произнес Евлампий и вновь принялся терзать инструмент - а также нервы паука. Я понял, что сегодня я здесь лишний и ушел.
   Через пару дней, не в силах совладать с охватившим меня любопытством, я вновь заглянул к своему другу. К моему удивлению, Евлампий играл уже довольно сносно. Правда, его репертуар состоял пока лишь из "Чижика-пыжика", "Вихрей враждебных" и еще одной песни, которую он сочинил сам.
   С тех пор прошло немало лет, но я до сих пор помню ее слова:
   Так много ждущих глаз,
   Так много лишних слов,
   Так много горьких слез,
   Пролитых в мире снов...
   И кто-то, для кого,
   Погас надежды свет,
   Тот розовый закат,
   Покрасил в черный цвет...
  

СТИХОСЛОЖЕНИЕ И СТИХОВЫЧИТАНИЕ

   Поздно вечером киноактриса Татьяна Самойлова бросилась под поезд. Папу Бориса это событие оставило равнодушным: он читал газету. Мама Александра вздохнула и пошла мыть посуду, а я отправился в свою комнату.
   Я прикинул, на какие составные части могло расчленить Татьяну, то бишь Анну Каренина из одноименного фильма, который в тот вечер показывали по телевизору. Потом я взял ручку и набросал следующее четверостишье:
   Все дальше поезд... под откосом
   Лежит кусок ее ноги,
   А небо медным купоросом
   Припорошило ей мозги...
   После некоторого раздумья я подписал сверху "Памяти Анны Карениной".
   - Дима, спать пора, двенадцатый час, - донесся с кухни голос мамы. Трагедия Анны Карениной настолько захватила ее, что она даже забыла отправить меня спать в положенный час - в двадцать один тридцать московского времени.
   Я разобрал постель, разделся, и, шлепая босыми ногами по полу, подошел к выключателю и погасил свет.
   На следующее утро я встал рано и принялся писать стихотворение. Перво-наперво я зачеркнул заголовок, решив, что память А. Карениной и так уже увековечена Эл. Эн. Толстым. Вместо этого я решил назвать свой стих следующим образом: "Размышления человека, положившего голову на рельсы, в ожидании поезда" (надеюсь, вы еще не забыли, что меня в свое время уронили в колодец и стукнули по башке пыльным мешком?).
   Вот как звучало первое четверостишье "Размышлений...":
   Все ближе поезд... рвутся струны
   На скрипке жизни... скоро я
   Покину этот мир безумный,
   Отправлюсь в дальние края.
   Образно у меня получилось про скрипку жизни, верно? По глазам вижу, что вам понравилось. Ну, а если так, пожалуй, мне стоит привести свой стих полностью.
  
   Все ближе поезд... рельсы стонут,
   На шее - холод стали ржавой,
   Под стук колес под монотонный
   Умру - и вам не станет жалко.
  
   Все ближе поезд...слышу запах
   Горюче-смазочных веществ.
   Миг - и в его колесах-лапах
   Исчезло все! Весь мир исчез!
  
   Все дальше поезд... расчлененный
   Лежу я головой в пыли,
   Блаженством смерти опьяненный
   На теле матери-земли.
  
   Но звуки траурного марша
   Не нарушают мой покой -
   Навзрыд не плачут Люба, Маша,
   Елизавета и Наташа.
  
   Все дальше поезд... под откосом
   Лежит кусок моей ноги.
   А небо медным купоросом
   Припорошило мне мозги...
  
   Повинуясь внезапному импульсу, я переписал еще тепленькое стихотворенье на чистый лист бумаги, попросил у мамы Александры конверт и отправил "Размышления..." в "Пионерскую правду", хотя и подозревал, что цели и задачи человека, решившегося дождаться поезда, чтобы отправиться туда, существенно расходятся с целями и задачами Всесоюзной пионерской организации.
   Недели через полторы я получил из газеты письмо: официальный бланк с заранее напечатанным текстом, куда оставалось вставить только имя корреспондента.
   "Уважаемый (ая) Дима!
   Спасибо за внимание к нашей газете. Пиши нам о пионерских делах в твоем отряде, дружине.
   Заведующий отделом писем И. Розенблат".
   Мой стих растворился в редакционной почте без остатка, как бразильский кофе.
   Сколько я себя помнил юным ленинцем, столько мы рыскали по подъездам домов нашей пионерской зоны, выпрашивая у жильцов макулатуру или выискивая ветеранов. Причем если количество макулатуры ежегодно оставалось примерно на одном и том же уровне, то ветераны - люди в возрасте - увы, регулярно покидали сей бренный мир. Тем не менее, мы каждый год отлавливали живых и тащили их на пионерские сборы, где обязательно повязывали галстук. По моим приблизительным подсчетам, на старости лет у среднестатистического ветерана имелось в хозяйстве до двух десятков галстуков.
   Итак, тов. Розенблат советовал (а) мне написать о пионерских делах, правда, прозой или в стихах, он (а) не упомянул (а). Я решил попробовать сочинить стихотворение о сборе макулатуры, но у меня ничего не получилось: слово "макулатура" рифмуется с "амбразурой", "литературой", "партитурой", "халтурой", "фурнитурой" (хотя я не знаю, что это такое), "квадратурой", "кубатурой" и еще, пожалуй, с "дурой". Попробуйте сочинить что-нибудь путное с таким букетом существительных!
   Что касается слова "ветеран", то выбор рифм был здесь, на мой взгляд, более обнадеживающий: "таран", "но пассаран!", хотя также и "катамаран" и "Коран".
   Я прикинул, что из этого можно выкроить. Минут через пятнадцать стих, в общих чертах, был готов.
   На сбор придет к нам ветеран,
   Раз обещал, то обязательно!
   Он нам расскажет про таран,
   А мы послушаем внимательно.
  
   И нам расскажет ветеран,
   Как в сорок первом под Москвою
   Врагу кричал "Но пассаран!"
   И закрывал страну собою.
   Я мимоходом задумался, что лучше написать - "закрывал страну собою" или "заслонял страну собою", и тут мне пришло в голову, что я допускаю в своем стихотворении историческую неточность: в сорок первом под Москвою врагу надо было кричать "хенде хох!" и "Гитлер капут!"
   Может, отправить ветерана воевать в Испанию? - подумал я, и в это время раздался телефонный звонок.

287-й сантиметр. ЧАСЫ В БУЛЬОНЕ

  
   Телефон установили в нашей квартире недавно. У меня сложилось впечатление, что в очередь на этот предмет роскоши вставали еще мои дедушка и бабушка в годы культа личности. Конечно, если бы папа был участником или инвалидом, аппарат пришлось бы ждать не восемь лет, а, скажем, всего семь с половиной. К сожалению, у Бориса были все руки и все ноги, поэтому телефон появился у нас уже после того, как американцы побывали на Луне. Ну да все хорошо, что хорошо кончается.
   Кроме двух-трех одноклассников я дал свой номер только Евлампию. Мне почему-то подумалось, что звонит он. И я не ошибся.
  -- Дима, я в столовой на углу Линейной и Тимирязева. Знаешь?
  -- Знаю.
  -- Приезжай сейчас же туда. Жду.
   Я понял, что-то случилось. В следующую минуту я уже катился по перилам. До столовой я добрался за десять минут: в провинциальном городке, как в деревне, все рядом. Евлампий ждал меня у входа.
   - Дима, - начал он, не теряя ни минуты. - Мои часы - в курином бульоне. Они мне дороги. Подарок. Если бы не это, пусть бы их ели на здоровье. Но это - подарок отца.
   Вы что-нибудь поняли бы из подобного объяснения? Вот и я тоже. Но постепенно картина стала проясняться.
   Около получаса назад Евлампий зашел в столовую пообедать. В курином бульоне, который он взял на первое, находилась муха. Возможно, у нее тоже было время обеда, и она тоже решила взять бульон, а может быть решила искупаться - кто этих мух знает? Так или иначе, насекомое изо всех сил перебирало лапками, пытаясь доплыть до острова - куска картошки в центре тарелки. Справедливо решив, что суп должен быть с курицей, а не с мухой, Евлампий вызвал заведующую и указал ей на вышеупомянутое насекомое и на недопустимость его в бульоне. Заведующая уже открыла было рот, чтобы элементарно обхамить какого-то паршивого посетителишку, но - лицо его оказалось ей знакомым, а через пяток секунд она вообще вспомнила, что он работает в местной газете (незадолго до описываемых событий она присутствовала на встрече работников редакции с работниками общественного питания города). Инстинкт самосохранения подсказал женщине, что здесь надо действовать осторожно.
   Она извинилась и заверила, что по стерильности вверенная ей столовая ничем не отличается от операционной и случаи попадания мух в суп исключены на девяносто девять с несколькими десятыми процентов, так что случившееся с Евлампием - столь же невероятный инцидент, как, скажем, падение на столовую метеорита. К тому же предприятие награждено переходящим знаменем.
   - Люба, - кликнула заведующая уборщице, которая развозила тряпкой грязь по полу в непосредственной близости от столика Евлампия. - Сходи ко мне в кабинет, принеси знамя. Покажем товарищу.
  -- А где оно? - вытирая руки о замызганный халат, спросила уборщица.
  -- Вроде на шкафу. Или под ним. Поищи.
  -- Не надо, не надо, я вам верю, - сказал Евлампий.
   Но заведующая решила добить посетителя.
   - Мы даже можем зайти в варочный зал, - любезно предложила она. - Вы сами увидите, в какой чистоте приготавливаются.... приготовляются у нас блюда.
   Евлампий из вежливости согласился. Ему дали халат, и заведующая повела его в зал. Вот тут-то и случилось. Когда Евлампий, рассеянно слушая объяснения заведующей и повара, стоял над баком, в котором плескался бульон, набегавший на края подобно волнам прибоя, он сделал резкое движение рукой ("хотел, понимаешь, поправить волосы"). То ли расстегнулся браслет, то ли часы сами соскользнули с его худой кисти - так или иначе, они исчезли в котле. На счастье, заведующая и повар в этот момент повернулись, чтобы вести гостя к следующему экспонату - баку с гречневой кашей - и ничего не заметили.
   - Вот такие дела, - закончил свою повесть Евлампий. - Теперь мы должны ждать, пока кому-нибудь из посетителей не попадутся мои часы. Так что выручить мои часы - дело не одного часа, прости за невольный каламбур. Хуже будет, если они попадутся самому повару в варочном зале - тогда мы вообще ничего не увидим. Пойдем внутрь.
   Мы зашли в столовую и условно разделили ее на две равные части; за левой стал вести наблюдение я, за правой - Евлампий. Мы заняли угловые столики и, чтобы не бросаться в глаза, взяли по стакану компота.
  

288-й сантиметр

  
   Посетителей было мало: обеденное время уже миновало. Двое мужиков купили шницель без гарнира, вероятно, на закуску, и, завернув его в обрывок газеты, тут же вышли. Молодая женщина с дочкой выбрала на раздаче булочку и взяла два стакана кефира. Усевшись за столик недалеко от Евлампия, она по-быстрому скормила добычу девочке, сама выпила кефир, после чего они тоже покинули зал. Сами понимаете, все это было не то.
   Я рассеянно смотрел то в окно, то на Евлампия. Он сидел грустный, подперев подбородок ладонью, и очень напоминал Штирлица из только что вышедшего на телеэкраны многосерийного фильма про нашего знаменитого разведчика - помните, когда ему устроили встречу с женой? Только жены у Евлампия не было, а были часы - память об отце, которые в данный момент покоились под гущей жирного желтого бульона в котле.
   Вошла какая-то старушка, из тех, что берут стакан чаю и пару кусков хлеба. Она нерешительно остановилась, как будто боялась, что сейчас явится швейцар, объявит, что "местов нет" и вытолкает ее взашей. Но швейцар не появился.
   Старушка взяла поднос и заковыляла к раздаче. Налила стакан чаю, взяла два куска черного хлеба и, подталкивая сухонькой, похожей на ветку, ручкой, поднос, подошла к кассирше. Она достала из кармана пальто серый платок, развязала узелок и извлекала из этого импровизированного "кошелька" десять копеек. Потом села недалеко от меня и с видимым удовольствием начала прихлебывать чай. Но я уже потерял интерес к ней, Как, впрочем, и государство задолго до меня.
   Минут через десять появился еще один посетитель, толстый мужчина в сером костюме. Быстро толкая поднос по "рельсам", он наставил на него столько блюд, что упомянутая выше старушки могла бы питаться ими недели две. Бульон тоже присутствовал. Мы с Евлампием прислушались, не хрустнут ли у него на зубах часы.
   Объект расправился с обедом, состоящим, помимо бульона, из тефтелей с картофельным пюре, творога со сметаной и компота с булочкой, за четверть часа. Если ему и попались часы, то он проглотил их, не разжевывая.
   Следующий посетитель взял только второе и компот.
  

289-й сантиметр

  
   Становилось ясно, что наша затея обречена на провал. Мы переглянулись, встали и вышли на улицу.
  -- Так у нас ничего не выйдет, - заметил я.
  -- Вижу, - печально согласился Евлампий, доставая из кармана пачку сигарет.
  -- К тому же вы не учли, что из большого бака бульон переливают в малый, который стоит на раздаче. Так что наткнуться на ваши часы может не только повар, но и раздатчица. Да и вообще... такими темпами они будут поить этим бульоном посетителей еще дня два. Не ночевать же нам здесь!
   Мой друг рассеянно кивнул, что-то обдумывая.
  -- А если просто признаться заведующей?
   Но Евлампий продолжал напряженно думать. Мне казалось, что я даже слышу, как трутся в его голове одна о другую мысли. И, наконец, он сказал:
  -- Есть идея.
  

290-й сантиметр. ПОИСКОВЫЕ КУРЫ

   Выяснить номер телефона столовой было делом техники. Евлампий зашел в телефонную будку и набрал 2-86-16.
   - Алло! Столовая? Мне бы заведующего. А? Еще лучше, давайте заведующую. Хорошо, я подожду. Да. Здравствуйте. С вами говорит председатель колхоза "Заря" Бугаевский...БугаИвский - на третий слог ударение. Ничего, пожалуйста. Понимаете, вышла одна неувязочка. На днях мы отгрузили вам по ошибке партию опытных кур. Опытных... Нет, не в смысле жизненного опыта. В смысле, экспериментальных... Что? Сейчас поясню. Понимаете, эти куры предназначались совершенно не для поедания и не для носки яиц, а совершенно для иных целей. Каких, спрашиваете? Я скажу вам, но пусть это останется между нами. Сейчас поймете. Эти куры тренировались в колхозе специалистами для обнаружения мелких предметов... Да, нечто вроде ищеек. По заказу милиции и других органов...Ну, не скажите, эффект огромен. По следу, правда, поисковые куры не ходят, нюх не тот. Но вот обнаружить то, что не под силу даже собакам, они могут. Допустим, на место преступления вы пускаете двух-трех поисковых кур. Обгорелая спичка, волос с головы преступника - ничего не укроется от внимания этой скромной, трудолюбивой птицы... Что? Да, и собаки тоже. Но, во-первых, куры - ищейки малогабаритные, во-вторых, не забывайте об экономическом эффекте: куры, как известно, не едят мяса. Насыпал горсть пшена - и курица довольна, да и вообще их содержание намного дешевле: они не требуют специального ухода. А вы говорите...
   - И вот партия этих замечательных птичек, - продолжал легко и изящно врать Евлампий , - попала в вашу столовую. Иными словами, в суп. К чему я это вам говорю? Несколько дней назад, во время демонстрации в колхозе куриных способностей перед проверяющими из центра, одна курочка склевала часы генерала-лейтенанта Каверина... Нет, не с голодухи - просто перетренировалась. Он их достал, положил на скамейку, и хотел засечь, за сколько минут куры найдут условную улику - иголку в стоге сена. Только отвернулся - а часиков-то и нет. Мы и заметить не успели, которая так отличилась.
  -- Генерал расстроился чрезвычайно: ему эти часы вроде еще сам Жуков вручал. Нет, не щупали. Хотели на следующий день, а один наш головотяп, понимаете, перепутал накладные, и та партия кур, что должна была направиться в распоряжение МВД, попала в столовую, а та, которая должна была попасть в столовую, попала в МВД. Теперь посетители вашей столовой будут кушать курочек, которым буквально нет цены, а наши славные правоохранительные органы станут безуспешно пытаться пустить по следу бестолковых нетренированных птиц! Ну да это полбеды. Хуже всего, что пропали часы генерала. Он грешит на наших, на колхозников. Народу на тех учениях много было... Но я за своих ручаюсь! Наши не могли: у нас в каждом четвертом доме телевизор, а про часы я уж не говорю и наручные, и настенные, и всякие, не то, что до революции. Так я, с вашего позволения, сейчас приеду и займусь поисками.
  

291-й сантиметр

  
   - Да-да, абсолютно уверен. Через полчаса буду, - Евлампий повесил трубку и, взглянул на меня, спросил: - Дима, твой папа сейчас на работе?
  -- Наверное.
  -- Едем к нему.
  -- Едем, - кивнул я.
   Автобусом мы доехали до магазина "790 мелочей".
   Папа Борис действительно сидел у себя в кабинете и читал какой-то спущенный сверху документ. Тюрьмы он больше не боялся, поскольку скрупулезно следил за тем, чтобы количество мелочей в его магазине строго соответствовало вывеске. Увидев нас, он встал из-за стола и пожал руку Евлампию.
  -- Чем могу?
   Евлампий быстро все объяснил, спросив в конце:
  -- Вы играли в школьной самодеятельности?
  -- Было дело, - улыбнулся Борис. - В десятом классе.
  -- Придется вспомнить старые навыки.
  -- Попробую, - папа, поправив галстук, направился к двери. - Люда, если кто будет спрашивать, я в горкоме, - предупредил он секретаршу.
  -- А что, если она, ну, заведующая, попросит это... удостоверение какое-нибудь или свидетельство? - спросил Борис на улице.
   - Не попросит. Столовая ведь не секретное учреждение, верно? Ваги вряд ли будут интересоваться, что едят простые советские граждане.
  

294-й сантиметр

   - Здравствуйте, Бугаевский Павел Иванович. Из "Рассвета", - папа Борис пожал руку заведующей.
  -- Из "Зари", вы хотите сказать?
  -- Ну, да, из "Зари", - не смутился папа. - "Заря", "Рассвет"... Как сказал поэт, что в имени тебе моем? - не к месту добавил он. - Вы уж простите, что доставляю вам лишнее беспокойство с этими часами. Где у вас здесь котел?
  -- Почему сразу котел? - слегка удивилась заведующая.
  -- Ну..., - замялся Борис. - Я думаю, что курочек вы уже того - использовали.
  -- Не всех, - покачала головой женщина. - Только половину. Другая половина в холодильнике. Начнем с них?
  -- Нет, давайте лучше с тех, которых вы э... пустили в ход. Знаете, мне интуиция подсказывает, что часы именно там.
  -- Раз интуиция, пойдемте в разделочный.
   Они направились в разделочный цех. Борис знал, что ему там нечего делать, но не хотел навлекать на себя подозрения своей настойчивостью.
  -- Семен, тебе не попадались в куриных потрохах... часы?
   Семен, краснолицый мужчина с внешностью человека, который поддает много и охотно, покачал головой:
  -- Нет. Попадался гвоздь, "двухсотка". А часы нет.
   Папа напряженно думал, как побыстрее прорваться к котлу.
  

300-й сантиметр

   - Все-таки давайте посмотрим в холодильнике? - предложила заведующая, с сочувствием глядя на Бориса: какой-то он был неоткормленный, этот председатель колхоза.
   Тот с тоской кивнул. Они подошли к холодильнику, огромному, как кузов "БелАЗа". Заведующая открыда дверцу. Внутри, как в морге, лежали трупики якобы экспериментальных курочек. Папа взял первую тушку, повертел ее и так, и эдак, потом приложил к уху.
  -- Тикает? - спросила женщина.
   Борис покачал головой. Следующая курица тоже не тикала. А в холодильнике их было никак не меньше батальона. Папа просто не знал, как выкрутиться из затруднительного положения. Но когда он "дослушал" десятую или одиннадцатую курицу, вошла уборщица со шваброй наперевес и тихо сказала заведующей:
  -- Вас...
  

БУДНИ УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА

  
   Заведующая извинилась и вышла. Папа Борис бросил курицу, которую прослушивал в данный момент, и поспешил за заведующей. В зале возле окна сидела дама, которой следовало бы похудеть, но которая, не понимая этого, регулярно ела три раза в день. Лицо ее не предвещало ничего хорошего.
   "Господи, опять муха, - подумала заведующая. - Говорила же Никитичне развесить липучки после того корреспондента".
   Однако, подойдя ближе, заведующая обнаружила, что женщина держит за браслет часы, с которых капает куриный бульон.
   - Возмутительно! - сообщила дама. - Один раз зашла перекусить в столовую! Интересно, что еще можно обнаружить у вас в тарелках? Молоток?
  -- Э..., - начала заведующая, еще точно не зная, хамить или извиниться: вдруг и эта баба откуда-нибудь?
   И тут папа Борис, возникший у нее за спиной, увидел шанс безболезненно заполучить часы и покончить с этим делом. Он плечом отодвинул заведующую в сторону и подошел к даме, которой следовало бы похудеть.
  -- Простите, - очень тихо произнес он. - Ваше фамилия, имя, отчество?
   От неожиданности та запнулась на слове "антисанитария".
  -- А кто, собственно говоря, вы та...
  -- Договоримся так: вопросы здесь задаю я, - перебил ее Борис все тем же тихим, но настойчивым тоном. - Итак, фамилия, имя, отчество?
  -- Ирина Васильевна Кру... Кручинина, - ответила дама слегка изменившись в лице.
  -- Хорошо, - похвалил папа. - Когда вы обнаружили часы?
  -- Ну, вообще-то я не... ну, минут пять назад.
  -- Отлично, - сказал папа Борис, достал блокнот, авторучку и поставил на одной из страниц какую-то закорючку. - Значит, около пяти минут назад? Пойдем дальше. Вы не обратили внимания, в каком положении лежали часы? Циферблатом вверх или вниз?
   Штукатурку на лице дамы прорезало несколько трещин, или, если угодно морщин.
  -- Не знаю, как-то не обратила внимания. Если бы я знала, что это важно, то...
   - Жаль, - холодно перебил папа. - Это очень важно. Ну, хорошо. Скажите, когда вы подходили к столовой, вы не заметили ничего особенного?
  -- Нет, - неуверенно ответила гражданка Кручинина. - Кажется , нет.
  -- А если подумать?
  -- Э... ну, может быть, только... запах какой-то неприятный шел из столовой.
   - Вот это как раз в порядке вещей, - пробормотал Борис, которого Александра не очень баловала домашней кухней и который в силу этого довольно часто вынужден был посещать предприятия общественного питания. - У входа никто не стоял?
  -- Нет.

301-й сантиметр

  -- Вы уверены?
  -- Да, никого не было.
   Папа достал носовой платок и приступил к основной части операции по изъятию часов. Он осторожно взял их через платок и поднес к глазам.
   - Я так и думал: никаких отпечатков. Вот что, Ирина... э... Васильевна, - проговорил он. - Если что вспомните, позвоните по этому телефону, - он написал на листке несколько цифр, вырвал его из блокнота и подал даме, которой следовало бы похудеть. - И большое спасибо. Вы нам очень помогли, - смягчившись, закончил он.
   После этого, Борис, с головой вошедший в роль, едва не добавил машинально: "Давайте, я подпишу вам пропуск", но вовремя спохватился. Он опустил часы Евлампия в карман и, повернувшись к стоявшей неподалеку заведующей, подал ей руку со словами:
  -- И вы тоже.
  -- Значит вы не..., - начала та.
  -- Не Бугаевский, - тихо произнес папа. - Никаких "Зорь" и "Рассветов". Майор Симонян. Уголовный розыск.
  -- А поисковые куры.
  -- План операции был разработан в главке, - уклончиво ответил папа Борис. - То есть в ставке. - Он чуть было не добавил "Верховного главнокомандования". Потом, прикинув, что ставки вроде бы были только во время войны, поднял палец на давно не беленный потолок и уточнил: - В общем, там. Часы ворованные. Это дело рук рецидивиста Олехновича, известного под кличкой Олух. Мы шли по его следам, но вовсе не предполагали, что он решит избавиться от улики таким методом.
   Гражданка Кручинина не догадалась поинтересоваться, зачем это было воровать часы, чтобы потом от них избавляться.
  -- Но как вы узнали, что часы здесь?
   Борис загадочно усмехнулся.
  -- Свои люди есть у нас везде. Даже в столовой.
  

308-й сантиметр. ОТЕЦ ЕВЛАМПИЯ

  
   Я внимательно рассматривал часы, побывавшие в курином бульоне. При всем уважении к Евлампию, не могу сказать, что в них было особенное: поблекший циферблат, потертый корпус. На обратной стороне его была выгравирована надпись: "Евлику от папы", а под ней - слон с поднятым хоботом.
  -- Отец подарил их мне, когда я был чуть постарше, чем ты сейчас, - заметил Евлампий.
  -- А слон? Причем здесь слон? - поинтересовался я.
  -- Рассказать?
   Я кивнул. Дело происходило через две недели после избавления часов из плена. Самое удивительное, побывав на дне котла под толщей куриного бульона, они, по словам Евлампия, продолжали идти! Не верить моему другу у меня не было никаких оснований - он меня никогда не обманывал. Так же, как и я - вас, дорогие читатели.
  -- Ты что-нибудь слышал об элефанторазме?
  -- Элефа...?
  -- Ты и не мог о нем слышать? От греческого "элефантос" - слон, ну а "разм" - наверняка производное от "маразм". Этот термин врачи специально придумали для того, чтобы описать недуг моего отца. Но, как оказалось, недуга-то не было никакого.
  -- В чем выражался этот элефанто-разм?
  -- Понимаешь, отец будто бы вбил себе в голову, что ему должны прислать из Африки слона.
  -- Какого слона?
  -- Обыкновенного. Африканского. Мои родители прожили вместе совсем недолго. Когда мне было несколько месяцев, мать нашла другого. А может она нашла другого еще до моего рождения, не знаю , забрала меня и уехала в неизвестном для отца направлении. Отец очень переживал. Вскоре после этого и началось: он стал приходить на почту и спрашивать, не прислали ли на его имя слона. Сначала он заходил раз в неделю , потом стал наведываться через день, потом - каждый день. Все думали, что после развода у него произошел, как сейчас говорят, сдвиг по фазе, ну а по-научному, криз. Должен сказать, что в остальном он был совсем нормальный. Только этот слон.
   Сначала на работе смотрели на это сквозь пальцы, думали, пройдет. Но потом отец стал отказываться ездить в командировки, в которые его часто отправляли по роду работы. Говорил, что в его отсутствие - а подобные поездки зачастую длились по две-три недели - может прибыть слон, которого некому будет принять. Начальству это, в конце концов, надоело. Отца послали на медицинское освидетельствование, - Евлампий замолчал и задумался.
  -- А дальше?
  -- Дальше его обследовали психиатры. Они-то и выдумали это словечко - элефанторазм. "Голубчик, ну с чего это вы решили, что вам должны прислать слона?" - и все такое прочее. Отец объяснял, что недавно получил из Африки письмо, в котором обещали выслать слона и, поскольку, его, отца, адрес, отправителям точно не известен, слон, вероятно, будет выслан до востребования. "Кто это вам, голубчик, прислал письмо из Африки?" - допрашивали его врачи. "Да один тамошний царек". - "Тогда объясните, пожалуйста, откуда у простого советского человека могли появиться в Африке знакомые, да еще такого ранга?" И вообще, не могли бы вы показать нам это письмо?" К несчастью, у отца незадолго до этого случился в квартире небольшой пожар. Немного повредило мебель, диван там, еще что-то, сгорели кое-какие бумаги, и среди них, как полагал отец, это письмо. "Оно у меня сгорело", - отвечал отец. - "Да-да, конечно, Мы вам верим". Его отпустили с миром: он ведь был тихий, никого не трогал. Отец, конечно, легко отделался: по тем временам его запросто могли объявить агентом чернокожей разведки, ну, и... в общем, сам понимаешь.
   Но с работы его уволили. Дали какое-то мизерное пособие по инвалидности. Все вокруг смеялись над ним, вертели и виска пальцем. Вот тогда отец и заболел по-настоящему. Но даже и больной он ходил на почту и спрашивал про слона. В конце концов, там просто перестали разговаривать с ним.
   Несколько лет отец лежал прикованный у постели. За ним ухаживала соседка, пожилая вдова. Когда я стал постарше, то разыскал его. От соседей и от этой женщины узнал всю историю. Мне удалось поговорить с отцом всего один раз, потом у него наступило обострение, его забрали в больницу, и там он умер. "Сынок, - спросил он меня во время того, единственного, разговора. - Хоть ты веришь, что мне должны прислать слона?" Скажу тебе честно, Дима, я ведь тоже думал, что после развода отец немного того... тронулся. Но когда я посмотрел ему в глаза, я понял, что он говорит правду. Я не знал, как объяснить всю эту историю со слоном, но я поверил, понимаешь, поверил, что слон существует!
   Когда отец умер, все его нехитрые пожитки, а главное, бумаги, перешли к матери. Она ими не интересовалась, забросила все куда-то в кладовку. Эта загадочная история со слоном мучила меня, не давала покоя. Я стал разбирать бумаги, И как ты думаешь, что я там обнаружил?
  -- Дневник? - предположил я.
  -- Письмо!
  -- Какое письмо?
  -- То самое, считавшееся сгоревшим! Оно было написано черт знает на каком языке, листа на полтора, и в конце его был нарисован слон! Но самое главное: на конверте стоял штамп. Письмо пришло за три недели до того, как отец начал бредить своим слоном. Теперь надо было выяснить, какая связь у отца с Африкой. Я стал расспрашивать мать, но она ничего не знала и знать не хотела. В бумагах отца я нашел еще один конверт с каким-то то ли тамбовским, то ли ростовским адресом - уже не помню. По-видимому, это был один из немногих знакомых, с кем отец поддерживал отношения. Я написал ему и вскоре получил большое письмо. Прочитал начало и почувствовал, как меня охватывает разочарование: отец никогда не был в Африке. Но, - Евлампий выдержал короткую, но драматическую паузу - дальше тот человек писал что мой отец рассказывал ему про своего отца, моего деда, который в конце 20-х годов работал в какой- то африканской стране и спас одного тамошнего царька, когда тот тонул. Благодарный вождь пообещал деду в подарок слона. Но спустя какое-то время тот царек погиб в междоусобном конфликте. Вскоре после возвращения на родину дед разбился насмерть в автокатастрофе. Прошло несколько лет. Вырос сын того царька и сам стал вождем. Вероятно, ему как-то удалось отыскать следы моего отца.
  -- А слон?
  -- Я был уверен, что сын царька сдержал свое слово, - продолжал Евлампий. - Но как отыскать следы этого слона? Писать в газету: "Прошу помочь мне в розысках слона?" Расклеивать объявления "Пропал африканский слон"? Я поехал в Москву. В центральной библиотеке стал просматривать подшивки старых газет.
  -- Каких газет?
  -- В основном, железнодорожных: "Наш паровоз", "По шпалам", "Рельсы в коммунизм". Потратил несколько дней, но все-таки нашел, что искал.
  -- Что именно?
  -- В "Нашем паровозе" - уже не помню за какой год - в углу страницы я наткнулся на небольшую заметку о том, что на станцию Москва-Сортировочная прибыл необычный груз - слон. Сопроводительных документов не было, говорилось в сообщении, но совершенно очевидно, что это - подарок русским людям от борющегося за свою независимость мужественного африканского народа. Дальше было написано, что слона отправили в столичный зоопарк.
   Евламипий помолчал.
  -- Я на сто процентов был уверен, что это и есть тот слон, которого ждал и не дождался мой отец. Теперь, когда он умер, животное принадлежало мне, его наследнику!
  -- И что же вы предприняли?
  -- Отправился в зоопарк. Показа то африканское письмо, свои документы. Но директор зоопарка сказал мне, что, во-первых, слоны в нашей стране, как и все остальное, принадлежат народу, а не частным лицам, а во-вторых, юридические законы не оговаривают порядок наследования слонов. В тот же день я уехал домой. Но перед этим все же решил хоть одним глазком взглянуть на своего слона.
  -- Видели?
  -- Видел. Он стоял в грязном загоне и жевал такое же грязное сено, а сверху на него капал дождь. На задней ноге у моего слона виднелся черный расплывшийся номер - то ли семнадцатый, то ли двадцать седьмой. Я спросил у служителя, что это за номер. "А что ты хочешь? - грубо ответил тот мне. - Все животные у нас на балансе. Вот павлину не нашли, куда номер поставить, так повесили бирочку на шею. Учет - это такое дело. Даже Ленин учил..." Тут я не выдержал и сказал: "Козел ты подотчетный на балансе! Ничего Ленин про слонов не говорил!" Плюнул и ушел оттуда. Ночным поездом уехал домой. Вот и вся история.
  -- А часы?
  -- Да, часы. Отец чувствовал, что мы с ним все равно встретимся и, будучи уже больным, отнес часы в граверную мастерскую и попросил написать на корпусе: "Евлику от папы" - и выгравировать изображение слона. Во время той нашей единственной встречи он и подарил их мне. И знаешь, они до сиз пор отлично идут. Только ремешок, конечно, давным-давно порвался, и я заменил его браслетом. Теперь ты понимаешь, как мне дороги эти часы?
  -- Понимаю, ответил я.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"