Аннотация: На тему Войны Судного дня, о русском в Армии Обороны Израиля. Опубликован в июльском номере "Уральского следопыта", 2013 г., со всеми косяками начинающего автора. Все мы начинали с чего-то...
Умирать не хочется. Но если умирать на войне, то красиво. Чтобы родные скорбели и гордились. Чтобы написали в газете и показали по ти-ви. Чтобы старый ребе Ицхак Гойхман рассказывал ребятишкам и ставил в пример. И чтобы в Кармиеле, маленьком северном городке, ставшим почти своим, назвали улицу или хотя бы повесили мемориальную доску с темными ивритскими буквами.
Двенадцать бойцов ЦАХАЛ, Армии Обороны Израиля, не думали о смерти. Они уже вообще ни о чем не могли думать. Трехчасовая гонка по пустыне с двумя ранеными на руках доконает самого выносливого.
Все мысли сосредоточены на одном: вынуть из песка ставший свинцовым ботинок, сделать шаг, вытащить второй ботинок, сделать еще шаг и не упасть... "Галил" с запасными магазинами, пара гранат и фляжка с остатками воды весили тонну, и если бы не хриплые окрики самаля-сержанта Иосифа Шапиро, двое самых слабых уже, наверно, оставили бы оружие на последнем привале. Все равно против роты арабов они бы уже ничего не смогли сделать.
Утешало лишь то, что преследователи были в столь же трудном положении. Почему за остатками сводного отряда отрядили пешую погоню, можно было только догадываться. Неуклюжие русские джипы и полноприводные грузовики прекрасно показали себя в пустыне. Видно, не ждали, что погоня затянется.
Пару раз в стороне мелькнули вертолеты. Но у них, вероятно, более важные дела.
В призрачной тени невысокой глыбы песчаника сержант скомандовал привал. Он знал, что погоня также остановилась. Настало время намаза. Аср - третья обязательная молитва, предзакатная. Правоверные мусульмане в это время падали на колени лицом к Мекке и истово отбивали поклоны. Даже война не помеха. Более того, в армии эти ритуалы многие соблюдали более тщательно, чем на гражданке. Офисные работники, гиды в туристических фирмах, продавцы в международном аэропорту, они уже не столь придерживались обычаев, как их предки, и очень вольно для себя толковали Коран. Естественно, не горели желанием лезть под пули. Им совершенно не за что и незачем умирать на войне. Но не они - за них решают.
В войсках все иначе. Намаз соблюдается с армейской тщательностью. Мулла постоянно внушает солдатам, что священный джихад против ненавистных евреев - святой долг мусульман. Что всем простятся грехи, что участники газавата, особенно павшие на поле боя, непременно попадут в рай к гуриям и прочим удовольствиям.
Пока загонщики хриплым шепотом славили Аллаха, евреи лежали молча, вповалку. Впрочем, евреями их можно было назвать не всех.
Максим Волынин, светловолосый изможденный юноша с пятнистым лицом, на котором пыль запорошила солнечные ожоги, не принадлежал к богоизбранной нации. Сестра его отца вышла замуж за еврея и уехала на "историческую родину". Пришел вызов о воссоединении семьи. Прошло полгода мучительных собеседований в органах, после чего Максима выгнали из института, родителей уволили с работы, конфисковали квартиру, и Волынины обнаружили себя на раскаленном бетоне аэропорта Бен Гурион.
Несмотря на то, что тетя Ира устроилась относительно неплохо, первые месяцы прошли скверно. Жизнь в Эрец Исроел по программе Алии, возвращения евреев на историческую родину, была далека от выдуманного в Советском Союзе капиталистического рая. Кибуц, работа, бесконечные уроки иврита, изучение религии, истории и культуры Израиля слились в какую-то неразличимую череду.
И все же Макс начал привыкать к этой жизни, так не похожей на "совок". Он не чувствовал себя евреем, но и не испытывал особой дискриминации из-за этого. Он быстро понял, что для уроженцев этой страны все приезжие, даже чистокровные Рабиновичи, считались особями второго сорта по сравнению с коренными. А для арабов он ровно такой же еврей, как и обрезанные иудеи, о чем подробно рассказал парамедик "скорой", бинтуя ему голову после встречи с мусульманами.
Когда семья Волыниных почувствовала себя обжившейся, Максим был призван армию. Не то, чтобы он не знал о такой возможности, но все равно обнаружил себя в панике. Представление об обязательной военной службе у него осталось с Союза, со всеми прелестями дедовщины, показухи и прочего совкового дебилизма. Тем более что в ЦАХАЛ нужно служить три года, не два, как в сухопутных войсках СССР. Младшую сестру призовут на два года, когда вырастет.
В израильской армии не было дедушек, а в казарме культурнее и уютнее, чем в пионерлагерях максового детства. Кошерная пища гораздо вкуснее осточертевшей лагерной перловки, сечки и манки. Но началась война. Чужая, ненужная Максиму война.
Общаясь преимущественно с евреями, он научился относиться к арабам плохо. Но в глубине души ему было все равно. Он не ощущал своего родства с этой землей, ему не было никакого дела до тысячелетних разборок между двумя ветвями Аврамовых наследников. Он просто приехал, чтобы спокойно жить и работать, а не уезжать по распределению в заветный Урюпинск, отрабатывая инженером на захолустном заводе за сто десять рублей минус налоги, комсомольские и профсоюзные взносы, постепенно спиваясь и проживая жизнь впустую.
Ну вот, вместо дождливого Мухосранска вездесущий серо-рыжый песок, раскаленный автомат, вонючий камуфляж с выступившими пятнами соли, мерзкие насекомые, бескомпромиссные арабы на расстоянии выстрела и солнце, солнце, солнце...
- Подъем, - скомандовал Шапиро. Во время короткого привала сержант был единственным, кто не расслабился полностью и тревожно поглядывал в сторону, откуда должна была появиться погоня.
- Прости, я не смогу, - ответил молодой тараш-ефрейтор Шмулик. - Я не чувствую ноги.
Во время последнего боя он получил осколок в ногу, рана кровила, икра распухла. Последние километров пять Шмулика тащили попеременно под руки, сержант нес его винтовку.
Шапиро посмотрел на него долгим взглядом. Трудно было понять, что выражало обветренное угрюмое лицо сержанта. Теоретически, Шмулик мог дождаться арабов и сдаться им в плен. Но все слишком хорошо знали, что это такое. В лучшем случае, арабы застрелили бы его на месте, чем задерживать погоню из-за пленного. В худшем ... Шапиро предпочитал об этом не думать. Он молча протянул бойцу М-16 с двумя короткими магазинами.
- Мазал тов. Удачи.
Шмулик осторожно переложил раненую ногу, пристроил карабин на камне и махнул рукой. Прощались молча и быстро.
Тараш выпил остатки воды из фляжки. Экономить уже не нужно. Он поправил на крючковатом носу очки с толстыми стеклами, дослал патрон и удобно прижал приклад к плечу. Ствол винтовки смотрел в сторону цепочки следов на обожженной земле, по которой преследователи уверенно догоняли израильтян.
Скоро послышались щелчки М-16, потонувшие в очередях "Калашниковых", рванула граната, и все стихло. Шапиро посмотрел на часы. Прошло всего 24 минуты. Пусть они потратят еще несколько минут на своих раненых, все равно фора составляет менее получаса.
Дан Вайсберг, высокий угловатый рыжий парень из Бер-Шевы, мечтавший стать раввином, коротко одними губами прошептал молитву о душе ефрейтора, которая медленно поднималась к Богу над изорванным гранатой телом.
Путь стал легче. На смену песку пришла каменистая пустошь. Солнце клонилось к закату и уже не обжигало. Между камней местами пробивалась убогая растительность.
Шапиро подошел к самому старому из оставшихся в его отряде бойцов, тураю Якову Шнеерсону, и жестом отозвал его в сторону. Яков перевалил на Макса Ривку, грузную чернокожую девушку, раненую в плечо и потерявшую много крови.
Когда они отошли от спотыкающихся солдат на десяток шагов, Шапиро поделился с ним своими сомнениями.
- До гарнизона еще около 5 километров. Мы не успеем туда до темноты. И арабы догонят раньше.
- Что решил, Иосиф? - спросил солдат. В ЦАХАЛ не принято строгое соблюдение строевого устава, уж в пустыне вряд ли услышишь всякие "разрешите обратиться" и "так точно".
- Скоро у них закатный намаз. Делаем засаду, потом отрываемся.
Яков кивнул. Он понимал, что, нападая на мусульман во время магриба, они совершают кощунство и подписывают себе особо зверский приговор. Без возможности рассчитывать хоть на какое-то снисхождение.
Но, по большому счету, они уже все покойники. Где-то идет большая война, сшибаются танки и самолеты, санитары вывозят раненых с поля боя. И пока не кончится эта заваруха, скоротечная как все арабо-израильские войны, никто не вспомнит про горстку солдат, что выполнили свою боевую задачу и теперь пытались унести ноги, без техники, связи и воды.
Максим, падая от усталости, буквально вкатился в длинную лощину, с трудом удерживая на ногах темнокожую солдатку. Сержант скомандовал остановку, а сам залез на невысокий холм с россыпью камней. Посмотрел на часы, на солнце. Затем спустился к своей маленькой армии.
Рядовые, повалившись там, где их застигла команда "стой", лежали и судорожно глотали воздух. Ривка, крупная темная девушка из Эфиопии, поправляла пропитавшуюся кровью повязку на левом плече. Ей неумело помогала Ольга, землячка Максима. Все воинство имело изможденный и весьма небоеспособный вид.
Сержант Шапиро был единственным профессиональным военным среди сугубо штатской толпы. Для него это уже вторая война, не считая многих стычек с ХАМАС. После схватки с арабами в живых из ветеранов остался он один, пытавшийся вывести к своим группу нонкомбатантов, по недоразумению носящих армейскую форму, воинственных, как панды, и строевых, как утконосы. Видно, не судьба.
- Всем внимание, - сказал сержант. - До темноты мы от них не оторвемся. Через 20 минут у них вечерний намаз, арабы как раз подойдут к этой ложбине. Разбиваемся на две группы, Яков командует второй. Занимаем позицию у тех валунов. Не высовываемся. Без команды, после первого "Яллаа" бросаем по две гранаты. После взрывов гранат обстреливаем, не более пяти секунд. Затем, пока стоит пыль от взрывов, бежим 600 метров прямо, там характерный холм с раздвоенной верхушкой. Вопросы? Вайсберг, что с тобой?
Рыжий верзила перекатился на колени и уткнулся головой в землю. Его тело сотрясали мощные толчки, было непонятно, он рыдает или блюет. Затем он поднял грязное и перекошенное лицо, его налитые ненавистью глаза уперлись в сержанта, будто он был здесь главным врагом и виновником их несчастий.
- Я не хочу умирать! Слышишь, я не хочу умирать... Арабы нас порвут, достанут из под земли и опять порвут.
Вайсберг еще что-то орал, колотил кулаками по земле. Его воспаленные глаза были сухими, без единой слезинки, всю влагу высушило солнце. К грязной щетине присохла слюна.
Максим с удивлением смотрел на Шапиро. Нарушение субординации, замызганный внешний вид, все это было не исключением в израильской армии. Но отказаться от выполнения приказа в боевой обстановке - просто не укладывалось в голове. Особенно поражало, что бунт исходил от самого идейного из новобранцев, ортодокса и непримиримого борца с гоями. Сержант имел полное юридическое и моральное право пристрелить паникера, он был просто обязан что-то сделать, чтобы не развалились остатки дисциплины. Но он не сделал ничего.
- Так. Идут только добровольцы. С тобой, мразь, поговорю потом. - Шапиро подошел к бойцу вплотную, так что дрожащее лицо Вайсберга почти уперлось в пыльные берцы сержанта, - бери Ривку и жди нас за раздвоенным холмом.
- Постойте, - вмешался Яков. - Давайте дадим им несколько минут, пусть войдут в экстаз. Тем будет неожиданнее. Вы начните, сержант, мы поддержим.
- ОК, - согласился Шапиро на американский манер. - Все слышали? Все ждут. Я начинаю, вы поддерживаете.
Закат в пустыне потрясающе красив, но сейчас не до созерцания. Максим выбрал себе удачное место. Спереди и с боков его окружали глыбы из песчаника. С такими огневыми позициями они могли удержаться надолго. Если бы не вдевятером против сотни.
Несмотря на близость опасности, тело расслабилось. Макс отщелкнул магазин, посмотрел на блестящие патроны и вновь присоединил его к автомату. Максу повезло. Его "Галил" был израильской версией АКМ.
В западном политкорректном мире считалось важным, что левши ни в чем не должны чувствовать себя ущемленными. Поэтому не человек приспосабливался к оружию, а оружие подгоняли под политкорректность, предохранитель был доступен для обеих рук, рукоятка взведения торчала не справа, а вверх. Удерживать прицел поверх мечущейся рукоятки сложно, да еще ствол уводило. Так что стрелять лучше одиночным огнем или короткими очередями по 2-3 выстрела.
Зато "Галил" по-калашниковски безотказен в пыли. Американская М-16 точнее, из нее Шапиро одиночным с пятисот шагов попадает в ростовую фигуру. Вот только от грязи автоматика, возможно, откажет после нескольких выстрелов, и затвор придется передергивать вручную, либо карабин замолчит насовсем. По-хорошему, винтовку бы почистить, но разбирать ее на земле за 20 минут до появления арабов не додумается никакой шлимазл.
На войне многие, особенно эмигранты из-за железного занавеса, пытались вооружиться трофейными арабскими АК или АКМ. Но потом их отбирали, регулярная армия должна иметь только штатное оружие.
Мысли вяло поворачивались в голове. Руки машинально поглаживали облупленный стальной приклад. Н-да, в очередной раз думал Максим. Я же не еврей. Чужой автомат, чужая страна, чужая война за чужие интересы. И вот только смерть будет лично своя, собственная. Почему-то факт, что он в израильской форме и стрелял в арабов, не казался ему столь уж уважительной причиной, из-за которой арабы пытались его убить.
Сержант идеально рассчитал время засады. Опустились сумерки. Топот десятков ног, бряцанье металла, и Макс замер, всем телом вжавшись в песчаник.
Впрочем, арабы лишь бегло осмотрели лощину. Даже засада ефрейтора Шмулика их ничему не научила. Они чувствовали себя охотниками, загонщиками, а не дичью. В добавок, усталость притупила бдительность. Поэтому никого не обнаружили и расположились для вечернего салята.
Услышав "Аллах акбар", а затем длинную, неразборчивую при многоголосом исполнении фразу "а'узу билляхи минаш-шайтанир раджим", Макс осторожно выглянул в просвет между глыбами. Опасался он зря. Не было даже боевого охранения. Арабы расположились плотно, ровными рядами, хотя в их распоряжении вся пустыня. Сунниты стояли на коленях, хриплыми голосами бормотали суры из Корана, периодически утыкаясь лицом в землю.
От множества молящихся людей исходила невидимая, но ощущаемая каждой клеточкой грозная сила. Арабы славили Аллаха, пытаясь молитвой приблизиться к Богу и удалиться от побиваемого камнями Сатаны. Вжавшиеся в песчаник евреи чувствовали, как эта сила материализуется и вдавливает их еще сильнее. Для молящихся они - воплощение Сатаны, и удалиться от нечистого можно, уничтожив сие воплощение в очищающем огне газавата.
Вот только в этот вечер у Аллаха были свои, более насущные заботы. Он не явил чуда, не размазал остатки еврейского подразделения в фарш ни божественными силами, ни руками своих адептов. И как только разорвались две первые гранаты, принял в рай очередные души правоверных.
Макс приподнялся над песчаником, практически наугад выпустил рожок одной очередью. Вокруг хлопали М-16, со стороны врага тоже началась частая беспорядочная стрельба.
Собрав остатки сил, накопившихся за двадцатиминутную передышку, он побежал к указанному сержантом холму, на ходу меняя магазин. Рядом тяжело топтался Яков, сзади догоняли другие. Вокруг противно цвикали пули, на земле вспухали зловещие фонтанчики песка.
На холме подняли Вайсберга, подхватили Ривку и понеслись дальше. Шапиро, обернувшись на ходу, выстрелил назад, получил свое и, разинув рот в беззвучном крике, повалился на камни.
Спуск кончился, начался подъем на следующий холм, беглецы невольно замедлили ход. Фонтанчики земли ложились все ближе. Следующей погибла Ольга. Пуля от чего-то более мощного, чем АК, пробила ей грудь навылет, она всхлипнула, упала и замерла.
Ей никто не пришел на помощь. Оставшиеся в живых последним рывком достигли нескольких глыб на вершине следующего холма и без сил повалились ничком.
Дальше минимум на километр расстилалась местность ровная как стол, бежать бессмысленно. Яков дышал с хрипами. На последних метрах его таки достало, из угла рта протянулась тонкая красная струйка, а при выдохе была видна розовая пена.
- Это будет наша Моссада, - проскрипел Яков. Но, в отличие от легендарной еврейской крепости, здесь залегло всего пять человек, русский, эфиопка, Яков, Дан и малознакомый Максу Хаим Герцман из Нетании. Все остальные погибли.
Яков осторожно выглянул из-за валуна. У арабов могли быть снайперы, но пока никто не стрелял.
Наверно, их уже было меньше сотни, кого-то наверняка покрошили во время намаза. Но все равно очень и очень много. Арабы, не торопясь, окружали холм с безопасного расстояния. Теперь добыча не ускользнет.
- Чего они ждут? - спросил Максим, разглядывая человеческие фигурки через щели между камнями, - нас же всего пятеро.
- Аллах их знает, - в голосе Якова сквозила грусть обреченного, но не сдавшегося человека. - Может, наконец, поняли, что охота за нами - не увеселительная прогулка, не хотят больше потерь и вызвали БТРы по рации. Влепят крупнокалиберными по песчанику, тогда нас в клочья.
Яков не мог знать, что вечером того же дня мотопехота и бронетанковые силы арабов были разбиты, а уцелевшие экипажи сдавались в плен. Среди них выделялись подозрительно светлые славянские лица военных советников.
На пустыню опустилась ночь. На ярком тропическом небе не было ни единого облачка, сияли мириады звезд, а когда взошел полумесяц, он казался особенно мусульманским.
Атака могла возобновиться под покровом темноты. Хотя идти ночью по каменным осыпям - верный шанс подвернуть или даже сломать лодыжку. Аллах ночью не видит своих правоверных и, стало быть, не помогает. Может быть, начнут с рассветом. Максим за год жизни на Ближнем Востоке усвоил, что предсказывать поведение арабов столь же сложно, как и погоду в средней полосе России.
Яков вызвался дежурить первым. До утренней смены он мог просто истечь кровью.
Несмотря на нервное напряжение, русский отрубился мгновенно и пришел в себя, только когда его растолкали.
Дан и Хаим крепко спали на острых камнях, скрючившись от холода. Ривка лежала беззвучно. У самого холма ей попало еще раз, и она не приходила в сознание. Лишь неровное дыхание в пышной негритянской груди говорило о том, что она еще жива.
Было непривычно светло. Макс только сейчас подробно рассмотрел их последнее пристанище. Ближайший к нему валун песчаника имел странный вырез в форме узкого правильного прямоугольника длинной порядка полутора метров.
- Гляди, это что, древний холодильник?
- Это гроб, - усмехнулся Яков через кровавый кашель.
Максим заглянул внутрь, но не увидел ничего, кроме грязи и песка.
- И где же покойник, сбежал?
- Захоронение очень древнее, - просветил Яков. - Оно уже давно открыто всем ветрам. Кости могут храниться очень долго и даже окаменевать, если не имеют контакта с атмосферой.
Он на минуту остановился и отхаркнул кровь.
- Видишь, камни расположены ровной окружностью, а в середине - гроб. Ты понимаешь, где мы? Это - захоронение какого-то древнего вождя, остатки пещеры вокруг могилы.
Яков любовно провел рукой по ноздреватому валуну с явными следами обработки. О чем мы думаем, сказал про себя Максим, вокруг арабы, мы доживаем последние часы, а этот сумасшедший еврей гладит кусок старого камня, плюется кровью и улыбается.
- Это очень не простое место. Странно, ни в одном справочнике я не читал об этом кургане. Здесь явно не было раскопок. Не может быть, чтобы в таком важном захоронении заодно с воином-вождем не зарыли кучку интересных полезностей.
Пока Яков ковырялся в земле десантным тесаком, занимаясь столь уместной здесь археологией, Макс явно услышал непонятный гул, идущий как бы из-под земли и со всех сторон одновременно. Стало светлее.
Внезапно зашевелилась Ривка. Она привстала, кровь на ее ложе впиталась в землю. И ранее не блиставшая красотой, Ривка с мазками крови и грязи на серо-черном лице, заляпанными спутанными кучеряшками, смотрелась как выходец из преисподней. Ее темно-карие глаза, черные в ночном полумраке, светились каким-то феерическим фиолетовым цветом.
Она стала в полный рост, по пояс высунувшись из-за камней. Ее могла снять любая прицельная очередь, но оружие молчало.
Свечение, разгоняющее ночь, уже исходило не только от ее глаз, но и от всей объемной фигуры в мешковатом форменном камуфляже.
Холм начал мелко-мелко дрожать. Казалось, бело-фиолетовым мертвенным светом исходят камни древнего склепа. Проснулись Дан и Хаим, они с ужасом разглядывали Ривку, рефлекторно сжав автоматы.
Девушка подняла руки к небу и начала петь. Макс никогда в жизни не слышал ничего подобного. Это была напевная молитва, в которой соединились тоска об утраченном, надежда на лучшее, просьба о помощи, ненависть к врагам, жажда отмщения и еще сотни других эмоций и желаний, которые сложно описать словами.
Максим знал, что невозможно соединить ритмичный негритянский напев и еврейскую молитву, получится какофония. Ривка же соединила десятки мелодий, они звучали в унисон, невообразимо кошмарно и прекрасно. Каким-то седьмым чувством угадывалось, что молитва невероятно древняя и, в то же время, совершенно понятная без слов.
Завороженный пением, Яков поднялся на ноги и тихо, а потом все громче стал подпевать. Через несколько минут его тело тоже окуталось свечением, из глаз полился фиолетовый огонь.
Они стояли друг напротив друга. Белый и черная. Соломон и Царица Савская. Оба безнадежно раненые, оба прекрасные какой-то противоестественной красотой, они пели молитву смерти.
Под безбрежным небом Палестины-Израиля их невероятная песнь-молитва неслась на многие километры. Арабы вскочили из своих укрытий и с изумлением смотрели на фиолетовый свет. Никто не стрелял.
Вдруг пение резко изменило темп. В голосах Якова и Ривки как будто зазвучали ударные. Молитва уже не просто неслась над пустыней. Она звенела. Она ревела, как пламя, которое вот-вот вырвется наружу. На Максима черной волной накатил безотчетный ужас.
Дрожала почва, словно под древнюю песню плясал миллион людей. Начиналось землетрясение.
Ривка отвернулась от Якова, передернула затвор, перешагнула через осыпь камней и двинулась вниз. Она ни на секунду не прекращала петь, силы в израненном теле были воистину неисчерпаемы.
Она подошла к телу Ольги, подняла перебитой, полуоторванной рукой ее "Галил", проверила патроны и двинулась к арабам с двумя автоматами наизготовку. Яков взял М-16 и "Узи". Он направился в противоположную сторону.
Молитва висела под ночным небом. Казалось, сама древняя земля аккомпанирует чудовищным органом. Певцы разошлись, но звук не стал стерео, он лился отовсюду. Светились обе фигуры, валуны, гейзеры света вылетали прямо из грунта. Это было грандиозное и беспредельно кошмарное зрелище.
Подойдя к оцепеневшим арабам, они начали стрелять. Расстреляв магазины с двух рук, Ривка подхватила АК, а Яков - пулемет Калашникова. Избиение продолжилось.
Опомнившись, Максим тоже начал стрелять, экономно выцеливая отдельные фигурки. Уже было светло почти как днем, рядом строчил Хаим.
Показавший себя трусом всего несколько часов назад, Дан выскочил из-за укрытия, пробежал сотню метров рядом с Яковом и с колена начал выпускать короткие очереди. Арабы отвечали из всего, что могли. Хаим упал навзничь, со лба потянулась тонкая темная струйка.
Прошло полминуты, может быть, минута, и на пустыню опустилось безмолвие. Арабы прекратили огонь. Часть из них погибла в первые же секунды, многие просто, не разбирая дороги и ломая ноги, рванули вглубь пустыни.
Темнело. После грома молитвы тишина звенела в ушах.
Яков вернулся на холм. Его форменная куртка была прострелена в шести местах, одна дырка зияла в горле. Яков улыбнулся Максиму. Казалось, он первый раз узнал его с момента, как их с Ривкой охватил мистический экстаз. Он попытался что-то сказать, но тут фиолетовое свечение окончательно погасло, и Яков осел вниз.
На следующий день обоих выживших подобрал вертолет ВВС Израиля. Другим вертолетом вывезли тела Якова, Ривки и других погибших солдат.
- Что будем говорить? - спросил Вайсберг, перекрикивая рев, когда "Хьюкобра" заходила на посадку.
- Ничего, - пожал плечами Максим. - Ты собираешься продолжать службу, если заявишь, что нам помог древний языческий бог войны?
- А про нашу засаду? - Дан ответил вопросом на вопрос.
- Проехали, - отвернулся Макс.
Остатки арабской роты, отловленные среди холмов армейскими патрулями, ничего толком рассказать не могли. Пленные, не сговариваясь, твердили, что в ту ночь Аллах от них отвернулся.
Отслужив, Максим выплатил кредиты, полученные семьей от правительства, и уехал в США. После пережитого кошмара с бегающими еврейскими мертвецами, не сравнимого даже с угрозой арабского плена, у него было одно желание - побыстрее и навсегда оставить страну чудес, даже если это чудо ненароком помогло.
Ночной бой вошел в дежурный список легенд Армии Обороны Израиля как пример беспримерного героизма и мужества еврейских воинов и т.д. и т.п.